Грани жизни

Основано на реальных событиях


***
Господи… боль-то какая, немыслимая боль в раздробленном колене… Не-мыс-ли-мая… Боль спутывает сознание, которое погружает в полубредовое состояние и рождает мысли-воспоминания, где сложно отличить явь ото сна.

Митька и не знает, сколько времени прошло с того страшного боя, когда он стал мишенью доброго десятка дронов. Последнее, что помнит, когда попал к своим, – истошный крик сослуживца, в котором звучали восторг и вопрос одновременно: «Лееееший, ты трёхсотый, Леееший?!»

– Храм, чё ты орёшь, как резаный?! Ну, трёхсотый, видишь же, дополз!

– Леший, Леший, ща организуем эвакуацию. Главное, не двухсотый, главное не двухсотый, будь оно неладно, – радостно суетился Храм, за многие месяцы службы переживший сотни утрат.

А Митька, распластавшись на земле, лежал и уже практически не чувствовал ни-че-го. Ни тела, ни боли, ни эмоций. Он просто знал, что батя не бросил его одного, не позволил навсегда остаться на поле боя под метким обстрелом дронов. Митька был уверен, хоть отец и ушёл год назад из жизни, но это тот случай, когда как в песне Высоцкого: «Наши мёртвые нас не оставят в беде, наши павшие – как часовые...»

– Эээ, Леший, ты что затих?  Живой? – сквозь туманное течение мыслей прорезался голос Храма. – Скоро транспорт будет, потерпи, брат.

– Да живой я, живой, – тихо и медленно произнёс Митька. – Храм, меня сейчас в госпиталь, а ты, очень прошу, береги себя. Всё-таки столько вместе хлебанули. С разведки вместе, и в штурмовики опять же вместе попали, – он то ли улыбнулся, то ли скорчил гримасу от боли в раздробленном колене.

Храм понял его, уловил посыл, закивал и крепко сжал Митькину крупную ладонь двумя руками: «Не дождууутся… Мы с тобой, Леший, ещё и повоюем, и погуляем, и мирным воздухом надышимся!»

– Бойцы, грузите трёхсотых, времени в обрез, - санитарная машина прибыла на удивление быстро и водитель бойко форсировал погрузку раненных, пока нет новых прилётов.

– Выздоравливай, Леший!

– Храни тебя Господь, Храм...

Шум двигателя оборвал их диалог и под неспешное, мерное покачивание машины Митька стал дремать...

***

Воспоминания погрузили его в далёкое прошлое. Они, мальчишки лет четырнадцати, на летних каникулах отправились в поход с ночевкой, чтобы ранним утром порыбачить. Митькин батя всегда наставлял: «Сына, доведётся ночевать в лесу, знай, нет лучше постели, чем из еловых лап!»

Митька в том походе и соорудил себе постель по батиным наставлениям.

Утром, когда он выбрался из своей еловой «колыбели» в рабочем костюме сварщика, подаренном за ненадобностью недавно вышедшим на пенсию соседом, встал во весь почти двухметровый рост, друг Колька заржал без удержу: «Га-га-га… Леший! Митька, ты Леший!  Серый, Вован, смотрите, Леший!»

Вся Митькина рабочая роба от макушки до пят была покрыта толстым слоем жёлтой хвои. И большой, пухлогубый, пучеглазый подросток воистину мало чем отличался от сказочного лешего.

Пацаны, вдоволь наржавшись, успокоились, а прозвище осталось. Так Митька и стал «Лешим».

А уж где кличка в миру, там и позывной в бою. Ничего не попишешь.

Молодость была шальная, хулиганская. Батя сетовал, мол, как так получается, что у него, почётного сотрудника милиции, сын периодически доставляется в отделение для выяснения обстоятельств очередной драки. Дед, прошедший три войны, учил внука уму-разуму на примерах из жизни. Но молодость берёт своё.

Пока Митька молодецкой дурью не переболел, не перебесился, семью держал в тонусе исправно. А семья была крепкая, дружная. Пол-но-цен-ная. Мама, батя, младшая сестрёнка, деды, бабушки, дядьки, да всю родню и не перечесть. Жили в российской глубинке дружной семьёй в любви и взаимовыручке.

В младенчестве Митьку покрестили в старой деревенской церкви, но вера не с церковного обряда начинается, путь к ней у каждого свой…

После десятилетки выучился на тракториста, поработал – бросил. Неинтересно. Поступил в высшую школу милиции и параллельно с учёбой пошёл работать водителем в милицию.

Однажды во время суточного дежурства, уже под вечер, пришлось выехать на срочный вызов, а там среди пострадавших в поножовщине оказался старый безногий бомж.

– Ну что, давай его пока в приёмник-распределитель подбросим, пусть ребята подберут ему достойные апартаменты. Он вроде без тяжких телесных, – отдал Митьке распоряжение видавший виды, опытный оперативник.

