Река Жизни том 2

               Глава 1
               Здравствуй, Москва

     – Уважаемые пассажиры, наш самолёт готов к посадке в аэропорту «Внуково». Прошу пристегнуть привязные ремни.
     Стюардесса проходит по салону самолёта, проверяя все ли пристегнуты.
     Вот она и на Большой земле. Начинается новая большая жизнь, ведь ей ещё двадцать пять лет и всё ещё у неё впереди.
     Забрав свой чемодан, с привязанным к нему зонтиком, с ленты транспортёра, она выходит в просторный зал прилёта. Идущие рядом торопятся к выходу, кого-то встречают, кому-то дарят цветы, целуют, обнимают. А ей нужно найти такси, чтобы отправиться по адресу, записанному Володиной мамой на листочке.
     Она уже почти дошла до выхода, когда кто-то тронул её за плечо. Она вздрогнула от неожиданности и оглянулась. Перед ней стоял, улыбаясь, Сургучёв. Он был явно доволен произведённым на неё эффектом неожиданности.
     – Мама сообщила мне, что тебя надо встретить во «Внуково», – пояснил он, – давай свой чемодан.
     И он ловко подхватил её вещи. Оба были смущены и обрадованы встречей.
     – А куда ты собралась ехать? Я что-то ничего толком не понял, – полюбопытствовал он.
     – В Молдавию.
     – В Молдавию? Что ты там забыла?
     – Там солнце… фрукты, – но больше, как назло, ничего не приходило ей в голову.
     – Нам выходить, – сказал Володя, беря её за руку.
     Они вошли в общежитие. За столом в коридоре сидела дежурная. Она вопросительно подняла глаза на Сургучёва. Генриетта испугалась, ведь общежитие было мужское.
     – Это моя жена, – сказал Володя дежурной.
     «Моя жена». Эти слова будто током обожгли сердце…
     «Видно, так нужно», – рассудила Генриетта.
     Но, оказывается, как приятно услышать такие слова от него. Хотя, о чём это она? И ей вспомнился их последний разговор на холодной лестничной клетке. Тогда они разошлись обиженными друг на друга. А на аэродроме? Ведь он приехал за ней, чтобы попрощаться и поцеловал при матери…
     Пока она размышляла, они поднялись на второй этаж и, пройдя мимо общей кухни, подошли к его комнате. Он открыл дверь и пропустил её вперёд. Она увидела небольшую комнату, где стояли четыре кровати с прикроватными тумбочками и общий стол, заваленный книгами. Ребята готовились к экзаменам. В комнате был относительный порядок, если не считать валявшихся повсюду книг, конспектов и чертежей, вперемешку с разбросанной одеждой. Одна кровать стояла нетронутая, аккуратно застеленная одеялом. На неё Володя положил её чемодан. Ребята бросились освобождать стол.
     – Ты их можешь не стесняться, они согласились, чтобы ты пожила у нас. Оба молодых человека подошли к ней, улыбаясь.
     – Знакомьтесь, моя жена Генриетта, а это Юмжав – он приехал из Монголии.
     «Он опять сказал «моя жена», что это значит?»
     Она пожала протянутую руку юноше с монгольским лицом. Он был очень похож на корейца: такие же скулы, такие же жёсткие чёрные волосы и оливковый цвет лица.   
     «Однако, он очень симпатичный», – подумала она.
     – А это Боря из Вологды. Мы живём здесь втроём с первого курса. Так что, почти братья.
     Боря застенчиво покраснел, пожимая ей руку. Русоволосый и сероглазый, с мягким и добродушным широким лицом, он был похож на большого ребёнка.
     – Мне ещё нужно сегодня найти свою двоюродную сестру Люду, она живёт где-то недалеко от Ленинского проспекта, – неуверенно проговорила она.
     – Никуда ты сегодня не поедешь, отдыхай с дороги, –
уверенно сказал Володя, – это тебе не Южно-Сахалинск.
     Они дружно распотрошили сетку с гостинцами от Софьи Михайловны. При виде такого богатства, ребята повеселели, засуетились, поставили на стол припрятанную бутылку вермута и устроили настоящий пир. Выпив немного вина, для настроения, они осмелели и стали расспрашивать гостью. Она же, ощутив себя среди друзей, рассказала им о намеренье уехать навсегда в Молдавию.
     – Мне хочется забраться как можно дальше, чтобы меня никто не смог найти.
     – Тебя там кто-то преследовал? – спросил серьёзно Боря.
     – Да.
     – Ты останешься с нами. Здесь ты будешь в полной безопасности, – уверил её Володя.
     – Но как же? Ведь это мужское общежитие…
     – Не волнуйся, я обо всём договорился.
     Заметив, что у неё уже сонно слипаются глаза, ребята тактично вышли из комнаты, предоставив ей возможность переодеться и устроиться на ночлег.
     Судьба снова меняла её планы по своему усмотрению.
То ли усталость от долгого перелёта, то ли напряжение последнего времени и страх перед Глебом, но она, вдруг, решила полностью довериться судьбе, как ребёнок доверяет свою жизнь любящим родителям. Она знала только одно – перед ней лежит раскрытая книга жизни. А кто писатель?
     «Но ведь лучший писатель романа о жизни – сама жизнь», – подумала она, засыпая на казённой кровати мужского общежития.
     На следующий день она поехала к двоюродной сестре, которая жила на Ломоносовском проспекте, недалеко от Ленинского проспекта, в шикарном «ЦеКовском» доме. Квартира у неё была четырёхкомнатная улучшенной планировки. Людочка встретила её радушно и объявила, что они сегодня едут на дачу, и что она заехала очень удачно перед выходными.
     – Отдохнём там на природе, я тебя познакомлю с хорошими людьми. Жаль, что дочери-школьницы отдыхают сейчас на море в детском санатории, я бы хотела познакомить тебя с ними. Наташка в следующем году кончает школу. Будет поступать в медицинский. А ты уже окончила институт?
     – Я уже отработала год учителем.
     – А где ты остановилась?
     – У школьной подруги в общежитии, – соврала Генриетта, краснея до ушей.
     Через пару часов за ними заехала легковушка, и шофёр отнёс собранные Людмилой вещи в машину. Дорога заняла больше часа, и Людмила пообещала, что осталось ещё немного и они смогут отдохнуть.
     Пока они ехали, Генриетта любовалась на роскошные подмосковные леса. Людмила подробно расспрашивала о Сахалине, о Елене Андреевне. У Генриетты уже разболелась голова от разговоров, и она с нетерпением поглядывала на маленькие деревянные домики, встречающиеся по пути. Который же их дача? Но машина всё ехала и ехала. Потом они свернули в сторону и остановились у массивных ворот. К машине подошёл человек в форме, и шофёр протянул ему свой пропуск. Они въехали на ухоженную территорию, где среди высоких сосен и елей стояло большое здание.
     Шофёр помог отнести им вещи до дверей, попрощался и уехал. Они вошли в небольшую прихожую, и Людмила повела её знакомить с расположением комнат.
     Генриетту поразила красивая полированная мебель, которой были обставлены комнаты.
     «Вот так дача!» – подумала она, переходя из одной комнаты в другую.
     – Это гостиная, это наша спальня, – знакомила её тем временем хозяйка, – это кабинет Фёдора Михайловича, а это комната девочек. Устраивайся здесь, выбирай себе любую кровать. Рядом с нашей спальней душевая. В шкафу лежат чистые пижамы, выберешь себе потом. А пока давай погуляем в парке. Мне врачи рекомендовали больше гулять. Кстати, у нас здесь и врач есть.
     Видя, что Генриетта в шоке от увиденного, Людмила засмеялась.
     – Не такую дачу ты, наверное, ожидала увидеть? Здесь всё казённое, государственное. Постельное бельё горничная меняет каждый день.
     Приведя себя в порядок, они спустились на первый этаж и вошли в большой уютный зал ресторана с хрустальными люстрами и красными бархатными портьерами. Пол был застлан, модными в то время, широкими дорожками, заглушающими звук шагов. Генриетта села за столик.
     – Нет, дорогая, это не наш стол, – улыбнулась Люда и повела её к другому.
     – Здесь у каждой семьи свой стол.
     У Генриетты дрожали от волнения руки, когда официант разложил приборы, назначение которых она не знала. Несколько ложек, несколько вилок…
     К ужину приехал Фёдор Михайлович. Она ожидала увидеть важного чиновника. Шутка ли сказать, работник ЦК, но, к её удивлению, вошёл худощавый простоватого вида мужчина средних лет. Он приветливо поздоровался с ней, поцеловал жену в щёчку, и они приступили к ужину.      
     Официант молча подавал блюда. Она заметила, что несмотря на то, что зал был почти полон, в нём было очень тихо. Негромко звучала спокойная музыка и не мешала им разговаривать. Фёдор Михайлович, как она потом заметила, вообще говорил тихо и ей стало стыдно за свой звонкий голос. Она быстро исправила свою ошибку. Старалась и держаться, и говорить, как здесь было принято, чтобы не выделяться.
     В конце ужина подошёл официант с листком. Фёдор Михайлович заполнил какие-то строчки и протянул бумагу жене. Та проделала то же самое и передала лист Генриетте.
     – Выбери себе на завтра, что хочешь.
     Генриетта ставила галочки почти наобум, она стеснялась и Людмилу, и Фёдора Михайловича. Они понимали её состояние и, чтобы избежать ненужной неловкости, вели непринуждённый разговор.
     Прогуливаясь по вечерней аллее парка, они встретили чету солидных пожилых людей.
     «Дама, величественная словно императрица Екатерина», – подумала Генриетта.
     Подойдя ближе, Людмила представила её:
     – Познакомьтесь, моя двоюродная сестра Генриетта.
     Дама и её муж назвали свои имена, но она тут же их забыла.
     – Вот какая у нас невеста, – подмигнула Людмила.      
     Женщина ответила ей понимающим взглядом.
     – Надеюсь, мы ещё увидимся, Игорёк обещал заглянуть к нам на днях, – и дама многозначительно посмотрела на Людмилу.
     Генриетта понимала, что у них какие-то свои интересы и ей стало скучно. Наконец дамы расстались довольные друг другом.
     Людмила весь вечер расхваливала эту семью, и Генриетта еле дождалась конца затянувшегося разговора. Перед тем, как разойтись по спальням, она сказала, что ей нужно уехать в Москву утренней электричкой.
     – Жаль, мы будем скучать, да и Элеонора Ивановна огорчится, ты ей понравилась.
     «При чём здесь Элеонора Ивановна?» – подумала Генриетта.
     В то время она была ещё наивна и не догадывалась, что её решили сосватать с Игорем, что она понравилась его матери. Она не знала, что в этой среде тщательно выбирают себе будущих родственников. Будущие свекрови предпочитают сами выбирать себе невесток, опасаясь брать со стороны.
     И вот, она едет в электричке свободная и счастливая, только сейчас осознав, как ей было душно и некомфортно в непривычной обстановке советской элиты. И когда она вошла в тесную общежитскую комнату, и увидела ребят, обрадовалась им, словно родным людям. Она смотрела на их молодые бесхитростные лица и у неё защемило в горле. Они тоже обрадовались ей, бросили свои книжки и предложили прокатиться на речном трамвае.
     Вначале они зашли в пельменную. В ней были высокие столики без стульев. Ели стоя и смеялись, и плакали, накладывая побольше горчицы. Как же всё было вкусно, и никакой официант не стоял над душой. Потом они с ветерком прокатились на речном трамвае. В общежитие вернулись возбуждённые и громкие.
     – Ребята, спасибо вам за чудесный день! Я его никогда не забуду.
     Но больше внимания ей уделить они не могли – ребята напряжённо готовились к экзаменам.
     Чтобы им не мешать, она целыми днями гуляла по Москве, возвращаясь с чем-нибудь вкусненьким. Ведь она была богата, у неё ещё оставались деньги от отпускных. Ей нравилась Москва и москвичи. Они чем-то непонятным отличались и от сахалинцев, и от кубанцев. В них было что-то этакое… столичное. И тем не менее, она смотрела на москвичек, погружённых в себя, торопливым шагом сосредоточенно спешащих куда-то, и удивлялась: как можно жить в таком прекрасном городе и не радоваться, не летать?
     Одета она по последней моде: платье подчёркивает талию, юбочка красиво колышется на нижней, надетой под неё, высокий каблучок и красивые волосы. Она, словно чувствовала крылья за спиной, глаза сияли, она грациозно спархивала со ступенек эскалатора. А какое наслаждение идти по переходам, слушать музыку звуков метро! Вдруг, молодой человек поравнялся с ней и, обежав, преградил дорогу.
     – Девушка, не уделите мне минутку? Не сердитесь на меня и не считайте нахалом. Я вижу, Вы торопитесь, я тоже. Но разрешите пригласить Вас на свидание в семь часов у памятника Пушкину.
     Молодой человек вызывал симпатию, но она твёрдо ответила:
     – Извините, но на вечер у меня уже назначено свидание.
     – Вот так всегда, – воскликнул огорчённо молодой человек, – если тебе понравится девушка, она обязательно уже занята, извините меня.
     Толпа подхватила и увлекла их в разные стороны. Генриетта ничего не могла с собой поделать – она улыбалась, и улыбка не сходила у неё с губ.


