Гл. 1. Становление. Сила слова

Начало http://proza.ru/2024/06/24/626
Учёба в институте началась интересно и весело. Получила титул: «Самая улыбающаяся девушка физмата». Избрали в Совет факультета. Первый семестр окончила на «отлично». На последнем экзамене преподаватель по элементарной математике, рассматривая мою зачётную книжку, с пафосом произнёс почему-то на украинском языке: «Дай, Боже, нашому телятi вовка забодати!» Увлеклась психологией, записалась в психологический кружок. В апреле в составе этого кружка отправилась в подростковую воспитательную трудовую колонию недалеко от города. Домашним, чтобы они не беспокоились, представила эту поездку как экскурсию в сельскую школу.
Весна в разгаре. Всё в  цвету. В воздухе пахло весёлым легкомыслием, что создавало игривое настроение. Однако оно сразу улетучилось, как только наш автобус остановился у массивных ворот в высоком заборе, окаймлённом колючей проволокой. Вахтенный, проверив у водителя документы, крикнул: «Отворяй! Свои». Железные ворота автоматически раздвинулись, и автобус въехал на неприветливую территорию. Дежурный проводил нас в школьный корпус. Здесь с нами провели беседу об особенностях поведения трудных подростков. Из неё я вынесла для себя на всю последующую жизнь правило: нельзя унижать людей, а детей — тем более. От унижения в них зреет и может вырваться наружу протест в виде неукротимой ярости. Потом, когда остынут, будут удивляться: неужели это они учинили такой погром? Они же не хотели. Понятия не имели, что такое натворят. Они же ещё дети.
Для колонистов студенты приготовили концерт. Ребят собрали в большом зале. Коротко стриженные, одетые в серые робы, они, пожалуй, казались бы сплошной безликой массой, если бы не их глаза, поглядывающие остро, зорко, с интересом. Юноши внимательно слушали выступающих, после каждого номера дружно аплодировали. В художественной самодеятельности я участвовала со школьных лет и, как мне говорили, стихи читала так трогательно и проникновенно, что у слушателей пробегали мурашки по телу. В концертной программе в колонии я читала «Каретный переулок» Константина Симонова. Спустя полгода это выступление напомнило о себе.
Тихим октябрьским вечером возвращаюсь домой. Стою на остановке. Луна сияет во всём своём великолепии и наводит на мысль о могущественном влиянии лунного света на явления жизни. Подходит полупустой троллейбус. Вхожу в салон. Осматриваюсь. На задней площадке — ватага парней. На меня сразу же обращают внимание. Переговариваются, кивают в мою сторону. Я быстро прохожу вперёд, занимаю свободное место, но продолжаю чувствовать внимание ребят. Мне становится тревожно. От остановки до дома идти два квартала по плохо освещённой улице. «Вдруг эта компания пойдёт за мной?» — смятенно думаю я. Так оно и случилось. Моя остановка. Выхожу. Парни тоже выходят. Идут следом. Я ускоряю шаг. Иду торопливо и робко, как вообще ходят девушки, которые не хотят, чтобы в позднее время кто-либо вызвался их провожать. Меня окликают:
— Девушка!
Я ускоряю шаг. Парни говорят наперебой на разные голоса.
— Что вы так спешите?
— Да не бойтесь.
— Мы вас знаем.
— Вы к нам в колонию приезжали. Стихи читали.
Я останавливаюсь. Разворачиваюсь к парням.
— Да, я была в колонии. Читала стихи Симонова. И что?
Тут, как-то вдруг, происходит совсем странное. Меня просят:
— А почитайте ещё раз.
Вот это поворот событий!
— Здесь? Сейчас?
— А что? Никого нет. Только мы с вами.
— Погода хорошая. Луна вон как светит.
— Почитайте!
— Пожалуйста...
Просят по-доброму. «А почему бы и нет?» — решаю я и вхожу в роль:

За окном пепелища, дома чернорёбрые.
Снова холод, война и зима.
Написать тебе что-нибудь доброе-доброе,
Чтобы ты удивилась сама?

Я смотрю на ребят, окруживших меня тесным кольцом, и чувствую их потребность в доброте. В тишине мелодично звучит мой голос. Слушают меня внимательно. В нужных местах я останавливаюсь, делаю глубокий вдох, выдерживаю паузу... Быстро бежит время. Вот уже и конец стихотворения:

Даже в горькие дни на судьбу я не сетую.
Как заведено, буду я жить...
Но семнадцатилетним я всё же советую
Раньше на пять минут выходить.

В наступившей тишине я оглядываю всех. Ребята стоят замершие, как в детской игре «Море волнуется, раз...»  Что-то щемящее есть  в этой сцене.
— Спасибо, — нарушает молчание один из парней.
Я киваю в ответ.
— Вас проводить?
— Нет. Я уже пришла.
— Ну, мы пойдём?
— Идите. До свиданья.
— До свиданья.
Ребята повернули в сторону остановки. Глядя им вслед, я взгрустнула. Как много им пришлось пережить… Война ужасные вещи проделала с людьми, даже если они уцелели физически, то души у них покалечены. Кто стал труслив, кто отгородился от мира каменной стеной, кто стал жесток, обозлился на весь белый свет... Кто же залечит эти незримые, но мучительные раны в глубине человеческих душ? И мне вдруг пришла в голову мысль: «Спасибо судьбе, что привела меня в педагогический институт, а не в юридический; сеять разумное, доброе, вечное, а не разгребать криминальные плоды».
В тот вечер бабушка спрашивала меня:
— Галина, почему ты такая грустная?
Что я могла ей ответить?
Продолжение http://proza.ru/2024/06/24/598