– Да нуу, Степан Сергеевич, чё там ему приёмник?! Здесь рядом, в соседнем микрорайоне старая церковь есть. Давайте его туда доставим с ветерком, – оптимистично предложил Митька. – Там при церкви, глядишь, отогреется душой и телом, ещё и на путь истинный встанет под старость лет.

– Ладно, вези, миротворец! – весело поддержал Степан Сергеевич.

На громкий настойчивый стук в дверях церквушки появился отстраненно-равнодушный батюшка и, выслушав Митькино жизнеутверждающее предложение о приюте для заблудшей души, сказал, как отрезал: «Ещё чего удумали, отроки! Что я, по-вашему, должен с ним делать? Некуда мне его девать. Увозите с богом.»

Старика, конечно, отвезли в приёмник-распределитель. Ехали в гробовом молчании, Митькино состояние выдавали лишь непрерывно играющие желваки.

Тему с богом Митька для себя закрыл надолго. До того момента, пока не встретил свою Анну, или как её все называли, Нюсю.

Городок маленький, развлечений немного, а тут знакомая по одной из прошлых работ позвала на день рождения, Митька и не стал артачиться. Согласился сразу.

Нюся после развода с мужем, оставившим её с двумя детьми, приехала из дальневосточного портового города в отпуск к родителям. Случайно встреченная одноклассница, увидев Нюсю, радостно поставила её перед фактом:

– Нюся, ты, конечно, забыла, но завтра у меня день рождения. Я тут решила собрать небольшой коллективчик, и раз уж ты оказалась здесь, в городе, жду завтра к 18:00. И никаких возражений, – добавила она, увидев Нюсину растерянную нерешительность.

Воистину, пути Господни неисповедимы... День рождения давнишней подружки и свёл их, Дмитрия и Анну. Митю и Нюсю.

Шумный, весёлый Митя прибыл по приглашению с небольшой задержкой, которой, впрочем, хватило, чтобы сразу предстать перед всем кругом пунктуальных гостей.

– Натали, прости хама за вынужденное ожидание, – шутливо было начал Митя, и осёкся, споткнувшись взглядом о молодую женщину. Нюся, яркая, но при этом не вульгарная брюнетка, сидела на краю стула вполоборота от стола, закинув ногу на ногу, и с насмешливым интересом наблюдала за фееричным появлением гостя.

– Короче, Натали, поздравляю, желаю, целую, обнимаю, – сохраняя шутливость, но уже теряя уверенность, завершил поздравление Митя, понимая, что с ним что-то случилось.

А случилось то, о чём он, может быть, ранее и читал, и видел в кино, но не понимал природы таких явлений, а теперь вдруг сам впервые испытывал. Сначала Митя буквально утонул в Нюсиных глазах, а следом почувствовал, что с ним произошло что-то непоправимое, будоражащее ум и тело, приятное и тревожное одновременно. Просто Митя наконец-то встретил свою любовь. Настоящую, большую, на всю его, Митькину, жизнь.

Роман закрутился сразу, с того вечера, но сначала получился какой-то однобокий. Нюся ещё не оправилась после развода, на женских плечах забота о двух детях, а здесь такой безбашенный со своей любовью. Страшно довериться.

Как-то гуляли в парке, Нюся его и спросила:
– Митя, никак не пойму тебя. Ты вроде бы такой бесстрашный и род свой чтишь – дедов да батю. Гордишься ими и фамилией своей. А вера в тебе вообще-то есть, ты крещёный? – православной Нюсе важен был его ответ.

– Ой, Нюся, сложный вопрос, - вздохнул Митя, – крещёный-то я крещёный. Кстати, здесь рядом в церкви, в деревне Болотная, да веры во мне маловато, – и рассказал Нюсе историю о бомже и батюшке.

– Ты знаешь, неправильно это. По частному поступку одного человека, пусть и в духовном сане, да так разувериться в боге, – и добавила: – А давай в твою Болотную съездим, раз, говоришь, рядом это.

– Зачем? – искренне удивился Митя.

– Пока не знаю. Посмотришь, прислушаешься к себе. Может, местом силы для тебя окажется. Человеку всё равно без духовной опоры в нашем суровом мире ну просто никак... – твёрдо произнесла Нюся.

Храм в Болотной встретил их величественной уединенностью от мирской суеты. В церковной лавке купили свечи и вошли в, казалось, совершенно пустой храм. Только Митя, Нюся и иконостас.

Дух у Мити от этого величия перехватило почти как в день встречи с Нюсей, только по-иному. Он почувствовал всем своим существом свет и мощь, силу и лёгкость, восторг и боль. Слёзы брызнули у него из глаз, Митя смутился, а всепонимающая Нюся лёгким прикосновением руки к его ладони сняла эту неловкость.