               Глава 2
               Искушение

     Каждый день Генриетта куда-нибудь уходила. В Москве столько всего интересного, что и целого лета не хватит, чтобы всё обойти. Вот и сегодня, она с утра, не позавтракав, отправилась на Выставку Достижений Народного Хозяйства. По дороге она зашла в знакомое кафе, где можно было полакомиться восхитительным московским пломбиром с орехами и вареньем, но сейчас она выпила чашечку кофе со слоёной булкой.
     Москва сладко благоухала цветущей липой. Мягкий западный ветерок разносил её аромат, смешивая его с запахом кофе и ванили.
     Перед ней шёл мужчина с огромной собакой. Навстречу им шла пожилая женщина с маленькой, на спичечных ножках, собачонкой. Увидев красавца, та бросилась на него с визгливым лаем, и женщина еле удерживала её. Большая собака опешила от такой наглости и очень удивилась. Она вопросительно посмотрела на хозяина, дескать – ты это видел? И пошла дальше, с достоинством игнорируя попытки разорвать её в клочья. Видящим эту сцену прохожим было смешно, невольно вспоминалась басня Крылова «Слон и Моська».
     Она шла по залитой солнцем улице и, как бы, видела себя со стороны. Вот идёт, улыбаясь, танцующей балетной походкой девушка. Она молода и счастлива, а главное она абсолютно свободна, и вся её жизнь теперь зависит только от неё самой.
     Так, так… Но это уже и не свобода, а ответственность перед собой, перед Богом. Но она ведь ничего не боится и в состоянии решать любые проблемы. Она вырвалась из лап Глеба.
     В таком философском настроении она пришла на выставку. Проходя по широкой аллее, она заметила оригинальный павильон, который был увенчан высоким шпилем и остановилась напротив, чтобы получше рассмотреть его архитектуру. Рядом стояла удобная скамья, а так как она никуда не спешила, то решила присесть на неё, чтобы полюбоваться павильоном.   
     Откуда-то, из репродуктора донеслась музыка. Первые же аккорды пронзили воздух нечеловеческой энергией. Это был её любимый Первый Концерт для фортепьяно с оркестром Чайковского. И в то же мгновение окружающий мир изменился до неузнаваемости. Погружённый в бездонную пучину звуков, он привёл в движение все земные стихии. Проснулся ветер, понеслись по небу бесконечные клубящиеся облака, цепляясь за шпиль павильона. Мир обрёл голос, диапазон его был неограничен: от грозного рёва штормового океана до трепетного перезвона серебряного ручейка. А вот, с неба сорвались первые капли весеннего дождя и всё чаще, чаще застучали по лесной тропинке, словно по ней пробежала испуганная лесная фея на пуантах…
     Она смотрела на небо и видела, как шпиль павильона бесстрашно плывёт по нему, словно мачта сказочного небесного парусника с оборванными парусами облаков. Этот тонкий шпиль противостоял несущимся навстречу ему тучам. Он, то нырял в них, то вырывался на волю и снова мчался по синему бескрайнему океану. Это, словно была живая иллюстрация к произведению композитора. В ней было столько могучей мистической и таинственной мощи, что Генриетта ощутила внезапный озноб, пробежавший по всему телу. Слеза предательски потекла по щеке, и она прижала к глазам платочек. Несколько минут она была не в силах оторвать платок от лица.
     Вдруг, ей показалось, что кто-то сел рядом с ней на скамейку и она поспешно убрала платок. Рядом с ней сидел молодой человек.
     «Откуда он взялся? – подумала она, – вокруг столько свободных скамеек».
     Они сидели молча и дослушали музыку до последних аккордов.
     – А я Вас давно заметил, – с улыбкой сказал молодой человек, – я смотрел, как Вы слушали.
     – Я очень люблю этот концерт, – ответила она смущённо.
     – Я тоже.
     Наступила неловкая пауза.
     – Я хотела посмотреть на фонтан «Каменный цветок», – нарушила она молчание, – а тут эта музыка.
     – Значит Вы не москвичка?
     – Нет, я приехала с Сахалина к школьному товарищу.
     – Извините, мы не познакомились, меня зовут Андрей. Я живу здесь неподалёку, а сегодня такая погода, вот я и решил прогуляться. У меня брат учится в Гнесинке. Я люблю, когда он играет этот концерт, но сейчас они с мамой на даче, а я вот, до отпуска, пока остаюсь в городе.
     – Генриетта, – представилась она.
     – Генриетта, Вам не кажется, что наша встреча необычная, как и Ваше необычное имя.
     Они разговорились. Оказалось, что у них много общих интересов и увлечений. Оба любили классическую литературу и поэзию, оба любили театр и оперу. Они обрадовались и удивились, узнавая, что оба любят пьесы драматурга Александра Островского. Было странно, что и тот, и другой интересуется одним и тем же. Так легко и интересно общаться с человеком, ей уже давно не было. Было такое ощущение, что они знакомы давным-давно. За разговорами не заметили, как быстро пролетело время, очнулись лишь тогда, когда по радио объявили полдень. Она собралась уходить.
     – Генриетта, я не хочу потерять Вас. Мне кажется, что это сама судьба свела нас вместе. Прошу Вас, давайте сегодня встретимся вечером, сходим куда-нибудь. Иначе я не усну. Я приеду к Вам вечером на Авиамоторную. Боюсь, что завтра Вы меня забудете и исчезните.
     – Нет, Андрей, я не могу этого Вам обещать, ведь у нас с Володей, моим женихом, серьёзные отношения.
     – Я говорю Вам, что у меня самые серьёзные намеренья. Вы можете поверить в любовь с первого взгляда? Мы поедем к нам на дачу, и я познакомлю Вас со своей мамой и братом.
     Они условились встретиться в семь часов вечера.
     – Я буду очень Вас ждать. Надеюсь, что до вечера Вы сделаете правильный выбор. Я – Ваша судьба.
    От её утреннего настроения ничего не осталось.
     «Любовь с первого взгляда существует, – думала она, – а как же её любовь к Сургучёву? Да и Андрея она ещё мало знает, но если сегодня пойдёт на свидание с ним, то назад дороги уже не будет».
     Сейчас в её душе было то же смятение, что и в небе, когда она слушала музыку Чайковского.
     Что ей хотели сказать?
     Но искушение броситься с головой в новое чувство было огромно, тем более что Сургучёв ничего конкретно, для продолжения их отношений, не предпринимал. По сути, у них не было разговора о чувствах, он ведь даже не объяснился ей в любви. Она это воспринимала, как пробел воспитания и средой, в которой он вырос, где считается почти неприличным произносить слово любовь. Тем не менее, она не могла понять его отношения к себе, а умеет ли он вообще любить? Рассуждая о женщинах, в разговоре с товарищами, он был настолько циничным, что все это воспринималось собеседниками как злые шутки. Он вообще был весёлым шутником и трудно было понять, где он шутит, а где говорит серьёзно. Она не могла понять его как человека. Он не открывался ни для кого. А было ли ему что открывать? Но она, устыдившись, тут же отбрасывала свои сомнения – он ведь такой порядочный, такой умный… Просто прячет за цинизмом свою стеснительность. Но, однажды, устав от неопределённости, она прямо спросила любит ли он её.
     – А разве и так непонятно? Главное не слова, а поступки.
     Иногда ей казалось, что и Юмжав, и Борис, его соседи по комнате, видя их отношения, сочувствуют ей, проявляя больше тепла и внимания, чем жених. Так скупо, как он, её ещё никто не любил. Она же любила его и ничего не могла с этим поделать. Словно злой рок вёл её и сопротивление было бесполезно.
     Что же мешает ей сделать сейчас правильный выбор? Судьба даёт ей последний шанс. Совершенно очевидно, что с Андреем у них больше общего, ведь он из той же культурной среды что и она, так в чём же дело?
     Но Сургучёв её школьная первая любовь и она не отпускала её, вопреки рассудку, а посоветоваться ей было не с кем. Не с ребятами же? Хотя, внутренний голос подсказывал, что они сказали бы: «С Володей тебе придётся несладко и, пока не поздно, лучше уйти. И она, понимая это, не находила себе места.
     Ей мучительно хотелось встретиться с Андреем, но что-то, что сильнее её, зацепило за сердце и держало… не пускало.
     «С ним ты не будешь счастлива», – вспомнились ей слова Вани Берёзкина. Может эта встреча и была для неё судьбоносной, подарком судьбы?
     Но в силах ли человек пойти против своей судьбы? И не искушение ли, не проверка ли её подлинного чувства эта встреча?
     А стрелки уже приближались к семи. Она знала, она видела сердцем, что Андрей ждёт её. Прошло ещё мучительных полчаса, можно ещё спастись…
     С детства у неё бывали такие минуты, когда она, как бы со стороны, видела картину происходящего. Вот и сейчас, мысленным взором она увидела его, стоящего одиноко, и уже не верящего в то, что она придёт. А в студенческой комнатке, делая вид что читает книгу, сидит девушка, опрокинутая внутрь себя, вывернутая наизнанку, в полном бессилии сделать решающий шаг. Чем ей помочь, она не знает, потому что эта девушка она сама и есть.
     Решалась её судьба. И вновь судьба сказала: «Не судьба».
     Она… не пошла.


