Река Жизни том 1

               Аннотация

     Генриетта Вютерих – прекрасный поэт, обладающий глубоким философским умом, замечательный прозаик, создающий откровенный портрет своей непростой судьбы.
     Эта книга непременно заинтересует читателя своей непосредственностью, подчас откровенностью, и простотой языка.
     Вы увидите очень непростой и увлекательный путь автора от рождения до сегодняшних дней.
     Книга пишется сейчас, вниманию читателя предлагается первый том. Автор планирует создать трилогию.



Река Жизни том 1



             Предисловие
 
      – Вютерих – что это за фамилия такая? – взрослея, не раз спрашивала Генриетта у мамы, но та только пожимала плечами, дескать, кто её знает.
      Лишь много позже, когда уже умер Сталин и многолетний страх стал потихоньку отпускать переживших ужасы того времени людей, Елена Андреевна рассказала дочери об отце, которого та уже и не помнила.
      Когда-то в Германии семья Вютерих пользовалась большим уважением. Глава её, почтенный, но уже не молодой, Генрих Вютерих, был известным в городе Шильтах банкиром.
      Этот небольшой романтический городок, расположенный в Шварцвальде, сумел сохранить свой оригинальный средневековый облик. Узкие улочки, старинная ратуша на рыночной площади и многочисленные фахверковые дома столетиями сохраняют неповторимую атмосферу древнего города.
      У него было два сына-погодка – Густав и Клементий. Дети росли в постоянном страхе, так как у старого Генриха был ужасный характер, и когда он отправил сыновей на учёбу во Францию, те, вырвавшись на свободу, поклялись друг другу никогда не возвращаться домой. А отец исправно оплачивал их учёбу, оставляя на жизнь и развлечения какие-то крохи. Но молодые люди, экономя на еде, не отказывали себе в удовольствиях.
      Как-то, посещая Мулен Руж, Густав увидел молоденькую танцовщицу и влюбился в неё с первого взгляда. Молодые люди решили связать свои судьбы, как только Густав закончит учёбу. С трудом дождавшись окончания учёбы, они с Эммой женились. Через год у них родился сын Герман. Денег катастрофически не хватало, и оба брата решили уехать в Россию, поскольку им представился удобный случай.
      Они поселились в Екатеринодаре. У Густава родились ещё два ребёнка – дочь Роза и младший сын Людвиг, будущий отец нашей героини. Дети росли, а Густав стал часто болеть, и Эмма едва справлялась с детьми и больным мужем. Она с большим трудом осваивала русский язык и зарабатывала тем, что вязала на коклюшках кружевные воротнички на продажу.
      А у Клементия дела шли в гору. Он уже обзавёлся магазинчиком в центре города, где продавались мясные деликатесы. Но вот беда, детей ему Бог не дал, и когда Густав умер, Клементий с женой решили забрать младшего и самого симпатичного из детей, Людвига. Так в семье дяди Клементия появился ребёнок.
      Дядя Клементий был невероятно скупым человеком да к тому же жестоко обращался с мальчиком, что, по всей вероятности, отразилось в дальнейшем на его характере. Вот этот несчастный мальчик и стал мужем Елены Андреевны и отцом Генриетты. Отсюда и фамилия Вютерих. Умер Людвиг в двадцать семь лет от туберкулёза.
 
 
                Глава 1
                Живые души
 
      Шёл 1938 год. Никто ещё не догадывался о том, что через три года кончится мирное время и грянет страшная война. А пока город жил тихой привычной жизнью со своими радостями и бедами, со свадьбами, рождениями и смертями.
      Раньше, до революции, город Краснодар назывался Екатеринодар, в честь того, что был подарен казакам за верную службу самой императрицей Екатериной II. Большинство жителей родилось в нём, но были и приехавшие из ближайших станиц. Много греков, армян, евреев – типичный многонациональный южный город.
      С самого раннего утра на улице Седина, о которой пойдёт дальше речь, раздавался привычный голос точильщика, возвещавшего жителей о своём приходе песенкой собственного сочинения:            
 
       Точить ножи, ножники,
       вилки, тарелки,
       сапоги, кострул-и-и.
 
      Хозяйки улыбались и спешили кто с чем, перебрасываясь на ходу короткими приветствиями. Собирались мальчишки поглазеть на точильный круг, с визгом сыпавший огненный фейерверк брызг на руки старого грека.
      Иногда приезжал старьёвщик с маленькой тележкой, и хозяйки, перетряхивая, в который уже раз, свой скудный гардероб, пытались выбрать из старого самое старое тряпьё, приложив к нему что-нибудь из детского, уже непригодного – лишняя копеечка в доме не помешает. Вылетали с весёлым лаем из подворотен заспанные собаки, охрипшие за ночь от пустобрёхства. Проезжали, громыхая по булыжнику, телеги, гружёные пузатыми арбузами и жёлтыми пахучими дынями.
      Жизнь била ключом с раннего утра, а дальше начинался солнцепёк и улица постепенно пустела. Снова она оживала уже ближе к вечеру.
      Вот и сегодня, после шести часов, когда стала спадать жара, стали собираться соседки на вечерние посиделки. Всю свою жизнь они жили рядом, как говорится, бок о бок, зная друг о друге всё и даже больше. Жизнь собрала их всех на тихой улочке в бывшем купеческом доме, хозяев которого после революции выслали в Сибирь, а дом поделили на комнаты и заселили новыми жильцами. Жили дружно, правда, время от времени ругаясь, но быстро мирясь, забывая обиды. Все были бедные, но весёлые. Делились то спичками, то солью, то радостью, а то и горем.
      Наконец наступил долгожданный вечер. Закончились дневные хлопоты: посуда вымыта, внуки переданы на попечение родителей, и хозяйки, прихватив с собой кулёчки с жареными духмяными семечками, могут выйти посидеть на скамеечке, посудачить с подругами.
      Бесконечное южное лето подходило к концу. Днём ещё было душно. Солнце добросовестно трудилось от рассвета до заката. На улице не встретишь ни человека, ни собаки, люди мечтали о дожде и осенней прохладе. Казалось, город вымер, и только суховей бродил по опустевшей улице, лениво перебирая побуревшую листву пыльных акаций.
      Завтра наступит долгожданный сентябрь и станет немного полегче. Трава уже пожухла от жары – «сгорела», деревья роняли сухие скрюченные листочки и шумели, вернее, звенели грустно, словно жаловались. Но вот солнце уже зацепилось спелым помидорным боком за линию горизонта, плеснув алым соком по запылённым стёклам окон, выходящих на запад.
      На отшлифованную до блеска справными задами соседок скамейку уже рассаживались кумушки, сгорая от нетерпения всласть посудачить.
      К мягкому уютному бочку бабы Дуси тут же притулилась внучка Светка – любительница послушать бабьи пересуды.
      – Куры, проклятые, стали плохо нестись, наверно от жары, – начала тётя Шура.
      – Петух, видать, ленивый, – шутит Дуся.
      Посмеялись, замолчали. Умащиваются на твёрдой скамейке. Некоторое время слышно только как они лузгают пузатые налитые семечки, сплёвывая шелуху в фартуки. «Бабки» были ещё не старые: на щеках ещё играли живые краски, а, загорелые до локтей, сильные, не боящиеся никакой «чёрной» работы руки ловко кидали семечки в рот.
      Быстро, как это бывает на юге, темнело, и край улицы был уже слабо различим.
      Мирно потекла беседа, иногда прерываясь всплесками смеха. Мягкий кубанский говорок с буквой «г», произносимой как «гэ», уплывал в тёмное, уже не принадлежавшее им пространство.
      Потянуло пряным духом с горчинкой вялой полыни и сладостью цветов петунии с маленьких огородиков, устроенных хлопотливыми хозяйками за домами на пустыре. И по широкому чёрному, как жирный чернозём, полю неба золотыми семенами высыпались звёзды.
      Становилось прохладно. Светка, поёживаясь, всё тесней прижималась к тёплому, мягкому бабушкину боку.
      – А Лёлька-то скоро родит… зимой наверно. Интересно, кто будет: пацан или девка?
      – Лучше б девчонка, пацан у них уже есть, – басит глазастая тётя Шура.
      – Алька у них добрый, хороший мальчуган.            
      Голоса сплетаются, текут ручейком, убаюкивают пригревшуюся Светку…
      – А муж-то их крепко поколачивает. А ещё культурный! – будит задремавшую Светку возмущённый голос бабы Тони, – Алька ему не родной, вот он и лупит его почём зря.
      Светка хорошо знает Алика и, стряхнув дремоту, она тут же навострила ушки. Алик нравится ей – черноглазый, с густыми волосами, чёрными как вороново крыло – по выражению бабушки. Но, главное, что больше всего нравилось девчонкам, это его доброта. Стоило тёте Лёле напечь пончиков, как Алик тут же раздавал их соседской ребятне.
      Незаметно разговор переключился на детей и внуков. Светка сидела, затаив дыхание, ловила каждое слово.
      – А откуда берутся дети? – неожиданно прерывает беседу Светкин голосок.
      – Очень просто, – говорит находчивая баба Дуся.
      – Глянь-ка туда, – показывает она на небо кривым заскорузлым пальцем, – вот оттуда и прилетают к нам ангельские Души, заскучают и летят искать себе добрую мамку.
      Светка задумалась – не просто переварить такую информацию в пять лет.
      – А они живые, эти Души? – не унимается внучка.
      – Конечно! – убеждённо отвечает та, – живее нас с тобой.
      Тут подбегает к ним заспанный дворовый пёс Кутя и утыкается хитрой, «улыбающейся» мордой в Светкины колени.
      – А в собаке тоже живёт Душа? – спрашивает Светка, гладя пса по голове.
      – А как же? – удивляется бабка, – только поменьше чуток. Ведь собака всё понимает, только что говорить не умеет.
      Кутя смотрит с обожанием на Светку и, как бы в подтверждение бабкиных слов, тявкнув, энергично метёт перед ней пыль блохастым хвостом.
      – Гляди, вон сколько звёзд на небе, и на каждой живут Души. На всех хватит!   
      Светка жмурится, напряжённо всматриваясь небо, и пытается разглядеть там маленьких ангелочков, летящих к Земле, крепко держащих Душу за ручку. Но все её усилия были напрасны и, как она ни старается, не может их разглядеть. Глаза начинают слипаться, и звёзды, расплываясь, искривляются, словно подмигивают ей… Чудеса!
      Возможно, в этот самый миг на одной из далёких звёзд какая-нибудь Душа сорвалась с привычного места и летит к Земле выбирать себе родителей…
      – Глядите, ночная бабочка! – неожиданно закричала Светка, указывая на мелькнувшую крылатую тень.
      – Дура, какая это тебе бабочка, это летучая мышь, – смеялись бабки.
      Светке было обидно, что они ей не верят, да ещё и глупости городят: ведь всем известно, что мыши не летают. Значит, они думают, что она ещё маленькая и ничего не понимает.
      Тут её внимание привлекла выплывающая из-за домов огромная, круглая, как тыква, луна и повисла прямо у них над головой: «Не упадёт ли? Не дай Бог!»
      – Ну, кумушки, пора и по домам баиньки, – говорит, широко зевнув, баба Дуся, поднимая отяжелевшее за день тело. Приобняв Светку за костлявые плечики, она медленно уходит, и только её белая косынка плывёт ещё какое-то время в густой темноте, пока окончательно не исчезает.
 
 
                Глава 2            
                Раннее детство
 
      Кто же не мечтает жить в благословенном южном городе?
      Вот и эта Душа, прилетевшая с созвездия Водолей, решила поселиться в крохотной девочке, ещё не рождённой на свет божий, и пока они подрастали в тёплом озерце маминого живота, им ничего не оставалось, как только нетерпеливо, время от времени, дёргать ножками и сосать пальчик.
      К моменту появления на свет в мире, где им предстояло провести человеческую жизнь, было ещё холодно и ветрено. На дворе был январь, но кто же станет думать о таких пустяках, когда ему предстоит сегодня родиться?
      Это и пугало и радовало: как выглядят родители, как тут вообще?
      Ведь на планету Земля ежесекундно желает прилететь множество Душ для воплощения в человеческом теле. Эта Душа уже заранее выбрала себе родителей.
      Вот и прошли долгие месяцы ожидания. Сегодня, а именно 25 января, должно произойти чудо рождения. Но день выдался хмурый и ветреный, так что, едва родившись и выглянув из мутных младенческих глазок, Душа, недовольная увиденным, очень огорчилась, а девочка громко заплакала, испугав её своим плачем.
      С тех пор Душа решила сидеть тихо. Пусть девочка сама разбирается.
      Наконец, малышку, накрыв с головой одеяльцем, принесли на улицу Седина в небольшую комнату с высоким окном. А город жил своей привычной жизнью и не заметил нового человечка.
      Малютке дали имя Генриетта, ласково называя её Греточкой. Такое экзотическое имя объяснялось очень просто: папа Людвиг был из семьи переселившихся ещё до революции немцев и дал дочери имя своей бабушки.
      Стоит немного рассказать о Людвиге – главе семьи, где родилась наша героиня.
      Жили в Германии два брата, один из которых впоследствии и стал дедушкой маленькой Греточки. Звали его Генрих и у него была беременная жена, которая согласилась, ради бизнеса, поехать в другую страну. Скоро, после приезда в город Екатеринодар, у них родилась дочка, которую они назвали Розой, а через два года появился на свет и сын Герман. С ними приехала и бабушка – искусная мастерица по плетению кружев на коклюшках, славящаяся ещё и как превосходная кулинарка. Но разбогатеть Генриху так и не удалось, а через год он заболел и умер, оставив вдову с тремя детьми. Русский язык она знала плохо, плетение кружев приносило мало денег, и семья совсем обнищала.
      У второго брата дело пошло, и скоро он уже купил богатый особняк, имея магазин мясных деликатесов на центральной улице Екатеринодара. Стены магазина он отделал белым кафелем, что по тем временам было ещё в диковинку. Но вот беда: жена его, принеся в приданое целое состояние, оказалась бездетной. Они решили взять одного из племянников в свою семью, чтобы облегчить бедной вдове покойного брата жизнь. Выбор пал на Людвига, самого симпатичного и умного. Но напрасно несчастная мать радовалась, что её сын попал в богатую семью: жизнь готовила ему горький сюрприз. Если в прежней семье все любили друг друга и, несмотря на бедность, были счастливы, то дядя предпочитал битьё за лучшее воспитание для мальчика, а мачеха была к ребёнку совершенно равнодушна.
      Людвиг приходил в гости к маме, одетый по последней моде, и завидовал своим нищим сестре и брату, которые жили в бедной, но дружной семье и которых он горячо любил.
      Прошли годы. Он вырос, получил образование, но что-то заморозилось в его душе и уже никогда не оттаяло.
      С Лёлей он встретился, когда она уже была вдовой с ребёнком, но с первого взгляда безумно влюбился. Скоро они поженились, и она взяла его фамилию Вютерих. Эта фамилия впоследствии принесла немало бед.
      Они поселились в небольшой Лёлиной комнате с венецианским зеркалом, круглым столом и никелированной кроватью. Там и родилась наша героиня.   
      Прошло три года.
      Генриетта подросла, и перед ней стало открываться много нового и интересного. Взять, например, ступеньки, что вели с улицы в прихожую, ведь они были сделаны для того, чтобы с утра и до вечера по ним скакать. Или, к примеру, зеркало высотой до потолка с чёрными кудрявыми головами наверху. У зеркала была гладкая блестящая полка с мамиными духами, пудрой, помадой. Под полкой мама для дочки устроила кукольную комнату, а из спичечных коробков она сделала мебель для куклы. Особенно девочке нравились ящички, что выдвигались из коробочек, где вместо спичек лежали крохотные бумажные платья для бумажной куклы. Как она любила там играть!
      А ещё она любила ходить в гости. Напротив их двери была такая же дверь соседки тёти Вали, одинокой немолодой женщины. Детей у неё не было, и она любила с Греточкой играть. Недавно тётя Валя сдала «угол» молодому человеку. Он девочке очень понравился, хотя больше всех на свете Греточка любила старшего брата Алика, который был на двенадцать лет старше неё – кареглазый, с волосами цвета воронова крыла, как говорили взрослые.
      Этот мальчик, обделённый любовью, стал добрым ангелом-хранителем для своей маленькой сестрёнки.
      Людвиг, отец Генриетты, болел туберкулёзом и чувствовал себя всё хуже, вынужденный лежать большую часть дня, что не мешало ему страшно ревновать молодую жену и поднимать на неё руку. На крики прибегали соседи и утихомиривали ревнивца. Доставалось и Алику, а маленькая сестрёнка пугалась и, рыдая, пряталась под столом.
      Елена оправдывала его поведение смертельной болезнью, ведь она его очень любила и боялась потерять. Но врачи только беспомощно разводили руками, и она ездила по станицам к бабкам. Тщетно она пыталась лечить его и собачьим жиром, и всем, чем только можно.
      А между тем время шло, и девочка, подрастая, превращалась в белокурого ангелочка. На улице Лёлю останавливали и заговаривали с девчушкой, но та смущённо молчала и опускала тёмные реснички. А дома она весь день щебетала без умолку и прыгала по ступенькам до поры, пока железная кроватная сетка, стоявшая у стены, не свалилась на неё со страшным грохотом, накрыв собой попрыгунью. Все выскочили и увидели страшную картину: на лестнице лежит ребёнок без движения, накрытый кроватной сеткой.
      Но всё, слава Богу, обошлось. Девочка была жива и получила строгое наказание. Ей было ужасно обидно – ведь она не делала ничего плохого да ещё была перепугана и нуждалась в утешении, а её наказывают!
      Но этот опасный эпизод был только началом «приключений» маленькой озорницы
      И однажды, одним прекрасным днём, когда за окнами щебетали неугомонные воробьи, а мир звал и волновал душу, шалунья, всё утро крутившаяся возле больного отца, решила просунуть голову между прутьями спинки кровати. Назад вынуть голову она уже не могла.
      Отец был уже беспомощным – туберкулёз разрушал и позвоночник.
      На её отчаянные крики прибежали мама с братом, но как они ни старались, все их усилия были напрасны. Трясущимися руками они мылили ей шею, весь пол был уже мокрый и скользкий, мыло попадало ей в глаза и только ухудшало положение. Лицо ревущей перепуганной девочки стало красным, уши распухли – положение было отчаянным.
      Побежали за помощью к соседям. Те суетились, пытаясь раздвинуть прутья, отталкивая друг друга, но… не тут-то было – у никелированной кровати прутья были очень прочные, стальные.
      Малышка уже синела и задыхалась. Решено было пилить прутья, и в скором времени пташка была свободна. Уф-ф, наконец-то, вытащили!
      И что бы вы думали? Урок не пошёл девчонке на пользу, и, едва оправившись, она стала искать новые развлечения.
      Всё повторилось… Душа её томилась в замкнутом пространстве тесной комнаты, и тут взгляд неожиданно остановился на туалетном плетёном креслице с круглым отверстием посередине, под которое ставили горшок. Не без усилий, ей всё же удалось просунуть в это отверстие голову, а дальше всё пошло, как и прежде: попытки вытащить злополучную голову с помощью мыла, рёв, паника.
      Прибежали соседи, предусмотрительно прихватив пилу.
      – Сейчас, один момент! – и принялись за работу.
      Допилили, под страшные вопли, до головы, а дальше было небезопасно. В итоге кресло разломали и освободили измученную любительницу приключений. Горшок унесли в прихожую. Теперь он занимал скромное место в тёмном углу за длинным столом с вонючими примусами, латаными старыми кастрюлями (тогда ещё ставили заплаты на дырявые кастрюли), сковородками, велосипедом и разной ненужной рухлядью.
      Большая прихожая, где день и ночь горела электрическая лампочка, использовалась жильцами как общая кухня, ввиду страшной тесноты в комнатах.
      Девочка была ещё маленькая, но Душа, жившая в ней, была, видимо, гораздо старше её и, от избытка жажды жизни, надумала влюбиться в молодого парня, снимавшего «угол» у соседки Вали.
      И вот однажды, когда проказница сидела в задумчивости на горшке в своём тёмном уголке, внезапно распахнулась входная дверь и в сияющем проёме появился силуэт сказочного принца. Это был Валин квартирант, явившийся с ночных гуляний. Сердце её дрогнуло, и она поспешно натянула на коленки подол платья, прикрыв компрометирующий её горшок.
      Парень щурился, пытаясь что-нибудь разглядеть, войдя со света в темень прихожей, и стал подниматься по ступенькам, направляясь к своей двери. Тут из тёмного угла раздался смущённый детский голосок:
      – А я сижу на скамеечке… – это была первая женская хитрость, подсказавшая ей выход из неудобного положения.
      Молодой человек опешил и стал искать глазами источник голоса. Оценив ситуацию, он, усмехнувшись, закрыл за собой дверь, а она осталась, пытаясь догадаться – заметил он горшок или нет?
      Да, любовь не картошка – не выбросишь в окошко.
      Что же тут удивительного? Ведь любви все возрасты покорны. Она запомнила этот день на всю жизнь.
      А скоро её любимого братика Алика забрала в Москву его тётя Аня.
      Людвигу становилось с каждым днём всё хуже, и он уже не поднимался с постели. Мама разрывалась на двух работах – с ребёнком и больным мужем. Ей было невыносимо больно видеть печальное лицо мужа.         
      Вот в один из таких дней, когда Лёля с узелком, вместе с подругами, собралась ехать, дочка устроила слёзный потоп, упрашивая маму взять её с собой. В итоге та согласилась. Женщины уже знали, когда отправится маневровый поезд, и, дождавшись начала движения, ловко вспрыгивали на низкую дощатую платформу, покидав на неё свои узлы и мешки. Поезд шёл медленно.
      Скоро показалась станица, где Лёля часто проводила обмен товара. Поезд остановился. Поручив дочку подругам, она спрыгнула и пошла по пыльной дороге к хате знакомой казачки. Грета сидела с женщинами, свесив с платформы ноги, и любовалась пейзажем. Мама, обменяв вещи на продукты, догнала поезд. Через какое-то время в поле они увидели пасущуюся вдалеке лошадь. Девочке она показалась маленькой, игрушечной, и она захотела взять её себе. Она рыдала, вырывалась, видя, что они не понимают её. Никакие объяснения, что из-за расстояния обычная лошадь кажется маленькой, её не убеждали. Она знала твёрдо лишь одно: они просто боятся, что она с лошадкой отстанет от поезда. Дома она продолжала жаловаться маме, но той было не до неё. Муж угасал на глазах.
      В довершение печальных событий случилось ещё одно несчастье – тётю Валю обокрали. Да, обокрали нищую Валю, забрав всё её убогое имущество: обувь, одежду, жалкие гроши, хранившиеся на чёрный день…
      Пришли милиционеры и стали опрашивать соседей. Спросили и Грету. То, что она рассказала, удивило бывалых милиционеров.
      А дело было так: молодой человек, в которого она влюбилась, предложил ей погулять по городу. Она обрадовалась и доверчиво протянула ему ручку. С собой у него был какой-то узел. Так, мирно беседуя, как папа с дочкой, они пришли к развалинам недавно пострадавшего от бомбёжки дома. Он наказал ей стоять на месте и никуда не уходить. Она терпеливо его ждала, затем они вернулись домой и всё повторилось: узелок, развалины дома, ожидание и снова дорога домой.
      Она была, конечно, счастлива и горда тем, что у них есть своя тайна.
      Вечером, когда все вернулись с работы, Валя, обнаружив пропажу вещей и исчезновение квартиранта, кричала и рвала на себе волосы. Вызвали милицию и всех опросили, в том числе и Грету. Малышка не догадывалась, что в этом деле она как бы являлась «пособницей и соучастницей» ограбления. К счастью, «сообщнице» было только три с половиной года… Но и это ещё не всё.
      На следующий день, когда дети, отпущенные на волю, носились как сумасшедшие по улице, пришла мама, но через минуту с криком ужаса выскочила на улицу и стала звать на помощь. Вся ребятня бросилась следом за взрослыми, и перед ними открылась странная и страшная картина. Над дверью, где жили они с мамой, был вбит для сушки белья большой гвоздь, а на бельевой верёвке, поджав ноги, висело тело соседки Вали. Сначала они не заметили верёвку, что пряталась под шестимесячной завивкой, но потом всё стало ясно – Валя повесилась.
      Людвигу становилось всё хуже, и однажды, ветреной февральской ночью он умер. Целый день они ходили по городу, пытаясь заказать гроб, но им отвечали, что нет досок. Ночь они провели в одной комнате с покойником, только на другой день смогли его похоронить.
      В доме стало тихо и пусто: брат в Москве у тётки, мама уходит на работу, а девочка, оставшись одна, смотрит в окно и грустит. Она ужасно тосковала по братику и через горечь разлуки познавала могучую силу любви.
      Так, ещё в раннем детстве ей уже во второй раз за свою коротенькую жизнь пришлось столкнуться со смертью.
      Бурный ручеёк её жизни набирал скорость.
   
 
                Глава 3
                Лёля
 
      Мама Греточки, Лёля, родилась в семье купца первой гильдии Филиппенко Андрея Евсеевича шестым ребёнком. Сам Андрей Евсеевич, юношей, пришёл в Екатеринодар по шпалам с пятью рублями в кармане, что по тем временам было весьма неплохо.
      – А откуда он пришёл? – спрашивала маму подраставшая дочка, но та и сама не знала. Слышала в детстве, что он был незаконнорождённым сыном какого-то важного господина.
      Лёля очень любила отца, да и было за что: красивый, добрый, с умными синими глазами, он был прекрасным примером для своих детей.
      Мама Лёли была горячих кубанских кровей – могла и вспылить. Но Андрей Евсеевич избегал любых ссор, и, если в доме собиралась разразиться гроза, глава семейства молча надевал шляпу, брал тросточку и отправлялся на прогулку. Прогулявшись по бульвару, он заходил, по пути к дому, в кондитерскую и с полной коробкой пирожных являлся домой в прекрасном настроении. Жена к этому времени уже успокаивалась, и жизнь продолжала идти своим чередом.
      Но вернёмся к началу его самостоятельной жизни. Первым делом он снял комнату и договорился с кузнецом изготавливать какую-то важную деталь для крестьянских телег. И через какое-то время он уже владел небольшим капиталом. Дальше – больше. Уважая его трудолюбие и честность, ему стали ссужать деньги. Производство росло, появилась своя мастерская, и дела его пошли в гору.
      Через несколько лет он разбогател и стал купцом первой гильдии. Со временем купил большой красивый дом, а скоро и женился. Пошли дети, семья увеличивалась. Два мальчика умерли ещё младенцами, что по тем временам не было редкостью. Молодая жена, поплакав, утирала слёзы и говорила:
      – Бог дал – Бог и взял.
      И она снова приступала к обязанностям хозяйки дома и воспитанию шестерых детей. Ей помогала гувернантка – строгая худая немка, старая дева Эльза, которую дети очень боялись. Говорила по-русски она плохо, но любую детскую шалость моментально пресекала, сверля нарушителя недобрым взглядом и единственной фразой:
      – Как дам – зубы на польку полетит!
      За столом им позволялось говорить только по-немецки, и то, когда их спрашивали.
      Между двумя старшими сёстрами и остальными детьми была разница в несколько лет, когда один за другим умерли два мальчика. Потом родились ещё двое сыновей, а через год красавица Нина – настоящая блондинка с синими, как у отца, глазами. Лёля была последним ребёнком, похожим на маму – темноволосая с серыми глазами. Глядя на сестёр, Лёля считала себя гадким утёнком. Старшие дети над ней подшучивали и уговаривали взять подгоревший кусочек:
      – Ешь, Лёлечка, чернобровая будешь! – она верила и, выбрав кусочек похуже, бежала к зеркалу посмотреть на результат.
      И правда, бровки у неё были соболиные, чёрные, как его хвостик. Она была счастлива, а проказницы добродушно посмеивались над её детской наивностью. Но привычка взять кусочек похуже осталась у неё на всю жизнь и передалась её дочке.
      Старшие сёстры Мура и Дуся, выходя к обеду, надевали красивые платья, пудрились и душились французскими духами.
      Ей тоже хотелось быть похожей на них, и однажды она, пробравшись в комнату старшей сестры, трепеща от волнения, густо напудрилась и надушилась. На дрожащих ногах, с громко бьющимся сердцем, спускалась она по лестнице в столовую. Все взгляды устремились на неё. За столом стих разговор, и в полной тишине, не помня себя от волнения, она доплелась до своего стула, не осмеливаясь поднять глаз.
      Папа, просматривавший вечернюю газету (обедали в восемь часов вечера), приподнял брови и легонечко стукнул её газетой по голове.
      Боже, Боже! Какой ужас! Нет, она не выдержит такого позора! Ей, конечно, больно не было, но потрясение было так велико, что она намочила венский стул, на котором сидела. К счастью, детские переживания быстро забываются. Жизнь снова стала радостной и приобрела радужный цвет.
      Однажды мама попросила её отнести пакет соседям, строго-настрого наказав сначала позвонить, и только дождавшись хозяев, передать им пакет.
      К этому времени Лёля, пока ещё с трудом, умела читать. Подойдя к калитке, она увидела табличку и по слогам прочла: «Осторожно, злая собака». Заглянув в щёлку, она увидела огромного красивого дога, спокойно идущего к калитке. Он не лаял и показался ей добрым. Собака подошла к калитке, оказавшейся незапертой. Лёля тихонько открыла её и сделала шаг… Дог спокойно подошёл к ней, взял сзади зубами за платье, прихватив и попку, и неторопливо понёс к веранде, где семья, мирно беседуя, пила в это время свой вечерний чай.   
      Последовала немая сцена. Дог отпустил парализованную, онемевшую от ужаса девочку. Лёлю подхватили на руки и побежали в дом мазать йодом ранки от собачьих зубов.
      Она чувствовала себя виноватой в случившемся. Ведь она нарушила мамины указания. Придя домой, молчала о случившемся и никому, кроме сестры Нины, ничего не сказала. Только ей она показала, под большим секретом, следы от собачьих зубов.
      Шло время…
      Каждое летнее утро начиналось с музыкальных уроков, разучивания романсов, вальсов и прочей музыки. В доме было шумно и весело, и только к вечеру наступала тишина. Все расходились по своим комнатам на втором этаже: кто читал, кто вышивал на пяльцах, кто делился секретами.            
      Папа возвращался с работы и нуждался в отдыхе.
      Однако с некоторых пор домочадцам стало казаться, что где-то звучит музыка. И однажды виновница нарушения тишины была поймана на месте преступления.
      Когда в наступивших сумерках вновь послышались звуки рояля, сёстры тихонько спустились вниз и открыли двери в неосвещённый зал. Там они увидели стоящую перед роялем Лёлю, не достающую ещё до стула, которая повторяла на слух услышанные днём мелодии. У малышки оказался абсолютный слух.
      Но не одна Лёля нарушала спокойное течение жизни. Старший брат Федя «заболел» темой лунатизма. И однажды, ясной августовской ночью, когда полная луна выкатилась на середину неба, разбудив брата и сестёр, он уговорил их выйти с ним на крышу дома, чтобы посмотреть на полнолуние.
      Андрей Евсеевич проснулся от звуков чьих-то шагов по крыше. Испугавшись, что в дом лезут воры, он схватил пистолет и через слуховое окно, в одном исподнем белье, вылез на крышу. Волосы зашевелились у него на голове от увиденного: в длинных ночных рубашках, в гробовой тишине, стояли с протянутыми к луне руками его дети.
      Он растерялся от неожиданности и не знал, что делать. Неужели его дети лунатики? Если их разбудить, не упадут ли они с крыши?
      Вот в такие-то минуты и седеют бедные родители…
      А дети были, как и все дети – они шалили, нарушали правила приличного поведения, когда взрослых не было рядом.
      Вот в такой вечер, когда родители со старшими дочерьми ушли в театр, младшие носились по всему дому, как сумасшедшие, хлопали дверями, но одно неловкое движение и кончик Васиного пальца повис на коже. Поднялся невообразимый шум. Дети, перепуганные до смерти, метались по всему дому, не зная, чем помочь несчастному брату. В панике они замотали ему палец какой-то тряпкой и выскочили на улицу. Опасаясь гнева родителей, они кинулись за помощью к знакомому сапожнику. Недолго думая, тот прилепил кончик пальца сапожным клеем. Палец тщательно забинтовали. Но вскоре начался воспалительный процесс, и у Васи поднялась высокая температура. Родители отвезли его к семейному доктору – и тайное стало явным. Досталось тогда всем, что ещё теснее их сплотило.
      Братья и младшие сёстры были очень дружны и любили друг друга.
      Лёля была уже гимназисткой, когда один незначительный случай оставил незабываемый след в её душе на всю жизнь.   
      Стояла тёплая кубанская осень. Занятия в гимназии уже закончились, и подруги, весело щебеча, возвращались домой. На пути им встретилась яркая стайка цыганок, от которой неожиданно отделилась одна и направилась прямо к Лёле.
      Она молча взяла её за руку и, задумавшись на минуту, сказала:
      – Счастье тебе, барышня, в ноги бьётся… а в руки не даётся.
      Но в то время Лёля не придала значения этим словам, а в дальнейшем она не раз убеждалась в их правоте.
 
         
                Глава 4
                Семья
 
      В строгом родительском доме прятались, перешёптываясь по углам, детские тайны. У старших сестёр тайны были свои, у младших свои, смешные. Братья тоже с многозначительным видом переглядывались: дескать мы что-то знаем, но не скажем. Пора отрочества – пора секретов и тайн, недоступных легкомысленным девчонкам.
      Родители были заняты своими делами. Мама занималась домашним хозяйством, таким как варка варенья, детские хворобы, запасы продуктов в погребе, утепление окон к зиме и т. д.
      В общем, дом жил своей наполненной, разнообразной жизнью. У главы семейства были свои дела, в основном вне дома. Жизнь текла мирно и размеренно.
      Когда пришло время, обе сестры удачно вышли замуж, но счастье их продлилось недолго. Грянула революция, и жизнь изменилась до неузнаваемости.
      Дом у них отобрали, мужчин арестовали и посадили «без права переписки». И Мария, и Евдокия понимали, что это значит, но, храня верность любимым, больше замуж не вышли и растили: Мария – дочь, а Евдокия – сына в бедности и нужде.
      Братья Федя и Вася, учившиеся в кадетском корпусе, после революции попали сначала в Турцию, а оттуда в Канаду. Сначала от них приходили письма и фотографии, но после появления графы в анкете о наличии родственников за границей, что грозило оставшимся страшными последствиями, переписка прекратилась и с ними навсегда потерялась связь.
      После революции в их доме открыли медучилище, а они жили у старых друзей. Летом мама умерла от грыжи – во время операции выключили свет.
      Лёля работала на чулочной фабрике. Время было страшное, голодное. На притихших улицах теперь уже Краснодара унылый ветер поднимал вихри мусора. Дворы никто не мёл, дворники куда-то пропали. Вокруг царила разруха.
      Как-то, проезжая на трамвае, Лёля увидела страшную картину самосуда, где толпа, окружив человека в шляпе и очках, растерзала его на глазах прохожих. Никто не решался заступиться за беднягу. Лёля, перепуганная насмерть, стала носить красную косынку, чтобы быть как все, и надвигала её до самых бровей, старалась говорить грубым голосом. И всё равно, в ней угадывалось что-то несоответствующее революционному духу.
 
               
                Глава 5
                Первый брак
 
      Случайно она познакомилась с милым молодым человеком, Сашей Баранниковым, тоже вчерашним гимназистом, из приличной семьи, и, едва им исполнилось восемнадцать лет, они обвенчались, ища друг в друге спасения от окружающего хаоса, как ищет утопающий соломинку.
      Венчались молодые в Белом Соборе, который позже взорвали большевики. Но пройдёт время, угар рассеется и храм будет восстановлен. И вот он уже снова парит белым лебедем над городом, соединяя сердца влюблённых.
      А город внезапно охватило нездоровое веселье, вызванное новой экономической политикой, короче – НЭП. Появились шикарно одетые люди, роскошные дамочки. Город подмели, открыли заколоченные магазинчики, летние рестораны, где никому не известные до той поры «артисты» распевали весёлые песенки вроде этой:
      «Мама, мама, что я буду делать, когда наступят зимни холода?» – Вопрошал всклокоченный коротышка. Долговязый худой парень, жалобно кривя запойное лицо, выразительно жестикулируя, подхватывал фальцетом: «У меня нет зимнего платочка, у меня нет зимнего пальта».
      Люди, уставшие от безысходности последних лет, смеялись и начинали верить, что всё в жизни наладится.
      И в один из знойных южных вечеров, когда томительная истома овевала каждый кустик, каждый цветок, молодые супруги, сидя в съёмной обшарпанной комнатёнке у окошка, выходящего на улицу, слушали доносившиеся из-за густой зелени с соседнего двора звуки скрипки. Там «играли» еврейскую свадьбу, и привычную тишину нарушал жидкий тенорок скрипочки, усиленный картавящим голосом подвыпившего гостя:
      – Сегодня свадьба в доме Шнеехзон-а-а…
      И вдруг непонятная тоска полоснула по сердцу, заставив их одновременно вздохнуть.
      – А может, нам уехать куда-нибудь? – спросил Саша, глядя в тёмное бездонное небо, не знавшее ни границ, ни берегов…
      Профессии у молодых, вчерашних гимназистов, не было, но, недолго думая, они решили уехать в Москву. Собрав нехитрые пожитки, уместившиеся в три небольших узелка, утром они уже стояли на вокзале в ожидании поезда. Настроение у обоих было приподнятое. Лёля уже строила радужные планы, а молодой супруг был полон решимости покорить весь мир. В таком радужном настроении они прибыли на столичный вокзал.
      Москва приняла их неприветливо. Выйдя из вагона, они, как две казанские сироты, топтались на месте, не зная куда идти. А народ куда-то бежал, их толкали со всех сторон, и они поспешили вслед за толпой.
      Москва всегда была дорогим городом, но дешёвое жильё им удалось найти в ближнем Подмосковье в Вишняках у запойного пьяницы Мишки.
      Сначала Саша хватался за любую работу, стараясь накормить семью, ведь жена должна была скоро родить. Но работник из него оказался никудышный. Он привык поздно вставать, был ленивый и в итоге терял работу. Такой нерадивый работник был никому не нужен. От отчаянья он стал злоупотреблять спиртным, составляя компанию хозяину, пропил всё, что у них было, вплоть до обручальных колец и нательного крестика жены. Лёля была в полном отчаянье. И в это трудное для них время родился её первенец, сын Алик. Молодая мать не могла нарадоваться на ребёнка, черноглазого – в отца.
      Семья перебивалась, как говорится, «с хлеба на квас», но молодость брала своё, ведь они очень любили друг друга и надеялись на лучшие времена. Тогда ведь всем жилось непросто.
      Но однажды, жарким июльским днём, когда Мишка отмечал очередной «юбилей», они с Сашей, выпив лишнего, направились охладиться на местное озеро.
      Саша утонул… Как это случилось, пьяный хозяин так и не смог объяснить.
      Возможно ли описать горе и отчаяние юной матери и жены, оставшейся без любимого человека, с ребёнком на руках, нищей, в чужом городе?
      Лёля вернулась в родной Краснодар. Алик, повзрослев, жил в Москве у своей тётки. Лёля работала и заочно училась. К счастью для неё, подруга по пединституту познакомила её со своим братом Константином, который к этому времени развёлся с женой.
 
            
                Глава 6
                Константин
 
      Костя при первом знакомстве не произвёл на Лёлю никакого впечатления. Внешность у него была самая заурядная. Особенно смущали её рыжеватые волосы и усы. А ещё шокировало то, что он носил сапоги.
      Он приглашал её в кино. Вечерами они гуляли в парке и много разговаривали. Давно уже ей не было так спокойно на душе. Казалось, она давно его знает. Днём она нетерпеливо поглядывала на часы, сама себе удивляясь, с нетерпением ожидая встречи. Они тянулись друг к другу, как вешняя веточка тянется к солнечному свету и теплу.
      Незаметно они сблизились, и дальнейшее их знакомство показало его как доброго, образованного человека. Вместе им было интересно и легко.
      Он рассказал ей о себе, о том, что родился в станице Усть-Лабинская в большой семье зажиточных казаков. Половина станицы была с ними в родстве, куда входили и кумовья, и такая дальняя родня, что и не разобраться. С детства он был любознательным и целеустремлённым. Поэтому никто не удивился, когда он, окончив школу, поехал в Москву поступать в сельскохозяйственный институт. Сбылась его мечта, и он стал агрономом.
      Получив желанную профессию, он вернулся в свою станицу, где родители уже нашли для него невесту. Девушка ему не понравилась, но семейный совет решил, что лучшей жены ему не найти, ведь родители были в кумовстве с родственниками будущей жены и тесной дружбе. Невеста красивая, работящая, и, подумав немного, он согласился. Свадьба была шумная и весёлая.
      Молодая оказалась с характером и сразу взяла «коня за узду». Его мать, привыкшая командовать в доме, во всём поддерживала невестку, тем более что вскоре та забеременела…
      И началась обычная жизнь. У них уже родилось двое ребятишек, но холодок между супругами так и остался. Костя целыми днями пропадал на полях. Ноги сами отказывались идти домой. Они с каждым годом отдалялись, пока не стали совсем чужими друг другу. Даже дети, воспитанные в неуважении к отцу, уже не вызывали у него прежних тёплых чувств. В каждом их жесте, в неуловимой интонации он слышал и видел свою опостылевшую жену. Дети тоже отвыкали и отдалялись от отца, который являлся домой усталый и, поев, заваливался спать. Когда после очередной ссоры она при детях стала унижать его, он собрал вещички. После развода, взяв отпуск, уехал в Краснодар к двоюродному брату. Тогда-то Лёлина подруга Татьяна их и познакомила.
      Костя с первого же взгляда влюбился горячо и серьёзно.
      Лёля воплощала все его самые несбыточные мечты. Она была красива, женственна, играла на пианино, а главное, была образованна, в отличие от его жены. Одна печаль: он понимал, что он ей не пара.
      А Лёля его как жениха и не рассматривала. Но время было тяжёлое, шла война, и немецкая фамилия грозила большими неприятностями. Всех, кто носил фамилию Вютерих, сослали. Подруга настойчиво советовала Лёле срочно сменить фамилию, опасную по тем временам, на другую. Каждую ночь они вздрагивали от стука калитки и смотрели из-за занавесок, к кому из соседей подъехал «чёрный воронок».
      – Подумай о ребёнке, – убеждала её Танюша, – девчонке все пути в жизни будут закрыты с такой фамилией! В наши трудные времена женщине нужно мужское плечо.
      Костя как человек Лёле очень нравился, но она понимала, что это ещё не любовь. Доводы убедили, и скоро, оценив все обстоятельства, она согласилась стать его женой. Он оказался не только нежным и внимательным мужем, но и добрым отцом для её дочки, и скоро Лёля уже полюбила его всей душой. Маленькая Генриетта души в нём не чаяла. Скоро Костю направили в Ивановскую область, и они, не успев заехать в станицу, отправились по назначению.
      Война уже подходила к концу. Костя целыми днями объезжал поля верхом на лошади и часто брал Греточку с собой. А уж как она любила эти поездки! Жалея худенькую девочку, все знакомые старались угостить её – кто яичком, кто яблочком, а кто и конфеткой. Это были самые светлые воспоминания в её жизни. Тогда она была, как никогда, счастлива. Счастлива была и мама.
      Наконец пришёл долгожданный День Победы. Все радовались, обнимались. Накрыли столы, принеся кто что мог, и шумно отметили Праздник. Всем казалось, что теперь они всегда будут радоваться, но впереди ещё предстояло много разных событий. Жизнь продолжалась.
      Скоро пришло распоряжение вернуться на прежнее место работы, и Костя с семьёй отправился в родную станицу. Они не могли нарадоваться кубанскому солнышку, цветущим садам и птичьим песням. Однако семья мужа встретила новую невестку с ребёнком сдержанно и недоверчиво.
      – Взял себе городскую кошечку, на пианинах играет, какая из неё хозяйка? – судачили соседки.
      Они считали, что бравый казак Костя заслуживает лучшей жёнки.
      А Лёля старалась им понравиться. Целыми днями она хлопотала по дому, вычистила загон для поросёнка, убрав многолетний слой грязи, искупала его. Правда, поросёнок простудился и стал кашлять. Лёля ходила сама не своя. Казачки отказывались принять в свою компанию городскую.
      У Греточки теперь была другая фамилия – Федичкина, а отчество – Константиновна, после удочерения её Костей.
      И однажды мать Кости Дарья Ивановна подняла девчонку ни свет ни заря, покрыла ей голову чистым платочком, и пошли они через поле на колокольный звон к видневшейся вдали церкви. Всю дорогу бабка наставляла девочку, как надо вести себя в церкви, учила креститься. А в церкви их уже ждали будущие крёстные.
      Когда они переступили порог и вошли под церковный купол, у Греты вспотели от волнения руки. Её оглушила красота внутреннего убранства и церковное песнопение. Такого чуда она никогда не видела в жизни.
      Дарья Ивановна сказала, что сегодня её будут крестить, и показала маленький алюминиевый крестик с тесёмочкой. Не обошлось и без конфуза, когда спросили её имя, батюшка сказал, что в святцах такого имени нет. Произошла заминка, но, подумав, он предложил дать ей другое, созвучное с её именем, крестильное имя – Маргарита.
      – Опять мудрёно, – огорчилась бабка.
      – Дома будете звать Рита.
      Дарья Ивановна удовлетворённо утёрла уголком косынки рот и успокоилась.
      В этот день крестили и ещё одну девочку. Им не верилось, что это не сказка. Пел хор, горели свечи и, как добрый волшебник из сказки, батюшка был в необыкновенной одежде. Их побрызгали водой из чана и обвели три раза вокруг купели. Потом надели на шею крестики и предложили перекреститься. Так, бывшая Греточка стала православной христианкой Маргаритой.
      В конце службы их подвели к другому батюшке, который давал вкусное печенье и что-то тёмное выпить из ложечки. Ей почему-то стало страшно: она подумала, что будет горько, как от касторки, но послушно проглотила и… попросила ещё. Это было так вкусно! Батюшка улыбнулся и пообещал дать ей ещё в другой раз.
      Домой они возвращались молчаливые, умиротворённые и усталые, неся в душе тёплую радость, как огонёк лампадки, боясь его расплескать. За обедом Дарья Ивановна рассказала всем о случившемся и предложила с этого дня называть Лёлину дочку Ритой. Теперь Генриетта Людвиговна Вютерих превратилась в Маргариту Константиновну Федичкину. Сказка продолжалась. Ради такого события был накрыт стол, где сидели рядом с ней крёстные. Её приняли в семью.
      Теперь каждый вечер они, на пару с бабкой, молились, став на колени перед старой иконой. Дарья Ивановна, похожая на бабу Ягу, учила её христианскому поведению. Рита воспринимала всё это как забавную игру.      
      Однажды она прибежала, запыхавшись, и рассказала бабке, как она перевела старушку через дорогу.
      Детей в доме, кроме неё, было много. За длинный дощатый стол, помолясь, садилась вся семья. Дети сидели по обе стороны стола напротив друг друга, ближе к дверям. Набегавшись, голодные, как молодые волчата, они торопливо глотали борщ, налитый для них в большую общую миску. Ложки сталкивались, дети ссорились, жадничали. Дед, возглавлявший стол, молча смотрел на них, а потом, стукнув кулаком по столешнице, сказал:
      – Вот кладу эту соломину посерёдке миски. Ешьте каждый со своей половины.
      И, как ни странно, это сработало, теперь уже они знали, что борщ из их половины миски никто не съест.
      Станичные, в отличие городских, жили сытно. Еды всем хватало. Работали весь день и в поле, и со скотиной, и по хозяйству. А дети шумной ватагой бегали где хотели, никакого контроля за ними не было. Лишь бы не путались под ногами.
      Набегаются, проголодаются и бегут домой. Кто-нибудь из взрослых даст каждому по ломтю хлеба, намазанному мёдом, и все опять бегут, жуя на ходу.
      Рита была счастлива. Весёлая и активная, она легко сдружилась со всей ребятнёй и чувствовала себя равноправной в большой и дружной семье, считая себя неотъемлемой её частью. Она быстро привыкла к новому имени, напрочь забыв о прежнем.
      Теперь у неё появились крёстные мать и отец. Это были очень дальние родственники Федичкиных – немолодые, бездетные. Крёстная хлопотала по хозяйству, а муж её был путевой обходчик. Это были тихие скромные люди, иногда бравшие её на денёк погостить. Рите было у них скучно без друзей. Крёстная чаще молчала, а муж её и тем более.
      Однажды он пришёл домой после сильного дождя, промокший и голодный. Снял грязные мокрые башмаки и положил их сушить на край лежанки большой русской печки, на которой лежала Рита, глядя, как крёстная варит щи. Комната тускло освещалась коптилкой, и Рита, скучавшая весь вечер, вертелась на своём жарком ложе и нечаянно задела один башмак. Бульк! И он плюхнулся прямо в открытый чугунок. К счастью, крёстная в это время отошла в другую комнату. Что теперь делать? Испуганно думала Рита. А щи между тем, довольно пофыркивая, продолжали вариться, как ни в чём не бывало. Девочка, замерев, с ужасом ожидала, чем всё это закончится. Она прекрасно понимала, что нужно честно сказать о случившемся крёстной, но язык её не слушался. Переживание было так велико, что потом она уже не могла вспомнить развязку, но после этого случая к крёстным она уже никогда не приходила.
 
 
                Глава 7
                Позарастали стёжки-дорожки
 
      Вот и кончилась светлая полоса Лёлиной жизни, хотя, по большому счёту, светлой её можно было назвать лишь условно. Лёля жила не своей жизнью, и только любовь к Косте удерживала её в плену чуждого ей окружения. Она задыхалась в атмосфере неприязни и невежества. Мужа она видела только вечером, так как весь день он был в разъездах по полям, а вернувшись, слушал ворчание матери и сестёр.   
      Они не теряли надежды, вернуть его бывшую жену с детьми. Ему, не стесняясь присутствия Елены, так прямо и говорили:
      – Пригрел чужую девчонку, а своих забыл. У тебя казак растёт, ему отец нужен!
      Как известно – вода камень точит... Костя становился молчаливым, перестал шутить и дурачиться с Ритой. Лёля остро чувствовала нараставший кризис отношений, но их любовь была ещё острей и болезненней от необходимости скрывать её от враждебных глаз.
      Как сказал Людвиг Фейербах: «Человек то, что он ест, в том числе и духовную пищу».
      Вечно так продолжаться не могло. Бывшая жена повсюду встречалась, как бы случайно, с Костей, просила вернуться к прежним отношениям. Вся большая семья была на её стороне, и Костя, как истинный казак, тянулся к привычному укладу. Лёля чувствовала, что «один в поле не воин». Старая Дарья Ивановна пошла к местной знахарке за отворотным зельем, и, как она сказала Лёле, они закопали чёрного кота, так что Кости ей не видать.
      Лёля собрала дочку, и они сняли комнатку в убогой хатке на другом краю станицы. Работала она в единственной музыкальной школе, которая находилась в соседней станице. Там они прожили долгий мучительный год.
      Мама была на работе, и Рита проводила время в одиночестве. Больше всего она не любила, когда хозяйка звала её:
      – Рында, иди вшей шукать!
      Она пряталась в саду, залезая на деревья.
      Время было послевоенное, голодное. Печку топили шелухой от семечек – в станице был маслобойный завод – и высушенными коровьими лепёшками. Беспросветная бедность. Основной продукт питания – кукуруза: кукурузная каша, кукурузные лепёшки, в отсутствие хлеба, и молодая варёная кукуруза вместо сладкого.
      Теперь Рита ходила в детский сад. Там мама подружилась с молодой армянкой, работавшей воспитательницей. Это был человек добрейшей души. Она была одинока и воспитывала сына Шурика.
      Кто сказал, что детская любовь несерьёзна? Рита и Шурик начинали тосковать друг по другу, уже идя домой из садика, и когда мама говорила:
      – А не пойти ли нам к тёте Асе? – Рита внутренне радовалась, стесняясь явно проявить эту радость.
      И, о чудо! Каждый раз они встречались на полпути с тётей Асей и Шуриком, тоже идущими к ним. Женщины вели свои разговоры, а дети шли впереди, и Шурик, как верный рыцарь, прогонял цепляющихся к ним собак. Их бедную неустроенную жизнь скрашивала прочная сердечная дружба… или любовь?
      Уже на Сахалине она, вспоминая Кубань, посвятила Шурику Залевскому такие строки:
 
           За забором девочки
           Скачут, словно белочки.
           У одной, в зелёной юбке,
           Целый день щебечут губки!
           Чтоб себя не выдавать,
           Стоит тайно наблюдать,
           Как у юбочки зелёной
           На головке золочёной
           Бантик бабочкой порхает.
           Как её зовут, кто знает?
           Завтра он придёт опять
           У забора постоять.
 
      С переездом на остров Сахалин кончилось её детсадовское детство и пришло время идти в школу, а у Риты не было ни подходящей одежды, ни сапог, без которых в дожди добраться до школы по чернозёму было нереально, и ей пришлось вернуться, как и некоторым детям, снова в детский сад.
      Отношения между разлучёнными супругами какое-то время ещё продолжались. И Лёля, и Костя долго ещё мучились и страдали. Бывшая жена вернулась в прежнюю семью, но Костя отказывался разводиться с Еленой. Она до конца жизни так и осталась формально его женой и больше не вышла замуж, и, хотя впоследствии многие достойные мужчины сватались к ней, она всем отказывала. Но, пока они жили в Усть-Лабинской, Костя продолжал приходить к Лёле тайно, отчего их любовь стала ещё ярче, ещё желаннее. Но Лёля всё время плакала и напевала одну и ту же грустную песню: «Позарастали стёжки-дорожки, где проходили милого ножки». Но возможна ли в станице тайная любовь? Ничего тайного в станице нет…
      Каждый день стала приходить свекровь и, сгорбленная, опираясь двумя руками на палку, стояла перед окном и, сверля Лёлю ненавидящим взглядом, говорила:
      – Долго ты мово Костю голубить будешь?
      Ситуация была безвыходная. И однажды возле музыкальной школы Лёля прочла объявление о вербовке желающих поехать работать на Сахалин.
      Она рассказала хозяйке, а та соседкам, и вечером уже собрались в хате сердобольные, такие же как они, одинокие женщины. Разговор был долгий. Рита смотрела, уже осоловевшими глазами, как все головы склонились над школьной картой, рассматривая этот, только что отобранный у японцев, незнакомый остров, похожий на рыбу.
      – Куда ж ты поедешь с дитём… на край света?
      И Рите мерещился в густом тумане остров, похожий на рыбу.
      – Какой же он маленький, – удивлялись соседки, – как вы там будете жить?
      И они стали дружно отговаривать Лёлю от опрометчивого поступка. Но ей терять уже было нечего, и она решила, что пришла пора изменить свою жизнь – избавиться от болезни. Лёля всё чаще стала вспоминать слова цыганки, сказавшей ей в юности:
      – Барышня, счастье Вам в ноги бьётся, а в руки не даётся.
      Она поняла, что невозможно удержать птицу счастья, как невозможно соединить их с Костей сердца.
      Позарастали стёжки-дорожки…
 
 
                Глава 8
                «Пятьсот весёлых»
 
      Радостное нетерпение охватило двух пташек, решившихся улететь из ненавистной клетки за тридевять земель.
      Край света? Вот и хорошо!
      Всё, что дальше происходило, было как во сне. Наконец документы были оформлены, подъёмные получены. Им выдали буханку липкого, тяжёлого, как глина, хлеба и полкилограмма сахарного песка. Невиданные деликатесы для них, после голодных военных лет, когда ели лебеду и макуху, считая за счастье. Начальник пожал Лёле руку, пожелал счастливого пути и сказал, что там очень нужны педагоги.
      В предчувствии радостных событий Лёля летала как на крыльях. Дорога предстояла долгая. Только до Владивостока на поезде ехать целый месяц.
      Простившись со всеми, особенно горько с Асей и Шуриком, они собрали свой нехитрый скарб: подушку, одеяло и чемодан с оторванной ручкой, перевязанный бечёвкой, с книгами, которые всю свою недолгую жизнь собирал Людвиг. Вот и всё.
      Подойдя к поезду, Лёля не сразу поняла, кто эти люди. Большинство были одеты в телогрейки и сапоги. Матерясь и толкаясь, они атаковали дверной проём, стараясь занять лучшие места на втором ярусе, повыше от ледяного пола. Лёле с дочкой досталось место внизу на нарах, рядом с теми, кто был не из шумной компании.
      Они зашли в вагон-теплушку. Вагон освещало единственное окошко, расположенное высоко, рядом с раздвижной тяжёлой дверью. По бокам вагона в два яруса сколоченные наспех нары, присыпанные жиденьким слоем соломы. В центре вагона печка «буржуйка».
      Третьего февраля началось их путешествие в новую жизнь. Рита в первый же день съела почти весь сахар – полкилограмма, который им выдали на всё время путешествия. Ей стало плохо, она побледнела и потеряла сознание. Отыскали доктора из их же поезда, и он спас её, сделав укол.
      Женщины, ехавшие с ними, оказались бывшими заключёнными, отбывшими свой, большинство по УДО, срок и завербовавшимися на Сахалин. Они мечтали устроиться на какую-нибудь плавбазу обрабатывать пойманную рыбу. Все были возбуждены, мечтая начать новую жизнь и выйти замуж.
      Рита слушала их рассказы о своей жизни. Всё было бы хорошо, если бы они так не матерились. Но разговаривать иначе они не умели.
      В соседних вагонах ехали мужчины, тоже весьма подозрительного вида. Начались «романы», интриги, ревность и драки. Рита с мамой сидели испуганные и подавленные. Такого ужаса они ещё никогда не видели. Женщины дрались смертным боем, таская друг дружку за волосы, били головой о носик чайника, чтобы изувечить. После они, как ни в чём не бывало, пели тоскливые любовные песни, нагревали на «буржуйке» гвозди, накручивая на них волосы. Пахло палёной шерстью и дешёвым одеколоном. Появлялись огрызки карандашей, занималась очередь за губной помадой, которая уже была на исходе. Вечером, пока поезд стоял, собирались компании: выпить, закусить и пофлиртовать.
      Поезд шёл без расписания. Сколько будет стоять – неизвестно. Иногда он мог простоять несколько часов, но отойти куда-нибудь никто не решался. Его могли перегнать на другой путь, он мог начать маневрировать, и тогда среди таких же составов его было трудно отыскать. Главное, это успеть набрать кипятку в чайник и купить что-нибудь у торговок, вроде варёной картошки и солёных огурцов. В любой момент мог прозвучать гудок и, набирая скорость, поезд продолжал свой путь. А путь их, казалось, никогда не кончится…
      Вагон, пригодный лишь для перевозки скота, для людей был настоящим мучением. Целый месяц они томились на жёстких полках, не видя ничего, кроме печки и нар.
      Но всему приходит конец. Поезд, как его прозвали, «Пятьсот весёлых» наконец прибыл на грязный, заплёванный вокзал города Владивосток. Они радовались возможности ходить по твёрдой земле, хотя внутри них всё ещё «стучали колёса».
      Их отвезли в бараки, где предстояло ожидать прибытия парохода «Урал», на котором они продолжат путь.
      Но радостное настроение было омрачено страшной новостью: после того, как их заселили в барак, ночью кто-то убил из ревности рыжую Тоньку, крутившую шашни с Толяном – дон Жуаном поезда «Пятьсот весёлых». Было много шума, слёз, разборок, но это уже их не касалось.
      Из Владивостока, на стареньком грузовом пароходике «Урал» они добирались двое суток до Сахалинского порта в Невельске. А так как пароходик был грузовой, то и условия путешествия были соответствующие. Народ, спустившись по крутой лестнице в трюм, тут же убедился, что спать придётся снова вповалку на полу.
      Не мешкая, стелили свои жидкие одеяльца, стараясь занять местечко подальше от лестницы, откуда дуло. Несмотря на открытый люк, в трюме был спёртый вонючий воздух, а скоро стало и невыносимо жарко от заполнивших его людей, от нестиранной целый месяц одежды, пропахшей потом. Но вербованные радовались и пили за капитана, за новую жизнь… и не было конца их тостам.
      Трюм уже тонул в табачном дыму и пьяном угаре. Лёлю с дочкой гостеприимно приглашали к «столу», но они были не в состоянии проглотить и кусочка. Не выдержав духоты, они поднялись на палубу. Там их жестоко рвало, и они, дрожа от холода и слабости, присели у борта. Моряки, жалея их, дали кусок брезента, чтобы удобнее сесть. А палубу продувал крепкий мартовский неугомонный ветер, и когда совсем окоченевшие и обессиленные они решались снова спуститься в трюм, в нос ударял сивушный дух, смешанный с табачным дымом. Их снова мутило, и они вновь выскакивали на палубу. Желудок был пустой и потому их рвало желчью.
      Но наконец-то их мучения подошли к концу, и вдали показались, ещё едва различимые, строения порта, которые, покачиваясь, медленно приближались.
      Пароходик пришвартовался, прозвучала команда «отдать концы», и моряки спустили трап. Шатаясь как пьяные, но со счастливой улыбкой на зелёных лицах они покинули свой «ноев ковчег».
      На берегу они увидели Алика, который приехал встретить их.
      Полгода назад ему сделала вызов тётя Аня, приехавшая с мужем ещё раньше.
      Было ужасно холодно. Кто не был в марте на берегу моря, даже в Сочи, тот не может понять, как это простоять на ветру несколько часов. Мартовский ветер гнал чёрные тяжёлые тучи по небу и волны по морю, как бы объединяя две грозные стихии в одну угрожающую силу, недовольную тем, что все эти люди с узелками и чемоданами, этот вертлявый, грязный, кричащий петушиным голосом пароходишко вторгаются в её владения – дикие и первобытные, нарушая извечный порядок вещей. Перед силой природы, которой они казались просто игрушками для потехи, от которых она хотела скорее избавиться, они были незначительны и слабы.
      Алик, синий и съёженный, стоял, встречая их, в лёгком пальтишке на ветру с рюкзаком, стянутым верёвкой, врезавшейся ему в плечо. У Риты сжималось сердце от жалости к брату, глядя на эту картину. Эта врезавшаяся в плечо брата верёвка на всю жизнь врезалась в её детское сердце.
      А ветер всё крепчал, насквозь продувая измученных людей. Низкое свинцовое небо, закрывшее сопки, спускалось к самой линии горизонта, окунаясь в такое же серое и мрачное море, сливаясь с ним в одно целое, тонущее в тумане пространство.
      Раскачиваясь из стороны в сторону, трап, соединявший их с прежней жизнью, кончился, и они сделали первый шаг на свой таинственный остров.
 
