Яма

Иду по тропе, с краю яма и, я знаю, что нужно попасть в неё и самое главное не вылезти. Я иду и понимаю, что уже в яме.

Яма вокруг. Обернувшись, я решил вернуться и пошёл обратно. Главное не выйти отсюда. Если я не успею проговорить все двенадцать строк, то ничего не получится, и я не выберусь из этих листов и бег только пронесёт меня на следующую страницу, после прочитанных вслух мыслей.

Я могу и дальше грести, но не хватает дыхания и я выныриваю и жадно ловлю воздух, которым ты дышишь, читая эти строчки. За каждой буквой и пунктуацией идут слeдующие подобные им. Я ныряю обратно в яму.

Подними глаза, посмотри вокруг. Увидь свою яму. Краем глаза... и ... продолжаем дальше.

Ту кассету с 45ым первым альбомом Кино, в котором ничего нет, но тянет обратно, я так и не отдал случайному другу. Я бежал на вертолёт и навсегда покидал свой остров. Он так просил подарить. Купишь там, на материке, а у нас тут нет. Но я не мог. Слишком дорога была каждая кассета, ведь на неё можно ещё что угодно записать. На эту, конечно, нельзя - это Цой.

Я бежал по тратуару на встречу будущему и в настоящий момент прошлого мне хотелось только успеть забежать к ней и сказать досвидания. Наши дома стояли слева. Я бежал по Сахалинской к стадиону. Нужно было повернуть направо, прямо перед восьмым магазином. От Восьмого до моей квартиры было минут 5. Перебежать через улицу, слева "Уют" и виден её дом. Чуть дальше моего.

По ночам я видел её окно. Каждую ночь, перед тем как лечь спать, я выглядывал из своей ямы посмотреть горит ли свет в её. Если горит, то мне становилось спокойнее -- она дома. Если нет, то заглядывала ревность и тревога холодом проговаривала -- она гуляет с кем то.

Утром я бегал к ней с предлогом поделиться новыми видеокассетами. Она в основном рада была видеть меня. Неважно как рано и какая сонная она б не была. Я сидел с ней за партой, на многих уроках, хоть учителя этого не одобряли. На математике мы были за одной партой. На Русском нет. Да и не особо я был силён в Русском. В математике нужно было -- мать учитель, и как это я учу других, а своего что ли не могу научить. О, как я ненавидел, что у меня мать -- учитель в той же школе что и я. Это клеймо меня поднимало и опускало во многие ямы. Осторожность в общении намного сильнее отчуждения в тайнах их собственных ям.

Я так и не забежал к ней сказать досвидания. Повернул на право от Восьмого на стадион. Там ждала мама с братом и другие пассажиры вылетающие в Петропавловск-Камчатский.

Выглянул из своей ямы и учитель аккордеона -- мы вдвоём с ним друг друга ненавидели, тихо, каждый по своему. За 4 года, которые мы друг другу испортили, эта ненависть постоянно переползала из его ямы в мою и обратно. И в конце концов к последним месяцам перед выпускным и моим еле-еле натянутым тройкам, наша ненависть истощила силы ненавидеть в нас обоих, и осталось чувство лишь какого-то почти понимания между нами. Понимания безысходности неприятия ямы другого. Но в тот момент, на стадионе, мне показалось, что я вылетаю из своей, а он, хоть и будет сидеть и смотреть на меня, еле сдерживающего слёзы из-за колышущейся травы в иллюминаторе, нет. Он летел и возвращался обртано в Августе или Сентябре, а я нет. Он даже не смотрел на ту рыжеблеклую траву за окном, ту траву, что только что освободилась от снега. Она колыхалась от создаваемого ветра лопастями вертолёта. Ком в горле душил и давил. Ты не прилетишь обратно в конце лета. Он смотрел на меня и я чувствовал, что он ухмыляется внутри своей ямы и не замечает, что он смотрит на верх. И что мои невидимые никому, кроме него слёзы - это собирающиеся на верху тучи. И что дождь не пойдёт и он никогда не покинет своего земляного пространства. И что я не вернусь помешать ему нервным своим присутствием.

Ниже этих строк твоя яма. Всмотрись хорошо, потрогай, вдохни. Взглядом окинь просторы. Там где-то ; может ; она и станет когда-то Ямайкой. Сейчас же это, твоя старая, добрая, тёплая матя.