И в этот самый момент послышался мелодичный звук какой-то духовной песни, из тех, что исполняют певчие во время богослужений на старославянском языке. Пел женский голос.

Оказывается, всё это время они были не одни, в дальнем углу справа от иконостаса женщина, дежурная по храму и, судя по исполнению, по необходимости певчая, очищала от воска кандило, большой подсвечник у иконы, и они её просто не заметили. Голос от тихого напевания набирал громкость и красоту звучания. Он сливался с невидимым энергетическим потоком этого намоленного места и, поднимаясь вверх к церковному своду, создавал эффект ангельского пения небесной чистоты.

Митька стоял перед иконостасом, уже не стесняясь своих неожиданных слёз и понимал, что, когда он выйдет отсюда, это будет совсем другой Митя. Более зрелый и более чистый.

С того дня в Митиной жизни как верные спутники появились нательный крестик и иконка, а в душе мысли о боге стали отзываться с теплом и принятием не меньшим, чем раньше мысли о силе своего славного рода.

***

Резкий рывок машины на покореженной боями дороге отозвался жгучей болью в ноге, и Митька глухо застонал от боли, выходя из полудрёмы. Другие раненые молчали. Кто спал, кто терпел. Митька тоже терпел, пока мог.

– Пацаны, что там у вас? – притормаживая, спросил санитар-водитель.

– Слышь, как тебя, есть чем обезболить? Ну никакой мОчи уже терпеть, – выдавил из себя Митька.

– Буран я. Погоди метров пятьсот. Там впереди безопасная крона свисает над дорогой, приторможу под ней. Ширнём тебя анальгетиком, чуть отпустит, – услышал Митька из кабины.

– Пока колю – курим, кому нужно и можно, – деловито скомандовал Буран, выпрыгивая с санитарной сумкой с подножки кабины.

– А чё Буран, а не Айболит? – наблюдая за ловкими движениями с виду хрупкого санитара-водителя с пронзительной голубизной глаз, спросил Митька улыбнувшись.

– Я не медик, потому и не Айболит. А позывной Буран у меня в честь моей собаки, – ответ не имел и налёта какой-либо шутливости.

– Интересно... А чем собака-то отличилась?  Спасение утопающих на водах? – от боли Митька старался придать беседе лёгкость.

– Да нееет, по молодости своих собачьих лет мой Буран подвигов не совершил, – задумчиво протянул Буран, – А вот волю к жизни показал наглядно.

Увидев в Митькиных глазах живой интерес, он продолжил:
– Я из далёкого посёлка, где тайга почти для каждого мужика – второй дом. А в тайгу без собаки небезопасно. В прошлом году пошёл с двумя овчарками, молодым Бураном и взрослым Колдуном. Посмотрел места, где черемша проклёвывается, и назад. Собаки остались в лесу. Так часто бывает. Они потом к вечеру или наутро заявляются. А тут нет и нет... И так больше недели. А на девятый день увидели, как к калитке ползёт Буран, неузнаваемый от истощения, волоча в пыли глубоко надорванную лапу. Ну сопли-вопли я опускаю. Лечили, выхаживали, как могли. Мало кто верил, что выживет.

– Так и что? - забыв про боль, с жадным интересом спросил Митька.

– Так и то. Живой, хоть и треногий. За сучками бегает, «забил» на инвалидность, здоровых кобелей отгоняет одной левой. Точнее правой, – с тёплой улыбкой ответил Буран.

– А что Колдун? – подключился к беседе один из раненых.

– Колдун так и не вернулся. И останков его нигде в лесу не встретили. Видимо, кто-то из дикого зверья постарался, – задумчиво протянул Буран.

– Да, достойная мотивация для позывного, – серьёзно сказал Митька и почему-то добавил: – А ты крещёный?

– Пока не успел. Вот ждём, батюшка должен прибыть, покрещусь.  Но при мне есть иконка Николая Чудотворца. Мать, когда провожала меня, думала – в море ухожу на продолжительный рейс, и предложила взять. Я-то знал, куда ухожу, потому иконку эту с радостью согласился взять, просто родным не говорил – не хотел будоражить. Наслышан был, что на войне атеистов нет, – при этих словах голубизна Бурановых глаз выглядела как источник яркого небесного света.

– Ну вот, смотрю, тебя чуть отпустило. Всё. Покурили и в дорогу, – Буран ловко запрыгнул на водительское сиденье, завел двигатель и по накатанной дороге продолжил маршрут на санчасть.

После укола боль в колене стала не такой острой и Митька начал опять потихоньку расслабляться, уходя в полусонное состояние.

***

Нюсин отпуск пролетел быстро, настала пора возвращаться домой, забирать детей из пионерлагеря и выходить на работу.

– Я к тебе обязательно приеду, не сомневайся, – всё время повторял Митя, – и детям твоим стану лучшим отцом, вот увидишь.