 
                Глава 9
                Таинственный остров
 
      Пуповина была обрезана. Трап убрали, и вот… они уже стоят на настоящем острове, который казался на карте рыбкой, плывущей в море.
      «Ну, здравствуй незнакомый туманный Остров нашей Новой жизни! Прими своих робинзонов, – думала Лёля, глядя на просвечивавшиеся сквозь серый туман сопки, – а мы взамен подарим тебе годы своей жизни, свою любовь и свой труд».
      И когда они сошли на берег, земля качала их, как живая, как мать качает, успокаивая, своё дитя.
      А наутро выглянуло солнышко и осветило Сусунайскую долину и японский городок Тойёхара, будущий главный город острова Сахалин, где им теперь предстояло жить.
      Шёл 1948 год. Южную половину острова недавно освободили от японцев.
      Нашим путешественникам не терпелось поскорей добраться до города. Подошёл непривычно маленький паровозик. Всё здесь было маленьким, игрушечным, даже рельсы – они не видели раньше узкоколейку. Паровозик, весело запыхтев, побежал, и они всю дорогу восхищались красотой представшего перед глазами пейзажа. Но путешествие оказалось недолгим, и через час, сгорая от любопытства, они прибыли на вокзал.
      Так как поклажи было немного, решили пойти пешком. На почти пустых улицах встречались в основном японцы и корейцы. Русских почти не было.
      Лёля ещё полгода тому назад получила письмо от сына с сообщением о женитьбе и теперь мечтала познакомиться с его женой.
      – Теперь у меня будет взрослая дочь, – радовалась она и строила радужные планы. Она уже любила её всем сердцем, и теперь все разговоры были о том, как они будут счастливо и весело жить вместе.
      Скоро они подошли к уютному дому, окружённому небольшим садиком. Немного робея, они вошли в дом. Всё в нём было непривычно для них, начиная с входной двери, которая просто раздвигалась и не имела замка. Алик объяснил это тем, что такая дверь удобна зимой, когда вход заметает снегом, а замков нет потому, что нет краж. У японцев за кражу раньше отрубали руку. Теперь, конечно, так не поступают, но такое поведение уже вошло в привычку.
      Первое, что они увидели, войдя в дом, была просторная прихожая, приспособленная под кухню. Там стояла молодая миниатюрная женщина, которая, не отрываясь от дел, поздоровалась. Это и была жена сына – Дина.
      Лёля была ошеломлена таким приёмом. Она ожидала, что они обнимутся, расцелуются, обрадуются друг другу… Напряжённую сцену разрядила девушка, которая быстро спускалась со второго этажа. Очень милая, кареглазая, она кинулась их обнимать, тараторила, что рада их приезду и, дав едва раздеться, потащила знакомить с домом. Это была младшая сестра Дины – Тоня.
      По неширокой лестнице они поднялись на второй этаж и вошли в перегороженную книжным стеллажом большую комнату. Алик сделал из неё две спальни. Получились уютные небольшие комнатки. В одной из них теперь они будут жить вместе с Тоней.
      Несмотря на то, что Рите исполнилось всего девять лет, а Тоне восемнадцать, они сразу подружились, им было весело и хорошо вместе.
      Тоня была первым человеком, кому Рита прочла своё первое в жизни стихотворение. Оно было посвящено Кубани, по которой, несмотря на лучшие условия жизни, тосковала её детская душа:
 
           Река Кубань широко разлилася,
           Стремятся лодки к дальним берегам.
           Все эти прелести природ напоминают
           Далёкий край, прекрасный Рай.
 
      Несмотря на всю наивность и несовершенство, оно трогало и волновало её до слёз.
      А Тоня, по сути, тоже ещё девчонка, неискушённая в поэзии, поддержала её, всерьёз принимая «произведение». Таким образом у них появилась своя маленькая тайна.
      А у взрослых были свои тайны. И Лёля, и тётя Алика видели и переживали за отношения в его семье. У молодых были частые ссоры. Разногласие было и по поводу детей: он мечтал о ребёнке, она была категорически против.
      Их удивило, что Алик выбрал старшую сестру с тяжёлым характером, но понимали – сердцу не прикажешь и принимали невестку такой как есть.
      Позже выяснилось, что это она выбрала его, а Тоня, в силу мягкого характера, уступила инициативу ей, хотя с первого взгляда влюбилась в жениха сестры. Но пройдёт года два, и Олег признается Тоне в любви. У них закрутится нешуточный роман… но это будет потом. А пока они, осматривая помещения, не переставали удивляться.
      Полы в комнатах покрывали толстые маты из золотистой соломы, подогнанные плотно друг к другу. На таком мягком и тёплом полу было приятно не только ходить, но и сидеть. Рита сразу сказала, что спать она будет на полу.
      – Японцы так и делали, – засмеялась Тоня и, подойдя к стене, раздвинула незаметные, обклеенные матовой бумагой сёдзи, где на полке лежала стопка шёлковых ватных одеял с красивым японским рисунком. Но больше всего их удивила печка. Поначалу они даже не поняли, что это такое: длинное продолговатое чугунное изделие на четырёх ногах. Впереди что-то похожее на шею или трубу с замысловатой крышкой. Крышка открывалась и в открытую горловину засыпался уголь. Ещё у этого «зверя» было два ажурных, тоже чугунных, крыла, на одном из которых стоял красивый чайник.   
      – Это чтобы вода не остывала, – пояснила Тоня.
      Удивили и окна. Они были большие и тоже раздвижные. Рамы были тонкие, изящные, но одинарные.
      – Холодно, наверное, зимой с такими окнами? – удивлялась Лёля.
      Тоня её успокоила, сказав, что зимой печка топится круглосуточно, а японцы ещё и ходили в ватных кимоно.
 Вышли в небольшой садик с каменной горкой и кривыми, низкими соснами. Возле каждой лежали красиво уложенные большие камни. Садик был причудливый, непривычный русскому человеку, да и всё здесь казалось ненастоящим, сказочным и утончённым.
      Жаль только, что жена Алика встретила их холодно и отчуждённо, что очень огорчило Лёлю, ведь Дина выросла с младшей сестрой без матери и Лёля мечтала окружить их материнской заботой и вниманием. Но поведение невестки она оправдала тем, что Дина просто к ним ещё не привыкла.
 
 
                Глава 10
                Тайохара
 
      Городок Тайохара уютно расположился у подножия сопок, бегущих волнами густого таёжного леса. Сопки огибали Сусунайскую долину с восточной и западной стороны и сопровождали горную речку Сусую до Анивского залива.
      Пройдёт немного времени и город получит новое название – Южно-Сахалинск. А пока это был типично японский маленький городок с великолепным музеем и живописным парком. Парк представлял собой естественный уголок природы, незаметно и с большим художественным вкусом улучшенный рукой человека. Он плавно поднимался на сопку, незаметно переходя в густой труднопроходимый лес.
      На границе парка и леса стояла беседка из белого мрамора, но через год её зачем-то взорвали. Несмотря на это, люди продолжали отдыхать на мраморных обломках, чтобы полюбоваться прекрасным видом на долину и раскинувшийся внизу город.
      И мать, и дочь влюбились в Сахалин сразу и навсегда.
      Здание музея было так необычно, что первым делом они пошли туда. Музей был построен в стиле типично японской архитектуры – с загнутой по углам красной крышей. Казалось, будто она готовится вот-вот взлететь от первого же порыва ветра. Перед зданием стояли два мраморных льва с поднятыми лапами, как бы готовясь защищать вход от недобрых людей. Интерес представляла яркая экспозиция истории острова и быта коренного народа айнов: богатая коллекция одежды, предметов быта, приспособлений для охоты и рыбной ловли.
      Недалеко от музея начиналась аллея, ведущая в парк. Но сначала она подводила путников к ритуальным воротам, стоящим обособленно на лужайке. Странно было видеть ворота, которые ведут в никуда. Однако, войдя в них, они остановились и стали размышлять. Позже выяснилось, что синтоистские ворота Тории символизируют переход от мирского к священному.
      Углубившись в парк, они пришли к водопаду, срывающемуся с замшелых валунов в крошечное озерцо, из которого вытекал, извиваясь как уж, ручей. С тех пор это стало их излюбленным местом, особенно летом. Не верилось, что можно так натурально и живописно вписаться в окружавший пейзаж. Объяснение нашлось простое: водопад оказался делом человеческих рук.
      Всё, что окружало их, было непривычно и удивительно. Они ходили по городу, как по музею, и не переставали восхищаться. И всё же… рядом с красотой была и бедность, и архаичность.
      Вот уже и март подходил к концу, но было ещё по-зимнему снежно. На Сахалине март славится частыми буранами, хотя зима уже мягкая со слабыми морозами. Но мама с дочкой всё ещё кутались, не привыкнув к сахалинскому климату, и удивлялись, что японцы не носят головных уборов, что детей японские женщины носят за спиной, привязав широким поясом оби, из-под которого виднелись босые ножки. Малыши тоже были с непокрытой головой, хоть сопливые, но спокойные и довольные. Лёля ни разу не видела плачущего малыша. Японки носили красивые тёплые кимоно, такие же, только маленькие, были и на малышах.
      Встретившись с Лёлей на улице, незнакомые с ней японки складывали ладошки и, кланяясь, говорили: «Охаё!» – и всегда улыбались.
      Как мало нужно человеку для счастья… достаточно, чтобы тебе просто улыбнулись и, глядя на них, ей и самой хотелось улыбаться.
      Ещё одна неожиданность удивила их – посуда, оставшаяся в доме после отъезда хозяев. Она была такой маленькой, что сначала они приняли её за детскую. Столик такой низкий, чтобы было удобно есть сидя на полу. На нём маленькие мисочки, тарелочки… ни вилок, ни ложек – всё это нужно было привозить с собой, ведь японцы ели палочками.
      Продукты тоже были непривычные. Хлеб японцы не пекли, вместо него был рис, рыба и морепродукты. Молочного ничего не было, так же, как и картошки, и капусты. Зато на рынке, кроме рыбы и морской капусты, продавали больших осьминогов. Их носили на плечах, подвесив на палку, как вёдра на коромысле. Страшные свисавшие щупальца с присосками раскачивались при ходьбе, как живые. Зрелище устрашающее, если учесть, что они никогда прежде такого не видели.   
      Спросили у соседки кореянки, немного говорившей по-русски:
      – Что это?
      – Корова, – только и могла объяснить та, находя сходство с выменем коровы. Кстати, ни одной коровы на Сахалине не было, хотя трава росла выше головы.
      В доме у Алика каждый день варили рисовую кашу, но Рита, по привычке, просила кукурузную. Над ней только посмеивались. Но прошёл месяц, а она всё просила кукурузной каши.
      – Хорошо, – сказала Лёля, – я привезла с собой, на всякий случай, кукурузную крупу, – и полезла в шкаф за холщовым мешочком. Но, развязав его, обнаружила там мышиный помёт. Получилось нехорошо, и взрослые чувствовали себя виноватыми.
      В апреле началась ветреная и промозглая весна, а на смену ей, наконец-то, пришло время мая. Настроение было праздничное, готовились утром идти на демонстрацию. А денёк выдался как на заказ! Солнце сияло и ощутимо пригревало с самого утра, птицы радовались, люди улыбались. А накануне Рите купили красивые галоши – редкая по тем временам удача! Галоши были блестящие, как лакированные, а внутри у них была красная фланелевая подкладка. Такой красоты она никогда не видела! И неудивительно, что на демонстрацию она решила пойти в нарядных галошах. Как только её ни отговаривали снять их, но она была непреклонна. Всю дорогу, светясь от счастья, она скакала и щебетала без умолку, а когда вернулись домой, обнаружилось, что потеряна одна галоша. Что вы можете знать о горе, если не теряли сказочной галоши? Праздник был омрачён, а поиски пропажи ничего не дали. Галоша так и не нашлась, а купить не представлялось возможности, их в магазине больше не было. Долго ещё лежала под кроватью одинокая подруга пропавшей галоши, но девочка не решалась её выбросить.
      Разнообразилась бедная на события жизнь частыми пожарами, случавшимися почти каждый день. Русские не умели обращаться с японскими печками, забывали чистить вовремя сажу в длинных железных трубах, привязанных проволокой к деревянным лестницам. Сажа в них загоралась, и искры фейерверком летели на крышу. А крыши были из деревянных дощечек, уложенных как черепица. От малейшей искры они моментально загорались, и вся постройка вспыхивала как спичка. Для детей это было главным развлечением. Увидев дым или огонь, они бежали смотреть на пожар.
      И кто бы мог подумать, что пожар устроит сама Рита. А случилось это так: однажды вечером взрослые ушли смотреть кино, а Рита осталась дома. Дверь, на всякий случай, заперли, чтобы не зашёл кто-нибудь чужой. К тому времени дверь уже переделали на русский манер и повесили на неё амбарный замок. Всё было хорошо. Дома тихо и тепло, уютно тикали ходики, создавая ощущение, что ты не один. Рита на втором этаже занималась любимым делом – рисовала в альбоме царевну Лебедь, как вдруг неожиданно погас свет. Было уже темно. Луна осветила голубоватым металлическим светом вазу, стоящую в углу комнаты. Узкая полоска света на её боку подозрительно блестела в темноте, и Рите казалось, что кто-то стоит в углу с ножом в руке. Дикая паника охватила её, и она стала судорожно искать спички. Руки тряслись и сердце выскакивало от ужаса. Она нашла спички и стала чиркать спичку за спичкой, пока не обожгла пальцы.
      Горящая спичка упала на дерматиновую сумку, и та мгновенно вспыхнула. Рядом с сумкой загорелось ещё что-то, осветив комнату тревожным оранжевым светом.   Чувствуя опасность положения, лихорадочно заработал мозг: дом заперт, и она может вместе с ним сгореть. Эта мысль придала ей силы и, схватив одеяло, она бросилась накрывать им огонь.
      Теперь пришла пора подумать о последствиях. Как бы скрыть случившееся и ничего не рассказывать? Но в доме стоял вонючий запах пожара… а ещё испорченное одеяло и обгоревшая сумка… Не переставая плакать, она сидела в темноте на лестнице, ожидая прихода взрослых и неминуемого наказания. А в то же время свет погас и в кинотеатре. Родные испугались за оставленного ребёнка и побежали домой. Отпирая дверь, они почувствовали едкий запах дыма
      – Господи, что здесь произошло? – было первой мыслью, которая пришла им в голову.
      А Рита, услышав звук открываемой двери, затаилась и не откликалась на их зов.
      Наконец Алик зажёг свечу, и они увидели испуганную, плачущую девочку, сидящую на лестнице. К великому её удивлению, они не только не ругали, но были безмерно счастливы, что всё кончилось хорошо. И, уже засыпая, она сквозь сон слышала, как они винили себя, вспоминая, сколько детей в городе сгорело при таких же обстоятельствах.
 
 
                Глава 11
                Улица Сен-Катояма
 
      Немного отдохнув, Лёля занялась поиском работы. В тот же день она устроилась в школу № 9 учителем русского языка и литературы.
      Ей предложили комнату на улице Сен-Катояма в центре города на втором этаже маленького, типично японского, деревянного домика. Внизу жила одинокая женщина, а в комнату на втором этаже поселились они с мамой. Этот домик принадлежал раньше зубному врачу.
      В одной из ниш Рита нашла коробочку фаянсовых зубов с крючками. Говорили, что такие зубные протезы очень ценятся и стоят дорого. Не найдя им лучшего применения, она играла с ними, дарила подружкам, пока все не растеряла. Ещё она нашла резной круглый веер из слоновой кости с шёлковой кистью. Этот веер у неё украла случайная подружка.
      В центре комнаты стояла такая же печка, как и у Алика. Железная труба, пройдя вдоль стены, выводилась в окно и по лестнице подымалась выше крыши.
      Как они с ней намучились! Труба собиралась из отдельных метровых частей, которые вставлялись одна в другую. Приходилось каждую неделю трубу разбирать, очищать ёршиком от сажи каждое колено. Особенно тяжело приходилось зимой, когда железо обжигало пальцы, а сами они и всё вокруг было испачкано сажей.
      В их комнате были две глубокие ниши. В одной из них находились широкие полки для постельных принадлежностей со стопками красивых одеял, на шёлковой ткани которых были рисунки павлинов, сопок, круто закрученных волн, кривых сосен, пионов и вееров. Всё это гармонично сочеталось, переплетаясь между собой, образуя сказочные картинки. Лёле хотелось сшить из них платье, но было жалко портить одеяла.
      Вторая ниша представляла собой кухню. Вы раздвигали сёдзи, и перед вами была широкая полка из серого гранита с раковиной в центре и маленьким окошком на задний дворик. Таким образом, комната была свободна и казалась больше, чем на самом деле. Всё здесь им было в диковинку. Вода из раковины стекала по трубе и попадала на задний двор в канаву. Пол, по японскому обычаю, был покрыт толстыми золотистыми матами, на которых Рита полюбит, сидя на полу, вырезать из бумаги куклам платья.
      Едва обустроившись, она обзавелась несколькими подружками, жившими по соседству. И когда они, подходя к окну, звали её на улицу, она, недолго думая, чтобы не тратить время зря, вылезала к ним через окно по лестнице для печной трубы. Озорницам это так понравилось, что Рита стала пользоваться окном как дверью.
      Соседка долго наблюдала за ней. И однажды она решила рассказать Елене Андреевне, вернувшейся с работы, какие фокусы проделывает её дочь.               
      – Ведь вас же могут обокрасть! – возмущалась она.
      Как раз напротив окна был пивной ларёк, где заядлые алкоголики весело проводили время, пялясь на окна. Они наблюдали, как девчонка из дома напротив лазит в окно, а потом носится где-то с подружками.               
      Риту наказали. В то время надавать по попе было привычным делом. Мама ужасно расстраивалась и, боясь непредсказуемых поступков дочери, как-то в порыве гнева сказала: «Повеситься с тобой, мало».
      И тут же пожалела о вырвавшихся невольно словах. Как известно, «слово не воробей, вылетит –  не поймаешь». И на другой же день, когда Рита прибежала домой и не застала маму, она тут же решила, что та повесилась. На её рыдания прибежала соседка и испуганно спросила:
      – Риточка, что случилось?
      – Мамочка повесилась! – отвечала та.
      – Где? – пришла в ужас соседка, и они вместе стали бестолково бегать по дому и заглядывать во все углы.
      – А с чего ты взяла, что она повесилась?
      И Рита передала ей вчерашний разговор с мамой. Тут соседке всё стало ясно.
      Но в окно Рита больше не лазила. В окно-то не лазила, а комнату запирать забывала. Заигравшись с подружками, где-нибудь на берегу Сусуи, она вдруг спохватывалась и бежала что было сил домой, опасаясь наказания.
      Несмотря на то, что война кончилась и наступило мирное время, жилось всем ещё трудно, и Елена Андреевна, истратив почти всю зарплату, решила купить поросёнка. Временно его поместили в угольный сарай, пустовавший до осени. Риточка была в восторге и за два дня до покупки выметала и выскребала из сарая угольную пыль. И вот долгожданный момент настал, и новый жилец был опущен на пол. Нужно ли говорить, что остаток дня и до самого позднего вечера они развлекали и ублажали поросёнка. То чесали за ушком, то угощали вкусненьким, то поили тёплым молочком, и он, раздуваясь на глазах, довольно похрюкивал и мигал осоловелыми глазками в белёсых ресничках. И маме, и дочке казалось, что нет на свете красивее их Васьки!
      Усталые, но довольные они, наконец, пошли спать. А утром… а утром обнаружили пустой сарай, хотя хорошо помнили, что, уходя, запирали его.
      Этим дело не кончилось. Рита стала упрашивать маму купить ей цыплят. Елена Андреевна долго сопротивлялась, но в конце концов уступила, и у них появились два жёлтых комочка. Цыплят поселили в большой ящик, в котором хранились пачки чая, обитый изнутри фольгой. Этот ящик, ради такого случая, подарила им в магазине знакомая продавщица. Поперёк коробки сделали палку-насест. Цыплята быстро росли и ели всё, что оставалось от стола, а вдобавок ещё жилки от мяса, молочко и прочее. Зимой курочек выпускали гулять по комнате, и Рита добросовестно убирала за ними. У каждой курицы, а оба цыплёнка оказались курицами, было своё имя, и Рита говорила подружкам, что они их знают.
      Неудивительно, что на следующее лето обе курицы ходили за ними по пятам, как собачонки, и усердно несли хозяйкам яйца. А Хохлатка стала нести яйца с двумя желтками. Всем и каждому, во дворе и на улице, счастливая обладательница замечательной курочки сообщала это радостное известие. Результат был предсказуем. И в один печальный день доверчивую несушку украли средь бела дня. Долго ещё девочка оплакивала потерю. Милую Хохлатку она не забыла, оставив для неё местечко в своём сердце.
      А в городе наметились некоторые перемены: стали ломать старые японские дома из-за опасности пожара. Неожиданно Елене Андреевне предложили переехать в другую квартиру на улице Болотная – это было недалеко от школы, и она с радостью согласилась.
      Это был переделанный на три семьи одноэтажный японский дом. Теперь у них был свой отдельный вход. Маленькие сени, где хранился запас угля на случай бурана, а из них вы попадали в узенькую, как коридор, кухню, где имелась плита с двумя конфорками и духовкой. Печкой отапливалась и небольшая комната. Никаких матов в квартире не было. Поначалу им было непривычно ходить по твёрдому холодному полу. Стены дома были тонкие – камыш, обмазанный глиной, по сути – фанза. Но они это обнаружили только зимой, когда мама нечаянно ударилась локтем о стену и пробила дырку насквозь, через которую ветер задувал снег в комнату. Не найдя ни фанеры, ни чего-нибудь подходящего, они заткнули дырку подушкой.
      Школа действительно была в двух кварталах от их дома.
      Рита ходила во вторую смену, а мама, прихватив с собой пачку тетрадей и едва перекусив, спешила в школу.   
      Повалявшись ещё часик, Рита нехотя выбиралась из постели. Дрожа всем телом и сунув ноги в валенки, она торопливо одевалась. Пора приниматься за работу, ведь зимой в доме очень холодно. Он стоял на земле без фундамента, за ночь вода в ведре замерзала.
      Прежде всего, ей нужно было выгрести золу из печки, положить в неё газеты, на газеты щепки, на щепки дрова, и только когда те хорошо разгорятся, сыпать на них уголь. Ещё нужно принести два ведра воды из колонки, что находилась в конце квартала.
      Дом постепенно оживал, отогревался, теперь можно и за уроки. Увы, но наша ученица вместо этого бралась за чтение какого-нибудь романа, а домашнее задание оставляла на потом. И когда уже наступало это «потом», взглянув на часы, она быстро кидала учебники в портфель и бежала в школу с невыученными уроками, надеясь списать и прочитать заданное на перемене.
      Как же это тяжело, а сколько потраченных нервов! Но зато эта выстраданная тройка приносила столько радости…
 
 
                Глава 12
                С небес – на землю
 
      Балет, балет, балет…
      Это было как наваждение, как сон наяву. Девчонка «заболела балетом» и всем, что было с ним связано. С самого раннего детства она танцевала. Можно сказать, что танцевать она стала прежде, чем научилась ходить.
      Мама рассказывала ей о балете, о знаменитой Анне Павловой, об Ольге Лепешинской и Айседоре Дункан. Девочка слушала, и перед её глазами в розовом утреннем тумане парили над волшебным озером белые лебеди. Они кружились на водной глади. Вдруг раздавались тревожные звуки музыки, и лебеди, трепеща, били по воде крыльями. Испугавшись чего-то, они, выходя на берег, превращались в юных прекрасных девушек в белых пачках. Рита внезапно вскакивала и, подогнув пальцы на ногах, как танцуют лезгины, представляя, что танцует на пуантах, начинала импровизировать.
      – Тебе не больно танцевать на пальцах? – спрашивала, беспокоясь, мама.
      – Нет, мамочка, совсем не больно.
      Видя такое влечение дочери, Елена Андреевна повела Риту в недавно открывшуюся в городе балетную школу. Сбылась её мечта. «Вот она сказка, в которую я попаду», – думала Рита.
      Ещё в станице Усть-Лабинская она танцевала вальс конькобежцев в клубе при маслобойном заводе. Тогда её даже гримировали как настоящую артистку. Больше того, её фотографию поместили в местной газете в статье, рассказывающей о юном даровании.
      Но теперь-то для неё откроется возможность стать настоящей балериной, такой как на цветных снимках журнала «Огонёк». На тех фотографиях балерины чаще всего были запечатлены в момент прыжка, когда балерина парит над сценой. Не раз перед зеркалом она пыталась повторить прыжок или позу, увиденные на снимках.
      Итак, утром они идут в храм искусства. Боже, как она волновалась! Улыбка не сходила с лица, а глаза светились восторгом. Она то и дело прикладывала руку к сердцу, словно боялась, что оно упорхнёт как птичка.
      Начались занятия в классе, где вся стена была зеркальной. Она узнала много нового. Ей нравилось всё… кроме одного – она была самой младшей в группе – этакий гадкий тощенький утёнок среди молодых лебедей. Все девочки учились в одной школе, которая находилась в лучшем районе города. Школа № 9, где училась Рита, была на окраине города, ближе к реке. Там в основном жили бедные корейцы, служившие у богатых японцев. Балетные девочки презирали учеников этой школы. Рита всё понимала и ужасно страдала. Как оказались далеки её мечты от суровой прозы жизни!
      Так прошёл год.
      Жизнь опустила её с небес на землю, и в сентябре ей уже не хотелось идти в балетную школу, где, несмотря на успехи, она чувствовала себя изгоем.
      У девочек были свои девичьи тайны, в которых она не участвовала. Когда они смеялись, ей казалось, что они смеются над ней. В перерывах они собирались стайкой и о чём-то шептались. Ей было неловко и обидно. Рита скрывала всё от мамы, но та заметила, что дочь уже с неохотой ходит на занятия. Девочка стала грустной, задумчивой и была уже непохожа на себя прежнюю.
      Откровенный разговор мамы с педагогом открыл ей причину таких перемен. Елена Андреевна поговорила с дочерью, и с занятиями балетом было покончено, но любовь к балету осталась навсегда.
      Мама купила фисгармонию. Она говорила, что её звучание напоминает орган. И Рита, распустив свои прекрасные волосы, под музыку Грига представляла себя Айседорой Дункан. Соседи, увидев её в окне, стали заходить к ним и просили станцевать для них. Она никогда не отказывалась и танцевала с большим вдохновением.
      Соседи часто видели, как в вечерних сумерках, за низким окошком плескалась по занавескам тень Ундины с распущенными волосами.
      А в это время на другом конце города, в семье её брата Алика шёл свой балет. Принц, принявший Одиллию за Одетту, начал прозревать от юношеских иллюзий. Назревал конфликт. Но кто сказал, что жизнь возможна без драм? Они-то и учат сердце видеть то, что скрыто до поры до времени.
      Алик прозрел: он понял, что милая, скромная Тоня любит его. Но она привыкла жить в тени своей гордой и самоуверенной сестры. Любя его всем сердцем, она не хотела мешать молодой семье. Он замечал, что после ссор с женой Тоня уходила в свою комнату и горько плакала. Она плакала от любви к нему и от невозможности помочь. А любить его было за что – мягкий, добрый, он был ещё и красив. Она любила в нём все – и чёрные, как вороново крыло, волосы, и тёмные ласковые глаза, и весёлый нрав. К тому же он был мастер на все руки, прекрасно пел и играл на гитаре и губной гармошке.
      Но, как говорится, «кто смел – тот и съел». Так Дина и стала его женой. По-своему она его тоже любила и была прекрасной хозяйкой, но ей не хватало одного – сердечного тепла. И как молодой муж ни старался создать счастливую семью, это ему не удавалось.
      Первую беременность было решено прервать. А через некоторое время Алик и Тоня ушли и стали жить вместе. Теперь в их доме всегда было весело, легко. Рита с мамой не могли нарадоваться, глядя на них.      
      Но если хорошо одному, то плохо другому. Плохо было законной жене, которая ничего плохого не сделала. Просто она была такая как есть, и не её вина, что принц выбрал не того лебедя. К тому же оказалось, что Дина снова беременна.
Тётя Аня, посмотрев на племянника, с грустью сказала:
      – Бачили очи, чо выбирали.
      Ведь она с самого начала была против этого брака, но стоило ей уехать в командировку, как они тут же скоропалительно поженились. А теперь у племянника была законная жена, и, хотя Тоню ей было жаль, она приняла сторону Дины. Тоня была в отчаянье. Она плакала, не переставая, и говорила, что никогда не выйдет замуж за другого. Анне Антоновне пришлось серьёзно с ней поговорить, и Тоня сдалась.   
      Голубки расстались… а счастье было так возможно… так близко.
 
 
                Глава 13
                Улица Болотная
 
      Уже одно название улицы говорило само за себя. Они покинули полюбившуюся комнату в старом японском доме в центре города и переселились в новое жилище. Старый дом сломали. Теперь они будут жить на окраине города, где основное население составляли корейцы.
      Прошёл год.
      Рита подружилась с соседскими детьми. Они любили играть в прятки, прячась в запутанных неосвещённых коридорах японского дома, переделанного в многоквартирный. Там соседский мальчик Тихон (Тиханка) признался ей в любви. Тогда все приставляли к любому имени «ка» (Ритка, Светка…) и потому звали его Тиханка.
      – Как ты меня нашёл? – кокетливо спросила Рита.
      – Твоё белое личико я увижу в любой темноте, – отвечал находчивый кавалер.
      Он любил её безответной преданной любовью все школьные годы. К сожалению, она не могла ответить ему тем же.
      Они взрослели и уже начинали влюбляться, как им казалось, по-настоящему, но скромный Тихон казался ей неинтересным. А он мужественно терпел все её школьные увлечения. Теперь все они были в кого-нибудь да влюблены. Настало время первых радостей и первых слёз от неразделённой симпатии.
      Много позже Рита, вспоминая это время, напишет:
 
           Пионерский лагерь летом.
           Мы танцуем вальс Шопена
           На пригорке разогретом,
           Где лужайка, словно сцена.
 
           Смотрят с завистью девчонки,
           А мальчишки, чуть стесняясь,
           Улыбаются в сторонке,
           Безразличьем прикрываясь.
 
           Первой ревности уколы.
           Сердца трепет. Запах мятный…
           Переглядки, разговоры,
           Взгляд наивно-невозвратный.
 
           Сахалинские рассветы…
           Детства призрачное счастье.
           Притягательней запреты
           И острее разногласье.
 
           Зеленее были кроны.
           Небеса казались выше.
           И души весенней звоны
           Были птичьей песни чище.
 
      Отслужив на флоте, Тихон первым делом пришёл к ней. Рита ценила такую любовь и постоянство, но сердцу не прикажешь… она в это время была увлечена другим. Самые глубокие раны мы наносим тем, кто нас любит.
      Больше в её жизни он не появлялся, но она вспоминала его до конца своей жизни. Но мы немного отвлеклись…
      Шёл 1951 год.
      Итак, прошёл уже год с тех пор, как они переехали на улицу Болотную. Что такое год в жизни человека? Если вдуматься, год – это маленькая жизнь, а для кого-то просто жизнь, которой раньше у него не было. Вот жили себе рядом два человека, а через год их стало уже трое, и новая жизнь во весь голос заявила миру о своём приходе. Новый человек был ещё совсем крошечный, но голос его слышала вся вселенная.
      У Алика и Дины родилась дочь Леночка. И вот вся семья, где кроме родителей были ещё тётя новорождённой по матери, Тоня, мама Олега и Рита.
      Непривычно в двенадцать лет стать тётей. Рите казалось, что она сразу состарилась. Так вот, стоят они возле малютки, разглядывают нового, незнакомого человечка. Смотрят, как тот дёргает ручками и ножками, крутит головкой.
      Интересно, видит ли их Леночка? Невозможно осознать чудо рождения человека. Потом, конечно, все привыкнут и станут воспринимать малютку, как и любого ребёнка, но пока… Пока они стояли и боялись на неё дышать, вдруг заболеет! Пошли разговоры: на кого похожа малютка, и все стали ревниво искать в младенце сходство с собой. Они спорили, чьи у неё глазки, чей носик и прочее, и прочее. Важно было одно – отныне их жизни связаны этим существом в одно целое.
      В это время и в жизни Елены Андреевны происходили хотя и маленькие, но события.
      Её ученица из музыкальной школы пропустила много занятий, и, чтобы догнать других, ей потребовались дополнительные уроки. Девочку звали Соня, и она была генеральская дочь. Родители могли заплатить за частные уроки, и Елена Андреевна назначила занятие на воскресенье в одиннадцать часов.
      Как назло, ночью разыгралась вьюга и к утру все тротуары замело снегом, а сильный ветер сбивал с ног, хотя к девяти часам ветер стал понемногу стихать. Всё же Рита боялась отпустить маму одну в такую погоду, а телефона у них не было. Значит, нужно идти. Генеральский дом находился в престижном районе, недалеко от парка. Робея, они постучали в дверь. Им открыла симпатичная маленькая брюнетка, правда, очень грузная.
      – Здравствуйте, я Серафима Лазаревна, мама Сонечки. Проходите, пожалуйста!
      Они смущённо отряхнули снег в прихожей и, разувшись, прошли в гостиную.
      Соня села за пианино и начала играть этюд Гедике.
      Серафима Лазаревна усадила Риту в глубокое кресло и дала ей альбом с фотографиями, чтобы не скучала.
      Из кухни неслись сногсшибательные запахи.
      Урок кончился, вошла хозяйка и пригласила их в столовую.
      – Спасибо! – заторопилась Елена Андреевна, – нам уже пора домой.
      – Нет-нет, отказа не принимаю, я старалась, ждала вас, – они подчинились.
      Серафима Лазаревна позвала мужа, и Рита с интересом ждала его появления, ведь она никогда не была знакома с генералом. Вот сейчас войдёт важный, в орденах и медалях… ей стало даже страшно. Но вошёл приятный мужчина в домашней одежде, без всяких там орденов, приветливо им улыбнулся и представился:
      – Иван Ильич, отец этой красавицы, – показал он на дочку.
      Познакомились, и хозяин стал разливать по рюмкам: вино – дамам, девочкам в фужеры лимонад, себе – водочки. Поначалу беседа не клеилась, и, чтобы разрядить обстановку, Серафима Лазаревна, показав на скатерть, сказала:
      – Это моя Сонечка крахмалила скатерть.
      – Лучше б она умные книжки читала, – проворчал генерал.
      Повисла пауза.
      – Я расскажу вам, как Рита в третьем классе решила сделать мне подарок к восьмому марта. Она видела, как кореянки стирают у колонки бельё и решила, что сама постирает постельное бельё.
      – А разве корейцы стирают бельё не так, как мы? – поинтересовалась хозяйка.
      – Немного иначе, – продолжала рассказчица. – Они кладут бельё на камень возле колонки, намыливают и бьют по нему несильно особой плоской палкой. Вот Рита и проделала то же, только вместо специальной палки у неё была каталка для теста. Что было сил она принялась охаживать простыни. Женщины, приходящие на колонку за водой, не могли нарадоваться. Они хвалили её за усердие, а она старалась ещё пуще.
      Принеся маме бельё для просушки, она была горда и счастлива, пока мама не развернула простыню. Та была вся в дырках, как решето.
      Все стали смеяться, выпили ещё по рюмочке, разговор стал непринуждённым и дружеским.
      Потом её просили сыграть что-нибудь. Она знала много песен Вертинского.
      – Стыдно сказать, но я впервые слышу песни Вертинского, хотя фамилию его я слышал. Какое чудо! А эта песня про Веру Холодную… мурашки по коже!
      Он так ухаживал за Еленой Андреевной, что смутил её. Красивая, талантливая и артистичная, она, сама не желая того, вскружила ему голову.
      – Поздно уже. Нам пора домой, – проговорила Елена Андреевна, желая поскорей избавиться от слишком активного ухажёра.
      Но не тут-то было. Иван Ильич вызвался их проводить, а Серафима Лазаревна горячо его поддержала. Он довёл их до дома. Неохотно попрощался и намекнул, что теперь они часто будут видеться. И мама, и дочка очень стеснялись своего убого жилища и не предложили ему зайти, но он и не напрашивался, прекрасно это понимая. И то слава Богу.
      Теперь он присутствовал на занятиях дочери. Серафима Лазаревна умоляла пообедать с ними, поговорить, сыграть что-нибудь. Елене Андреевне была понятна её тоска по общению, да и вообще супруга генерала была замечательным человеком.
      К счастью, дополнительные занятия закончились. Но Иван Ильич стал приходить за дочерью в музыкальную школу, где по совместительству работала Елена Андреевна.
      Одинокой женщине, растившей дочь, приходилось работать за двоих и за троих. Учительской зарплаты не хватало, и она давала ещё и частные уроки.
      До чего же она была наивна и доверчива! Даже те, у кого был главный «кормилец» в семье, одалживали у неё деньги, частенько забывая вернуть долг, а она считала неприличным напоминать об этом и радовалась, что такая самостоятельная и может «помочь» другим.
      А Иван Ильич совсем потерял голову и однажды, подкараулив её у дома, решил объясниться серьёзно.
      Это был первый и единственный раз, когда Елена Андреевна впустила его в дом. Он заметно волновался. После затянувшейся паузы Иван Ильич заговорил севшим от волнения голосом:
      – Для Вас не секрет моих чувств к Вам. Я не могу жить без Вас… хочу, чтобы Вы стали моей женой.
      – Как? При живой супруге? – удивилась Елена Андреевна. – Напрасно Вы это затеяли, у вас прекрасные жена и дочь. Я поклялась себе после трёх тяжёлых браков, что больше никогда не выйду замуж. И прошу Вас больше ко мне не приходить.
      Елена Андреевна, несмотря на предложения других поклонников, осталась одинокой до конца своих дней.
      А через год Иван Ильич всё же развёлся. Итак… был поставлен последний аккорд их отношениям.
 
 
                Глава 14
                Всё мимолётное – вечно
 
      Жизнь играла с девчонкой, поскольку Рита была ещё полу-ребёнок, полу-подросток, в общем, непонятно кто: ума ещё мало, а энергии хоть отбавляй. По пути в школу к ней присоединялись подружки, и в класс уже вбегала дружная весёлая стайка щебетавших, как воробушки, девчонок. Им было без причины весело. Жизнь вырывалась из них на волю, как цветы из невзрачных почек, навстречу весне и солнцу.
      По дороге в школу Рите вдруг ужасно захотелось пить, они обратили внимание на ларёк, где крупными буквами на листке бумаги было написано: «МЕДОВУХА».
       – Я сейчас, девчонки, подождите, – и она побежала к ларьку. Протянула денежку тётеньке в окошке. Та налила ей поллитровую баночку. Медовуха была такая вкусная, что Рита, не отрываясь, выпила всю банку до донышка.
      Ритина мама работала в той же школе, где и училась дочка, но в старших классах. Рите было стыдно перед подругами, когда мама пыталась дать ей денег на буфет. Она сердилась и убегала с неизменной фразой – «Я сыта!». Девчонки посмеивались над ней и звали её «я сыта». Мама переживала, прекрасно зная, что безалаберная дочка забывает поесть. Еда плесневела и выбрасывалась, ведь холодильников тогда ещё не было.
      Но вернёмся к тому дню, когда она с таким удовольствием отведала медовухи. Уже на первом уроке учительница заметила странное поведение девочки. С ней творилось что-то невообразимое. Едва дождавшись звонка, она поспешила в учительскую. Увидев Елену Андреевну, она, как можно деликатнее, постаралась сообщить ей неприятную новость. Услышав, что с дочкой случилось что-то нехорошее, Елена Андреевна испугалась не на шутку. Ведь от Риты можно ждать чего угодно.
      Учителя, которые были в учительской и невольно слышали их разговор, побежали в класс, где училась Рита. Их глазам предстала странная картина. Девочка, растрёпанная и красная, кривлялась и, смеясь без остановки, валилась на парту, безуспешно пытаясь подняться. Они стали спрашивать её, что случилось. Но та только смотрела мимо них мутными, невидящими глазами и продолжала смеяться, размазывая слёзы по щекам. Учителя были в ужасе. Что делать… девочка сошла с ума. Стали расспрашивать подружек. Те, тоже смертельно перепуганные, рассказали, что, как обычно, они шли в школу, потом Рита выпила медовуху, и они пришли в класс. А на уроке ей стало плохо. Вот и всё. Учителя, зажимая рот от смеха, побежали в учительскую.
      Пьяную пионерку, со съехавшим на бок галстуком, повели в медпункт и, уложив на топчан, оставили отсыпаться.   
      Директриса всю ночь не спала. Её чуть не хватил удар. Сталинские страшные времена, а тут пьяная пионерка на уроке, да ещё дочка учительницы… Какой пример для детей? Но всё обошлось, детям сказали, что Рита заболела и скоро они обо всём забыли.
      В четвёртом классе Рита «влюбилась» в Толика Черепахина. Он был такой симпатичный, правда, тихий и скучный троечник, в детских забавах участия не принимал, а пассивно наблюдал за их вознёй. Троечники бывают разные: одни –  оттого, что не могут осилить учёбу и, хотя некоторые добросовестно зубрят, это не очень помогает. Другие становятся троечниками из-за непреодолимой лени, а третьи из-за того, что у них много более интересных дел. Рита относилась к третьим. Ей всё было интересно и всё хотелось испробовать. Взрослые, не понимая её, принимали это за проказы. Отчасти они были правы, ведь она любила и пошутить, и подурачиться. То ей придёт в голову идея прилепить себе нос из пластилина и сидеть с невозмутимым видом, слушая учителя. То, повесив на доску карту, она не сядет на место, как положено, а станет выделывать из-под неё всяческие выкрутасы ногами. А когда мальчишки разбили стекло в окне, выходящем на козырёк, она вылезла на него и стала танцевать. А в соседнем девятом классе была контрольная по математике. Обычно ученикам не до веселья. И наша проказница решила их немного повеселить. Учитель не мог понять в чём дело. Класс покатывался со смеху. Только он начинал писать вариант на доске, как веселье начиналось снова.
      И тут он увидел безобразничающую девчонку на козырьке. Конечно же, это была наша героиня.
      Говорят, что «любовь не картошка, не выбросишь в окошко», и на уроках влюблённая в Толика Черепанова Рита, не слушая учителя, всё смотрела на него, сама не зная почему.
      «Какие же у него красивые губы, а какие глаза…»
      Когда Толика вызывали к доске и он стоял жалкий, смущённый и ожидал подсказки от товарищей, она начинала ёрзать на парте, но помочь не могла… сама не знала.
      Скоро Толик стал ей неинтересен, и она стала придирчиво рассматривать мальчишек. В кого бы ей влюбиться?
      – Федичкина, к доске! – как всегда не вовремя прерывал размышления голос учителя.
      Что может быть неприятнее, когда ты знаешь, что ничего-то не знаешь? Ах, если бы она могла сейчас провалиться сквозь землю… но нет! Приходится медленно тащиться к доске в надежде, что пока дойдёшь, зазвенит звонок и ты будешь спасена.
      Чтобы развлечь учеников, директриса решила устроить тематический бал-маскарад. Ученикам предлагалось приходить в костюмах литературных героев. Рита стала судорожно придумывать какой-нибудь оригинальный костюм. Шить его было некому, и она решила, что наденет шаровары, в которых ходила на физкультуру, и балетную пачку. Такого костюма, подумала она, уж точно ни у кого не будет.
      Директор школы встречала учеников у входа в зал. Увидев такое нелепое сооружение, она удивлённо спросила:
      – Федичкина, а это что такое?
На что озорница бойко ответила:
      – Это «Облако в штанах»! по Маяковскому.
      Директриса лишилась слов.
      Училась Рита плохо, потому что на уроки времени ей не хватало. Главным виновником этого было её неодолимое влечение к чтению, в ущерб всему остальному. Читая мировые шедевры, она забывала обо всём на свете… Забывала поесть, забывала сделать домашнее задание, забывала выполнить мамины поручения, хотя всегда бодро обещала: «Хорошо, мамочка».
      Кончалось это обычно плохо. Усталая мама вечером, она работала в две смены, возвращаясь с работы, ожидала очередного «проступка». А ведь Рита всегда хотела сделать что-нибудь хорошее, надеясь, что мама похвалит её.
      При всей занятости, у неё всегда находилось время на что-нибудь интересное. К примеру: читает она книгу «Легенда об Уленшпигеле». Невозможно остаться равнодушной, и фраза «пепел Клааса стучит в моё сердце» преследует, отвлекает от занятий, уносит в другие, далёкие времена, и она уже чувствует дыхание того времени. Она представляет себя путником, идущим по пыльной дороге к харчевне, мечтающем о кружке эля и зажаренной на вертеле дичи.
      Тут она вспоминает, что на рынке продаётся конина. Чем вам не дичь? И она бежит договариваться с Галкой Лухаер, чтобы утром, до занятий, сходить на рынок. Мама рано уходила в школу, а они учились во вторую смену. У Галки ничего нельзя было делать. Бдительная бабушка строго следила за внучкой, а Рита была весь день предоставлена самой себе и занималась чем хотела.   
      Сказано – сделано. Купили конины, затопили печку, чтобы зажарить её на углях. Вот уже аппетитно запахло жареным. Они нетерпеливо глотали слюнки, глядя в открытую дверцу на шкворчащие куски мяса, как вдруг дверь открывается и входит мама, забывшая дома пачку ученических тетрадей.
      – Чем это у вас так пахнет? – на бегу спрашивает она перепуганных девчонок. Те, онемев, застыли на месте преступления, успев только захлопнуть дверцу печки. Елена Андреевна, схватив тетради, убегает, не дожидаясь ответа.
      – Ох, – разом выдыхают они, – пронесло.
      Зато с каким аппетитом ели они дичь! Ритина собака Чарли вполне разделяла их восторг.
      А в другой раз закормленная бабушкиными котлетками Галка с большим аппетитом уплетала «похлёбку». Такого блюда у бабушки не было. Это был собачий суп, и они его съели. Пришлось готовить новый, так как Чарли с недоумением смотрел, как они уплетали его еду.
      Круг желающих приобщиться к их затеям увеличивался. И вот уже несколько подружек напросились попробовать бурятский чай, сваренный с солью и жиром. Смешав ингредиенты, хозяйка разлила дымящийся напиток по чашкам. Вид этого варева не внушал доверия, но любопытство взяло своё, и они решились попробовать. Ну что тут можно сказать?..
      Правда, это не остановило неутомимый Ритин энтузиазм. В следующий раз она решила провести эксперимент с табаком. Елена Андреевна в военные годы стала курить, чтобы притупить чувство голода. Привычка осталась, и дома всегда были папиросы. Рита нашла пачку папирос «Казбек» с лихим всадником на крышке коробки. Девочки выпотрошили все папиросы и, взяв из кучки по щепотке табака, попробовали его жевать, как было написано в книге про золотодобытчиков. Табак оказался горьким как хина! Они выплёвывали его, полоскали рот водой и удивлялись, как можно жевать такую гадость? Но сдаваться было ещё рано, и Рита предложила заварить табачок кипятком. Заварили, дали постоять. Вся компания с нетерпением ожидала конца процедуры. Затем они слили жёлтую вонючую жидкость, промыли и, как делали в средней Азии, положили табак за щеку. Что и говорить… опыт провалился. У них, наверное, табак другой, предположили они.
      Несмотря на провал «операции», энтузиазм у Риты не пропал.
      Последнее её приключение в этом учебном году было менее безобидным.
      В один прекрасный солнечный декабрьский денёк, когда на речке уже появился лёд, Рита уговорила Машку пойти в школу не по дороге, как обычно, а совершить путешествие по замёрзшей реке. Речка была мелкой, так что бояться им нечего. Машка с неохотой поддалась уговорам, но сказала, что пойдёт второй. И подружки весело зашагали, болтая и веселясь всю дорогу. Вот уже и школа видна. Вдруг раздался треск, и лёд проломился у Риты под ногами. Стараясь выбраться, она барахталась в холодной воде. Хорошо, что здесь было неглубоко и Машка помогла ей выбраться. Воду из валенок вылили и молча пошли в школу.
      Школа японская, классы отапливались «буржуйкой», но тепла не хватало, и дети сидели на уроках в валенках… только в сухих, а не в мокрых, как она. Но отпроситься Рита побоялась: спросят почему, а что она скажет? Так и просидела все уроки. Она заболела и долго не ходила в школу. На какое-то время утихомирилась. Но надолго ли?
      Ах, пора бесшабашного детства – ты, как облачко, бесследно исчезнешь, растаешь. Только что оно было – и нет его. Разве что случайно что-нибудь напомнит нам о минувшем.
      И всё же… всё мимолётное – вечно.
 
 
                Глава 15
                Пионерское лето
               
      Рита проснулась от луча солнца, щекотавшего её веки. Но глаза никак не хотели открываться. Тёплый лучик солнца нежно касался лица, и она, сама не зная почему, улыбалась. В комнате, где стояли кровати со спящими девочками, было непривычно тихо, только воробей настойчивым чириканьем нарушал чуткую тишину.
      Вдруг резкий звук пионерского горна заставил её вздрогнуть и не только открыть глаза, но и вскочить с постели. Она ещё не успела привыкнуть к таким побудкам и каждый раз пугалась от неожиданности.
      На кроватях зашевелились, зевая и потягиваясь, ещё сонные девчонки. Но не прошло и минуты, как в палате поднялась суматоха. Нужно было успеть одеться, заправить койку и заплестись тем, у кого были косы, чтобы не опоздать на утреннюю линейку к поднятию флага. Это вам не дома у мамочки!
      Риту за активный характер ребята выбрали председателем отряда. Это её очень огорчило: она не любила командовать и подавать пример другим. Ей нравились свобода и придумывание всяких приключений, что неизменно приводило к всяческим неприятностям.
      Так и случилось. В первый же день на утренней линейке, когда она вышла, чтобы отрапортовать старшей пионервожатой, обнаружилось, что платье на ней надето наизнанку.
      Мама ей сшила новое шёлковое платье, забыла обметать швы, и они обтрепались. Второпях она надела его наизнанку. И теперь она стояла перед флагом, на глазах у всего лагеря, красная и опозоренная.
      В нестройных рядах пионеров то тут, то там стали раздаваться смешки, и она в слезах, с позором убежала с линейки. Целый день она не выходила из спальни. Даже в столовую подругам не удалось уговорить её пойти. Пришлось принести еду с собой в палату. И, глотая котлеты со слезами, она обещала убежать в лес, чтобы никто её больше не видел. Ей было невыносимо стыдно, особенно из-за того, что её позор видел Женька, который ей очень нравился.
      А Женька был скромный умный мальчик и о девочках ещё не думал. На другой день Рита увидела, что вместо неё на утренней линейке салют отдавал и рапортовал старшей пионервожатой Женька – серьёзный и ответственный мальчик, поставивший точку на её пионерской карьере. Этот случай подтвердил её правильное решение – никогда не браться не за своё дело. Позже, когда придёт время вступать в комсомол, она откажется, не поддаваясь ни на какие уговоры.
      Несмотря на её переживания, бурная жизнь пионерлагеря продолжалась.
      Лагерь их был расположен в живописном месте, у подножия сопки, заросшей непроходимым лесом, куда выходить им строго запрещалось.
      И всё же случилось несчастье. Два мальчика, Саша и Егор, решили убежать после отбоя, обнаружив лазейку в заборе. Ведь известно, что запретный плод сладок, но… Но не в этот раз. Мальчишки заблудились. Друзья не хотели их выдавать и молчали. И только утром обнаружилось их отсутствие. Поднялась страшная паника, все мероприятия отменили. Притихшие дети собирались кучками, обсуждая случившееся. Друзей по одному вызывали к начальнику лагеря Валентине Ильиничне и подолгу расспрашивали о пропавших товарищах. Тех нашли только к вечеру, перепуганных до смерти. Выглядели они плохо, и их отправили в больницу.
      А утром пришла страшная весть – Егор умер. Оказалось, что, проголодавшись, они нашли растение, похожее на морковь. Саша откусил и выплюнул, а Егор немного пожевал и тоже выплюнул, но немного проглотил. Это и решило его участь.
      После этого всем детям строго-настрого было запрещено брать в рот любую травинку.
      Но говорят, что беда не приходит одна: «пришла беда – отворяй ворота!». Так и случилось.
      Погода стояла прекрасная. Чуть ли не каждый день солнышко радовало детей, и его лучи зажигали зелёным пламенем соседние сопки. Трава росла как на дрожжах. Установилась настоящая, звенящая комариным писком жара. Лопухи у забора были величиной с зонты. Мальчишки с трудом перерезали стекляшкой высокие могучие стебли, ходили под лопухами, как Робинзон Крузо на своём необитаемом острове. Девочки собирали для школы гербарий, а мальчишки мастерили самолёты. По вечерам, после линейки, все собирались у костра и пели пионерские песни.
      Искры взлетали к звёздам и терялись среди них. Насыщенный пряными ароматами воздух летал на бесшумных крыльях, относя жиденький дымок гаснущего костра в сторону дороги.
      На душе у Риты было смутно, она ощущала неведомую тоску. Сердцу словно чего-то или кого-то не хватало. И среди компании поющих и беспечных подруг она чувствовала себя одинокой и никому не нужной под этим небом. Отчего-то сжимало горло и хотелось плакать.
      Но вот звучал отбой, и они, переговариваясь, шли чистить зубы и ложиться спать. Надышавшись и набегавшись за день, они засыпали мгновенно, едва только голова касалась подушки.
      Все воспитатели и пионервожатые были молодые, весёлые и добрые. Но особенно всем ребятам нравилась молоденькая пионервожатая второго отряда Надя. В лагере она была самая красивая. У неё были каштановые вьющиеся кольцами волосы, на зависть всем девчонкам.
      Вот в эту красавицу, как на беду, и влюбился шофёр Пашка. Все, и даже дети, звали его Пашка. Да как влюбился! Но она к нему была совершенно равнодушна, относилась по-товарищески. Весь лагерь следил за драматической любовью, происходящей у них на глазах. Но однажды лагерь облетела страшная весть – Пашка застрелился. Да ещё как: сунув ствол в рот, он разнёс голову.
      Стоит ли удивляться, что все разговоры были только на одну тему. Лагерь напоминал растревоженный муравейник. Взрослые бегали с озабоченными лицами, дети собирались кучками, обсуждая происшествие, а «виновница» трагедии билась в истерике, и каждый считал своим долгом утешать её, спасая от отчаянья. Она рыдала и твердила, что не хочет жить, что не сможет теперь спать, потому что Пашка как живой стоит у неё перед глазами. Дети, которые, конечно не видели убитого шофёра, каждый день рассказывали что-нибудь новое о случившемся друг другу, снабжая рассказ новыми жуткими подробностями, чтобы посильней пугать девчонок. Дошло до родителей, и те стали забирать своих чад домой. Два таких страшных случая за одну смену – это уж слишком!
      А в это время моего брата Олега назначили на должность директора бумкомбината. Ему выделили двухкомнатную квартиру в новом доме в самом центре города.
      Леночка подрастала. Она была очень симпатичная девчушка с русалочьими глазами, ни в отца – черноглазого брюнета, ни в мать – кареглазую шатенку. Больше всего Леночка была похожа на бабушку Елену Андреевну.
      Однажды Рита взяла её погулять в парк, куда они отправились с подружками. Катались на качелях, ели мороженое, гуляли, веселились. Леночка была счастлива. А когда вернулись домой, оказалось, что она в кровь натёрла пятки. Рита ужасно переживала. Странно, что малышка не жаловалась. Возможно, она боялась, что её отведут домой?
      У Алика и Дины появилось много новых друзей, их дом славился хлебосольством. Хозяин был весёлый и гостеприимный, а жена – прекрасная хозяйка. В доме пахло пирогами и звучала музыка. Без конца крутили пластинки с песнями Клавдии Шульженко, Петра Лещенко, Вадима Козина и других популярных в то время певцов.
      Гости ели, пили, веселились и… кое-кто из дам поглядывал на молодого, симпатичного хозяина. Как ни странно, но подругу Дины, тоже звали Диной, и это при том, что это имя не самое распространённое.
      В отличие от Дины-жены, Дина-подруга, была настоящей красавицей. Она это знала и всегда была в центре компании. Она была ослепительной блондинкой, большая редкость в те времена, да ещё с карими глазами и прекрасной фигурой. К тому же она ещё и пела. Вместе с Аликом они пели дуэтом, бросая друг на друга нежные, смущённые взгляды.
      У Дины-подруги был муж, военный. Очень интересный мужчина, несколько старше её, с красивой сединой на висках.
      Рита влюбилась в него, наверное, потому, что он приглашал её танцевать. Никто из гостей не обращал внимания на девочку-подростка, тихо сидящую в уголке. Сама она считала в то время себя гадким утёнком и ужасно стеснялась своих несуразных рук. По сравнению с блистательной Диной-подругой, она казалась себе дурнушкой. Из всех гостей один Александр, её муж, видимо, понимал настроение девочки. В разговоре с ней он был приятно удивлён её начитанностью и самостоятельностью суждений. А ей казалось, что он одинок и несчастен, это и сближало их.
      Если гости хвалили пение его жены, он улыбался и шутил: да, голос сильный, но противный. Никто не мог понять: то ли это шутка, то ли такой комплимент…
      Разбираться никто не собирался.
 
 
                Глава 16
                Тайфун
 
      Мир готовился к встрече Нового 1953 года.
      Остров Сахалин плыл по школьной карте, словно отважная рыбка из Японского моря в Охотское. Но школьникам было не до шуток. Они на всех парусах юности мчались к новым, неведомым берегам 1953 года.
      Был ещё ранний час. Сахалинцы сладко спали и смотрели радужные сны. А над островом уже завис, закручивая тугие безжалостные кольца, мощный тайфун. Он готовился обрушиться на беззащитный остров всей своей страшной первобытной злобой. Оба моря разом заволновались и грозно зашевелили мускулами. Глянув на небо, насторожились бывалые моряки. Рыболовецкие суда стали поспешно вытаскивать сети и уходить в более безопасные места.
      А тем временем планета Земля, как обычно, летела на всех парусах по бесконечному звёздному океану. У неё был свой строго заданный космический маршрут. Она не могла от него отклониться, и чтобы на ней ни происходило, она продолжала лететь сквозь немую черноту космоса. Одинокая и прекрасная, она стремительно неслась среди безразличных звёзд, неся на своей каменной груди хрупкую жизнь.
      Рита проснулась и, глянув в окно, ничего необычного не заметила. Сегодня в просторном спортзале у них намечается новогодний праздник. Чтобы школьники встретили Новый год с семьёй, его всегда устраивали в конце декабря.
      Рита задумала смастерить себе костюм лисы. Для этого была нужна маска лисы, её она купила заранее, главное – это хвост. Для него подойдёт мамина лиса, её пышная юбка, платочек на голову и… костюм готов.
      Праздник удался на славу. «Лисичка», чувствуя себя под маской неузнаваемой, разошлась не на шутку. Она так всех смешила, что сама директриса покатывалась со смеху.
      А между тем, в самый разгар веселья, налетел ураганный ветер и снег обрушился сплошной стеной. В такую погоду невозможно разглядеть даже рядом идущего человека. Испуганные ребята бросились в раздевалку за своей одеждой, но выйти на улицу не могли – двери школы оказались предусмотрительно заперты. На все мольбы и слёзы директор школы отвечала решительным отказом и старалась успокоить их. Учителя обзванивали родителей, чтобы те не ходили в школу за детьми, а тех, что уже прибежали, тоже не выпустили из школы. Потом все поняли, что это было самое правильное решение.
      Посовещавшись, приняли решение устроить всех на ночь в спортзале. На пол постелили все спортивные маты и верхнюю одежду. Ночь выдалась тревожной. Уснуть не давал ревущий за стенами школы ураганный ветер. Иногда доносились со стороны вокзала тревожные гудки паровоза. К утру тайфун переместился в сторону Курил. Хотя ещё мело, военные стали «пробивать» вездеходами проходы по дорогам.
      В эту ночь замело много людей, и в городе был траур. Но в девятой школе не пострадал ни один человек.
      К полудню ветер совсем успокоился и даже иногда пробивалось сквозь тучи солнце. За детьми стали приходить перепуганные родители. С большим трудом, проделывая проходы в высоком, рыхлом снегу, появился на улицах с лопатами народ.
      Нужно было идти домой и Елене Андреевне с дочкой. Хорошо, что они жили близко от школы.
      Она попросила школьного сторожа помочь. Тот, войдя в их положение, прихватил лопату, и они, кое-как пробивая себе дорогу, дошли до места. Их низенький домик почти утонул в снегу. Из-под снежного одеяла выглядывали крыши да трубы.
      – Где ваша дверь? – спросил дядя Коля.
      – Вроде эта, – не совсем уверенно отвечала озадаченная Елена Андреевна. Она искала глазами свою трубу среди множества таких же труб. Невозможно было ориентироваться, видя неузнаваемые, облепленные снегом строения с многочисленными пристройками и сараями.
      Дядя Коля вспотел и наконец, красный и взмыленный, жахнул со всего маху по выступившей из снега двери, лопатой.
       – Ой! – раздался виноватый голос Елены Андреевны, – это не наша дверь, наша правее!
      Чертыхнувшись, дядя Коля, собирая последние силы, чтобы не опозориться перед симпатичной учительницей, сделал ещё одно героическое усилие, ориентируясь на указанную трубу.
      Наконец открыли нужную дверь в сени, и перед ними ввалилась целая гора снега. Но никто уже на неё не обращал внимания.
      Измученные они вошли в дом. Было холодно как на улице. Елена Андреевна быстренько растопила печку. Квартира за время отсутствия хозяев выхолодилась, но весёлое пламя быстро подняло не только температуру в комнате, но и настроение усталых людей.
      Разогрели еду, учительница налила рюмочку, да не одну, дяде Коле. А тот, выпив и закусив, разомлел и повеселел. В разговоре выяснилось, что он ещё и не старый вовсе. Елене Андреевне стало стыдно называть его дядя Коля. Теперь, обращаясь к нему, она говорила Николай. Подвыпивший мужичок всех этих тонкостей и не заметил. Ему было уютно и тепло в их доме, как давно уже не было. Встречая её в школе, в благодарность, он стал по-дружески одалживать у неё денег на выпивку, конечно же, без отдачи. Елена Андреевна не обижалась.
      Прошёл день, другой, и пора пришла очистить окна от снега. Буран замёл их низенький домик по крышу, и в комнатах приходилось включать свет. Рита полезла на крышу, чтобы сбросить лишнюю тяжесть, так как конёк крыши уже слегка прогнулся в центре. Она сбрасывала уже подтаявший мокрый снег вниз, стараясь не задеть лопатой провода, которые шли от дома в этом месте. Неожиданно снег «поехал», и она вместе с ним, прямо на провода. Она едва успела отбросить в сторону лопату, чтобы не пораниться, но всё же провод чиркнул руку по запястью, прорезав борозду, а ноги, разбив стекло, въехали валенками прямо к столу перед окном, где мама проверяла ученические тетрадки. Вытащив ноги из окна, Рита побежала успокоить маму, показав ей, что жива и здорова. Только на руке была белая борозда, сначала бескровная, но через минуту им уже пришлось унимать кровь. Теперь нужно было срочно решать проблему с разбитым окном.
      Уже много позже, в Москве, она, вспоминая сахалинские будни, напишет:
 
           Всё реже вспоминать я стала
           Японский домик у вокзала
           И в стылом мартовском ветру
           Крик паровоза поутру.
           Тем криком утро начиналось,
           И ночь по нишам растекалась
           Чернильной кляксой, не спеша,
           Как чья-то тёмная душа.
           «Буржуйка» весело мурлычет.
           Ей мама в пасть поленья тычет.
           Довольный чайник закипел –
           Пора к столу, чаёк поспел.
           За ненадёжною стеной
           Зима соседствует со мной.
           Она во мне нашла подругу
           И ходим в гости мы друг к другу.
 