               Глава 3
               На ладони у Вселенной

     Студенческий летний лагерь на берегу красавицы Оки.
     Каким образом Сургучёву удалось всё устроить она не знала, ведь у них ещё не был юридически оформлен брак. Ему намекнули, что одинокого могут оставить в Москве, ведь он, скорей всего, получит красный диплом. Поэтому им не стоит торопиться с оформлением брака.
     Их не пытались разлучать, и она поехала в летний студенческий лагерь с его курсом. Ребята считали её своей, и она жила общими интересами студенческого коллектива, помогая оформлять на ватмане стенгазету, добавляя в неё свои стихи и рисунки.
     Лагерь расположился на живописном высоком правом берегу Оки в сорока трёх километрах от Рязани. Здесь, в деревне Константиново, третьего октября тысяча восемьсот девяносто пятого года родился её любимый поэт Сергей Есенин.
     Первым делом студенты посетили дом, где он родился и которому посвятил столько душевных строк. Весь день они были под впечатлением от этой экскурсии. Вот и сейчас, они сидели с Володей на высоком берегу реки и перед их глазами расстилался пейзаж, на который, когда-то, так же смотрел Есенин. Сургучёв не читал его стихов, он вообще не интересовался поэзией.
     Солнце уже пряталось за кронами леса на другом берегу реки. Они молчали, каждый думал о своём. Она думала о том, как сильно любит этого человека, несмотря на то, что они разные люди. Но говорят же: «Любят не за что-то, а вопреки». А сердце говорило ей, что её самоотверженная любовь научит и его сердце любить.
     «Он любит меня по-своему, как умеет», – думала она.
     Вот и сама природа учит их находить гармонию внешнего и внутреннего мира, развернув перед ними картину русской пасторали. Бескрайние дали, заливные изумрудные луга, тихое зелено-лампадное свечение белых берёз проникали в душу, делали их мудрее и терпеливей. Всё будет хорошо.
     Вспомнились есенинские строки, которые им прочла экскурсовод:

          Я снова здесь, в семье родной,
          Мой край, задумчивый и нежный!
          Кудрявый сумрак за горой
          Рукою машет белоснежной.

          Седины пасмурного дня
          Плывут всклокоченные мимо,
          И грусть вечерняя меня
          Волнует непреодолимо.

     «Всё, что было с тобой, остаётся навечно, – думала она, – когда-нибудь мы вспомним это время и этот вечер».
     Становилось прохладно, потянуло сырым ветерком и от реки, оторвавшись, словно лебедь, поплыл туман. На траве выступили слёзы росы.
     – Ты не замёрзла? – спросил Володя, обнимая её за плечи словно пытаясь согреть своим теплом.
     – Нет, мне хорошо, – ответила она, стараясь скрыть лёгкую дрожь, – давай дождёмся луны.
     И они продолжали сидеть, тесно обнявшись, согревая друг друга.
     «А и правда, к чему слова, – вспомнила она, что сказал ей Володя, – нам хорошо вдвоём, ведь и так всё понятно».
     Постепенно на небе стали проступать первые звёзды, ещё бледные, словно только разгорались, набирая силу. Скоро уже весь небосвод засиял, заискрился, и молодой месяц, словно вынырнул из облаков, как золотая опрокинутая лодка.
     Вселенная смотрела на двух влюблённых, сидящих у неё на ладони, и тоже внимательно их разглядывала. Вот они смотрят на звёзды, обсуждая что-то, любуются красотой ночного неба и не догадываются, что их уже трое.
     Потом она напишет о том, что волновало и тревожило тогда её сердце:

          Расскажи, не напрасно ли молим,
          Ищем Бога в бескрайности бездн,
          Что земную судьбу уготовил
          И, за ней наблюдая, исчез?

          Пока живы – вопросы, вопросы…
          Беспокойное свойство ума.
          А луга заросли, ждут покоса,
          И в душе тишины – тишина.