– Митя, ты не кипятись. Пусть время пройдёт, всё взвесишь, не такой это простой шаг – «с места в карьер» резко стать отцом целого семейства. Да и дети... вдруг не примут... – Нюся старалась охватить все аспекты этого шага.

В конечном итоге в дверях Нюсиной квартиры, которую она снимала со своими детьми после развода с мужем, Митя возник как снег на голову – гораздо раньше намеченного им срока.

С той поры их жизни круто изменились. Семья сложилась на удивление завистникам крепкая и дружная. Нюсины дети, пусть сначала и осторожно, приняли Митю и признали в нём полноценного отца семейства. А что ещё нужно для полного счастья...

Учёбу Митя забросил, но работал на благо семьи на нескольких работах. Жизнь шла, дети росли, житейские вопросы постепенно разрешались. Вот только в мире было неспокойно. На Украине конфликт, навязанный Западом, приобретал угрожающие формы.
Митя всё чаще сетовал на тяжёлую ситуацию на Востоке Украины, на гибель мирных граждан, дискриминацию русскоязычного населения:

– Ты знаешь, Нюся, дед бы не остался в стороне при таком раскладе! Жаль, добровольцев не набирают, пошёл бы на защиту без сомнений.
Нюся вздыхала и молча думала: «Хорошо, что не набирают, ведь ещё детей поднимать», хотя, конечно, тоже сопереживала, и возмущалась, и негодовала.

Когда прозвучало сообщение об объявлении СВО (специальной военной операции), Митя внутренне принял стойку боевого коня, заслышавшего призывный звук трубы.

Нюся понимала, что при удобном случае Митя уйдёт, если не по мобилизации, то добровольно по контракту. И однажды так и случилось.

По звуку проворачивающегося ключа в замке двери Нюся почувствовала, что что-то идёт не как обычно.

– Нюсь, срочно собирай вещи. Сейчас список необходимого тебе предоставлю, – стараясь держать шутливый тон, воскликнул Митя, и добавил серьёзно: - Я контракт заключил на год.

Увидев, как у, казалось бы, готовой ко всему Нюси бледнеет лицо и подкашиваются ноги, Митя загрёб её в охапку:

– Ну, ну, ну... Всё будет хорошо. Дед и батя меня поддержат.
Митиного батю они похоронили год назад, и Митя был уверен, что теперь, с божьей помощью, он под охраной своих кровных, свято почитаемых мужчин, деда и отца.
– Мииитенька... – тихо протянула Нюся, – а как же мы?

– Ты не переживай, говорю же, всё будет хорошо. А даже если и нет, государство вас без поддержки не оставит. Ты ведь в курсе.

Нюся не плакала, она знала, что ничто так не губит в подобных ситуациях, как заупокойные настроения.

Взяв себя в руки, она с нарочитой бодростью произнесла:
– Короче... Война войной, а обед по расписанию. Сегодня твои любимые щи с квашеной капустой и котлеты с пюрешечкой. Мой руки и за стол, – не дав Мите произнести и слова, добавила с шутливой ноткой: – Вещи по списку выдам после обеда. Не обсуждается.

Дочь с сыном приняли известие о Митином решении с пониманием и уважением, даже какие-то советы давали из школьного курса уроков ОБЖ (охраны безопасности жизнедеятельности), которые Митя принимал с нарочитым вниманием и благодарностью.

Наутро Нюся повезла Митю с вещами в часть. По дороге её осенило:
– Через пяток километров поворот к храму. Давай заедем.

Он безропотно, с тихой радостью тут же закивал:
– Да, да. Конечно. Я и не знал, что здесь, по дороге, есть такое место.

Поставили свечи за упокой ушедших близких и о здравии живущих. Митя постоял перед иконостасом, думая о Боге, Пресвятой Богородице, святых на иконах и, конечно же, о роде своём, откуда черпал силы, а сейчас взывал о поддержке. Умыл лицо в святом источнике на территории храма и, что называется, помолясь, пустился в путь-дорогу...

В воинскую часть по назначению ехали молча. Думали каждый о своём и каждый об их общем, боясь потревожить пространство ненужной болтовнёй. Попрощались внешне сдержанно, передавая всю силу переживаемого состояния через прикосновение губ и рук.

– Ты смотри у меня, о плохом даже не думай. Дед с батей меня не подведут. Они со мной и во мне, - хлопнув себя ладонью по груди, уверенно, как отрезал сказал Митя.

Нюся поверила. А иначе и быть не могло.

***

Народу в части оказалось неожиданно много. Как потом выяснилось, порядка 400 человек. Из прибывающих контрактников формировали борт на ростовский полигон, для подготовки к участию в СВО.

Пара дней ушла на обмундирование, потом всех выстроили на плацу и, сказав напутственные слова, отправили в Ростовскую область военным транспортным самолётом ИЛ-76.