      А любопытная пурга заглядывала в дом через проём разбитого стекла.
      Нет, без мужчины жить невозможно! Но Елена Андреевна ещё переживала расставание с Костей и ни на кого не обращала внимания, полностью погрузившись в работу.
      Коллектив школы был большой, и Елена Андреевна, присмотревшись, подружилась с завучем начальных классов Клавдией Сергеевной. Это была умная скромная женщина средних лет, живущая с престарелой мамой. Замужем она никогда не была и детей у неё не было. В школе учителя звали её Клавуся, а за глаза так звали и родители, и ученики.
      Это был добрейшей души человек. В школе все любили и ценили эту умную и образованную женщину. Жаль, что мужчины обошли стороной такой клад. Зато её доброту оценила Нина Михайловна, учитель химии. Женщина себе на уме, скучная и никому неинтересная. Она ходила словно тень: вроде и есть, но, в то же время, и нет никого. Нина Михайловна упорно копила деньги, откладывая себе на жизнь минимум, из которого она умудрялась ещё немного отложить. Как это? Да очень просто. Она умудрялась каждое воскресенье приходить в гости к Клавусе. В гостях она засиживалась на весь день, прихватив время и обеда, и ужина. Даже такой долготерпеливый человек, как Клавуся, с трудом переносила её назойливое общество.
      Чувствуя, что так можно надоесть и лишиться источника воскресного питания, Нина Михайловна безошибочно выбрала и вторую жертву. Угадайте кого? Конечно же, подругу Клавуси, Елену Андреевну, и она не прогадала. Ритина мама прекрасно готовила и по выходным пекла пирожки. Клавдия Михайловна устроилась на славу. Теперь она ходила в гости к ним по очереди. Бюджет её не пострадал, а ассортимент блюд увеличился. Даже в любую непогоду она не оставляла их в покое и ко времени обеда настойчиво стучала своей сухонькой ручкой в дверь – а вот и я. Пообедав и разомлев от тепла печки и вкусной еды, она благосклонно позволяла хозяевам развлекать её разговорами.
Мечтая о чём-то своём, могла вдруг спросить:
      – Как у вас чай получается такой вкусный?
      На что ей, едва сдерживаясь, ответят:
      – Заварки кладите побольше.
      Это, к примеру, конечно.
 
 
                Глава 17
                Судьбоносный год
 
      В школе № 9 географию, любимый Ритой предмет, преподавала Клавдия Ивановна – «Сушёная вобла», как звали её за глаза ученики. Она была непонятна им. В ней не хватало жизни. Неподвижная мимика лица и при этом глухой тихий голос, почти шёпот. На её уроках можно было спокойно заниматься чем угодно. Она никак не реагировала, продолжая вести опрос или объясняя новый материал. Но стоило ей услышать звонок, как она забирала классный журнал и быстро уходила. Внешность у неё была неприметная. Черты лица – невыразительные. Худобу ещё больше подчёркивал острый нос на желтоватом худом лице. Чем-то она напоминала мумию. Тринадцатилетним ученикам она казалась старой.
      Жила Клавдия Ивановна в том же доме, что и Елена Андреевна с дочкой. Это был старый японский дом, переделанный на русский манер. Во дворе по вечерам собирались покурить и посплетничать соседские мужчины. Они располагались на брёвнах и устраивали мужские посиделки.
      Однажды, сидя, как обычно, в дружеской компании на своём любимом месте, они с удивлением увидели незнакомого детину подозрительного вида. Тот уверенной походкой прошёл мимо них, не здороваясь, и, направившись к двери Клавдии Ивановны, без стука вошёл. Мужчина! К незамужней училке… Мужики недоумённо переглянулись. А позже выяснилось, что этот мужчина, не представившийся никому, проживает у неё без прописки, как сожитель. Скандал! И ещё выяснилось, что он недавно освободился из заключения. Больше о нём ничего узнать не удалось. Они его прозвали Бугаём, но осторожно, между собой, так, чтобы он, не дай Бог, не услышал. Она с соседями тоже не общалась, только тихо здоровалась и проходила мимо, не глядя ни на кого. Их таинственное поведение будоражило умы соседей и рождало множество самых невероятных толков.
      Новый 1953 год начался с того, что вечером, когда уже было около одиннадцати часов, жильцы, готовящиеся к встрече Нового года, услышали вдруг какие-то глухие удары и приглушённые крики. Это Клавдия Ивановна звала на помощь. Разобрать слов было невозможно. Соседи в страхе перед уголовником затаились в своих норках. Дом словно внезапно вымер. А истошные крики продолжались. Рита побежала к двери на выручку учительнице, но Елена Андреевна не пускала и говорила ей, что пусть лучше мужчины её спасают, куда ей, девчонке, но дочь всё же вырвалась и выскочила в коридор. Лампочка в коридоре не горела, и в полутьме она увидела стоящего перед дверью географички нетрезвого Бугая с топором в руке, которым тот бил по двери.
      Рита плохо помнила, как всё было. Ноги у неё тряслись, но она, собрав всё своё мужество, спокойно и вежливо попросила его успокоиться и коснулась его руки, держащей топор. И, на удивление, он как-то сразу обмяк и опустил топор. Он словно отрезвел. Не сказав ни слова, выскочил на улицу.
      Мама устроила ей взбучку, перепуганная и рассерженная её непослушанием. А Клавдия Ивановна простила своего возлюбленного, и странная парочка помирилась, как ни в чём не бывало.
      А Бугай, встретив Елену Андреевну во дворе, подошёл к ней и пожал руку.
      – Рита – человек, – и пошёл дальше.
      С тех пор он уважительно здоровался с Ритой за руку, презрительно поглядывая на куривших мужиков.
      Исчез он так же внезапно, как и появился. И только дверь с зарубками от его топора напоминала о случившемся, продолжая хранить их тайну.
      Через некоторое время так же, ни с кем не попрощавшись, уехала и Клавдия Ивановна.
      А между тем в жизни Ритиного брата произошли некоторые перемены. С того времени, как его повысили на работе в должности, он словно стал старше и серьёзней. Теперь его уважительно звали по имени-отчеству Олегом Александровичем.
      Роман с Диной-подругой всё ещё продолжался. Елена Андреевна говорила и с ним, и с невесткой, переживая за их семью.
      – Как ты можешь продолжать дружить с ней?
      – Пусть общаются, – спокойно отвечала та, – это у него ненадолго. Просто у него влюбчивый характер.
      – А как её муж смотрит на это?
      – Он говорит, что она всю жизнь ему изменяла. Ведь он старше её и знал, на что шёл.
      Несмотря ни на что, он её очень любил, и она его тоже. Поди разберись. Чужая жизнь – потёмки…
      Время само поставило точку в их отношениях с Олегом. Александр, муж любовницы Олега, улетел на три недели в Москву. Накупив жене подарков, он возвращался домой в предвкушении встречи с женой. Он надеялся, что её увлечение пройдёт и всё будет как прежде. Но встреча с женой не состоялась. Самолёт разбился, не долетев до аэродрома восемьсот метров, зацепившись в густом тумане за сопку. Все пассажиры погибли.
      Теперь уже вдова Александра словно очнулась. Она очень изменилась, потускнела и потеряла интерес к жизни. Замуж она больше не вышла, оплакивая своего замечательного мужа, которого недолюбила. Ни Дина, ни Олег больше с ней не встречались.
      Пришла весна. Начало марта, как обычно, несмотря на зимнюю погоду, принесло людям весеннее настроение. Март на Сахалине – самый вьюжный месяц. А третьего марта оглушительная новость застала всех врасплох – умер Сталин. Для большинства людей это было настоящей катастрофой.
      – Как мы теперь будем жить? – спрашивали друг друга женщины, утирая слёзы, и сокрушённо качали головой. Было такое ощущение, что народ верил в бессмертие или, по крайней мере, в долголетие, пусть и немолодого грузина. И потому смерть вождя казалась неправдоподобной и чудовищной.
      Отплакав своё, люди стали постепенно успокаиваться и учиться жить без «отца народов». А в скором времени состоялся XX съезд КПСС… Хотя многие сердца тех, кто шёл на смерть с его именем на губах, сохранили верность вождю до конца своей жизни. Хотя, как там сказано в Библии? «Не сотвори себе кумира».
      Ничто не вечно под луной, коль даже сама планета Земля время от времени меняет угол наклона своей оси, вызывая этим грандиозные катаклизмы. Так и «история», что пишется людьми, способна менять свою точку зрения, вызывая смятение в человеческих душах.
      А жизнь себе идёт: деревья растут, старики умирают, события сменяют друг друга. Дети взрослели, обретали своё мнение и свой, особый, взгляд на происходящее. Правда, никого их мнение не интересовало.
      В девятом классе Рита заинтересовалась Ваней Берёзкиным. Правда, один глаз у него был стеклянный и неподвижный – это результат химических опытов, проводимых любознательным мальчиком в домашних условиях.
      Берёзкин был самым умным учеником в школе. Его уважали и считались с его мнением даже учителя. Это был, что называется, самородок, мальчишка из простой бедной семьи. Его родители с трудом одолели семилетку.
      Он обладал блестящим умом. Светловолосый с голубыми родниковыми глазами, он не был, что называется, героем её романа. Ей больше нравились тёмненькие с карими глазами. Но его интеллект, его кругозор были ей интересны и вызывали симпатию.
      Он же влюбился в неё, прекрасно понимая, что на взаимность ему рассчитывать не стоит. Он был умён и рассудителен, чтобы не ревновать её к своему лучшему другу Володьке Сургучёву, которому, он знал, она нравилась. Но если Берёзкин вёл себя открыто и честно, то Сургучёв тщательно скрывал свои чувства.
      Рита догадывалась, что она нравится Володе. Неуклюжие мальчишеские ухаживания проявлялись, когда он то засунет сосульку ей за шиворот, то привяжет косу за ленточку к парте, то толкнёт, словно невзначай, на перемене… Этих дурацких поступков для девчонок того времени было вполне достаточно. По учёбе он шёл вторым номером после Берёзкина, тоже получая одни пятёрки. И всё же Берёзкин был недосягаем.
      Сургучёв нравился многим девочкам. Они строили ему глазки, обращались по поводу учёбы за помощью, вплетали в косы кокетливые бантики, но списывать он давал только Федичкиной. В душе Рита этим гордилась, но вида не подавала. Домой из школы они возвращались втроём: Ваня её провожал, а Володя шёл с ними «за компанию».
      А Рита страдала, Сургучёв ей всё больше начинал нравиться, но она не понимала, как он относится к ней. Кроме переглядок и шуточек, пару раз он, как бы случайно, встречался с ней по дороге в школу или из школы. Когда они шли рядом, их локти иногда касались друг друга, и ток пробивал до пяток.
      Однажды, как бы между прочим, он спросил её о нашумевшем фильме, видела ли она его? И, узнав, что нет, предложил завтра сходить вместе. Она ликовала – наконец-то, настоящее свидание! Но Ритина подруга Машка, с которой она поделилась секретом, отговорила её, аргументируя это простым чувством гордости. Стоит ли идти на свидание по первому же предложению? А потом он станет хвастать перед другими. И Рита, нехотя согласившись, пошла с ней по противоположной стороне улицы, следя за ничего не подозревающим Володей, идущим к назначенному месту.
      Они с Машкой смеялись, а в душе у Риты стояли слёзы. Но она стеснялась Маши, понимая, что та её осудит, если она пойдёт на встречу. В то время она ещё не знала, что подруга просто ревнует её.
      Время их школьной жизни подходило к концу. И вот прозвенел последний звонок. Они выпорхнут из школьных стен в самостоятельную жизнь. Какое прекрасное, какое трогательно-печальное время. Каждый из них понимал, что эта вешняя пора юности вот-вот закончится и её уже никто и никогда не вернёт.
      Настало время готовиться к выпускному вечеру. Все девчонки были заняты шитьём платьев. Они обменивались между собой журналами мод, выкройками и хвастались купленной тканью. В общем, голова шла кругом!
      Мама, стараясь сделать этот праздник незабываемым, сшила для дочери красивое платье из тафты с заниженным фонариком и юбкой «солнце».
      Волосы у Риты были самые красивые в классе. Правда, коса была толще у Галки Лухаер, но медовый цвет волос и пышность у Риты были вне конкуренции.
      И вот настал самый волнующий, неповторимый день. Сегодня они уже не школьники. Строгие костюмы у мальчиков и нарядные платья на девочках. И те, и другие чувствуют себя уже не детьми, а молодыми взрослыми людьми. Удивительно непривычное ощущение!
      Заиграла музыка, и мальчики, осмелев, стали приглашать подруг. Рита ждала, что вот теперь-то Володя пригласит её, и они, может быть, объяснятся. Сердце, взволнованное ожиданием, билось как сумасшедшее под рукой. Но нет… он стоял в сторонке с ребятами, о чём-то беспечно болтая и смеясь, иногда, лишь украдкой, поглядывая на неё.
      К ней подошёл Ваня, и они закружились в вальсе. Потом он предложил выйти охладиться в коридор. Там, у школьного запылённого за зиму окна, через которое мир казался слегка затуманенным, и произошёл их первый и вполне серьёзный разговор.
      – Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь? – сдерживая волнение, тихо спросил Ваня.
      – Знаю, – так же тихо ответила Рита.
      А ему показалось, что печальное эхо вернулось к нему. Они стояли рядом, возможно, в последний раз, и молча смотрели в туманное окно. Оба стояли взволнованные этой последней прощальной сценой, а мимо проходили их товарищи-одноклассники. Они не подозревали о накале чувств, переполнявших молодых людей в эти минуты.
      – Ты будешь с ним несчастна, – проговорил он охрипшим голосом, – я его друг и хорошо его знаю. Поверь мне…
      Она разрыдалась и, не попрощавшись, убежала домой.
      С востока медленно, с упрямой настойчивостью, приближались, как стадо буйволов, тёмные косматые тучи. Пока же над миром висела ослепительная луна.
      Запыхавшись, Рита вбежала в комнату и, не включая света, прижалась горячим лбом к холодному стеклу. По её лицу текли слёзы. Вдруг стукнула под порывом ветра распахнувшаяся дверь…
      Рита схватила карандаш и на тетрадном листке стала писать:
 
           Луна и ночь.
           Вздох старой липы.
           Звук распахнувшейся двери
           И шум дождя, и ветра всхлипы.
           Боль одиночества внутри…
           И лоб горячий в стёкла впаян,
           И брови горем сведены…
           Когда любимым ты оставлен,
           Тебе уже не до луны!
 
      Так закончилась её школьная жизнь на печальной ноте.   
      Володю Сургучёва она не увидит ещё три года. Он уехал в Москву, где и поступил в Московский электротехнический институт связи, МЭИС. А с Ваней Берёзкиным они никогда больше не встретились. Он уехал в Ленинград и следы его затерялись. Вспоминал ли он её, свою первую школьную любовь? Но она не забыла его и помнила его прощальные слова до конца жизни.
      Он оказался прав.
 
 
                Глава 18
                После бала
 
      После выпускного бала школьные друзья и подруги разъехались кто куда. Даже те ребята, которые остались в городе, общались всё реже и реже.
      Володя уехал. Что ж, с глаз долой – из сердца вон.
      Одноклассников размело ветром судьбы по стране и по жизни. Впервые настоящее расставание с дорогими сердцу людьми показало Рите значимость другого человека в твоей жизни. Раньше она и не догадывалась, что Ваня Берёзкин, уехавший теперь в Ленинград, или Галка Лухаер, завтра уезжавшая во Владивосток, так ей дороги. Как она теперь будет без них, с кем поделится и печалью, и радостью? Поезд, везущий их по жизни, отошёл от станции «Школа» и, набирая скорость, увозил каждого из них в туманное и неизвестное «далёко».
      Итак, школьные годы остались позади со всеми своими радостями и бедами. Нужно начинать новую жизнь.
      Рита сдала вступительные экзамены в Южно-Сахалинский педагогический институт на факультет географии и биологии. Она не стремилась стать учителем, но в городе был всего один институт.
      И всё же, с волнением и радостью, она нашла себя в списке поступивших: Федичкина Генриетта Константиновна.
      Отныне её снова будут звать Генриеттой соответственно документам. Значит, пришло время вернуть своё паспортное имя. В прошлом осталась не только школа, но и девочка, которую звали Рита. Теперь так её звали только самые близкие, по привычке.
      Волнения, сдача экзаменов, ожидание списка поступивших в вуз остались позади. До первого сентября можно было отдохнуть перед занятиями, но она решила устроиться на временную работу лаборанткой на кондитерской фабрике.
      Первое, что бросилось ей в глаза, когда она впервые вошла в цех, это бегущие конвейеры с шоколадными конфетами. Можно было протянуть руку и взять любую, но никто этого не делал, а она стеснялась. Позже, во время обеденного перерыва, она поняла, что работницы видеть сладкое не могут. В этом она убедилась, увидев на общем столе варёную картошку, лук, селёдку, солёные огурчики и чёрный хлеб. Хитро подмигнув, женщины, понимающе улыбаясь, положили перед её тарелкой большой бесформенный кусок шоколада и кучку разных конфет, добавив к этому богатству шоколадное печенье «Суворовское», самое вкусное и любимое. У неё перехватило дыхание от восторга.
      – Ешь сколько влезет, только домой брать нельзя.
      А как ей хотелось угостить маму!
      И на первые заработанные деньги она накупила разных конфет и устроила дома праздник. Но скоро её и саму стало мутить от одного запаха ванили, и в обеденный перерыв она, вместе со всеми, предпочитала селёдку и солёные огурцы, а на сладости уже смотреть не хотелось.
      Скоро вышла из отпуска женщина, которую она временно замещала, и Генриетте пришлось искать новую работу. Долго отдыхать не пришлось. Вскоре она прочла объявление с приглашением на временную работу в детский сад. Обрадовавшись, она поспешила оформить документы.
      Детский сад был расположен у подножия сопки рядом с парком. Она должна была выйти во вторую смену. Но, горя от нетерпения, она пришла гораздо раньше. Дети спокойно гуляли на склоне горы, а их пожилая воспитательница безучастно стояла в сторонке. Ребятне хотелось побегать, и Генриетта предложила поиграть с ними в догонялки, да так увлеклась, что на склоне со всего разбега споткнулась о корень дерева и полетела на камни. Когда она очнулась, то увидела, что вокруг неё стояли дети и воспитательница. Из разбитой коленки выглядывала, белея, коленная чашечка. Половина лица была в крови. На носу глубокая борозда от удара о камень. Дети окружили её и, переживая, утешали как могли. Вызвали скорую помощь и её отвезли в больницу. Молодой врач, зашивавший колено и обрабатывавший лицо, посмеиваясь, заметил, что первый раз в жизни видит, чтобы взрослый человек мог так упасть. Ей выписали больничный лист и на две недели запретили вставать с постели. Но больничный был опротестован, так как несчастье случилось за час до официального начала рабочего дня. Так печально закончились её попытки заработать денег.
      А лето уже подходило к концу. Первые два самостоятельных шага оказались слишком коротенькими и не совсем удачными. Зато они показали ей, что взрослая жизнь отличается от прежней ответственностью перед самой собой.
      Что ж, как говорится, первый блин – комом.
 
 
                Глава 19
                Все «на картошку!»
 
      Вот и пришло время поближе познакомиться с нашей героиней как с личностью. Ведь отныне ей предстоит самой отвечать за свои решения и поступки. А пока она воспринимала жизнь через призму прочитанных книг, а для того, чтобы понимать реальность, ей ещё предстоит совершить немало жизненных ошибок. Впрочем, кто знает, может, то, что мы принимаем за ошибки, и есть перст судьбы? Поступи мы иначе – и картина будущей жизни изменится до неузнаваемости.
      Для начала рассмотрим нашу героиню с пристрастием. Пока что это ещё несформировавшаяся личность. Этакая романтическая Ундина. Романтичная и доверчивая, в то же время обладающая немецкой рассудочностью с полынной горчинкой горячей казачьей крови. Такая гремучая смесь неизменно притягивала и интриговала. По тому ли или по другой причине у Генриетты не было недостатка в поклонниках.
      Сама она не понимала сложности своего характера.
      – Хорошо, мамочка! – неизменно отвечала на мамины увещевания. Но при этом получалось обычно какое-нибудь недоразумение, от которого, в первую очередь, страдала она сама. Наверное, по причине того, что была большая фантазёрка и выдумщица, весёлая и жизнерадостная.
      Постоянная муштра в школе и критическое отношение близких, «во благо ей же самой», сыграли свою роль, и она привыкла в любом случае искать в себе недостатки, не видя и не ценя того хорошего, что было заложено природой и требовало дальнейшего развития. Впрочем, это было проблемой целого поколения тех лет.
      Стремление к независимости и самостоятельности, постоянно сдерживаемое и подавляемое школьной педагогикой, привело к развитию выдержки и терпения. Но молодость брала «своё» и, едва лишь выпорхнув из школьных стен, девчонки кинулись принимать срочные меры, чтобы наверстать упущенное.
      Генриетта от природы была кокеткой и первым делом сделала маникюр. Следующим шагом, глядя на подруг, было решено отрезать косы и сделать модную стрижку.
      Елена Андреевна была в отчаянии. Она уговаривала дочь не торопиться, но все её старания не увенчались успехом.
      Девочки отрезали косы как напоминание о школьном надоевшем детстве. В конце концов мама уступила, и они обратились к мастеру по модельным стрижкам. Подошёл молодой симпатичный мужчина. Расчесав косы и проведя рукой по золотому волнистому водопаду, он отказался стричь такую красоту, да ещё и упрекнул маму в потворстве глупой девчонке. Так они и ушли ни с чем.
      Лето кончалось. По ночам уже становилось прохладно. Ласковый август подходил к концу, и в шорохе листьев уже слышались грустные нотки. Лес стал звучать совсем по-другому.
      И вот наступило первое сентября. Отдохнувшие за лето новоиспечённые студенты, волнуясь, собрались в актовом зале и с интересом разглядывали друг друга. Ведь отныне они будут связаны на целых четыре года общей студенческой жизнью. Но вот шумок стих и на сцену поднялся декан. Импозантный брюнет средних лет. Он оглядел их весёлым отеческим взглядом, с интересом всматриваясь в незнакомые лица.
      Первым делом он сердечно поздравил их, подчеркнув, что теперь они уже не школьники, а взрослые ответственные молодые люди.
      – Это самая интересная и счастливая пора вашей жизни, – продолжал он, – время учёбы пролетит быстро, и вы будете вспоминать эти неповторимые годы с грустной улыбкой, как теперь вспоминаю я.
      Молодёжь ловила каждое слово, декан сумел тронуть их сердца. Но в конце своей речи он неожиданно обрушил ушат холодной воды, объявив, что сентябрь они проведут в колхозе.
     – У нашего института есть замечательная традиция, – продолжал он, – помогать сельским труженикам убирать урожай картофеля.
      Настроение у студентов резко упало. Что это? Вместо института они проведут этот первый, незабываемый месяц в колхозе, роясь в холодной земле?
      Поначалу для неё было непривычно, что теперь её все звали Генриеттой. Значит, прошлое с ней распрощалось и нет больше той девочки Риты.
      Первое время она очень тосковала по своим школьным подружкам, особенно по Галке Лухаер. Но та уехала во Владивосток и поступила там в технический вуз. Галка была самой близкой подругой, той самой, с которой они варили бурятский чай, пробовали жевать табак, жарили в печке дичь из конины и делились своими маленькими тайнами, казавшимися им тогда такими важными.
      Галя была приёмной дочерью у бездетной пары. Её новые родители, взамен прежних алкоголиков, были замечательными людьми. Ей тогда было три годика, и она ничего не помнила. Родители её очень любили и старались, чтобы дочка ни в чём не нуждалась: захотела учиться музыке – вот тебе пианино, захотела капроновую блузку (мечта всех девчонок), пожалуйста. И где только раздобыли? Обрезки капрона от Галкиной блузки достались Рите на бантики. Галка была лучшей ученицей среди девочек. Какое-то время они с Ритой ходили в музыкальную школу, но бросили её, когда их любимый педагог Вера Петровна серьёзно и надолго заболела. Теперь всё это осталось в прошлом и казалось таким далёким…
      А сейчас нужно идти домой и собрать к завтрашнему дню необходимые вещи для поездки в колхоз. Не забыть взять с собой что-нибудь почитать.
      Отправление автобусов назначили на девять утра. С нехитрым багажом они сели в холодные автобусы и с песнями тронулись в путь. Всегда есть ребята, которые знают множество разных песен, в том числе и студенческих, большинство слышали их впервые.
      Поселили новых «работников» в овощехранилище, поставив там для них узкие солдатские койки. День дали им на обустройство.
      Работы в поле было много, и к обеду они уже были вымотаны вконец, так что, придя в свою «гостиницу», падали, не раздеваясь, на койку. Только голод заставлял их подняться и идти в столовую.
      Меню в основном состояло из мясных супов с разными крупами, а на второе обычно котлета или с пюре, или с макаронами. До города было далеко, и прикупить что-нибудь из еды не было возможности.
      Со временем студенты привыкли и к еде, и к работе. Они добросовестно выполняли намеченную норму. По вечерам даже стали ходить на танцы, благо неподалёку от них была воинская часть. Там было много симпатичных молоденьких офицеров. Одна девочка даже вышла замуж. И, как только стали они ходить на танцы, жизнь сразу же обрела новые краски.
      Сидя вечером на брёвнышке, Генриетта, любуясь вечерним закатом, написала:
 
           Тумана нежность и тоска,
           Лесов прозрачное пространство –
           Иконописная доска
           В окладе жемчуга убранства.
           Ворона хрипло закричит,
           Но тут же замолчит пристыженно.
           Природа замерла… молчит
           Лишь для того, чтоб быть услышанной.
 
      Их молодые сердца откликались на красоту осени и жадно искали непокоя и любви. В ожидании танцев, волнуясь, доставались из сумочек бигуди, тушь, помада. Теперь уже никто не жаловался на усталость. Глаза горели, щёчки заливал румянец нетерпения, они суетились, выбирали одежду.
      С танцев девушки возвращались возбуждёнными, шумно обсуждая кавалеров из военно-морского училища. Единственное, что их огорчало, так это чувство голода.
      Руководителем, отвечающим за их бытовые условия и работу, был назначен Аполлон Иванович. Сочетание имени с отчеством так их удивило, что поначалу они приняли это за прозвище и не решались так к нему обращаться. Но оказалось, что действительно его так назвали родители. Они слышали, что в шутку студенты называли его преподавателем «сельхоз-навоза».
      Старшие студенты его недолюбливали. И в самом деле, они, будущие учителя, инженеры человеческих душ, а он им с упоением рассказывает, сколько навоза нужно класть под урожай и тому подобное, они его игнорировали и не слушали. А первокурсникам он казался добрым, безобидным, некрасивым и очень пожилым.
      Внешне Аполлон Иванович был похож на простоватого деревенского мужичка. Но они слышали, что он не так уж прост и на экзаменах отыгрывается по полной за пренебрежение его предметом. Многие выходили с его экзамена в слезах.
      Но они не верили – ведь он такой простой и не обращает никакого внимания на их смешки и шуточки. Скоро они поняли, что за простодушной внешностью скрывается совсем другой человек.
      Работа на свежем воздухе требовала полноценной калорийной пищи, а они, выходя из столовой, через час уже были голодные. Но Аполлон Иванович на все их жалобы не обращал внимания.
      – Еда нормальная. Да вы уже целого бычка заели!
      Много это или мало, они не понимали, да и не очень верили в мифического бычка. Но что поделаешь? Им ничего не оставалось, как таскать куски хлеба из столовой, чтобы потом их съесть, когда захочется. Непонятно, как это случилось, но, когда они вернулись домой, родители не могли их узнать. С макаронно-хлебного меню они то ли растолстели, то ли опухли. В общем, выглядели ужасно, зато настроение было замечательным.
      Они прошли испытание на прочность. За время совместного проживания все перезнакомились, подружились, а недовольство Аполлоном Ивановичем сплотило их в дружный коллектив. Декан оказался прав, теперь это уже были не чужие люди, а свои, проверенные совместным трудом и бытом товарищи и подруги.
      Правду говорят: «Нет худа без добра».
 
 
                Глава 20
                Первый курс               
 
      К понедельнику, кое-как приведя себя в порядок, Генриетта в приподнятом настроении отправилась на занятия в институт.
      Наконец-то она войдёт в аудиторию и будет слушать лекции, писать конспекты и проводить лабораторные опыты. Ей доставляло огромное удовольствие употреблять в разговоре эти новые красивые слова. Вот теперь-то она наконец может чувствовать себя взрослой.
      На весь курс было всего четыре мальчика. На других факультетах, особенно на физмате, юношей было гораздо больше. Но хватило и четырёх, чтобы один из них, окинув взглядом аудиторию, уверенно подошёл и сел рядом с Генриеттой, где кроме неё сидели ещё две девочки. Одна из них, больше похожая на мальчика, худенькая и угловатая, с крупными чертами лица, протянула руку:
      – Я Валя Буренок.
      – А я Ира Кранчева, – сказала вторая девушка бесцветным голосом.
      – Генриетта Федичкина.
      Пришла очередь назваться молодого человека.
      – Николай, – скромно представился их сосед.
      Отныне эти четверо будут вместе до конца их студенческой жизни. За другими столами ребята постоянно пересаживались, ссорились, заводили дружбу с другими, а их четвёрка оставалась неизменной. Что их удерживало вместе, по сути, совершенно разных людей – загадка.
      Коля прославится своей безупречной рыцарской верностью. Несмотря на все увлечения и романы «дамы его сердца», он неизменно был рядом, молчаливый и надёжный, ни словом, ни намёком, не выдавая своих истинных чувств. Была ли это любовь? Скорее всего, так и было. Но такая самоотверженность и глубина чувств, к сожалению, девчонкам была ещё не понятна, и они, не смущаясь, обсуждали свои любовные приключения так, словно его и не было рядом.
      Но очень скоро, когда в поисках судьбы Генриетта уедет с Сахалина, она посвятит своему верному рыцарю такие строки:
 
           Верность и любовь себе не вымолим.
           Но земной поклон тем, кто любил,
           Кто хоть раз назвал тебя по имени,
           Верным сердцем юность осветил.
           Всем, кого я в этой жизни встретила,
           С кем судьба свела хотя б на миг,
           Даже те, кого я ненавидела, –
           Знания духовного родник.
           Жизнь моя промчится, словно лебеди,
           Улетит за алый горизонт.
           Ты прости, что, встретив, не заметили
           Мы того, кто ранен был и горд.
 
      А преподаватели всё замечали и относились к нему с уважением. О себе он сказал только, что занимается боксом. За все четыре года они не узнали о нём ничего, видимо, не особенно интересовались.
      Из разговора выяснилось, что Валина мама была домохозяйкой, она занималась домом и небольшим огородиком, как привыкла ещё до замужества у себя в деревне. А вот отцом своим Валя явно гордилась, рассказывая, какой он красивый и добрый.
      – Он у нас большой начальник, – хвасталась она.
      У Иры, как и у Генриетты, отца не было. Мама её работала буфетчицей на вокзале. Жили они бедно и скучно, занимая маленькую комнату в доме у маминой сестры.
      Ждали рассказа о себе и от Николая.
      – У меня, как у всех, ничего интересного, – а им и этого хватило.
      Коля оказался настоящим молчуном. Но, как сказал Ключевский, «Лучшее искусство говорить, это умение молчать». Жаль только, что его молчание по молодости они не понимали.
      Новые подруги Генриетте не очень нравились. С ними было скучно и неинтересно. Книг они не читали, искусством не интересовались – поговорить не о чем. Их интересы ограничивались бытовыми проблемами. Но она смирилась и только грустила по школьным подругам, особенно по Галке Лухаер, с которой у неё было много общих интересов. С новыми подругами её связывал институт и общее времяпровождение. Даже когда, проучившись четыре года вместе, она рассталась с Ирой и Валей, вспоминала о них редко. Были и… нет.
      А пока они вместе слушали лекции, готовились к лабораторным занятиям, сдавали зачёты и экзамены.
 По воскресным дням вечером ходили в парк на танцы, а потом обсуждали кавалеров, в основном генриеттиных, так как ни Ира, ни Валя не пленяли мужских сердец.
      С ней им было интересно и весело. Вокруг неё всегда крутились ухажёры и образовывались компании. Обычно собирались у Генриетты дома и просили Елену Андреевну что-нибудь сыграть. Пели популярные в то время песни, а когда Елена Андреевна ударяла по клавишам и звучала опереточная мелодия, Генриетта хватала зонтик и устраивала весёлый кордебалет. Их дом всегда был полон молодёжи, смеха и музыки.
      Коля в присутствии других молодых людей обычно стоял возле пианино с грустным видом и молча смотрел на веселье. Казалось, что его забавляет их детская непосредственность. Он был погружён в свои размышления. Как-то, Елена Андреевна в шутку назвала его Чайльд-Гарольд.
      – А кто это, – спросила Валя.
      Пришлось рассказать.
      Как бы то ни было, их четвёрка продержалась все четыре года.
      Первый курс открывал новый этап жизни, манящий и волнующий своей новизной и непредсказуемостью. Девчонкам очень нравился декан Арам Георгиевич Багарад, наделённый мужским неотразимым шармом. Он читал лекции по биологии. Красавец-брюнет средних лет.
      На их курсе училась его дочь Маша, миловидная пухленькая сероглазая девушка. У неё была ослепительно белая кожа, красневшая при любом волнении. Она была очень женственной, но всё впечатление портил крупный мужской нос, видимо, доставшийся ей от отца. Она была скромная хорошая девчонка. Смущалась, когда с ней пытались поговорить о её семье и почему-то очень стеснялась своего отца. Когда он к ней обращался, её белое личико становилось пунцовым, и все удивлялись, видя, как она перед ним робеет. Наблюдая за ними, студенты сделали предположение, что он не жил с её матерью и она как отца его почти не знала. А впрочем, какое им до неё дело. Их закружила бурная студенческая жизнь и интерес к Маше скоро иссяк.
      А когда они пришли в аудиторию через год, её уже не было. Студенты шутили, что это была одна из множества тайн Багарада.
 
 
                Глава 21
                Людская память коротка
 
      После несостоявшегося романа Олега и Тони сёстры некоторое время избегали встреч. Но Южно-Сахалинск город маленький. Тоня и Дина выросли без матери, их воспитывал отец – учитель рисования. Жили они в Ивантеевке под Москвой, а как оказались на Сахалине, Генриетта не знала, такие вещи ещё не интересовали девчонку. Сёстры были очень привязаны друг к другу. Им не с кем было поделиться своим горем. Поэтому через некоторое время после ссоры, когда они случайно встретились на улице, они обнялись и, поплакав, решили забыть о случившемся и возобновить прежние отношения. Это было мудрое решение. Всю дальнейшую жизнь они были рядом и в радости, и в горе.
      В семье Олега Александровича Баранникова наступило временное затишье, нарушаемое временами разногласиями супругов по поводу воспитания дочери и решения бытовых проблем. Волновало Олега Александровича поведение дочери. Воспитательница детского сада Ирина Михайловна жаловалась на то, что их дочь Леночка постоянно обманывает и взрослых, и детей. Отец разговаривал с дочкой, но она смотрела на него пустыми прозрачными глазами. Он не мог пробиться к её душе. Дина сердилась на него, настаивая на том, что девочка не обманывает. Это просто детские фантазии. Разве можно ругать за это ребёнка? К единому мнению супруги так и не пришли, всё оставалось по-прежнему. Дочь, глядя невинными голубыми глазками, обманывала всех, включая и родителей.
      На работе у Олега Александровича всё было хорошо. Их «Целлюлозно-бумажный комбинат» выполнял план и был на хорошем счету. Коллектив своего директора уважал, начальство ценило, жена добросовестно исполняла супружеский «долг», терпеливо и равнодушно. Они собрали большую домашнюю библиотеку, чтобы дочка выросла умной и образованной. Дом был, что называется, «полная чаша». Что ещё нужно для счастья?
      А счастья в семье не было… Жизнь, несмотря на всю её суетность, на весёлые вечеринки, была пресной и однообразной.
      А годы шли, и Олег уже замечал первую седину, покрывшую инеем виски. Стали утомлять шумные праздники с громкой музыкой и пустыми разговорами. Душа взрослела и ждала чего-то нового.
      К этому времени Тоня, сестра Дины, уже удачно вышла замуж за Виктора, очень хорошего человека. У них родился сын Женечка, и они были счастливы.
      Олег мечтал о сыне и просил Дину родить второго ребёнка.
      – Зачем? – недоумевала та, – разве нам плохо втроём?
      А судьба готовила для них сюрприз. Осенью к Олегу Александровичу пришла женщина лет тридцати Тамара Сергеевна устраиваться на работу. Она приехала из Темрюка на Сахалин вместе с младшим братом. Они обрадовались, узнав, что оба родом с Кубани. И с первого же взгляда у них возникло чувство душевного родства. Так иногда бывает, когда Души узнают друг друга. А дальше всё как обычно, казалось бы, банальная история – служебный роман. Но это было не простое увлечение, а та любовь, которую он искал и не находил. А у Тамары это была первая настоящая и жертвенная любовь. Она не хотела ломать семью любимого человека, где росла обожаемая им дочь Леночка. Дина узнала обо всём и, как ни странно, не особенно огорчилась.
      – Ничего, от него не убудет, – отмахивалась она, – спать-то он приходит в свою постель к жене под бочок. Такой уж он влюбчивый уродился.
      Она старалась не подавать вида, что ей известно о его похождениях и с удвоенной силой старалась привязать его к дому. А в доме было чисто, уютно и пахло пирогами. Рядом играла маленькая дочка, и Дина была уверена, что и на этот раз ей удастся сохранить семью.
      А между тем Тамара забеременела. Она была на седьмом небе от счастья. Ребёнок от любимого человека, чего ещё можно желать? Олег, мечтавший о сыне, узнав радостную весть, решил расстаться с женой и, собрав вещички, переехал к Тамаре.
      Беременность любимой женщины открывала дорогу в новую жизнь, где во главе угла будет стоять Любовь с большой буквы. Он всё оставит жене и дочке и начнёт вить новое гнёздышко.
      История обрела неожиданный поворот, и Дина поняла, что нужно принимать срочные меры. Мама Олега была в курсе его романа, и Тамара ей очень нравилась. Несмотря на все аргументы в пользу его семьи, она понимала, что сын её не был счастлив с женщиной, женившей его на себе. Но, как ни крути, у них подрастала дочь. И Елена Андреевна не могла взять на себя такую ответственность. Решать эту проблему должен он сам и должен сам принять окончательное решение. Зная это, Дина отправилась к Анне Антоновне – тёте мужа, за поддержкой. Та вызвала племянника на откровенный разговор, подытожив его простым аргументом.
      – Видели очи, кого выбирали? Дина не виновата в том, что ты отнёсся к женитьбе легкомысленно. Вот теперь и отвечай за свой поступок.
      Затем она встретилась с Тамарой.
      Стремление человека к поиску любви равнозначно стремлению природы к красоте и совершенству. Вечность, создавая на планете Земной мир, ставила задачу сделать его максимально гармоничным. Задача почти невыполнимая на арене, где сошлись вместе Добро и зло. Неужели же их свели лишь для того, чтобы высечь из их угасающих душ искры огня для духовного роста?
      Возможно, что в следующей жизни, если таковая будет, однажды ей приснится страшный сон, похожий на этот день.   
      Но любимый человек нежно прижмёт её к сердцу и, успокаивая, скажет: «Не печалься родная, это всего лишь глупый сон», – и приложит ухо к её животу, где уже шевелится и стучится в жизнь их долгожданный ребёнок.
      Но разговор с Анной Антоновной положил конец её мечтам. Она понимала, что разрушает судьбу двух неповинных людей: любящей жены и маленькой девочки, лишая их мужа и отца. Для этого ей нужно делать аборт и расстаться с Олегом. Она просила хотя бы оставить ей ребёнка, но, если он родится, Олег будет всю жизнь метаться между двумя семьями.
      Теперь решение судеб пяти человек было за ней. Ей предстоит принять судьбоносное решение и для себя, и для них. Вот она – встреча Добра и зла, нарушение гармонии… неужели на Земле это возможно? И она сделала свой выбор. Худший для себя. И, не верящая прежде в Бога, рыдая, читала стихотворение сестры Олега и молилась за загубленную невинную душу:
 
           Жаркими слезами свечи
           Окропили руки мне.
           На поникнувшие плечи
           Лики смотрят в тишине.
 
           О, дитя моё родное,
           Не увидевшее свет,
           Что дано было судьбою…
           Нет тебя со мною, нет!
 
           Колыбельной я не пела,
           К личику уста клоня,
           А ведь ты любить хотела,
           Крошка нежная, меня!
 
           Без вины приговорила,
           Страшный суд тебе чиня,
           Не жалела, не любила.
           О, прости, прости меня!
 
           На иконе Лик Марии
           Расплывается от слёз:
           Кольца нимбов золотые,
           На руках её – Христос.
 
           Перед чистой и святою
           Горько голову клоню,
           Хоть любви Твоей не стою –
           Ты простила дочь свою!
 
           Чьё-то крылышко мелькнуло,
           Озарило светом храм,
           Слёзы с глаз моих смахнуло,
           Прикоснулось к волосам.
 
      Она узнала, что есть молитва за нерождённых детей, и сорок дней, в покаянных слезах, читала её за нерождённое дитя.
 
 
                Глава 22
                Ли Мун Су
 
      Наконец-то в северное полушарие пришла весна, пока ещё неуверенная и робкая. Не забыла она заглянуть и на плывущий по волнам жизни остров. И так ей вдруг стало жаль его, оторванного от огромного материка, как младенца от матери, что сентиментальная весна громко расплакалась.
      И в это самое время весёлая и беспечная первокурсница Генриетта вышла на крыльцо института и нахмурила бровки, взглянув на небо. Она торопливо раскрыла зонт и тут, откуда ни возьмись, появился молодой человек и, улыбаясь, попросился под зонтик. Она уже не раз замечала его то в институтском коридоре, то в столовой. Это был студент с физмата, он учился на последнем курсе и готовился к поступлению в аспирантуру. Внешность у него была очень привлекательная. Говорили, что отец у него кореец, а мать японка. Черты лица Ли Мун Су были тонкие, как с японских гравюр, аристократические.
      Они пошли к остановке автобуса, тайком разглядывая друг друга. Попрощавшись, он вышел на своей остановке. Пару дней они не виделись. Сама не замечая, она невольно искала его глазами. На третий день он встретил её у выхода из института и предложил прогуляться. А дальше пошло: то танцы, то кино, то прогулка. Ей было интересно и весело с ним. Подруги обижались и ревновали.
      – Ты совсем отбилась от нашей компании.
      Но Генриетта о них думала меньше всего. Теперь все её мысли были о нём. Вспоминая их первую встречу, она посвятила ему небольшое стихотворение:
 
           Зонт над нами словно крыша,
           Ничего вокруг не слышим.
           Дождь в него стучит упруго,
           Током бьёт от локтя друга.
           Если тесно не прижаться,
           Можно мокрым оказаться,
           Можно не расслышать слово,
           Что уже слететь готово.
           Будь же зонт благословен,
           Взявший нас с тобою в плен.
 
      Так начался их студенческий роман с прогулки под зонтом, а жизнь вешней рекой подхватила, закружила и понесла в неведомые дали. Душа жаждала любви, как дерево весной ждет майского дождя. Она была слепа, глуха и беззащитна, поддаваясь слепому порыву чувств…
      Наступили весенние экзамены. Первым экзаменом была биология. Принимал экзамен сам декан факультета Арам Георгиевич Багарад. Генриетта очень волновалась и выпила перед экзаменом валерьянки с Валей Буренок.   Взяли билеты и сели готовиться. Вдруг Генриетта почувствовала, что за спиной у неё кто-то стоит. А стоял Багарад и, взяв её волосы в руки, как бы взвешивал их. Генриетта почувствовала, как предательская краска заливает щёки, шею. В аудитории было тихо, и все смотрели, как декан любуется солнцем, попавшим в золотые сети. Пришёл её черед отвечать по билету. Она хорошо знала материал. Арам Георгиевич задал дополнительный вопрос:
      – А скажите мне, сколько крыльев у мухи?
      Генриетту удивил такой простой вопрос, и она, не задумываясь, ответила:
      – Четыре.
Он улыбнулся:
      – Четыре, моя дорогая, у бабочки.
      И поставил в зачётку «отлично».
      Ли Мун Су ждал её возле дверей. По его лицу было видно, что он переживал за неё. Пошёл проводить домой. Как и прежде, что-то рассказывал. Она казалась рассеянной, и он списал это на усталость. Но на самом деле ей уже было в тягость его присутствие. И что-то, пока ещё скрытое, уже тревожило её неопытное сердце. Уж не эта ли жёсткая складочка в уголке безупречно очерченных губ? А может, его надменно-презрительное отношение к людям? Или то, что он никогда не говорит о родителях и близких, словно их и не было вовсе? А он уже строил планы на будущее, так же основательно и серьёзно, как всё, что он делал, и всё твердил, что её никто не будет любить так, как он.
      Но присущее ей шестое чувство шевелилось и о чём-то важном предупреждало её. А он форсировал события, и ей нужно было срочно принимать решение, так как дело зашло слишком далеко. И однажды, когда уже стал чувствовать её отчуждение, он явился к ним нарядный и торжественный с предложением руки и сердца.
      Даже самая прекрасная мать не в состоянии решить за своего ребёнка его дальнейшую судьбу. Это по силам лишь только Богу, и потому Елена Андреевна, оценивая их отношения, сказала, что не против этого брака. Жених юноша умный и воспитанный, а самое главное, что он так отчаянно и преданно любит её дочь. Она уже забыла, что и первый её муж, отец старшего сына Алика, тоже её безумно любил. Второй муж Людвиг, бьющий её от избытка чувства ревности, тоже не сделал её жизнь счастливой, хотя очень её любил. А последний, Константин, не чаявший в ней души, оставил её под давлением казачьих несокрушимых устоев. Не такая ему нужна жена – таков был их вердикт.
      Единственное, что смущало Елену Андреевну, – оба ещё слишком молоды, рановато думать о свадьбе, но… были уже некие обстоятельства, узнав о которых, Елена Андреевна стала настаивать на женитьбе. Чтобы уговорить строптивую невесту, Ли Мун Су просил декана Арама Георгиевича Багарада поговорить с его невестой. Тот пригласил Генриетту к себе в кабинет и передал просьбу Ли Мун Су.
      – Он хорошая кандидатура. Парень далеко пойдёт, – тут он задумался… – У меня самого дочь невеста. Если бы я был хорошим отцом, остановил бы её. Но она росла без меня, и моё мнение не берётся в расчёт. Вы мне очень симпатичны, Генриетта, и по-отцовски я посоветовал бы Вам хорошенько подумать, прежде чем сделать решающий шаг. Мы, преподаватели, знаем его лучше, чем Вы. Сейчас решается Ваша дальнейшая судьба.
      А жених тем временем старался не оставлять её наедине со своими мыслями, рисовал заманчивое будущее. Его, как лучшего студента, пригласили в Москву для поступления в аспирантуру.
      Но, чем туже затягивалось кольцо его влияния на неё, тем дальше отдалялась она. Больше того, он стал ей неприятен.
      Вопреки всем уговорам, она всячески его избегала. Но в его руках оставался главный козырь – новая жизнь, за которую они несли ответственность. А Генриетта не хотела от него ничего и вечную женскую проблему решила сама.
      Отныне их уже ничто не будет связывать. А через месяц она узнала, что у него туберкулёз лёгких и он стоит на учёте в тубдиспансере, что уже давно лечится. Почему он не сказал ей об этом? Получилось, что она, не зная того, невольно избежала судьбы матери. Ведь отец Генриетты умер от туберкулёза. Потом Ли Мун Су уехал в Москву, и о его дальнейшей судьбе она больше ничего не слышала.
      Уже по прошествии многих лет не раз задумывалась она о том, что, может быть, этот нерождённый ребёнок был бы девочкой. И она невольно подсчитывала, сколько ей сейчас было бы лет. Возможно, этот ребёнок согрел бы её старость.
      Генриетта подошла к окну. Над землёй стояла царственная ночь, держа над собой огромный шар луны, и та осветила уголок стола и тетрадь, лежащую на нём. Это, словно сон наяву, подумала Генриетта и, взяв карандаш, подвернувшийся под руку, написала:
 
           Ночь вздохами ночными потревожит,
           Летящие с луны, в травы' стога,
           Лучи, что мне венец возложат
           Тяжёлый, как морские жемчуга.
 
      К чему снится жемчуг? К слезам, дорогая… к слезам.
 
 
                Глава 23
                На берегу Японского моря
               
      Два месяца летней учебной практики пролетели быстро. Автобусы привезли студентов на берег Японского моря, но не в Корсаков, а на какую-то базу. Никакого жилья поблизости не было. Пограничники выгрузили их пожитки, заготовки для стола и лавок, баки с продуктами и, посоветовав прятать съестное, так как в лесу мишка шалит, собрав паспорта, уехали. Они оставили Софье Марковне ракетницу, на всякий непредвиденный случай.
      На небольшой поляне среди густого леса они бросили рюкзаки и стали ломать лапник, делая хвойную подстилку под палатки. Общими силами ставили двухместные палатки. Они были такими низкими, что сидеть в них можно было только в середине. Горбатенькая преподаватель биологии в больших очках, Софья Марковна, посоветовала ребятам сверху на палатки положить ещё и огромные, «сахалинские» листья лопуха.  В дождь палатки могут протекать, особенно если их коснётесь головой. Мальчики торопились собрать общий стол с навесом и лавками с двух сторон, чтобы успеть к ужину, а девочки варили на костре картошку, открыли банку с селёдкой и нарезали хлеба.
      – Ужин готов! – радостно сообщила Лидия Ивановна, Лида, как между собой звали её студенты. Да и она сама знала об этом и спокойно реагировала на такое панибратство. Лида была немного старше их и работала лаборанткой на кафедре биологии.   
      Каждому она выдала спальный мешок, ягдташ с патронами и двустволку. Студенты радовались как дети. Но был приказ: отнести эти богатства в палатки и идти на ужин.
      Все были голодные, и ужин оказался коротким – еда мгновенно была съедена. Потом, уже более спокойно, пили чай с пряниками и, немного посидев, отправились спать. Подушек не было, пришлось ещё наломать еловых веток. Легли, не раздеваясь, и мгновенно уснули.
      Утром уже более подробно осмотрели место стоянки. Вокруг был нехоженый лес, комариное царство и где-то неподалёку была бухта с пограничным катером.
      Сели завтракать. Вот когда пригодились перчатки, а они, глупые, ещё смеялись. Комары лезли в тарелки с кашей, в глаза, в рот. Сходить в туалет было целой проблемой – тут же налетала туча комаров. Не помогали ни мази, ни одеколоны – только одежда и спасала.
      Генриетта в палатке была с Валей Буренок. И однажды, когда ещё только начинало светать, они услышали странные звуки, словно кто-то выл. Тут в палатку заглянул Коля и предложил отправиться на поиски, как он предполагал, медведя. Генриетта отказалась идти с ними. Было холодно, моросило и хотелось спать.
      – А где у нас Коля, где Буренок, – спросила Лидия Ивановна, увидев бесхозные тарелки с кашей.
      – Они пошли на медведя, – спокойно ответила Генриетта.
      – Какого ещё медведя? – вступила в разговор Софья Марковна.
      – А вот, слышите, воет?
Софья Марковна всплеснула коротенькими ручками и расхохоталась.
      – Да это же пограничный катер включил сирену, посмотрите, какой туман! А вдруг они заблудятся, – тут же заволновалась она.
      К счастью, в это время к столу уже подходили «охотники на медведя», промокшие до нитки, уставшие и расстроенные.
      Весь день ребята, вспоминая их поход, дружески посмеивались над ними. Коля, как обычно, молчал.
      День прошёл в привычном режиме. Моросящий дождь закончился. Туман, цепляясь за ветки пихт, нехотя поднимался и таял. Софья Марковна повела их к ручью, на вечернюю зорьку, слушать спевку птиц. Она предлагала своим подопечным узнать по голосу ту или иную певунью. Они плохо знали голоса птиц и частенько ошибались. Было весело, что-то вроде игры.
      А через пару недель, она дала им задание – каждому сделать чучело какой-нибудь птицы. Ребята стали возмущаться, как и на лабораторных занятиях в институте, когда нужно было препарировать лягушек и наблюдать, как в раскрытой грудке сокращается сердце. Тогда они дошли до самого декана. Он объяснил им, что такие занятия входят в учебную практику.
      Теперь они уже знали, что без выполнения задания зачёт не получат, и молча, с угрюмыми лицами слушали советы, как нужно делать чучело. Главное, целиться не в птицу, а под грудку, чтобы тушка осталась целой. Генриетта сделала чучело дятла. Хорошо, что это не медицинский институт, думала она. Ну, хватит о грустном…
      Чтобы развеяться, наша троица пошла побродить по ближнему лесу. Коля с Валей обсуждали утреннее происшествие. Они смеялись, обсуждая свою важную «миссию», а Генриетта поняла, что в какой-то момент им было совсем не до смеха, когда поняли, что заблудились.
      Вечерело. Пора было возвращаться, и тут они набрели на маленькую полянку с цветущим кипреем, освещённым лампадно-золотым светом заходящего солнца:
 
           Свечи кипрея в вечернем лесу.
           Вечера тихого свет
           Рву и в ладонях в палатку несу,
           Чтоб был им быт обогрет.
 
      И правда, букетик кипрея не только добавил в стылую палатку света, но и душевного тепла.
      Время их лесной жизни подходило к концу, и Софья Марковна повела притихших ребят в небольшой прощальный поход. Они отправились к самому большому озеру на юге острова, входящему в группу «тёплых озёр», озеру Тунайча.
      Внезапно расступились вековые деревья, и перед глазами ребят распахнулась изумрудно-голубая ширь озера. Да разве это озеро? Это же море – восхищались студенты. Усталость как рукой сняло. И Софья Марковна радовалась вместе с ними так, словно видела это чудо природы впервые, хотя не раз бывала здесь, но всегда душу охватывал восторг первооткрывателя. Нетронутый уголок земли. Казалось, что природа удивлена их появлению и следит за ними с интересом и вниманием. Не поэтому ли они говорят почти шёпотом, словно нежданные гости, потревожившие вековечный покой?
      Первые минуты они стояли молча, потрясённые величием и грандиозностью этого озера, чувствуя, какие они маленькие и незначительные перед этим древним исполином. Вот когда они почувствовали, что озёра – это глаза Земли. Эти глаза сейчас смотрели на них и видели всё до самого донышка.
      – Это самое большое озеро острова, – продолжала Софья Марковна, – и если говорить о его размерах, то они действительно впечатляют. Вдоль берега озеро тянется на двадцать шесть километров, а ширина его достигает семи, а то и девяти километров.
      – Оно глубокое? – спросил Андрей.
      – Максимальная глубина достигает сорока двух метров. Это уникальное озеро тектонического происхождения.
      Они стояли как зачарованные. Горизонт терялся в густой синеве неба, и не было границы между озером и бездонным пространством неба, под которым стояла кучка потрясённых этим невиданным размахом людей. А вокруг них перешёптывались древние лиственницы, пихты и ели, разглядывая их.
      – Это одно из красивейших озёр на свете, лагунного типа, имеющее солёную воду, – задумчиво проговорила Софья Марковна, – его площадь сто семьдесят четыре квадратных километра. Здесь зимует краснокнижный знаменитый сахалинский таймень. В благоприятных условиях таймень достигает внушительных размеров. Экземпляры в 30 кг попадаются ежегодно. На нерест таймени поднимаются почти до самых истоков. Приходилось наблюдать тайменей в самом верхнем течении речки Шпаковки, впадающей в озеро Тунайча. Заметив людей, метровые рыбины 50–100 м шли совершенно по мели, большая часть их туловищ выступала над водой. Икра у этой рыбы размером 5-6 мм, от светло-жёлтого до ярко-оранжевого цвета. Количество её (10–20 тыс. икринок) зависит от веса самки. В озере Тунайча наблюдается нерест тайменей в опреснённых участках, против устьев мелких ручьёв, в которые рыбы не могли зайти на нерест.
      Удивлению студентов не было конца. А горбатенькая Софья Марковна всё говорила и говорила: и об удивительных растениях, и о лебедях, прилетающих сюда на зимовье, и об уникальном животном мире, населяющем берега озера. Ребята были так возбуждены, что забыли и о еде, и об отдыхе.
      В отряде была надувная лодка, чем Николай тут же и воспользовался. И вот наша неизменная троица, прихватив ружья, отправилась охотиться на чомгу. Как ни уговаривали Иру, она отказалась из-за неумения плавать. Птиц было видимо-невидимо, но близко к себе людей они не подпускали. Вот, кажется, уже взяли на мушку, а она – нырь и нет её, где вынырнет – неизвестно. Так они, гоняясь за неуловимой чомгой, заплыли неведомо куда, а тут ещё беда – потерялся клапан и воздух стал медленно выходить из лодки. Девочки не на шутку перепугались. Пока они метались в панике в поисках клапана, Коле как-то удалось остановить потерю воздуха. Теперь стал вопрос – куда плыть? Берега нигде не было видно. Все вымотались и гребли по очереди. Наконец-то показался берег. Причалили уже на вялой полуживой лодке, но сделали вид, что всё в порядке, так как Софья Марковна не хотела давать им лодку.
      Что тут говорить. Как бы то ни было, а Коля спас им жизнь…
      – Ну, как поохотились? – спрашивали их.
      – А мы просто любовались озером, – скромно отвечали наши «герои».
      Они хранили свою тайну и никому, даже Ире, не сказали о случившемся, а уж тем более Софье Марковне.
      Переночевав на берегу, рано утром они отправились в обратный путь. В лагерь отряд вернулся в полном составе, преисполненный незабываемых впечатлений. Только наша троица, пережившая минуты смертельной опасности, была сдержанна и молчалива.
      Кончался срок их робинзонады, и настроение у всех было уже чемоданное. Пошли вечером все вместе попрощаться с небольшим лесным озерцом. Солнце ещё не село, но вода из-за окружавшего его тёмной стеной леса казалась чёрной, и никто не решался ступить в воду. Немного посомневавшись, Андрей, Петя и Коля всё же решили отметить прощание, окунувшись с головой.
 
           Тихий вечер на озере топком.
           Смотрят ели, склонясь, в глубину.
           Парень замер в сомнении робком,
           Осторожно ступив в глубину.
           Разбежались круги и спирали
           По воде, что черна, как смола,
           Открывая иные реали,
           Те, что вовсе не ведали дна.
 
      Этой прощальной ночью наведался к ним медведь, уничтожив последние остатки провианта. Пришлось умерить аппетит и на завтрак довольствоваться консервами и чаем.
      В восемь часов за ними приехали пограничники и, расспрашивая о впечатлениях, доставили их к автобусу.
      Долго ещё вспоминали они ту незабываемую летнюю практику.
 
 
                Глава 24
                Второй курс
 
      Скоро осень. Вот и наступил яблочный Спас. Люди идут в Храмы освящать напившиеся солнечного света яблоки.
 
           Чей стул в заброшенном саду,
           В рассвете яблочного Спаса,
           Хранил или хранит судьбу
           Под золотом иконостаса?
           И отчего покинут он
           Хозяйкой лета так внезапно,
           Которой яблони поклон
           Вслед совершают многократно.
 
      Ах, до чего же жалко и грустно было прощаться с последними летними деньками! Тем не менее подружки, такие разные и всё-таки накрепко связанные судьбой, уже с нетерпением готовились ко второму курсу. Это лето, короткое сахалинское лето, подарило им множество ярких и незабываемых впечатлений.
      Первого сентября весёлые и загорелые студенты шумно приветствовали друг друга, обменивались новостями. Узнали, что Неля успела выйти замуж за морского офицера, с которым познакомилась на танцах во время уборки картошки. Оказывается, у них любовь с первого взгляда, и они всё время переписывались, а после летней практики встретились, чтобы больше уже не расставаться. Итак, в их рядах появилась первая ласточка, открыв череду счастливых и не очень замужеств.   
      В первые дни сентября три подружки никак не могли втянуться в учебный процесс, и однажды во время лекции на них напал такой смех, что они никак не могли успокоиться. Коля смотрел на них и тоже не мог удержаться от смеха. Кончилось это тем, что Генриетту попросили выйти в коридор.
      Как только она покинула аудиторию, желание смеяться тут же бесследно испарилось, и она грустно смотрела, как за окном тихо лился золотой дождь с институтских лип, посаженных студентами, первыми окончившими институт. Вот и наши деревья появятся в маленьком парке, когда мы окончим институт. И какая-нибудь смешливая девчонка будет стоять возле этого окна и смотреть на осенний парк.
      – Здравствуйте, – вдруг услышала она за спиной незнакомый голос, – скучаете?
      – Выгнали из аудитории, – ответила она нехотя.
      – Выгнали, за что же? – удивился незнакомец.
      – Смеялась много.
      Улыбаясь, незнакомый молодой человек удалился в сторону деканата.
      Наконец прозвучал звонок, и она присоединилась к друзьям.
      Следующей парой была лекция по философии. Всем не терпелось узнать, кто же будет читать лекции по философии. Говорили, что приехал новенький преподаватель из Москвы. Девочки сгорали от любопытства, желая поскорей его увидеть. Известно было только одно, что фамилия у него некрасивая – Крысин. Каждая невольно представляла:  Мария, Ирина Крысина… не очень-то.
      Тут дверь распахнулась и вошёл тот самый молодой человек, с которым Генриетта разговаривала в коридоре.
«Хорошего же он будет мнения обо мне», – подумала она.
      –  Пётр Сергеевич, – представился он, оглядывая сидевших, и когда его глаза остановились на ней, лукаво улыбнулся.
      – Ты что, его знаешь? – удивилась Валя.
      – Имела честь представиться в коридоре.
      Молодой преподаватель произвёл на ребят хорошее впечатление: умный, весёлый. Жаль только, что внешность у него подгуляла, хотя в целом вполне обычный парень. У него были негустые русые волосы, близко посаженные серые глаза и невыразительный рот. Так что ажиотаж ожидания «заморского принца» заметно поубавился. Тем не менее, когда в расписании стояла философия, все ждали его с нетерпением. Его лекции были живые и интересные, ему удалось привить им любовь к своему предмету. Пётр Сергеевич давал много больше того, что было предусмотрено программой. Благодаря ему, Генриетта, будучи учителем, старалась рассказать детям то интересное, чего не было в учебниках.
      А сентябрь выдался необыкновенно тёплым и солнечным. Городской старый японский парк был похож на яркую художественную гравюру. Подруги, в сопровождении верного рыцаря Николая, после лекций каждый день отправлялись в волшебный парк погулять.
 
           И невесомо, и крылато
           Стояло небо над землёй.
           Так уже было здесь когда-то,
           Что так любили мы с тобой.
 
           И жилка каждая светилась,
           Приукрашая боль утрат.
           Пластинкой мысль в мозгу крутилась,
           Что лето не вернёшь назад.
 