     Вокруг стояла такая тишина, что небо слышало стук двух больших и одного крошечного сердца. А река, тем временем, текла своей дорогой, полная звёзд, неся в себе их свет.
     – Ока уже унесла наш сегодняшний день, а скоро унесёт и этот вечер, – тихо проговорила Генриетта, глядя на серебряную рябь реки.
     Грустно было сознавать, что всё в жизни уйдёт безвозвратно…
     Но всему своё время. Они поднялись и пошли, мокрым от росы лугом, напрямик, без тропинки, в лагерь.
     Отзвенело, отшумело беззаботное лето. Они вернулись в Москву. Весёлыми дождями она встречала август.
     В конце месяца Генриетте уже нужно отправиться на работу в школу. Оказалось, что не так-то легко найти свободное место учителя. Стали искать поближе к Москве. Удалось найти свободное место учителя географии в деревне Русятино Тульской области, более 100 километров от Москвы, которая находилась в семи километрах от станции Тарусская. Взяв с собой необходимые вещи и запас продуктов на неделю, они отправились к её новому месту жизни и работы.
     Никто в мире, кроме них, ещё не знал, что она беременна и скоро пойдёт в декретный отпуск.
     На Курском вокзале они сели в электричку. За окнами мелькали подмосковные леса, дачные домики, незнакомые речки. А вот и станция Тарусская. Они вышли на платформу, не зная куда дальше держать путь. На платформе дворник скрёб по дощатому настилу облезлой метлой. На их вопрос, как добраться до деревни Русятино, словоохотливый старик рассказал во всех подробностях предстоящий им путь.
     – Вы, уж, постарайтесь добраться до темноты, а то и заблудиться можно. Да и волк, говорят, шалит.
     – А сколько километров туда идти?
     – Кило'метров семь, приблизительно.
     Взяв сумки, шли они через поля и небольшие лесочки, с зарослями орешника, по холмистой местности. Дороги, как таковой, не было, а была протоптанная тропа. Солнце уже низко катилось над макушками деревьев и от этого они стали часто сбиваться с полузаросшей тропинки. Им казалось, что они идут уже целую вечность. Но вот и кладбище, о котором говорил старик. Считай, что пришли. Тропинка шла между старыми заброшенными могилами. Вороны, возвращаясь с кормёжки на ночлег, увидев путников, недовольно каркали, поглядывая на них с любопытством. На краю кладбища было маленькое озерцо, а на его берегу стоял тёмный заколоченный дом.
     – Старик сказал, что это поповский дом, – вспомнила Генриетта, – а за ним и наша деревня.
     Уже темнело, когда они добрались до места. На дороге им встретился, возвращавшийся с работы, мужчина. Они обрадовались и спросили, как им найти школу.
     – А чего её искать? Вон тот дом. Только школа летом запертая, так вы сходите к директору домой, – и он махнул рукой в сторону небольшого домика с огородом, метрах в двухстах от школы.
     Мужик пошёл своей дорогой и скоро скрылся из вида.
     Вокруг стояла первозданная тишина, и им стало как-то не по себе. Они подошли к дому, окошки его светились тусклым светом. Володя постучал в запертую калитку, охранявшую невысокий старый прогнивший заборчик – ткни пальцем и завалится. К калитке подбежала кудлатая дворняжка и радостно завиляла хвостом. На крылечко вышел пожилой коренастый мужичок и, поздоровавшись, повёл в дом. Хозяева пили вечерний чай. На столе стоял старинный самовар, а в вазочке из густого сиропа аппетитно выглядывали круглые вишенки. Хозяйка с любопытством и удивлением взглянула на них, застыв с ложкой варенья, капавшего на клеёнку.
     – Моя жена Анна Петровна, тоже учительница.
     Анна Петровна с достоинством наклонила седую голову.
     – А Вы учительница географии? – спросил мужчина и, получив утвердительный ответ, представился:
     – Иван Иваныч, директор, – и протянул заскорузлую, тёмную от загара, руку.
     – Вы же с дороги… Мойте руки и садитесь к столу.
     – Аннушка, сделай ребятам яишенку. А потом и чайку попьём. Вот Анна Петровна пирог состряпала с яблочками. Да вы не стесняйтесь, мы живём здесь просто. Анна Петровна учит детей математике, а я физику преподаю. Учителей-то не хватает.
     Анна Петровна, словно спохватившись, подняла своё грузное тело и засуетилась.
     – Проходите милые, проходите, гостями будете. Мы всегда рады гостям. Живём здесь, как на необитаемом острове, поговорить не с кем, – затараторила она, утирая чистым фартуком вспотевшее от чая лицо.
     «Какие они милые люди», – обрадовалась Генриетта, вспоминая своё учительство в Синегорске.
     После ужина, немного посидев, они сказали, что хотели бы пойти в дом, где она будет жить.
     – Что вы! – запротестовала хозяйка. Там ещё грязно, переночуете у нас, а завтра утром мы вас туда отведём.
     – Я завтра Генриетту устрою и вернусь в Москву. Буду приезжать каждый выходной, – сказал Владимир.
     – Это правильно… у нас магазина нет, даже хлеб сами печём, – заметил Иван Иванович.
     – Тут ведь, кроме нас, никто не живёт, все расходятся по своим деревням, – добавила Анна Петровна, – а здесь только школа, почта, сельсовет и наш дом – что-то вроде административного центра.
     – А я где буду жить? – поинтересовалась Генриетта.
     – Можете жить у нас, а так, есть дом, где Вы будете жить с новой учительницей истории. Вдвоём Вам будет веселей и не так страшно. Завтра мы вас туда проводим.
     Они ещё долго разговаривали, расспрашивая о деревенской жизни. Узнали, что на пять деревень это единственная школа, и когда после уроков дети расходятся по домам, а сельсовет и почта закрываются, они остаются одни. Летом ещё ничего, а вот осенью и зимой тоска ужасная.
     Наконец, когда все уже устали и стала одолевать зевота, хозяева уложили гостей на заведённые на такой случай раскладушки. В доме стало тихо, только ходики продолжали стучать над головой. Вскоре послышался мощный храп Ивана Ивановича.
     – На новом месте, приснись жених невесте, – пожелала Анна Петровна, уже засыпая.
     Теперь они храпели вместе с мужем, дуэтом.
     А гости ещё долго не могли уснуть и всё ворочались. Но потом усталость взяла своё, и они не заметили, как тоже уснули.
     Рано утром их разбудил хриплый петушиный крик. Видно, петушок был старый. И, хотя было ещё очень рано, уснуть больше они уже не смогли, а хозяйка уже суетилась на маленькой кухоньке, готовя завтрак для дорогих гостей.


               Глава 4
               Поповский дом

     Проснувшись, Генриетта вспомнила, что ночевали они в гостеприимном доме директора школы. Вчера они с Володей впервые познакомились с хозяином дома Иваном Ивановичем и его женой Анной Петровной.
     С первыми лучами солнца дом словно ожил. К ней на раскладушку прыгнул полосатый кот и бесцеремонно растянулся, свесив пушистый хвост. Он только что позавтракал и теперь неспеша и основательно наводил марафет.
     Во дворе заквохтали куры. Время от времени, петух подзывал их, найдя червячка или зёрнышко. Генриетта и Володя встали и, быстро одевшись, сложили постельные принадлежности и раскладушки. Они подошли к окну и смотрели на куриную идиллию, их умиляла заботливость и самоотречение петуха. Он не притрагивался к лакомству – всё для них, для своих пеструшек. И было заметно, что куры отвечают на его заботу любовью и послушанием.
     «Петух, а какой рыцарь, какая ответственность перед семьёй», – думала Генриетта.
     Иван Иваныч, в старенькой застиранной рубашке, румяный и весёлый, носил вёдрами воду из колодца, наливая её в большую кадушку. Рыжик суетился и путался у него под ногами, хозяин посмеивался и прогонял его:
     – Иди ты со своей помощью, Рыжий, вот упаду тогда получишь у меня.
     В приёмнике звучали песни Клавдии Шульженко, и Анна Ивановна, подпевая ей, ставила тесто.
     – Пойдём убираться в ваш дом, там и перекусим. Отметим, так сказать, ваше новоселье.
     – Я дам вам чайник и что-нибудь из кухонной посуды для хозяйства, на первое время.
     Генриетта отказывалась, ей было неудобно, но Анна Петровна была непоколебима.
     – Там, небось, ни чашки, ни ложки. На всякий случай возьмём с собой, – и она полезла в кухонный шкаф, отбирая необходимые в хозяйстве вещи, – а что ещё понадобится, не стесняйтесь, у меня всего достаточно. Мы ничего не выбрасываем, всё пригодится.
     Позавтракав яичницей и чаем с пирогом, молодая пара, в приподнятом настроении, отправилась к новому месту жительства под предводительством Ивана Иваныча. Шествие замыкала Анна Петровна, жалуясь, что ноги стали побаливать.
     Молодых разбирало любопытство – что за домик им предложат?
     – Ну вот мы и пришли, – сказал Иван Иваныч.
     Последовала немая сцена. Молодые онемели от неожиданности. Это был тот самый поповский дом, стоящий на краю деревни возле кладбища. Тропинка к нему заросла высокой матёрой крапивой и чертополохом. Было видно, что никто здесь давно не живёт.   
     Пробравшись сквозь заросли травы, они подошли к неопрятной ободранной двери и увидели большой амбарный замок. У Ивана Иваныча был ключ и он, не без усилия, отпер скрипучую тяжёлую дверь. Пахнуло сыростью и затхлым спёртым воздухом. Они вошли в какой-то закуток, из которого друг напротив друга было две двери, которые вели в разные половины дома. Директор достал второй ключ и отпер правую дверь. Они вошли в маленькую комнату с низким потолком. В комнате было: две солдатские койки, стол у окна с видом на озерцо и кладбище. Слева, возле входной двери, глядела двумя конфорками закопчённая печка. Хорошо ещё, что на кроватях лежали старые матрасы. Комната была, что называется, «голой». Больше всего Генриетту пугал вид из низкого окошка на кладбище. Маленькое озерцо, с блюдце величиной, отделяло от него поповский дом.
     – Зимой будете топить печку дровами, мы вам привезём, будет тепло, – смущённо заметил директор.
     Некоторое время все стояли молча.
     «Что ж тут поделаешь, – подумала Генриетта, – всё же это не общежитие с бывшими уголовницами на Сахалине в Синегорске».
     А вслух сказала:
     – Ничего, наведём порядок.
     Володя молча смотрел на неё, не зная, что и сказать. Зато Иван Иваныч обрадованно закивал головой.
     – Будет скучно придёте к нам. Мы будем только рады, телевизор посмотрите. Днём в школе, а сюда только на ночёвку.
     Все дружно принялись за работу. Мужчины пошли в сарайчик, нашли там топор, старую косу и ещё много нужного для хозяйства. Наточив косу, Иван Иваныч выкосил и сгрёб с дорожки крапиву и бурьян. Володя собирал разбросанные по всему двору поленья и складывал их в сарай. А Генриетта с Анной Петровной отыскали колодец. Пришлось директору и к нему выкашивать тропу, иначе с ведром не пройдёшь.
     Набрав воды, Генриетта вымыла затоптанный пол, а окном и дверью занялась Анна Петровна. В комнатке сразу стало светлее.
     – Я дам вам извёстки, можно и печку побелить, – заметила Анна Петровна.
     – А я украшу её рисунком, как в русских сказках, – обрадовалась Генриетта.
     За делами и хлопотами все устали и проголодались.
     – Пора бы и перекусить, – предложила Анна Петровна.
     Она захлопотала, доставая из корзинки съестные припасы. В центре стола она поставила бутылку водки, сало, малосольные огурчики, солёные грибочки, варёные яйца, жареного цыплёнка, банку варенья и пирожки.
     – Да ведь это целый пир! – обрадовалась Генриетта.
     – Мы ж должны обмыть стены.
     Генриетта набрала возле сарая щепок и поленьев, они растопили печку, благо старых газет в доме было много, и дрова разгорелись. Поставили чайник. В комнате запахло жильём и стало бы почти уютно, если б не голые кровати.
     – Ну, хозяйка, зови мужиков.
     Генриетта вышла во двор, вернее двора, как такового, не было, а было заросшее бурьяном пространство вокруг дома. Мужчины чем-то занимались в сарае.
     – Просим к столу! – громко позвала их Генриетта.
     Тут же показались мужчины, вынырнув из чёрного зева сарая, не имевшего окон, а лампочка там перегорела. Они не заставили просить себя дважды и быстрым шагом направились к двери дома. Увидев на столе бутылочку, на их лицах засияла улыбка и настроение моментально поднялось. К концу обеда все были уже весёлые и довольные. Генриетта только пригубила, ей и так было хорошо, тем более водку она вообще не пила.
     – Городские водку не уважают, – заметил Иван Иваныч.
     Они смеялись и шутили. А дом, словно радовался вместе с ними, отогревая, давно не помнящие печного тепла, косточки. Уже и не верилось, что до вчерашнего вечера они ещё не знали друг друга. Спохватились, когда солнце уже зашло за угол дома и, собрав остатки еды (в хозяйстве всё пригодится), Иван Иваныч запер дом и передал ключи хозяйке.
     Впервые в жизни у Генриетты был «свой» дом. Она положила ключ в карман и была абсолютно счастлива.
     Все решили немного пройтись и проводить Володю. На холме, откуда хорошо просматривалась тропа, ведущая на станцию, Иван Иваныч остановился.
     – Ну, Володя, дальше ты и сам доберёшься. Через неделю ждём тебя.
     Но как только он ушёл, свет в душе Генриетты померк, и она старалась скрыть нахлынувшую грусть. Словно почувствовав её настроение, супруги Завидовы переглянулись и успокоили её:
     – Сегодня Вы переночуйте у нас, – сказал Иван Иваныч, – а завтра возьмём ещё кое-что, чтобы у Вас было всё необходимое.
     Когда они вошли в знакомую калитку, Рыжий радостно бросился к ним. Бедняга целый день оставался один и ужасно соскучился. Генриетту тронуло, что и её он уже считал своей. Пёс заглядывал ей в глаза, «улыбался и целовал» руки, он хотел бы расцеловать в губы, да постеснялся.
     Анна Петровна поспешила накормить кур, пока ещё не зашло солнце. Наконец, покончив с делами, сели за самовар. На душе у всех было спокойно – день прошёл продуктивно, теперь можно и отдохнуть.
     В открытую форточку втекал сладко-пряный запах увядающих трав. Луна смотрела в небольшие деревенские окошки, проливающие медовый свет, текущий в бесконечность. Засыпая, она думала о Володе, человеке с которым связала её судьба.


