Ёрш дерётся с карасём

«Во всём нужна сноровка, закалка, тренировка»! А поскольку эти песенные слова верны для всех случаев жизни, мы, дорогие читатели, перед тем, как перейти к объёмной теме «Гоголь – подставной автор Пушкина», ещё раз потренируемся на разгадывании тайнописи, имеющейся в «Коньке-горбунке». А для этого разберём намёки, содержащиеся в стихе «Ёрш дерётся с карасём», используя ту же схему, что и в предыдущей главе: определим основные прототипы образов, а также подразумеваемое время и место «драки» ерша и карася.
Однако перед этим я приведу разговор, который в своё время состоялся у меня с одним ростовским филологом К. Вот он:
К.: Сергей Ефимович, вот вы утверждаете, что Ершов не настоящий автор «Конька-горбунка», но при этом не замечаете, что в этой сказке персонаж «Ёрш» перекликается с его фамилией. И я думаю, что это не случайность, а инициатива самого Ершова.
Я: А вы видели портреты Ершова?
К.: Нет, не видел.
Я: А зря, поскольку на них Ершов изображён добродушным и слегка полноватым мужчиной, представить которого в виде крикуна и забияки невозможно.
К.: А разве внешний вид автора всегда соответствует внешнему виду героя, под маской которого он спрятался?
Я: Не всегда. Но так же, как следователи ищут интересующих их лиц по приметам, так и литературоведы для обнаружения прототипов литературных героев должны учитывать их приметы. Возьмите, например, такую примету как рост Ершова. Ведь как бы его не считать (по словам университетского товарища, он был выше среднего роста, а некоторые сибиряки, видимо, судя по себе, определяли его рост как средний), но в любом случае Ершов был значительно выше низкорослого Пушкина. Кстати, это и позволило Пушкину в комедии «Суворов и станционный смотритель» представить Ершова в образе рослого новобранца Якова, которого тёзка Пушкина и такой же не очень высокий Александр Васильевич Суворов шуточно «испугался». И, конечно, я не зря тут говорю о росте Ершова, поскольку он никак не соответствует маленькому (по сравнению с другими рыбами, конечно!) ершу.
К.: Но если в данной сцене нет Ершова, то кто же тогда спрятан под маской ерша?
Я.: А спрятан тот, кто и соответствует приметам ерша, связанным с его малым ростом и колкостью, которую в данном случае автор сблизил с задиристостью («Всех переколю!»). А чтобы вы быстрее догадались, я приведу слова писателя Ивана Лажечникова о Пушкине: "С любопытством смотрел я на эту небольшую худенькую фигуру и не верил, как он мог быть забиякой". Вы слышите: «небольшой и забияка»! Почему «забияка»? Да потому что Лажечников прекрасно знал от знакомых и друзей, что Пушкин не раз был инициатором разных дуэлей. Кстати, и последняя, смертельная для него, дуэль тоже была по его вызову. Ну, а кто в «Коньке» назван «забиякой», я уж говорить и не буду, однако спрошу: а с биографией Ершова вы, уважаемый К., знакомы?
К.: Нет, не читал.
Я: А зря, т.к. из биографии вы могли бы узнать, что Ершов был миролюбивым человеком и в отличие от таких современных ему писателей как Пушкин, Лермонтов и Грибоедов, никогда в дуэлях не участвовал. Даже в роли секунданта! Кроме того, он был спокойным и сдержанным человеком, уклоняющимся от скандалов и лишь иногда выражающим недовольство обидчиками (например, Сенковским) в письмах к близким друзьям.
К.: Но если под маской ерша в «Коньке» прячется Пушкин, то кто же тогда спрятан под маской карася?
Я.: А вот для ответа на ваш вопрос нам и нужно, опираясь на биографию «ерша»-Пушкина, вычислить время и место действия драки, подразумеваемой в «Коньке».