      А сентябрь обольщал их своим ненадёжным теплом, манил прочь из дома на природу.
      – Где вы проводите свободное время? – спросил, как-то Пётр Сергеевич, остановив их в коридоре.
      – Мы каждый день ходим гулять в парк, – ответила Ира.
      – А где я могу вас там найти? – спросил он, глядя на Генриетту.
      – Кто ищет, тот всегда найдёт, – отшутилась та.
      Знаменитая сахалинская осень. Было так тепло, что она надела платье из вельвета в талию с узким бархатным пояском, завязанным спереди на бантик. Под платье надевалась пышная нижняя юбочка.
      Они любили гулять по «своим» местам и обязательно полюбоваться водопадом. Парк был огромным, и новичку в нём можно было заблудиться. О разговоре с преподавателем они уже и думать забыли, когда на одной из аллей встретили, как бы случайно, гуляющего Петра Сергеевича. Он так обрадовался, увидев их, что ребятам стало стыдно за своё пренебрежение им. Ведь он был молод и одинок в чужом незнакомом городе и тянулся к ним, а они… Ребята постарались загладить свою чёрствость и проявили к нему дружелюбие и внимание. Он был счастлив и украдкой поглядывал на Генриетту.
      – Никак он в тебя влюбился, – прошептала ей на ухо Ира.
      А Коля шёл рядом с Валей. Они вспоминали лето, проведённое вблизи границы, и их незабываемую «охоту» на медведя. Пётр Сергеевич, услышав про охоту, попросил их рассказать об этом подробнее. Они с радостью поведали ему о своих приключениях, об озере Тунайча. Все оживились и так увлеклись, что не заметили, как уже стемнело. Пора расходиться по домам. Прощаясь с ребятами, Пётр Сергеевич поблагодарил их за прекрасный вечер:
      – Давно я не чувствовал себя таким счастливым, ребята! – растроганно сказал, прощаясь, Пётр Сергеевич. – Ведь я так мало знаю о Сахалине. Я, конечно, читал воспоминания Чехова от поездки на остров. Но ведь это было совсем другое время.
Распрощались тепло и дружески. По сути, он был ненамного старше их. И пока стояла хорошая погода, он каждый вечер составлял им компанию.
      По институту поползли слухи, что преподаватель философии уделяет особое внимание кое-кому из студентов. Дошло до декана. Багарад выслушал сплетников и сказал, что не видит ничего плохого в том, что молодой человек гуляет в парке со знакомыми студентами.
      – Значит, ему с ними интересно, – заключил он.
      Однажды Пётр Сергеевич пригласил их к себе в гости. Он хорошо играл на гитаре, и они вместе пели студенческие смешные песни, а иногда и грустные. Он давал им домой читать интересные книги, рассказал, что, как и Коля, увлекается боксом. Как гостеприимный хозяин, поил их чаем с пирожными. И однажды, ужасно смущаясь, когда они оказались вдвоём на кухне, признался Генриетте в любви. Сказал, что мечтал о такой жене, что не встречал такой девушки.
      – Через год мы уедем в Москву. Что Вам здесь делать? Прошу Вас, подумайте над моим предложением.
      Уже второй раз приходилось ей отказывать хорошему человеку. Как неприятно и горько отвергать предлагаемую тебе любовь! Но ведь сердцу не прикажешь…
      Вскоре похолодало и совместные прогулки закончились сами собой. Наступил ветреный и дождливый октябрь.
 
           В порывах ветра – музыка и Бог,
           Я ветреные дни всегда любила.
           Осенний день шагнул через порог,
           Пролил на землю вечера чернила.
 
           И золотой туман под фонарём,
           И листья, уцелевшие на ветках,
           Заплаканные реденьким дождём,
           И сердце, словно птица в клетке.
 
      А душа, несмотря на непогоду и осеннюю грусть, ждала чего-то необычного…
 
 
                Глава 25
                Моё сердце – твой дом
 
      Седьмого ноября в институте был праздник, посвящённый очередной дате Великой Октябрьской социалистической революции. Этот праздник отмечался особенно торжественно.
      С утра зарядил нудный и скучный осенний дождь. Деревья стояли голые, озябшие и печальные. Настроение было под стать погоде. Солнце последние дни совсем не показывалось. Со стороны Охотского моря дул пронизывающий ветер и гнал бесконечные тяжёлые тучи, полные ледяной воды. На улицу выходить совсем не хотелось. Бедные зонтики порывами шквалистого ветра выворачивало наизнанку. Для многих студентов важная дата была поводом собраться вместе и повеселиться. Но главное, это танцы, которые будут после окончания торжественной части мероприятия.
      Оркестр был составлен из своих же ребят, окончивших музыкальную школу. Играть вместе, а тем более слаженно, оказалось непростой задачей. Но все ждали с нетерпением окончания патриотических выступлений. Время тянулось невозможно долго. Все уже устали и никто не вникал в смысл торжественных речей, кроме самих волнующихся выступающих. Ребята шушукались и пересмеивались. Все устали и докладчики, и слушатели. Но всему приходит конец, и когда последний докладчик сошёл с трибуны, обрадованные студенты устроили ему настоящую овацию. Бедняга удивлённо поднимал брови и разводил руками, не в силах понять, чем это он заслужил такой восторг зала.
      И вот грянул, слегка фальшивя, малоопытный оркестр. И пусть ему не хватало профессионального мастерства, но зато энтузиазма было сколько угодно.
Засидевшаяся молодёжь не знала удержу. Бедные музыканты вконец выдохлись. Наконец объявили перерыв.
      Кучка разгорячённых ребят собралась в кружок, ожидая продолжения танцев. В компании появился незнакомый щеголеватый молодой человек. Таня Колесникова представила его как своего друга.
 Она знакомила его с ребятами и, дойдя до Генриетты, назвала её имя.
      – Генриетта? Какое красивое имя! – ахнул красавчик.
      Тут заиграла музыка и он пригласил её на вальс. Весь вечер он танцевал только с ней. Когда кончился вечер, он галантно помог ей надеть пальто и спросил разрешения проводить до дома. Генриетте льстило такое отношение, это вам не деревенский Коля. Конечно, Семён был старше их, он уже работал.
      – Генриетта, я приглашаю тебя в кино, – прощаясь сказал Семён.
      На следующий день он пришёл раньше назначенного времени. У Генриетты в гостях были Валя Буренок, Ира Кранчева и сосед Илюша. Семён представился и попросил Елену Андреевну сыграть что-нибудь из популярного тогда фильма «Петер». В этом фильме была действительно чудесная музыка, особенно танго.
      Теперь Семён приходил к ней каждый день, и подруги Генриетты посмеивались между собой, глядя, как он старается произвести на всех впечатление.
      Он ходил в пальто нараспашку, волосы укладывал, тщательно смазав их вазелином. Чтобы не рассыпались, пояснял он. На нём неизменно была белоснежная накрахмаленная рубашка с расстёгнутым, как у Байрона, воротом. Он был чем-то на него похож и очень этим гордился.
      Стоило только Елене Андреевне сесть за инструмент, как он вставал у пианино, картинно и небрежно опершись рукой. Он чувствовал, что на него смотрят, и томно внимал звукам мелодии, полузакрыв глаза. Девчонкам было смешно, но ради приличия они сдерживали желание рассмеяться.
      Елена Андреевна спрашивала дочь.
      – Куда сегодня тебя поведёт сеньор кавалер?
      – Как всегда, на документальный фильм, – отвечала та.
      Все терялись в догадках, почему он водит её на такие скучные фильмы. Почему только документальные? Просто человек-загадка. Была одна зацепка – билеты на документальное кино были дешёвые. Неужели работающий парень такой скупердяй?
      Ухаживания продолжались и ноябрь, и декабрь. Они всё ходили за ручку, иногда он отваживался приобнять её, поцеловать в щёчку. Таня говорила, что у него есть какая-то женщина, но он очень скрытный. Когда в очередной раз они просидели в холодном кинозале какого-то клуба, у неё начался насморк. Как назло, носового платка в кармане не оказалось.
Генриетта всю дорогу мучилась и шмыгала носом. Ей было ужасно неудобно перед ним. Благородный сеньор молча протянул ей накрахмаленный отутюженный носовой платок. Она не знала куда деться со стыда. Поспешно распрощавшись, поспешила домой. С тех пор она стала избегать его и уходила к подружкам по вечерам.
      Как-то он встретил её у дверей института.  Заговорщицки отвёл её в сторонку и, театрально прижав руки к груди, произнёс, видимо, где-то вычитанную фразу:
      – Моё сердце – твой дом!
      – Спасибо, но в нём очень холодно, и у меня может снова разыграться насморк, – тихо сказала она.
      Все его дальнейшие попытки встретиться и поговорить были деликатно отвергнуты. С тех пор Генриетта избегала документальных фильмов и слишком ухоженных красивых кавалеров.
 
 
                Глава 26
                Ах, обмануть меня не трудно…
 
      Был тихий декабрьский вечер. Декабрь только начался, и снег ещё не успел замести жухлую мёртвую траву. Мама ушла к сыну. По вечерам она занималась музыкой с внучкой Леночкой.
      Она любила свою странную внучку, хотя многое в ней её удивляло. Например, едва только она успевала переступить порог и поздороваться, как та спешила сообщить ей, сколько новых платьев у её мамы и как мамины подруги ей завидуют. Рассказывала, что она ездит в школу на машине, как барыня. По тем временам иметь собственную машину было редкостью. Дальше шло перечисление гостей, которые к ним приходили, какая у них новая помощница по дому и так далее. В общем, самое интересное, с её точки зрения, что произошло за неделю.
      – А как твои дела в школе, чем ты увлекаешься?
      Но она продолжала рассказывать, что ребята в школе ей завидуют, а учителя придираются. В общем, всё та же заезженная пластинка. В её разговоре явно слышались рассуждения матери.
      – У вас такая богатая библиотека, что ты сейчас читаешь?
      – Мне некогда читать, мама говорит, что ещё успею начитаться.
      – А музыку ты любишь?
      – Я больше люблю пластинки слушать.
      – Зачем же ты занимаешься музыкой?
      – Мама говорит, что красиво, когда женщина играет на пианино. Мужчинам это нравится.
      – Ну что ж, тогда давай заниматься.
      Жаль девочку, а её постоянное враньё внушало серьёзную тревогу.
      Приходила Елена Андреевна раз в неделю, больше ей не удавалось выкроить времени. Уходила всегда с этих занятий расстроенной. Гнала от себя мысли, что сын Олег, имея машину, не предлагает подвезти её домой. А ведь она приходила к ним уставшая после уроков, отработав и первую, и вторую смену.
      Её приглашали поужинать, как какую-то прислугу. К счастью, Леночке занятия скоро надоели, и эти унизительные визиты закончились сами собой.
      В один из таких зимних вечеров, когда мама ушла в гости к подруге, Генриетте вдруг стало невыносимо грустно. Комнату наполнила такая страшная тишина, где только одни ходики казались живыми. Они незаметно двигали стрелками время и весело помахивали маятником. Даже кот Васька сидел в грустной задумчивости. Он неподвижно лежал на подоконнике и внимательно смотрел на падающий снег, прикрывавший неопрятный двор.
      – Интересно, о чём он сейчас думает, – размышляла Генриетта.      
      Старый кот, словно услышав её мысли, оглянулся и тяжело вздохнул.
 
           О чём он думает, устроившись удобно?
           Что видит он в заброшенном дворе,
           Разглядывая долго и подробно
           Чужой подъезд и снег на фонаре?
 
           Спустились в город сумерки густые,
           Крылатый снег садился на траву…
           О многом говорят дворы пустые
           В минуты предвечерние ему.
 
           И сколько так смотреть коту осталось
           На снег, на дождь, на серебристый лёд?
           Вот кошка на чужой чердак прокралась –
           Следя за ней, он тяжело вздохнёт.
 
      И так ей вдруг стало тоскливо и одиноко, что, торопливо одевшись, она выскочила на улицу. И тут же у неё перехватило дыхание от внезапного порыва ветра. А может, это был ветер судьбы, от которого ей не спрятаться?
      Генриетта не шла, а летела, словно подхваченная этим ветром, и ничего не замечала вокруг себя. Неожиданно, как и всё в нашей жизни, её схватил за руку пьяный мужик.
      – Куда бежишь, доча? – дохнул он ей в лицо перегаром.
      От неожиданности она вскрикнула и попыталась высвободить руку, но хватка у старого пьяницы была железной. Словно краб клешнёй, ухватился он за неё – вот-вот свалит с ног. И тут на него налетел парень, сбив того с ног. Поднимая и отряхивая перепуганную девушку, незнакомец вызвался проводить её до дома.
      По дороге они разговорились. Молодого человека звали Кириллом.
      – Зови меня просто Кир, – сказал он, беря её под руку, – а я как раз возвращался с работы, моя работа связана с военными самолётами, – тихо и доверительно прошептал он ей на ушко.
      И правда, только теперь она обратила внимание на то, что он был в какой-то форме. Она совсем не разбиралась в таких вещах.
      Елене Андреевне Кир не очень понравился, что-то в нём смущало её. Зато её дочь, после пресного сеньора кавалера, почувствовала настоящего живого, полного жизненных сил человека. Нельзя было сказать, что она влюбилась в него, но что-то неудержимо влекло её к таинственному незнакомцу. Возможно, тайна, которой он окружил себя?
      И как так могло случиться, что она, не любившая курящих, теперь любовалась, когда он медленным жестом подносил папиросу к губам, стоя в глубокой задумчивости у окна. Где-то, в каком-то фильме она это видела. Или ей кажется? Гипноз какой-то, обман, которому так сладко верится.
      Кир намекал ей на то, что его работа связана с органами и он не может говорить с ней на эту тему. Этот флёр таинственности завораживал её. Даже попав в его дом, она не насторожилась, увидев не столько бедность, сколько запущенность и вид его опустившейся мамаши. Генриетта объясняла это тем, что разведчику нужна такая квартира в развалюхе, а «мать» – для конспирации.
      – Весной мы с тобой поженимся, раньше не получится, понимаешь? – многозначительно спрашивал он.
      Конечно же, она всё понимала.
      Тем временем Елена Андреевна по маленьким нестыковкам в разговорах с ним, по тому, как он избегал смотреть в глаза собеседнику, и по таинственности, какой он себя окружал, пришла к выводу, что он не тот, за кого себя выдаёт. А тут ещё пропало дорогое кольцо с рубином, подаренное ей на юбилей. Они с Генриеттой обыскали весь дом, но кольца так и не нашли. Сомнений в том, что он аферист, у неё уже не было. Она попросила дочь больше с ним не встречаться. Но кто же станет слушать мать?
      Теперь они встречались тайком. Она сбежала с последней пары, и они уже целый час гуляли по городу. День был хмурый и ветреный. Они продрогли до костей.
      – Пойдём ко мне. Погреемся, чайку выпьем, – и она с радостью согласилась.
      Его матери дома не было. Он отпер дверь, и в нос им ударил спёртый вонючий воздух. Она не подала вида из деликатности, что ей противно здесь находиться. В комнате было душно. На неубранной кровати валялась куча какого-то тряпья, пол был грязный. Кир сказал ей, чтоб не разувалась. Перед окном стоял небольшой стол с грязной прожжённой клеёнкой, початая бутылка портвейна, засохший хлеб и кусочки какой-то сушёной рыбы.
      – Присаживайся, – сказал он и подвинул к ней стакан, – пей, а то заболеешь!
      Она сделала глоток.
       – Это же детское вино, – засмеялся он, – компот, пей не бойся.
      «Эх, пить будем, гулять будем», – пришли ей на ум слова цыганского романса… Она с утра ничего не ела и, потягивая сладкое вино, поглядывала на рыбку. Но он не предлагал закусить, а она постеснялась сама взять кусочек. И весь мир поплыл, закружился… И на ум ей пришли слова старого романса:
 
           Хочу любить!
           Хочу страдать!
           Горит костёр, как страсть моя.
 
      Ей вдруг стало жарко, она вспотела.
      – Я сниму кофту? – извиняющимся голосом спросила она.
      – Снимай всё, – жарко и властно прошептал он, стягивая с неё кофту, сапожки…
      Комната кружилась, и ей было уже всё безразлично: и грязная кровать, и то, что он так бесцеремонно стягивает с неё одежду. Она закрыла глаза, замирая в его нетерпеливых объятиях. Природа взяла своё.
      «Для чего мы так устроены? – думала она после. – Кому нужно, чтобы люди размножались, и почему человек подчиняется плоти, и разум не в силах сопротивляться её зову?»
      Теперь Кир чувствовал, что она в его руках. Вёл себя естественно, отбросив напускную таинственность и заимствованное из фильмов о разведчиках благородное и загадочное поведение. Ей как бы слышался романс в мамином исполнении: «Ты смотри, никому не рассказывай. Никому, ничего, никогда».
      Теперь же она видела перед собой просто умного и хитрого парня из неблагополучной семьи. Но, стоит отдать ему должное, талантливого актёра и отличного психолога. Что уж там говорить – криминальный талант, самородок. Если бы он вырос в хорошей семье – из него мог бы получиться интересный человек.
      Теперь она видела его без розовых очков, и он это понимал, стараясь подстроить её под себя. Но, хотя их отношения продолжались, она уже старалась избавиться от своей зависимости, как от болезни. Теперь время играло на неё. Он уже устал от роли героя-любовника, и истинная его природа выходила наружу.
      Как-то Кир попросил её на пару дней одолжить ему проигрыватель, по тем временам весьма недешёвую вещь. Вернуть его он, конечно, не торопился. Прошёл месяц, и Генриетта решила спросить, когда он вернёт проигрыватель.
      – Не волнуйся, русалка! Когда я спешу к тебе, я обо всём на свете забываю.
      – Давай сейчас зайдём к тебе и возьмём.
      Вначале он ссылался на то, что мать дома с друзьями, пусть послушают пластинки. Потом оказалось, что проигрыватель не у него, а у какого-то друга, который уехал в командировку. Она поняла, что проигрывателя ей не вернуть.
      Что делать? Ведь она опять беременна. Но одна лишь мысль о том, что это будет его ребёнок, что его пьющая мать будет ему законной бабушкой, приводила её в ужас. А если он унаследует их семейные черты характера?
      Голова шла кругом. Ни с мамой, ни с подругами, которые говорили ей, что он проходимец, посоветоваться она не могла. Чувствовала себя очень плохо, постоянная тошнота, отчаянье безвыходного положения. Два раза на улице она теряла сознание. К счастью, никто из знакомых не видел её в таком состоянии. Ещё трудней было скрывать от мамы. Она ничего не могла есть, кроме ягод, и сильно похудела. А Кир всё настойчивей торопил с женитьбой, убеждая её тайно зарегистрироваться. Потом, когда будет уже поздно, никуда они не денутся. А твоя мама будет радоваться, что станет бабушкой. А у Генриетты назойливо крутилась одна лишь мысль: не хочу, не хочу, не хочу…
      И тут ей снится сон. Речка, которая вначале мирно течёт весёлым ручейком, внезапно становится бурной и коварной рекой. Она стоит на крутом берегу и видит, как течение подмывает обрывистый берег. Вот-вот земля уйдёт у неё из-под ног! Она напряжённо вглядывается и видит впереди каменистые пороги и кипение воды, куда её унесёт течением реки.
      Ахнула и проснулась в холодном поту. Она всё ещё в руках опытного афериста. Ведь, по сути, она ничего о нём не знает, кроме тех романтических сказок, которыми он её околдовал.
      Как стыдно перед мамой! Сколько раз она обращала её внимание на неправдоподобность его рассказов. А она горячилась, спорила, находила всему оправдание.
      «Какая же я дура! – думала она в отчаянье, – теперь он пользуется тем, что у них будет ребёнок. Нет! – решила она, – этому не бывать».
      А он всячески пытался воздействовать на неё по старой схеме, но она уже была для него недоступна. Что ж, спасибо, жизнь, за горький урок. Уснуть больше в эту ночь она не могла, ведь сегодня решалась её судьба.
      А за окном уже начинался серенький бледный рассвет. Какое счастье, что на земле существуют рассветы! Они дают нам надежду на то, что всё ещё будет хорошо. Жизнь продолжается.
 
           Рассеял жиденький рассвет
           Тумана голубые перья.
           Вяз, обнажая свой скелет,
           Стряхнул ночные суеверья.
 
           Суровый дуб, как древний маг,
           Окутан кисеёй тумана,
           С ним рядом тополь, свят и наг,
           Стоит, как нищий возле храма.
 
      Говорят же, что Бог даёт каждому испытание по его силам. Но правильно ли она поступает… Кто может сказать наверняка? Посоветоваться не с кем. Эта задача для неё и её ответственность перед будущим.
      Да, обмануть не сложно того, кто сам желает быть обманутым.
 
 
                Глава 27
                «Рыбий рот»
 
 
           Поётся вешний день, поётся,
           Касается сердечных струн.
           И нега трепетная льётся –
           Апрельский воздух свеж и юн.
 
      После опасного романа с мнимым «разведчиком» Генриетта чувствовала себя повзрослевшей лет на сто. Но сегодня апрельское утро улыбнулось ей, как бы говоря: веселей, подруга, жизнь прекрасна. Какие наши годы?! Ты ещё будешь радоваться, будешь любить и будешь любима.
      Генриетта, улыбаясь, шла в институт, и какие-то работяги отвесили ей недвусмысленный комплимент. В другое время она бы оскорбилась, но сегодня прошла мимо них танцующей походкой – дескать, знай наших!
      Подруги удивлялись:
      – Что это с тобой случилось? Ты сегодня светишься, как пасхальное яичко.
      – С сегодняшнего дня начинаю новую жизнь, – весело ответила она.
      Ближе к вечеру отправилась в городскую библиотеку. «Хватит знакомиться где попало, – думала она, – уж здесь-то люди серьёзные».
      Впереди была весна, лето… Как хорошо жить, ожидая чего-то нового, неизвестного, пока молодая и свободная. Ей не хотелось оглядываться назад, где была ложь, грязь и предательство. Отныне она будет более осмотрительно выбирать друзей. А для начала пойдёт в читальный зал посмотреть, что за народ туда ходит.
      Войдя в большой зал, она сразу ощутила атмосферу покоя и тишины. Ноги мягко ступали по ковровой дорожке. Уютно и приветливо горели лампы на столах, заваленных книгами. Лица у всех были спокойные и сосредоточенные. У библиотекарши она заказала журналы с последними археологическими открытиями. Последнее время её привлекала древняя история Земли, она увлеклась открытиями археологов.
      Выбрав уединённый уголок, она погрузилась в увлекательное чтение. Как много нового в этой сфере, и напрасно некоторые студенты считают археологию устаревшей наукой. Она потеряла счёт времени и, когда отложила прочитанные журналы, на соседнем стуле заметила молодого человека.
      – Извините меня, пожалуйста, меня зовут Дмитрий, – вежливо обратился он к ней, – подскажите мне, где можно интересно провести время? Я недавно приехал по назначению в Южно-Сахалинск и, честно говоря, совсем не знаю города.
      – У нас есть интересный музей, ещё японский. Вы там не были?
      – Нет, я видел это здание, но там был выходной день.
      – А ещё у нас есть замечательный драматический театр. К нам на гастроли приезжают самые известные артисты и коллективы из разных городов страны. А какой у нас дивный парк! Такого Вы нигде не увидите, с искусственным водопадом, с красивым озером и японскими мостиками.
      – Вы меня заинтриговали, м-м-м…
      – Я Генриетта, – поспешила она на выручку.
      – Генриетта? Впервые слышу такое редкое имя.
      – Вы уже уходите? – разочарованно спросил он, видя, что она берёт сумочку.
      – Да, уже поздно, мама будет волноваться.
      – Чтобы мама не волновалась, позвольте мне Вас проводить?
      По дороге они разговорились. Оказалось, что он приехал из Ростова на год. Его тоже в Ростове ждёт мама.
      – Я ужасно скучаю по ней. Это, наверное, потому, что город незнакомый и пока у меня здесь нет друзей.
      Она промолчала. Нет, уж теперь она очень осторожна и не поддаётся на разные уловки. Молодой человек попрощался и, пожелав напоследок доброй ночи, ушёл.
      Ушёл и ушёл. Зачем он ей? Но всё же невольно отметила, что он приятный молодой человек. По всей вероятности, скромный, образованный и ненавязчивый. У него хорошее доброе лицо… вот разве только рот? Что-то он ей напоминает. О чём это она? Ведь ей нет никакого дела до его рта.
      – Кто это тебя провожал? – спросила Елена Андреевна дочь.
      – Это из библиотеки. Уже поздно и сосед по столу предложил меня проводить.
      – Молодец, а ты не задерживайся допоздна. Я ведь волнуюсь. А кто он такой?
      – По распределению направлен на Сахалин. Инженер, что-то связано с деревообрабатывающей промышленностью. Я особенно не интересовалась. Он впервые в Южно-Сахалинске и спрашивал, где можно культурно провести досуг.
      Утром она его и не вспомнила. А на следующий день Дмитрий уже ждал её в читальном зале. Они подошли к стойке, и каждый сделал заказ на интересующие книги. Через полтора часа Генриетта собралась уходить. Он тоже поднялся. Вышли вместе, повисла неудобная пауза.
      – Генриетта, как Вы посмотрите на то, чтобы пойти в театр? – неуверенно спросил он.
      Она знала, что сейчас в театре давали пьесу Фридриха Шиллера «Коварство и любовь». Чуть помешкав, она согласилась. Театр – её слабость.
      – Это ведь третья пьеса, написанная им в период творческого расцвета, – поразил Дима своей эрудицией, –первоначальное название этой драмы было «Луиза Миллер». Я забыл фамилию актёра, который предложил Фридриху назвать пьесу «Коварство и любовь».
      Ей стало стыдно, ведь она таких подробностей не знала.
      «А с ним интересно», – подумала она про себя.   
      Спектакль им очень понравился, особенно был хорош главный герой. Она была благодарна актёру за его великолепную игру, что и игрой-то назвать язык не поворачивался. На протяжении всего спектакля он жил, он любил и страдал, а вместе с ним и весь зал переживал яркие и глубокие эмоции.
      Ей вспомнился случай из детства, когда по радио – тогда это была чёрная «тарелка» – приятный мужской голос читал какую-то сказку. Она слушала как заворожённая, думая, что он рассказывает сказку только специально для неё. Когда сказка кончилась, она подтащила табуретку к репродуктору и, волнуясь, благодарно кричала в чёрную «тарелку»:
      – Дяденька, спасибо, спасибо!
      Как она тогда ужасно волновалась, а вдруг он её не услышит, ведь Москва так далеко…
      А в это время на планете Земля произошло удивительное событие. На планете Земля появился новый человек – родила его Нелли, их однокурсница. Она пропустила всего неделю занятий и, оставив ребёнка с бабушкой, пришла на занятия. Её встретили как героиню. Муж в плаванье, она решила не терять время зря и продолжила учёбу. Ребёнок был на искусственном вскармливании. Бабушка Нелли, Степанида Ивановна, ещё не старая женщина, варила внуку кашки на козьем молочке. Вначале у Нелли намокало платье от грудного молока, но потом всё притёрлось. Степанида Ивановна иногда приносила внука, и тогда девчонки окружали их, восхищённо разглядывая маленькие пальчики, чёрные наивные глазки, и каждой хотелось потрогать эту живую куклу. Малыш рос на удивление крепким и спокойным, дав маме закончить второй курс.
      А у Олега, брата Генриетты, жизнь свернула на чёрную полосу. В семье не ладились отношения с женой из-за воспитания дочери. На замечания и увещевания Лена не реагировала. Спокойно смотрела холодными прозрачными голубыми глазами… человек или русалка? Горячо любящий отец сходил с ума. К тому же на работе возникли неприятности: какой-то человек якобы узнал в нём полицая. И все доводы, что он тогда был ещё мальчишка, что жил в это время в Москве у тётки, не возымели должного внимания. Всё это нужно было доказывать документально, по выражению – «Докажи, что ты не верблюд». Его исключили из партии и сняли с должности. А пока он доказывал, что его с кем-то спутали, сердце не выдержало напряжения и у него случился инфаркт.
      Все те многочисленные «друзья», которые годами приходили в гостеприимную семью есть, пить и веселиться, перестали их узнавать. Но когда была доказана ошибка и все поняли, что Олег Александрович ни в чём не виноват – прежние знакомые наперебой стали выражать им своё «дружеское» сочувствие. Они снова рассчитывали на пышные пироги Дины Павловны и щедрое гостеприимство хозяина.
      Но Дина Павловна была озабочена состоянием мужа, а у него жизнь разбила розовые очки и теперь он видел цену прежней «дружбы».
      Река Жизни, преодолевая пороги, затянула Олега Александровича в свой водоворот. Его лодка на повороте судьбы была опрокинута, и он чудом спасся.
      А над золотыми от цветущей мать-и-мачехи лугами
 плыл зелёный туман. Это пылили берёзы, щедро рассеивая мелкую изумрудную пудру по окрестным сопкам. Всё живое бурно приветствовало весну.
      А отношения Генриетты и Димы развивались ни шатко ни валко. Теперь она определилась, на что был похож рот милого Димы. Ни дать ни взять – рыбий рот. Умом она понимала, что Дима замечательный человек, но физически не могла представить себя целующейся с ним. Он чувствовал её прохладное отношение к себе и, как умный человек, не торопил событий. Когда его не было рядом, ей становилось тоскливо, и она ждала встречи с ним. Когда же он приходил, счастливый и взволнованный, глядя на неё с нежностью и любовью – ей хотелось незаметно убрать руку или отвести взгляд.
      Что со мной? Ни маме, ни подругам она не может рассказать о своих переживаниях. Он всем им очень нравится… а она? А она что чувствует? Так замирают почки на деревьях, чувствующие, что ещё не время просыпаться. Но ведь у неё никогда не было такого замечательного, понимающего друга и, наверное, никогда уже не будет. Он любит её, забывая о себе, отходя в тень, предупреждая каждое её желание. Радуется с ней её радостям, огорчается, когда ей плохо. Елена Андреевна, переживая за него, спрашивала дочь, что она думает в отношении Димы. Но дочери разговоры на эту тему были тягостны и неприятны. Генриетта корила себя за бессердечность, пыталась разобраться в себе.
      В один тихий лунный вечер они гуляли в парке. Он взял её за руку, и они молча шли вдоль озера. Серебристый иней опушал ещё голые ветки деревьев. Из-за сопки сначала робко выглянула, а потом и выкатила огромная полная луна и стала пристально следить за ними. Дима неожиданно прижал её к себе, желая поцеловать, но она, смеясь, уворачивалась. На самом же деле ей просто этого не хотелось, но и обижать его было неприятно.
      – Я тебе не нравлюсь? – охрипшим голосом спросил он.
      – Просто я не люблю целоваться, – пыталась выкрутиться Генриетта.
      «Нет, – думала Генриетта, – так дальше продолжаться не может». Она представляла, что он чувствует, и ей было невыносимо грустно и больно отталкивать его, но ещё бесчеловечней было продолжать эти, ни к чему не ведущие, отношения.
      Когда любишь – даже недостатки любимого превращаются в достоинства, а если нет любви – достоинства не замечаются.
      Домой она вернулась, когда мама уже спала. Долго сон не шёл к Генриетте, и после мучительных размышлений она пришла к единственному выводу: пора ставить точку. «Надо всё честно ему сказать,» – уже засыпая, думала она. Но тут в голову стали лезть строки отголосками впечатлений от их лунной прогулки. Она встала и на цыпочках пошла в ванную комнату, чтобы не разбудить маму. Там, на стиральной машине, она написала стихотворение о природе, а по сути, о себе:
 
           Тумана нежность и тоска,
           Лесов прохладное пространство.
           Весна готова для броска,
           Но иней шьёт души убранство.
 
           Ночной тоской умытый луг,
           В тумане тонут берега.
           Ах, отчего так грустно вдруг
           От слов: «Как ты мне дорога!»
 
           А сердце ноет и кричит –
           Ты мною вновь обиженный.
           Природа замерла'… молчит,
           Лишь для того, чтоб быть услышанной.
 
      Написав последнюю строчку, она почувствовала облегчение. Эта строка о ней. Душа её молчит – она замерла, чтобы быть услышанной. «Слышу, слышу» – крутилось в засыпающей голове.
      Да, иногда человеку не просто услышать голос собственной души.
 
 
                Глава 28
                Лето на «Большой земле»
 
      После расставания с Димой Генриетта пришла к выводу, что суженого не найдёшь ни на танцах, ни в читальном зале библиотеки – это должно произойти само собой, неожиданно – ниспослано Небесами.
      Она поняла, что чувства неподвластны разуму, что любовь не терпит насилия над собой, и уж если душа не лежит, то никакие положительные качества другого человека не смогут заменить любовь. Не потому ли у неё после расставания с Дмитрием словно гора с плеч свалилась, стало вдруг легко и весело на душе. Она почувствовала себя вновь свободной и вернулась к соскучившимся по ней друзьям, хотя подруги говорили ей, что она дура, раз рассталась с таким парнем.
      – Ты ещё вспомнишь его и пожалеешь, что так поступила.   
      Но она не вспоминала его и ни разу в жизни не пожалела о своём решении. Коля встретил её сообщение о расставании с Димой спокойно. Он улыбнулся, словно говоря: я так и знал, что этим кончится твой очередной роман.
      Сопки стояли зелёные, манящие, но бродить по ним у студентов не было времени. Учебный год подходил к концу. Однажды в их группу пришла новая девочка. Невысокая, хорошенькая кореяночкаё. Оказалось, что их семье срочно пришлось переехать по отцовским делам из Ташкента на Сахалин. Звали эту куколку Онега Ким.
      Видимо, Генриетта была ей чем-то симпатична, потому что одну её Онега пригласила к себе домой в гости. Их уже ждала мама Онеги.
      – Кира Николаевна, – протянула она маленькую, как у ребёнка, пухленькую руку. Она была домохозяйкой, и это чувствовалось по её ухоженности и по темам разговора.
      За обедом она с гордостью поведала Генриетте, что увлекается живописью. Генриетта и сама любила рисовать. На курсе ей вменялось в обязанность зарисовывать в специальный альбом растения и животных, встречаемых ими на практике по биологии. Поэтому она с большим вниманием и интересом рассматривала работы Киры Николаевны, которых в квартире было много. Это были в основном натюрморты и акварельные рисунки.
      Онега была поздним ребёнком, и родители души в ней не чаяли. Но она не была избалована, хорошее воспитание чувствовалось во всём её поведении, много читала и интересовалась искусством. Она вместе с их четвёркой готовилась к экзаменам, но после летней практики должна была уехать в Ленинград к бабушке, которая осталась одна.
      И вот экзамены остались позади, их ждёт поездка в Новосибирск с посещением Академгородка и в Бийск на металлургические заводы, а дальше пути их разойдутся навсегда.   
      Новосибирск встретил студентов солнцем и жарой. Он оказался очень большим городом, удивляя сахалинцев своими размерами. Потрясла их и новосибирская гидроэлектростанция – ГЭС. Студентов ввели в турбинный зал, где всё вибрировало от работы мощных турбин. Да, теперь им есть что рассказать ученикам. Их даже провели по насыпной плотине, высота которой доходила до двадцати восьми метров. Они любовались искусственным водоёмом на реке Обь, называемым Обским морем.
      В Бийске их повезли на огромный металлургический комбинат. Всё было ново и интересно. Пугали и одновременно восхищали размеры цехов, шум, водяные завесы, за которыми они прятались от жара плавильных печей. Но самое большое впечатление на будущих учителей произвёл сам момент розлива стали. Это было грандиозное зрелище, когда из жерла печи вырывался огненный поток жидкого металла и, выливаясь в ёмкости, взрывался невиданным фейерверком. Они жмурились от нестерпимо яркого света, но не могли оторвать глаз от этой красоты. Такого зрелища они уже никогда не забудут. Рабочие посмеивались над их восхищением, для них это была лишь привычная работа, но студенты были просто загипнотизированы и, стоя за водяной стеной, неотрывно глядели на льющийся красной лавой поток раскалённого металла. Правда, потом им объяснили, что «фейерверк» создаёт жидкий шлак.
      На этом знакомство с промышленными гигантами Сибири подошло к концу, оставив неизгладимое впечатление. Теперь можно было ехать куда хочется, и Генриетта с Валей и Ирой решили лететь на самолёте в Алма-Ату.
      Неожиданно их самолёт попал в грозу над Заилийским Алатау. Самолёт швыряло, он то проваливался в воздушную яму, то его подбрасывало, и пассажиры всю дорогу вскрикивали в страхе. Людей охватила паника. Генриетте было так плохо, что она просто тихо сидела в кресле с закрытыми глазами. Какая-то тяжёлая дрёма навалилась на неё. Только когда в салоне начинался крик, она приоткрывала глаза и безучастно смотрела на испуганных людей. Она не испытывала страха, ей словно было всё равно, и она вновь впадала в тяжёлое забытьё.
      Когда самолёт приземлился, ей говорили, что она счастливая – всю дорогу спокойно спала, а они уже прощались с жизнью. Сойдя с трапа, она легла на газон, не в силах идти. У неё было одно только желание – очутиться сейчас дома в своей постели. Никакой Алма-Аты ей и даром не надо.
      К вечеру они добрались до нужного адреса. Это был маленький частный домик. Перед калиткой – сбитый из досок в полтора метра шириной дощатый мостик, перекинутый через весёлый арык. Хозяйка Алла Ивановна встретила их радушно. Это была бабушка Саши Степанова, их сокурсника, давшего им её адрес. Она им обрадовалась и стала расспрашивать о Саше, о его родителях. Но они могли рассказать ей только про Сашу. С его родителями они не были знакомы. Саша очень хотел навестить бабушку, но у него случился приступ аппендицита, и он попросил их передать ей письмо и сахалинские гостинцы. Он-то и соблазнил их слетать в Алма-Ату.
      Было уже темно, но Валя с Ирой пошли погулять, а Генриетта из-за плохого самочувствия осталась дома.
Девочки быстро вернулись с прогулки – сказались и усталость от перелёта, и страх, который они испытали. Под одним огромным деревом, они увидели парня. Вся его белая рубашка была в красных пятнах. Они не сразу поняли, что это следы от ударов ножом. Возле него суетились медики.
      Как только до них дошло случившееся горе, Ира с Валей бросились к дому Сашиной бабушки. Сбиваясь и заикаясь, они рассказали о случившемся. «К сожалению, это обычное дело, – печально заметила Алла Ивановна. – Вечером ходить опасно».
      День был напряжённым из-за полёта и грозы, да ещё такое первое впечатление. Но, едва устроившись на ночлег, они мгновенно уснули крепким сном.
      Но молодость брала своё и, как только заря осветила скромную выбеленную комнатку нежно-розовым, трепещущим светом, они подскочили и стали спешно одеваться. Хозяйка была уже на ногах и напоила их душистым, настоянным на местных травах, чаем с румяными оладушками.
      В первый день они ходили по базару, удивляясь сохранившимся старым привычкам и обычаям. Купили баранины и лепёшек, чтобы не быть нахлебниками.
      После обеда, когда Алла Ивановна прилегла отдохнуть, они тихонько прикрыли за собой дверь и пошли прогуляться по проспекту Абая. Увидев по пути кинотеатр, решили зайти. Через двадцать минут начинался незнакомый двухсерийный фильм. Они купили билеты. Две серии, но ничего, ведь ещё день. Но когда вышли на улицу, удивились – уже наступил вечер.
      На Генриетте была открытая кружевная блузка с вырезом лодочкой и модная пышная, с подчёркнутой талией, юбка. Вдруг кто-то положил горячую руку ей на открытое плечо. Она вздрогнула, возле них оказались три нагловатых парня.
      – Пойдёмте к нам в гости, – сказал тот, что был рядом с Генриеттой.
      – Мы к незнакомым в гости не ходим, – ответила она на наглое предложение.
      – Так давайте познакомимся, – криво усмехнулся тот, называя казахское имя.
      Разговор явно шёл вразрез интересам парней и в конце концов вывел их из себя.
      – У нас так себя вести не положено. Мы вас приглашаем.
      – Нас ждёт отец, а вот и наш троллейбус, – сказала Валя, обрадованно указывая на подходившую машину. Но парень крепко держал Генриетту за руку и не отпускал, а вторая рука была за спиной.
      – Скажите своему товарищу, чтобы он убрал нож, – попросила Валя парня, что был рядом с ней.
      – Вы очень дерзкие, – процедил тот, – вечером по проспекту Абая девушкам ходить не положено.
      – Мы всего второй день у вас в городе и не знаем ваших обычаев, – оправдывалась Ира.
      – Тогда вам придётся извиниться перед нами, – сказал третий парень.
      Люди, стоящие на остановке, как-то быстро исчезли. Девчонки остались одни с парнями.
      «Пырни сейчас он меня ножом, никто не заступится», – лихорадочно думала Генриетта.
      – Извините нас, пожалуйста, – сказала она примирительно.
      – Ладно, иди, – ответил парень, отпуская её руку.
      Они вскочили в троллейбус, и тот быстро закрыл двери. Видимо, водитель наблюдал эту сцену и ждал их.   
      Подруги глянули друг на друга – краше в гроб кладут. Помня тот случай с парнем в белой окровавленной рубашке, они были так испуганы, что не могли говорить.
      Дома Сашиной бабушке, журившей их за поздний приход, они о случившемся не обмолвились и словом.
      На утро у них был запланирован поход на Медеу. Узнав, как лучше добраться до высокогорного спортивного комплекса в урочище Медеу, они отправились в путь в прекрасном настроении. Дорога живописно поднималась по склону горы, ведя путников в бездонное поднебесье. Особенно их поразили горные тянь-шаньские ели, похожие на узкие, высокие пирамиды, достигающие в высоту шестидесяти метров. Обхват ствола доходит до двух метров, а средняя продолжительность жизни этих гигантов достигает от двухсот пятидесяти до трёхсот пятидесяти лет. Но самое интересное то, что корни у этого гиганта поверхностные, а устойчивость дереву придаёт главный корень. Углубляясь в землю, он, встречая на пути большой камень, не уходит в сторону, а огибает его, как бы цепляется за якорь и продолжает расти вниз. Теперь дереву не страшен любой ветер, каменный якорь удержит его.
      Девочки смотрели на ели с восторгом и уважением, ведь на Сахалине таких елей нет. В каком живописном месте расположен знаменитый стадион Медеу! Он был построен на высоте тысяча шестьсот девяносто один метр над уровнем моря, в долине реки Малая Алматинка. Искусственное ледовое поле составляет десять с половиной тысяч квадратных метров. Это больше площади Ватикана. Когда, изрядно уставшие под непривычно жарким солнцем, они поднялись к стадиону, с великим сожалением прочли объявление о том, что он закрыт на профилактические работы. Ну что ж, не стоит огорчаться, говорили они, зато какое впечатление от этой красоты!
      Вниз спускались, по берегу речки Алматинки. Им хотелось перейти на другую сторону, где дорога была не такой каменистой, но, пройдя несколько шагов по воде, они поспешили выйти на берег. Вода оказалась ледяной, к тому же дно реки было сплошь покрыто острыми, скользкими камнями. Хотя вода доходила лишь до колен, но сильное течение буквально сбивало с ног. Да уж, это вам не их Сусуя, которая в летний период становилась спокойной и степенно текла по широкой Сусунайской долине, конечно, когда не было дождей. В детстве они в ней учились плавать, надувая ударом о воду мокрые наволочки, превращавшиеся в поплавки.
      Дорога вниз показалась нашим путешественницам трудней, так как всё время ноги съезжали по сыпучему грунту. Они устали. Спуск довольно утомительный, дорога усыпана острыми камнями, солнце нещадно смолит непокрытые головы. Одна отрада – можно пить сколько хочешь чистейшей ледяной воды из речки.
      Так, сопровождаемые гордой горной красавицей, они спустились в город.
      – Охота была вам таскаться в такую даль по жаре, – ворчала Сашина бабушка, глядя на их осунувшиеся измученные лица.
      – Девчата, а не сходить ли вам вечерком на танцы в военный санаторий? – предложила им Алла Ивановна, видя, что девчонки совсем приуныли.
      Какие танцы? Они еле держатся на ногах. Но, пообедав и часик соснув, они снова были бодры и веселы.
      Они слышали о знаменитом Русском театре драмы имени М.Ю. Лермонтова на проспекте Абая и решили обязательно туда сходить. Времени до отъезда было крайне мало, и они решили купить билеты на спектакль. Но оказалось, что все билеты проданы. Тогда они обратились к кассиру, объяснив ему, что студенты и что в Алма-Ате они проездом. Кассир сжалился и дал им контрамарки на приставные стулья.
      Наступил вечер. Внезапно, словно просто выключили свет. Солнце скрылось за высокой горой, и без всяких прелюдий стало темно. Им, сахалинкам, была в новинку такая резкая смена суток. Город из солнечного и весёлого внезапно стал таинственным, загадочным из-за множества теней, бродивших под огромными деревьями, как пьяные призраки. Было такое впечатление, что и сами деревья, пьянея от разлившегося густого аромата цветов, тоже, качаясь, бродят по улицам. Вечер пил прохладу из нежно журчащих арыков, текущих вдоль улиц города. Вода в них была холодная, стекая с горы под уклон. Выйдешь из комнаты, и вечер тебя обнимет тепло и нежно. Ощущение не только в теле, но и где-то в сердце… или в душе? И, забыв о недавней усталости, тело казалось теперь невесомым, а ноги летели, не касаясь земли.
      О, эти южные ночи! Вот в такие ночи и совершаются всякие безумства. Хотелось чего-то такого… выпрыгнуть из самого себя, может быть, или улететь от всего земного, обыденного и раствориться в этом медово-хмельном воздухе, став красивой и невесомой, летать, как ночная бабочка над изумлённо притихшим миром. В таком возвышенном настроении, нарядные и красивые, они сели на приставные стулья где-то на галёрке.
      В антракте Генриетта пошла искать места, мало ли что… Подруги караулили стулья. Зал был набит под завязку. Тут ей на глаза попалась полуоткрытая дверь, и она шмыгнула туда.
      Странно, это было другое помещение – она вошла в комнату, напоминающую гостиную. Кожаный диван, мягкие глубокие кресла, буфет с разными напитками, рюмками и фужерами. Перед диваном стоял большой стол с вазой. Ваза была полна фруктов. Из гостиной виднелась ещё одна дверь с бархатными портьерами. Выйдя за шторы, она оказалась в правительственной ложе рядом со сценой. Здесь, в полумраке, стояли стулья, а у стены, невидимый ни со сцены, ни из зала, стоял ещё один диван.
      В это время поднялся занавес, и публика зааплодировала.
      Из этой ложи было великолепно и видно, и слышно актёров. Идти на своё место было уже поздно, и Генриетта прилегла на диванчик. Она лежала с закрытыми глазами и слушала. Какое блаженство! Никогда в жизни она не лежала в театре на диване… глаза стали слипаться… но вдруг она встрепенулась, какой-то шорох прогнал волну мороза от головы до ног. Она глянула в щёлочку между портьер. Официантка ставила что-то на стол. Потом всё стихло. Генриетта поспешила выйти из своего укрытия. Теперь она увидела, что из гостиной был отдельный выход, нужно только спуститься из маленькой прихожей по лестнице. Она подошла к стеклянной двери – вот она, свобода! Но, не тут-то было. Дверь была заперта. Так, дрожа от страха, что её застукают на месте преступления, она ходила на цыпочках то в ложу, то снова в гостиную, не находя себе места. Наконец-то, спектакль закончился.
      Под шум аплодисментов Генриетта тем же путём с трудом выбралась в зал, отыскала подруг. Валя с Ирой уже волновались за неё. По дороге она рассказала о том, как лёжа слушала пьесу и чуть там не уснула.
      Как хороша жизнь, когда ты молод, беспечен и полон разных глупых приключений.
      Они шли к Сашиной бабушке в предвкушении вечернего чая и подробного отчёта о проведённом вечере. Откуда-то, приглушённые густой зеленью деревьев, томительно и грустно доносились звуки музыки. Они уже не смеялись. Им хотелось вечно кружить по этим журчащим арыками улицам, хотелось любить и быть любимой, не по земному, а как-то иначе.
      На следующий вечер у них был запланирован военный санаторий. Когда они подходили к нему, он призывно светился огнями. По звукам вальса и женскому смеху, немного нарочитому и возбуждённому, они безошибочно вышли к танцевальной площадке. Вальс кончился, и зазвучала какая-то восточная мелодия. К ним подошёл солидный крупный мужчина и представился:
      – Семён Яковлевич, режиссёр. Может, вы слышали, мы снимаем здесь фильм. Какой дивный вечер! Вы позволите Вас пригласить?
      За время танца они обменялись ничего не значащими фразами, как это бывает при первом знакомстве. Музыка кончилась, и он подвёл её к подругам. Оркестр заиграл новую мелодию. Валя и Ира пошли танцевать со своими кавалерами. Семён Яковлевич приглашал вновь и вновь Генриетту.
      – Я никогда так не летал, не чувствовал себя восемнадцатилетним, – сказал он, глядя ей в глаза. – А как вас зовут, прекрасная незнакомка?
      – Онега, – ответила Генриетта, сама не зная почему назвавшись именем подруги.
      – Онега? Боже, как красиво. Откуда Вы? Я вижу Вы не местная?
      – Вы правы, я из созвездия Водолея, – продолжала игру Генриетта.
      – Онежка, – нежно ворковал кавалер, – разрешите познакомить Вас с моей съёмочной группой?
      Они подошли к стоявшей особняком кучке разновозрастных людей. Среди них была лишь одна женщина.
      – Знакомьтесь, – подвёл он её к ним, – Онега. Можете меня поздравить, я нашёл свою инопланетянку! – радостно сообщил Семён Яковлевич друзьям.
      Весь вечер он не отходил от Генриетты, строя творческие планы на будущее. Они не пропустили ни одного танца. Он «пел» как соловей, говорил, что она вскружила ему голову, обещал, для начала, снять её в одном из эпизодов.
      Было уже поздно, и подругам пора было возвращаться домой. Пошептавшись, они, выбрав момент, незаметно сбежали от своих партнёров, так сказать, испарились, исчезли, как и положено инопланетянам.
      На следующий день они уже ехали в скором поезде, везущем их во Владивосток. Денег было в обрез, только чтобы купить билеты на пароход и минимум на еду. Всю дорогу веселились, вспоминая свои приключения.
      Жестокая молодость смеялась над самоуверенной зрелостью.
 
 
                Глава 29
                Владивосток
 
      Скорый поезд, пыхтя и пуская густые клубы чёрного вонючего дыма, извивался, как змея, на поворотах, так что хорошо были видны хвостовые вагоны. Он добросовестно, день и ночь вёз трёх подруг мимо дивных лесов, мимо мелькавших станционных домиков с их игрушечными огородиками, с яркими пятнами поспевающих оранжевых тыкв. На остановках народ выскакивал на платформу, торопясь купить горячей варёной картошечки, присыпанной укропчиком, и солёных крепеньких огурчиков. В дороге именно эта еда казалась необыкновенно вкусной, как и жиденький чай в стаканах с подстаканниками.
      Приятно было сидеть вот так, ни о чём не думая, покачиваясь под ритмичный перестук колёс и мелодичный звон ложечки в пустом стакане.
 
           Звенела ложечка в стакане,
           И звон её сквозь стёкла плыл
           Над тихим вечером, в тумане,
           Что тоже на восток спешил.
 
      Девочки смотрели в окно, где возле станционных домиков их провожали взглядом грустные немолодые и усталые женщины, держа в руках жёлтые, выгоревшие на солнце флажки. Как они, наверное, завидуют им сейчас! А им ехать ещё и ехать, и вынужденное безделье начинает надоедать. Путь их лежал на край материка, в самый восточный портовый город Владивосток. А дальше, до острова Сахалин им предстояло морское путешествие на пароходе по Японскому морю.
      Теперь, когда их летние приключения остались позади, они легко и с улыбкой вспоминали свои недавние страхи. Во всём уже находили смешное, даже вспоминая ситуацию, когда Валя просила парня убрать нож. Ну что тут скажешь? – Молодость…
      В вагон-ресторан они не ходили, покупали еду у бабок на остановках. Однако их скудные денежные запасы таяли на глазах. Как они ни старались есть поменьше, по возможности, заменяя еду чаем, но и эти меры не решали проблему. Наконец народ засуетился, захлопали двери, в туалет выстроилась очередь. Все доставали свои чемоданы, переодевались и наводили марафет. Вот и показались первые строения. Ура, это Владивосток!
      Ну вот, слава Богу, и добрались. А дальше  – на морской вокзал за билетами на пароход. С сожалением узнали, что их пароход придёт во Владивосток только через два дня.   
      Оказалось, что зала ожидания там нет, но есть гостиница. Финансы на такие дополнительные траты были ими не запланированы. Как они ни экономили, но денег явно не хватит, чтобы купить билеты в каюту. Благо имелись «палубные». Они и этому были рады.
      Первую ночь было решено спать на скамейке автобусной остановки. Выбрали конечную, чтобы там было меньше народа. Как только автобус совершил последний рейс и остановка опустела, они стали умащиваться на твёрдой грязной скамейке. У Генриетты был ГДРовский красный матерчатый чемоданчик на молнии. Красивый, лёгкий, но доступный: чуть отведи молнию и тащи что хочешь. Хорошо ещё, что брать у них было нечего.
      Уже было за полночь, когда они кое-как угомонились, но спать мешали тучи комаров, накинувшихся на одетых по-летнему девчонок. Спастись от них можно было только чем-нибудь накрывшись. Но в их чемоданах кроме платьев ничего не было. Пришлось накрыть ноги нижней юбкой. К утру, замёрзшие и голодные, они первым же автобусом вернулись на морской вокзал.
      Наскоро умывшись, перекусили вчерашними холодными пирожками, запивая их лимонадом. Заняться было нечем, и день ожидания, казалось, тянулся вечность. Сидя на привокзальной скамейке, они разглядывали суетящуюся публику. Среди людей с чемоданами и сумками бросалась в глаза компания из трёх молодых людей и одной девушки, которые так же, как и они, томились в ожидании парохода.
      Разглядывая незнакомцев, они обратили внимание на высокого красивого юношу. Несмотря на то, что молодые люди также, скорей всего, ночевали на улице, он выглядел как с иголочки.
      Юноша был высокого роста, у него были тёмные волосы, откинутые назад, и голубые глаза. Рядом с ним сидел темноглазый полный паренёк маленького роста с чёрными вьющимися волосами, похожий на еврея. Третий юноша, худой, с острым носом, был очень энергичный. Он всё время куда-то отлучался, а потом, возвращаясь, что-то обсуждал с друзьями. Они спорили, и он снова уходил в разведку. Девушка, которая находилась с ними, видимо, имела определённое преимущество, потому что парни обращались к ней как к более взрослому и авторитетному человеку. Выглядела она немного старше своих спутников. Крупная, высокая, с дымчатыми короткими волосами и серыми глазами.
      – Девочки, давайте и мы поищем себе другое место для ночёвки. Я больше не хочу спать на автобусной остановке, – сказала Генриетта, глядя на молодых людей, – наверное, этот худой парень занимается этим вопросом.
      Идея найти получше местечко для сна вдохновила приунывших студенток. Решили оставить Иру сторожить чемоданы. Ира была отчаянным флегматиком. Ей всё было «по барабану». И Генриетта с Валей отправились туда, не зная куда, искать то, не зная что. На их счастье, по дороге им встретилось какое-то учреждение.
      – Давай зайдём, на всякий случай, – предложила Генриетта.   
      Ни на что особенно не рассчитывая, они подошли к зданию. Открыли массивную дверь, которая впустила их в маленький тускло освещённый холл, из которого следующая дверь открывалась в длинный коридор, покрытый красной ковровой дорожкой. Коридор был ярко освещён неоновыми лампами, так как единственное окно было в самом его конце. В коридор выходило множество дверей. Видимо, это были кабинеты сотрудников учреждения.   
      Неслышно ступая по дорожке, девчонки дошли до конца коридора и увидели туалет, вошли – чистота, не то что на вокзале.
      – Слушай, учреждение на ночь запирается, – резонно заметила Валя, – а мы спрячемся в туалете перед самым концом рабочего дня.
       – Когда все уйдут и запрут двери, мы зайдём в любой кабинет и устроимся на диване, вот и всё, – высказала своё предположение Генриетта.
      Возвращались к Ирке, как на крыльях, возбуждённо делясь с ней достигнутыми результатами разведки.
      В конце рабочего дня, взяв чемоданы, выждав, когда в коридоре никого не будет, они быстро, на цыпочках, проскочили в туалет.
      И вот прозвенел звонок. Сотрудники учреждения стали расходиться по домам. Выждав, когда наступит окончательная тишина, они, робко выглядывая из своего укрытия, вышли в пустой коридор. Было ещё боязно – вдруг кто-нибудь вернётся? Поэтому разговаривали шёпотом, прислушиваясь к каждому шороху.
      Наконец, убедившись, что они одни, стали искать место для ночлега. Подошли к ближайшей двери в кабинет. Вот те на! Дверь-то заперта. Пошли к следующей – то же самое. Проверив все двери, убедились, что и те были заперты.
      Делать нечего, ночлег на диване отменялся. Им пришлось лечь посреди коридора на красной, пахнущей пылью дорожке, как павшим в борьбе с бюрократами. Свет бил в прямо глаза, поскольку лампы были расположены по центру. Бока уже болели от предыдущей ночёвки на деревянной скамейке. Теперь главное не проспать и успеть спрятаться в туалете до начала рабочего дня. Наконец сон свалил их окончательно. Сказалась предшествующая тяжёлая ночь.
      Проснулись они от звука отпираемой двери. Как хорошо, что они лежали у самого туалета! Вскочив, как ужаленные, они только успели закрыть за собой дверь туалета, как вошла уборщица. Она открыла чуланчик и, достав из него швабру и ведро, направилась к туалету набрать воды. В это время из него, чуть ли не сбив её с ног, с чемоданами в руках выскочили три девицы и прямиком понеслись к входной двери. Бедная уборщица потеряла дар речи и выронила пустое ведро, проводив их полными ужаса глазами.
      Они неслись по ещё пустой утренней улице сломя голову, не ощущая тяжести своих чемоданов. Сердце, казалось, готово было выскочить и побежать с ними наперегонки. Наконец у какой-то скамейки «преступницы» остановились, чтобы перевести дух. И, о чудо! Никто за ними не гнался.   
      Успокоившись, довольные тем, что последняя бездомная ночь осталась позади, они весело направились к морскому вокзалу.
 
 
                Глава 30
                Голубые глаза
 
      Время тянулось так долго, что ожиданию отплытия, казалось, не будет конца. Чайки кричали злыми, недовольными голосами, словно переживали за пассажиров, томящихся со своей поклажей под жарким августовским солнцем. А пароход стоял, стоял без дела, как казалось молодым людям, а мог бы уже отправляться в дорогу. Зря пропадало столько времени.
      И вот они направились, наконец-то, к трапу парохода, где пассажиров встречала бригада пограничников с офицером во главе.
      Пограничники были молодые, как и они, но чувствовалась в их взгляде и в движениях какая-то особенная строгость и серьёзность. Военные внимательно проверяли паспорта и специальные пропуска для поездки на остров. Потом прикладывали руку к козырьку и желали доброго пути. Казалось бы, мелочь, но как было приятно!
      Вдруг кто-то взялся за ручку её чемодана. Генриетта взглянула и… сердце, сделав пропуск, сорвалось в бешеную скачку. Рядом стоял Он, голубоглазый брюнет, высокий и прекрасный. Молча он взял её за руку, и они, не проронив ни слова, поднялись на палубу.
      Обе компании стояли теперь вместе. Их чемоданы были сложены в одну кучку. Они не знали, куда дальше идти, и озирались по сторонам, ища помощи. Молодой матросик, хитро взглянув на них, весело подмигнул и сказал:
      – Ребята, выбирайте любое место, вся палуба ваша.
Видно, ему было не впервой возить студентов на палубе. Они осмотрелись и выбрали себе укромный уголок. Огородив его чемоданами, стали знакомиться. Первой протянула Вале руку девушка Нина Сорокина. Она оказалась журналисткой из Ленинграда и рассказала им, что едет на остров, чтобы написать о буднях сахалинских рыбаков, что мать у неё финка, а отец русский. Она давно мечтала попасть на остров, чтобы написать статью о рыбаках, увидеть легендарный сахалинский лопух, побродить по сопкам и встретить солнце на какой-нибудь вершине. Мальчики были москвичами. Они окончили журфак МГУ. Вместе учились в школе, вместе поступили в институт. а потом захотели вместе поехать на Сахалин и отработать там положенный год.
      Того мальчика, что держал за руку Генриетту, звали Юрой. Юра Белов жил в Москве с мамой и старшей сестрой. Об отце он ничего не сказал, а они, из деликатности, и не спросили.   
      Невысокий улыбчивый мальчик назвался Вадимом. Он оказался весёлым и остроумным. Потом они узнали, что Вадим Шаевич прекрасно играет на гитаре, с которой он никогда не расставался.
      Третий их товарищ, высокий и худощавый Роман Зуев, был сыном главного редактора газеты «Известия». Девочки представились в свою очередь. Когда Генриетта назвала своё имя, Вадим сказал, что будет звать её не Генриетта, а Газель.
      – Почему Газель? – удивилась та.
      – Ты грациозна, как газель, – серьёзно ответил Вадим. – Мы ведь следили за вами. Нас разбирало любопытство – кто вы? Кстати, мы так и предположили, что вы студентки.
      – А что? Имя Газель Генриетте больше подходит. Она вечно скачет как козочка и училась на балерину, – заметила Ира.
      – Когда это было, – грустно сказала Генриетта, – не исполнилась моя мечта стать балериной. В Южно-Сахалинске была балетная студия, куда я ходила, а для дальнейшей учёбы нужно было ехать в Хабаровск, но мама пожалела и не отпустила меня в чужой город в балетное училище.
      – А сейчас ты жалеешь об этом? – спросил Роман.
      – Вначале плакала, теперь уже не жалею, но продолжаю вырезать из журналов фотографии балерин.
      Помолчали. Тем времени отдали швартовы, и корабль стал отчаливать, словно почуял свободу. Причал качался, разворачивался и вдруг оказался уже с другой стороны. Город поплыл в обратную сторону. Он таял, уменьшаясь в размерах, и провожающие на пристани были уже едва различимы. Скоро город исчез совершенно.
      Теперь они были наедине с этим бескрайним водным простором, называемым Японским морем. Двигатель их небольшого корабля работал, усердно урча, и пароходик дрожал от его напряжения.
      Море в середине августа было спокойное. Стоя у борта судна, они вглядывались в морскую даль, мечтая увидеть японский берег, но море было пустынно. Солнце на западе уже касалось красным раскалённым боком кромки горизонта. Волосы Генриетты, от природы медового цвета, пронизывали косые лучи заходящего солнца, вплетая в них свежий морской воздух.
      – Ты такая красивая, – задумчиво проговорил Юра.
      А она, украдкой поглядывая на него, думала: «Боже, какие у него спокойные, удивительного тёмно-голубого цвета глаза».
 
           Голубые глаза,
           Столько ласки, огня.
           Голубые глаза
           Покорили меня.
 
      Вспомнились ей слова старинного романса.
      Скоро стемнело, небо прорастало жёлтыми и белыми звёздами. Ребята застелили огороженное чемоданами пространство своими курточками, и все они улеглись, глядя на небо. Разглядывали звёзды, называли знакомые созвездия. Но разговоры постепенно стихли, и они уже молча глядели в небо, тесно прижавшись друг к другу, согревая своим теплом соседей и греясь их теплом.
      Они и не заметили, как эта грубая железная колыбель, называемая кораблём, нежно, по-матерински, укачивала этих милых, ещё ничего не знающих о жизненных штормах, молодых и неопытных ребят. А с неба на них смотрели ясные звёзды, и у каждого из лежащих была та, единственная звезда, что будет идти с ним по дороге жизни с рождения и до самого конца. Она-то хорошо знала, что ждёт её подопечного впереди. И звёзды объединялись в созвездия, чтобы соединить или разлучить оказавшихся на одном корабле молодых людей. Им было грустно, эти ребята ещё ничего не знали о своём будущем. Им суждено пройти много жизненных испытаний, прежде чем их детские души возмужают и обретут крылья для дальнейшего полёта. Их ласково баюкало море, пока они летали в своих беззаботных снах.
      А над ними было только небо и Бог.
 
 
                Глава 31
                Розовая чайка
 
 
           Над морем звёзды, словно лампы, висли,
           Смахнув туман серебряным крылом.
           Любви бездонной призрачные брызги
           Упали в сердце, обретя свой дом.
 
