de omnibus dubitandum 23. 313

ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ (1638-1640)

 Глава 23.313. ЕГО СВЯТЕЙШЕСТВУ, ПРЕТИТ ОБЛАЧАТЬ ОБОРВАНЦА В РИМСКИЙ ПУРПУР…

    Пока слуга предавал своего господина, господин не отставал от слуги и предавал его. Самолюбие, а также остаток уважения, с которым кардинал относился к делам церкви, не позволяли ему без отвращения думать, что на презренном наймите окажется тот же головной убор, которым увенчан он сам, и что этот наймит, займет столь же высокое положение, как и он, если не считать временной должности министра.

    Беседуя вполголоса с маршалом д'Эстрэ, он говорил:

    — Нет надобности досаждать Урбану Восьмому относительно капуцина, который стоит вон там. Достаточно и того, что его величество соизволило представить его к кардинальскому сану. Мы вполне понимаем, что его святейшеству претит облачать оборванца в римский пурпур.

    Потом, переходя от этой мысли к общим вопросам, он продолжал:

    — Право же, я не знаю, почему святейший отец так охладел к нам. Что мы сделали такого, что не служило бы к вящей славе нашей святой матери, католической церкви? Я сам отслужил первую мессу в Ларошели, и вы, маршал, собственными глазами видите нашу мантию всюду, даже в войсках. Кардинал де Лавалет недавно покрыл себя славой, командуя армией в Пфальце.

    — Он превосходно провел отступление, — вставил маршал, слегка подчеркнув слово отступление.

    Министр не обратил внимания на этот маленький выпад, подсказанный профессиональной ревностью, и продолжал, повысив голос:

    — Господь доказал, что он не отказывает своим левитам в военном гении, ибо в завоевании Лотарингии благочестивый кардинал помог нам не меньше, чем герцог Веймарский, и никто еще так превосходно не командовал морскими силами, как наш архиепископ Бордоский под Ларошелью.

    Все знали, что в то время министр был недоволен этим прелатом, ибо высокомерие его достигло такой степени, а дерзкие выходки до того участились, что в Бордо разгорелись два весьма прискорбных дела.

    Четыре года тому назад герцог Эпернонский, тогдашний губернатор Гийенны, находясь в окружении своих приближенных и солдат, встретился с архиепископом, который шел в процессии среди духовенства; поравнявшись с архиепископом, герцог назвал его наглецом и два раза сильно ударил палкой; за что архиепископ отлучил его от церкви; но, несмотря на полученный урок, у архиепископа еще — совсем недавно произошло столкновение с маршалом де Витри, который наградил его «двадцатью ударами палкой, или жезлом — назовите, как хотите,— писал кардинал-герцог кардиналу де Лавалету, — и теперь он, по-видимому, намерен всю Францию наводнить отлученными».

    И действительно, архиепископ отлучил от церкви и маршальский жезл де Витри, памятуя, что в тот раз папа заставил герцога д'Эпернона попросить у него прощения; но Витри, некогда убивший маршала д'Анкра, пользовался слишком большим расположением двора, чтобы, согласиться на это, и архиепископом был не только бит, но вдобавок еще получил выговор от министра.

    Поэтому господин д'Эстрэ, не лишенный чуткости, подумал, что в похвалах, которые кардинал расточает военным и морским талантам архиепископа, таится доля иронии, и он ответил с невозмутимым хладнокровием:

    — Конечно, монсеньер, никто не решится утверждать, что архиепископ был побит на море.

    Его преосвященство не мог не улыбнуться; но, заметив, что под электрическим воздействием его улыбки в зале возникли другие улыбки, а также шепот и всяческие кривотолки, он, сразу же вернулся к обычной серьезности и, непринужденно взяв маршала за руку, произнес:

    — Ничего не скажешь, господин посол, вы за словом в карман не полезете. Пока вы будете в Ватикане, мне не страшен ни кардинал Альборнос, ни все Борджа мира, ни все происки Испании у престола святейшего отца.

    Потом, оглянувшись вокруг и. словно обращаясь ко всей затихшей и завороженной гостиной, он продолжал, возвысив голос.