               Глава 5
               Школьные будни

     Двадцать восьмого августа в дверь постучали. Генриетта пошла открывать, на пороге стояла черноволосая девушка с чемоданом в руке и подушкой, завёрнутой в одеяло.
     – Здравствуйте, я Зинаида Стукалова учитель истории. Буду тоже здесь жить.
     – Слава Богу, – обрадовалась Генриетта, – а то мне одной здесь страшно и тоскливо.
     Новая жиличка спокойно прошла в комнату и огляделась.
     – Я вижу, Вы тут уют уже успели навести, – проговорила она, кладя вещи на свободную койку, – я летом заходила сюда, тут была такая грязища, паутина по всем углам, а сейчас ничего…
     «Ничего, – подумала Генриетта, – и всего-то? Да сейчас это просто дворец по сравнению с тем, что было».
     Она побелила эту закопчённую печку, расписала её акварельными красками в стиле русских сказок, повесила две картины, выкопала в лесу папоротник, и теперь он красовался на окошке, придавая уют полупустой комнате. Правда говорят, что в домашних условиях лесной папоротник не живёт, но пока что, он выглядел очень хорошо. Анна Петровна дала старый половичок, и он придал комнате весёлый вид.
     – Я тут постоянно жить не собираюсь, – сказала Зинаида, заправляя кровать, – может иногда и переночую, а так, у меня в соседней деревне тётка живёт, так я у неё буду жить, а выходные и праздники буду у родителей в Тарусе.
     Генриетта загрустила, значит она опять будет оставаться одна. А то, что на выходные Зинаиды не будет дома, просто замечательно, ведь к ней каждую неделю приезжает Володя и они смогут побыть наедине.
     На следующий день, с утра пораньше, они с Зиной пошли в лес набрать грибов и лесных орехов.
     – Как хорошо вдвоём, а то я всё одна в лес хожу, – вздохнула Генриетта.
     – А я боюсь и одна в лес ни за что не пойду.
     Хорошо, что они взяли большие старые корзины, висевшие на гвоздях в сарае, которые быстро наполнялись.
     В этот лесок, за кладбищем, народ ходить не любил, и поэтому грибов в нём было видимо-невидимо. Да и орехов они собрали немало.
     Проходив часа три, вернулись домой с полными тяжёлыми корзинками. Только нажарили грибов и сели за стол, как в дверь постучали. Генриетта побежала открывать. Дверь они держали постоянно запертой, так как иногда в деревню заходили какие-то чужие мужики, а однажды, поздно вечером, когда Генриетта была одна и уже легла спать, увидела вдруг чьё-то лицо, прижатое к стеклу. Человек пытался разглядеть комнату, но, к счастью, она уже погасила свет. Увидев чужое лицо, она притаилась. Тогда это лицо до смерти напугало Генриетту. Сейчас же, когда светило солнце, и она была не одна, Генриетта смело отворила дверь.
     В комнату зашли Иван Иваныч и Анна Петровна.
     – Обедаете? – спросил Иван Иваныч, – а мы к вам.
     – Присаживайтесь, у нас жареные грибы, вы как раз вовремя! – Генриетта подвинула свой табурет гостю, а сама села на кровать.
     – Мы ненадолго. Я вот вам яичек принесла и пирожков с картошкой, – сказала Анна Петровна, вынимая из сумки ещё горячие пирожки.
     – Девчата, я вот что хотел вам сказать, – Иван Иваныч прокашлялся, – завтра в школе субботник. Все учителя придут, будем школу убирать, готовить к занятиям. Вот я вам расписание уроков принёс.
     В восьмилетней русятинской школе классов было мало. Детей из пяти деревень набиралось немного. Выпив, для приличия, чайку гости засобирались домой.
     – Дел много, – оправдывался Иван Иваныч.
     Но потом, Генриетта узнала от Анны Петровны, что они не жалуют Зинаиду. Когда она в первый раз пришла в Русятино и увидела поповский дом, то устроила им грандиозный скандал. Вот и теперь приехала на всё готовое.
     Выбрав одежду попроще, следующим утром они отправились на субботник. Там, в непринуждённой обстановке, Генриетта познакомилась ещё с двумя учительницами. Одна, худая и бледная Лидия Михайловна, была преподавателем русского языка и литературы. Держалась она несколько высокомерно, но речь её была малокультурной. Вторая учительница, Варвара Ильинична, полная добродушная женщина лет пятидесяти, приветливая и сердечная, ей очень понравилась.
     – А я преподаю всё что потребуется, – смеялась она, – в нашей школе, в случае необходимости, любой учитель может заменить кого угодно. Нехватка кадров научила нас обходиться собственными силами.
     После начала занятий прошла всего неделя, а Генриетте казалось, что она уже давно знает своих учеников, все они стали для неё родными. Она давала им много больше, чем предлагал учебник, и дети откликнулись живым интересом к её предмету. Они завели тетради, где записывали самое важное и интересное, делали зарисовки того, что она рисовала на доске. Но больше всего её трогали каракули вихрастых шалунов, усердно рисующих какой-нибудь разрез вулкана или слои древних отложений на дне моря.
     Однажды она спросила, почему они не стригутся, на что получила ответ:
     – Негде, а куда-то ехать…
     На следующий день она принесла в школу ножницы и предложила желающим свои услуги. В институте, когда они были на «картошке», она делала девчонкам модные стрижки, так что опыт у неё уже был.
     За первым, рискнувшим своей вихрастой шевелюрой, последовали его примеру и другие. Ребята преображались прямо на глазах.
     У Генриетты в папке хранилось много цветных репродукций картин знаменитых художников, которые в те годы печатал популярный журнал «Огонёк». И однажды она подумала:
     «А не сделать ли в школе маленькую Третьяковскую галерею?»
     Вместе с ребятами они разместили иллюстрации по всему школьному коридору.
     Она и не ожидала такого эффекта. На переменах дети из всех классов толпились, рассматривая иллюстрации картин: «Утро стрелецкой казни», «Боярыня Морозова», «Мишки в сосновом лесу» и другие. Скоро ребята уже хвастали знанием фамилий знаменитых художников.
     – Когда вы придёте в третьяковскую галерею, вам будет очень интересно увидеть эти картины в подлиннике.
     Дети стали брать развивающие книги в школьной библиотеке по её рекомендации. А однажды, на уроке она заметила в руке у одного ученика старинную ассигнацию с портретом Екатерины Второй. На перемене она подошла и поинтересовалась, где он нашёл такое сокровище.
     – А у бабушки в сундуке есть разные деньги, – сказал мальчик.
     – Ребята, давайте сделаем школьный музей со старинными бытовыми предметами, – предложила она, – у вас дома на чердаках, наверное, найдутся старые ненужные вещи. Только сначала спросите разрешение у взрослых.
     Ребята загорелись новой идеей. Они с трудом досидели до конца уроков.
     А на следующий день она уже не знала куда складывать всё это богатство. Тут были и бумажные ассигнации, и Петровские монеты, и прялки, и веретёна, и чугунные горшки, и утюги, разогреваемые углями, и ещё многое другое. Увлеклись не только дети, но и их родители. Бабушки и дедушки отпирали старинные сундуки. Директор, ради такого случая, освободил небольшую комнату, где хранился разный школьный хлам.
     На открытие музея пригласили всех желающих. На удивление набралось много людей, некоторые пришли с подарками. Одна бабушка принесла старинный вышитый сарафан, в котором венчалась ещё её бабушка. Не обошлось и без курьёза. Явился и пьяненький дядя Митя, или как его все звали Митрич. Он был кем-то вроде местного юродивого. Покачиваясь, он заявил:
     – Вот и я, принимай антеллигенция! Я тоже учился в этой самой школе.
     – Я думаю, у нас всем места хватит, – сказала Генриетта.
     – Ты всё думаешь, думаешь, – обратился он к ней, – смотри, не заболей!
     И многозначительно поднял вверх указательный палец, дескать я предупреждал.
     Все засмеялись, а он, отпив из бутылки очередную порцию спиртного, обвёл публику мутными глазами и строго проговорил:
     – Погружаемся на сто метров, – и, опустившись на пол, пополз к выходу, бросив напоследок со слезами в голосе, – прощайте, братцы!
     Все уже давно привыкли к его выходкам и, посмеявшись, быстро забыли о нём. А Варвара Ильинична потихоньку рассказала ей:
     – Митрич бывший моряк. Говорят, что он тронулся умом, когда на его глазах погиб закадычный друг. Да и алкоголь помог, – заключила она.
     А на другой день, отведя Генриетту в сторонку, Анна Петровна пригласила её на свой день рождения.
     – Никого не будет, – сказала она, – посидим втроём, старая я уже стала устраивать праздники, силы уже не те. Отметим тихо, по-семейному.
     «Нужно сделать ей какой-нибудь подарок», – подумала Генриетта.
     Когда она вечером пришла в их, ставший почти родным, дом Анна Петровна прочитала ей поздравительную телеграмму, присланную дочерью.
     – Они живут на Дальнем Востоке, у меня и внучок есть, муж дочки пограничник, – сказала она с гордостью.   
     Но на глазах у неё выступили слёзы.
     – Примите и от меня подарок, – проговорила Генриетта, протянув ей листок со стихотворением.

