Джаз

 В честь сгинувшего на Вилюе прапрадеда его назвали Иннокентием, по-простому - Кешей. Какой ты на хрен Кеша, если лабаешь на трубе, носишь кок, брюки дудочкой и галстук селёдкой?
 «Ты будешь Кен, а «Иннокентий» тебе на памятники выбьют, но это ещё не скоро, если будешь меня слушать!»- сказал, как отрезал руководитель их джаз-банды ВиктОр.
 С тех пор так и повелось: Кен, Кена. Кена туда, Кена сюда!

 День тащится медленно, а жизнь летит. Не заметил, как вместо кока появилась лысина, перед именем Кена ещё одно словечко - «дед». Дед Кена. У Викторовских лабухов поменялся репертуар: вместо Эллингтона и Армстронга, чаще приходится играть Шопена.
 «Не боись. Держись меня,- повторял растолстевший Виктор, наедаясь впрок на очередных поминках,- пока есть покойники, без куска хлеба не останемся!»
 А чего бояться? Покойники публика мирная. Похороны - не танцплощадка в рабочем клубе времён их общей молодости.

 Дед Кена валялся на продавленном диване, сигаретой пытаясь заглушить боль в расшалившейся пояснице и голод. «Плюрализм, ускорение, гласность»,- хорошо поставленным голосом вещал из телевизора очкастый диктор. Такому голосу хотелось верить.
 «Нам бы его, скорбные речи над покойниками произносить!»- подумал дед Кена. Оголодавший в борьбе за светлое будущее народ заказывал музыку реже и оркестр, как бывало, на поминки не оставлял.

 Телефонный звонок поднял деда с дивана. «Алё?»- сказал Кен в карболитовую трубку, в ответ ожидая услышать знакомый тенорок ВиктОра. Вместо этого трубка сказала женским голосом: «Приезжай. Роза Марковна умерла. Я одна боюсь ночевать».

 Кен одевался дольше обычного, даже бельё поменял. Собрал остатки волос в хвост на затылке, надел плащ, прикрыл лысину шляпой и вышел из дому. Дребезжащий трамвай подхватил старика, мимо облезлых стен старой церкви, мимо высокого тюремного забора из оштукатуренного кирпича повлёк в прошлое.

 Тускло светились фонари, октябрьский ветер гнал бумажки вдоль набережной. Старик сам не заметил, как ускорил шаг. Вот знакомый двор с разросшимися тополями, крайний подъезд серой сталинки.
 Путаясь в полах длинного плаща, мимо так много напомнившего широкого подоконника между вторым и третьим этажом, Кен поднялся к знакомой двери и нажал на кнопку звонка.
- Кто?- услышал Кен мелодию голоса. В носу предательски защипало.
- Я, Инна,- выдохнул Кена.
Дверь открылась. Поджав губы в скорбную скобку, дама с тяжёлым подбородком шагнула в сторону:
- Проходи.
«Неужели ЭТО легко помещалось на коридорный подоконник?»- удивился старик странной мысли.
Кен неловко ткнулся губами в мраморную щёку и огибая хозяйку, больно ударился об огромный сундук, торчащий у порога.

 Из двойных дверей гостиной вышла старуха, какой нынешняя хозяйка квартиры станет лет через двадцать.
- Здравствуйте, Мария Львовна. Примите мои соболезнования,,,- поздоровался Кен, потирая ушибленное колено.
- Ты всегда был неуклюжим,- вместо приветствия сказала старуха, кутаясь в чёрную шаль.
- Я тоже рад Вас видеть, Мария Львовна,- сдержался Кен.
- Мама, не начинай,- подняла брови Инна Исаевна. Женщина положила унизанные золотом, холёные пальцы на руку Кена: «Иди, попрощайся с бабушкой. Вы с ней ладили».