Однако стоп! Далее нашему филологу объяснять что-либо я не стал из-за его слабых знаний Ершова (биографию не читал, портреты не видел и т.д.). Кроме того, этот филолог совсем не подумал: а с кем же он спорит, если поговорку: «С сильным не борись» никто не отменял? Так же, как никто и не отменял статью ростовского журналиста Олега Гришенкова «Автор «Конька-горбунка» сам Пушкин?», напечатанную 6-го августа 1999г. в газете «Вечерний Ростов». А ведь в этой статье Гришенков написал про меня следующее: «Следователь, ставший исследователем, «перелопатил» горы литературы, где хотя бы упоминалось имя Петра Павловича Ершова. Благодаря этому Сергей Ефимович стал в Ростове одним из, пожалуй, самых компетентных «ершоведов».
Ну, тут понятно, что Гришенков хоть и описал всё верно (ох, как я люблю всякую похвалу!), но всё же неуместно применил ко мне определение «ершовед», выдуманное мной для сибирских «ершововедов», которые, по моему твёрдому мнению, не столь «ведают» Ершова, сколь ершей в реках Ишим и Тобол.
Но для вас, дорогие читатели, я, конечно, ничего скрывать не буду и укажу, что:
1. время драки ерша и карася, подразумеваемое в подтексте «Конька», должно быть очень близким к уже установленному нами времени возвращения Ивана из поездки за Царь-девицей, что следует из сюжета. Так, например, Иван совершенно справедливо говорит царю, посылающему его в день возвращения из второй поездки сразу в третью: «Я и с первой-то дороги Волочу насилу ноги; Ты опять на окиян!» Ну, а царь вполне резонно отвечает ему: «Как же, плут, не торопиться: Видишь, я хочу жениться!». И поэтому уже на следующий день Иван отправился за кольцом Царь-девицы.
2. В "Коньке", как мы уже вычислили, вторая поездка подразумевается в 1830-м году, т.е. когда царь отказал Пушкину в просьбе поехать в Китай, по пути к которому тот мог заехать на Нерчинские рудники к друзьям-декабристам. Ну, а раз эта поездка не удалась, то Пушкин, как я уже говорил, представил её в своём воображении, описав поездку «на Восток» за Царь-девицей в «Коньке». И всё это, повторю, относится к 1830-му году.
3. Тянем ниточку дальше и замечаем, что в этом же году Пушкин написал поэму «Домик в Коломне», в которой есть такие слова: «Поплетусь-ка дале, Со станции на станцию шажком, Как говорят о том оригинале, который, не кормя, на рысаке' Приехал из Москвы к Неве-реке. Скажу, рысак! Парнасской иноходец Его не обогнал бы» (ДК 55,57). Немедленно сверяем с текстом «Конька» и обнаруживаем этого «оригинала» и его скоростного рысака в следующих стихах: «Ну-с, так едет наш Иван За кольцом на окиян. Горбунок летит как ветер. И в почин на первый вечер Вёрст сто тысяч отмахал И нигде не отдыхал».
4. Упоминание же в этой поэме Пегаса (крылатого коня из древнегреческой мифологии) заставляет задуматься над вопросом: а на каких же крыльях в «Коньке» летающий, как ветер, Горбунок переместился с земли на небо?
5. Задумываемся также и над словами «Не кормя на рысаке», поскольку они могут вывести нас к Гоголю, о чём я расскажу позже, а пока предоставлю вам, дорогие читатели, возможность проверить свою догадливость и самим найти перекличку данного «оригинала», в котором мы угадываем Ивана-дурака, с кем-нибудь из героев Гоголя.