      Над сонным морем встрепенулся ветерок и отряхнул наваждение ночи с синих крыльев. Пробуждалось утро. Ребята заворочались и, ёжась от утренней прохлады, нехотя открывали глаза. Во сне они забыли, что плывут на пароходе, и теперь улыбались, осознав реальность. Ира, Вадим и Юра раньше никогда не видели моря и теперь были безмерно счастливы, глядя на бесконечную водную пустыню.
      Вдруг зашумел, поднимаясь с сонной поверхности моря, ветерок, вмиг распахав в «барашки» морскую гладь. Разбежавшись, взлетел, подхватив остатки сна, и разбудил всё и всех.
      Захотелось есть, желудки начинали громко урчать. Ребята смеялись и прижимали к ним руки, чтобы утихомирить. Стали доставать из сумок все свои пищевые запасы. Расположившись на палубе, как на поляне, устроили что-то вроде завтрака на траве. Всё им было вкусно, всё им было смешно и весело. Утро разгоралось, солнце согревало, палуба танцевала под ногами.
      – Смотрите, розовая чайка! – вдруг закричала Ира и протянула руку в сторону облака, летящего им навстречу. Своей формой оно действительно было похоже на большую чайку, а лучи утреннего солнца окрасили его в розовый цвет.
      – Как крас-и-и-во! – мечтательно протянула Нина.
      Они ещё долго провожали глазами улетающую розовую чайку. Потом она побледнела и растаяла.
      – Растаяла наша чайка, – сказала задумчиво Валя.
      – Как наши мечты? – тихо спросил Роман.
      Никто ему не ответил, но всем почему-то стало тревожно и грустно.
      День на палубе пролетел незаметно. Особенно это касалось влюблённой парочки. Они были словно в другом измерении, в пятом, как шутил Вадим. Он тихонько наигрывал на своей гитаре. Другие пассажиры их не тревожили, исподволь наблюдая за их компанией.
      А Генриетта и Юра никого не видели. Им казалось, что они плывут на лодочке счастья в безбрежном розовом тумане. Они почти не разговаривали, им было достаточно просто быть рядом. Зато они точно знали, что мир вокруг них изменился, стал другим, да и они уже не те, что были до встречи. Как знать, может, так оно и было? Тот, кто не любил и не любит, никогда этого не узнает и не поверит этому.
      Но был в их беспечной компании один человек, для которого это путешествие было омрачено каким-то тревожным и мучительным чувством. Поначалу он никак не мог понять, что это с ним происходит? Звучала гитара, ребята тихонько напевали, влюблённые были где-то далеко в своих мыслях…
      Отчего же ему так плохо? Может, сердце? Что-то стояло внутри груди и словно мешало ему свободно дышать.
      – Что так уставился на Генриетту? – спросила его тихонько Нина.
      – Я? – удивился он.
      Он и не заметил, что уже какое-то время неотрывно смотрит на неё.
      «Господи, только этого мне не хватало, – в сердцах подумал Роман. – Что это такое, может ревность? Но разве я влюблён?»   
      Крутилась в голове ещё одна подленькая мыслишка, но ему не хотелось её воспринимать. Он пытался всеми силами заглушить её. Но не тут-то было, она не давала ему думать о чём-нибудь другом. Как же так, ведь они с Юркой с самого детства дружили, были, что называется «не разлей вода». Что же сейчас грызёт и мучит его?
      А ответ бил наотмашь – это ревность, дружок, зависть. Зависть к чужой любви, зависть, что эта Газель так смотрит на его друга, а не на него. Как можно избавиться от этого наваждения? Кто может его понять, помочь? Самая умная в их компании – это Нина Сорокина, она уже заметила его состояние.   
      Но ему стыдно, он никогда и никому не сознается в том, что с ним происходит. К тому же, возможно, что он сам всё это выдумал и причина в чём-то другом. А Нина Сорокина всё внимательнее смотрела на него, и ему было неуютно и беспокойно под её вдумчивым взглядом. А вдруг она понимает, что творится в его душе? Но тут неожиданно его размышления прервал голос Вадима:
      – Казалось бы, что может быть интересного в открытом море? И час, и другой всё одно и то же – вода, вода…
      – А мы всё равно смотрим и смотрим, – в тон ему проговорила Валя.
      – Правда, как ни странно, но не надоедает смотреть. Интересно, а морякам надоедает? – спросила Ира.
      – Наверное нет, раз они всю жизнь проводят вдали от берега, – резонно заметила Генриетта.
      Она смотрела на вечереющее небо и тихо прочла пришедшие строки:
 
           Нам грешное даётся и святое –
           Жизнь тайны открывает в нужный час.
           Душа, как солнце, в море пролитое,
           Покуда луч последний не погас.
           Задует вечер бризом день устало,
           Залижут волны дум мелькнувший след.
           Прорежется граница с морем, ало,
           Ещё соча, как кровь, из вены свет.
 
      Все молчали. Каждый думал о своём, глядя на кровавую полосу заката между морем и небом.
      «Между мной и Юрой? – полоснуло по сердцу Романа, – а вдруг это любовь? – испуганно подумал он, – нет, погоди, надо разобраться… – успокаивал он себя, – возможно, что меня привлекает в ней не она сама, а её талант? Она явно необычная девчонка, и что-то в ней есть такое… такое, – он не мог определить нужным словом это «что-то», – чёрт возьми, в конце концов, почему мне так больно видеть их вместе? Какое мне дело до них? Нужно чем-нибудь отвлечься», – и он стал расспрашивать Вадима о его дальнейших планах на жизнь.
      Тот немного подумал, а потом тихо сказал:
      – Старик, вот приедем, меня куда определят, туда и пойду работать. Ведь мы не знаем, что нам предложат. Остров большой и хорошо бы куда-нибудь ближе к морю. Вернёмся в Москву, будет что вспомнить. Это пока всё.
      – Ребята, – сказала Нина, когда они закончили свой нехитрый ужин, – давайте ложиться. Я предлагаю вытащить всё, что есть мягкого, а то спать очень жёстко.
      – А я предлагаю надеть на себя всё, что есть, а то спать холодно, – сказал Вадим.
      – Ладно, давайте всё наденем на себя, а что останется, на то и ляжем, – заключила Нина, и все с ней согласились.
      Смеясь, напяливали на себя свои одежды, и эта забава была им в удовольствие. Они дурачились, шутили, хохотали друг над другом, остальное вытряхивая в общую кучу.
      – Ничего, завтра разберёмся, – сказала Валя, по-хозяйски оглядывая кучу барахла.
      Наконец они угомонились и отдались убаюкивающему пению моря. Они слушали его древнюю песню о вечном. Звёзд в этот вечер не было видно из-за сильного тумана. Было тихо, и только лёгкий ветерок ласково касался лиц, перебирал пряди волос и касался чего-то ещё… сокровенного, спрятанного глубоко-глубоко на самом дне души.
      Роман, не зная сам, почему-то улыбался. Так он и уснул с загадочной улыбкой на губах. Туман укрыл их своим лёгким покрывалом.
      Спите, дети Земли, спите.
 
 
                Глава 32
                Ревность
 
      Это была их первая разлука. Генриетта уже не представляла себе жизни без Юры. Всё в нём было ей родное и близкое: и голос, и сдержанная манера общения, и уравновешенность характера.
      Разлука им предстояла маленькая, как бы примерочная. Но, как только они расстались, им уже казалось, что не виделись они почти целую вечность. Ощущение рядом другого заменяло им пустые разговоры и страстные признания в любви, все эти ахи и вздохи. Их молчание было таким густым и наполненным, что при простом обращении людей к ним они вздрагивали, словно на них обрушивали ведро холодной воды. И всё постороннее вызывало в них внутренне раздражение, поскольку отвлекало их от сосредоточенного молчаливого общения душ.
      – Я скучаю по тебе, – тихонько шепнул Юра ей на ушко, – я всё время скучаю по тебе, и мне кажется, что, если я не буду держать тебя за руку, я тебя потеряю.
      – Но мы ведь всё время вместе, – успокаивала его Генриетта, прекрасно понимая, о чём он говорит, ведь и самой отчего-то было тревожно на душе.
      Выйдя из обшарпанного автобуса, вся компания стояла, оглядывая невзрачные пятиэтажные дома на Хабаровской улице. Неподалёку от неё была улица Вокзальная, на которой жила Генриетта. Валя пошла в сторону реки Сусуи, где был их частный домик, а Ира пошла в другую сторону, где её ждала мама. Их дом располагался ближе к рынку. А ребятам нужно было добраться до центра города в единственную гостиницу.   
      Юра медлил, понимая, что сейчас им с Генриеттой предстоит расстаться. Ненадолго… до самого вечера. И всё тянул время.
      Пора. Им необходимо пораньше устроиться в гостинице. Завтра с утра нужно идти в отдел кадров для определения их места работы. Никто не сомневался, что они останутся в Южно-Сахалинске и будут ежедневно встречаться.
      Вечерком сегодня вся компания должна была встретиться возле первой скамейки на бульваре, ведущем в парк.
      – До вечера, – грустно проговорил Юра.
      – До встречи, – эхом откликнулась Генриетта.
      Мама обрадовалась возвращению дочери. Она ждала рассказов о прошедшей практике и поездке в Алма-Ату. Просила дочь подробней рассказать о впечатлениях. Но у Генриетты всё вдруг вылетело из головы. Про Алма-Ату она сказала, что там великолепный зоопарк. Ей почему-то вспомнился снежный барс с голубыми, как у Юры, глазами. А потом она помнила только палубу, пароход, море и… А вот об этом говорить ей совсем не хотелось.
      В юности родители на какое-то время отходят на второй план. А время словно замерло на часах. Когда же наступит вечер?
      – Мам, мы хотим сходить в парк, а потом пойдём на танцы.
      – Конечно, идите, нужно ваших новых друзей познакомить с городом. Вы их не бросайте. Представляешь, если бы ты оказалась в чужом городе вдали от своих родных? Ты пригласи их к нам в гости как-нибудь зайти.
      – Отлично, заодно и ты с ними познакомишься. Они очень хорошие, приличные ребята. А Нина Сорокина журналист. Она умная, тебе понравится, а Вадим хорошо играет на гитаре. Он учился в музыкальной школе по классу фортепьяно, но потом бросил и выбрал гитару.
      В предвкушении встречи она тщательно «чистила пёрышки», перебирала платья. Хотела быть неотразимой для любимого. На ножки она надела прюнелевые туфельки на французском каблучке, лёгкие и изящные.
      Вечером Генриетта выпорхнула на крыльях любви в своём любимом платье в талию с пышной юбочкой. С громко бьющимся сердцем она приближалась к заветной скамейке, где увидела Юру, Рому и Нину, томящихся в ожидании. Заметив её, парни вскочили, как по команде, и радостная улыбка осветила их лица. А у неё пересохло горло и дрожали ноги, будто они не виделись много дней. После приветственных слов решили пойти навстречу девчонкам, и вскоре увидели тех, спешащих им навстречу. Все были рады друг другу.
      Вот ведь как бывает в жизни. Они знакомы всего несколько дней, а кажется, что нет людей роднее и ближе. И Ира, и Валя, и Генриетта легко сдружились с новыми знакомыми.
      Вначале все отправились к водопаду, потом гуляли по любимым аллеям, постояли у озера. Сквозь уже желтеющую листву деревьев отдалённо и призывно звучала музыка.
      Они и не заметили, как ноги сами привели их на танцевальную площадку. Юра куда-то отлучился, и настроение у Генриетты сразу упало. Рома, воспользовавшись удобным моментом, пригласил её на танец. Вадим танцевал с Валей, а Нина с каким-то незнакомым парнем с суровым выражением лица. Генриетта почувствовала, как вспотела от волнения у Ромы рука. Но не подала вида. А тот развлекал её, рассказывая смешные истории из школьных лет.
      Они подошли к скучающей Ире одновременно с Ниной и её кавалером. Парень пришёл на танцы один. Ужасно смущаясь, попросился к ним в компанию, и Нина была не против познакомиться с ним поближе. Как оказалось, Михаил был командирован в Южно-Сахалинск по каким-то производственным делам. Работал на плавбазе, и Нине, как журналисту, это знакомство было очень кстати, так как она собиралась писать о рыбаках. Несмотря на суровую внешность, Миша оказался стеснительным и скромным молодым человеком.
      Вернулся Юра. Сразу повеселев, Генриетта закружилась с ним в вальсе. Иру так никто и не пригласил.
      – Юра, пригласи Иру, смотри какая она грустная стоит.
      Следующий танец он танцевал с Ирой. Юра ей что-то говорил смешное, отчего та весь танец хохотала. Но вот музыка смолкла, и молодёжь стала расходиться. А им казалось, что веселье только началось. До чего же не хотелось расходиться по домам! Но было уже поздно, и родители будут волноваться. Юра пошёл провожать Генриетту. Они стояли у входной двери и не решались поцеловаться, словно боясь спугнуть счастье.
      Когда Генриетта вошла в комнату, Елена Андреевна ещё не спала.
      – Что за мальчик тебя провожал? – спросила она дочь.
      – Это Юра Белов.
      – Расскажи мне о нём.
      И Генриетта вкратце рассказала всё, что о нём знала.
 Отца своего он не помнит, тот разбился на мотоцикле, когда Юре было всего три года. Юрина мама тоже учительница, только преподаёт математику. После смерти Юриного отца замуж она больше не выходила. У Юры есть старшая сестра Оля, которая уже два года замужем, и у неё родилась дочка Алёнка.
– Так что Юра уже дядя, как и я – сказала с улыбкой Генриетта. – У нас очень похожие судьбы.
      – И что, он тебе нравится?
      – Очень! Он самый лучший человек. Мам, я хочу завтра пригласить всю нашу компанию. Ты ведь хотела познакомиться с ними?
      – Приводи, я испеку к чаю что-нибудь вкусненькое, – и мама лукаво взглянула на дочку.
      На следующий день решалась судьба новоиспечённых специалистов. С утра они уже сидели в коридоре перед дверью в кабинет начальника и волновались, как перед экзаменом. В кабинет входили по одному. Выходили с листочком бумаги, где было напечатано место их назначения и место первой работы в их жизни. Нину Сорокину направили в город Поронайск, что на реке Поронай, в редакцию местной газеты «Звезда». Вадиму предстояло ехать в город Углегорск, репортёром газеты «Углегорские новости». Романа оставили в Южно-Сахалинске в редакции газеты «Советский Сахалин». Юру можно было поздравить с должностью главного редактора газеты «Сахалинский нефтяник» в городе Оха на северном Сахалине.
      Вот она, судьба! Такого удара ни Генриетта, ни Юрий не ожидали. Расстояние от Южно-Сахалинска до Охи составляло восемьсот сорок четыре километра. Прямой дороги туда не было. Только самолёт. На влюблённых больно было смотреть. Они были потрясены и растеряны. Видя их отчаянье, ребята, переживая за них, ломали голову, не зная, чем помочь.
      Первой опомнилась Нина Сорокина. Волнуясь, она зашла в кабинет. Её долго не было. Видимо, она объясняла сложившуюся ситуацию. Решалась судьба двух людей. Она предложила поменять его назначение с любым из них.
      – Нам Юрий Сергеевич Белов нужен в Охе. Мы изучили все характеристики и пришли к такому выводу. Единственный выход – это сделать обмен между Беловым и Зуевым, если тот согласится.
      – Согласится, ведь они друзья с детства, – радостно заверила начальника Нина.
      Трудно описать волнение, с которым все ожидали результат её переговоров. Надежды на успех было мало. И вот Нина выходит с сияющим лицом.
      – Победа! Удалось уговорить. Юра может поменяться назначением с Ромой.
      Ребята смеялись, обнимали друг друга. Все были так возбуждены, что никто не заметил злого огня, вспыхнувшего в глазах Романа.
      – Извини, Юрка, я в Оху не поеду, – твёрдо сказал он.
      Воцарилось мёртвое молчание. Ребята стояли огорошенные и с недоумением уставились на Рому.
      – Вы можете переписываться, – невозмутимо констатировал тот.
      Такого ответа не ожидал никто.
      Да что там, сам Роман не ожидал от себя такого…
      Ребята бросились уговаривать его, но Рома стоял с каменным лицом и пустыми глазами.
      – Извините, ребята, не могу. Это от меня не зависит.
      Но те не могли успокоиться. Взволнованные и расстроенные, они продолжали его убеждать. Но он стоял с отсутствующим видом и не реагировал на их слова. Юра, бледный и потерянный, потерял дар речи, а о Генриетте и говорить нечего. Одна только Нина стояла молча в стороне и не принимала участия в уговорах. Она одна из всей этой возбуждённой компании догадывалась, в чём дело. А ребята были в недоумении. Они ничем не могли объяснить такое поведение лучшего друга Юры. Глядя на Романа, ясно было только одно – значит, есть важная уважительная причина его отказа. А Генриетта была в отчаянье. Слёзы душили её и не давали говорить. Бедный Юра утешал её как мог.
 
 
                Глава 33
                Танец со свечами
 
      Оставалась последняя неделя перед отъездом ребят на место назначения. Ощущение острой боли, заглушающей все остальные чувства, доминировало в сердце Генриетты. И чем меньше оставалось времени до разлуки, тем сильнее болела душа. Возникало критическое напряжение и вспыхивала искра, из которой возникал свет в душе.
      Они ходили каждый вечер на танцы. Благо погода стояла великолепная. Вот звучит грустная песня о любви. Они танцуют в объятиях друг друга. И ничего больше не надо. Ах, если бы они могли сейчас раствориться и улететь облаком, куда-нибудь, за тридевять земель…
 
           Кто учит нас с тобой любить,
           Чтоб умирать ежесекундно?
           Минуту сладкую продлить
           И удержать порой так трудно!
           К тебе я близко подошла,
           И счастье, кажется, возможно…
           Но жизнь нас жаром обожгла
           Так грубо, так неосторожно.
           В порыве страсти молодой,
           Как эта музыка наивной,
           Дрожу, как птица под рукой,
           Тоской своею журавлиной.
           Но ненадёжна танца нить,
           И в этом просто убедиться:
           Мне с губ твоих воды не пить,
           Глотнуть дано лишь… не напиться.
 
      Так жизнь растит и воспитывает невидимую и непознанную душу человека. Юра и Генриетта считали дни и минуты, что оставались им до расставания.
      Вечером снова все собрались у неё дома. Пили чай, разговаривали, слушали музыку. А на душе у каждого лежала печаль, как тень от их былого веселья. Казалось, что за последний месяц они повзрослели на год. Скорое расставание придавало особую яркость и остроту всем мыслям и чувствам. Когда им случится ещё встретиться? Да и получится ли?
      А дни таяли, и от этого становилось всё горше, всё больней.
 Завтра они видятся в последний раз… В последний? «Почему я так подумала?», – спрашивала себя Генриетта.
      Она стояла у открытого окна. Сегодня ещё лето, двадцать восьмое августа. Но какой необъяснимой грустью дышит этот тихий предосенний вечер. Временами в открытое окно долетали звуки скрипки, видимо, у кого-то играло радио.
      «Любовь – болезнь, – продолжала размышлять Генриетта, – я, видимо, больна. Неизлечимо?»
 
           И голос прерывается у скрипки,
           И сердце, словно лодка на волне,
           И жизнь моя – туман на волнах зыбких,
           Слеза росы на скошенной траве.
           Звезда мерцает в сумерках вишнёвых,
           И день погас, растаял без следа.
           Туман висит на веточках терновых,
           Как порванная ветрами фата.
           Нам грешное даётся и святое.
           Жизнь тайны открывает в нужный час.
           Душа, как солнце, в воду пролитое,
           В которой свет любви моей не гас.
 
      Но пора накрывать стол, ведь скоро должны прийти ребята на прощальный ужин. Завтра все разлетятся, как эти первые жёлтые листочки, сдутые порывом ветра.
      Вадим пришёл с гитарой. За дружеским ужином ребята пытались шутить и хоть как-нибудь разрядить наступающие паузы молчания.
      Вадим настроил гитару и стал тихонько перебирать струны. Век бы слушать и слушать… Словно время бежало ручейком с его пальцев и таяло без следа в сердце. Но вот он запел. Сегодня он пел особенно проникновенно. Слова грустных песен ложились на сердце сладкой и нежной болью.
      Неожиданно Ира разрыдалась и выскочила на лестничную площадку. Генриетта бросилась за ней.
      – Ира, что с тобой, – участливо спросила она подругу.
      – Я его так люблю, как вам и не снилось! – прорыдала та.
      – Кого? – не поняла Генриетта.
      – Вадима, кого же ещё? – возмутилась Ира, – он лучше всех, у него такое необыкновенное сердце, а глаза… я никого больше не полюблю. Таких как он больше нет.
      «Вот так тихоня, – подумала про себя Генриетта, – а я-то вообразила, что одна люблю и страдаю».
      И ей стало вдруг стыдно за своё равнодушие и безразличие к подруге. Оказывается, что Ирка такая же «больная», как и она.
      – Ира, дорогая, а он тебя тоже любит? – продолжала расспрашивать подруга.
      – Я не знаю, – печально вздохнула Ира и отвернулась.
      – Хочешь, я с ним поговорю.
      – Нет, не надо, – твёрдо ответила подруга, – я не пара ему, – и, рыдая, убежала домой.
      – А где Ира? – спросила Валя, с тревогой глядя на Генриетту.
      – У неё мама болеет, – неудачно соврала та.
      Но всем уже было не до неё.
      «Какие же мы все эгоисты, – думала Генриетта, глядя на друзей, – вот так, человек живёт рядом с вами, а вы, в сущности, ничего о нём не знаете. Ира, конечно, флегматик, она очень замкнутый человек. Но как можно не заметить, что твоя подруга страдает», – на это не было объяснения.
      А бедная Ирка скрывала свои чувства. Сколько же боли и тоски держала она в себе? Это слова любви, прозвучавшей только что песни, что пел её любимый, вызвали такую бурную реакцию и вывернули её горе наружу. Мысли об Ире не давали ей покоя.
      – Елена Андреевна, – вдруг долетел до неё голос Нины, – сыграйте что-нибудь на прощание.
      – Что-нибудь скандинавское, – пошутил Вадим.
      Но никто не улыбнулся его удачной шутке, хотя все знали, что у Нины скандинавские корни.
      Елена Андреевна села за инструмент, и в грустный вечер потекла такая же грустная мелодия Эдварда Грига, Песня Сольвейг.
      Внезапно комната погрузилась в темноту. Выключили свет. Что это? Плохое предзнаменование? Генриетта выбежала на кухню за спичками. Ей стало не по себе от такого пустяка. Свет довольно часто выключали на какое-то время, и они запаслись на такой случай свечами. Но сейчас это имело какое-то иное, сакральное значение.
      Дрожащей рукой она зажгла свечи в старом подсвечнике. А музыка не прерывалась. Елена Андреевна могла играть и без света. Внесённые свечи по-новому осветили комнату и лица присутствующих.
      Сама не ожидая такого порыва, Генриетта вместо того, чтобы поставить подсвечник на пианино, подняла его в вытянутой руке и стала танцевать. Это был танец со свечами, которые плакали ей в руку и роняли горячие слёзы на пол.
      Все затаили дыхание. Движения танца отражали, как нельзя лучше, истинные невысказанные чувства. Ничего лишнего. Только музыка и танец. Танец, который сопровождал танец теней. Он, как бесплотный призрак, свободно летал по потолку, по стенам, по лицам замерших ребят… И каждому казалось, что это тень их безоблачного счастья обратилась вдруг в свою противоположность. Эта мистическая пляска одновременно пугала и завораживала.
 
 
                Глава 34
                Я тобой переболею, ненаглядный мой…
 
      Кто в жизни не переживал муки юношеской любви? Это как болезнь, которой каждому нужно переболеть, чтобы душа наполнилась той глубиной и болью, тем светом и радостью, которые будут служить ей ориентиром в дальнейшей жизни.      
      Вот уже и третья студенческая осень – особый кусок жизни, который служит фундаментом всей последующей. В институте начались занятия. За лето они разленились и с неохотой высиживали положенные пары.
      Утром было трудно вставать. Генриетта часто опаздывала на занятия или даже прогуливала первую пару. Они, как и прежде, сидели вчетвером за одним столом, повзрослевшие, утратившие ту первоначальную непосредственность, с которой они в первый раз переступили порог аудитории.
      В студенчестве человек проживает за один год несколько лет. Время в течение жизни человека имеет разную продолжительность.
      За лето, что они не виделись, с каждым произошли изменения. У кого-то явно, а у другого, может быть, и незаметно на глаз, но никто не остался прежним. Изменились все, на кого ни глянь. Это уже не те бесшабашные ребята, кому и море было по колено. В жизни каждого произошли важные события.
      Одним из таких событий явился неожиданный развод Нелли со своим красавцем, морским офицером. А какая была любовь! Весь курс следил за устройством их жизни. Все сопереживали их отношения от первого свидания во время уборки картофеля до рождения младенца и вскармливания, сначала бьющим неудержимым фонтаном через платье молоком матери, потом доставаемым с большим трудом козьим молоком. И когда она приносила ребёнка, все с умным видом делали заключение, что он здоров и прекрасен.
      И эта образцовая семья распалась? Да не может этого быть! Она, конечно, не посвящала весь курс в подробности этой трагедии, но все сразу обратили внимание на её осунувшееся лицо, словно потемневшее от пролитых слёз, на её поникшие плечи.
      Ребята утешали Нелли как могли. Вспоминали, как на первом курсе она мужественно переносила беременность, как на втором курсе, родив ребёнка, не бросила учёбу, как ходила с пятнами от напора молока на платьях. Радовались, когда молодая семья получила квартиру, выбирали подарок на новоселье… И вот вдруг такая оглушительная новость.
      А Коля по-прежнему был молчалив. Мало говорил, больше слушал. Подруги обратили внимание на то, что он стал более грустным и серьёзным. Слушая их разговоры, он часто впадал в глубокую задумчивость.
      – Коля, уж не завёл ли ты невесту? – прервала его мечты Валя.
      – А на кой мне она?
      – Ты же молодой парень, у тебя должна быть своя жизнь, – продолжала она.
      – А мне и так хорошо, – просто ответил он, и они оставили его в покое.
      Иру не спрашивали, как она провела остаток каникул. Боялись лишний раз напомнить ей о Вадиме. Раньше они считали, что она неспособна на эмоциональные чувства. Обычно она ко всему относилась с неизменным безразличием. Но прощальный вечер показал, что они её плохо знали и совсем не понимали её характера. Теперь она была, как раненый зверёк. Как им хотелось ей помочь, но девчонки не знали, как и подступиться.
      Генриетта ждала телефонного разговора с Юрой. Дома у них телефона не было. Перед отъездом они условились с Юрой, что будут заказывать разговор каждую неделю в семь часов вечера. Сегодня был как раз этот долгожданный день.
      Она бежала на почту, не в силах сдержать себя. Сейчас, сейчас она услышит его голос. На почту пришла раньше назначенного времени. О, Боже, до чего мучительно долго тянется ожидание! Ей казалось, что непременно что-нибудь случится и разговор их не состоится.
      – Оха на проводе, – громко сказала пожилая телефонистка, – пройдите в третью кабину.
      Дрожащей рукой Генриетта прижала трубку к уху. Юра что-то говорил. Какой ужас, она ничего не понимает, сердце так громко стучит, что мешает расслышать его слова. Она тоже что-то говорит, спрашивает. Разговор получается какой-то бестолковый. Слава Богу, время кончилось. В трубке что-то зашипело, затрещало, и она вышла ошарашенная из кабинки, красная от волнения. Столько ожиданий, столько волнующих надежд на этот разговор, и всё для того, чтобы нести разную чепуху? А с другой стороны, что можно сказать за три минуты, сказать тем людям, что разговаривали глазами, сердцами, дыханием… даже своим молчанием, когда невольный вздох или недомолвки имели особое значение, понятное только им двоим. Ей было стыдно сознаться себе, что этот, столь долгожданный, разговор её неожиданно огорчил и разочаровал.
      – Ну что? – нетерпеливо спросила Елена Андреевна, как только дочь вошла.
      – Сказал, что устроился хорошо. Ему дали комнату в пятиэтажке. Предложил приехать к нему, – бесцветным голосом произнесла Генриетта.
      – И что ты решила? – встревоженно спросила Елена Андреевна.
      – Не знаю, – честно созналась Генриетта. – Через неделю мы вернёмся к этому разговору.
      И она взяла в руки первый попавшийся на глаза учебник, делая вид, что читает его. Ей не хотелось ни с кем разговаривать. Сдерживаемые с трудом слёзы стояли комом в горле. Внутри была гулкая пустота.
      Вечером, лёжа в постели, она старалась вспомнить его лицо, волосы и глаза. Но этот далёкий, какой-то другой, голос был словно и не его вовсе. Сон никак не приходил. Она встала и вышла на кухню с его фотографией, которую он подарил ей на прощанье. У неё появилась потребность нет-нет да и взглянуть на фото. На душе становилось спокойней, словно от его присутствия. Одно плохо: взгляд на фотографии был направлен не в объектив, а куда-то в сторону, как только она ни ставила эту фотографию! Но с любого ракурса он смотрел не на неё, а куда-то мимо. Ей так и не удалось посмотреть ему в глаза.   
      Интересно, а как наука объясняет такой феномен?
      Настроение паршивое, осеннее. По тёмному стеклу тихонько, словно извиняясь за причиняемое беспокойство, стучат редкие капли несмелого дождя.
 
           Осень роняет перья жар-птицы.
           Лес полыхает светом зарницы.
           Грома не слышно, грома не будет,
           Дождь молчаливый землю остудит.
           Будет он цаплей бродить по болоту,
           Листьев живую клевать позолоту.
           В шорохе листьев слышатся звуки –
           Всё о разлуке, всё о разлуке…
 
      На следующий день к ним зашёл Роман. Он спросил Генриетту:
      – Что рассказал Юра?
      – Мы разговаривали всего три минуты, к тому же слышимость была ужасная. Я поняла, что он устроился хорошо, получил отдельную комнату. Работа в редакции находится в запущенном состоянии, и ему придётся засучить рукава. В общем, осваивается на новом месте. Коллектив неплохой, работники старые, молодёжи нет. Вот вкратце и всё, что он успел мне рассказать.
      – Слушай, давай сходим завтра вместе с девчонками в кино. Я куплю билеты, а вы подходите к семи часам прямо к кинотеатру.
      Так и повелось, Рома как-то незаметно стал частью их компании, конечно, без Коли. Потом погода ухудшилась, и девчонки стали отказываться от гуляний. А Рома зачастил к ней по вечерам на чашку чая.
      Разговоры с Охой были всё те же. Она ему – про институт, он ей – про работу. Время шло, и постепенно его лицо стало затуманиваться, терять живые краски. Острая боль разлуки стала потихоньку переходить в хроническую форму. Время делало своё дело. Удивляться было нечему. В сущности, ведь они так мало времени провели вместе. Ей стало страшно от того, что и его чувства к ней тоже постепенно будут остывать.
      – Что-то Рома зачастил к тебе в гости, – заметила однажды Елена Андреевна.
      – Он пытается за мной ухаживать, – равнодушно произнесла дочь, – я ему сказала, что мы просто друзья, потому что я люблю Юру.
      – Правильно, не морочь напрасно Роману голову. У меня создаётся впечатление, что он специально не поменялся назначением с Юрой, ведь руководство пошло вам навстречу. Я думаю, он так поступил, чтобы остаться в Южно-Сахалинске. Знаешь пословицу: «И сам не ам, и другому не дам».
      Мама, видимо, была права.
      В конце декабря Роман принёс радостную новость: на Новогодний праздник обещал приехать Вадим. Он созвонился с Романом и сказал, что очень соскучился по друзьям. И ещё одна новость: Нина Сорокина, выполнив задание редакции, уехала в Ленинград. Она оставила свой ленинградский адрес на случай, если кто-нибудь из нас будет в этом городе. Ещё она сказала ему, что хочет написать целую подборку очерков о жизни сахалинских рыбаков.
      Генриетта слушала Романа, а сама ждала, что он сейчас скажет и о Юре. Но Роман, прекрасно понимая её настроение, отвернулся к окну, он не мог смотреть ей в глаза, ему нечего было добавить к сказанному, кроме того, что Юра завален работой и тоже очень скучает. Летом он обязательно приедет повидаться.
      Утром в институте Генриетта поспешила сообщить подругам радостную весть:
      – На Новый год ждите гостя!
      – Юрка приезжает? – в один голос воскликнули Валя и Ира.
      – Нет, он не сможет пока вырваться. У него много работы в редакции. Это Вадим позвонил Роману и сказал, что очень соскучился по всем. Просил передать всем привет.
      – А Юра, наверное, прилетит в другой раз, ведь у него ответственная работа, – заметила Ира, пытаясь успокоить Генриетту, у которой глаза были полны слёз.
      Ночью Генриетте не спалось. Одни и те же мысли бесконечно крутились в голове, не давая ни минуты покоя. Она тихонько встала с постели и, подойдя к окну, прижалась горячим лбом к холодному стеклу. Невольно отстранясь, подумала: «Обжигает не только жар, но и холод».
      Слёзы, переполняя сердце, наполнили глаза и полились через край, падая тяжёлыми каплями на холодный подоконник. Мысленно она обращалась к далёкому Юре:
 
           Я ближе к тебе,
           Чем к вечности миг.
           Я ближе к тебе,
           Чем к горлу – крик.
           Чем к чайке – вода,
           Чем к сердцу – беда.
           Но ты далеко…
           Навсегда.   
                Навсегда?
 
      А он по-прежнему звонил ей раз в неделю, но разговоры сводились к сведениям о друзьях, о работе и учёбе. В конце разговора они клялись в вечной и неизменной любви. Слали друг другу воздушные поцелуи, остывающие по пути в морозном воздухе. Сердце у Генриетты уже не трепетало, как раньше. Оно начинало замерзать в одиночестве. Самое страшное было то, что они уже стали привыкать к разлуке. И хотя воспоминания были ещё сильны, ещё волновали и не давали спать по ночам, но что-то неуловимо таяло, как снег в руке – не удержать.
      Разлука уносит любовь?
 
 
                Глава 35
                Обманутые надежды
 
      После того как брат Генриетты Олег расстался с любимой женщиной, он впал в глубокое уныние. Надежды на новую жизнь и любимую семью канули в Лету. Беременная Тамара подверглась мощному психологическому давлению. В те времена уводить из семьи мужа считалось несмываемым позором и преступлением.
      Её всеми правдами и неправдами уговорили избавиться от ребёнка, которого они с Олегом ждали с такой любовью! За такие дела Олега Александровича могли исключить из партии и снять с занимаемой должности. Дина Павловна поняла, что так можно мужа потерять. Плюнув на свою женскую гордость, она пошла в партком и объяснила сложившуюся обстановку в семье. Это возымело своё действие, и Тамару вызвали «на ковёр». С ней провели воспитательную беседу.
      Для Тамары это была катастрофа. Она поняла, что счастье, улыбнувшееся ей, отныне невозможно. А ей уже за тридцать. Олег Александрович был её первой и последней любовью. И она так радовалась, узнав, что беременна.
      Заплаканная и униженная, она готова была расстаться с любимым человеком ради счастья его семьи.
      «Оставьте эту семью в покое и никакого ребёнка», – звучали молотом в её голове слова седого строгого парторга.
      «Но зачем же убивать плод их любви?»
      Рыдая, она обещала, что уедет и отец никогда не увидит малыша. Но ей привели неоспоримые доводы, что такой ответственный человек, как Олег Александрович, не сможет спокойно жить, зная, что где-то растёт его ребёнок, нуждающийся в любви и заботе.
      – Вы хотите, чтобы он всю жизнь мучился? – строго спрашивал парторг, глядя в упор на неё.
      Тамара не хотела причинять боль любимому человеку. Но ей было ясно и то, что она лишалась последней надежды на женское счастье.
      Ну что ж, она готова принести в жертву всё, чем владела, если это пойдёт во благо любимому. Больше они с Олегом Александровичем не встречались.
      Она поговорила с братом Анатолием, к этому времени уже окончившим десятилетку. Тот успокоил её, сказав, что уже подыскал себе работу. Парень он был серьёзный, и на него можно было положиться. А в скором времени она уволилась с работы и уехала на родину в Темрюк.
      А Олег Александрович вернулся к своей жене и дочери Леночке. Всё вернулось «на круги своя». Те же ссоры по пустякам, то же раздражение от одного только вида и голоса супруги. Полное несовпадение взглядов на жизнь и воспитание дочери.
      Теперь, когда надежды на рождение ребёнка от любимой женщины рухнули, всё его внимание было направлено на воспитание единственной дочери Елены.
      К своему великому огорчению, он стал замечать, что чем старше становилась девочка, тем больше было в ней материнского мещанского высокомерия и эгоизма. Глядя на спесивую в своей гордыне супругу, он удивлялся: «Откуда в этой простой деревенской, из Ивантеевки, женщине столько снобизма?».
      Дочь свою она растила, не утруждая домашней работой. Выпячивая недовольно нижнюю пухлую губку, говорила своим подругам:
      – Мы с сестрой детства не видели, так пусть хоть дочка поживёт как барыня.
      А те улыбались и угодливо поддакивали ей. Возможно, что сами они так не считали, но они очень любили ходить к ней в гости на пироги и прочие угощения.
      Нужно отдать должное Дине Павловне: со временем она стала замечательной хозяйкой. Когда они только женились, ничего делать по дому она не умела. И неудивительно, ведь была война и недостаток продуктов, да и учить было некому. После смерти матери они с сестрой Тоней остались с отцом. Он работал учителем черчения в ивантеевской школе и был уважаемым человеком. Убирать и готовить вдовцу с детьми приходила их соседка – старая баба Зина. Девчонок, «сироток», растущих без матери, она жалела и баловала. Младшая сестра Дины была доброй и покладистой девочкой, а Дина, как старшая сестра, взяла на себя роль хозяйки дома и всех подряд муштровала.
      Соседи смотрели и снисходительно посмеивались: «У такой не забалуешь!» А девчонке только того и надо, лишь бы не мешали ей командовать. Возможно, это и повлияло на выработку своеобразного поведения ребёнка, ставшего неотъемлемой чертой характера. Она знала одно: у неё всё должно быть лучше, чем у других. Теперь, после замужества, она считала, что в их в семье так и было: всё лучше, чем у других. А то, что муж погуливает, так это пустяки
      – Олег очень влюбчивый, – объясняла она знакомым, которые торопились известить её о его похождениях, – любит-то он меня, – гордо утверждала она.
      А он задыхался в домашней обстановке, где мать и дочь говорили о чём угодно, кроме обычных человеческих ценностей. Его душил затхлый мир мещанства, царящий в семье. Дом был «полная чаша», не хватало только одного – душевного тепла и любви.
      – Дина, вчера мы видели твоего мужа с Маринкой, – докладывали добрые подруги Дине Павловне.
      – Ничего, не мыло, не смылится, – отвечала та, и глазом не моргнув, – спать он ложится со мной, видно, другие бабы его не удовлетворяют.
      Подруги крутили пальцем у виска за спиной, а в глаза льстили и подтверждали, что такой как она, ему не найти.
      А у него от невозможности жить полноценной жизнью в любви и согласии желание идти домой совсем пропало. Его уже не радовали красивые стеллажи, сделанные им с такой любовью, до отказа заполненные книгами, не радовала радиола, сделанная им с истинным мастерством, которую хотели купить у него за приличные деньги. Его уже не радовали ковровые дорожки, ведущие по коридору от входной двери до гостиной. Кто он в этой квартире? Любимый супруг, добрый ласковый отец? Нет, он добытчик и гарантия престижа.
      Дочь не считалась с мнением отца, игнорировала его советы и замечания. Училась плохо, по дому ничего не делала. На замечания мужа, что они растят бездельницу и белоручку, супруга неизменно отвечала:
      – Успеет, ещё наработается. Вот замуж выйдет, тогда и будет ишачить.
      И Олег Александрович понимал, не желая в этом признаваться себе, что его мечты вырастить и воспитать культурную, интеллигентную дочь потерпели крах. Ему хотелось, чтобы она разделяла его тягу к прекрасному, чтобы они могли поговорить вечером за чашечкой чая о музыке, о поэзии и живописи. Ведь у них так много книг о художниках.   
      Но чем взрослей становилась дочь, тем шире и глубже становилась пропасть между ними. И невольно ему в душу закрадывалась грустная мысль: для кого же он покупал пианино, с которого дочь даже пыль не стирала. С тех пор как она бросила музыкальную школу, у неё ни разу не возникло желание открыть крышку инструмента и прикоснуться к клавишам. А их богатая, на зависть всем, домашняя библиотека? Ведь ни она, ни её мать книгами не интересовались, разве что только похвалиться перед кем-нибудь.
      И тем не менее, в чём он мог упрекнуть свою супругу? Она была заботливой и любящей матерью, в её понимании, хорошим толковым работником. Её ценили и уважали на работе, с её мнением, как специалиста, считалось руководство. Подруги брали с неё пример. Она прекрасно готовила, содержала дом в чистоте и порядке. В доме было уютно и пахло пирогами. Да и как жену, ему не в чем было её упрекнуть – она добросовестно исполняла свой «супружеский долг».
      Отчего же он так одинок и несчастен в своей семье? Отчего ему пусто в квартире, уютно обставленной, и так зябко в постели под пуховым одеялом? И не с кем ему поделиться, и некому рассказать о том, что тяжёлым камнем лежит на сердце. Да и кто может понять чужую боль?
      А город уже готовится к весне. Чистится, охорашивается. Волнующий весенний воздух куда-то зовёт и дразнит. Он и рад, и не рад этому. Ведь боль одиночества с удвоенной силой станет вгрызаться в бедное сердце, жаждущее понимания и любви. И он вглядывается в лица проходящих женщин. Где же та, которая поймёт его, откликнется на одиночество души? Но все женщины, которые якобы любили его, на самом деле любили всегда только самих себя. Их совершенно не интересовали его страдания. Им было всё равно, счастлив он или нет. Главным для них было то, что он красивый мужчина, что умеет красиво ухаживать и не скупится на комплименты и подарки. С ним так весело и интересно.
      А он, поняв в очередной раз тщетность поиска, чувствовал себя обворованным среди бела дня. С возрастом ему стало очевидно, что все его юношеские мечты о семейном счастье до гробовой доски оказались напрасными обманутыми надеждами.
      А вот у Тони, сестры Дины, с которой у Олега был в своё время роман, судьба сложилась как нельзя лучше. Её позднее замужество оказалось очень удачным. Муж, Виктор Карпенюк, был прекрасным человеком. Несмотря на то, что он знал о прежних отношениях его жены и Олега, уважал и ценил того за его доброе сердце, за ум и весёлый нрав. Они стали близкими и родными людьми. Их родственные отношения продолжались до конца жизни.
      Приближались майские праздники. У всех было праздничное настроение.
 Собирались, как всегда, у Баранниковых, отчасти из-за того, что так вкусно никто не кормил, как Дина, и никто так не развлекал, как Олег.
      В скором времени у Тони и Виктора родился сын Женя, прекрасный крепенький малыш с карими, как у мамы, глазками, а через несколько лет родилась и дочь Танечка, красавица. Через много лет она станет актрисой Южно-Сахалинского драматического театра.
      Так что, завидовавшая старшей сестре Тоня оказалась и счастливой матерью, и любимой женой. Она прожила хорошую жизнь в счастливом браке с дорогим мужем и любящими до последних дней детьми.
 
 
                Глава 36
                Зелёный туман
 
      Весна. В это время дворники и пожилые люди рано просыпаются. С самого раннего утра уже слышно, как старый дворник Петрович скребёт своей лысой метёлкой по шершавому тротуару, надрывно, по-стариковски, кашляя. Простыл что ли?
      – Петрович, что это там, как зелёное облако, летит, туман что ли? – спрашивает его пенсионерка Анна Николаевна.
      – Берёза, мать её, пылит!
      – Как это пылит? – недоумевает Анна Николаевна.
      – Цветёт, вот как! – в сердцах отвечает дворник, – кашель из-за неё проклятой совсем меня замучил.
      – А-а-а, – протяжно звучит удаляющийся голос Анны Николаевны
      «За молоком пошла, – автоматически отмечает сонная Генриетта, – значит, уже около восьми. Пора вставать».
      Она слышит знакомые голоса и, ещё окончательно не проснувшись, думает: «Интересно, о чём это они говорят?»
      Какое-то время она ещё продолжает лежать с закрытыми глазами, но её окончательно выводит из сонного состояния воробьиный неистовый галдёж за окном.
      «Вот так бы лежать и лежать, и ни о чём не думать, ничего не вспоминать», – думала Генриетта, лёжа с закрытыми глазами.
      Она надеялась, что весна поможет ей забыть всё печальное, от чего она не могла избавиться после расставания с Юрой, несмотря на то, что он регулярно звонил ей.  На расстоянии всё ей теперь казалось другим, даже его голос. Телефонные разговоры убивали то нежное, живое, что было между ними. После них она долго ворочалась в постели и никак не могла уснуть. Кто бы знал, как печальны были её мысли в те долгие вьюжные ночи, заметающие память о нём. Впрочем, сейчас не время предаваться воспоминаниям.
      Солнце между тем поднималось всё выше, и нужно было торопиться на занятия. Она и так уже проспала на этой неделе первую пару.
      Откинув одеяло, она подбежала к окну и распахнула форточку. Воздух звенел радостными птичьими голосами. Воробьи купались в лужицах, поднимая фонтаны брызг. А над ними, в густом синем небе, на ветке старого вяза, возмущённо, до хрипоты, ругалась ворона на рыжего кота. Наглый кот шёл важно, не спеша. Вдруг он ступил на мокрую траву и теперь брезгливо тряс лапой, не обращая на ворону внимания. Вернее, он делал вид, что не видит и не слышит её. Но было видно, что краем глаза он следит за ней. Мало ли что придёт той в голову. Генриетте стало смешно. Жизнь, жизнь…
      «Всюду жизнь» – всплыло в памяти название картины русского художника Николая Ярошенко, и внезапно она ощутила, что весна проводит черту между прошлым и будущим, прямо по её сердцу.
      Внутри у неё что-то испуганно ёкнуло, зацепило струны сердца, стало пощипывать их сладко и болезненно. На глаза навернулись непрошеные слёзы: «Прощай, мой синеглазый король! Навряд ли мы с тобой ещё увидимся в этой жизни. Летом, когда ты собираешься приехать ко мне, мы с мамой будем уже далеко».
      Елена Андреевна собиралась в Краснодар. Она уже несколько лет не виделась со своей старшей сестрой и решила провести отпуск на родине. Генриетта уже не помнила тётю Дусю. Вернуться они собирались в конце августа, когда Юра и его друзья уже уедут в Москву. Значит, не судьба им быть вместе.
 
           Всё, что было, всё, что ныло,
           Всё давным-давно уплыло,
           Утомились лаской губы
           И натешилась душа.
           Всё, что пело, всё, что млело,
           Всё давным-давно истлело…
           Только ты, моя гитара,
           Прежним звоном хороша.
 
      Вспомнились ей слова песни Петра Лещенко.
      Вот и опять, только проснулась, а все мысли снова о нём. Уже не раз она убеждала себя, что пора забыть всё, но сердце не слушалось. Оно будет помнить Юру Белова всю жизнь и никогда его не забудет. Возможно, что в другой жизни им будет суждено встретиться. И тогда однажды он подойдёт и возьмёт её за руку, чтобы уже никогда не отпускать…
      Глаза Генриетты, ещё полные слёз, уже сверкали, а губы улыбались. Она прижала руку к сердцу и почувствовала, как в нём тает лёд, пролежавший там долгую зиму.
      Наскоро позавтракав, она выскочила из тёмного подъезда. В глаза резко ударило ослепительное майское солнце. Май в этом году выдался необыкновенно тёплый и солнечный.
      «Как жаль, что весной дни бегут гораздо быстрее, чем в любое другое время года, ведь именно весной в сердце такое острое ожидание любви и именно весной так чувствуешь своё одиночество», – подумала она.
      Впрочем, сейчас не до рассуждений. Звенит звонок, и через минуту в аудиторию входит преподаватель. Он видит, как они рассеяно смотрят на него, думая о чём угодно, кроме учёбы. Объявив тему лекции, он не преминул напомнить им, что пора браться за ум, скоро экзамены.
      У них сегодня четыре пары. Они устали и хотят есть.
      После занятий подружки шли по улице и лениво болтали.
      – Жалко, что времени нет, – мечтательно проговорила Валя Буренок.
      – А зачем тебе время, на танцы захотелось? – лукаво съязвила Ира.
      – Дура ты, мы бы могли пойти на сопку, там сейчас так красиво, – мечтательно начала Валя, но вдруг, перебила сама себя, – ой, что это? – и она указала рукой на плывущее над ближней сопкой зелёное облако.
      – Эх, молодо-зелено! – иронично заметила Генриетта, – это берёза пылит. Цветёт, значит, – повторила она слова дворника Петровича.
      И подруги долго ещё стояли и смотрели, как южный ветер относил к северу зелёный туман, сдувая его с сопки тёплым дыханием.
      «Вот и у меня в душе был зелёный туман юношеских иллюзий. Но вот пришла весна, и южный ветер уносит его в прошлое», – подумала про себя Генриетта. Но эта картина навсегда отпечаталась в её душе.
 
 
                Глава 37
                Поездка на «Большую землю».
 
      Итак, Генриетта с мамой отправились в дорогу. Путь им предстоял неблизкий: в девять тысяч восемьсот километров.         
      Для того чтобы попасть в Краснодар, им нужно было проехать через всю страну с востока на юго-запад. Когда-то, ещё в тысяча девятьсот сорок восьмом году, после того как освободили южный Сахалин от японцев, они уже совершили такое путешествие, только из Краснодара на Сахалин.
      В жизни Елены Андреевны тогда произошли печальные события.
      После того как отпраздновали Победу, все эвакуированные вернулись по домам. Вернулись в станицу Усть-Лабинскую и они, где Константин был назначен главным агрономом. Кое-что изменилось. Теперь в доме с родителями жила первая жена Кости с сыном и дочкой. Старики радовались приезду внуков и не ожидали Костиного возвращения домой. Приезд его явился для них как снег на голову. Дети радостно бросились к отцу, а он стоял и не знал, что ему делать.
      Константин с Еленой нашли одинокую бабку, которая сдала им комнату. Ситуация сложилась непростая, и пока Костя целый день объезжал на коне поля, к Елене приходила его мать и требовала отпустить сына. Казачкам было непривычно видеть нежное любовное отношение мужа к своей жене. Им претили такие нежности. Всё в его городской жене вызывало у них зависть и раздражение.
      – Приехала тут, пианисточка, – возмущались они, – тренькает пальчиками, а он ей в глазки заглядывает. Каждый день платье меняет. Мужиков наших с толку собьёт песенками своими.
      Что и говорить, ведь станичные бабы испокон веку привыкли ходить без исподнего.
      – А у неё, срамницы, трусы на верёвке сушатся.
      Они смотрели на свои вылинявшие и выгоревшие на кубанском солнышке кофты с рыжими пятнами пота подмышками. И неудивительно было, что местные казаки, завидуя Косте, поглядывали украдкой на городскую его жену. А Елена с грустью понимала, что пришлась здесь «не ко двору», и вся большая родня, включая кумовьёв и дальнюю родню, ополчилась на неё.
      Она устроилась учителем музыки в соседней станице, где была музыкальная школа. Ходила на работу через лесополосу с дочкой.
      А родня не унималась. Костю взяли в оборот и общими усилиями вернули в родительский дом.
      – Чужого ребёнка пригрел, а своих бросил? – упрекала его мать, – а у тебя казак растёт, ему отец нужен!
      Костя не хотел разводиться, но временно переехал к родителям. Встречались теперь супруги украдкой, как воришки.
      По дороге в музыкальную школу Елене попалось объявление о Сахалине.
      Так дальше продолжаться не могло, и, отчаявшись, Елена Андреевна решила завербоваться на Сахалин. Она пошла на такой рискованный шаг, пытаясь убежать как можно дальше от травли, понимая, что здесь ей спокойно жить не дадут. Ей хотелось уехать на «край света», где бы её никто не знал.
      Константин не мог забыть её и всё порывался встретиться с ней. Тогда его мать пошла к местной знахарке за отворотным зельем. И крепкая казачья семья вернула-таки «свово Костю» в родовое гнездо. Елена и её дочь Генриетта так и уехали на Сахалин с фамилией Федичкины. Костя разводиться не захотел. Но продолжать жить в Усть-Лабинской для Елены было невыносимо больно.
      Она ужасно тосковала и целыми днями напевала грустную песню:
 
           Позарастали стёжки-дорожки,
           Где проходили милого ножки.
           Позарастали мохом-травою,
           Где проходили милый с тобою.
 
      Пришло время уезжать. Елена уложила книги в два чемодана, перевязала их старыми чулками, так как они были без замков и ручек. Барахло сложили в узелок и отправились в путь «на край света», как говорили сердобольные соседки.
      Только в то время из Краснодара до Владивостока им добираться пришлось целый месяц. Стоял февраль, и они мёрзли в теплушке, а «буржуйка» не справлялась с сибирскими морозами. Из тёплой одежды на них были только ватные «кацавейки» и штапельные платки. Спали в том же, в чём ходили и днём. Место им досталось возле дверей на нижних холодных нарах, бок о бок с условно-досрочно освобождёнными женщинами.
      А сейчас скорый поезд «Хабаровск – Москва» мягко покачивался на мощных рессорах, подтверждая её воспоминания характерным звуком: так-так, так-так…
      Они стояли в коридоре уютного вагона и смотрели на убегающие леса в закатном мерцающем свете.
      – Мам, ты чего? – удивлённо спросила Генриетта, увидев слёзы на глазах у матери.
      – Да вот, смотрю в окно и в первый раз любуюсь сибирской природой.
      – Но ведь мы уже ехали с тобой по этой дороге, – не поняла её дочь.
      – Ехать-то ехали… я не забыла. Единственное окошко в нашей теплушке было маленькое и высоко расположено, так что мы ничего не могли видеть кроме неба.
      Какое-то время они молча смотрели в окно.
      – Так скотину возят, как мы ехали, – с горечью проговорила Елена Андреевна, вспоминая их первую поездку.
      – Зато я хорошо помню, как нас укачало на пароходе, – смеясь, заметила Генриетта.
      –  Я тоже никогда не забуду пароход «Урал», – грустно улыбнулась мама.
      – А ты помнишь, как качалась у нас под ногами земля, когда мы сошли с трапа? – продолжала Генриетта.
      – Да разве возможно такое забыть? Ведь ты тогда ужасно испугалась, подумала, что это остров Сахалин качается на воде, – смеялась Елена Андреевна.
      И они, стоя у темнеющего окна в коридоре вагона, теперь уже со смехом стали припоминать смешные истории того злополучного путешествия до порта Корсаков на Сахалине.
      Сколько бы лет ни прошло, но им никогда не забыть поезд «Пятьсот весёлых», как называли его вербованные, и старенького пароходика «Урал», где они не могли спуститься в трюм из-за укачивания.
      Но на этот раз они летели самолётом до Хабаровска, а дальше продолжили путешествие в мягком купированном вагоне. Теперь к их услугам был в поезде и вагон-ресторан, и чистое бельё, и окна с белоснежными накрахмаленными занавесками, и всё же дорога была долгой и утомительной. Зато теперь все трудности такого путешествия оправдывались удовольствием от созерцания неповторимой сибирской природы. Особенно их покорил легендарный Байкал. Зрелище незабываемое! Каждое утро, выпив чая из стаканов в мельхиоровых подстаканниках, они часами не отходили от окон. Любовались меняющимся пейзажем, с любопытством читая названия станций: «Козюлька», «Котик», «Шуба», «Ерофей Палыч», и улыбка не сходила с губ. До чего же остроумный и весёлый русский народ!
      Но, сколько бы ни тянулась их дорога, сделав пересадку в Москве, в одно прекрасное утро они прибыли в Краснодар.
      – Наконец-то ты встретишься со своим двоюродным братом Игорем, – проговорила мама, – да и тётю Дусю ты наверняка не помнишь.
      Взяв свои тяжёлые чемоданы, они вышли из вагона, вглядываясь в лица встречающих.
      Первым, кто их принял в свои жаркие объятия, был раскаленный кубанский ветер: У-х-х-х! Добро пожаловать на родину!
      Город, где родилась Генриетта, теперь был для неё чужим и незнакомым.
      Тётю Дусю Генриетта знала только по фотографиям, там она была молодой красивой дамой под кружевным зонтиком рядом с другой сестрой, покончившей с собой после смерти любимого супруга. Теперь Дуся и Елена обнимались и, плача, разглядывали друг друга.
      – Что с нами делает время, – сквозь слёзы проговорила Елена Андреевна, – я ещё помню то время, когда вы с Мурой были молодыми.
      Генриетта видела заметное фамильное сходство между сёстрами, чьи лица отличались каким-то неуловимым благородством. Да уж, этого не скажешь о них с Игорем. И всё же ей показалось, что у тёти Дуси какие-то напряжённые, словно недобрые, глаза.
      – Это у неё из-за того, что она плохо слышит, – пояснила ей мама, – Дуся старается по губам понять, о чём говорят, отсюда и такой сосредоточенный взгляд.
      Двоюродный брат Игорь Генриетте совсем не понравился. Чужой худой дядька. Неприветливо поздоровавшись с ними, он даже не подошёл, чтобы обняться с родственниками. Как же он был не похож на её любимого весёлого и красивого братика Олега!
      Молодость жестока – давно известная истина. Юношеский максимализм никто не отменял, и физические недостатки Игоря в совокупности с его неприветливым характером не расположили Генриетту к нему.
      Общаясь со своим братом Аликом, она ожидала такого же родственного отношения и от двоюродного брата. Её ожидания не оправдались, и вовсе не из-за физического недостатка. Был бы Алик хоть без руки или ноги, она его так же горячо бы любила. Но это был совсем другой человек. Конечно, в его поведении, возможно, свою роль сыграл факт болезни, и тётя Дуся, любя и жалея несчастного ребёнка, сама не подозревая того, забаловала его, вырастила эгоиста.
      Игорь явно был не рад их приезду и не скрывал этого. Он не хотел делить внимание матери с кем бы то ни было. Это можно было объяснить его большой любовью и привязанностью к матери. Ведь он был её единственный ребёнок. С раннего детства у него был обнаружен церебральный паралич, и теперь он приволакивал ногу, а левая рука была как бы вывернута внутрь. Но парень он был талантливый и умный. Имел музыкальное образование. Его приняли в оркестр, играющий по вечерам на танцах в городском парке. Игорь не был никогда женат, хотя ему уже было за тридцать. Он любил свою работу и хорошо играл на трубе. Тётя Дуся радовалась и очень этим гордилась.
      Сёстры решили, что хорошо бы Генриетте перевестись в Краснодарский педагогический институт.
      Елена Андреевна, погостив неделю у сестры в её маленькой комнатке, не желая больше стеснять её, отправилась в Москву к сестре своего первого мужа Александра Баранникова, Анне Антоновне. Отношения между бывшей невесткой, свекровью Олимпиадой Васильевной и золовкой были очень тёплыми и родственными.
      Тётя Алика, Анна Антоновна, будучи бездетной, была его крёстной матерью и любила, как родного сына. Потому ли, что свекровь Елены просто любила бывшую невестку за добрый и весёлый нрав или просто желая ей счастья, Баранниковы старались устроить её женскую судьбу. Вот и теперь, они ждали её приезда к ним в Покровское-Стрешнево, чтобы познакомить её с хорошим человеком, вдовцом.
      Жена его, актриса театра, которую Елена Андреевна конечно не знала, умерла два года тому назад. Устав от одиночества, Пётр Иванович искал теперь интеллигентную женщину, с которой хотел дожить до последних дней в любви и согласии. Они жили по соседству, и как-то, разговорившись, Анна Антоновна рассказала ему о печальной судьбе своей золовки.
      – А ведь она прекрасно образована, играет на фортепьяно, прекрасно поёт.
      Пётр Иванович пожаловался, что после смерти жены он только вытирает пыль с рояля, на котором, пусть и не очень хорошо, но любила играть покойная жена. После этого разговора Пётр Иванович загорелся желанием познакомиться с родственницей Анны Антоновны.
      – Кстати, на днях она к нам приедет, и я могу Вас познакомить.
      И вот в один прекрасный день на пороге дома они увидели улыбающуюся и загорелую Елену Андреевну с кубанскими дарами в руках.
      Устроили званый ужин в честь её приезда, пригласили и Петра Ивановича. Елена, весёлая и посвежевшая, произвела на Петра Ивановича приятное впечатление своим весёлым характером, живостью и образованностью.
      На следующий день он пригласил её в театр. Каждый день они куда-нибудь ходили: то в Третьяковку, то в музей. Ей нравилось разговаривать с ним, сидя вечером где-нибудь в кафе и любуясь летней Москвой. У них сложились тёплые дружеские отношения.
      В конце первой недели их знакомства он устроил романтический ужин со свечами. Она пришла к нему в гости просто как знакомая и не больше того. Петра Ивановича, несмотря на все его превосходные качества, Елена Андреевна в качестве будущего супруга не представляла.
      Вечер удался на славу. После лёгкого ужина с бокалом шампанского она села за инструмент и с удовольствием коснулась клавиш.
      – Давно я не играла на рояле, – мечтательно заметила она.
      И в ту же минуту из-под её пальцев поплыли по комнате волшебные звуки «Лунной сонаты». Пётр Иванович боялся дохнуть. Его покойная жена тоже играла, но теперь он стоял потрясённый и заворожённо слушал. Он не ожидал такого мастерства.
      У Елены Андреевны был талант. Она была пианистка, как говорится, от Бога, и Пётр Иванович всё не отпускал её от рояля.
      Они пели песни Вертинского, старинные романсы и даже вспомнили весёлые песенки времён НЭПа. В конце вечера Пётр Иванович сделал ей предложение руки и сердца. Елена Андреевна растерялась и обещала подумать. Ей ужасно не хотелось его обидеть, но он был совершенно не в её вкусе.
      – Ну как ваше свидание? – встретили её вопросом, как только она вернулась.
      – Чёрт Иванович сделал мне предложение, – пошутила та.
      – Что же ты ему ответила? – спросила Олимпиада Васильевна.
      – Сказала, что подумаю, для приличия. Замуж за него я не хочу. Он такой… некрасивый. Я не смогла бы с ним целоваться, не то что… Не знаю, как повежливей отказать, чтобы его не обидеть.
      – С ума ты сошла? Какая красота в вашем возрасте? Стерпится – слюбится.
      – Зачем мне это, мне и так хорошо! – заявила несостоявшаяся невеста.
      – Ты и умереть собираешься на Сахалине? – возмущались родственники, – А он обеспеченный интеллигентный человек. У него от жены остались шубы и бриллианты, двухкомнатная сталинская квартира. Да ты знаешь, какие женщины мечтали бы выйти за него замуж?
      – Вот пусть он на них и женится, – отрезала Елена в сердцах.
      – Глупая ты, упускаешь такую возможность уехать с Сахалина в Москву, где у тебя родственники.
      – Лучше я буду жить на Сахалине в одной комнате, чем с нелюбимым человеком. Он физически мне неприятен.
      Никакие доводы и уговоры на неё не действовали. Её отказ вызывал недоумение и раздражение у них, ведь они желали ей счастья. Но Лёля осталась верна своим принципам. Многие мужчины предлагали ей руку и сердце, но все они казались ей чужими.
      Она так и закончила жизнь в одиночестве, не найдя той любви, которую испытала к своим ушедшим мужьям, причинившим ей столько горя и слёз, но разделивших с ней настоящую любовь.
 