    — Надеюсь, что мы не подвергнемся гонению, как некогда, за то, что заключили союз с одним из самых выдающихся людей нашего времени; но Густав Адольф умер, и у католического короля уже не будет предлога добиваться отлучения христианнейшего монарха.

    - Согласны ли вы со мной, дорогой монсеньер? — обратился он к кардиналу Де Лавалету, который приближался к ним и, к счастью, не слышал того, что было сказано на его счет.

    — Господин д'Эстрэ, не отходите; нам еще многое надо сказать вам, и вы не лишний в наших беседах, ибо секретов у нас нет; наша политика — откровенная и у всех на виду: интересы его величества и государства — вот и все.

    Маршал отвесил глубокий поклон, стал за креслом министра, а свое место уступил кардиналу де Лавалету, который не переставал кланяться, льстил и распинался в преданности и полной покорности кардиналу, словно желая искупить непреклонность своего отца, герцога д'Эпернона; но кардинал удостоил его лишь несколькими туманными словами, отвечал ему рассеянно и неопределенно, причем все время обращал взор к дверям, высматривая: кто будет следующий.

    К огорчению де Лавалета, в самый разгар его медоточивой лести кардинал-герцог резко прервал его, воскликнув:

    — Ах, наконец-то и вы, мой дорогой Фабер! Как мне хотелось повидать вас и поговорить об осаде!

    Генерал поспешно и довольно неуклюже поклонился кардиналу-генералиссимусу и представил ему офицеров, которые прибыли вместе с ним из лагеря. Он рассказал о подробностях осады, а кардинал, казалось, хотел своей любезностью расположить его к себе, чтобы подготовить к распоряжениям, которые он намеревался дать ему на самом поле сражения; он поговорил и с офицерами, которых называл по имени, и расспросил их о лагере.

    Все они посторонились, чтобы уступить место подошедшему герцогу Ангулемскому; этот Валуа, долгое время боровшийся против Генриха IV, теперь заискивал перед Ришелье. Он хлопотал о должности командующего, ибо при осаде Ларошели занимал лишь третье по старшинству место.

    Вслед за ним появился молодой Мазарини, всегда изящный и вкрадчивый, но уже полный веры в свою судьбу.

    За ним вошел герцог д'Алюен. Кардинал прервал любезности, которые он расточал, и громко сказал герцогу:

    — С удовольствием объявляю вам, ваша светлость, что ради вас король учредил должность маршала Франции. Вам надо именоваться Шомбергом, не так ли? В освобожденном вами Лекате все так считают. Но простите, вот господин де Монторон, у него, несомненно, какая-то важная новость для меня.

    — Нет, нет, монсеньер, я хотел только доложить, что тот молодой человек, которого вы соблаговолили считать состоящим на вашей службе, умирает с голоду.

    — Ах, что же вы так не вовремя говорите мне о подобных вещах! Ваш маленький Корнель не желает написать ничего замечательного; мы видели только «Сида» да еще «Горациев». Пусть трудится, трудится; всем известно, что он состоит при мне, мне и самому это неприятно. Впрочем, раз вы принимаете в нем такое участие, я назначу ему пенсию в пятьсот экю из моих личных средств.

    И казначей удалился в восторге от щедрости министра; он поспешил домой, чтобы милостиво принять посвящение «Цинны», в котором великий Корнель сравнивает его с Августом и благодарит за милостыню, поданную музам.

    Кардинал, помрачневший от этого неуместного сообщения, встал, сказав, что уже поздно и что пора ехать к королю.

    Среди знатнейших вельмож, которые подощли к министру, чтобы поддержать его, оказался и человек в мундире рекетмейстера; он поклонился с такой уверенной и самонадеянной улыбкой, что присутствующие, привыкшие к придворному этикету, были весьма удивлены. Он как бы говорил: «У нас секретные дела; вот увидите, как кардинал будет ласков со мной; в его кабинете я словно у себя дома». Однако его тяжеловесные, неуклюжие манеры выдавали в нем человека весьма низкого происхождения: то был Лобардемон*.

*) Очень мало известно про Жака Мартена, сьера де Лобардемона.

Вот что пишут о нём в Универсальном и классическом словаре по истории и географии, изданном в Брюсселе в 1853 году.