На борту народу было много, но летели, что называется, «в тесноте, да не в обиде».

Время с момента прибытия на место назначения до первого боя пролетело молниеносно. Митя попал в разведроту.

Первое, что пришлось делать, это отделениями по 5-10 человек копать себе блиндажи, чтобы уметь соорудить в любых походных условиях место для защиты.

Кузьмич, командир Митиного отделения, уже имеющий опыт боевого крещения, добросовестно наставлял их:

– Значит так, на линии боевого соприкосновения блиндаж – самое необходимое сооружение, чтобы сохранить свою жизнь и здоровье. В нём хранят вещи и снаряжение, спят, готовят еду, прячутся от дождя. Всем понятно?

– Так точно! – ладным хором отозвалось отделение.

– То-то же. И запомните солдатскую поговорку «поглубже закопаешься – подольше проживёшь», – почувствовав обратную связь, удовлетворенно добавил Кузьмич.

Помимо постройки фортификационных сооружений опытные инструкторы готовили их к участию в боевых действиях. Бойцы занимались сначала пристрелкой оружия, а потом перешли к стрельбам на точность и скорость. Изучали приёмы армейской тактической стрельбы, основы войсковой разведки и много других премудростей, необходимых для победы и выживания в бою.

Вечерами за чаем знакомились, у кого не было – придумывали позывные, делились чем-то личным в беседах. Срабатывал «эффект купе поезда», когда незнакомые люди могут рассказывать о себе такие сокровенные вещи, которые никому никогда не рассказывали.

Всё это очень сближало людей, а то и роднило, что очень важно для тех мест, где жизнь и смерть ходят рука об руку.

Так пролетели две недели интенсивной подготовки. Каждый вечер перед сном Митя мысленно обращался: «Батя, дед, вы там не спите. Мне сейчас ваша помощь очень нужна... Слышите?» – и добавлял: «Господи, спаси и сохрани!»

К первому заданию подготовились тщательно, шли уверенно, даже с какой-то патетикой, ощущая мощный эмоциональный отклик в душе. Поэтому раздавшиеся выстрелы и свист пуль над головой не сразу привели к пониманию, что их пятёрка попала в засаду.

– Леший, ложись! – крикнул старший группы с позывным Шнур и сам резко занырнул в выемку на тропе с остатками пожухшей травы.

Едва Митька интуитивно быстрым взглядом осмотрелся вокруг, оценивая кто где из их группы, и убедился, что Храм, с которым Митька наиболее сблизился, жив,  – пуля прилетела в плечо. Он сразу и не понял, что ранен. Показалось, что внутри плеча ожог. Митька успел лечь и по боли, которая от места «ожога» стала растекаться по плечу, понял, что ранен. Потрогал рукой плечо и, увидев отпечаток кровавого пятна на ладони, крикнул:

– Храм, Шнур, я трёхсотый! – Митька уже хорошо знал, что если по кодировке типов перевозимых грузов военного назначения термин «груз 200» употребляется в отношении безвозвратных человеческих потерь, то «груз 300» или трёхсотый употребляют, когда речь идёт о тех, кто получил ранение в местах проведения военных операций.

– Едрит Мадрид, – с досадой крикнул Храм. – Ноги? Идти сможешь?

– Да нее. Плечо, – почти радостно ответил Митька, понимая, что такое ранение в определенной ситуации равноценно подарку судьбы. – Идти смогу, отстреливаться – нет.

– Сорвалась «операция». Отходим. Тихо и осторожно, не высовываться, – отдал приказ Шнур.

Уйти от засады их группе удалось на удивление легко. Эвакуация по ранению для Митьки была неминуема, и он поначалу сокрушался, что толком и не повоевал.

Когда везли в госпиталь, Митька всё время мысленно беседовал с батей и дедом. Благодарил, что остался жив и что пуля попала не в жизненно важный орган, а просто в важный.

Уже в госпитале, очнувшись после наркоза, Митька понял, что всё будет в порядке. На поправку шёл быстро.

Нюсины попытки взять на работе отпуск и приехать к нему в госпиталь в качестве сиделки отмёл сразу и категорично за отсутствием необходимости.

 Раненых бойцов всё время навещали: то волонтёры с угощениями, то творческие коллективы с выступлениями, то священнослужители с вразумлениями.

Митька от такого калейдоскопа событий находился почти в эйфории, пока в один из дней через открытую дверь соседней палаты не увидел пациента, глаза которого на израненном лице показались знакомыми.

– Адвокат, ты что ли? – несмело спросил Митька, встав в дверях палаты.

Мужчина долгим взглядом посмотрел на Митьку и медленно произнёс:

– Что-то не припоминаю, – и тут же добавил то ли утвердительно, то ли вопросительно: – А, ты из отделения Кузьмича, кажись Леший?!