 
                Глава 38
              Как прописаться там, где прописаться невозможно
 
      Тётя Дуся жила в старом купеческом доме, где теперь проживало несколько семей. Они с Игорем занимали бывшую комнату дворника в полуподвале, расположенную ниже первого этажа, с окном, находящемся почти на уровне тротуара. Комната была больше похожа на погреб, зато летом в ней было прохладно и это спасало от нестерпимой кубанской жары. За этим старым домом был небольшой участок, заросший травой, на котором паслась привязанная к колышку коза Манька. Старая одинокая соседка баба Шура считала Маньку чуть ли не своей сестрой. Коза была тоже немолодая. Характер у неё был капризный и строптивый. Чуть что – топнет ножкой и наставит рожки, затрясёт волнистой бородкой. Норов Маньки отлично знали и соседи, и соседские собачонки.
      В первый же день после того, как они пообедали и краснодарцы попробовали сахалинских деликатесов, Генриетта вышла погулять. Она зашла на задний дворик, где и познакомилась с козой Манькой.
      К вечеру жара немного спала, и тётя Дуся предложила попить чайку с кизиловым вареньем.
      Неожиданно в открытом дверном проёме, показалась козья мордочка. Манька спокойно оглядела присутствующих, поворачивая с достоинством головой, и, решив зайти на чашку чая, переступила порог и направилась сразу к столу. Никто не успел проронить ни слова, как она по-хозяйски взяла с тарелки булочку. Всем стало смешно, и всё же незваную гостью, с большим трудом, удалось уговорить вернуться к своей хозяйке.
      Генриетта попросила тётю Дусю дать ей бумажку и карандаш.
      – Письмо писать собралась? – шутя спросил её Игорь.
      – Нет, мне коза ваша понравилась.
      Взяв у него карандаш, она написала:
 
           Коза с волнистою бородкой
           Своей гордилась красотой.
           Ходила царственной походкой
           На «каблучках» по мостовой.
 
           Глазами томными водила
           И восхищения ждала.
           И как же это выходило,
           Что всех важней она была?
 
           Смеялись бабы: «Вот зараза,
           И молока-то не даёт,
           А на уме одни проказы –
           Житья соседям не даёт».
 
      – Надоела эта Манька, повесила песца на солнышко от моли прокалить, так она хвост сжевала, – полу-смеясь, полу-сердясь заметила тётя Дуся.
      – Ну ты прославила нашу Маньку. Дай-ка мне бумажку, почитаю соседкам, – сказала тётя Дуся, – вот будет смеху-то! А я смотрю, ты в дедушку пошла в Андрея Евсеевича. Он тоже стихи писал.
      С тех пор Игорь звал её насмешливо: наша поэтесса.
      Генриетта с мамой в Москву не поехала, осталась в Краснодаре.
      – А если не получится с институтом? – спросила тётя Дуся.
      – Получится, я узнавала, можно перевестись и жить в студенческом общежитии, – легкомысленно, не задумываясь, ответила та.
      – А пока поживёшь у нас.
      Было видно, что тётя Дуся рада присутствию в доме весёлого человека. И она старалась приготовить что-нибудь вкусное для своей племянницы.
      Тетя Дуся оказалась добрейшим человеком. Образованная и воспитанная в строгости, она, даже после того, как в революцию семья Филиппенко потеряла всё нажитое честным трудом и умом Андрея Евсеевича, оказалась без крыши над головой и без куска хлеба, не теряла жизнелюбия и стойкости. Когда осудили без права переписки её молодого и любимого мужа, она верно ждала его и, даже когда он был посмертно реабилитирован, никогда больше не выходила замуж, хотя желающие находились, ведь она и тётя Мура, самая старшая из сестёр, считались в Краснодаре первыми красавицами. Она, окончившая консерваторию, говорящая на трёх языках, носившая французские туалеты, теперь в стареньком ситцевом халатике наводила чистоту и уют в дворницкой полуподвальной каморке. Приглашая к обеду, раскладывала ножи и вилки по этикету, клала накрахмаленные салфетки и первое блюдо ставила на стол в старенькой, уже щербатой красивой супнице. Она была рада племяннице, ведь всю жизнь она мечтала о дочери, но та умерла ещё младенцем.   
      С Игорем ей было трудно, он изводил её своими капризами, но она не позволяла себе семейных ссор и весь его негатив переносила со стойкостью истинно интеллигентного человека.
      Игорь чувствовал, что Генриетта нравится матери и, как избалованный тридцатилетний ребёнок, ужасно её ревновал к племяннице. Глядя на мать, хлопочущую у плиты, он ядовито замечал:
      – Для меня тебе не хотелось возиться с голубцами, а теперь ты не отходишь от плиты.
      Сходят они с Генриеттой на рынок – смотрит волком на то, что они выкладывали на стол.
      – Ты столько денег потратила! Куда нам столько? – недовольно замечал он, краснея от гнева.
      – Лёля оставила мне деньги, не волнуйся, – успокаивала его мать.
      Жить в такой обстановке Генриетте становилось невыносимо, она ждала оформления документов на перевод из Южно-Сахалинска. Тогда она сможет уйти в общежитие. Ей нужно только набраться терпения. А Игорь весь день был дома и только вечером уходил на работу, поэтому и она старалась ходить целыми днями по городу, изнывая от жары, чтобы не докучать ему своим присутствием. Старалась не приходить на обед, довольствуясь мороженым и пирожками.
      А тётя Дуся обижалась:
      – Где это ты всё время пропадаешь, совсем я тебя не вижу. Твоя мама оставила мне деньги для того, чтобы ты ела на улице пирожки? – огорчённо вопрошала она.
      – Не волнуйтесь, тётя Дуся, я сыта, – неизменно отвечала племянница.
      Игорь довольно усмехался.
      В августе, когда после летнего отпуска появились на работе сотрудники Краснодарского пединститута, секретарша сказала Генриетте, что для того, чтобы перевестись в их институт, ей необходимо иметь краснодарскую прописку. Обескураженная, Генриетта стояла в институтском коридоре, не зная, что ей дальше делать, ведь прописки в Краснодаре добиться было невозможно.
      Тут к ней подошла кареглазая девушка и красивый парень восточной наружности.
      – Почему у тебя глаза на мокром месте? – обратился к ней парень.
      – Хотела перевестись из Южно-Сахалинска, но для этого требуется постоянная прописка в Краснодаре.
      – Мы тоже занимаемся переводом. Я из Дагестана, а Таня из Темрюка. Мы с ней здесь и познакомились.
      – Ребята, пойдёмте погуляем, что мы зря стены подпираем, – предложила Таня.
      Они познакомились, и Генриетта узнала, что дагестанца зовут Эльдар. «Какие у него интересные глаза, – думала Генриетта, – в них словно лампочки горят».
      Она никогда не видела таких глаз.
      Как товарищи по несчастью, они договорились не терять друг друга из виду. Вечером было условлено встретиться у входа в городской парк.
      Эльдар стал ухаживать за Генриеттой. Это были не те ухаживания, к каким она привыкла. Но, к счастью, он был не в её вкусе, а Тане явно нравился.
      На следующий день Генриетта написала заявление с просьбой разрешить ей прописку в Краснодаре и отправилась в исполком, где заседала комиссия по жилищным вопросам. Председательствовал, как говорили местные, «Сам». Ни имени, ни фамилии его она не запомнила. Заняла очередь. Особенно не волновалась: не пропишут – поедет домой. Люди, сидящие рядом, перебирали и перекладывали с места на место какие-то документы, справки, поглядывая на неё, праздно сидящую с заявлением в руке.
      Наконец, любопытная дородная женщина не выдержала и спросила, по какому она вопросу.
      – Мне надо прописаться, – просто ответила Генриетта.
      В очереди с удивлением и сочувствием посмотрели на неё.
      – Напрасно сидишь, девонька, вон у нас сколько разных справок, да и то мы не надеемся.
      Наконец подошла её очередь. Генриетта вошла в кабинет. Поперёк комнаты стоял длинный стол, за которым сидели люди.
      «Видно, это и есть комиссия», – подумала Генриетта.
      Не зная к кому обратиться, она выбрала самого внушительного вида мужчину, сидящего в центре стола.
      – Какой у Вас вопрос? – обратился он, видя её замешательство.
      – Мне очень нравится Краснодар, он такой красивый, здесь столько цветов! – сказала она.
      – А откуда Вы?
      – Сейчас я живу на Сахалине, мама приехала туда с Кубани в сорок восьмом году. У меня здесь живёт мамина сестра тётя Дуся, а её сын Игорь играет в парке на трубе.
В комиссии зашелестели бумагами, заулыбались.
      Сидевшая рядом с мужчиной женщина в очках, удивлённо вскинула на неё глаза.
      – А почему вы хотите именно в наш город, поинтересовалась она, – вы ведь знаете, что у нас прописки нет?
      – Я здесь родилась и, потом, мне Краснодар очень нравится. Я хочу перевестись в ваш Пединститут из Южно-Сахалинска, а для этого нужна прописка.
      За столом зашушукались. Солидный мужчина задал ещё несколько вопросов и, видимо, удовлетворённый ответом, улыбаясь протянул руку:
      – Давайте сюда Ваше заявление.
      Глаза присутствующих вопросительно уставились на него. Генриетта протянула бумажный листок.
      Размашистым уверенным почерком мужчина написал поверх него: «Прописать на постоянное место жительства, в виде исключения» и подпись. Он протянул ей листок с резолюцией.
      Чем он руководствовался, принимая такое решение, известно одному Богу. Она видела недоумение на лицах присутствующих. Даже она такого не ожидала.
      Поблагодарив, она вышла, и множество глаз с любопытством устремились на неё
      – Ну что? – спросили её, как только закрылась за ней дверь, – быстро же ты выскочила.
      Ещё сама не веря в своё счастье, она не находила слов и молча показала бумагу. Очередники молча читали, передавая её заявление друг другу. Последовала немая сцена.
      Счастливая, не чуя под собою ног, она прибежала в каморку тёти Дуси.
      – Ну что? – бросилась та к ней, вытирая на ходу руки о фартук. Генриетта показала ей бумагу.
      – Дали разрешение на прописку «В виде исключения».
      – «В виде исключения», – поперхнулся Игорь, – вот что значит толстый кошелёк! – закричал, красный от гнева, брат, – люди годами не могут прописать родственников, а тут, на тебе, «исключение», – не мог он никак успокоиться.
      А тётя Дуся радовалась за племянницу. Уж она-то знала, что дело тут вовсе не в деньгах. Да и откуда у одинокой учительницы со взрослой дочерью на иждивении лишние деньги? Игорь был страшно возмущён и не верил сестре. Да и кто бы поверил? Но ведь вот оно, чудо!
      А сколько ещё чудес будет в её жизни…
 
 
                Глава 39
                Побег из «рая»
 
      Вот и осуществилась её мечта. Но, как говорится, бойтесь своих желаний.
      С Таней и Эльдаром они продолжали встречаться по-прежнему. Одно было неприятно – Эльдар не терял надежды на её взаимность. Ей бы вспомнить урок, полученный в Алма-Ата… Южные мужчины, в силу своего темперамента и традиционного воспитания, не терпят отказов. Они тебе оказывают честь, а ты нос воротишь? Такого унижения они не потерпят и не простят.
      А Генриетта по-прежнему, втроём с Таней и Эльдаром ходила на танцплощадку в городском парке, где Игорь играл на трубе. Между танцами они гуляли по аллеям, вдыхая пряный, хмельной, как молодое вино, южный воздух.
      Ах, эти южные ночи! Они выворачивают душу наизнанку и прошивают её серебряными нитками лунных лучей. На сердце было и больно, и сладко.
 
           Земля пугающе красива.
           Чем? – спросишь, я и не пойму.
           Ночь клювом птичьим подхватила
           С воды пугливую луну.
 
           Тревожно сердцу в час вечерний.
           Душа моя свечой горит
           И слышит ангельское пенье
           О том, что Бог нам всё простит.
 
      Что же делать бедному человеку, который, желая только хорошего, получает всё не то, что хотел. Что ни слово – ошибка, что ни действие – опять не то.
      Но за свои ошибки нам придётся отвечать самим. Так Жизнь учит и воспитывает своих легкомысленных детей. Сколько ещё синяков и шишек набьют эти молодые люди, смеющиеся сейчас на скамейке в парке и радующиеся жизни.
      К сожалению, первый алма-атинский урок уже забылся и, пребывая в эйфории южного города, Генриетта не замечала сгущающихся вокруг неё чёрных туч реальности.
      А Эльдар, который быстро обзавёлся такими же друзьями, как и он сам, задумал что-то недоброе.
      Генриетта, конечно, ни о чём не подозревала. По вечерам после танцев они с Игорем возвращались домой вместе. Друзьям ничего не оставалось, как прощаться с Генриеттой и продолжать ночные гуляния уже без неё.
      Однажды Эльдар предложил им с Таней встретиться в парке днём, обещая интересно провести время.
      На следующий день Генриетта отправилась к назначенному времени в парк к месту, где они обычно встречались. К её огорчению, Эльдар был один.
      – А где же Таня? – удивилась она.
      – Таня немного задержится, а мы пока пройдёмся.
И они пошли гулять по тенистым аллеям.
      – Я боюсь, что Таня нас не найдёт, – тревожилась Генриетта.
      – Ну что ты, мы же ходим кругами. Я сказал ей, где нас примерно искать, – и они пошли дальше.
      Незаметно, за разговорами, они забрели в какое-то незнакомое заброшенное и неухоженное место.
      – Куда это мы забрели? Пойдём отсюда, так и заблудиться можно, – с тревогой в голосе проговорила Генриетта, оглядывая колючие заросли.
      И тут он повалил её на сухую грязную траву. Она вывернулась из его рук, вскочила, мгновенно прозрев, и кинулась бежать. Он нагнал её уже возле аллеи, где ходили редкие прохожие. Теперь она была уже в безопасности. Её лицо пылало от гнева.
      – Больше никогда не подходи ко мне! – выкрикнула она.
      Он рванул ворот её платья с мелкими пуговичками, расположенными до самого пояса. От его резкого рывка, пуговицы брызнули в разные стороны, и платье распахнулось на груди.
      – Теперь можешь идти, – с ехидной улыбочкой произнёс Эльдар и ушёл.
      Идти в таком виде было невозможно. Она, держа руками две половинки узкого лифа, села на ближайшую скамейку, прижавшись к ней и боясь шевельнуться. Так она просидела до самого вечера.
      Наконец она дождалась часа, когда над городом погаснет закат. Голодная и измученная, прячась в тени растений, она пошла к дому. Руки уже затекли и онемели. Она боялась, что в какой-то момент просто выпустит платье из рук. Но вот уже показался их приземистый дом – она спасена! Прячась за углом сарая, ждала, когда будет удобный момент зайти в дом. Вот наконец дверь открылась, и тётя Дуся вышла во двор выплеснуть из ведра. Генриетта быстро заскочила в комнату, сорвала с себя платье и переоделась.
      – Когда это ты успела прийти, – удивилась тётя Дуся, заходя в комнату с пустым ведром от помоев.
      Генриетта решила: больше не станет встречаться с мнимыми друзьями. Но не тут-то было. На этом её испытания ещё не закончились.
      – Что ты дома весь день сидишь? Пойди погуляй, вечер такой хороший, – тревожилась тётя.
      И ей ничего не оставалось, как выйти из дома, чтобы избежать дальнейших ненужных вопросов. Она решила никуда не ходить, а побродить по своему кварталу. С собой у неё была вьетнамская плетёная открытая сумочка на ремешке.
      Вдруг кто-то схватил сумку. Она резко обернулась – её окружили парни во главе с улыбающимся Эльдаром. Парни стали класть в её сумочку деньги. Сдёрнув её с плеча, Генриетта одним движением вытряхнула все деньги на землю и побежала в дом. На её счастье, тётя Дуся уже уснула, а Игорь ещё не вернулся. Она разделась и легла на свою раскладушку, трясясь от возбуждения и страха.
      На другой день тётя Дуся попросила её купить хлеба и молока. Было ещё светло, и она спокойно отправилась в магазин. Подходя к дому, она заметила, что к ней направляется Эльдар, его дружки стояли неподалёку, наблюдая за ними.
      – Куда же ты пропала, красавица?
      – Оставь меня в покое.
      – Запомни, никуда ты от нас не денешься, – зло заявил Эльдар, беря её за руку. Она вырвала руку и на трясущихся ногах вернулась домой.
      – Ты не заболела? Всё дома сидишь, – волновалась тётя, – где же твои друзья, почему ты скучаешь?
      – Они уехали, – соврала Генриетта.
      Тревога, как холодная змея, сжимала её сердце.
      «А дальше что?» – думала она. Эти ребята ведь не шутят, от них всего можно ожидать. Житья теперь они ей не дадут. Нужно принимать какое-то решение.
      Неожиданно во всём городе погас свет. Стало страшно, город погрузился в чёрную бездну ночи.
      – Авария, наверное, опять, – посетовала тётя Дуся.
      – С институтом у меня ничего не получается. Я поеду домой, – вдруг решительно заявила Генриетта и стала собирать вещи в свой красный чемоданчик.
      – Куда же ты? Подожди хоть до утра.
      – Мне надо спешить, нужно ещё успеть купить билеты. Я ведь могу разминуться с мамой.
      В ней была такая уверенность, такая целеустремлённость, что тётя Дуся просто опешила. А Генриетта поцеловала тётю, попросила передать привет Игорю и, не дав той опомниться, выскочила в кромешную тьму.
      На вокзале было темно, только скудно освещался зал ожидания фонарями со свечками внутри. Народу была тьма. Скамеек на всех не хватало, и люди с детьми сидели прямо на полу, со своими чемоданами и сумками.
      Касса была закрыта, билетов не было. Генриетта вышла из зала и примостилась на ящике возле каких-то дверей. Было темно и тихо. Вокруг ни души. Понимая своё отчаянное положение, она зарыдала, зная, что только одна ночь слышит и понимает её.
      – Кто тут? – вдруг услышала она женский голос.
      – Это я, – рыдая, проговорила Генриетта.
      – Что ты плачешь?
      И Генриетта рассказала ей всё, как на духу.
      – Давай деньги и жди меня здесь, – сказала женщина.   
      Генриетта дала ей деньги на билет. В кошельке у неё остались жалкие крохи. Она сидела, растворяясь в густой пряной темноте, слабо подсвеченной далёкими звёздами. Что она сейчас чувствовала? Да ничего! Полная пустота, где ничего нет и не может быть.
      «Наверное, так проявляет себя бессилие и отчаяние», – подумала она равнодушно.
      «Кто эта женщина, что ушла неизвестно куда с её деньгами? Вернётся ли она? Какие билеты? Ведь люди сидят в ожидании билетов по нескольку дней».
      Но она гнала эти мысли прочь от себя.
      Наконец дверь заскрипела, и чья-то рука сунула ей билет.
      – Верхняя боковая полка, – услышала она, и дверь захлопнулась.
      Женщина так быстро исчезла, что Генриетта не успела даже поблагодарить её. А может, это была Фея?
      Вот вам и ещё одно чудо.
 
 
                Глава 40
                Голубые розы
 
      Туки-так, туки-так…
      С детства знакомая мелодия. Вагон качает из стороны в сторону, и Генриетта плывёт вместе с ним в эту непроглядную ночь, принявшую её в свои бархатные объятия и подарившую неожиданное освобождение. Ей вспоминается, как ещё каких-то полтора часа тому назад она с рыданиями обращалась к ночи с болью и надеждой.
      И её услышали! Она едет, едет! С каждой секундой всё дальше и дальше от такого желанного совсем недавно города. Теперь она бежит из этого «рая», и никакой Эльдар со своими дружками её не догонит. Она спасена. Генриетта улыбается, представив себе, как обрадуется и удивится Игорь её неожиданному отъезду. Теперь тётя Дуся всё тепло своей души будет отдавать только ему одному.
      Тут её мысли прервал по-хозяйски категоричный голос проводницы:
      – Граждане пассажиры, берите постельное бельё.
      И тут Генриетта вспомнила, что у неё почти не осталось денег.
      – Мне не надо белья, – тихо, чтобы не слышали соседи, сказала, очнувшись, Генриетта.
      – Без белья я не выдам вам матрас, – грозно отрезала проводница.
      Красная от стыда, Генриетта залезла на своё место и легла на жёсткую деревянную полку. Подушки ей тоже не полагалось. Подложив под голову кофту, она смотрела в непроглядную тьму за окном и была счастлива. О, как она была счастлива!
      Проснулась она от утренней вагонной суеты. Люди ходили взад и вперёд, хлопала дверь в туалет, и она почувствовала, что ей необходимо туда. Но к туалету уже выстроилась очередь, да и спуститься со второй полки было проблематично из-за сидевших внизу пассажиров. Наконец и эта проблема была решена. Строгая проводница стала разносить чай, и Генриетта взяла себе тоже стакан. Как хорошо, что она положила в сумку сушки, теперь они ей так пригодятся.
      Посидев некоторое время, она снова залезла на свою боковую полку и быстро уснула. Сказывалось напряжение последних дней, не позволявшее ей спать по ночам. Уже засыпая, она вновь улыбнулась. Теперь она свободна и независима от недавних «друзей», от вкусных обедов тёти Дуси под недоброжелательным взглядом Игоря, от необходимости переводиться в другой институт… Сон навалился тёплый и мягкий, как кот Баюн, и унёс её в неведомые дали.
      Проснулась она от головокружительных запахов, и тут же у неё засосало под ложечкой. Расстелив вышитую салфетку, соседи по вагону выкладывали кубанские дары. Столик был завален едой. Пожилой полный мужчина с хрустом разрывал жирную румяную курицу. Боже, как она пахла! С его рук стекал волнистыми ручейками янтарный жир, и мужчина слизывал его, чтобы не закапать брюки, в то время как жена сердито совала ему полотенце. На столе появились красные пузатые помидоры, зелёный перец, лук, какая-то вяленая рыбка и варёные яйца. Казалось, что сумка может до бесконечности выдавать продукты.
      Но вот на стол лёг пшеничный каравай, и сумку задвинули под ноги. Из накрытой полотенцем, для конспирации, бутылки мужчина наливал себе и жене в чайные стаканы горячительное. Аппетит у него был прекрасный.
      Он постанывал, причмокивал и даже похрюкивал от наслаждения. Жена, довольная результатом застолья, с удовлетворением поджимала и без того тонкие губы. Она ела осторожно, боясь запачкаться.
      «Не хватает Рубенса, чтобы увековечить эту замечательную сценку», – подумала Генриетта.
      Увидев, что она проснулась, они позвали и её отобедать с ними. Как бы она этого хотела, но ложная застенчивость была против неё. Она прижимала рукой урчащий желудок. Поблагодарив, сказала, что пока не голодна.
      – Где уж, после стакана чая с сушками, – усмехнулась жена толстяка.
      Смотреть на их пиршество у Генриетты не было сил. Она отвернулась к окну и сделала вид, что собирается ещё поспать. Сама же незаметно вытаскивала из сумки сушки и жевала их всухомятку. Внизу под ней тоже разложили харчи, набор еды был примерно тем же. Она закрыла глаза, пытаясь снова уснуть, чтобы не чувствовать голода, но сон не шёл и время тянулось бесконечно. Если она встанет, начнутся вопросы, а ей ни с кем не хотелось говорить, и она продолжала лежать, хотя бока уже болели.
      – Не понимаю, как можно столько спать, – осуждающим тоном заметила жена полного мужчины, укладывая в сумку недоеденные остатки от обеда.
      – Что ты хочешь, молодёжь! Ночами не спят, а днём их не добудишься, – многозначительным тоном заметил супруг, подняв указательный палец.
      Генриетта вышла на перрон. Дорога была ей известна. Москва летом неповторима и прекрасна. Есть в ней свой особый, ни с чем не сравнимый, шарм. Москвичи казались Генриетте особенно красивыми и аристократично бледными по сравнению с огрубелыми, загоревшими дочерна лицами кубанцев.
      Вот и её остановка. Покровское-Стрешнево тонуло в сочной зелени. Был выходной день, и отовсюду доносились звуки музыки и смеха.
      Отворив калитку, она вошла в политый заботливой рукой дяди Жени, маленький садик. В глубине его стоял старый дощатый двухэтажный дом, рассчитанный на две семьи. Первый этаж занимала семья Баранниковых, а на втором этаже, куда вела отдельная лестница из садика, жил лётчик со своей молодой эффектной женой. Кстати сказать, этого лётчика Генриетта никогда не видела, а красавица его жена показывалась очень редко.
      Зато к Баранниковым каждое лето приезжали многочисленные родственники и друзья. Все любили собираться в гостеприимном доме. В то время ещё была жива Олимпиада Васильевна – первая свекровь Елены Андреевны. Сын её, отец Олега Александровича, погиб через два года после их венчания в Белом соборе Краснодара. Погиб Александр при невыясненных обстоятельствах, но родственные чувства между бывшей невесткой и родственниками Александра остались до конца жизни, несмотря на новые браки Елены. Приняли они и дочь Людвига Генриетту. Хотя особой теплоты она с их стороны никогда не ощущала.
      Дочь Олимпиады Васильевны, Анна Антоновна, вышла замуж за Евгения, влюблённого в неё. Парень он был умный, видный и красивый. Поначалу она не была в него влюблена, но за неимением более подходящей партии, прождав несколько лет, согласилась выйти за него замуж и никогда в жизни не пожалела об этом. Такую гармоничную пару редко доводится видеть в жизни. Высокий, громкоголосый весельчак, любимец женщин, и строгая, рассудительная и немногословная сдержанная женщина. Немало красоток клали глаз на Евгения, мечтая его заполучить. Даже когда стало ясно, что детей Анна Антоновна подарить ему не сможет, это не поколебало устоев их семейного счастья.
      По-видимому, ему не встретилась такая женщина, которую он бы мог сравнить со своей женой. Анна Антоновна отличалась аналитическим умом и тактом, и той, ещё дореволюционной, воспитанностью, которую не меняют ни годы, ни испытания. К тому же она обладала какой-то староитальянской неповторимой красотой, и Елена Андреевна говорила, что она похожа на Джоконду. Жгучая брюнетка с тёмными глазами и ослепительно белой кожей. Она никогда не отрезала своих длинных волос и всю жизнь носила одну причёску: волосы разделены на прямой пробор и собраны сзади в строгий узел. У неё была мягкая улыбка, но никогда в жизни Генриетта не слышала её смеха. Они были удивительной парой: она – задумчивая мадонна, он – весельчак и балагур. И это различие создавало особую гармонию их отношений.   
      Любитель рассказывать пикантные истории, на которые Анна Антоновна только снисходительно улыбалась, её супруг вносил радость и веселье в любую компанию. Любовь между ними, как свет, манила и притягивала в их дом друзей, которые приезжали к ним на несколько дней, а то и на более длительный срок. Разместить всех было для хозяев непростой задачей.
      В садике Евгений Григорьевич сделал чистый сарай. Там с давних времён хранилась старая мебель, и гости полюбили его за возможность оставаться там ночевать, не беспокоя при этом хозяев поздним возвращением. В сарае было чисто и уютно. В нём стоял старинный диван, кровать с пейзанками на расписной зелёной спинке. Перед кроватью лежала шкура белого медведя. Эту шкуру они привезли с Камчатки, где прожили несколько лет. В углах сарая стояли ещё какие-то мелкие предметы старой мебели: этажерки, тумбочки для цветов и прочее.
      Генриетту встретили с удивлением, узнав о том, что она хочет вернуться на Сахалин, ведь она получила прописку в Краснодаре.
      Елена Андреевна к приезду дочери уже уехала, и Генриетта обрадовалась, что у Баранниковых гостила Тоня, сестра Дины. За ужином обсуждали решение Генриетты и пришли к выводу, что так, может быть, и лучше. Она закончит институт, а там и видно будет.
      – Вот вместе с Тоней и поедете, – сказал Евгений Георгиевич.
      В последний вечер перед отъездом Тоня с Генриеттой вернулись поздно после спектакля. Не заходя в дом, сразу направились к сараю. Стояла дивная лунная ночь. Было полнолуние, и весь небольшой садик тонул в синем загадочном свете. Между домом и сараем цвёл пышный куст с белыми розами. Накануне вечером, как всегда, Евгений Григорьевич полил садик, и теперь он весь был усыпан искрящимся бисером. От восторга они замерли на месте. Красивый в дневное время садик выглядел неузнаваемо волшебно.
      – Смотри, – прошептала Генриетта, указывая на розовый куст, – голубые розы!
      Перед ними, в полном безветрии, недвижно замер куст с голубыми от лунного света розами.
      – Первый раз в жизни я вижу такую красоту, – сказала Тоня.
      Долго стояли они, не в силах отвести глаз от голубых роз.
 
 
                Глава 41
                И снова чудо…
 
      Генриетта проснулась от непонятного шума во дворе. Заворочалась на кровати с пейзанками Тоня. Она тоже проснулась, с трудом открывая заспанные глаза. Накануне они пришли поздно и рассчитывали хорошенько выспаться, но сейчас были неприятно удивлены странным шумом в обычно тихом дворе.
      – Что это? – спросила Тоня Генриетту.
      – Сама не знаю, – отвечала та, поспешно натягивая платье.
      Выйдя из сарая, они увидели незнакомую девушку и молодого человека, со смехом рассказывавших какую-то забавную историю дяде Жене, коловшему щепу от деревянной чурки для самовара.
      Когда двери сарая отворились и обе сони вышли из своего убежища, дядя Женя громогласно представил им новых гостей:
      – Прошу любить и жаловать, мои племянники Витя и Аля Комар. Ударение в их фамилии он ставил на первом слоге – Ко’мар.
      Племянники дяди Жени приехали из Краснодара. Это были дети его двоюродной сестры, которых он давно не видел и теперь был бесконечно рад их приезду.
      За утренним чаем Генриетта разглядывала новых гостей.
      Витя был чем-то похож на дядю Женю. Такой же весёлый и общительный, он держался свободно, по-родственному, в отличие от сестры. Аля же была застенчивая и робкая. Она вела себя, словно «бедная родственница». Внимание к её персоне было, очевидно, ей не по душе. Особенно она смущалась перед Анной Антоновной, хотя та была всегда приветлива и любезна.
      Завтракали в садике под «райской», как называл её дядя Женя, яблоней. На её ветках красовались, как ёлочные игрушки, словно сделанные из ваты и ярко раскрашенные, кукольно-маленькие яблочки.
      Генриетта залюбовалась Анной Антоновной. Она словно сошла с картины старого итальянского художника. Солнце нежным утренним светом освещало её аккуратную головку. Идеально, волосок к волоску уложенные чёрные волосы блестели, на лице играл свежий румянец, а бриллиантовые серёжки стреляли разноцветными огнями. Она приветливо улыбалась, но её красота вызывала невольную робость.   
      А дядя Женя распушил хвост, он был, как всегда, громок и красноречив. Его вдохновляло это дивное летнее утро, красота жены и рядом сидящая молодость. Сколько таких счастливый дней ещё суждено? Как знать…
      На следующий год выдалась суровая зима, и любимая дядей Женей его «райская» яблоня замёрзла. Простившись с нею, дядя Женя спилил её и перенёс стол в другое место.
      А ещё через несколько дней, одним ранним весенним утром, в калитку постучали цыгане, держа плачущего младенца, и попросили разрешения его перепеленать. Дядя Женя пустил их в дом, а после ухода шумной компании они обнаружили, что из спальни исчезли тёти Анины серёжки.
      А пока все пили чай с пирогом, смеялись и радовались жизни.
      – Люблю провинциалочек, – воскликнул Евгений Григорьевич, любуясь молодыми сияющими лицами Али и Генриетты.
      Аля смущённо потупилась, щёчки её заалели, а Генриетта недовольно фыркнула, передёрнув плечиком. Она не чувствовала себя провинциалкой, и её самолюбие было оскорблено. Евгений Григорьевич заметил это и рассмеялся:
      – Ну ты-то у нас «принцесса на горошине».
      Все рассмеялись и Генриетта вместе с ними.
      После завтрака Анна Антоновна предложила поехать на Ваганьковское кладбище, где были похоронены родственники.
      Знаменитое Ваганьковское кладбище было похоже на огромный парк. Невозможно было не почтить память многих знаменитостей и просто постоять возле богато оформленных старинных могил. Недалеко от входа стоял небольшой красивый Храм Воскресения Словущего.
      Прогулка затянулась надолго и превратилась в познавательную экскурсию. Посетили и могилу Сергея Есенина, и могилы других известных и знаменитых людей. Торжественная тишина, наполненная птичьим пением, располагала душу к размышлениям о тленном и вечном. Генриетта ещё не знала, что в недалёком будущем прах её мамы найдёт здесь свой последний приют, переселясь в город мёртвых.
      Она в пол-уха слушала комплименты Виктора, а в голове у неё рождались строки:
 
           В городе мёртвых – пение птиц.
           В городе мёртвых – множество лиц:
           Старых и юных, добрых и злых.
           В городе мёртвых – память живых.
 
           Эти оградки многое знают,
           Но сокровенное время стирает.
           Дождика слёзы пролиты в цветы…
           В городе мёртвых нет суеты.
 
           Где-то берёзка, а где-то сосна.
           Чья-то жизнь до' ста, а чья-то – весна.
           В городе мёртвых пение птиц,
           В городе мёртвых множество лиц.
 
      Они шли по аллеям города мёртвых, такие молодые, и на них печально смотрели с надгробий ангелы, уронив в бессилье тяжёлые каменные крылья.
      Аля внимательно слушала рассказы Анны Антоновны о жизни и заслугах усопших. А Витя с Генриеттой, немного отстав от них, вели совсем другой разговор.
      Витя не сводил глаз с новой «родственницы». Он считал себя неуязвимым для женских чар, но сейчас был словно заколдованный рыцарь, а Генриетта выглядела лесной феей в процеженном сквозь листву зеленоватом свете. Её светлые волосы волнистым потоком стекали с плеч, её воздушное панбархатное платье с белыми хризантемами, словно сотканное из ветра и солнечных лучей, порхало вокруг неё, а изящные, с балетной выправкой, ножки в плетёных босоножках шли, не касаясь земли.
      «Так вот как мужчины теряют голову», – думал Виктор, удивляясь себе самому.
      Ох, эта молодость! Любовь с первого взгляда. Витя Комар влюбился. А Генриетта? Ей было приятно… и больше ничего.
      А Витя не отходил от неё все три дня, что оставались до отъезда её и Тони на Сахалин. Он просил её писать и не забывать его. Надеялся, что на следующий год они снова здесь встретятся. Евгений Григорьевич, видя страдания своего племянника, просил её обещать выполнить просьбу молодого человека:
      – Не волнуйся, пройдёт время, и он тебя забудет. Через год всё изменится, и он успокоится.
      И Генриетта пообещала писать письма. Но события, последовавшие за обещанием, напрочь вычеркнули из памяти и Виктора Комара, и её добрые намеренья.
      В последний вечер Анна Антоновна накрыла стол в уютном садике под старой яблоней.
      Страдания племянника, вызванные скорой разлукой, передались и остальным.
      Дядя Женя развёл старинный самовар, который они разводили по торжественным дням, но тот, казалось, пел сегодня грустные песни. За столом было непривычно тихо, только позвякивали ложечки да какой-нибудь залётный воробей громко и резко вскрикивал, увидав булочку на столе.
      С соседнего двора заглянул в щёлочку любопытный кот Васька. Он вспрыгнул на забор и заинтересованно оглядел накрытый к чаю стол. Увиденное его не впечатлило, и кот, брезгливо тряхнув лапкой, прошёлся по периметру забора с важным видом до самой калитки. Там он спрыгнул на землю и ушёл восвояси. Прощайте, господа! Коты чай не пьют.
 
           Тихий вечер открывался взору
           И слетал на августовский сад.
           Серый кот прошёлся по забору,
           Приглашенью нашему не рад.
 
           А вокруг мерцала бесконечность,
           Божий мир прозрачно-невесом.
           И Земля плыла в немую Млечность,
           Как в волшебный невесомый сон.
 
           И тебе покажется милее
           Сад чужой и нелюдимый кот.
           Дивен Космос… но Земля – роднее,
           Полная печалей и забот.
 
      Вот и конец лету. Жаркий августовский день. Они с Тоней ждут своего самолёта до Южно-Сахалинска. Уже подходя к трапу, Тоня вдруг оборачивается к Генриетте и взволнованным шёпотом спрашивает:
      – А у тебя пропуск есть? Ты ведь прописана в Краснодаре, и без пропуска на Сахалин тебя не пропустят.
      Словно кипятком ошпарило сердце, и спина у Генриетты вмиг покрылась холодным потом.
      У трапа стоял молоденький солдатик с автоматом и проверял паспорта пассажиров, пропуская их по одному.
      Катастрофа! Всё пропало. Сейчас Тоня улетит, а её отправят обратно. Ноги у Генриетты ослабели, но она продолжала идти. Как она могла не вспомнить о том, что нужно было выписаться из Краснодара и восстановить прежнюю прописку?
      Ей не хватало воздуха, было такое ощущение, словно земля уходит из-под ног и она тонет. Река Жизни мгновенно превратилась в мировую реку Океан. Океан Страха, словно на картине, изображённой на щите у Ахилла, описанной древним Гомером.
      Подошла её очередь. Она смотрела на солдатика. Прошла секунда или вечность… Он спокойно открывает её паспорт, что-то читает. Как долго…
      – Проходите.
      Что это? Она не верит своим ушам. Уж не ослышалась ли она? Медленно поднимается по трапу в самолёт на ватных ногах. Тоня ждёт её, не в силах вымолвить ни слова, и молча смотрит на неё.
      Снова чудо?
 
 
                Глава 42
                Радости и печали
 
      Наконец в просветах между облаками, под крылом самолёта показались неясные очертания южного берега острова.
      – Слава Богу! Считай, что мы дома, – сказала Тоня, первой увидев в окне иллюминатора очертания Сахалина. Самолёт сел на аэродроме в Хомутово.
      Генриетта с Тоней уже собрались выходить, но их остановили:
      – Не спешите, ещё будет пограничная проверка, и тогда можно будет выходить.
      – Как? – в один голос воскликнули наши горемычные путешественницы, – нас ведь уже проверяли.
 – То была пограничная проверка на материке, а теперь островная, – любезно пояснили им.
      Ни к чему описывать шок, который испытала наша «нарушительница» границы.
      В самолёт вошло несколько человек в пограничной форме во главе с немолодым серьёзным офицером. Пограничники так же, как и в первом случае, внимательно проверяли паспорта пассажиров. Генриетте, сидевшей рядом с Тоней, представлялось, что она девочка, едущая со своей родственницей. Ей казалось, что она стала маленькой. И на душе словно полегчало.
      Они протянули по очереди свои паспорта. От Генриетты шла такая мощная напряжённая энергетическая волна, что Тоня даже поёжилась. Пограничник пролистал Генриеттин паспорт и… вернул ей.
      – С прибытием!
      На следующий день они с Еленой Андреевной пошли в паспортный стол. Паспортистка, пролистав документ, удивлённо взглянула на них и отправила к начальнику. Тот раскрыл паспорт и потерял дар речи. Не веря своим глазам, он снова внимательно пролистал его и спросил у дрожащей Генриетты:
      – Каким образом вы попали на остров?
      – На самолёте, – пролепетала та.
      – Этого не может быть, – уверенным тоном возразил начальник, – вы не могли бы пройти двойную пограничную проверку.
Но факт был налицо, и, видимо, чтобы не подставить других, он согласился заменить её паспорт на новый – якобы прежний был утерян.
      – Давайте мне свидетельство о рождении.
      – Извините, – сказала Елена Андреевна, краснея, – оно давно утеряно.
      – А как же Вам выдали паспорт, Генриетта Константиновна? – изумился он. Тем не менее выдал распоряжение оформить новый паспорт.
      Когда они вернулись домой, у них было такое ощущение, как будто они только что незаконно пересекли государственную границу.
      На другой день Генриетта первым делом, побежала к своим подружкам. Она рассказывала им о своих злоключениях, и они весело смеялись и радовались, что всё уже позади и они опять все вместе.
      Наступил сентябрь, по-сахалински мягкий и тёплый. Не было той изнуряющей кубанской жары, как в Краснодаре. Сентябрь был тихий, задумчивый и ласковый.
      «Как хорошо, что я дома», – думала Генриетта, вспоминая подслеповатую комнатку тёти Дуси. Об Игоре ей и вспоминать не хотелось. Пусть он будет счастлив под крылом своей любящей мамы. Никакая женщина на свете не даст ему столько сердечного тепла и любви. Но ведь она не вечная, и как он будет без неё? Ей стало очень жаль несчастного одинокого Игоря. Отсюда и его ревность, и его раздражительность.
      В институте их загрузили по полной. Генриетте вменили в обязанность оформить альбомы по летней практике. Альбом получался внушительный и красивый. Ведь теперь они студенты предпоследнего четвёртого курса и должны оставить для будущих первокурсников какую-никакую память.
      Эти мысли заставили её вспомнить их первый год в институте. Как они тогда скучали по школе, а теперь почти не вспоминают. Кажется, что школьные годы остались уже где-то далеко позади. Много чего изменилось в её жизни. За годы студенчества она обрела кое-какой жизненный опыт.
      «Теперь я уже не та наивная девчонка, – размышляла она, – которая так легко влюблялась. Не раз уже я обожглась».
      Она шла домой, немного усталая, но тут её взгляд скользнул по гребню сопок, и она остановилась. Сопки стояли в осеннем солнечном свете, разукрашенные, как пасхальные куличики.
      На следующий день она предложила подругам в ближайший выходной сходить погулять по знакомым тропам. Они встретились в девять часов утра у входа в парк и знакомой с детства тропой направились к ближайшей сопке.
      «Какая красота!» – не переставали они восхищаться.
      Как хорошо, что у Генриетты был с собой листок бумаги и карандаш. Мама ей всегда говорила, чтобы она брала их с собой, на всякий случай. Как можно было не откликнуться на эту красоту?
 
           Вырастает, как в поле пшеница,
           Колосок моей жизни земной.
           Созревает… куда торопиться?
           А в душе молодой непокой.
 
           Мы сегодня по утренним сопкам,
           Невесомым туманом дыша,
           Бродим долго по сказочным тропкам,
           Хмелем осени жадно дыша.
         
           Но и здесь будет юности тесно,
           Разлетимся и мы, кто куда.
           Будем в жизни искать своё место,
           Чтоб, взрослея, мужала душа.
 
      Вдруг раздался в зарослях какой-то треск, и испуганный голос произнёс:
      – Девушки, я, кажется, заблудился, подождите меня!
Они остановились, поджидая пробирающегося сквозь заросли человека.
      Из чащи к ним приближался молодой человек. Его милое лицо было в царапинах от веток. Было видно, что он долго блуждал, устал и тяжело дышал.
      – Я услышал ваши голоса и полез напролом. Пошёл на сопку и заблудился. Но, услышав голоса, испугался, что вы уйдёте и я останусь здесь один.
      – Какой хорошенький, – мечтательно прошептала Валя на ухо Генриетте.
      – А мне кажется, что у него очень мужественное лицо. Он похож на древнегреческого бога, – ответила та.
      – А куда Вы шли? – спросила юношу Ира.
      – Я просто пошёл погулять, какая здесь красота! У нас в Ташкенте такого не увидишь.
      – Так Вы из Ташкента? – поинтересовалась Валя.
      – Да, приехал на Сахалин по распределению.
      И пока они спускались с сопки, он успел им подробно рассказать о себе. Они узнали, что звать его Саша Гаевский, что отец у него директор кирпичного завода, а мать домохозяйка, что он у родителей единственный сын и они не хотели отпускать его на Сахалин. Он же мечтал приехать сюда. С детства его мальчишеской мечтой было попасть на настоящий остров, и вот его мечта осуществилась.
      – Тогда у Вас есть возможность увидеть свою мечту в реальности.
      И они рассказали, что лучше всего почувствовать, что ты стоишь на острове, это увидеть его с высоты пика Чехова. Вы даже Охотское море оттуда увидите.
      – Неужели? – удивился Александр.
      – Но для этого нужна ясная погода, как сегодня, – добавила Генриетта.
      Молодой человек загорелся желанием совершить такой поход на сопку. И он стал умолять их проводить его туда.
      «Вот в каком случае говорят: красив как бог. Это сочетание классической красоты и мужественности воина», – подумала она, незаметно разглядывая нового знакомого.
      Расставаясь, условились вечером встретиться в парке, чтобы подробно обсудить поход на пик Чехова.
      Всем троим подругам новый знакомый пришёлся по душе. На это указало то, как девчонки тщательно чистили пёрышки перед свиданием. Жизнь заиграла яркими красками, у них снова появился стимул наряжаться, кокетничать, в общем, делать всё, что положено в таком случае.
      В приподнятом настроении, свежие и нарядные, они пришли к буддийским воротам, месту назначенной встречи. Гаевский уже ждал их.
      Они долго гуляли по осеннему волшебному парку. Прохожие провожали глазами эту весёлую красивую компанию.
      Парк был наполнен таинственными шорохами и звуками. Симфония смеха, музыки, доносившейся с танцплощадки и вздохов осенних грустящих деревьев под порывами ветра.
 
          – В бреду многоголосия
           Звенит листвы эмаль, –
 
      задумчиво проговорила Генриетта.
      Они в молчании шли по золотому ковру осени, и лёгкий хруст осенней сухой листвы вплетался в торжественную симфонию звуков.
 
          – В бреду многоголосия
           Звенит листвы эмаль.
           Осенняя рапсодия,
           Забытая печаль, –
 
      продолжила она.
      – Чьи это стихи? – спросил заинтересованный Гаевский. – Очень красиво.
      – Автор перед Вами. Это наша Генриетта пишет стихи, – пояснила Ира.
      – А как дальше? – не унимался Александр, и Генриетта продолжила:
 
           Как сердце, лист трепещется,
           Срывается, летит…
           Ему любовь мерещится
           И дразнит, и манит.
 
           Осенняя мелодия
           В туманном сентябре.
           Иду к тебе… а вроде бы
           Иду к своей судьбе.
 
      – Какие прекрасные и грустные строки, – тихо проговорил Гаевский.
      Он старался быть одинаково внимательным ко всем трём подругам, как истинный джентльмен, стараясь никому не оказывать предпочтения. Но они уже видели его заинтересованные взгляды, которые он бросал в сторону Генриетты, и ждали, что будет дальше.
      Наконец в одно прекрасное воскресное утро решено было отправиться в поход. На небе не было ни облачка, и, одевшись по-походному, все четверо направились к условленному месту. Подруги, как и обещали, повели своего рыцаря на пик Чехова.
      Тропа была ещё сырая и скользкая от утреннего тумана.
 Было прохладно, и они бодро шли по серпантину протоптанной туристами тропы, поднимаясь всё выше и выше. На одном из поворотов они увидели на тропинке убитую змею.
      – У вас тоже змеи водятся? У нас их очень много и все ядовитые, – заметил Александр.
      – Это гадюка. Сейчас они должны уже спать, видно, кто-то потревожил её, – заметила Ира.
      – У нас в девятом классе был такой случай, – начала рассказывать Генриетта, – в один весенний день мы всем классом, без своего классного руководителя, решили пойти на сопку. Забрались на вершину и, разложив одеяло, сели отдохнуть и подкрепиться. Девочки достали еду и лимонад, а Толян, хитро улыбаясь, достал бутылку вермута. С непривычки мальчишки быстро захмелели. Тут Витька Зипунов заметил гадюку, которая, свернувшись, лежала у камня неподалёку от нас и немигающим холодным глазом наблюдала за нами.
      Тогда Толян, здоровый парень, дважды второгодник, носивший титул «заслуженный второгодник», стал хвастаться, что знает способ, как можно схватить змею за шею голой рукой, чтобы она не укусила. И пока мальчишки спорили, гадюка следила за ними и не уползала, словно чего-то ждала. Тогда от такой наглости Толька вскочил и, обойдя её сзади, быстрым движением протянул руку и схватил её за горло. Вскрикнув, он стряхнул её на землю, где мальчишки забросали её камнями. Но, к сожалению, гадюка успела Толю укусить.      
      Сразу протрезвев, он стал отсасывать яд. Мы спешно собрались и стали спускаться вниз с сопки. Поначалу Толик храбрился, дескать, ерунда, но потом рука стала опухать и синеть. Ему становилось всё хуже и хуже, у него сильно отекли ноги, и он уже не мог идти. Ребята расстегнули на его одежде все пуговицы, потому что ему было трудно дышать. Сняли с брюк ремень и дальше уже понесли его на одеяле. Едва спустившись с сопки, двое ребят побежали просить помощь. Приехала машина, и Толю увезли в военный госпиталь. От времени укуса гадюки до оказания ему медицинской помощи прошло много времени, и состояние его было критичным. К тому же яд попал в желудок, когда он его отсасывал.
      Теперь в классе было тихо и тревожно. За Толю переживала вся школа. Никто не знал, чем всё это закончится. Но через месяц, бледный и понурый, не похожий на себя, Толя, пришёл в класс. Мы его встретили ликованием. Он тут же приободрился, а скоро уже стал хамить и срывать уроки. Мы радовались, что всё, как и прежде, и никто на него уже не сердился.
      – Но это ещё не вся история про Толю, – продолжила Генриетта.
      Прошёл год. В десятом классе Толя совсем отбился от рук. Говорили, что он влюбился в Дашку, торгующую в ларьке пивом на углу. Толя стал чаще прогуливать уроки, затевал потасовки, а мы радовались и этому. Ведь без него было так скучно.
      Но однажды, возвращаясь со свидания с Дашкой в нетрезвом состоянии, он уснул возле сугроба, недалеко от школы, и замёрз. Вот так бесславно закончилась жизнь непутёвого романтика Толика, мечтавшего стать отважным моряком.
      Солнце поднялось уже высоко, и становилось жарко. Теперь они шли уже медленно, опираясь на подобранные палки. Тропинка на сопку становилась всё круче, и дальше они шли уже молча.
      Рассказ Генриетты и увиденная на тропинке мёртвая гадюка не шли у них из головы, и ребята настороженно поглядывали на теснящие тропинку густые заросли, едва там раздавался какой-нибудь шорох.
      В одном месте несколько сопок образовали между собой подобие круглого пустого пространства, заполненного низкими пушистыми облаками, словно взбитым пуховым одеялом. Путники невольно засмотрелись на это чудо. Ведь такую красоту увидишь нечасто. Облака были у них под ногами. Казалось, прыгни сейчас в эту белую пену – и ничего с тобой не случится.
      Немного передохнув, они продолжили свой путь. Неожиданно тропа закончилась, и перед ними открылась сказочная панорама.
      – Это превосходит все мои детские мечты! – воскликнул Гаевский, увидев синее пространство Охотского моря за разноцветной грядой сопок в осеннем убранстве.
      Сейчас ребята стояли на одной из двух самых высоких вершин Сусунайского хребта на Южном Сахалине. После посещения этого места Антоном Павловичем Чеховым пик сопки стал называться пиком Чехова. А до этого вершина в тысячу сорок пять метров над уровнем моря называлась Судзуя дакэ.
      Восторг первооткрывателей накрыл их. Они были крайне возбуждены открывшимся видом острова с высоты птичьего полёта. И куда подевалась их усталость? Они уже забыли о тяготах подъёма по крутой каменистой тропе. Сейчас они были лёгкие и невесомые, казалось, дунь ветерок чуть посильнее, и они полетят, расправив руки, как крылья, над этим немыслимым миром. Вот оно чувство слияния с природой, чувство космической гармонии! Это было царство НЕБА, они ведь шли по облакам какое-то время. Это было царство земного благоухания, где преобладали сине-голубые ароматы моря и неба. К ним осень добавляла восточные благовония пряной гвоздики и острого имбирного аромата с полынной горчинкой царственно умирающей листвы. В этом царстве покоя и тишины жил, свив на самой вершине своё гнездо, похожий на сказочную Синюю птицу ветер. Вот и сейчас он неспешно парил, расправив в свежем озоне прозрачные стрекозиные крылья и оглядывая свои необъятные владения. Друзья стояли молча, зачарованно глядя на мир, лежащий у их ног.
      Они были погружены в девственное царство запахов и чистого, не запятнанного ничьим дыханием Света. Впервые они видели, до чего прекрасна планета, на которой они живут.
      Назад шли молча, не проронив ни слова. Каждый нёс в душе растворённые летучие атомы запахов и чистую невесомость непривычного Вышнего Света. Сердца путников были переполнены ощутимой синевой неба и моря и ослепительно-радужной палитрой осенних сопок.
      Эта их прогулка оказалась последним приветом сахалинской осени. Погожие дни закончились, и погода резко ухудшилась. Теперь часто лил унылый дождь, а тёплый ветер с Японского моря сменился на строгий северный, и настроение тоже стало соответственным.
      Как-то таким скучным, неприветливым вечером, когда вся честная компания собралась у Генриетты дома попить чайку и попеть под аккомпанемент Елены Андреевны, всем бросилось в глаза, что Гаевский был явно чем-то встревожен. Весь вечер он не отходил от Генриетты, чего раньше себе не позволял, и в его взгляде появилась какая-то тревожность, несвойственная его характеру.
      – Послушай, Гаевский явно чем-то встревожен, – заметила Елена Андреевна.
      – Он, всеми силами старается скрыть, что влюблён, а мы с девчонками давно всё поняли, но вида не подаём.
      Генриетта умышленно умолчала, что сама влюблена в него. Это была, может быть, любовь – уважение, любовь – восхищение его благородством и чистотой, а возможно, и красотой, ведь Елена Андреевна, увидев его, подумала: «Берегитесь, девчонки! Перед вами Аполлон Бельведерский».
      Но в их компании ничего не менялось, Александр вёл себя сдержанно-вежливо со всеми.
      Но однажды он незаметно сунул ей в руку записку с просьбой встретиться с ним наедине. Генриетта согласилась.
      В ожидании и трепете она вышла, забыв зонтик, в осенний хмурый вечер. Моросил мелкий задумчивый дождик. Некоторое время они шли молча, оба волнуясь, но потом он взял её руку, и они остановились.
      – Ты наверняка догадываешься, что я хочу сказать? – чуть охрипшим от волнения голосом произнёс он, – Я тебя люблю. Верь, люблю по-настоящему, на всю жизнь. Мне никто больше не нужен, и я твёрдо знаю, что ты – моя судьба. Я уже написал родителям, что встретил девушку своей мечты и домой вернусь с ней. Извини, что тебе ничего не сказал. А ты согласна? Ты меня любишь?
      – Я тоже тебя люблю, – ответила она тихо.
      Обрадованный, он крепко прижал её, и они молча стояли под моросящим осенним дождём, не замечая ничего вокруг. Вдруг он, словно вспомнив что-то, напрягся и взволнованно прошептал:
      – Не знаю, как тебе и сказать, – прервался он на полуслове, – меня призывают в армию. Ты будешь меня ждать?
      И он с тревогой и волнением ждал, что она на это ответит. И Генриетта обещала ждать столько, сколько будет нужно. В эту минуту она не сомневалась, что для неё нет человека ближе и дороже Александра на всём белом свете.
      – А когда тебя заберут? – волнуясь, спросила она.
      – Точно не знаю, но, наверное, на днях.
      Теперь у него словно камень с души упал. Ему больше не нужно было скрывать своих чувств. Мокрые и счастливые, они всё рассказали Елене Андреевне.
      Гаевский ей очень нравился, и она была рада за них обоих. Вот только предстоящая разлука…
 
 
                Глава 43
                Разлука уносит любовь
 
      Где она живёт, где гнездится эта невидимая, эта безжалостная птица Любовь, что, залетев, клюёт тебя изнутри, словно желая вырваться из клетки… но куда?
      – Сиди тихо.
      Зачем же она клюёт и мучит бедное сердце, если ей некуда лететь?
      Эти пасмурные дождливые октябрьские дни светились нездешним мягким светом, и влюблённые радовались обретению друг друга, совсем позабыв о предстоящей разлуке. Гаевский сожалел лишь о том, что из-за его нерешительности они потерял столько драгоценного времени.
      В середине октября, когда Генриетта была ещё в институте, а Елена Андреевна только что зашла домой и не успела снять пальто, как в дверь неожиданно позвонили. На пороге стоял взволнованный, запалённый Гаевский.
      – Генриетта дома? – срывающимся голосом спросил он.
      – Нет, она ещё не пришла из института, – насторожилась Елена Андреевна, – а что случилось?
      – Я забежал на минутку, чтобы попрощаться с ней. Наш поезд уже стоит на вокзале. Передайте ей, что я её очень люблю. Берегите её, – и он убежал со слезами на глазах.
      Елена Андреевна села на стул. Её сердце разрывалось от жалости к нему. Бедный мальчик рисковал, чтобы сказать Генриетте прощальное «люблю» и не застал её. А ещё она волновалась за него: сойдёт ли ему безнаказанно самовольная отлучка? Он сказал, что ребята его прикроют, но как знать? А вдруг он опоздает на поезд?
      Минут через двадцать пришла Генриетта из института. Она была в прекрасном настроении. Вечером они с Гаевским собирались пойти в кино.
      – Приходил Александр, – как можно спокойней сказала Елена Андреевна, – он сегодня уезжает.
      – Куда? – спросила Генриетта, уже сама догадываясь, но боясь признаться себе в этом. Мать и дочь молча смотрели друг на друга. Наконец Генриетта, словно спохватившись, сказала:
      – Я хочу его проводить.
      – Я думаю, ты уже не успеешь, скорей всего, он уже уехал. Саша очень торопился, – пыталась удержать её мать.
      – Я побегу, а вдруг он ещё на вокзале, – и Генриетта, так и не успев раздеться, бросилась на улицу.
      Слёзы застилали глаза, и тротуар перед ней расплывался и казался бесконечно длинным, словно кошмарный и нескончаемый сон.
      Уже издали она видела, что их маленький вокзал пуст. Он уехал. Он уехал…
      Она никак не могла смириться с этой мыслью и всё ходила и ходила по пустому вокзалу, словно надеясь, что время обернётся вспять, они бросятся в объятия друг другу, как в фильме, который они смотрели недавно. Но на вокзале её обнимал холодными крыльями только северный ветер, не знающий слов утешения.
      С пустым сердцем и пустыми глазами, уже не спеша, брела она домой по знакомым улицам, ещё минуты назад обещавшим ей хоть и слабую, но всё же надежду. А сейчас они казались ей чужими и неприветливыми.
      Придя домой, она молча, в бессилии села и просидела так до глубокого вечера. Елена Андреевна ни о чём её не спрашивала, она всё понимала.
      Валя и Ира тоже переживали отъезд Александра. Он украшал своим присутствием их однообразную скучную жизнь. Кончилось их недолгое веселье, когда они всей компанией ходили в кинотеатр или гуляли в парке, шутили, смеялись над каждым пустяком…
      С его отъездом всё переменилось. Теперь они после занятий торопливо расходились по домам и проводили свободное время в одиночестве за книгой или с родными, обсуждая семейные дела.
      Наступили тёмные ноябрьские дни. Нагие уснувшие деревья навевали тоску. Из птиц только вороны оглашали своим грубым криком съёжившийся мир, словно пытались разбудить его.
      Но в самом конце ноября выпал долгожданный первый снег и на душе стало немного светлей.
      Генриетта продолжала переписываться с Гаевским. Она с таким нетерпением ждала его писем, но письма не могли заменить живого общения. Ни ему, ни ей особенно писать было нечего. О чувствах они уже всё сказали друг другу. И ей всё время лезли в голову строки из песни:
 
                О любви не говори –
                О ней всё сказано.
                Сердце, верное любви,
                Молчать обязано.
 
      Она постепенно успокаивалась и приходила в себя.
      На Новый год Дина заболела и отпустила Алика к матери в гости. Чтобы было веселей, Генриетта решила пригласить подружек. В пять часов сели за праздничный стол, и девчонки, выпив шампанского, развеселились. Олег развлекал их рассказами и шутками, импровизируя, как вёл бы себя тот или иной актёр, если бы зашёл к ним на минутку. Получалось очень смешно и весело.
      Елена Андреевна тоже была в ударе. Она играла какую-нибудь мелодию из оперетты, а они должны были изображать соответствующие сценки. Алик был за главного героя, Генриетта изображала героиню, а Валя и Ира кордебалет. Они так напелись и напрыгались, что уже еле дышали. Но пора было расходиться по домам, и Олег, как галантный кавалер, пошёл провожать дам – Иру и Валю.
      После этого вечера Валя не на шутку влюбилась в Олега Александровича. Он, конечно, об этом и не догадывался. Был добр и приветлив с её подругами, как и прежде. Встречаясь, расспрашивал об учёбе, о планах на будущее… Но Валя теперь ловила каждое доброе слово, каждую мимолётную его улыбку, придавая ей особое значение. Теперь она всегда приходила к Генриетте, если та говорила, что он будет у них.
      За те годы, что подруги провели вместе в стенах института, Валя Буренок заметно изменилась. Резкие черты её лица, делавшие весь её облик мальчишеским, сгладились. Она была бы даже миловидна, если бы не крупный, в отца, нос. Со временем она стала уделять больше внимания своей внешности – интересовалась модой, причёсками, что благотворно сказалось на всём её облике.
      Не забывали подруги и про общее культурное развитие, ходили в театр и обменивались хорошими книгами. Человек к двадцати двум годам фактически уже окончательно вырастает, но внутренний, невидимый его рост продолжается до конца жизни. Уже уходили в прошлое и глупые дурацкие выходки, и детское легкомыслие. Но долго созревающее женское начало у Вали теперь вдруг вырвалось наружу, и она растерялась, не умея с ним совладать. Её обожание брата Генриетты приобретало над ней неумолимую власть. Теперь она могла говорить только о нём, и, даже если молчала, можно было не сомневаться в том, что думает она о предмете своего обожания. Это была даже не любовь, а болезнь любовью, как например, болезнь корью. На все доводы подруг о том, что он на неё смотрит только как на подругу своей сестры, а не как на молодую девушку, её не убеждали. Олег, по её словам, был старше всего на одиннадцать лет, а всё прочее в расчёт не бралось. Ей было двадцать два, а Олегу тридцать три. Самый расцвет мужской красоты и силы.
      Несмотря на сравнительно молодой возраст, он начал уже седеть и его мягкие чёрные волосы на висках едва заметно подёрнулись снежным инеем. Эта ранняя седина очень шла ему, и бедная Валя потеряла голову от любви. Она уже стала мечтать о маленьком сыночке, похожем на него. Но самой большой ошибкой было желание признаться ему в своём чувстве. Подруги видели, что у неё нет никаких шансов на взаимность, и пытались её удержать. Но это был бесполезный труд. И однажды, когда подруги встретились с ним случайно на улице, она попросила их оставить её с ним наедине.
      Как и о чём они говорили, так и осталось тайной. Но больше на эту тему Валя не говорила, хотя продолжала любить, втайне надеясь на чудо. Всех мужчин она сравнивала с ним, он так и остался кумиром её сердца.
      От тоски она стала искать, в кого бы влюбиться, чтобы забыть Олега. Оказалось, что это совсем непросто. Первая, и такая яркая, любовь не позволяла ей увидеть достоинства других молодых людей. Она была ослеплена, как заточённый в темнице ничего не видит вокруг, ослеплённый внезапным солнечным светом. За неимением лучшего она стала искать взаимности у Генриеттиных кавалеров. Это доходило до смешного: стоило какому-нибудь молодому человеку проявить внимание к подруге, она тут же начинала с ним кокетничать и строить глазки. Пыталась стать ему другом, запасалась папиросами той же марки, что он курил, и в нужный момент доставала из сумочки желанную пачку.
      Молодым людям такая услужливость приходилась по вкусу, и они, считая её своим товарищем, поверяли ей свои тайны.
      От отчаянья невозможности найти своё счастье она обретала новые, не самые лучшие, качества – женское коварство.
      И Генриетта, и Ира просили её не спешить, дать время сердечной ране зарубцеваться.
      А время шло к весне. Жизнь брала своё, и образ Гаевского стал постепенно меркнуть и стираться. Генриетта уже не могла чётко представить себе его лицо, глаза, голос. Она уже не чувствовала тепла той едва вспыхнувшей любви. «Неужели мои чувства остывают?» – огорчённо думала она, при этом не очень-то удивляясь. Сомнение закралось в её душу. Ведь она уже так редко вспоминает и Юру Белова, и Володю Сургучёва, хотя… хотя они всё ещё живы в сердце. Неужели навсегда?
      И ей представлялось, что любовь, как костёр, и если в него не подкладывать ветки, он начинает терять силу и гаснет. А может, это была не любовь, а только жадное её ожидание, и сердце просто откликнулось на чувство другого человека и загорелось, как загорается ветка от другой горящей ветки?
      На сердце было зябко и тревожно от того, что у неё возникают такие мысли и она мучилась, не находя ответа.
      «А вот у Вали любовь настоящая, – продолжала она размышлять – но неразделённая любовь ожесточает сердце, делает его завистливым к чужому счастью и коварным. Вот оно – коварство и любовь. Одно вырастает из другого».
      А судьба уже готовила для подруг новый сценарий для спектакля жизни.
 