 Дед Кена вошёл в пустую гостиную с высветленными прямоугольниками на обоях вместо исчезнувшей мебели. Посредине большой комнаты, от пустоты ставшей ещё больше, на двух табуретках стоял гроб с маленьким телом. «Совсем Роза Марковна усохла»,- подумал Кен, ничего не ощущая, кроме голода. Сейчас бы кружку горячего чаю!

 Его всё же напоили, и не только чаем. На закуску был белый хлеб, сыр и пахучая буженина. Живут работники торговли! Стараясь не торопиться, Кен пихал в себя еду.
- Ничего, что стоя?- спросила его Инна,- мебель уже продали. Уезжаем.
- Больше войдёт,- не спрашивая, куда уезжают, не смешно отшутился Кен.

 Ясно куда - в землю обетованную. Что, им там мёдом намазано? Из главных товароведов области - в неизвестность?
- Анатолий уже выехал, нас только бабушка держала,- Инна Исаевна вновь сделала губки твёрдой скобкой.
«Несгибаемый комсорг Толик Иванов свинтил на Запад, а как меня на всех собраниях разоблачал «за низкопоклонство»,- скривился дед Кена, и допил из стакана.
 - Тебе достаточно,- сказала Инна, поджимая губы, и забрала бутылку. Новые брезгливые губы Инны Исаевны, из живого человека превратившейся в памятник советской торговле, деду не понравились.
- Доешь, посуду в раковину поставь. Мне надо выспаться. Завтра тяжёлый день. Вынос тела в 14:00. Будет много важных людей. Устроишься на сундуке — он тебе знаком.
 Главный товаровед области улыбнулась и на мгновение стала похожей на его неугомонную чувиху Инку Парижанку, готовую заниматься любовью даже на бабкином сундуке.
 Инна Исаевна глянула на золотые часики, всплеснула пальчиками с красными коготками и торопливо вышла из кухни.

 Кен доел всё, даже крошки собрал со старого плаката, которым был застелен подоконник. С выцветшей бумаги на трубача глянули вытаращенные глаза Армстронга.
 «And I think to myself... what a wonderful world»,- пропел негромко Кен слова из бессмертного хита Сэчмо. «Врёшь, брат. Мир дерьмо!»- не согласился постаревший музыкант с кумиром молодости и вышел из кухни. Постоял, над чем-то раздумывая, вернулся, стряхнул Армстронга над грязной посудой и забрал себе.


 Ему постелили на сундуке. «У порога, как псу. Сами, небось, в кроватях дрыхнут,- обиделся дед Кена,- старые дуры. Могли бы рядом положить. Очень мне нужны ваши перезревшие прелести».

 Как не пристраивался, ноги не входили. «Нужна табуретка, одну ночь как-нибудь перекантуюсь»,- решил Кен. Опыт спать и просыпаться в самых неожиданных местах у деда был. Попей её родимую.
 
 
 Шаркая по паркету голыми пятками Кен обошёл пустую квартиру. Ничего, только в туалете рядом с унитазом из финского голубого фарфора крепкая швабра.
 «Вещь явно отечественная,- прикинул вес дед Кена,- только как сей факт может мне помочь?»

 Однако скоро простое и изящное решение нашлось. «Не все мозги пропил»,- похвалил себя Кен.

 Гроб с Розой Марковной был лёгким. Стараясь не шуметь, дед поднял ящик, оббитый красным сатином, со стороны головы покойницы, и утвердил его о вертикально поставленную швабру.

«Марковна, ты бы меня поняла,- бормотал дед Кена, с табуреткой в руке покидая гостиную,- тебе всё равно, а у меня поясница». Скоро пьяненький дед затих на своём сундуке. Уличный фонарь скупо освещал труп бывшей хозяйки квартиры, лицом обращённый к спальне, где за запертыми дверями спали её дочь и внучка.


 Утром Кена проснулся от страшного визга. По силе и тону звука натренированное ухо музыканта легко определило — голосит Мария Львовна.
 «Что так орать, она же твоя мама!»- вздохнул дед Кена и улыбнулся.

 Через окна, лишённые привычных занавесок, в дом ломился свет нового дня. Каким он будет?