6. Слова «Поплетусь-ка дале» напоминают нам очень известные стихи Пушкина про крестьянина, который «торжествуя На дровнях обновляет путь; Его лошадка, снег почуя, Плетется рысью как-нибудь» (ЕО V 2.3). Тут я должен напомнить, что Иван из «Конька» изначально тоже крестьянин, а слово «лошадка», являясь уменьшительным, весьма подходит к маленькому Горбунку. Отдельно отмечу, что до сих пор никто не обратил внимания на странное словосочетание «плетётся рысью», которое содержит в себе намеренную ошибку (об открытом мной «методе намеренных ошибок Пушкина» см. главу «Ошибки Пушкина»), поскольку слово «рысь» в применении к лошадям связано с их бегом, а вот бегать и одновременно «плестись» невозможно! Тем более на рысаке, который уже по одному своему определению должен бегать рысью. И, конечно, большую осторожность проявил первый комментатор ЕО Н.Л.Бродский, который о «плетётся рысью» писать не стал. Ю.М.Лотман, впоследствии хоть и упомянул всю строфу, но о «плетётся рысью» тоже умолчал. Ну, а попавшимся на уловку Пушкина оказался ярый антисоветчик Владимир Набоков. Да-да, это тот, кто, сидя в США и пользуясь тем, что Н.Бродский уже умер, обозвал того «советским лизоблюдом» (см. В.Набоков «ЕО», стр.928). А ведь был бы Бродский жив, то, я думаю, смог бы обозвать Набокова «пиндосовским педофилом»! Как автора «Лолиты», конечно. И ведь именно Набоков, прекрасно понимая, что приводит глупые (как уж тут не вспомнить слова сатирика Михаила Задорнова про американцев «Ну, тупые!») переводы слов о пушкинской лошадке, всё же вставил их в свои комментарии, в которых можно найти: и «кобылу» (Дейч), и «старую кобылу» (Эльтон), и «бедную лошадь» (Радин)! Хотя, правда, есть и один близкий к пушкинскому тексту перевод Сполдинга «His pony» (т.е. «пони»), показывающий, что уменьшительную форму слова «лошадка» этот внимательный переводчик всё же не забыл. И при этом Сполдинг недалеко ушёл и от слов «плетётся рысью», преобразовав их в «еле-еле рысит». Кстати, насчёт пони: название «Конька-горбунка» сегодня в США переводят как «Волшебный пони», что связано с повышенной «политкорректностью» американских переводчиков ко всем горбатым согражданам. (Правда, как в США переводят название французского фильма «Горбун» или описание всем известного горбуна Квазимодо – я не знаю).
7. Слова «ёрш» в Словаре языка Пушкина (СЯП) нет. Однако заглянув в русские народные сказки, из которых автор «Конька» позаимствовал многие образы, мы видим, что там этот герой имеет как бы и свою фамилию. Так, например, в сборнике Афанасьева он значится как «Ерш Ершович, сын Щетинников». И если «Ершович» относится к отчеству ерша, то мы, наверно, можем считать слово «Щетинников» его фамилией. Тем более что представить  наличие у одного героя сразу двух отчеств («Ершович» и «сын Щетинников») как-то многовато. О том же, что автор «Конька» знал о слове «Щетинников», прямо свидетельствует описание им щетин ерша: «Тут проказника дельфины подхватили под щетины И отправились назад». Или: «А проказника дельфины всё тащили за щетины».
8. Свято помня об открытом мной (ну, не похвалишь себя, так и никто не похвалит!) принципе творческой бережливости Пушкина (метод «Пушкин-Плюшкин»), я не могу допустить, чтобы образ ерша был полностью отброшен из его творчества. Ну, а если не полностью, то не переделан ли он в другой образ? Для ответа же на этот вопрос мы посмотрим – а в каких произведениях 1830-го года у Пушкина есть образ, перекликающийся с ершом по такой примете как «щетинность»? И сразу же находим его в стихах: «Приходил целовальник ёж, Всё-то ёж ёжится, Всё-то он щетинится» («Сказка о медведихе», 82,83). Т.е. своего колкого ежа Пушкин спустя три года переделал в такого же колкого ерша. Благо, что и слова-то созвучные!