Лобардемон (Жак Мартен) - государственный советник при Луи (Людовике) XIII, преданный агент кардинала Ришелье. Он был главным инструментом, которым пользовался министр, чтобы погубить Юрбена Грандье, кюре из Лудена, также, как Сен-Мара и де Ту.

Вот статья из Универсальной биографии, старинной и современной, изданной в Париже в 1842 году.

Барон де Лобардемон, Жан Мартен или де Мартен. Мы не можем указать точную дату его рождения, но считаем, что должны отнести её ко времени не позднее 1590 года. Об этой знаменитой личности так мало известно, что мы считаем приемлемым предпослать статье несколько подробностей о его происхождении и его семье. Он был третьим сыном Жана Мартена, назначенного в 1590 году главным казначеем Франции в Гиени, объявленного в 1617 году государственным советником и в 1620 году - первым благородным членом городского правления Бордо. Его дед Матьё Мартен, шталмейстер, сьёр де Рокё был в 1551 году комендантом замка Нерак и происходил от Бертомьё, шталмейстера, сьёра де Рокё, жившего в 1343 году. У Матьё было четыре сына: 1) старший Жан, 2) Эмбер, убитый в битве при Арке в 1589 году, 3) Франсуа, убитый в следующем году в битве при Иври, оба в армии Генриха IV, 4) Пьер.
У старшего Жана было три сына: 1) Жан, 2) Жак, епископ Ванна, и 3) Жан Мартен де Лобардемон.

Лобардемон был вначале президентом следственной палаты парламента Бордо, потом первым президентом высшего податного суда Гиени и был назначен в 1632 году интендантом финансовых округов Турени, Анжу и Мена. Когда Луи (Людовик) XIII решил срыть до основания замки и крепости, находящиеся в центре королевства, Лобардемону был поручен их снос в Лудене. Говорят, что во время предпринятой им поездки он получил много жалоб на акты мести, практикуемые Юрбеном Грандье и его развратные отношения с монахинями-урсулинками. Как бы там ни было, Лобардемон отправился в Париж, уведомил об этих жалобах короля, кардинала и был назначен 30 ноября 1633 года председателем комиссии, которой поручили чрезвычайное и не подлежащее обжалованию разбирательство. С 17 декабря он приступил к допросам свидетелей и очень активно продолжал расследование и изгнание бесов. Первое следствие против Грандье имело место в 1630 году, и он был освобожден от наказания трибуналом Пуатье, которому Парижский парламент передал на рассмотрение дело. Представляется, что в первые месяцы 1634 года были сделаны дальнейшие попытки возвратить это новое расследование в обычные суды и, возможно, это была цель официальных действий, о которых мы заговорили; но это не было в расчётах Лобардемона и его мстительного начальника, который это внезапно прервал, подтвердив все его полномочия в указе от 31 мая 1634 года, запрещающем парламенту и всем другим судьям расследовать это дело и всем сторонам заботиться о нём под страхом штрафа в 500 ливров. Лобардемон отправлял почти каждый день курьера кардиналу-министру, чтобы информировать его о ходе процесса. Известно скверное окончание этой истории 18 августа 1634 года. Казнь Юрбена Грандье была единственным, что проистекло из этого прискорбного процесса. Но изгнание бесов из урсулинок продолжалось под председательством и влиянием Лобардемона. Его жена приехала в Луден и присутствовала при допросах.
Лобардемон был назначен, патентом от 4 ноября 1631 года, государственным советником на постоянную должность и советником частного совета. Кажется, после суда над одержимыми он перестал заниматься интендантством в Турени и поселился в Париже, чтобы при первой необходимости скорее быть к услугам кардинала. Случай не заставил себя ждать. Обострялся идейный спор с янсенистами, и Пор-Рояль был его очагом. Близкий друг янсенистов знаменитый аббат Сен-Сиран, их духовник, был некогда тесно связан с епископом Люсона, о жизни которого, говорили, он знал тайные и не очень красивые подробности. Придя к верховной власти, Ришелье использовал все возможные способы, чтобы его к себе привлечь. Место первого духовника Анриэтты Французской со времени ее брака (1625) и последовательно пять, или, по другим источникам, восемь епископств - всё было отвергнуто; но как все великие деспоты, Ришелье не хотел, чтобы какой-то ценный человек оставался вне сферы его влияния. Кто был не за него и не его, быстро признавался его врагом. С Сен-Сираном он ошибся в расчетах, а янсенизм стал предлогом. 14 мая 1638 года он был арестован и заключен в Венсеннский замок, (откуда вышел только после смерти кардинала), и отшельники Пор-Рояля не пребывали в безопасности. Спустя две недели после этого ареста они покинули дом в Париже и удалились в Пор-Рояль-в-полях. Лобардемону было поручено допросить всех, от Антуана Леметра до детей восьми-десяти лет, которые там воспитывались, и попытаться собрать некоторые обвинения против Сен-Сирана и вероучения, которое он преподавал. Выехав с этой целью из Парижа 4 июля, он не доехал прямо до Пор-Рояля, а остановился на ночлег в четверти льё оттуда, и назавтра, ранним утром, он прибыл туда, рассчитывая, по крайней мере, застать наших отшельников в постели; но они уже молились. Леметр, услышав стук в дверь, подошёл открыть. Он был одет в обусловленный протоколом траур и в застегнутое по всей длине платье. На допросе, которому Лобардемон подверг Леметра, бывалого человека, тот ему смело отвечал, высмеивал его и опровергал каждое слово. Помимо прочих вопросов, Лобардемон спросил Леметра, были ли у него видения. "Да, - холодно отвечал тот, - на самом деле, были. Когда я это открываю окно, я вижу деревню Вомюрье и когда я открываю другое, вижу деревню Сен-Ламбер: вот все мои видения". Этот ответ, дословно записанный в протоколе, стал известен в Париже и заставил смеяться над тем, над кем следовало.