          Неутомимые, как пчёлки,
          В беде подставят вам плечо.
          Известно – бабий век недолгий,
          Но сердце бьётся горячо.

          Завидя их, дитя не плачет,
          И огурцы быстрей растут.
          Быть бабушкой, ещё не значит,
          Что вас старушкой назовут.

          Красивые, цветя глазами,
          В жизнь вносят радость и уют,
          Цены себе не зная сами,
          Грядущему вверяют труд.

          Дай Боже им земного счастья
          И сил на жизненном пути.
          А если встретится ненастье –
          В любимых силы обрести.

     Анна Петровна прочла стихотворение и прижала его к груди.
     – Спасибо Генриетта, растрогали Вы меня совсем, – сказала она, улыбаясь сквозь слёзы.
     А с печки за ними внимательно наблюдал кот Васька. Он щурился одним глазом, разомлев на печке и откинув от жары пушистый хвост.


               Глава 6
               Осень в деревне

     Как-то, в начале октября, после уроков, Иван Иваныч вызвал Генриетту в кабинет. Она заволновалась, что могло случиться?
     – На Вас, Генриетта Константиновна, поступила жалоба, – строгим официальным голосом произнёс он.
     Сердце у неё оборвалось.
     – Я в чём-то провинилась? – дрогнувшим голосом спросила она.
     – Учитель русского языка и литературы Лидия Михайловна жалуется, что Вы мешаете ей работать.
     – Чем же я мешаю? – удивилась Генриетта.
     – Она сказала, что ребята игнорируют её предмет. Завели себе тетрадки по географии, в то время как по русскому языку не у всех есть тетради.
     Генриетта стояла смущённая и не знала, что сказать в своё оправдание. Иван Иваныч выдержал паузу.
     Я ей ответил:
     – Уважаемая Лидия Михайловна, постарайтесь работать так, чтобы все ваши ученики имели тетради по русскому языку. Тут уж, я Вам ничем помочь не могу.
     В коллективе поговаривали, что у Лидии Михайловны порок сердца и поэтому она часто срывается на учеников, но Иван Иваныч, понимая положение вещей, пошутил:
     – А кто из нас не без «порока»?
     Она тоже обижалась:
     – Не волнуйтесь, я здоровее Вас!
     Ох, не даром ей не нравилась эта Лидия Михайловна, эта тихоня. Ничего ей не сказала, а сразу побежала жаловаться директору. А, собственно говоря, на что жаловаться? На то, что ученики любят географию, а не её предмет? И не Генриетта Константиновна же виновата, что в классе считалось позором иметь тройку по географии.
     Несколько ребят уже решили стать в будущем учителями географии. Она этому не удивляется, ведь она сама увлеклась этим предметом благодаря её учителю.
     Однажды, на смену ушедшей на пенсию Варваре Тихоновне, в класс вошёл немного странный молодой учитель. Чем-то он очень напоминал Паганеля из фильма «Дети капитана Гранта». Он был худой, рассеянный и постоянно поправлял, съезжавшие на нос, очки.
     Первыми его словами было: «Здравствуйте, товарищи».
     Он был так увлечён своим предметом, что и их заразил. Они учились в пятом классе и привыкли слышать от учителей назидание и окрики в свой адрес, он же обращался к ним на «вы», с уважительным отношением, как к товарищам.
     Руководство школы возмущалось таким панибратством, но он словно не слышал их. Ученики, всё понимая, вели себя при нём безупречно. И странного учителя оставили в покое.
     Его образ безоговорочно и навсегда покорил сердце Генриетты. И сейчас, когда уже прошло столько лет, она вспоминала его с благодарностью и уважением.
     Наступил октябрь.
     Однажды, сидя на педсовете, она, вдруг, почувствовала толчок внутри себя.
     «Ребёнок, – мелькнуло в сознании, – это её ребёнок давал знать о себе».
     Потрясённая, она уже не слышала и не слушала выступавших. Вот она, вечная и непостижимая тайна природы, проявление жизни поражало воображение.
     Первые, самые тяжёлые, месяцы токсикоза теперь сменились спокойным ожиданием. Увлечённая работой, она иногда даже забывала о том, что ждёт ребёнка. Теперь же он будет постоянно напоминать о себе.
     Скорей бы приехал Володя, это такая новость! Ведь они так ждали своего первенца. И когда он приехал, радости не было границ.
     Она пошла провожать его. Солнце ещё ласково светило, лёгкий ветерок пробегал волнами по траве. На обратном пути она немного сбилась с дороги и через кладбище шла уже по темноте. Быстро набежали тучи, небо нахмурилось, стало мрачно и тревожно. В страхе, она всё ускоряла и ускоряла шаг. Вдруг, не заметив, наступила на край ветки, и та вскинулась вверх, наподобие броска змеи. Дикий ужас охватил Генриетту. Уже прибежав домой, она ещё долго не могла успокоиться. Её колотила дрожь. И какие-то строки роились в голове, словно пытаясь её успокоить:

          Не пугайся, не дрожи – ночь пьяна.
          Спотыкается о тучи луна.
          Не стрела над лесом, – стая летит.
          Не разбойник, – в роще ветер свистит.
          Не пугайся, не дрожи – ночь пьяна.
          Заблудилась в тёмных тучах луна.
          Яркой вспышкой чиркнул луч о гранит…
          Или это чьё-то сердце горит?