 
                Глава 44
                Амур-батюшка
 
      Три подруги идут по уютной весенней аллее, приглашающей их в парк и переходящей в широкую тропу, которая ведёт от подошвы сопки к её вершине. Подружки ещё издалека заметили, что навстречу им идёт Олег Александрович с каким-то высоким и статным молодым мужчиной.
      – Кто это с ним? – спрашивает Ирка. В последнее время она словно проснулась и стала реагировать на молодых людей.
      – Я не знаю этого человека, – ответила Генриетта.
      Они подошли ближе, с любопытством разглядывая незнакомца. Парень был чем-то похож на испанца или мексиканца. Кожа у него была смуглая, карие, с искринками глаза и тёмные волнистые волосы. Гармоничными пропорциями тела он был похож на древнегреческую статую. Уверенность, с которой он держался, говорила о том, что он знает себе цену.
      – Куда там, прямо Аполлон, – прошептала, улыбаясь, Валя на ухо Ирке.
      – Знакомьтесь, – сказал Олег Александрович, представляя им своего знакомого, – Анатолий, брат Тамары Сергеевны.
      Анатолий пожал протянутые руки. Руку Генриетты он на мгновение задержал в своей, пристально глядя ей в глаза…
      «Чёрт, чёрт, опять? – сердце у неё сорвалось и повисло на серебряной паутинке – вот-вот оборвётся, – что это? У него такая энергетика! Что за магическая сила исходит от этого человека? Милый Гаевский, чистый и благородный мальчик, кто-то пришёл похитить твоё счастье. А ты, мой юный, честный рыцарь, сейчас за тридевять земель, за тридевять морей. А меня какая-то невидимая сила пытается сейчас вырвать из твоих рук», – промелькнуло в голове Генриетты.
      Она своим женским чутьём уже поняла, что будет дальше, и противилась этому неминуемому. Что остаётся кустику бузины, когда лесной пожар станет целовать его ветки?
      Как же это случилось? Ведь и у её брата Олега был роковой роман с сестрой этого Анатоля. Тогда дело дошло уже до женитьбы. Олега чуть ли не силой вырвали из объятий Тамары, и у них должен был родиться ребёнок. Но их разлучили, «из лучших побуждений», а Тамару уговорили сделать аборт. Вот после трагических событий она и уехала на родину в Темрюк, а младший брат Толя остался.
      Теперь судьба хочет запустить второй вариант, делает вторую попытку соединить между собой две разных семьи.   
      Назойливые мысли, врываясь без спроса, толпились в голове у Генриетты. Самоуверенный Анатоль взял уверенно её под руку. Вёл он себя, как испанский гранд, столько было величия и достоинства в нём. Олег сразу понял, что его сестрёнка попала в сети опытного птицелова. Поначалу Анатолий просто вошёл в их компанию. Подруги, заходя с ним в магазин, замечали, что все молоденькие продавщицы сахалинского универмага заглядываются на красавца. Он же делал вид, что ничего не замечает.
      А весна набирала разгон, и Генриетта чувствовала, что полностью подпадает под обаяние Анатоля. Однажды он признался ей в любви, просто и искренне. Предложил ей выйти за него замуж. Она отшучивалась, старалась отодвинуть этот неминуемый разговор. Но как она ни гнала от себя мысли о нём, на его ярком фоне чувства к Гаевскому постепенно меркли. Больше всего ей не хотелось поступить с Александром неблагородно, и она решила встретиться с ним лично и всё прояснить. Он служил в городе Николаевске-на-Амуре. Значит, нужно поехать к нему.
      Итак, она решила, прежде чем дать ответ Анатолию, она должна увидеться и поговорить с Гаевским.
      «Может быть, если мы встретимся, я пойму, что люблю именно Александра», – тешила она себя слабой надеждой. Ведь Гаевский был гораздо образованней и интересней, чем красивый, но недалёкий Анатолий.
      Она попросила подруг не рассказывать Анатолию о причине её отсутствия.
      – Мне нужно сначала разобраться в себе, – говорила она, – понять, кого из них я люблю. Гаевского я давно не видела и могу ошибиться. Но Анатолию об этом не нужно знать.
      На самолёте она долетела до Хабаровска, а оттуда на теплоходе по Амуру отправилась в Николаевск-на-Амуре.
      Этот портовый город был основан в тысяча восемьсот пятьдесят шестом году у мыса Куегда как военный пост, где был впервые на тихоокеанском побережье поднят русский флаг. Город был так назван в честь Николая Чудотворца – небесного покровителя мореплавателей и всех путешественников. Ниже Николаевска ширина Амура достигала шести километров. Город был расположен на левом побережье реки вблизи устья, где Амур впадает в Охотское море, через Амурский лиман.
      Нежданно-негаданное путешествие от Хабаровска до устья Амура восхитило и поразило Генриетту. Созерцание нерукотворной красоты природы, её величественной красоты и мощи как бы устыдило её. По сравнению с грандиозностью этого сурового и величественного мира личные проблемы показались ей мелкими и незначительными. В душе наступил покой, и она уже твёрдо и уверенно сошла на незнакомый берег.
      Зайдя в воинскую часть, она договорилась о свидании с Гаевским. К её удивлению, без лишних разговоров ей дали разрешение.
      Было условлено, что встретятся они в местном кафе. Как она ни уговаривала себя быть спокойной, но при виде Гаевского, с ещё короткими, не отросшими волосами, делавшими его лицо таким юным и трогательным, у неё сжалось и бешено заколотилось сердце.
      Но… это была уже не любовь, а что-то иное, трогательное и невинное. Достаточно было одного мгновения, чтобы она это поняла. Дальнейший разговор был уже просто дружеским с её стороны.
      Сейчас ли она прозрела или ошибалась тогда? Кто теперь может сказать, что она приняла за любовь. Но точка в их отношениях была поставлена. А что чувствовал и переживал Александр, она понять не сумела. Но было очевидно, что он-то её понял.
      Обратная дорога оказалась сложней. За ночь, что она провела в гостинице, Амур так разлился, что отплытие теплохода было отложено. Что же делать, ведь ей нужно добраться на остров как можно быстрей! Да и денег у неё в обрез.
      Добрые люди подсказали, что можно попросить лётчиков подкинуть её до Хабаровска на военном самолёте. Так она и сделала. Пришла на лётное поле, где стоял зелёный небольшой самолёт. Она объяснила молодым лётчикам, что ей «до зарезу» нужно попасть сегодня в Хабаровск. Ребята оказались очень хорошие и согласились взять её с собой.
      В самолёте не было привычных кресел, а вдоль бортов были длинные скамейки. На них уже сидели парни в военной форме. Она насчитала одиннадцать человек. Ей любезно дали пакет, так, на всякий случай. И хотя она легко укачивалась, но опозориться перед молодыми людьми… нет уж, такого она себе не позволит. И правда, хотя самолёт и прыгал по воздуху, как по кочкам, она стойко выдержала дорогу. С высоты открывалась страшная картина. Её удивляло обилие воды. Собственно говоря, всюду была вода и только кое-где виднелись островки земли с постройками и деревьями. «Как же здесь люди живут?» – думала она.
      Прилетев в Хабаровск, она помчалась за билетами на самолёт, но оказалось, что в этот день билетов на самолёт до Сахалина нет.
      Она шла сама не зная куда. Пробродив бесцельно по городу несколько часов, она вдруг очнулась, где это она? Уже стемнело и кое где загорелись лампочки. Она прижалась к столбу и заплакала. Денег ни на еду, ни на ночлег у неё не было, остались только на билет. А между тем надвигалась ночь. Чужой незнакомый город выглядел хмуро и неприветливо, пугал своими пустыми, плохо освещёнными улицами.
 Вдруг кто-то коснулся её плеча. Она вздрогнула и испуганно оглянулась. Милая пожилая женщина спросила её, что случилось, и Генриетта поделилась с ней своей печалью.
      – Ерунда! – бодро сказала женщина, – пошли ко мне, переночуешь, а завтра купишь билеты на твой остров.
      Так оно и получилось. Вот он, русский ВЕЛИКОдушный характер! Пустить в дом незнакомого человека на ночь глядя…
 
                Глава 45
                Расставание
 
      Наконец-то сегодня она увидится с Анатолием. За время своего недолгого путешествия Генриетта успела уже соскучиться по нему.
      В предвкушении радостной встречи она выбрала самое красивое платье и старательно уложила пышные медовые волосы. Свои сборы она закончила последним аккордом, надушившись его любимым ароматом духов «Жди меня».   
      Грациозная и изящная, она выпорхнула из дома, торопясь на встречу с любимым и подругами.
      «Вот они удивятся и обрадуются моему появлению», – думала она, весело идя по улице и улыбаясь.
      Казалось, ничто в мире не может испортить её приподнятого настроения, и она не шла, а летела на крыльях к месту, где обычно по вечерам встречалась вся их компания.   
      Постепенно шаг стал замедляться, она вспомнила о Гаевском и сердце её болезненно сжалось. После свидания с ним нет-нет да и встанет у неё перед глазами картина их последней встречи: вот они сидят напротив друг друга и не знают, что сказать. Ей кажется, что это молчание длится целую вечность, но что-то тайное происходит между ними, словно их души ведут невербальный разговор между собой. Каким-то шестым чувством она догадалась, что он с первого взгляда на неё всё понял. Неужели?
      Так, в детстве мама безошибочно узнавала о всех её проказах. И когда дочь спрашивала, откуда мама всё узнала, неизменно следовал простой ответ:
      – Я всё вижу по твоим глазам.
Оставшись дома одна, она пристально разглядывала своё отражение в зеркале, но ничего «такого» там не видела.
      Неужели Гаевский мгновенно и безошибочно считал её намеренье, как только она вошла в кафе. А чем ещё можно было объяснить его печальный и понимающий взгляд?
      Тут её размышления неожиданно прервал рыжий кот, сидевший на лавочке:
      – Мяу! – сказал он по-кошачьи с интонацией, какой люди говорят, – здравствуйте!
      – Вы это мне? – шутя спросила, останавливаясь, Генриетта.
      – Вам, – спокойно ответил кот.
      – Вы хотите мне что-то сказать? – продолжала она шуточную беседу.
      – Хотел бы, да вы не поймёте, – ответил кот, сокрушённо тряхнув головой.
      Генриетта огляделась по сторонам – не слышал ли кто их «беседу»? Ещё, не дай Бог, примут её за ненормальную.
      – Прощайте! – сказала она уходя.
      – До свидания, – грустно ответил кот.
      Как ни странно, но после общения с котом что-то в ней словно изменилось. Какая-то необъяснимая тревога прокралась в сердце, и ей стало вдруг не по себе.
      Когда она подошла к скамейке, где сидела Валя, та встретила её непривычно прохладно:
      – Ну, как съездила? – притворно равнодушным тоном спросила она подругу.
      Генриетте, не ожидавшей такой странной встречи, совершенно расхотелось откровенничать с ней.
      – Мы расстались, – коротко ответила она.
      Последовало молчание. Сердце у Генриетты бешено заколотилось: «Что же здесь произошло, пока меня не было?» – в тревоге думала она. Молчание уже становилось тягостным, но вот на аллее показалась Ира, а следом за ней она увидела Анатолия. Сердце тут же обдало жаром. Она ждала, что он обрадуется и кинется к ней с вопросом, где она пропадала, но…
      Ира и Анатолий подошли к скамейке и поздоровались с ней, как чужие люди. Анатолий сел рядом с Валей, и они стали о чём-то разговаривать вполголоса. Генриетта не выдержала и потихоньку спросила у Иры, в чём дело. Простая и бесхитростная Ирка не могла скрыть от неё правды. Она сказала, что Валя просветила Анатолия о её поездке к Гаевскому.
      – Но ведь я же просила ничего ему не говорить и, потом, ей известно, что я хотела разобраться в своих чувствах и всё прояснить, – со слезами в голосе прошептала Генриетта.
      Ирка неопределённо пожала плечами. Дескать, разбирайтесь сами.
      Посидев ещё пару минут для приличия, Генриетта сослалась на то, что ей некогда и, быстро попрощавшись, ушла. Она шла и плакала, такого вероломства от подруги она не ожидала. Он тоже хорош! Сразу же поверил Вале, а её даже не спросил. Как-то не по-мужски. Боялся узнать правду?
      Она дала себе слово: больше ни с «подругами», ни с ним не встречаться. Не нужны ей такие отношения и этот напыщенный петух в том числе!
      Май кончился, и пришло лето. А ночи в июне становились всё длиннее и длиннее, и она подолгу ворочалась, не в силах уснуть. Елена Андреевна в общих чертах знала обо всём случившемся, старалась не докучать ей лишними разговорами.
      А примерно через неделю Анатолий пришёл к ней, как всегда свежий, благоухающий и… такой милый. Ирина всё ему доступно объяснила, и он понял, для чего она ездила на свидание с Александром.
      Ирка, тихая и простая, оказалась достойным настоящим другом. А Валя Буренок, наслаждавшаяся какое-то время доверительными отношениями с Анатолием, ничего не обрела, но навсегда потеряла уважение и доверие Генриетты.
      Между влюблёнными произошло бурное выяснение отношений, которое привело их к обоюдному взаимопониманию.
      Теперь Анатолий радовался, что ненавистный ему поручик Гаевский, как он называл своего соперника, получил наконец-то отставку.
      Он горячо убеждал Генриетту в своей любви и преданности и сделал ей предложение руки и сердца в своей напыщенной, преувеличенно-торжественной, манере. Она же после всех переживаний, навалившихся на неё в последнее время, простила предательство и дала согласие выйти замуж за Анатолия Черепанова.
      Они подали заявление и ждали уже судьбоносного дня, когда соединят две разных судьбы в одну.
      Ради такого события Генриетта, не будучи злопамятной, простила Валю (уже в который раз), и теперь вся их дружная компания весело проводила летние драгоценные дни в тесном общении.
      Между тем коварный червь сомнения грыз изнутри нашу героиню, стоило ей только остаться наедине с самой собой хоть на минуту.
      Свидание с Гаевским показало ей разницу между этими двумя молодыми людьми, и хотя любовь к Александру остыла, сердце говорило ей, что с Анатолием у них будущее навряд ли будет безоблачным, ведь у них так мало общего.
      Теперь он каждый вечер рассказывал ей о своих мечтах. Во-первых, они поедут после свадьбы в Темрюк, на юг, на его родину к сестре Тамаре. Во-вторых, они отремонтируют старый отцовский дом и займутся садом, хозяйством… мечта всех сахалинцев того времени. Мечта… а ей это неинтересно, ей скучно, хотя она и сама не знала, чего она хочет.
      Скоро наступит день, когда решится её судьба. Ни мама, ни брат не могли предсказать ей того, что ждёт её в будущем. Решать нужно самой и решать сейчас. Завтра они с Анатолием в одиннадцать часов утра будут уже в ЗАГСе. Дату официального оформления отношений они никому не говорили. Анатолий не хотел оповещать заранее друзей, чтобы не сглазили счастье, как он говорил.
      – Пусть это будет для всех сюрпризом, – радовался он.
      Вечером, накануне этого события, Генриетта не находила себе места. Умом она понимала, что они с Анатолием не пара, а сердце тянулось к нему. «Пройдёт год, и я привыкну к тому, что он рядом, и вот тогда начну им тяготиться. У нас ведь нет глубоких общих интересов, мы разные люди».
      Она умом понимала, что такой союз продлится недолго, что он заранее обречён. Вопрос только в одном – сколько времени он продлится? А если дети? Это уже будет касаться не только их двоих, но и тех, кто вовсе не виноват в том, что они плохо продумали такое серьёзное решение.
      Анатолий с нетерпением считал дни до их свадьбы.
      Лето. Ветер шумит листьями старого вяза во дворе её дома. На улице тихо. Звёздное небо равнодушно смотрит на неё, на её город, на её дом, на её метания. Звёздам нет никакого дела до её сердечных мучений. Но ведь кто-то хочет её предостеречь. Она это чувствует.
      На ходиках стрелки сошлись на двенадцати часах в ту же секунду, как она на них взглянула. Что это? А сердце подсказывало ей, что это знак судьбы. Решай!
      И вот она уже бежит по пустым, плохо освещённым улицам окраины города Южно-Сахалинска, где живёт Анатолий. Тёмные дома хмуро слушали её громкие торопливые шаги. Но ей было совсем не страшно. Вот и его дом. Слава Богу, в окне ещё горит свет.
      Она постучала, или это так громко стучало в её груди сердце? Но он услышал и очень удивился её приходу. Открыл дверь и замер, словно в плохом предчувствии.
      – Толя, прости меня, пожалуйста, – торопливо заговорила она, – не обижайся на меня, не нужно нам идти завтра в ЗАГС. Будет лучше и мне, и тебе.
      – Я как чувствовал. Мне всё не верилось, что ты будешь моей женой. Я чувствовал, что ты меня всё равно бросишь.   
      Они стояли молча, не зная, что к этому добавить, и были так взволнованы, что не могли больше выговорить ни слова.
      Потом он взглянул на часы – почти час ночи.
      – Давай я тебя провожу, на улице небезопасно, – со слабой надеждой попросил её Анатолий.
      – Не надо. Дальше я сама.
      Пробегая мимо скамейки, где она разговаривала с котом, она заметила на его любимом месте рыжий свернувшийся клубочек.
      – Спокойной ночи, волшебный котик, – сказала она и побежала дальше.
      Дома она стала у окна, всё ещё сомневаясь, правильно ли она поступила, а сердце разрывалось от боли. «Я его вырвала из сердца с мясом», – думала она, чувствуя себя смертельно раненной.
      Боль расставания долго не утихала, ввергая её душу в сомнения, а сердце – в глубокое смятение. Как страшно рвать по живому!
      «Вот и ещё один шрам на её влюбчивом сердце. Сколько рубцов будет на нём к концу жизни?» – размышляла она.
 
 
                Глава 46
                Сердцу хочется плакать…
 
      Итак, судьба сделала вторую неудачную попытку соединить узами брака Олега Александровича с Тамарой Сергеевной и её брата Анатолия с сестрой Олега Александровича Генриеттой.
      Так сказать, «проба пера». Вторая попытка тоже провалилась, и Судьба сказала: «Не судьба!»
      Генриетта мучилась от раздвоенности. Она пыталась проанализировать ситуацию, как ей теперь казалось, аналитически, исключая влияние чувств. Оба молодых человека, обиженных и оставленных ею, были всё ещё дороги, каждый по-своему: душа тосковала по Гаевскому, а сердце по Анатолию.
      – Вот если бы ум и душевность одного соединить с мужской харизмой другого в одном человеке… – Генриетта и не заметила, что произнесла эти слова вслух.
      – Напрасно ты ломаешь себе голову, – посоветовала ей Елена Андреевна, – если сомневаешься, значит это не твоё. Есть мудрая народная пословица: «Суженого и конём не объедешь».
      Время шло, и раны сердца потихоньку заживали. Но ей казалось, что время почти остановилось. Ведь в молодости время течёт иначе, чем в зрелые годы. В детстве день по насыщенности равен месяцу в зрелом возрасте. Месяц жизни в молодости можно сравнить с годом жизни зрелого человека. А старики, если не заняты интересным делом, вообще теряют счёт времени, забывая и день, и число.
      Итак, наступило бесконечно долгое лето шестьдесят второго года. Сопки жили своей жизнью: в чащах куковала кукушка, склоны сопок были покрыты сладко благоухающей цветущей белыми шапками снытью. Но в этом году подругам было не до красот природы. У каждой из них были свои проблемы.
      Считается, что молодость – это время счастья и веселья, но на самом деле именно в молодые годы происходят важные, судьбоносные события жизни. В молодости всё переживается с отчаянной болью и трагичностью.
      Острое чувство вины перед оставленными ребятами и одиночество лишали Генриетту радости. Ей казалось, что она больше никогда не встретит того человека, за которого без колебаний захочет выйти замуж, чтобы прожить с ним всю жизнь.
      Одиночество… Страшный зверь! А сколько на свете несчастных одиноких людей. Почему она раньше не замечала этого… А сколько одиноких в собственной семье, взять хотя бы её брата. Сейчас мир казался ей безлюдной пустыней, где бродят в поисках оазиса одинокие путники и она одна из них. Одинокому весь мир – пустыня.
      Правду говорят, что от прошлого ни уедешь, ни убежишь.
      «Что это я всё о себе да о себе, – подумалось ей, – а Ирка, ведь они подруги, а что она знает о ней? Ирка всегда молчит, а что у неё в душе? А Валя? Как она могла забыть про Валю Буренок? Они так давно уже не виделись!»
      Генриетта быстро собралась и пошла к Вале. Зайдя в знакомую калитку, она увидела Валину маму, собирающую клубнику на огороде.
      – Здравствуйте, Екатерина Ивановна, а Валя дома?
      – Валя? Дома. Сидит, как привязанная. Что ж вы, подружки называется, бросили её одну и не заходите, – с упрёком проговорила она.
      Когда Генриетта вошла в комнату, Валя занималась починкой утюга. Она любила покопаться в железках. Увидев подругу, она выронила отвёртку из рук, удивлённая и обрадованная.
      – Валь, привет. Вот соскучилась. Дай, думаю, зайду. Хорошо бы ещё Ирку проведать. Давно мы все вместе не собирались.
      И, словно глотнув свежего воздуха, они вмиг повеселели и отправились в гости к Ирке. Подходя к дому, они услышали из окна её тётки Татьяны, одинокой, но ещё не старой женщины, знакомую мелодию. Ирина тётя по молодости лет казалась им уже пожилой, хотя ей было только около сорока лет. В тихий летний вечер вплеталась обжигающая мелодия танго в исполнении несравненного Петра Лещенко.
 
           Татьяна, помнишь дни золоты-я,
           Кусты сирени и луну в тиши аллей?
           Татьяна, помнишь грёзы былы-я?
           Тебя любил я, не вернуть нам юных дней.
 
      И это его протяжное «я» в конце фразы выворачивало душу наизнанку нежной, незащищённой стороной, а рыдающий голос продолжал:
 
           Упали косы душистые, густые,
           Свою головку ты склонила мне на грудь.
           Татьяна, помнишь дни золотые?
           Весны прошедшей мы не в силах вернуть.
 
      Подруги молча поднимались по ветхой, ещё японской, лестнице на второй этаж, в комнату, где жила Ирка и её мать. Они молча слушали заигранную пластинку, словно боясь пропустить хоть одно слово. И от этого рыдающего голоса, одухотворённого волшебной мелодией, и от того, что они опять вместе, словно заблагоухало цветущей сиренью, с ноткой полынной горечи. Сердце наполняло тепло и нежность, хотелось чего-то большого и настоящего. Казалось, сейчас можно легко прыгнуть выше головы. Подруги плакали каждая о своём. Слёзы незаметно смывали с души и горечь, и соль.
      Но вот пластинка кончилась, и некоторое время было слышно, как она ещё крутится с шипением. Им захотелось сказать друг другу обо всём, что случилось за последнее время.
      – Девчонки, а я встречаюсь со Степаном, – начала Ира, – он работает техником, я вас с ним познакомлю. Правда, он уже был женат, но они разошлись. Вот окончу институт и мы поженимся. Не хочу быть одинокой, как мама или тётя Таня. А он спокойный и уравновешенный. Говорит мало, больше молчит. Сказал, что всегда мечтал о такой жене, как я. Будем с ним молчать вместе. Я ведь тоже молчунья, – улыбнулась она.
      – Что верно, то верно, ещё какая молчунья! Это сегодня твоя «тронная» речь. Такого выступления мы не слышали от тебя за все четыре года, – смеялись подруги.
      – А дети у него есть?
      – Девочка, ей четыре года, а его жена нашла себе другого. С тобой, говорит, скучно, ты так всю жизнь промолчишь.
      – «Тихий человек мудрее громкого», – заметила Валя.
      – Кто это сказал? Запиши слова, – засмеялась Генриетта.
      – Кто сказал, не помню, но разве это не так?
      Подруги оживились, и их внимание теперь переключилось на Валентину:
      – А как ты? Тебе удалось избавиться от своей роковой любви, – поинтересовалась Генриетта.
      – Нет, девчонки, я однолюб. Ведь он такой…, да вы всё равно не поймёте. Я буду любить его до самой смерти. Если его жена умрёт раньше, чем он, я приду к нему, положу его седую голову себе на грудь и скажу: «Наконец-то, любимый, ты мой!» И уже никогда и никому его не отдам.
      В комнате воцарилась тишина. Старые ходики на стене громко отсчитывали секунды. Жизнь торопилась…
      В этот тихий летний вечер, когда туман уже опускался на чахлые цветы возле дома и на их головках качались сонные мошки, каждая думала о своём, но объединяло их мысли одно: любить нужно так, как любила Валя – самоотверженно и верно.
      – Сколько же мы наделали глупостей, – задумчиво произнесла Ира.
      – Это нормально, ведь на то нам и даётся молодость, чтобы делать ошибки, – не согласилась с ней Валя.
      – Помните у Пушкина:
 
           Блажен, кто смолоду был молод,
           И кто до старости созрел.
 
      – Вопрос лишь в том, успеем ли мы «созреть» до старости, – засмеялась Ира.
      Стало быстро темнеть, но они продолжали сидеть, не зажигая свет.
      А на первом этаже, страдая от одиночества, Ирина тётя Таня снова слушала пластинку. И душевный, проникновенный голос Лещенко взывал к ней. К ней, к той молодой девушке, какой она была – с длинной косой, с тихими кроткими глазами и горячим сердцем:
 
           Встретились мы в баре ресторана,
           Как мне знакомы твои черты!
           Помнишь ли меня, моя Татьяна,
           Мою любовь и наши прежние мечты?
 
           Вижу губ накрашенных страданье,
           В глазах твоих молчанье пустоты…
           Где же, где, скажи, моя Татьяна,
           Моя любовь и наши прежние мечты?
 
      Старые убогие японские домишки на окраине города внимательно и доверчиво слушали голос человека, тоскующего по утраченной любви. А сверху на них глядели далёкие звёзды и завидовали им.
 
 
                Глава 47
                Журавли
 
      С какой радостью и нетерпением они ждали первое сентября, чтобы встретиться с теми, кого не видели целое лето. Собравшись в аудитории, они с любопытством разглядывали друг друга, расспрашивая, кто где и как отдыхал. Загоревшие и весёлые, они шумели и радовались, словно дети. А через неделю наступило осознание, что это последний год их совместной студенческой и беззаботной жизни.
      Отношение преподавателей к студентам тоже заметно изменилось, они привыкли к своим подопечным, ставшим неотъемлемой частью их жизни. Часто сквозь пальцы смотрели на опоздания к первой паре или прогул лекции, чувствуя скорое расставание навсегда. Даже члены их семей уже привыкли к рассказам о всяких казусах, происходящих в стенах этого благородного учреждения.
      Сентябрь пролетал быстро и незаметно. Сегодня утром Генриетта сорвала листок с календаря – девятое октября.
      Погода в этом году выдалась дождливой и ветреной. Попеременно дул резкий холодный ветер то с Охотского моря, то с Японского. Самой необходимой вещью теперь был зонт, без него невозможно выходить на улицу.      
      Сегодня выходной и можно никуда не спешить. Генриетта прошла на кухню и поставила чайник. Вчера мама испекла её любимый торт «Наполеон». Это было её любимое лакомство.
      А за окном неспешно и утомительно лил унылый октябрьский дождик.
      «До чего же хорошо провести день дома в такую неуютную погоду», – подумала Генриетта.
      Она достала маленькие тарелочки для торта и стала разливать по чашкам чай, положив в него по ломтику душистого лимона.
      После завтрака она взяла книгу, но, открыв её, задумалась. Вспомнилась ей прошлая осень, события того времени, но теперь это было уже в прошлом. Так, эта старая липа, стучащая голой веткой в окно, может быть, вспоминает о листьях, что весело шумели на ней. Теперь их нет, словно никогда и не было…
      И, глядя на плачущее окно, ей вспомнилось изречение: «Всё, что мы любили, становится вымыслом». Вот и ей сейчас уже почти не верится в то, что было совсем недавно.
      В ней уже утихала боль расставаний и наступало тихое странное умиротворение. Ей всё реже и отстранённей вспоминались и Гаевский, и Анатолий. Словно ничего этого и не было на самом деле, а то ли приснилось, то ли она прочла в какой-нибудь книге. За долгое лето память старательно размыла черты и одного, и другого. Сколько времени она так просидела с книгой на коленях и взглядом, устремлённым в никуда?
      А нудный осенний дождь всё лил и лил с серого неба, и, казалось, ему не будет конца. Его однообразная мелодия добавляла печали и осеннему дню, и её настроению.   
      «Нужно встать и включить радио», – мелькнула мысль. А тело её продолжало сидеть – включишь, а там будут звучать бравурные марши или бодрые комсомольские песни. Стоит ли? Ведь это так не гармонировало бы с настроением природы! Во всём мире сейчас звучит такая осенняя журавлиная грусть…
      И тут ей вспомнилась песня Петра Лещенко «Журавли»:
 
           Дождь и осень, туман, непогода и слякоть,
           Вид усталых людей мне они принесли.
           Ах, как сердце болит, сердцу хочется плакать,
           Перестаньте рыдать надо мной, журавли.
 
      «Удивительно, как могут люди так трепетно, так проникновенно чувствовать мир, – думала она, – а журавли, наверное, уже улетели в Японию. «Всё, что мы любили, становится вымыслом». Нет, нет… как же вымыслом, если только при одном воспоминании щемит сердце и к глазам подступают слёзы? Нет, ничто в нас не умирает бесследно. Даже небо помнит о пролетевших печальных птицах, и не по ним ли теперь грустит и плачет октябрь? Значит, никогда не умрёт и никогда не забудется любовь, которую ты пережил и которая оставила незримый след в душе. Это счастье – ты знал любовь».
      И она с благодарностью стала вспоминать минуты радости и печали, которые наполняли душу высшим смыслом жизни – учили любить и страдать.
      Она взяла карандаш и записала:
 
           Размышлений изменчивых слово
           Мне легко, как цветы, оборвать.
           Ко всему будь на свете готова,
           Ведь с бедой нелегко воевать.
 
           Расцвели, как укор, хризантемы
           На заброшенном, в прошлом, дворе.
           Жизнь уже не игра, а проблемы
           Для цветов и листвы в октябре.
 
           Но душа неподвластна морозу
           И в любую погоду цветёт.
           Глянь, осеннего времени бронзу
           Ветер северный к югу несёт.
 
      «Пусть будут счастливы те, кого мы любили и с кем расстались», – думала она, глядя сквозь плачущее окно. И ей казалось, что в эту минуту взглянули на небо и грустно улыбнулись Ваня Берёзкин, Володя Сургучёв, Юра Белов, Александр Гаевский и Анатолий Черепанов.
      А липа по-прежнему стучала голой веточкой в окно: так-так, так-так…
      Дни становились всё короче и короче. Тихо и незаметно уходила осень. Роман Иры и Степана продолжался без страстей, без ссор, как это обычно бывает между влюблёнными.
      – Ирка, а Степан тебя любит? – спросила однажды её Валя, наблюдая за их отношениями.
      – Наверное, – неуверенно отвечала та, – мне как-то неудобно его об этом спрашивать.
      – А сам он, предлагая тебе выйти за него замуж, не объяснился, как положено? – продолжала допытываться Валя.
      – Он тоже стесняется говорить на эти темы.
      Генриетта и Валя переглянулись и в один голос спросили:
      – А ты-то хоть его любишь?
      Ира немного растерялась и, помедлив, произнесла:
      – Вы не понимаете. У нас такая… спокойная любовь. Он мне нравится, и я ему тоже. Мы оба избегаем громких слов.
      – Важны не слова, а чувства, – заметила Валя, – мне вот никто ещё не сказал, что любит меня, зато я знаю, что люблю. И мне уже есть с чем, вернее с кем, сравнивать. Мало ли что…
      – Ах, уже мало ли что, а говорила: любовь до гроба, – засмеялась Генриетта.
      – Маме Степан очень нравится и тёте Тане тоже, – обиделась Ира.
      – Главное, чтобы он нравился тебе, – сказала Генриетта.
      – Я же вам говорю, что нравится. А любовь… что такое любовь? Может, это и есть любовь, – уже раздражалась Ира, – тётя Таня говорит: будет хоть в доме мужиком пахнуть.
      – Носками, что ли? – попыталась шутить Валя.
      – Фу-у, какие гадости ты говоришь! – возмутилась Генриетта.
      – У вас мужиков в доме нет, а я знаю. Мама всё время отца гоняет за то, что везде валяются его грязные носки, – оправдывалась Валя.
      – А я знаю, что буду с мужем счастливей вас, – поставила точку в разговоре Ира.
      В середине декабря выпал первый снежок, и всем стало светло и весело. Девчонки уже не думали о грустном, они твёрдо знали, что впереди их ждёт много счастья и радости. Но через два дня весь снег растаял.
      – Всё, как у людей, – шутила Генриетта, – первый снег, как первая любовь, ненадолго – порадовал природу и растаял.
      – Ничего, – проговорила Ира, – мы знаем, что у нас всё ещё впереди. А снега ещё наметёт целые горы. И мы ещё будем любить своих детей и внуков. Чем больше будет детей, тем больше будет любви. Страшней всего остаться одной, как тётя Таня.
      – Да ты становишься настоящим философом, Ирка.
      Вот тебе и тихоня.
      Приближался Новый, тысяча девятьсот шестьдесят третий год, и в воздухе пахло настоящей сказочной зимой. Город с головы до пят оделся в праздничные белые одежды, и настроение у всех было праздничное.
      В Доме офицеров намечался бал-маскарад. Все мысли подруг теперь были заняты только одним: в чём пойти на зимний бал? В конце концов было принято единодушное решение сделать костюмы из того, что есть, применив смекалку.
      – К маске нужен и головной убор, – заметила Валя.
      В оставшееся до бала время они шили и мастерили себе костюмы, маски и головные уборы.
      Валя решила сшить из маминого длинного платья себе наряд черкешенки. К нему добавила маску с удлинёнными прорезями для глаз, как у персидских красавиц, а из ниток распущенного отцовского чёрного свитера сплела две длинные косы. На голову надела подобие черкесской шапочки с длинной фатой. Получилась настоящая черкешенка. Подруги были в восторге от её костюма.
      Ирина выбрала себе костюм в русском народном стиле. У тёти Тани она позаимствовала старый бабушкин сарафан, у матери блузку, в которой она работала в буфете, и её крупные синие бусы. Немного труда, немного фантазии – и русская красавица была готова. Её правильные черты лица, которые им всегда казались маловыразительными, под кокошником, сделанным из картона и украшенным ёлочными бусинками, их просто привёл в изумление. К тому же она взяла идею у Вали и тоже сделала себе белую косу. Подруги нарумянили ей щёки, покрасили губы и сами удивились – перед ними стояла настоящая русская красавица.
      – Твой Степан, если бы тебя сейчас увидел, с ума бы сошёл, – смеялись они.
      – Девчонки, а я никак не могу придумать себе костюм. Ничего путного в голову не идёт, – пожаловалась Генриетта.
      – А ты сделай костюм Ундины, – посоветовала ей Валя, – тебя ведь мама часто так называет.
      – А это мысль! Спасибо, Валя.
      Выполнить эту идею не составило большого труда. В ход пошла длинная шёлковая ночная сорочка. Она распустила свои роскошные золотые волосы. Голову украсил веночек из искусственных незабудок и ромашек. Маска самая обычная – вот и весь костюм, а всё вместе создавало красивый и таинственный образ лесной феи.
      В назначенный день они явились на первый в их жизни костюмированный бал. Зал был полон. Молодые люди в военной форме встречали нарядных, в самых разнообразных костюмах, девушек, уже приглядывая себе подруг. Вальсы сменялись фокстротами, польками, и мир кружился, и музыка гремела, сердца стучали и смех, смех…
      Все три подруги пользовались огромным успехом. Ни одного танца они не пропустили.
      Генриетту на вальс пригласил майор, лет тридцати пяти, чем-то похожий на цыгана, черноволосый и черноглазый. После ничего не значащих слов он спросил её, не записалась ли она на занятия бальными танцами.
      – Нет, – ответила она, удивившись, – а разве есть такие занятия?
      – Да, у входа висит объявление. Не заметили? Я буду вести занятия и приглашаю Вас и Ваших подруг.
      Было уже поздно, и Валя, которой было идти дальше всех, предложила отправиться по домам. Ни с кем не прощаясь, они оделись и выскочили на мороз. Разгорячённые танцами и комплиментами, они весело обсуждали своих кавалеров. Генриетта рассказала о занятиях бальными танцами.
      – Ты у нас балерина, вот и иди, – сказала Валя, – а мне далеко добираться отсюда домой.
      – А я танцую, как корова на льду, – засмеялась Ира.
      На том и порешили. А Генриетте не терпелось заняться своими любимыми танцами.
      Они шли весёлые, молодые и беззаботные. Город был почти пуст, лишь редко какой-нибудь прохожий торопился домой. Над ними раскинулось бескрайнее чёрное небо, подсвеченное миллиардами звёзд, и вся эта космическая красота существовала для того, чтобы они любовались ею, чтобы питали свои растущие души этой грандиозной величественной картиной под названием «Звёздное небо».
 
 
                Глава 48
                Мороз не всегда убивает цветы
 
      На зимние каникулы неожиданно приехал Володя Сургучёв. Весть о его приезде быстро распространилась среди одноклассников. Казалось бы, давно уже позабытая школьная, почти детская, любовь с новой силой резанула по сердцу Генриетты, заставила его встрепенуться с неожиданной силой.
      Говорят, что то, на чём концентрируешься, растёт в твоей жизни. Что не упражняется – то умирает. Проще, что не работает, то ржавеет. Но ведь она, за всеми событиями последних лет, почти не вспоминала о Владимире. Она думала, что всё умерло, погасло в душе, а оказалось нет. Что же это такое? И почему так обожгло сердце?
      Весть о приезде Володи ей принесла Галка Лухаер – её лучшая школьная подруга, которая уже два года жила в Хабаровске. Она-то откуда взялась?
      Генриетта выходила из дома, когда к ней бросилась какая-то женщина.
      – Галка, ты? Не верю своим глазам, – вскрикнула Генриетта.   
      Они обнялись, как родные, давно не видевшиеся люди. Галка куда-то очень торопилась, и им не удалось толком поговорить.
      – Я заскочила к тебе пригласить в гости к Сургучёву. Все наши ребята собираются завтра у них дома к пяти часам. Завтра мы с тобой наговоримся, мне столько нужно тебе сказать.
И, поцеловав подругу, она убежала.
      В тот день Генриетта не могла отделаться от грустных воспоминаний. Перед её глазами вставала картина из прошлого. Школьный выпускной вечер, Ваня Берёзкин стоит с ней у окна в коридоре. Он пытается успокоить её. А она не в силах совладать с собой, льёт горючие слёзы. Она вспоминает грустные бездонно-голубые Ванины глаза и его последние слова: «С ним ты не будешь счастлива. Я его друг и хорошо его знаю».
      Из коридора, где они стоят, хорошо видно компанию одноклассников, с которыми смеётся и шутит Володя. Весь вечер она ждала, что он пригласит её на танец или подойдёт просто поговорить, но он будто не замечал её. А накануне вечером они гуляли вдвоём, им было грустно от скорого расставания. Володя уезжал в Москву поступать в институт. Они шли рядом, и когда их локти касались друг друга, жаркий ток пробегал по венам сладко и остро. Они были счастливы. Она так ждала этого вечера, представляя себе, как они закружатся в вальсе… А сегодня он и не смотрит в её сторону, словно и не было у них того волшебного вечера. Она в недоумении, ей грустно, а ему сейчас очень весело.
      Он, конечно, всё понимал. Понимали и его друзья. Так что же это – бессердечность мальчишки или радость от причиняемой боли другому человеку? Но зачем, за что? Невольно вспомнились строки Марины Цветаевой:
 
           О, вопль женщин всех времён:
           «Мой милый, что тебе я сделала?!»
 
      Она простилась с Ваней и выскочила на улицу, а он ещё долго провожал взглядом её фигуру, тающую в вечерних сумерках. Ему тоже было больно. Он тоже уезжал, уезжал, чтобы никогда не вернуться. Если бы хоть лучик надежды… Любовь эгоистична. Она ведь знала, что Ваня преданно и терпеливо любил её, но относилась к нему лишь как к школьному другу. Но ведь он уедет и никогда её не увидит. Хотя бы обняла на прощание.
      А вокруг такая красота… После долгой снежной зимы природа радуется и ликует – полная сил и хмельного цветения. Весёлая музыка и смех вырываются на волю из окон школы и летят к небу, к сопкам, к неспящей Сусуе.
      В такой вечер легко человеку быть счастливым. Но один грустит стоя у окна, а другая идёт в одиночестве по пустой дороге. Первые звёзды выглядывали из прозрачных облачков и видели этих двоих с любящими горячими сердцами. Почему же они не вместе? Почему эта девчонка бежит в отчаянье, роняя на бегу слёзы горечи и обиды на дорогу? Почему же тот, кто любит, не может её утешить? Уж если звёзды не знают, то они и подавно.
      Неужели после того последнего школьного и первого жизненного урока она будет принимать увлечение за любовь? Теперь она сумеет отличить увлечение от настоящего чувства?   
      Вот она пойдёт завтра на вечеринку, попробует в этом разобраться. Главное, это нужно слушать своё сердце.
Тщательно одевшись, она пошла навстречу судьбе.
      Дом у Сургучёвых был собственный, с огородом, как у Вали Буренок. Он был построен Володиным отцом на окраине города, неподалёку от берега реки Сусуи. Мать Володи занималась домашним хозяйством, а отец работал главным бухгалтером в каком-то учреждении. У Володи был младший брат Славка, симпатичный мальчишка, похожий на мать. Старший сводный брат Дмитрий был уже взрослым семейным человеком, говорили, что он адвокат. У него была маленькая дочка. Он жил отдельно и по какой-то причине с матерью не общался. Софья, мать Володи, была родом из Молдавии, где Володин отец впервые с ней познакомился. Он там отдыхал в санатории. Однажды увидел её и влюбился в молодую красавицу. У неё был маленький сын. Сергей Иванович сделал ей предложение, и она согласилась. Местные парни жениться на ней не хотели, и она пошла замуж за немолодого и некрасивого Сергея Ивановича. Потом они уехали на Сахалин, где у них родилось ещё двое сыновей.
      Её и сейчас можно было бы назвать красивой, если бы не лишняя полнота при маленьком росте. У неё были красивые карие глаза и тёмные вьющиеся волосы. Но главным украшением лица были ровные белоснежные зубы. Всё портил тёмный цвет кожи и нос картошкой. Была она очень энергичной и живой женщиной.
      Большой стол накрыли в «зале», как она называла, на деревенский манер, самую большую комнату. На еду ребята обращали мало внимания. Все были рады снова собраться вместе. За время их расставания, после десятого класса, много воды утекло. Кто женился, кто учился, а кто и работал, и учился. Не хватало только Игоря Брянского, чудесного парня. Он часто заходил за Генриеттой по пути в школу, чтобы посмотреть, как она расчёсывает волосы, заплетая их в косы. Был умным и весёлым, хорошо учился и радовал родителей. После школы Игорь уехал в Хабаровск. На первом курсе их тоже послали «на картошку». Там он простудился и заболел воспалением лёгких. А вскоре родителей известили о том, что их сын умер.
      Это был уже второй умерший из их класса, после замёрзшего Толика. Ребята помянули своих, так рано ушедших, товарищей.
      Постепенно грусть отступила, и за столом стало шумно и весело. Генриетта не раз ловила на себе заинтересованные взгляды Володи Сургучёва. Она делала вид, что ничего не замечает, общаясь с соседями по столу.
      К сожалению, с Галей Лухаер они оказались на разных концах стола. Но она надеялась, что после, когда они выйдут на улицу, они поговорят обо всём. Стало уже темно и пришла пора заканчивать весёлое застолье. Поблагодарив хозяев, ребята стали собираться.
      «Вот и всё», – думала Генриетта. За весь вечер она ни разу не взглянула на Владимира, отвечая весёлым смехом на шутки и ухаживания соседей по столу.
      Поднимаясь со стула, она заметила, что Галка тайком взяла со стола непочатую бутылку водки и положила её себе в сумку. «Зачем это?» – подумала Генриетта, но тут же забыла, подхваченная под руку рыжим Серёжкой.
      Вся дружная компания пошла провожать ребят, отпуская их домой по пути. Вот их уже осталось меньше половины, все, кто жил неподалёку от Сургучёва, были уже дома. Возле колонки, на углу улицы, они остановились попить воды. Жирная еда и алкоголь давали о себе знать. Вдруг Галка Лухаер с радостным и победоносным видом вытащила из сумки бутылку водки и, подняв её, засмеялась:
      – Ребята, налетай! Только пить придётся из горлышка.
      Но, к её большому удивлению, желающих не нашлось, и она обиженно приложилась к бутылке сама. Ребята смотрели на неё с ужасом и сожалением. Она и так выпила больше других, а сейчас, добавив, уже совершенно опьянела. Желание Генриетты пообщаться с ней пропало окончательно. Галины волосы растрепались и лезли ей в глаза, она отмахивалась от них вялой рукой, как от комаров, глядя на друзей мутными беспомощными глазами. Страшно и больно было видеть их Галку – отличницу и умницу, в таком жалком виде. Сашка, который жил рядом с её домом, неловко подхватил её за подмышки, и она побрела на заплетающихся ногах домой.
      – Ты знаешь, что Галка разошлась со своим мужем и оставила ему дочку? – спросила Генриетту Валя Бессонова.
      – Нет, она перестала отвечать на мои письма ещё год тому назад.
      – Мы же с ней теперь живём в одном городе, – продолжала Валя, – она спилась, как говорит, из-за того, что узнала правду.
      – Какую правду? – спросила, удивляясь, Генриетта. Она дружила с Галкой с пятого класса и, казалось, знала о ней всё. А получается, чего-то и не знала.
      – Правда в том, что она неродная дочь Алевтине Семёновне и Петру Игнатьевичу. Они её взяли из роддома, причём у неё была сестра-близняшка, но их при усыновлении разлучили. А её родные родители спились и умерли. После того как она узнала об этом, она стала прикладываться к бутылке. Потом бросила институт, совсем себя запустила. В конце концов муж с ней развёлся. Теперь она приехала к Алевтине Семёновне. Хорошо ещё, что бабушка не дожила до этого позора. Ведь она души не чаяла в Галке.
      – Я помню, как она встречала её из школы, как заботилась о ней, – печалилась Генриетта, – а как они её баловали, как наряжали, учили музыке! Мы с ней вместе ходили в музыкальную школу. Что же теперь с ней будет?
      – Сопьётся, как её родные мать и отец, – предположила Валя.
      Известие о несчастье с подругой испортило праздничное настроение.
      Все уже разошлись по домам, и Генриетта, живущая дальше всех, осталась наедине с Володей. Они молча шли по заснеженной дороге к её дому, который находился недалеко от городского вокзала на улице Вокзальной. За всю дорогу она не проронила ни слова, хотя в душе у неё бушевала такая! буря чувств. Он тоже молчал, мучительно думая о том, с чего бы начать разговор. Вот уже и её дом, мама ждёт.
      – Прощай! – сказала она, подойдя к дверям.
      – Подожди немного.
      Она остановилась, молча глядя на него.
      И тут на неё посыпался град упрёков. Видимо, кто-то посвятил его в её личную жизнь. Чего-чего, но такой реакции от всегда спокойного Володи она не ожидала.
      – Тебя не было в моей жизни, и я не должна перед тобой отчитываться, – старалась она говорить спокойным голосом, хотя всё взорвалось у неё внутри в ту минуту.
      Генриетта направилась к лестнице. Она держалась из последних сил, не подавая вида, что её ноги дрожали, а сердце выскакивало из груди. Он схватил её за руку и не давал идти. «Будет синяк», – подумала она, пытаясь вырваться.
      – Отпусти руку, я устала и хочу домой.
      Он не отпускал. Долго ещё они стояли на лестнице, борясь и притягиваясь друг к другу.
      – Послезавтра я уезжаю, – волнуясь, говорил он, – придёшь меня проводить?
      – Зачем? – удивилась она и побежала на свой пятый этаж.
      Следующий день прошёл как в тумане. А утром, в день его отлёта, она не находила себе места.
      «Вот сегодня он улетит. Она его больше не увидит. А он улетит и забудет о ней. Вернётся ли он на Сахалин? Навряд ли, да и зачем он ей?»
      Она ещё находилась в глубоком раздумье от вчерашнего разговора и странного расставания, как в дверь неожиданно позвонили. Сердце почему-то оборвалось. Открывает дверь – он, взволнованный и запыхавшийся.
      – Пойдём, пожалуйста!
      – Извини, не могу… Я сейчас занята, – соврала она, не зная, что говорить.
      Он стал настаивать, упрашивать её, но она стояла на своём.
      – Зачем я тебе? Уедешь, и мы забудем друг о друге.
      – Меня там такси ждёт, родители отпустили меня за тобой, – потерянным голосом проговорил он, теряя всякую надежду уговорить её.
      Ей стало стыдно. Столько времени его родители сидят в такси, волнуются и ждут сына, а она тут кочевряжится. И Генриетта, одевая на ходу шубку, поспешила за ним к такси.
      Они уже опаздывали, и прощание произошло быстро. Родители его поцеловали и отпустили. Повернувшись к Генриетте, он, смущаясь, вдруг чмокнул её в щёчку. На ходу он оглянулся и помахал ей рукой.
      Жизнь снова их разлучила. Но на душе у неё было хорошо и тепло. В машине было тихо. А за окошком над дорогой кружился и падал, падал, не разбиваясь о землю, снег. В голове у неё зазвучали строки будущего стихотворения:
 
           Лишь на миг наши руки сомкнулись,
           На мгновение взгляды сошлись.
           И опять мы с тобой разминулись,
           Друг о друга опять обожглись.
 
      Когда такси въехало в город, она сказала, что дальше поедет домой на автобусе.
      – Мы довезём тебя до дома, Володя просил, – сказал Сергей Иванович.
 
 
                Глава 49
                Бальные танцы
 
      Американский писатель Уоррен написал: «Ты должна сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать».
      Генриетта прочла эти строки и задумалась, сидя на диване, прикрыв книгу. А за окнами гудела пурга, и было такое ощущение, что она заметает весь мир и только эта комната, в зеленоватом свете от шёлкового абажура, плывёт вместе с ней, с диваном и книгой неизвестно куда.
 
           Мир замер под дыханьем белым,
           Гудят от ветра провода,
           И в царстве том заледенелом
           Прошепчет вьюга: «Вновь одна».
 
      А в окно стучала мёрзнущей веточкой, как рукой, старая липа, словно просилась обогреться.
      «Сколько одиноких сейчас слушают эту нескончаемую песню вьюги, – думала она, – вот хотя бы Галя Лухаер? Что она сейчас делает, о чём думает? Может, о своей загубленной жизни? Может, о маленькой дочке, которую она оставила ради вольной, разгульной жизни?»
      Ей стало страшно за подругу. Завтра же она пойдёт и поговорит с ней.
 
           Жизнь словно шахматное поле,
           Где ходят пешки и ферзи…
           Так кто же, душу нам неволя,
           Той злой игрой руководил?
 
      «Ты должна сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать». Эти странные строки не выходили у неё из головы. Ясно было одно: она, как Галкина подруга, обязана сделать для неё хоть что-нибудь, даже если сделать ничего невозможно.
 
           Определяя доминанту,
           Всё, друг, возможно изменить:
           Поднять из тёмных вод Атланту
           И суд над горем учинить.
 
           Взмахни незримыми крылами,
           Спугни обманную метель,
           И меж землёй и небесами
           К любимым распахнётся дверь.
 
      Дрожащей рукой, сердясь на бледный карандаш, она записывала эти строчки на листке из школьной тетрадки.
«Я посвящу их Гале, – думала она, – той Гале, с которой дружила в школьные годы».
      На следующий день вьюга стала стихать, и Генриетта отправилась знакомой ещё со школьных лет дорогой. Вот и Галкин дом. Одноэтажное здание на две семьи то ли показалось теперь ей маленьким, то ли со временем обветшало и осело. Она постучала в ту же дверь, куда стучала на протяжении пяти лет, заходя за подругой, и воспоминания ушедших беззаботных школьных лет сжали горло до слёз.
      Галя была одна. Увидев подругу, она очень удивилась и кинулась ей на шею. Потом они сидели на кухне, где Галина бабушка в те давние годы не раз поила их чаем с вареньем и ватрушками. При воспоминании о бабушке глаза Гали увлажнились, и она предложила помянуть и её, и отца. На столе моментально появилась бутылка водки и две рюмки.
      – Галя, я с утра не пью.
Генриетта достала сложенный листок со стихотворением.
– Я написала тебе стих, – и она протянула ей сложенный листок. Галя развернула и прочла. Некоторое время она сидела молча, глядя в него.
      – Я, наверно, постарела, – сказала она со слезами в голосе. – Ты, сейчас словно вернула меня в то время, когда мы ещё мечтали и верили в чудеса. Ты не представляешь, как я изменилась. Обещаю, когда мне будет совсем хреново, я достану этот листок и вспомню о том хорошем, что было у нас. Спасибо тебе.
      – Галя, я записалась на курсы бальных танцев. Хочешь, будем ходить вместе?
      – Нет, подруга, я уже своё оттанцевала, – с горечью произнесла та.
      – Ты теперь здесь будешь жить? – поинтересовалась Генриетта, не зная, как начать разговор о главном.
      – А что я там потеряла? – с внезапной агрессией спросила Галя, глядя сурово на неё, и Генриетта увидела перед собой чужую и озлобленную женщину.
      – Галочка, да ведь там тебя ждёт твоя маленькая доченька, – в отчаянье закричала Генриетта.
      Они замолчали. В чашках остывал недопитый чай. Генриетта смотрела на лицо подруги и не узнавала его – отёчное, с пустыми глазами, оно лишь отдалённо напоминало её подругу. Но вот, словно опомнившись, Галя взглянула на неё. Что-то прежнее, человеческое, умное проглянуло из мёртвой маски.
      – Ладно, я подумаю… – взгляд её упал на бутылку. Она вдруг засуетилась, руки стали теребить пуговку на халате, – мне сейчас нужно… нужно идти в одно место, – торопливо заговорила она, и глаза её заблестели и забегали.
Генриетта поняла, что Галя её выпроваживает и, как только за ней закроется дверь, она тут же поспешит налить себе «успокоительного».
      Генриетта поднялась и вышла в прихожую. Одеваясь, она заметила, с каким нетерпением Галя ждёт её ухода.
      Ветер совсем стих, и над миром воцарилась такая тишина, какая бывает после обильного снегопада. Казалось, все звуки и даже мысли тонут, вязнут в этой неземной рыхлой субстанции.
      «Прощай, Галя, – с горечью подумала Генриетта, – у меня была подруга, но ты на неё не похожа».
      Больше они не виделись, а через год Генриетта неожиданно уехала с острова на материк.
      В просторном зале Дома офицеров всё ещё пахло новогодней ёлкой. Собравшаяся молодёжь ждала прихода «учителя танцев». Он вошёл невысокий, коренастый. На нём была военная форма, и это как-то сразу дисциплинировало дурачившихся молодых людей.
      – Меня зовут Глеб Валерьевич Коршунов, – представился он, – я буду вести у вас занятия бальными танцами. Научу вас тому, чему сам научился в Ленинградской военной академии. Это – вальс, вальс-бостон, танго, фокстрот, блюз и другие. Все танцы делятся на «быстрые» и «медленные».
      Пока он рассказывал, как танцевальная культура влияет на манеру человека держаться, на его походку и даже на его интеллект, Генриетта разглядывала собравшихся. В целом, это были обычные молодые люди, некоторые ещё учились, а кто-то уже и работал.
      Глеб Валерьевич стал подбирать пары. К Генриетте он подвёл русоволосого сероглазого молодого человека.
      «Почему ко мне первой? – подумала она. – Наверное, он меня вспомнил, ведь мы с ним танцевали на новогоднем балу вальс, тогда он меня и пригласил на занятия».
      Молодого человека звали Янис, фамилию его она не запомнила, да и зачем она ей. Он приехал из Прибалтики проходить практику в Сахалинском аэропорту.
      Был он воспитанным, вежливым, с приятным прибалтийским акцентом. Они понравились друг другу. Между ними сразу установились добрые дружеские отношения, скорее даже симпатия. Он хорошо танцевал, и они стали лучшей парой, которую Глеб Валерьевич ставил другим в пример. Кстати, Глеб Валерьевич просил называть его просто Глеб. Он считал, что ненамного старше своих подопечных.
      Как-то, провожая Генриетту домой после фильма, Янис напросился к ней в гости.
      – Должен же я познакомиться с твоей мамой, – сказал он, – мы ведь с тобой проводим столько времени вместе.
      Действительно, Янису было скучно в Южно-Сахалинске, и он уговаривал её то пойти в кино, то погулять по городу. На работе его окружали семейные, не очень молодые, сослуживцы. Они всегда спешили домой к семье. Видно было, что Янис мальчик домашний и его тянет к семейному очагу. Елена Андреевна уже много слышала о нём от дочери и была рада с ним познакомиться.
      После ужина и чашки чая Янис выглядел счастливым и попросил обращаться к нему, если понадобится мужская помощь. Увидев пианино, он спросил, кто на нём играет.
      – Мама.
      – У нас дома тоже есть инструмент, на нём играет моя старшая сестра.
И он попросил Елену Андреевну сыграть для него что-нибудь на её вкус. Она выбрала «Песню Сольвейг» Грига.
      – Как вы угадали! Это моё любимое произведение.
      Когда он ушёл, Елена Андреевна сказала, что Янис произвёл на неё хорошее впечатление.
      – Сразу видно, что он из хорошей семьи. Мальчик вежливый, воспитанный.
      Теперь всё свободное время Янис и Генриетта проводили вместе. Подруги даже стали ревновать.
      – Ты совсем нас забыла, твой Янис собственник.
      – Он ухаживает за мной.
      – Может, ты и замуж за него собралась? – поинтересовалась Ира.
      – Нет, мы не разговаривали с ним на эту тему. Он сказал, что у них не приветствуются браки с русскими.
      – Ох ты, Боже мой, – обиженно воскликнула Валя, – куда там, прибалты!
      Однажды Елена Андреевна пыталась повесить картину и попросила Яниса вбить гвоздь.
      – Сколько ни пыталась, – оправдывалась она, – ничего не получается.
      Янис обрадовался, что наконец-то нашлась и для него работа. Но, сколько он ни старался, гвозди гнулись и не лезли в стену. Генриетте было жаль его. Она понимала, как ему неудобно перед ними. Лоб его покрылся испариной, палец пострадавший от молотка, кровоточил. Кончилось тем, что было решено обратиться к рукастому соседу. А пострадавшему Янису Генриетта перебинтовала палец. После этого случая стало понятно, что он из тех, кто «гвоздя вбить не умеет», и оставили его в покое.
      Наступил апрель. По календарю весна, но метели никак не желали уняться, и, хотя было почти тепло, время от времени налетал шквальный ветер и тяжёлым сырым снегом заметал всё вокруг. Но настроение тем не менее у всех было весеннее. Только Ира что-то притихла совсем.
      – Что с тобой? – допытывались подруги, но она только отмалчивалась.
      Вот уже скоро и майские праздники. Наконец весна заявила о себе в полный голос. Снег растаял, и показалась первая зелёная травка.
      – А я в положении, – как-то сказала между лекциями Ира.
      – Что ж ты молчала? Мы же тебя спрашивали, что с тобой, – возмущалась Валя.
      – Степан торопит меня с замужеством, а я, пока не сдам экзамены, не хочу маме говорить, что беременная. Пока ещё срок маленький, подожду.
      – По крайней мере, ты из нас первая станешь мамой, – заключила Генриетта.
      – Ты бы могла меня опередить, – заметила Ира.
      – Это мой грех, но мне кажется, что сначала нужно определиться с мужем. Ты ведь не сомневаешься, что вы поженитесь и у вас будет хорошая семья.
      – Что ты! Степан такой ответственный, сказал, что сразу после экзаменов мы зарегистрируемся. Свадьбу отпразднуем дома. Посидим своей семьёй: мама, тётя Таня и вы. У Степана здесь никого из родни нет.
      – Вот и замечательно, значит, свекровь не будет вмешиваться в вашу жизнь.
      – Тётя Тоня и мама уже спорят, кто будет нянчить наших детей, когда мы поженимся.
      – Вот уж они обрадуются, узнав, что скоро появится малыш, – засмеялась Валя, – мои тоже ждут не дождутся, когда я встречу хоть кого-нибудь. Мне кажется, скажи я, что выхожу замуж за калеку – будут рады. Они мечтают потискать малыша и готовы на всё, особенно папа. Он на улице заговаривает с чужими детьми. Стоит и смотрит, как они играют. Я думаю, он будет замечательным дедушкой.
      Наступила пора готовиться к госэкзаменам. Генриетта больше не встречалась с Янисом, занятия в Доме офицеров закончились. Перед тем как распустить группу, Глеб подошёл к ней и попросил написать её адрес.
      – Телефона у тебя нет, мало ли что понадобится, – деловым тоном заметил он.
      Она дала ему свой адрес, не подозревая о его дальнейших планах.
      Для подготовки к экзаменам подружки собирались дома то у одной, то у другой, по очереди читая конспекты и учебники.
      Вот и наступил ответственный момент. Они стоят перед дверьми кабинета, где сидит экзаменационная комиссия. Генриетта все предметы сдала на отлично. Валя и Ира – в основном на четвёрки. Всем выпускникам торжественно вручили значки и дипломы. При этом присутствовали и представители обкома партии. Генриетте предложили работу в обкоме, но она сказала, что хочет учить детей.
      Наконец-то учёба осталась позади. Отныне они взрослые самостоятельные люди, имеющие профессию. Теперь начнётся настоящая жизнь.
      А через неделю Ира стала официальной женой Степана. Свадьбу отметили скромно. Посидели тихо, по-семейному. Стол накрыли у тёти Тани, у неё было просторней. Весь вечер звучал патефон. Тётя Таня носилась с пластинками Петра Лещенко, Клавдии Шульженко, Фёдора Шаляпина. Молодые супруги весь вечер танцевали и не отходили друг от друга. Они были счастливы. Счастливы были и все остальные, глядя на них. Тайна, существующая между ними, светилась в их глазах и интриговала.
      Перед тем, как разойтись, Ира объявила о своей беременности. Её мать и тётя Тоня вскочили и стали обниматься. Они плакали от радости. Генриетта с Валей тихонько ушли, чтобы не мешать молодым и их близким. Было уже понятно, что Ира будет счастлива со своим Степаном. Несмотря на то, что в их случае не было страстной любви, в Ирином доме появится не только мужчина, но и любящий муж, и любящий отец. Тихий и печальный дом неустроенных сестёр наполнится смехом и топотом маленьких детских ножек.
      Подруги шли молча и улыбались. Они радовались за тихую скромную Ирку. Дай Бог ей счастья!
 