9. Проверяем эту созвучность через «Капитанскую дочку», в которой немец Андрей Карлович весьма своеобразно искажает русские слова. Так сначала он правильно произносит слова "держать в ежовых рукавицах", но тут же искажает их в своём вопросе: «Что такое ешовы рукавиц?» (КД 292.24,25). Т.е. он (по воле автора, конечно!) смешно оговаривается. Но мы от этого не смеёмся, а лишь отмечаем, что Андрей Карлович ведёт себя странно, переходя от слова с корнем «еж» («ежовы») к слову с корнем «еш» ("ешовы»). Ну, а от последнего рукой подать и до слова «ёрш».
10. Тянем ниточку дальше и смотрим, что «Конёк» в целом был закончен осенью 1833-го года, а весной этого же года Пушкин закончил «Дубровского», где в XVII-ой главе изобразил драку, но не между животными, а между двумя мальчиками, одного из которых звали Митя. Кстати, драка между животными (козлом и собакой) ранее была упомянута Пушкиным в «Графе Нулине» и вы, дорогие читатели, лишний раз можете проверить свою догадливость путём определения - а кого же Пушкин спрятал под масками этих животных. И в особенности под маской «козла», которому (скажу по секрету!) разные людишки, воображающие себя умнее «умнейшего Пушкина», сегодня ставят памятники.
11. Помня, что в «сказке о медведихе» Пушкин назвал ежа «целовальником», а в «Дубровском» дерущемуся мальчику дал имя Митя, присматриваемся к Митюшке-целовальнику из «Езерского», поскольку и он, и мальчик Митя, и ёж из «Сказки о медведихе», могут иметь один и тот же основной прототип в лице Пушкина.
12. Это же можно сказать и о задиристом герое стихотворения «Паж», который говорит: «Давно я только сплю и вижу, Чтоб за нее подраться мне [Вели она весь мир обижу]» (С3 167.844). Это стихотворение тоже написано в 1830-м году, а слова «весь мир обижу» прямо перекликаются со словами ерша: «Разом всех переколю!».
13. В том же 1830-м году Пушкин пишет и «Каменного гостя», в котором изображает задиристого Дон Гуана, заколовшего шпагой Дон Карлоса, а ранее такой же шпагой убивший Командора. Под маской же такого воинственного героя, как мы уже догадались, прячется всё тот же Пушкин.
14. Дон Гуана в пьесе дважды называют «повесой», т.е. так же, как немного позже Троекуров назовёт и мальчика Митю. Сам же Пушкин, называя Онегина «молодым повесой», заранее сделал от него т.н. «переход» к будущему Дон Гуану и к мальчику-«повесе» Мите, у которого были «щетинистые волосы» («сильная рука вцепилась в его рыжие и щетинистые волосы… - Как не так, - отвечал рыжий, и вдруг перевернувшись на одном месте, освободил свои щетины от руки Степановой» (Д 216.20).
15. Но это писано в 1833-м году, а в особо интересующем нас 1830-м, когда Пушкин написал «Станционного смотрителя», рыжий мальчик Митя ещё был рыжим мальчиком Ваней, но, правда, ещё и «кривым». Слово «кривой» прямо перекликается со словом «косой»», которым Троекуров назвал Митю. Т.е. мы, пройдя по кругу, как бы и вернулись к знакомому нам имени «Иван».
16. 24 ноября 1831 года Пушкин писал А. А. Орлову: «Мал бех в братии моей, и если мой камешек угодил в медный лоб Голиафу Фиглярину, то слава Создателю!» (XV, 2). «Мал бех в братии моей» («Я был меньший между братьями моими) — первая строка неканонического 151-го псалма на церковно-славянском языке (этот псалом входит в состав Псалтыри в так называемой Славянской библии, но в синодальный перевод этой части Ветхого Завета он не включен).
17. В том же 1830-м году Пушкин написал и свою «Историю села Горюхина», в которой спрятал намёки об основном прототипе будущего карася из «Конька». Так, написав о том, что в Горюхине: «Пруд наполнен карасями, а в реке Сивке водятся щуки и налимы» (ИГ 135.11), он нас, конечно, насторожил, поскольку ёрш-то дрался с карасём именно в пруде. Но это в беловике.