     Но, с той поры она стала бояться оставаться одна в этом доме, особенно после того, как они с Зиной полезли на чердак и, среди кучи старого барахла, увидели там протез. Почему-то, он стал ей сниться. Наводила страх и запертая мёртвая половина поповского дома.
     Иван Иваныч и Анна Петровна не раз предлагали ей пожить у них, но ей было неудобно стеснять друзей, а здесь хоть и страшно, зато сама себе хозяйка.
     – Там и мужики жить-то боятся, – сказал ей однажды директор, – а в Вашем положении это опасно.
     Но она уходила в свою «пещеру», уговаривая себя потерпеть ещё немного до декретного отпуска.
     Школьная жизнь забирала много времени. Да и куда ей было спешить? А дни становились всё короче, и была уже середина октября с печальными хмурыми закатами.   
     Зинаида в поповском доме почти не показывалась. Было холодно, и Генриетта мысленно благодарила Ивана Иваныча за дрова, что он привёз и помог уложить в поленницу. Печка благодарила её за свой нарядный вид и не капризничала, не дымила. Дрова загорались с первой спички и ласковое тепло, на пару с поющим чайником, создавало подобие домашнего уюта. Постепенно она сожгла все старые газеты и какие-то обломки старой мебели, валявшиеся в сенях. Стало чище и просторней.
     Сегодня была суббота, к вечеру должен приехать Володя. Она протопила печку, приготовила еду и… заскучала. Решила пойти ему навстречу, но надвигающаяся темень удержала её. Кутаясь в осеннее лёгкое пальтишко, она бродила возле дома, а идти через кладбище побоялась.
     А Володя, как назло, задерживался и уже наступил вечер, когда вдалеке неясно обозначилась фигура спешащего человека. Она ещё издалека заметила его. Небо было чистое, звёздное, и она видела, как между могилами то появлялась, то исчезала за кустами, согнутая под ледяным ветром, фигура с сумкой на плече. Это был недельный запас еды для неё, включая хлеб. Возле тропинки стояли две тонкие молодые осинки, и ветер срывал с них последние листья, неся их в большую чёрную лужу. И ей вдруг показалось, что словно это сам вечер выдувал слова к печальной мелодии, звучащей из невидимой дудки:

          Выдувает душу
          Ветер из осинок
          И швыряет в лужу
          Кружево косынок.

          Небо звёзды сыплет,
          Как цветной горошек.
          Сверху месяц видит
          Серебро дорожек.

          Голубые лица,
          Голубые губы.
          Темень, как волчица,
          Жадно скалит зубы.

     Володя поднял голову и заметил её. Он сразу выпрямился и прибавил шагу…
     Что может быть радостнее, чем долгожданная встреча, тем более в таком мрачном месте, где сама вечность соседствует с жизнью?


              Глава 7
              Прощание

     Вот и выпал долгожданный первый снег, пока ещё ненадёжный, временный. Через день, два он растает и от него не останется и следа. Было начало декабря. Последнее время каждый день моросил мелкий нудный дождь, и вот сегодня, словно в праздник, небо постелило белую крахмальную скатерть, вместе с ветром накинув её на грязное месиво расквашенных тропинок. Под окном поповского дома росла молодая рябина с буроватой корой. Она долго сопротивлялась осеннему холоду и не желала сбрасывать багряные, тронутые морозными утренниками листья, словно всё ещё на что-то надеясь.
     Но сегодня, выглянув в окно, Генриетта увидела, что все листья лежали у её ствола, словно сброшенное к ногам платье. На белом невинном снегу чётко были видны следы какого-то то ли зверя, а то ли собаки. Протаптывая дорожку в свежевыпавшем снегу по дороге в школу, она услышала в шорохе ветра, качавшего кусты орешника, слова о рябине:

          Сбросила яркого платья лоскут.
          Бусы багряные, смуглые плечи.
          Тихо морозу шепнула: – Я тут,
          Вот и дождался, неласковый, встречи.

     Получалось грустное стихотворение, а на душе у неё был праздник. Послезавтра они пойдут в ЗАГС официально оформить супружеские отношения. Всё это время, пока они были вместе, неопределённость положения мучила Генриетту. Ей было неприятно и стыдно, что они до сих пор не связаны узами брака. Володе она ничего не говорила – мешала ложная гордость. Пусть сам решает, а он и не догадывался, что этот нерешённый вопрос мучает её. Наконец-то, теперь ей не будет стыдно смотреть людям в глаза. Возможно, это наказание ей, за всех любивших её и получивших отставку.
     Был уже полдень, когда они подошли к общежитию. И вновь, Москва приятно удивила и обрадовала. Как же ей не хватало этого вечного шума, этих, спешащих по своим делам, людей. Москва вливала бодрость и энергию, она заряжала оптимизмом и уверенностью.
     Вот и ставшая родной комната, где Юмжав с Борисом, как обычно, сидят за учебниками. Ребята обрадовались ей. В молодости люди легко сходятся, становятся, как бы, родными. Вот и сейчас, словно братья, давно не видевшие сестру, они засыпали её вопросами. Им было интересно всё: и школа, и ученики, и деревня. Но особенно подробно расспрашивали о её жизни в поповском доме, ведь они так много слышали о нём от Володи.
     – Неужели он стоит возле кладбища? – всё ещё сомневался Борис.
     – Окно моей комнаты выходит на него. Правда нас разделяло маленькое озерцо.
     – И что, ночью видны могилы? – не унимался Боря.
     – И могилы видны, и кресты.
     – Ужас какой! – воскликнул Юмжав, – я бы не смог, я боюсь покойников.
     – Я тоже очень боялась, – отвечала Генриетта, – особенно, когда возвращалась из гостей от моих друзей. Иван Иваныч провожал, но, когда он уходил, мне было жутко идти до дверей. Отпираю замок, а самой кажется, что сейчас кто-то сзади ударит по голове. И в доме потом заглядываю под кровати и во все углы, мерещится, что там кто-то прячется.
     Теперь она уже смеялась над своими страхами, забыв, как, просыпаясь ночью, долго не могла уснуть, объятая ужасом. А через несколько минут, позабыв всё плохое, они уже горячо обсуждали предстоящее бракосочетание. Ребята с радостью согласились быть у них свидетелями при регистрации.
     – Я сам так волнуюсь, как будто это я женюсь, – сознался Юмжав.
     В день бракосочетания он смущённо вложил ей в руку скромный букетик цветов.
     – Так положено, – торжественно сказал Боря.
     У неё уже был заметен животик, и ребята посоветовали поверх обычного платья надеть, не застёгивая, кофту.
     К назначенному времени вся оробевшая компания вошла в священные стены ЗАГСа. Денег на кольца не было, обошлись без них. Долгожданное заключение брака оказалось не праздником, а простой формальностью, где неловкость смешивалась с радостью.
     Настоящая радость началась, когда они вышли из этого заведения уже мужем и женой. Теперь она тоже была Сургучёва. Ребята радовались не меньше их и в качестве свадебного подарка преподнесли большую кастрюлю и куклу, на всякий случай. В кастрюле тут же сварили макароны к свадебному столу, а кукла потом очень им пригодилась.
     Но веселье кончилось и нужно было подумать об устройстве. В общежитии ей больше оставаться уже не получиться. Из-за того, что она не отработает положенный срок, ей не выплатят деньги за декретный отпуск. Но и оставаться в её положении одной в поповском доме было уже небезопасно, и они решили, что она должна быть рядом с мужем.
     Вернувшись после регистрации в Русятино, она сказала Ивану Иванычу, что после новогодних каникул вернётся в Москву. Они с женой одобрили такое решение. Нельзя рисковать.
     Перед Новым годом дедушка её ученика, лесник Фёдор Степанович, предложил ей и Владимиру прокатиться по свежему снежку после ночной метели, чтобы срубить к Новому году елку. Почему бы им не прокатиться? Ведь зимние каникулы они решили провести здесь в Русятино вместе с Иваном Ивановичем и Анной Петровной.
     – Сын сказал, что вы скоро уедете в Москву, вот я хочу показать вам красивые места и наш зимний лес. Вы ведь никогда на санях раньше не ездили?
     – Нет, никогда не ездили, это было бы очень интересно, – обрадовались они.
     Эта прогулка по зимнему сказочному лесу, на летящих по чистому снегу санях, оказалась настоящим новогодним подарком.
     Вернувшись с прогулки, они растопили печь и потом долго сидели возле неё, обмениваясь впечатлениями от увиденного. В эти минуты эта убогая комната казалась им и уютной, и красивой. Когда дрова уже прогорели и в печке остались только красные угли, с живыми бегающими по ним синими огненными змейками, они открыли дверцу печки, и отблеск её догорающих углей освещал таинственным светом комнату и их лица, придавая всему нереальный сказочный вид.
     Потом, уже в Москве, она напишет стихотворение, как воспоминание о той прогулке.

          Ты помнишь лес в чадре из снега
          И сосны с розовой корой,
          Когда бродили мы без следа
          Вечерней зимнею порой?

          И говорить боялись громко,
          Чтоб сонный лес не разбудить.
          Прошли овражною каёмкой,
          Чтоб ёлку к празднику срубить.

          Потом на розвальнях летели,
          Разбрызгав голубую пыль.
          И под луной леса чернели,
          И звёзды разлетались вширь!

          А после, у поющей печки,
          Горячий пили чай с тобой,
          И ветки ёлки, словно свечки,
          Душистой плакали смолой.