– Ну да. Я это. Я, – бодро подтвердил Митька.

Состояние его было вполне сносным, чувствовал себя с каждым днём всё лучше и лучше. Потому и настроение было соответствующее.

– Тебе тоже, смотрю, прилетело! Как там наши? – спросил Митька.

– Наааши... – с горечью протянул Адвокат и добавил: – нет там больше наших, Леший. Ясно тебе? Нет.

Ответ Митьку оглоушил не меньше, чем, по рассказам бывалых, контузия от взрыва.

– Не-не-не... постой. Что значит нет? Никого?

– Да считай, что почти никого. От пары сотен, может, десяток остался. Из твоего отделения ни Кузьмича, ни Шнура точно нет. Храм вроде жив. По другим не знаю. Не обессудь.

Говорить раненому Адвокату было трудно, да и о чём тут можно долго рассуждать.

Митька узнал от него, что за это время была проведена крупная операция под населенным пунктом с тёплым и безобидным названием Приютное недалеко от Работино, где долго возникали серьезные бои, а продвижения на тот момент не происходило ни с одной, ни с другой стороны. Потери шли с дух сторон, но позиции никто не сдавал.

Там практически вся Митькина рота и осталась...

Ночью он выл в подушку, с силой вдавливая в неё лицо, чтобы никого вдруг не разбудить нечаянно прорвавшимся криком.

Митьку колотило крупной дрожью, как будто внутри него установили морозильную камеру. «Загрипповал», – мелькнуло в голове сквозь проживаемое им состояние страшной трагедии, но очнувшись ото сна, в котором удалось забыться лишь под утро, понял, что его организм через эту немыслимую дрожь в теле неосознанно пропустил сквозь себя смертельный холод ушедших бойцов.

«Батя, дед, спасибо, родные мои!» – с трепетной благодарностью прошептал Митька.

Он сейчас для себя сделал очень важное открытие: если раньше Митька, как только получил ранение, допускал, что батя с дедом что-то недоглядели, «промухали» прилетевшую в него пулю, то теперь он твёрдо знал – батя с дедом сделали всё, чтобы спасти его от предстоящего боя, шансы на выживание в котором практически сводились к нулю.

***

Первое, что было по возвращении домой для прохождения послеоперационной реабилитации, – это Митино заявление:

– Нюся, сейчас разберусь со здоровьем, документами и к бате с дедом на могилу слетаю.

– Так… мы же... были недавно, – неуверенно ответила Нюся.

– Неважно. Я обязан их поблагодарить. За подаренную жизнь, – твёрдо сказал Митя и добавил: – Лично. А где я могу это ещё сделать, как не на могиле? Если у тебя не будет получаться, сам полечу домой. Я без претензий. Заодно мать с сеструхой повидаю.

– Да что ты, я не о том. Просто неожиданно. Раз надо – значит надо, я с тобой.

Уже потом в спокойной обстановке, когда Митя рассказал Нюсе и детям в подробностях о том, как избежал гибели через своё ранение, вопросов ни у кого не оставалось. Оставались только хлопоты, связанные с подготовкой к такой знаковой поездке.

Время отпуска после больничного, которым Митька мог распорядиться по своему усмотрению, выпало на Новогодние каникулы. Соответственно и препон ни у кого из членов семьи не было.

Решили прилететь сюрпризом к праздничному застолью и встретить Новый Год с родными.

Нюсю на работе коллега Любовь Николаевна шутливо спросила:

– Анна, а вы с Дмитрием не боитесь неожиданным сюрпризом вместо праздника на больничную койку родных отправить? Всех... Оптом... Они у вас не мальчики и девочки. А стресс, хоть и положительный – всё равно стресс.

– М-да... Точно! Нужно подумать. Как-то намекнём. Но полностью карты всё равно не раскроем, – со смехом согласилась Нюся.

Отпуск прошёл в эйфории, которую людям, не побывавшим на грани жизни и смерти, потери и сохранения, представить и невозможно. Слёзы радости, веселый смех, бесконечные разговоры, встречи с друзьями юности, праздничные мероприятия – всё было в той поездке.

А главное, было то, ради чего Митька организовал эту поездку. На кладбище твёрдо решил съездить один, без свидетелей.

На могиле, где похоронены самые близкие его сердцу мужчины – батя и дед, Митька сначала плакал, как осиротевший ребёнок, выливая из себя весь зажим пережитого за столь короткий промежуток времени, а потом заговорил вслух:

– Батя, дед, спасибо вам! Я знаю, вы со мной всегда. А я уж было усомнился, – и судорожно переведя дыхание, продолжил: – Там все наши легли, а меня загодя ранило. Думал, вы меня проспали... А вона как... вы меня уберегли.