    Увидев его перед собою, Ришелье нахмурился и бросил на Жозефа испепеляющий взгляд; потом, обращаясь к окружающим, сказал с горьким смехом:

    — Разве среди нас скрывается преступник?

    С этими словами кардинал повернулся к Лобардемону спиной, а тот покраснел, как кардинальская мантия; затем Ришелье стал спускаться по большой лестнице архиепископского дома, предшествуемый толпой царедворцев, которые собирались сопровождать его в каретах или верхом.

    Нарбоннские обыватели и представители власти с изумлением наблюдали этот чисто королевский выезд.

    Кардинал один взошел в огромные крытые носилки квадратной формы, на которых ему предстояло совершить путешествие до Перпиньяна, так как из-за болезненного состояния он не мог ехать ни в карете, ни верхом.

    В этой своего рода странствующей комнате помещались кровать, стол и стульчик для пажа, чтобы он мог писать или вслух читать кардиналу. Сооружение это, покрытое пурпурным узорчатым шелком, несли восемнадцать человек, сменявшие друг друга через каждое лье; их отобрали среди гвардейцев, и они несли эту почетную службу не иначе как с непокрытой головой — будь то в жару или в дождь.

    Герцог Ангулемский, маршалы де Шомберг и д'Эстрэ, Фабер и прочие высокопоставленные лица следовали верхом по обе стороны носилок. В этой угодливой свите можно было заметить кардинала де Лавалета и Мазарини, а также Шавиньи и маршала де Витри,— последний старался избежать Бастилии, которая, по слухам, грозила ему.

    За носилками следовали две кареты, предназначенные для секретарей кардинала, его медиков и духовника, восемь экипажей для свиты и двадцать четыре мула с поклажей; на очень близком расстоянии от носилок шли двести пеших мушкетеров; взвод телохранителей на великолепных конях и отряд легкой конницы, сплошь состоявшей из дворян, ехали впереди и позади кортежа.

    В таком окружении и прибыл министр несколько дней спустя в Перпиньян. Из-за больших размеров носилок не раз приходилось расширять дорогу и ломать стены домов в городах и селах, ибо иначе носилки не проходили. «Поэтому, — говорят некоторые мемуаристы того времени, преисполненные искреннего восторга перед этой роскошью, — поэтому кардинал казался завоевателем, входящим в город через пробитую брешь».

    Мы с большим рвением искали какой-нибудь документ, который свидетельствовал бы о таком же восторге владельца или жильца разрушенного дома, но должны признаться — найти нам таковой не удалось.

Иллюстрация размещена, чтобы показать колорит той эпохи, а не конкретных исторических персонажей