18. А вот в черновике ИГ он спрятал другой намёк на слово «карась» (по написанию первых трёх букв этого слова!), где вместо «некто в гороховой шинеле ко мне подошёл», он написал: «некто в каришневом сертуке ко мне подошёл». Повторю: «каришневом»! А это очередная намеренная ошибка Пушкина, имеющая цель привлечь внимание будущих исследователей (типа нас!) к слову «каришневый», три первые буквы которого («кар») и намекают на карася из «Конька».
19. Но может в пушкинское время слово «коричневый» писалось через букву «а»? Ан нет! В словаре Даля никакого «каришневого» нет, хотя и есть знакомый нам «коричневый» (т.е. «корянаго цвета, цвета коры, корицы, бурый, рыжебурый»).
20. Ну и кто же был в «гороховой шинеле», которую Пушкин изначально хотел назвать «каришневым сертуком»? Ответ имеется тут же в «Истории села Горюхина»: «Это Б. сочинитель». И, конечно, этого «сочинителя» на букву «Б» пушкинисты давно вычислили: это Фаддей Булгарин, с которым именно в 1830-м году у Пушкина и произошёл крупный конфликт.
21. Да такой, что в него вмешался и Бенкендорф, и сам император, попросивший усмирить Булгарина, оскорбившего Пушкина пасквилем на его арапа-прадеда, который якобы был куплен за бутылку рома. Отсюда в «Коньке» и появились слова ерша: «Распроклятый тот карась Поносил меня вчерась При честном при всём собранье Неподобной разной бранью». Слова же «При честном при всём собранье» подчёркивают публичность оскорблений, которая в реальной жизни вылилась в мерзких публикациях Булгарина, направленных против Пушкина.
22. И при этом слово «распроклятый» прямо перекликается со словом «проклятый», относящемуся в ИГ ко всё тому же «сочинителю Б.» («А проклятый сочинитель уходил»).
23. Слово же «поносил» содержится в пушкинских «Опровержениях на критики», написанных в том же 1830-м году, где о «выходце» Булгарине Пушкин написал следующее: «Но не похвально ему … поносить лучших сограждан и, не довольствуясь современниками. Издеваться над гробами праотцев» (Ж1 153.13).
24. В том же 1830-м году Пушкин написал в своём письме П.А.Вяземскому: «Булгарин изумил меня своею выходкою, сердиться нельзя, но побить его можно и, думаю, должно -- но распутица, лень и Гончарова не выпускают меня из Москвы, а дубины в 800 верст длины в России нет…» (Пс 459 от 14-го марта 1830г. из Москвы).
25. К выбору же слова «карась» Пушкина могло подтолкнуть и то, что одним из псевдонимов Булгарина было «Кси», а имение Булгарина называлось «Карлово». Но это лишь скромная гипотеза, нуждающаяся в проверке.
26. В том же 1830-м году Пушкин заканчивает «Онегина», в восьмой главе которого Татьяна говорит Евгению: «если вашей Тани Вы не забыли до сих пор, То знайте: колкость вашей брани, Холодный, строгий разговор, - - - Я предпочла б обидной страсти И этим письмам и слезам» (ЕО VIII 45.3). Слова же о «колкости брани» формально перекликаются с бранью колкого ерша из «Конька».