На обратном пути Митя заехал в Болотную. В церкви было несколько человек. В эти дни шли рождественские службы и народ, в отличие от прошлого раза, активнее посещал церкви.

В церковной лавке он купил свечи. Долго молился от души своими словами. Поставил свечи за упокой души бати, деда, бойцов своей роты, за здравие своих родных и близких и всех тех, кто сейчас на поле боя и кому эта помощь крайне необходима.

И, конечно же, попросил за себя. Ведь по выздоровлении ему снова обратно.  Туда, где без Божьей помощи никак. Это на войне знают все. Именно там атеизм и заканчивается. Бога вспоминают все, даже самые неверующие.

Возвращался с чувством лёгкости.  Мите казалось, что бездонно-прозрачное невесомое небо сейчас находится у него внутри, а не снаружи. От этого появилось ощущение, что бог, дед, батя и все его предки не где-то там далеко в небесах, а в нём. И, несмотря на эту невесомость, придают ему такую силу, которая сродни неуязвимости.

– Что с тобой? – с порога спросила Нюся, пристально вглядываясь в Митины глаза.

– А что со мной? – к Мите вернулся игривый тон.

– Нее, ну я не знаю... Ты какой-то другой. Вроде с кладбища приехал, а прямо светишься весь.

– Ой, Нюсь, словами не объяснить, – этим Митя пока решил и ограничиться.

Есть такие вещи, которые можно рассказать, да страшно при этом что-то ценное расплескать. Митя это чувствовал интуитивно, потому и не стал продолжать. Нюся тоже уловила настрой и с расспросами отступила.

Домой ехали радостно-возбужденными. Дети каникулы провели в интенсивной смене мероприятий, взрослые отпуск провели у родителей, а значит тоже почти как дети на каникулах. Довольными от этой поездки остались все без исключения – как прибывшая сторона, так и принимающая.

Митино плечо восстановилось довольно быстро. Он очень торопил события, разрабатывал руку, выполняя все предписания врачей. А всё потому, что очень уж рвался обратно в зону боевых действий. К своим. Рвался без удержу.

Нюся однажды не выдержала и почти с упрёком выдала:
– Знаешь, Мить, мне не совсем понятно твоё стремление побыстрей вернуться. Был бы ты там подольше, я бы подумала, что, наверное, у тебя какая-то боевая подруга осталась.

Митька захохотал от души: «Ну ты даёшь! Знаешь, мне даже приятно. Это ты меня, получается, слегка приревновала?!»

– Нет, Нюся, – уже серьёзно добавил Митя: – то чувство, которое меня подгоняет вернуться назад, совсем не имеет отношения к любви. Кто его не испытал, поймёт вряд ли. Я бы его назвал одним словом – «единение». Когда ты становишься с, казалось бы, совсем чужими людьми связанным какими-то невидимыми нитями. Практически как единое целое. И возникнуть такое может только в экстремальных условиях, где жизнь и смерть даже воображаемой грани не имеют. Понимаешь?

– Нуу даа, – растерянно протянула Нюся, слегка смущенная от такой глубокой философской выкладки. И тут же добавила:
– Так там же почти никого из ваших не осталось.

– Почти. Это ключевое слово. А вообще-то там все Наши. Те, кого я ещё не знаю лично, сейчас в том же состоянии, о котором я только что тебе сказал. Я не знаю, как будет, когда наступит мир, но пока идёт война, это чувство не покинет никого из нас. Без разницы – знакомы мы уже или ещё нет.

Они оба помолчали и Митя продолжил:
– Ты знаешь, мы с первых дней каждый вечер в блиндаже за вечерним чаем по очереди рассказывали о себе. О семье своей, об учёбе, о дворовых проделках, о детских кличках, о первой любви, о детях, друзьях, обидах и комплексах, успехах и достижениях, промахах и падениях. Кто что хотел о себе сказать, рассказывали как на последней исповеди. Это были первые шаги того самого е-ди-не-ни-я…

– Митя, а вот Храм у вас почему такой позывной получил? Шибко верующий?

– Да нет, – рассмеялся Митя. – Он на полигоне неудачно прыгнул и стал прихрамывать. Его сначала дразнили «хромулей», а как дошло до выбора позывного, стал Храмом. А вообще всё не просто. Я с ним когда ближе познакомился, понял: у него реально в душе «Храм». Очень он правильный. Справедливый и неравнодушный. Хоть и некрещеный.

– Интересно, – сказала Нюся, – у всех свои истории.

– Не говори. Судьбы есть – хоть роман пиши. Вон Шнур, например. Художник по образованию. Красавица жена загуляла. Дочь малолетнюю с ним оставила. Пришлось оставить свои художества и работать тяжёлым трудом бетонщика на стройке. Дочку растил, лечил, учил. Короче, как положено, жизнь на деваху положил. Выдал замуж, пошёл воевать. Сказал, хочу реальную пользу принести за полвека жизни. Короче, люди разные и все интересные. Я вообще понял, неинтересных судеб не бывает. Главное, как посмотреть...