 
                Глава 50
                Алый шиповник
 
      Итак, в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году Генриетта окончила вуз по специальности «Учитель географии и биологии». По распределению она должна была отправиться в шахтёрский городок Синегорск, неподалёку от Южно-Сахалинска. Но это будет ещё нескоро, в конце августа, и впереди у неё целое лето.
      Янис старался не докучать ей во время подготовки к экзаменам. Он терпеливо ждал, когда девчонки сдадут последний предмет. И вот сегодня он пришёл с бутылкой шампанского, чтобы поздравить её с окончанием вуза.
      – Давно тебя не видели, Янис, я уже скучала по тебе, – воскликнула Елена Андреевна, увидев его на пороге.
      – Я тоже очень скучал, тем более что занятия танцами закончились и ребят я больше не видел.
      – Вот теперь и будет вам веселей.
      Они каждый вечер приходили на заветную скамейку и решали куда пойти. Вчетвером им было весело, к тому же погода позволяла проводить много времени вместе.   
      Однажды Генриетта предложила пойти всем на сопку. Янис очень обрадовался, ведь скоро ему уезжать домой, а рассказать будет нечего, ведь кроме Южно-Сахалинска он нигде ещё не был.
      – Оденься по-походному, – предупредила его Валя, – возьми воду и одеяло, чтобы посидеть, а мы возьмём съестного.
      Едва они поднялись до середины сопки, как Янис стал задыхаться и отставать. С непривычки он устал и предложил сделать маленький привал. Девчонки тоже устали – набрали еды, теперь решили съесть половину, чтобы облегчить рюкзаки. Слева они увидели уютную поляну и решили расположиться на ней. Янис расстелил одеяло и достал четыре бутылки лимонада. Девчонки выложили на белую салфетку кучу разных вкусностей.
      – Если мы всё это съедим, на сопку уже не поднимемся, – проворчала Ирка.
      – Нет уж, я обязательно должен залезть на вершину. Я ведь никогда на сопки не ходил, это моё первое в жизни восхождение, – заметил Янис.
      – А я теперь не скоро увижу эту красоту, – задумчиво произнесла Ира.
      – Да уж, теперь у тебя начнутся семейные хлопоты: муж, ребёнок, пелёнки, горшки, – добавила Валя.
      – При чём тут горшки! – возмутилась Ира, – вы не представляете себе, какая это радость, ожидание малыша. Я жду не дождусь, когда смогу взять его на руки, целовать милое личико, кормить грудным молочком. Он у меня будет сладко пахнуть, а ты – горшки, пелёнки…
      Она сидела в кружевной тени дерева и казалась им мадонной. Было в ней уже что-то такое, чего они не знали – ожидание материнства. Некоторое время ели молча. Янис посмотрел на неё с благоговением и перевёл взгляд на Генриетту:
      – Почему ты не латышка? – полушутливо-полусерьёзно спросил он.
      – А что бы тогда было? – спросила она.
      – А ты не догадываешься? – обиделся Янис.
      Снова наступило молчание, они слушали райские голоса птиц.
      – Как будто ангелы поют, – заметила Генриетта.
      Воздух был полон медовой сладости цветущего шиповника и сныти. Вокруг поляны были целые заросли и шиповника, и белых зонтиков на длинных ручках стебельков цветущей сныти. Янис радовался и восхищался подаренным ему днём.
      – Как хорошо, что мы пошли на сопку, ведь такого я уже никогда не увижу. Так и представляю, как в долгие хмурые осенние дни буду вспоминать этот солнечный день, этот цветущий шиповник, всех вас и девушку, пленившую меня.
Он взял руку Генриетты и внимательно заглянул ей в глаза, словно в душу.
      А внизу, у подошвы сопки, раскинулся город, и видна была даже серебряная узкая ленточка горной речки Сусуи.
      – Как ненастоящее, словно это игрушечный городок со своей игрушечной речкой, – мечтательно проговорила Валя.
      И пока друзья восхищались сахалинской природой, Генриетте захотелось написать пару строк, чтобы в памяти остался этот день.
 
           Вокруг шиповник алый цвёл,
           Огнём холодным куст светился,
           С ума сводя окрестных пчёл.
           Любовным ядом шмель напился.
 
           И было сладостно душе
           В зыбучем воздухе томиться.
           Хотелось, ветром в неглиже,
           Упасть в траву и в ней забыться.
 
      Она убрала листок и решила подарить его Янису в день его отъезда.
      Собрав оставшуюся еду и пустые бутылки, они взяли свои рюкзаки и продолжили восхождение. Им повезло, потому что на следующий день пошёл дождь и всю следующую неделю лил, не прекращаясь.
      Вот и в тот день, когда ему пришло время уезжать, дождь плакал, словно печалился, прощаясь с ним. Янис заскочил к ней на минутку. Она предложила проводить его, но он отказался. Они вышли на лестничную площадку. Окно было всё в слезах, словно оплакивая их разлуку.
      – Я никогда тебя не забуду, – сказал Янис со слезами на глазах, – из-за тебя мне теперь трудно будет найти себе жену, – попытался он перевести разговор на шутливый тон, – я всех буду сравнивать с тобой.
      Они обнялись и впервые поцеловались под шум дождя на лестничной площадке среди окурков, оставленных каким-то невеждой.
      Лето брало своё, и вскоре погода наладилась. Снова сияло солнце, пели птицы, но без Яниса стало как-то пусто. Даже Елена Андреевна скучала по нему.
      С Ирой они теперь тоже почти не виделись. Она полностью погрузилась в приятные домашние хлопоты, а Валя Буренок была занята устройством своего будущего. Её отец не допускал и мысли, чтобы она уехала в город Корсаков, куда получила направление на работу учителем.
      – Об этом не может быть и речи! – горячился он.
      И всем было понятно, что своего он добьётся любой ценой, ведь у него было много друзей среди сахалинского руководства. Через месяц Валя уже работала секретаршей в обкоме партии. Она надела деловой костюм и сделала укладку, что сразу прибавило ей лет, но выглядела теперь она солидно.
      – Раз мне не везёт в любви, – говорила она, – буду делать карьеру.
      Генриетту карьера не интересовала, хотя она считала, что в любви ей тоже не везло.
      Наступил июль, а с ним пришло и настоящее лето. «Куда себя девать? – думала Генриетта, – девчонки заняты своей новой жизнью, на танцы одной не хочется идти, а дома сидеть скучно».
      Вот в один из таких волшебных летних вечеров в дверь позвонили. Генриетта подумала, что это кто-нибудь из маминых подруг. Но в дверях стоял, благоухающий одеколоном, в отутюженном мундире, Глеб, их «учитель танцев».
      – Здравствуйте, – произнесла не ожидавшая такого сюрприза Генриетта.
      – Здравствуйте, не прогоните? – спросил он.
      – Проходите, пожалуйста.
      – Вы извините меня, Генриетта, что я пришёл к Вам без приглашения. Такая тоска вдруг напала…
      – На меня тоже. Наверное, это погода располагает к такому настроению. И хорошо, и грустно, и в такие вечера острее чувствуешь одиночество.
      – Это потому, что чувств много, а разделить их не с кем, – многозначительно произнёс Глеб.
      «Вот что значит взрослый, опытный человек», – подумала Генриетта.
      Её немного удивило, что он чувствует то же, что и она. А ведь она, как ни странно, обрадовалась его неожиданному приходу.
      – Я намерен похитить Вас на этот вечер, если не возражаете.
      «Какой галантный, – подумала она, – сразу видно, что он из Ленинграда».
      Его приход вызвал в её душе воспоминания. Она вспомнила Нину Сорокину, журналистку из Ленинграда. Как давно это было…
      Милые ребята: Юра Белов, Вадим, Нина Сорокина – где они теперь, как живут, увидеть бы их хоть одним глазком…
      Но о чём это она? Глеб хочет пригласить её на прогулку. Согласиться или не стоит? Он словно услышал её мысли:
      – Не отказывайтесь, грех не погулять в такой волшебный вечер.
      – Я с Вами согласна. Оденусь только.
      – Хорошо, я на улице Вас подожду.
      Выйдя на улицу, она была в душе благодарна этому человеку, вытащившему её из четырёх стен.
      – У Вас такие красивые волосы, – сказал он, глядя на неё.
      Некоторое время они шли молча.
      – Янис уже уехал к себе на родину? – спросил Глеб, но она почувствовала, что он об этом и сам знает.
      – Да, уехал на прошлой неделе, – ответила она.
      – Скучаете без него?
      – Да, я совсем осталась одна. Одна подруга, Ирка, вышла замуж, другая, Валя, устроилась на работу, и Янис уехал.
      – А я думал, что у вас серьёзные отношения, – осторожно заметил Глеб, – мне казалось, что он заберёт Вас с собой.
      – Что Вы! У него родители не любят русских, они взяли с него слово, что он никогда не свяжет свою жизнь с русской.
      За разговором они и не заметили, что дошли уже до парка. Он остановился и предложил вернуться.
      – Ваша мама будет, наверное, волноваться, – заметил он.
      «Однако, какой он внимательный и заботливый», – подумала она.
      Проводив её до дома, он галантно поцеловал ей руку и, простившись, ушёл. До этого вечера никто ещё не целовал ей руку. Конечно, она читала об этом в романах, но в жизни ни у неё, ни у её подруг такого не было.
      Елена Андреевна встретила её вопросом:
      – С Валей гуляли?
      – Нет, заходил Глеб Валерьевич, наш учитель бальных танцев, и пригласил пройтись.
      – Глеб Валерьевич? – удивилась Елена Андреевна. – Откуда он знает, где ты живёшь?
      – У него есть наши адреса, на всякий случай.
      Елену Андреевну очень удивил этот визит. Что-то ей подсказывало, что это неспроста.
      А Генриетта была взволнована и долго не могла уснуть. Она не ожидала такого внимания со стороны Глеба Валерьевича. Ей было приятно, что он обратил на неё внимание. Но, как мужчина, он ей не нравился. Во-первых, немолодой, был уже женат, во-вторых, не красавец и не в её вкусе. Поговаривали, что его отец был цыган. Мать одна его растила. Говорили, что она работает главным администратором в известной ленинградской гостинице. Он ей не нужен, и всё же… «Как приятно, когда за тобой ухаживает такой солидный, галантный человек. Чувствуешь себя настоящей женщиной, – думала Генриетта, – к тому же военная форма придаёт мужчине что-то особенное, романтическое».
      Она уже начала дремать, как в голову пришли первые строки стихотворения.
      Лучше встать и записать. Она уже знала, что иначе не сможет уснуть:
 
           Мысли зыбким туманом плывут…
           Отчего я не в силах уснуть?
           Полночь бьёт сотни лет и минут,
           Хочет сердце моё обмануть.
 
      Её словно мучило какое-то неясное предчувствие. Она смотрела на небо – оно было прекрасно и вместе с тем безразлично холодно к ней.
 
           Красота запредельных высот
           Угнетает доверчивый ум.
           Мне не выдержать этих частот,
           Излучаемых тысячью лун.
 
           Отделилось от дома окно
           И плывёт в бесконечных мирах.
           Хорошо, что меж нами стекло,
           А не то обратилась бы в прах.
 
           Я забыла, что крылья растут
           И бессмертна любая душа…
           Позабыла, что временно тут
           Проживаю, любя и греша.
 
      Теперь можно спокойно уснуть. Она легла и закрыла глаза.
      Вдруг за окном зашумело, встрепенулся ветерок, взъерошил крону старой липы. И та, будто очнувшись от сна, негромко постучала в окно.
      – Что ты хочешь мне сказать, подруга? – прошептала Генриетта сонным голосом.
      Липа что-то ответила ей, но Генриетта уже засыпала и не смогла разобрать.
 
 
                Глава 51
                Без ошибок жизни не бывает
 
      Лето катило солнечное колесо по гребням сопок, а время бежало за ним день за днём, день за днём…
 Вызревали травы, распускались и отцветали на клумбах цветы, а прежние печали забывались и казались теперь незначительными. Эти милые мальчики, которых она, казалось, любила, остались теперь лишь воспоминанием.
 
           Солнца светит небесная люстра,
           Время ягоды жизни сорвёт.
           Ветра жёсткие крылья, до хруста,
           Скоро август, слетая, сомнёт.
 
           Зной висит стрекозой над землёю.
           Нет ни облачка в синем стекле,
           И растения бредят водою,
           Задыхаясь в его хрустале.
 
           Словно ягоды, лета денёчки,
           Затерялись в траве-мураве.
           И по синему чёрные строчки
           Вышивают стрижи в вышине.
 
      Июль уже подходил к концу, и они пришли отметить день рождения Вали Буренок. Подруги собрались, как и прежде, в их гостеприимном доме. Родители Вали давно их не видели и уже успели соскучиться по ним. Они любили замечать изменения в жизни подруг дочери, происшедшие в их жизни за год. А изменения были весьма судьбоносные. У Ирки уже стал заметен животик, Генриетта, со слов дочери, готовилась к замужеству. Валя теперь старалась выглядеть солидно. Но, одевшись в прежнее легкомысленное платьице, она смотрелась прежней Валькой, которую подруги привыкли видеть все пять лет. Первым делом она поделилась с ними тем, что ей приходится нелегко на новой работе. Родителям она ничего не говорит, да и что она может сказать? Что ей не хватает ума и изворотливости? Отец её всё равно не поймёт.
      – «Я сам человек небольшого ума, но ведь сумел же пробиться в люди», – скажет он мне, – грустно заключила она. – У меня есть перспектива сделать карьеру и это не позволяет мне отступить от намеченного папой плана. Тем более, он считает, что я здесь устрою свою жизнь, – «На этой работе ты и мужа себе найдёшь, – говорит, – а мы с матерью хотим ещё внуков понянчить».
      И она пыхтела, занимаясь работой, превышающей её возможности. Но её держали и помогали, из уважения к отцу, даже обещая продвижение по службе.
      – Где надо – поругаем, где надо – поможем, – обещал её начальник, – своим людям надо помогать, а как же.
      Он, видимо, имел в виду свою дочку, которой в будущем сможет помочь с работой Валин отец.
       – Может, твой отец и прав, он ведь тебе добра желает, – заметила Ира.
      Разговор с подругами немного успокоил Валю.
      – А как твой жених? – спросила она Генриетту.
      Генриетта увязла в сложных отношениях со своим майором, и лето на этот раз не принесло ей прежней беззаботности.
      – Девчонки, я совсем запуталась. Глеб вроде хороший и серьёзный человек, но он не становится мне ближе от нашей «близости».
      – Ничего, это временно. Мне тоже Степан казался чужим, а теперь самый родной человек, – заметила Ира.
      Подруги успокаивали друг дружку, как могли, и им становилось легко на душе, как в недавние студенческие годы. А наступивший вечер был такой умиротворяющий, что ни о чём грустном думать не хотелось. Жизнь предлагала всему живому радоваться и надеяться на лучшее.
      Глеб стал в их доме своим человеком. Он играючи мог вбить гвоздь, починить электроприбор и всё, о чём его попросят. После стольких лет без мужского внимания дом ожил. Елена Андреевна положительно относилась к появлению Глеба в их жизни. Она ни о чём не расспрашивала дочь. Та уже была взрослым самостоятельным человеком и сама отвечала за свои поступки. Да и что она могла ей посоветовать, когда у самой жизнь не сложилась? Может, дочка сумеет лучше распорядиться своей жизнью, а впрочем… на всё «воля Божья».
      А Глеб умно и рассудительно строил тактику завоевания доверия к себе и матери, и дочери. Он не форсировал события, понимая, что его избранница не пылает к нему любовью. Но он нравился женщинам, и подруги Елены Андреевны к нему весьма благоволили. А Генриетту считали слишком капризной и придирчивой.
Он окружал её заботой и вниманием. Говорил о блестящих перспективах на будущее. О том, что на службе он пользуется авторитетом и уважением. К тому же у него хорошая квартира в Южно-Сахалинске.
      Генриетта слушала о его планах на будущее. Она уже не сомневалась, что он когда-нибудь станет генералом, только себя в роли генеральши не представляла. Он предлагал съездить в Ленинград, где у его матери большие связи.
      – У нас должно быть всё самое лучшее: и квартира, и машина, и положение в обществе, – убеждал он Елену Андреевну. – Помогите мне уговорить её выйти за меня замуж.
      – В этом, Глеб, я Вам не помощница, – отвечала она, – такие вопросы Генриетта решает сама.
      Время шло, и она стала бывать у него дома в гостях. Разговоры, уговоры, вино... он сжигал мосты к отступлению.
      Придя к Вале, подруги уединились в её комнате, решая, как ей быть дальше. Было понятно, что Глеб не из тех, кто отступает. Но они не знали, на что он ещё способен, и судили о нём, исходя из того, что он хотел им внушить. Посовещавшись, они пришли к выводу, что ей нужно выйти за него замуж.
      – Мне бы такой майор сделал предложение, – мечтательно проговорила Валя. – Будешь генеральша, – шутила она, – мне кажется, он очень перспективный и целеустремлённый человек, мне такие нравятся. Я удивляюсь, что ты ещё сомневаешься.
      – Сердце моё сопротивляется, – оправдывалась Генриетта.
      А Глеб вёл себя уже на правах жениха. Представлялся их знакомым, как будущий член семьи. Олегу Александровичу он тоже сразу понравился.
      – Какого же тебе жениха ещё надо? – удивлялся брат, – ты, как капризная царевна из сказки, Ивана-царевича, что ли, ждёшь? Пора уже строить семью.
      А она всё тянула, ждала, когда поедет в Синегорск. Там спокойно, без постороннего влияния, примет окончательное решение. От этого решения будет зависеть вся её будущая жизнь.
      А Глеб уже мечтал о ребёнке, об их семейном счастье.
      – Мне нужна только такая жена, как Генриетта, – говорил он Елене Андреевне.
      Ему нравилось фотографировать её и опекать. Но что-то холодно-расчётливое и жёсткое она считывала с интонаций его голоса, глаз, жестов. У неё была развита тонкая интуиция, но она об этом ещё не знала.
      – Я кое-что сделаю, и ты будешь работать в Южно-Сахалинске, – пообещал он, провожая её в Синегорск.
      Через полгода он выполнил своё обещание, и её перевели на работу в её прежнюю школу № 9, которую она окончила пять лет тому назад.   
 
 
                Глава 52
                Шахтёрское село Синегорск
 
      Генриетта села на поезд, в который был впряжён маленький японский паровозик. На Сахалине была ещё узкоколейка, доставшаяся в наследство от японцев.
      Стояла дивная погода. Был конец августа, и учителей собирали для обсуждения текущих учебных планов. За окном плывущего в зыбком низком тумане поезда царила по-осеннему грустная поленовская красота. Наступал тихий августовский вечер, и туман белым журавлём садился на луга. Медленно вызревала каплями прозрачных бусинок роса, свисая с кончиков пожелтевшей травы.
      Рядом с Генриеттой сидела старушка со старомодной сумкой, которую она бережно прижимала к плоской иссохшей груди.
      – Куда собралась, доча? – спросила она Генриетту, заметив у её ног маленький чемоданчик.
      – В Синегорск работать учительницей.
      – Хорошее дело, – сказала старушка, пожевав губами, – учи деток уму-разуму, старайся, милая.
      Они замолчали. В вагоне, кроме них, ехал ещё один парень. Вид у него был усталый, невыспавшийся.
      – Неужели он ездит в Южно-Сахалинск из Синегорска каждый день на работу? – сказала она и взглянула на старушку, но та уже смирно дремала, привалившись к окну вагона.
      В вагоне было тихо, только сквозь сонную тишину слышалось ритмичное перестукивание колёс.
      Генриетта достала тетрадку и стала писать, поглядывая в окно на завораживающую картину, созданную самой уникальной природой:
 
           В час, когда туман на луг ложится
           В лопухи под комариный писк,
           Луч прощальный отблеском на лица
           Льётся невесом, прозрачно-чист.
 
           Капелькой росы в ладонь упало
           Зёрнышко вечерней тишины.
           И так сладко, так печально стало
           Знать, что ночь стирает дня следы.
 
      Она ещё немного посидела, но больше никаких мыслей в голову не пришло и она убрала тетрадь. Скоро уже выходить. Время промелькнуло незаметно. Оказалось, что Синегорск не так уж далеко от вокзала Южно-Сахалинска. Дорога заняла немного больше часа. А её дом стоит на Вокзальной улице.
      «Пешком можно дойти», – подумала она, сойдя с чемоданом на безлюдный дощатый перрон села Синегорск.
      Первое, что бросилось ей в глаза, едва она вышла из вагона, это сопки, зажавшие в тиски немногочисленные домики с маленькими огородиками. Село было небольшое и тихое. Оно уютно расположилось между двумя грядами сопок и растянулось по неширокой долине с двух сторон, вдоль железной дороги, уходящей дальше на север. Фактически в нём была всего одна улица. Кое-где дома забирались на крутую подошву ближней сопки.
      Генриетта вынула бумажку с адресом общежития и скоро подошла к убогому, барачного вида зданию с обшарпанной дверью. Вокруг валялись мятые газеты, окурки, а вся вытоптанная площадка перед дверью была заплёвана курильщиками. Осторожно переступая, она брезгливо взялась за засаленную ручку двери и вошла в тускло освещённый единственным окном в самом конце коридор. Навстречу ей выскочила плотная коротконогая женщина.
      – Здравствуй, – сказала она прокуренным голосом, – а я тебя из окошка увидала. Добро пожаловать. На той неделе говорили, что нам учительницу поселят. Прежняя-то весной уехала, у нас они надолго не задерживаются. Я тебя поселю к молодым девчатам, их ещё нет. Бери ключик и располагайся на свободной койке. Комната справа у окошка. Бельё я тебе сейчас принесу.
      Генриетта пошла по коридору, пахнущему хлоркой. Вот и её дверь.
      В комнате было четыре кровати, три из них были заняты. Она подошла к свободной у двери и положила на неё чемодан.
      Оглядела комнату: ничего, чистенько, смущала только тарелка на столе, полная окурков. В комнате стоял застарелый запах табака. Между кроватями, у противоположной стороны комнаты, был маленький шифоньер со скрипучей дверцей. Она достала из чемодана пару платьев и, повесив на привезённые с собой вешалки, едва сумела втиснуть их среди чужих вещей, резко пахнущих потом и дешёвым одеколоном. Чемодан она засунула под кровать.
      Скоро пришла комендантша с бельём и стала помогать заправлять койку.
      – Спасибо, я сама справлюсь, – смущённо пыталась она оттеснить помощницу.
      А женщину разбирало любопытство: кто, да откуда, да сколько лет, замужняя или холостая, но тут послышался топот сапог и в комнату вошли три женщины.
      – Опаньки! Кажись, новенькая, – воскликнула пышногрудая рыжая в веснушках женщина, хлопнув её по плечу.
      – Давай знакомиться, – протянула заскорузлую руку другая, маленькая, похожая на бурятку, – меня звать Алима, это по-бурятски значит «яблоко».
      – Червивое яблоко, – засмеялась рыжая, – а меня звать Верка.
      Генриетта протянула ей руку, судорожно соображая, как бы назваться попроще.
      – Гета, – сказала она, вспомнив, что Ира часто так её называла.
      – Чё за имя такое чудное? – спросила Верка.
      – Имя как имя, – пробурчала третья, самая старшая черноволосая с проседью.
      – Ты, девка, не смущайся, мы люди простые, любим пошутить, не обижайся. А меня можешь звать Зойка или тётя Зоя, как хочешь. Все мы тут одиночки, зато живём дружно и весело. Ну, когда и поцапаемся, так не без того. А ты как, холостячка?
      – У меня жених есть, – покраснев ответила Генриетта, сама не зная зачем.
      – Ага, понятно, невеста значит? – со значением произнесла Верка. – Как же это тебя жених отпустил?
      – Положено год отработать после института.
      – Ладно, девки, ты, небось, не жравши? – спросила её маленькая Алима.
      И они в какие-нибудь пять минут уже накрыли стол с квашеной капустой, рыбными консервами, холодной отварной картошкой, селёдкой и бутылкой водки. Водку сразу разлили по стаканам, всем поровну. Генриетта водку никогда не пила, отказаться постеснялась и мужественно подняла стакан, чокнувшись с новыми знакомыми. Она сделала пару глотков и задохнулась.
      – Давай, давай, девка, – подталкивала её под локоть Валька, – живы будем – не помрём!
      Но водка не лезла в горло и выливалась Генриетте на платье.
      – Валька, отстань от неё, – закричала на неё Зоя и разразилась отборным матом. Видишь, она неприученная.
      – Ничего, научим, – засмеялась маленькая Алима.
      На столе появилась вторая бутылка водки, Генриетту уговаривали выпить глоточек то за одно, то за другое, и, хотя пила она по глоточку, в итоге опьянела и ничего уже не соображала. Молча сидела и смотрела на них, а они то кричали друг на дружку, то целовались… Она так и уснула одетая, лёжа поверх одеяла. Ночью ей стало плохо. Она проснулась. В накуренной комнате было нечем дышать. Перегарный дух, смешанный с табачным дымом, вызывал рвотный позыв. Она выскочила на улицу.
      «Нет, так дело не пойдёт, – думала она. – Они не отстанут от неё до тех пор, пока она не станет такой как они».
      Утром, когда она проснулась, в комнате уже никого не было. Грязная посуда, окурки, бутылки, объедки напоминали о вчерашнем вечере. Она убрала со стола и помыла посуду на общей кухне.
      В одиннадцать часов в маленькой сельской школе собрался весь небольшой учительский коллектив с завучем, не очень молодым человеком комсомольской наружности и директором школы, старой худощавой женщиной со злым землистым лицом. Учителя почти все были немолодые, в основном жёны шахтёров.
      Генриетте не терпелось скорее начать занятия. Когда она вошла в класс, её удивило, что в нём было мало учеников. Они засмеялись и сказали, что в селе одни «старики», а детей мало. Ребята были милые, и она быстро нашла с ними общий язык. Дети расспрашивали её с детской непосредственностью. В этот день занятий не было, и она предложила им пойти на природу. Они совершили экскурсию по селу. Показали ей сельмаг, амбулаторию и библиотеку. Она рассказывала им интересные истории о путешественниках, об истории острова. Потом ребята пошли провожать её до общежития. Расстались они друзьями. Настроение у неё было приподнятое.
      Попойки продолжались каждый день, и всегда находилось какое-нибудь событие, которое нужно было отметить. Она уже только пригубляла ненавистную водку. Они обижались, но она не могла больше пить, её сразу выворачивало.
      – Как Вы можете там жить? – спрашивали дети, брезгливо глядя на входную дверь общежития.
      Если бы они только знали, как ей не хочется туда идти. И однажды она решила отправиться домой, чтобы там переночевать. Ноги отказывались идти в общежитие. Было ещё двенадцать часов, уроков у неё больше не было. От Синегорска ходил паровозик, развозивший людей по шахтам. На нём она доехала до Новой Деревни, а дальше по шпалам дошла до вокзала Южно-Сахалинска. Дорога заняла у неё пять часов.
      Несколько дней она, доводя себя до изнурения, проделывала этот путь, но потом погода стала портиться и её путешествия закончились.
      Одна девочка из её класса, живущая вдвоём с бабушкой, предложила ей пожить у них. Она с радостью согласилась. В общежитии обстановка была невыносимой. Ежедневные пьянки с отборным матом, уговоры выпить с ними, или – ты нас не уважаешь? Ей не хотелось их обидеть, но жить по их правилам было невозможно.
      Подхватив свой чемодан, она с Алёной отправилась к её дому. Старый домишко, ещё построенный японцами, барачного вида, стоял на краю села. Рядом, на склоне сопки, примостились ещё два щитовых домика. Те же трубы от «буржуек», что и в старом её доме на улице Сен-Катаяма, поднимались по лестницам к крыше. Значит, все дома отапливаются «буржуйками». Рядом с этими домами, ниже по склону, игриво серебрилась горная речка с японским названием Танзан. Кстати, Синегорск раньше назывался Кавакамии-Танзан. Приехавшие русские вербованные за красоту и прозрачную чистоту воздуха село в окружении синих сопок назвали Синегорском.
      «Какая красота!» – подумала она, вспомнив заплёванный барак общежития. Ей снова повезло, и она сняла «угол» у бабы Шуры, которая долго не хотела брать у неё деньги за постой.
      – Берите, купите Алёнке новую форму, из старой она уже выросла.
      На том и порешили.
 
 
                Глава 53
                Королева бензоколонки
 
      Генриетта любила своих учеников, и дети отвечали ей тем же. Не избалованным вниманием взрослых, им не хватало человеческого тепла и внимания. Они жадно тянулись к знаниям, и Генриетта старалась приобщить их к всемирной литературе и искусству. Она бережно вводила их в храм поэзии, знакомя с творчеством великих русских поэтов. Воодушевлённые открывшейся красотой произведений Александра Пушкина, Сергея Есенина, Афанасия Фета и других великих поэтов, ребята делали попытки сами написать стихотворение. Получалось по-детски смешно и наивно, и неважно, что рифмы хромали, она радовалась, что это способствует духовному росту детей. Для неё важно было то, что они стали задумываться о жизни, учились видеть прекрасное в привычном.
      – Нам и радио-то не надо, – говорил ей пожилой шахтёр, отец её ученика, встретив её на улице, – Васька каждый вечер рассказывает то про вулканы, то про океаны, то про путешественников. Принёс недавно из библиотеки книжку с картинками художников, заставляет нас с матерью смотреть. Интересно. Мне Шишкин понравился, и фамилия у него хорошая, запоминается легко.
      Генриетта много свободного времени проводила со своим пятым классом. Она была рада, что ей поручили быть в нём классным руководителем. В хорошую погоду они ходили к реке или гуляли по её живописным окрестностям.
      Но дети расходились по домам, и страшная тоска одолевала её. Когда позволяла погода, по вечерам она бегала по единственной улице, прыгала через скакалку, пользуясь безлюдием и вечерними сумерками.
      Глядя на синие обрамлявшие село сопки, на загорающиеся над ними ясные звёзды, она понимала, что имеет уникальную возможность прикоснуться к вечности. Возможно, поэтому ныла в груди такая необъяснимая тоска и грусть заливала душу.
      «С кем бы поговорить», – думала она, ощущая непреодолимое одиночество. Хотелось понимания, но на неё равнодушно смотрело прекрасное ясное небо, таинственные сопки и спешащая к морю река с чужим слуху именем Танзан. И непонятно, то ли она не понимает их или они не понимают её печали?
 
           У меня новоселье, пир
           И жилище моё – без границ!
           Раскрывается дивный мир
           Под хоралы ветров, как птиц.
 
           Раскрывается смысл бытия,
           Путь неяркий, путь без затей…
           Окликаю второе Я,
           То, что выше меня и мудрей.
 
      Она стояла, подняв лицо к холодному небу, усеянному миллиардами звёзд, и ей казалось, что оно слышит её внутренний одинокий голос. Как бы в подтверждение этого из-за сопки выкатилась луна. Она была почти круглая, только с одного края словно надкушена. Она с любопытством уставилась на Генриетту, словно подмигнув ей.
      Мы думаем, что только книги и образование дают знания и развивают человека. И всё же первым учителем человечества была природа. Именно она научила его и мыслить, и творить. Истоки мировых шедевров живописи, музыки, поэзии творились людьми, одухотворёнными природой, космосом, вселенской тайной. Первый рисунок человек сделал ещё в каменном веке, рисунок собственной руки.
      Тут её размышления прервал внезапный порыв ветра. Она очнулась и словно увидела себя со стороны. Что она здесь делает, одна, среди бездушной красоты этого непостижимого мира? Потерянная маленькая фигурка… Чего она хочет? Что ей надо?
      Притихшая, она вернулась в свой «угол» и легла на скрипучую раскладушку за старым шкафом бабы Шуры. Из неплотно прикрытой дверцы тянуло противным запахом нафталина и застарелого пота. Ей показалось, что усталость навалилась на неё, придавила. Отяжелевшие веки опустились, словно занавес в театре, и она полетела над спящим селом, над серебристой речкой, полетела за синие моря, за высокие горы, за зелёные долы… Летя, она уже знала заранее, что, проснувшись, не сможет вспомнить, где была и что видела.
      Так оно и случилось. Баба Шура гремела посудой, готовя для «девчонок» кашу, и Генриетта, едва проснувшись и позавтракав, заторопилась в школу.
 После уроков к ней подошли ребята и, улыбаясь, спросили:
      – Генриетта Константиновна, знаете, как мы Вас называем между собой?
      Она знала, что у каждого учителя было «тайное» прозвище.
      «Значит и я удостоилась», – мелькнуло в голове.
      Она даже заволновалась, но вида не подала.
      – Нет, не знаю.
      – Королева бензоколонки, – хитро улыбались ученики.
      – А почему? – удивилась она.
      – А мы следим за Вами из окошек и видим, как Вы бегаете вечером, и вообще… Вы весёлая и смешная.
      – Ну что ж, спасибо вам, ребята за королеву, – засмеялась она, понимая, что они радуются и гордятся ею.
      «Слава Богу, лишь бы не боялись, как я боялась нашу математичку», – подумала она и успокоилась.
      Дни становились всё короче, и погода стала портиться.
 Как бы долго ни тянулась золотая осень, балуя их погожими деньками, через несколько дней подул сильный ветер с Охотского моря и сдул своим ледяным дыханием всё ненадёжное золото с сопок. Река Танзан уносила прочь золотые берёзовые крылышки с сопок вниз по течению. Сопки как-то сразу потемнели и ощетинились голыми ветками. Солнце всё реже показывалось из-за левой сопки. По небу нескончаемой вереницей тянулись с севера облака, гружёные тоннами воды. Наступали хмурые, пасмурные и скучные дни. Сопки весь день стояли, закутавшись в густой туман, словно стесняясь своей чёрной наготы. В мире стало сумеречно, словно кто-то прикрутил фитилёк и убавил свет.
      Ко всему ещё руководству школы стало известно, что классный руководитель пятого класса не является членом комсомола. Пожилой завуч с комсомольской выправкой горячо взялся за дело. Первым делом он вызвал её к себе в кабинет и спросил напрямик: почему она, педагог, не стоит в передовых рядах советской молодёжи? И он решительно взялся исправить это недоразумение:
      – Вы не переживайте, мы всё быстро решим, – пообещал он, дружески потрепав её за плечо, – Вы хорошо работаете, дети и родители Вас любят. Я напишу Вам положительную характеристику, и мы примем Вас в славные ряды Ленинского комсомола. Что Вы на это скажете?
      – Спасибо за доверие, Иван Степанович, но я бы не хотела ничего менять в своей жизни.
      – Что? Вы отказываетесь? А Вам известно, что Вы не имеете права работать в советской школе с будущими комсомольцами, не являясь членом ВЛКСМ?
      На душе у неё стало гадко. Противно, когда лезут тебе в душу.
      – Ну, если не имею права, могу уйти. Только сейчас не тридцать седьмой год, – сдерживая негодование проговорила она. Но завуч не собирался сдаваться, беседы с пристрастием продолжались. И началась долгая изнурительная осада. Малочисленный коллектив учителей единодушно поддержал мнение Ивана Степановича. Они никак не могли взять в толк, почему она так артачится, и какая ей разница?
      Унылое настроение погоды действовало угнетающе и передавалось как учителям, так и детям.
      «Скорее бы зима», – думала Генриетта.
 
           Ноябрьский туман над рекою клубится,
           Встаёт невесёлый рассвет.
           Плывут искажённо в нём зданья и лица,
           Дыханья живого в них нет.
 
           Застыли деревья в тоске ожиданья,
           Напившись холодным свинцом.
           И зыбки неясной горы очертанья,
           И холодно, зябко кругом.
 
           Скорей бы зима! Пусть метель, пусть морозы,
           Но этот туман надо всем
           Стоит, как предвестник незримой угрозы,
           Пугает людей… а зачем?
 
      В начале декабря выпал первый снег. Сопки побелели, и дети стали вытаскивать из чуланов санки. Вот уже первые смельчаки покатились на них с подошвы горы вниз к реке по снежному склону.
      На реке Танзан образовалась ледяная корочка льда вдоль берега. Мальчишки не могли удержаться от соблазна ступить на тонкую корочку ногой, попробовать её на прочность. Это желание испытать, проверить что-нибудь новое заложено в человека самой природой. Никакие предупреждения об опасности не действовали. А морозы с каждым днём крепчали, снега прибавлялось, и зимние развлечения несли детворе и опасности, и радость.
      Генриетта занималась постановкой танцев, шили общими усилиями костюмы, разучивали роли новогоднего спектакля. Завуч, видя её кипучую деятельность, до поры до времени оставил её в покое.
Приближался новый тысяча девятьсот шестьдесят четвёртый год. Что он принесёт?
      Новогодний праздник удался на славу, с песнями и танцами народов мира. Всем было весело и по-домашнему уютно. В завершение праздника ребятам раздавали подарки. Все были довольны – и ученики, и родители, и завуч с директором.
 
 
                Глава 54
                Кладбище на сопке
 
      Прошло уже столько времени, но Генриетта так и не подружилась ни с одной учительницей. Может быть, потому, что они были малокультурны и малообразованны, на её взгляд, а может, и оттого, что в жизни их мало что интересовало, в том числе и ученики. Сразу после того, как отзвенит школьный звонок, они собирали тетради, свои вещи и торопились домой к своим делам. Это и понятно, ведь у всех были мужья, работавшие на соседних шахтах, частенько крепко выпивающие, свои дети и родители. Всем нужно было уделить внимание и заботу.   
      Генриетта была уже лишней в их жизни, тем более что местные сплетни её не интересовали, а кроме сплетен ничего другого интересного в селе не происходило. Она всё это прекрасно понимала и старалась больше общаться с детьми. Часто к ним присоединялись ребята из других классов, подключались к разговорам, играм и совместным прогулкам. Детям, живущим в отгороженном сопками селе от остального мира, было здесь так же скучно, как и ей. Поэтому они прекрасно понимали друг друга.
      На зимние школьные каникулы она уехала домой, и ребята с грустью проводили её.
      Елена Андреевна несказанно обрадовалась приезду дочери. Они проговорили чуть ли не до самого утра.
      – А ты знаешь, Глеб меня не забывал. Он часто заходил ко мне на чашечку чая, говорил, что ужасно скучает по тебе. А кстати, почему ты не пишешь ему? Он был бы рад получить от тебя весточку.
      И правда, отчего она пытается забыть о нём? Но на этот вопрос у неё ответа не было.
      Ближе к вечеру пришёл Глеб. Он поставил на стол бутылку шампанского и протянул Генриетте коробку конфет «ассорти», её любимых, с крошечными шоколадными бутылочками с ромом, обёрнутыми блестящей фольгой.
      – Вот, зашёл поприветствовать новоиспечённого педагога, – весело произнёс он.
      Ей бросилось в глаза, что держится он в их доме свободно и непринуждённо, словно он уже член семьи.
Но она его встретила приветливо, без раздражения. После дефицита общения в Синегорске, Генриетта была рада и ему. Его интересовало её впечатление о Синегорске.
Он засыпал её вопросами о школе, об учениках и условиях сельской жизни и она оживилась, увлечённо рассказывая о жизни села.
      На следующий день она поспешила посетить своих подруг. У Иры был уже большой живот. Она легко переносила беременность и собиралась через годик ещё родить малыша.
      – Ты сначала этого роди, – смеялась Валя.
      – Ничего, уже скоро вы его увидите.
      – А кого ты хочешь, мальчика или девочку? – спросила Генриетта.
      – А нам всё равно, у нас ведь будет не один ребёнок, – сказала довольная Ирка, поглаживая свой круглый животик, – мы хотим, чтобы в нашей семье росли и мальчики, и девочки.
      Генриетта заметила, что Ирка всё время говорит от имени двоих – и себя, и мужа. «Значит, у неё в семье всё хорошо, – подумала она, радуясь за подругу. –Ну и слава Богу».
      Валя, кажется, стала забывать Олега Александровича. За время их разговора она ни разу не вспомнила о нём. У неё намечалось нечто подобное служебному роману, и, судя по её настроению, она была счастлива. Но когда они с Ирой стали приставать к ней с расспросами, она засмущалась и только отмахивалась рукой:
      – Не торопите события. Всё только начинается, и, если будет что-то серьёзное, я вам сразу скажу. Ты-то, что молчишь? Расскажи, Генриетта, как ты.
      И они стали подробно её расспрашивать и о школе, и о личной жизни.
      – Личной жизни там нет никакой. В селе главная отдушина – это работа.
И она с увлечением стала рассказывать о своих подопечных.
      – А как твой майор? – спросила Ира.
      – Вчера нанёс визит, – сообщила она.
      И она рассказала, что он не забывал и часто навещал Елену Андреевну в её отсутствие, старался заполучить её расположение.
      – Нет, подруга, ты неправа, – заметила ей Валя, – ты его недооцениваешь. Учти, такими женихами не разбрасываются, особенно учителями. Посмотри, почти все они или одинокие, или мужья у них, не пойми что, – назидательным тоном поучала она подругу.
      – Что правда, то правда. Вот смотри, я вышла замуж за Степана без какой-то там сумасшедшей любви, а сейчас я самая счастливая женщина, – поддержала её Ира.
      – Да что там говорить, выходи замуж за Глеба, – не раздумывая, подытожила Валя.
      На следующий день он пришёл снова. Сидит за семейным круглым столом под абажуром, мирно беседуя с Еленой Андреевной, с любовью и тревогой наблюдая за ней. А она в это время вспоминает, как так же за чаем сидел на том стуле Гаевский и как светло и сладко было у неё на душе.
      – А Генриетта у нас всё где-то витает, – наконец не выдержал Глеб.
      Она заметила его недобрый, даже злой, взгляд, брошенный в её сторону.
      – Послушай, Генриетта, мне Елена Андреевна рассказала, что тебя терроризирует завуч, – прервал её рассеянность голос Глеба.
      – Да, он меня замучил. Хочет добиться, чтобы я вступила в комсомол, а я не хочу.
      – Не переживай, даю тебе слово, что через пару месяцев ты оттуда уедешь.
      – Как ты это сделаешь? – усомнилась она.
      – Это уж моё дело. Но я слов на ветер не бросаю.
      Глеб приходил к ним каждый день. Они ходили в театр, в кино, зашли как-то в гости к его друзьям, где он представил её, как свою будущую жену. Его друзья радушно приняли её. Глядя на его счастливое лицо, ей было неудобно подвести его, и она промолчала. Но остро почувствовала, что снова попадает в зависимость от его желаний. Если бы он так не напирал, может быть, она и согласилась бы. Но её водолейская свободолюбивая натура не терпела насилия и постороннего давления.
      Каникулы пролетели незаметно и быстро, а завтра ей уже нужно возвращаться в Синегорск. Как же ей не хотелось возвращаться, ведь она уже успела за это короткое время отвыкнуть от всего, что там было. Привыкала долго и мучительно, а отвыкла моментально – говорят же: на привычку есть отвычка.
      На вокзал её провожала мама, Глеб был занят.
Вот она уже грустно машет рукой, вот уже тряхнуло и сдвинуло с места вагон…
      И снова маленький паровозик, пыхтя и попыхивая чёрным вонючим дымом, добросовестно тащит тяжёлые, почти пустые вагоны. А за окнами сказочный пейзаж, только уже не осенний, а зимний. Она снова проезжает те же места, что и в первый раз, в то же самое время, на том же поезде… но всё уже другое.
      Тогда в это время было ещё светло, а сейчас печальные сумерки гасили последние отсветы заката, топя их в перистом тумане. Небо быстро темнело. Просыпались по его чернозёму просяные звёзды, и тонкий серп месяца повис на невидимой ниточке над миром.
 
           На святые места снизошла тишина,
           И лучится душа у звезды.
           В лунном свете заметней теней письмена,
           Словно дней, что прожил уже ты.
 
           Млеют ели в вечерней истоме,
           И такая вокруг благодать,
           Словно в сельском намоленном доме,
           Где приходишь душой отдыхать.
 
           И надежду, что мир станет лучше,
           В зимних сумерках лес сторожит.
           Соткан воздух из нежных созвучий…
           Вот ещё на земле день прожит.
 
      И, сама не зная отчего, на глаза ей неожиданно набежали непрошеные слёзы. Она устыдилась, что кто-нибудь из малочисленных пассажиров заметит, и незаметно смахнула их со щеки.
      А вот и знакомый, заметённый снегом, убогий дощатый перрон Синегорска. Она вышла и огляделась. Вдохнула полной грудью свежий первозданный воздух и улыбнулась. Вокруг стояла такая хрустальная тишина, что чихни она сейчас – и небо разлетится на кусочки, а с сопок сорвётся снежная лавина. Поезд тоже начал потихоньку набирать скорость, словно боясь. Огляделась – тишина. Кроме неё никто не вышел на остановке. На перроне тоже не было ни души. Синегорск никого не ждал и никого не встречал.
      Повесив на плечо тяжёлую сумку с гостинцами, она пошла протоптанной дорожкой к дому бабы Шуры.
Едва она открыла дверь, как обе – и старый, и малый – бросились ей навстречу. Они так ей обрадовались, словно она была им роднёй. Она тоже была рада видеть их.   
      Доставая из сумки подарки для бабушки и внучки, она была счастлива, видя, как у них блестели глаза, как они смеялись словно дети, беря в руки платок или куклу.
      «Господи, как мало надо человеку для счастья», – думала Генриетта, глядя на них.
      Ей вдруг стало стыдно за себя, за то, что она могла так быстро забыть о них, как только уехала из Синегорска.
      А зима всё ещё лютовала, заметала маленькое село, затерянное среди сопок. Снегу намело видимо-невидимо. Казалось, что зиме не будет конца-края.
      Но вот наступил март. Считается, что это начало весны, но, глядя на утонувшее в снегу село, на белые куличики сопок, словно густо засыпанных сахарной пудрой, в душу закрадывалось сомнение в том, что весна вообще когда-нибудь наступит.
      Но стоило ветру переменить направление и подуть с Японского моря, как морозы потеряли свою силу, снег стал мокрым и тяжёлым. Потихоньку начали таять сугробы и из-под них потянулись серебряными змейками ручейки, а в воздухе запахло весной. А скоро Генриетте сообщили, что её переводят в Южно-Сахалинск. После весенних каникул к четвёртой четверти она должна выйти на работу в школе № 9, заменив вышедшую в декретный отпуск учительницу географии. Значит, она будет работать в той же школе, которую и окончила. В Синегорской школе вместо неё временно согласилась поработать прежняя учительница, недавно вышедшая на пенсию.
Всё складывалось наилучшим образом. Не иначе, кто-то постарался, не Глеб ли, случайно?
      Узнав новость о том, что в четвёртой четверти у них будет Алла Степановна, ребята очень огорчились. Больше всех переживали баба Шура и Алёнка, считавшие её членом своей маленькой семьи. Поэтому, чтобы меньше их огорчать, Генриетта старалась меньше говорить об отъезде и, радуясь, что дорабатывает последние дни, старалась уходить куда-нибудь на природу.
      От нетерпения скорей уехать домой она не находила себе места и в последний вечер перед отъездом пошла попрощаться с селом, а заодно и прогуляться. Она давно заметила, что с другой стороны Синегорска есть неизвестная ей дорога, идущая к вершине невысокой сопки по пологому склону. Прогуливаясь в этот последний вечер, она незаметно дошла до этой дороги. Заинтригованная её назначением, она решила подняться по ней.
      Дорога была расчищена, по ней явно ходили и ездили.      
      Приняв решение, она довольно быстро стала подниматься по ней. А дорога текла прямо в звёздное небо, ещё немного и она сможет бродить между жёлтыми звёздами по мягкому чёрному бархату неба.
      Внезапно дорога вывела её на вершину сопки и упёрлась в широкую площадку, на которой в торжественном и жутком молчании стояли надгробные кресты. Они словно раскинули руки в стороны, приветствуя её, пытаясь обнять вместе с ней и это звёздное небо, и этот притихший мир, в котором стоит её одинокая фигура.
      Небо запомнило её, когда она стояла в раздумье на берегу реки, и теперь приветствовало гостью. Ей казалось, что они понимают друг друга.
      Тогда на берегу Танзана, глядя на бегущую воду, она думала о смысле быстротечной жизни, а небо подслушало её мысли. В этот прощальный вечер её, как бы случайно, привели на это место, чтобы показать незыблемую вечность звёздного неба и бренность человеческой жизни. И ей показалось, что это площадка, откуда души, покинувшие своё земное тело, улетают в это сияющее небо, в вечность. Ей стало жутко, и она, скользя и теряя равновесие, побежала вниз, к живым людям.
      «Оказывается, небо слышит наши мысли, – думала она, уже подходя к дому бабы Шуры, – и, если задаёшь ему вопрос, оно найдёт способ тебе ответить».
 
 
                Глава 55
                Шантаж
 
      В марте у Иры родилась девочка. Они со Степаном были на седьмом небе от радости. Радовались и обе бабушки – Ирина мама и тётя Таня.
      – Первой всегда должна быть девочка, – авторитетно заявила тётя Таня, – будет нянчить младшеньких.
      Через неделю малышку принесли домой. Все ходили вокруг неё и пытались отыскать на маленьком сморщенном личике фамильные черты. Так и не найдя ничего определённого, дружно пришли к выводу, что девчушка красавица.
      Ради такого торжественного случая отметили вместе с подругами первого рождённого младенца в их компании. Кто бы мог подумать, что тихая, молчаливая Ирка всех обскачет. И замуж она вышла раньше всех, и ребёнка родила первая.
      Тётя Таня поставила свою любимую пластинку Петра Лещенко, и по дому поплыла волшебная мелодия:
«Татьяна, помнишь дни золотыя-я-я…»
      – А давайте назовём её Татьяна, – предложила тётя Таня.
      – Ну уж нет, нам хватит и одной Татьяны, – запротестовал Степан. – Не хватало нам запутаться в Танях.
      – Назовём её Светочка, – подала голос Ира, – будет красиво: Светлана Степановна.
      Все дружно с ней согласились. Всё же Ирка молодец. Уединившись на кухне, подруги немного пошушукались о своём, о девичьем. Валиного ухажёра звали Игорь, простой советский комсомолец. Она показала им фотокарточку – симпатичный молодой человек.
      – У нас всё серьёзно, – заметила Валя, – осенью собираемся пожениться.
      – А Генриетта всё перебирает кавалеров, как в басне «Разборчивая невеста», – смеялась Валя.
      – Меньше бы выбирала, а то тётя Таня говорит, получится как в басне Крылова:
 
           «И рада, рада уж была,
           Что вышла за калеку».
 
      – Кстати, что ты надумала с Глебом?
      – Всё очень непросто. Ведь это он выхлопотал для меня перевод в девятую школу, и я ему очень благодарна за это. Но, прожив без него в Синегорске, я пришла к окончательному выводу: мне не хочется быть его женой. Ведь и первая жена почему-то ушла от него. Есть в нём что-то мутное, настораживающее.
      – Ну, ты уж совсем с ума сошла, – возмутились подруги.
      Началась последняя, четвёртая четверть. Школьники пытались наверстать упущенные за учебный год знания.
 Наверстать упущенное время пытался и Глеб. Однажды, перед первомайскими праздниками, войдя после уроков в учительскую, Генриетта с удивлением увидела Глеба в окружении учителей.
      Увидев её, он подошёл и на глазах у всех поцеловал.
      – Что ж это Вы скрываете от нас своего жениха, оказывается, у Вас намечается свадьба, а мы ничего не знаем, – возмущались они.
      Терпение Генриетты лопнуло, и она решила поставить точку в их отношениях.
      – Нам нужно поговорить, – серьёзно сказала она, – наедине, без мамы.
      – Хорошо, давай поговорим сегодня вечером у меня, – предложил он.
      Она пришла, как они и договорились, в семь часов вечера. Он уже ждал её. Накрыл стол, поставил бокалы и закуску. Она сразу заявила, что не голодна и хочет поговорить с ним начистоту.
      – Послушай, Глеб, я ведь никогда не говорила тебе, что люблю, – начала она.
      – А что же это между нами, если не любовь? – строго спросил он.
      – Я никогда не обещала выйти за тебя замуж.
      – Зато я говорил, что ты мне нужна, – начинал он уже злиться.
      – Ты так себя вёл, что мне было неудобно оттолкнуть тебя. Я действительно многим тебе обязана.
      – Мне плевать на твоё мнение. Я сказал, что ты будешь моей женой, и точка.
      Никогда раньше она не видела таких страшных злых чёрных глаз. Что это? Неужели это любовь?
      Он грубо схватил её и повалил на диван. Оба красные и встрёпанные, они боролись до тех пор, пока он не победил.
      – Теперь даже не заикайся о свадьбе, я тебя видеть не хочу, – крикнула она, убегая.
      На следующий день он снова заявился в учительскую.
      – Так Вы на следующий год не будете у нас работать? – спросила её завуч.
      – Почему? – удивилась Генриетта.
      – Вы же уйдёте в декретный отпуск.
      – Кто Вам это сказал?
      – Вот Ваш жених и сказал.
      – Он, наверное, пошутил. Я замуж не собираюсь.
      – А я не допущу, чтобы мой ребёнок рос без отца, – гордо заявил Глеб.
      – Это очень благородно с Вашей стороны, – поддержали его присутствующие.
      Такого позора Генриетта не испытала за всю жизнь. Она стояла красная, не зная куда деться, а Глеб, глядя на неё, довольно усмехался.
      Больше всего она боялась, что он втянет в эту грязь маму. Как она могла доказать, что его слова не соответствуют действительности, по крайней мере, пока… а что будет дальше, неизвестно. Но он то ли сам верил в будущего ребёнка, то ли просто блефовал.
      Как она теперь поняла, он был очень хитрым и коварным человеком и стал шантажировать её тем, что расскажет Елене Андреевне, что она скоро станет бабушкой. Она просила его не впутывать маму в эти грязные дела.
      – А ты думаешь, что до неё не дойдёт такая радостная новость? – ехидничал Глеб.
      Но она твёрдо заявила, что с таким подлым человеком никогда не свяжет свою жизнь.
      – Ну что ж, тогда я ославлю тебя на весь город, скажу, что это я тебя бросил.
      «Получается, что она сама виновата в том, что связалась с таким непорядочным человеком», – размышляла Генриетта.
      Ей не хватало ещё жизненного опыта, да и Глеб оказался умелым манипулятором. Но она одна в ответе за своё будущее и должна найти возможность изменить, казалось бы, безвыходную ситуацию.
      Наконец, школьников отпустили на летние каникулы, и учителя получили очередной отпуск.
      «Самое время изменить судьбу, – подумалось ей, – если не сейчас, то когда же?»
 
 
                Глава 56
                Прощание с Сахалином
 
      Решение пришло неожиданно. Она терялась в догадках, что ещё можно ожидать от человека, закусившего удила и получавшего удовольствие от жестокой игры со своей неопытной жертвой?
      Покружив бесцельно по комнате, она надумала пойти в парк. Там, среди берёз и елей, бродя по знакомым аллеям, где ещё недавно, весёлые и беспечные, они гуляли с друзьями, она обретала спокойствие и ясность мысли. Глядя на них, она словно мысленно обращалась к ним за советом.
      Деревья, пережившие и осень с её разорением, и зиму с её северным ветром и морозом, стояли сейчас величественно спокойные и прекрасные. Они приветливо кивали ей зелёными кронами, хлопали ветками по плечу, словно говоря ей: всё пройдёт, дорогая, пройдёт и это.
 И от этого дружеского участия ей вдруг стало спокойно на душе, и решение неразрешимой проблемы пришло само собой.
      Она даже остановилась от этой мысли. А со стороны можно было подумать, что она выбирает, куда бы пойти, так как она стояла на пересечении двух аллей.
       «Вот он, главный перекрёсток судьбы, – подумала Генриетта, – сейчас от её решения зависит всё её будущее. Герой пьесы на перепутье».
      Жизнь – театр? А у неё ещё есть время выбрать себе роль в спектакле борьбы Добра и Зла. Главные герои уже известны. Поскольку сценарий пишет она, то и Добро должно победить Зло.
      Она уже знала свою роль, и от этого понимания ей стало и радостно, и легко. Какое-то неведомое воодушевление переполнило сердце новой энергией.
 Обращаясь к пустой аллее, над которой склонялись деревья, наклонённые в солнечную сторону, она произнесла вслух:
      – Прощай, любимый остров! Птенец вырос и пора ему покинуть своё гнездо.
      Солнце уже садилось за край сопки, заливая мир розовым светом.
 
           Прощайте, речки, сосны, кедры,
           Багульник, вереск и песок.
           Солёные прощайте ветры,
           Берёз зелёных голосок.
 
           К другим краям мне жребий выпал.
           Судьбой подарен в жизнь билет.
           И рада я, что случай выпал
           Моим лесам отдать привет.
 
           Пусть вечной песнею Гомера
           Уносит ветер дней песок.
           Прощально небо, розовея,
           Свет гасит… в сумерках восток.
 
      В приподнятом настроении она вернулась домой. Елена Андреевна очень удивилась, ведь она уже давно не видела дочь в таком хорошем настроении.
      – Что случилось? – осторожно спросила она.
      – Всё хорошо, мама. Что-то есть захотелось.
      Они поужинали, мирно беседуя. Вечер смотрел в окно. Наконец они отправились спать. Утро вечера мудренее.
      Впервые за последнее время Генриетта спала крепким спокойным сном.
      На следующее утро, не сказав ничего матери, она отправилась за билетами в аэропорт.
      – Девушка, мне нужен билет до Кишинёва, – обратилась она к кассирше.
      – Билет с пересадкой в Москве, – предупредила кассир.
      – Хорошо, – весело согласилась Генриетта.
      – Ближайший вылет третьего июня. Будете брать?
      – Давайте.
      Она взяла в руки билет, всё ещё не решаясь положить его в сумочку. Её замешательство было вызвано тем, что третьего июня был день рождения Елены Андреевны. Судьба всё ещё испытывала её. Ведь билет мог быть на любое другое число… Но в данной ситуации один день может многое изменить. Сейчас ей, как никогда, нужно быть собранной и решительной. Если уж ты выбрала свой путь, то не медли и не сворачивай в сторону.
      Придя домой, она сообщила матери о своём намеренье поехать отдохнуть в солнечную Молдавию.
      – Вот смотри, я уже и билет купила.
      – Хорошее решение, – одобрила Елена Андреевна, – и когда ты собираешься ехать?
      – Послезавтра.
      – Как? На мой день рождения? – удивилась мать.
      – Так нужно, мама. А мы с тобой ещё много дней рождения отметим вместе.
      Елена Андреевна была огорчена и обижена поступком дочери, но, с другой стороны, чем раньше Генриетта уедет, тем и самой будет спокойней. Ведь с некоторых пор уважаемый раньше Глеб теперь наводил на неё ужас. Но что она скажет сыну, когда послезавтра тот придёт поздравлять её с днём рождения? Впрочем, это будет послезавтра, а сегодня она подсознательно почувствовала огромное облегчение. Когда Глеб снова заявится, она ему скажет, что дочь улетела в Молдавию. Интересно будет посмотреть на него, когда он услышит такую новость.
      А на следующий день случилось ещё одно судьбоносное событие – Генриетта «случайно» встретила мать Володи Сургучёва. Поговорили о том о сём, и та, узнав, что Генриетта будет в Москве, попросила передать привет и гостинчик сыну. Известное дело, все так поступают.
      – Студенты очень любят нашу селёдку, да ещё если с картошечкой. Там, у них в Москве, такой селёдки не найдёшь. Видела я ту селёдку, какая-то ржавая, вонючая, – и она брезгливо передёрнула плечами. – А когда ты улетаешь?
      – Завтра утром, – ответила Генриетта.
      – Тогда я зайду к тебе утром, заодно и письмо с тобой передам. Я помню, где ты живёшь, мы ведь заезжали за тобой, когда Вовка улетал в Москву в прошлый раз.
      На следующее утро Софья Михайловна зашла к ним с сеткой, в которой, кроме большой банки селёдки, были ещё какие-то свёртки.
      – На вот, передай ещё письмо от нас с отцом, – и она протянула ей запечатанный конверт, – у тебя с собой вещей немного? – спросила она для проформы, передавая ей в руки тяжёлую сетку.
      – Да нет, один чемодан и зонтик.
Генриетта указала на свой любимый красный чемодан и красивый немецкий шёлковый зонтик.
      – Господи, да на что тебе сдался этот зонтик? – удивилась Софья Михайловна.
      – Вот и я ей о том же говорю, – поддержала её Елена Андреевна.
      Они ещё давали ей какие-то «полезные» советы, но Генриетта их уже не слышала.
      Ни один человек не мог знать, что сейчас творилось в её душе…
      Обе матери провожали её на отдых в солнечный город Кишинёв, но она-то, она прощалась в эту минуту со всем добрым и злым, что являлось неотъемлемой частью её жизни, и оставалось в этом городе.
      Мысленно она прощалась с островом и городом, приютившими и обогревшими её голодное и холодное послевоенное детство. Здесь она, повзрослев, прошла азы жизни, где было место и светлой любви, и чёрной ревности, и мстительной злобе. Здесь она узнала и коварство, и любовь. Здесь её детская неопытная душа получила первые ожоги и раны от взрослой жизни.
      Она оглядывала их бедную комнату, мысленно прощаясь с привычными предметами, с липой, которая сейчас смотрит на неё через окно и всё понимает.
      Вот она в последний раз закрывает за собой дверь в прошлое, и они подходят к машине. Володина мама неожиданно заявила, что поедет её проводить.
      Уже стоя в ожидании посадки, обе женщины уговаривали её оставить зонтик. Но она не пожелала с ним расстаться.
      «Пусть хоть этот чемодан и зонтик сопровождают её в неизвестное будущее», – думала Генриетта.
      Очнулась она внезапно от слов: просим пассажиров пройти к трапу самолёта. Народ сразу засуетился, она обнимала и целовала обеих женщин, не видя ничего вокруг себя сквозь обжигающие глаза слёзы. А её обнимали и целовали. Обе женщины удивлялись такой странной её реакции.
      – Ты словно навсегда прощаешься, – засмеялась Софья Михайловна, подавая ей зонтик. – На, держи свой зонтик.
      Взревел мотор, и самолёт оторвался от земли. Она смотрела из иллюминатора на прощально машущие руки, а сама прощалась с первой четвертью своей непростой человеческой жизни.
 
           Вот вздрогнут крылья самолёта,
           Качнутся сопки за спиной…
           И я останусь для кого-то
           Дыханьем ветра над сосной.
 
      В этот миг самолёт попал в нисходящий поток, и она почувствовала, как душа вылетает из тела, сидящего в кресле самолёта. Вспомнилось кладбище на сопке, вот так, наверное, испытывали чувство отрыва от бренного тела, души, улетавшие в звёздное небо. Неужели им было так же одиноко?
      Но, увидев, как остров прощально качнул ей крыльями гряды зелёных сопок, она поняла, что человек никогда не остаётся в одиночестве. Его мысли слышат и небо, и земля, и море… впрочем, чему удивляться, ведь мы и есть это небо, эта земля и это море. Всё они умещаются в душе.
      Она осознала, что сейчас, в эту самую минуту, она умерла для прежней жизни. А остров её прежней жизни уже терялся из вида, и вокруг не было ни земли, ни людей, живущих на ней.
      Значит, начинается новая жизнь?