27. В «Северных Цветах» на 1830-й год» Пушкин совершил ещё одну намеренную ошибку, связанную со словом «забиячество», написав о герое шекспировской трагедии «Ромео и Джульетта» следующее: «замечательное лицо есть Меркутий, с его благородством, забиачеством» (Ж1 356). Однако у Шекспира никакого «Меркутия» нет, а есть Меркуцио, друг Ромео. Да и вообще в этой трагедии почти все мужские имена кончаются на букву «о»: Бенволио, друг Ромео, Тибальдо, племянник жены Капулетти, Лоренцо и т.д. Да и сам-то Ромео тоже имеет имя с окончанием на «о». Однако мы догадываемся – почему Пушкин исказил имя героя, превратив его из Меркуцио в Меркутия, чьё имя созвучно имени древнеримского бога Меркурия, который в свою очередь покровительствует таким знакам Зодиака как Близнецы и Дева. Пушкин же, напомню, по зодиакальному гороскопу Близнец. И поэтому ещё в 1825-м году он не зря как бы спрашивал себя: «Под какой планетою Ты родился, юноша? Ближнего Меркурия, Аль Сатурна дальнего» (C2 293.4). В «Коньке» ж, начало которого построено с опорой на стихотворную сказку Я.Б.Княжнина «Меркурий и Аполлон, согнанные с небес», Меркурию соответствует брат Гаврило, о чём смотрите мою главу «Не на небе - на земле». Ну, а все три брата, включая Ивана, являются масками Пушкина, о чём я ранее уже писал. И поэтому «забиячество» Меркутия-Меркурия можно смело отнести и к самому автору «Конька», т.е к Пушкину.
28. В том же 1830-м году Пушкин выпустил VII главу «Онегина», которую Булгарин охаял в своей «Северной Пчеле», написав: «в этой водянистой главе» нет «ни одной мысли, ни одного чувствования, ни одной картины, достойной воззрения. Совершенное падение, chute complte! Итак, надежды наши исчезли!». И эта «критика» как бы дополнила предыдущие провокации Булгарина, направленные против Пушкина.
29. В том же 1830-м году Пушкин напечатал статью о французском шпионе Видоке, в которой все узнавали Булгарина как доносчика ІІІ Отделения. Были и пушкинские эпиграммы на Булгарина.
30. Кроме того в 1830-м году Пушкин написал в примечании к одной статье: «Не говорим уже о журналах, коих приговоры имеют решительное влияние не только на публику, но даже на писателей, которые, хотя ими пренебрегают, но опасаются печатных насмешек и ругательства» (Ж1 181 сн. 1.3).
31. За год до «Конька», т.е. в 1832-м году, Пушкин начал поэму «Езерский», в черновике которой о своём герое написал следующие стихи:
Он на углу Галерной жил
При гр.(афе) Нулине служил
С утра до вечера таскался
То здесь, то там – и
Со всем был городом знаком (V, 415)
Эти стихи не были напечатаны, поскольку «Езерского» Пушкин не окончил. Мы же, свято помня о его творческой бережливости (метод «Пушкин-Плюшкин»!), просто обязаны выяснить – а куда же он мог их «отбросить»? А он в следующем году потихоньку переработал эти «отбросы», воплотив их в следующих стихах «Конька» о ерше: «Где ты, вражий сын, Шатался?» («шатался» вместо «таскался»); «Он по всем морям гуляет» (вместо «То здесь, то там»); «Так уж верно перстень знает» (вместо «Со всем был городом знаком»). Слово же «шатался», вероятно, заимствовано Пушкиным из его «Бориса Годунова», где игумен говорит о Дмитрии-самозванце: «Смолоду постригся неведомо где, жил в Суздале, в Ефимьевском монастыре, ушел оттуда, шатался по разным обителям» (БГ VI 6).
32. Вернёмся к словам Пушкина «Мал бех в братии моей» («Я был меньший между братьями моими) и вспомним другого младшего брата, которым был Иван-дурак из «Конька». И хотя пушкинист А.Лацис справедливо отмечал сокращение слова «дурак» после правок этой сказки, но оно всё-таки осталось в таком ярком и как бы признательном стихе: «Это я, Иван-дурак».
И мне почему-то кажется, что данный стих (да и вся сцена после него) имеет отношение к Гоголю, этому подставному автору Пушкина. И у вас, дорогие читатели, есть пока возможность (до написания мной новой главы) поискать соответствующие переклички именно у Гоголя. Успеха вам!