***

Когда врачебная комиссия вынесла вердикт, что он годен к продолжению службы, Митя летел домой как на крыльях. Несколько дней, отведенные на сборы, пролетели мгновенно. Улетал Митя очень вдохновленный, предвкушая скорую и безоговорочную Победу. Конечно же, при его, Митином, участии.

ИЛ-76 снова был заполнен до отказа. Многие, как и Митя, возвращались восстановившись после ранений. Хватало и впервые заключивших контракты. Настроение было решительное, все верили, что дело их правое и выбор единственно верный.

По прибытии Митя был направлен не в разведроту, как в первый раз, а в штурмовой отряд. А это значит – на передовую.
 
Митя сначала растерялся. Правда, в руки себя взял быстро. Как-никак знал, куда едет. Единственное, что сделал – тут же мысленно произнёс: «Батя, дед, вы слышали куда меня направили?! Я вас молю... не спать! Вы да Бог, и нет другой надежды.»

На второй день, в расположении, возле блиндажа Митька услышал окрик: «Леший, ты?!»

Он обернулся и резким рывком кинулся в объятья окликнувшего его Храма.

– Храм, браток! Вот радость-то. Живой. Здесь. Снова вместе, – с этими словами Митька радостно стал колошматить Храма по спине, долго не выпуская из объятий.

Их блиндажи оказались рядом, что облегчало общение на досуге. Да и в совместных штурмовых операциях пришлось пару раз побывать.

Но в тот раз Храма рядом не было. Позиция, которую следовало занять Митиной группе из 12 человек, находилась недалеко от Работино, одной из наиболее горячих точек на линии боевого соприкосновения. Именно сюда ВСУ бросили основные силы контрнаступления.

Подступы шли через лесополосу, куда украинцы запустили их беспрепятственно. А следом неожиданно открыли миномётный обстрел – интенсивный огонь на уничтожение.

Огонь пошёл сериями – 2-3 выстрела, пару минут пауза для внесения корректировки, а затем несколько выстрелов на добитие. И так по несколько подходов. Всех проинструктировали, что здесь главное не суетиться, упасть на землю и любое движение только ползком.

Когда от мин, рвущихся в ветках деревьев, стоял треск, дым, вой осколков и запах паленой древесины, Мите показалось, что свыше затеяли дьявольскую стрижку этому лесу, ещё недавно такому аккуратно-кудрявому.  Он увидел, что есть раненые, кто-то уже убит, кто-то пока цел и невредим.

Состояние виртуальной реальности  было единственно верным определением всему происходящему.

Миномётный обстрел стих, и сразу же по рации поступила команда на продвижение. Митя не успел пройти и несколько метров, как «стая птиц» продолжила атаку-зачистку. Беспилотники кружили, с остервенением издавая щелчки выстрелов.

Митька падал на землю в позу эмбриона, вскакивал и пробегал дальше. Найти укрытие после миномётной стрижки леса было практически невозможно.

– Батя, бля... да где вы там с дедом? – галсами перескакивая с места на место, выкрикнул Митя. – Да вы чё? Уснули там, что ли?

Дронов было много. И сбросники и камикадзе. Но принцип один – на поражение. Было страшно. Очень.

Резкая боль и буквально «отстёгнутая» в колене нога заставили Митьку буквально зареветь:

– Батя, батя, ты где? Батя, дед, не спите... Не спите, я вам говорю!

Митьке не было стыдно, что он как заблудившейся ребёнок зовёт взрослых. Ему было больно, страшно и он не мог и не хотел поверить, что эти взрослые про него могли забыть.

Выпучив свои и так посаженные на выкат глаза, Митька бегал под шквалом огня и орал уже во всё горло:

– Бааатяяя... Не спи, бля... Слышишь? Баатяя... Дееед... Где вы?

– Я – Орёл! Леший, ты жив? Приём! – голос из рации остановил Митькин крик.

– Я – Леший! Я – трёхсотый. Приём! – уже бесцветным голосом ответил Митька.

– Давай сам, пока есть силы. Некого пока за тобой послать. Или терпи. Жди, не скажу сколько. Извиняй, Леший. Приём!

– Вас понял, – процедил Митька и, не прекращая монолог, обращенный к бате и деду, попутно обращаясь к Богу, ползком, чтобы экономить силы, двинул к своим.

Путь был долгий, трудный, через боль и мольбу, пока наконец Митька не услышал тот истошный крик Храма, в котором звучали восторг и вопрос одновременно: «Лееееший, ты трёхсотый, Леееший?!»

– Спасибо, батя... Дед, спасибо… – и с этими словами Митька впервые за эти страшные часы позволил себе короткий миг обессиленного забытья.