     Каникулы пролетели быстро, и вот они уже прощаются с этой, ставшей такой родной, деревней. Плакали и провожающие, и они, навсегда покидая это гостеприимное место. Здесь она навсегда оставит частичку своей души.
     Грустным и печальным было расставание с Иваном Иванычем и его женой. В последний вечер они долго сидели за самоваром, вспоминали их первую встречу.
     – Вы не представляете, как мы волновались, опасаясь, что вы не захотите жить в этом страшном доме.
     Не меньше огорчения принесла весть, о том, что она уезжает и её ученикам. Они шли прощаться с ней в поповский дом, даря ей трогательные прощальные открытки. Они переживали, что она их может забыть.
     – Я никогда не забуду вас! – успокаивала она своих дорогих учеников.
     Девочки плакали. А самый главный баловник, Серёжка Попов, подарил, краснея, из потной ладошки брошку, на память ей от его бабушки. Она знала такие броши, что светились фосфорно-зеленоватым светом в темноте. У Елены Андреевны была такая же в пятидесятые годы, и Генриетта с подружками любили смотреть на неё при выключенном свете. Этот подарок растрогал её до слёз. Много лет потом она берегла её и, всё же, при постоянных переездах брошка потерялась. Но память о вихрастом мальчишке, подарившем ей эту брошь, осталась в её сердце до конца жизни. И не было подарка дороже этого наивного проявления любви и благодарности.


               Глава 8
               Рождение первенца

     Оставалось два месяца до рождения ребёнка, а у них нет крыши над головой. Володиной стипендии не хватало и на бедное существование для двоих, а без её декретных денег купить необходимое для ребёнка было вообще нереально. К счастью, мама стала посылать ей половину своей пенсии. Генриетте было стыдно брать деньги у одинокой пенсионерки, но положение было безвыходное. Володины родители не помогали, а просить, чтобы они разделили с Еленой Андреевной временную помощь, пока Володя не закончит институт, она стеснялась. Володю же такое положение дела вполне устраивало. Елена Андреевна тогда и не подозревала, что у них такие проблемы, ведь Генриетта писала ей в письмах, что у них всё хорошо и ни слова о трудностях. Ведь она сама сделала свой выбор и теперь ей оставалось молчать и терпеть. Но ради любимого человека она готова была терпеть любые невзгоды.
     А у Володи всё было по-прежнему: и учёба, и друзья, и, судя по фотографиям, подруги. Теперь, когда они стали получать помощь от Елены Андреевны, у них появилась возможность снять себе комнату.
     Каждый день они ходили в поисках жилья, но увидев её живот, всюду получали решительный отказ. Наконец, им удалось договориться с хозяйкой маленького домика на окраине станции «Косино». Она согласилась пустить их на время с одним условием: только до родов.
     – С ребёнком много проблем, – объяснила она и повела их в дом, – вот свободная комната, – сказала она, показывая крошечную, словно кладовка, комнатушку, где не было даже кровати.
     – А где же спать? – удивились они.
     – Купите раскладушку или матрас, – не моргнув глазом парировала та.
     Действительно, крыша-то есть, чего же им ещё? Но на раскладушке с таким животом будет вредно.
     – А вот родится у вас ребёнок, тогда и такого жилья не найдёте.
     Она была права, в этом они уже убедились. Стоило только хозяевам увидеть её живот, как им тут же отказывали.
     – Ладно, потом что-нибудь придумаем, – сказал Володя и вручил хозяйке назначенную сумму, боясь, что она может передумать.
     На душе стало немного спокойней, и они отправились к ребятам в общежитие, чтобы поделиться хорошей новостью.
     – Одна беда, – грустно сказала Генриетта, – там нет кровати.
     – Это ерунда! – воскликнул хозяйственный Боря, – возьмём матрас с этой ничьей кровати, застелем её одеялом, никто ничего и не заметит.
     Успокоенные они пошли в соседнюю «Чебуречную». Ребята взяли по кружке пива. Как только стемнело, ребята через окно спустили им на верёвке свёрнутый матрас – приданное от московского общежития.
     Повеселевшие, они шли по московским заснеженным улицам, направляясь к электричке. А на улице начинало мести, северный ветер пел и кружился вокруг них.

          Метёт, метёт… пройти нельзя,
          Следы прохожих заметает.
          Метель в объятья заключает,
          Крылами надо мной скользя.

          В душе останется печать
          С распиской северного ветра.
          О том, что миру не заметно –
          Растёт во мне, любви дитя.

          Метёт, метёт… пройти нельзя,
          Пути-дороги заметает.
          А где наш дом – она не знает.
          Веди нас, Божия стезя.

     Когда они добрались до нужного дома, метель уже разыгралась не на шутку. Хозяйка увидела их в окошко и отворила дверь. Они разделись, и она повела их в комнату.
     – Если хотите, попейте чайку, – любезно предложила хозяйка.
     Но они устали, предпочли пойти отдохнуть. Матрас они положили на пол под окном и, прежде чем уснуть, молча слушали мелодичную музыку вьюги. Главное, что у них, пусть и на какое-то время, есть крыша над головой.
Ну что ж, жить можно.
     Правда, в её положении оказалось не так-то просто спать на полу. Утром болело всё тело. Особенно трудно было подняться с пола. Потом они уже страдали не только от неудобства, но и от жары. На ночь хозяйка топила печь и в доме была страшная духота, но открывать форточку она строго запретила, чтобы не выхолаживать дом. К тому же, их одолевали клопы.
     Однажды, от духоты ей стало совсем невмоготу и они, нарушив запрет, открыли на минутку форточку. Сами не заметили, как уснули, а проснулись, когда уже между рамами намело снега. Сон моментально пропал, и они стали лихорадочно думать, как им выйти из этого положения. Что делать, если хозяйка выгонит их за ослушание? Полночи они просидели на матрасе, ожидая, когда снег растает.
     Приближалось время родов. Хозяйка сказала им, что она встретила местного алкаша Степана, у которого есть старый дом на снос. Там никто не живёт. Он сказал, что может сдать его. Только там обрезаны провода и нет электричества, воды тоже нет, и печка развалилась. Но у них не было другого выбора, и они согласились.
     Через месяц перебрались туда, чтобы успеть навести порядок до рождения ребёнка. Вымыли и выскребли крысиные какашки, даже покрасили старый гнилой пол. Устроили пеленальный столик для младенца, купили кроватку, а для тепла – электрический рефлектор. Вечерами Володя подключался к столбу, и у них появлялось электричество. Можно было приготовить еду и выпить чайку. Окна они плотно занавешивали, чтобы никто не заметил, что у них горит свет.
     Два последних дня до родов они договорились провести в общежитии, и когда начались схватки, в промежутке между ними, прошли мимо дежурной и на трамвае приехали в роддом. Генриетта терпела, чтобы не привлекать внимания к себе.
     Роды были тяжёлые, с осложнением. Ещё до рождения ребёнка, врачи обнаружили, хорошо, что вовремя, что у него остановилось сердце. После родов не отошёл послед. Врачи спасли и мать, и ребёнка.
     Родилась девочка с каштановыми волосиками, колечками обрамлявшими личико.
     – Смотрите, какая хорошенькая! – показала сестра ей малышку.
     Отец, узнав о рождении дочери, заплакал от умиления.
     – Я даже не знал, что хочу именно дочку, – говорил он ребятам.
     – Вот кукла ей и пригодиться, – заметил хозяйственный Борис.
     Родилась Верочка двадцать второго марта в день Сорока святых Севастийских мучеников, хотя роды ожидали раньше.
     «Какая судьба её ждёт?» – думала Генриетта.
     Выписали их только в апреле, из-за того, что она упала без сознания в коридоре роддома, и врачам с большим трудом удалось привести её в чувство. Нянечка, по секрету, сказала ей, что она была как мёртвая, глаза открытые, стеклянные.
     – Ты, дочка, всех врачей перепугала, – прошептала она ей на ухо.
     Но она жива и молоко у неё есть, и малышка её здорова.
     Можно понять нетерпение молодых родителей, мечтающих быстрей привести своё сокровище домой, искупать свою крошку, насмотреться на неё. Но в апреле в доме было холодно и, едва дождавшись вечера, они включали рефлектор, направляя его на ребёнка. Малютка с трудом засыпала в его свете, плакала. Крысы бегали под полом и противно пищали.
     Однажды, у Генриетты поднялась температура до тридцати девяти градусов. Но они жили нелегально, без прописки, в доме непригодном для жилья с грудным ребёнком и боялись вызвать врача. Она тогда ещё не знала, что это мастит и лечилась как от простуды.
     Володя с утра уезжал в институт, а она оставалась с ребёнком и с нетерпением ждала его возвращения. Утром он отключал электричество, чтобы не попасться, так что приготовить еду было невозможно, и она питалась кукурузными палочками с квасом. Вечером приезжал Володя и они ужинали. Когда Володя задерживался, она ходила с коляской по перрону, встречая каждую электричку. Без света в доме было нечего делать.
     У Володи, кроме Юмжава и Бориса, был ещё один друг или товарищ, Кирилл. Кирилл, что называется, был из другой песочницы, не чета простым ребятам из общежития, хотя Юмжав в дальнейшем занял министерский пост в Монголии и приглашал их в гости.   
     Этот друг не нравился Генриетте. Он вырос в семье, что называется «из грязи в князи». Презирал классическую литературу, презирал женщин, театр, зато ходил в парикмахерскую и делал укладку волос.   
     Удивительно, чем его привлекал Сургучёв? Володя тоже раньше ходил с ним и на укладку, и к весёлым девочкам. Но теперь они встречались редко, но неприятное влияние Кирилла сразу чувствовалось.
     В семье возникали недомолвки, обиды и ссоры.
     Однажды, после одной из таких ссор, она завернула Верочку в одеяло и пошла куда глаза глядят. И надо же было такому случиться, что в это время Кирилл шёл на лыжах через поле и увидел её.
     – Ты куда идёшь одна с ребёнком? – в ужасе спросил Кирилл.
     – Куда глаза глядят.
     Он постарался успокоить её и уговорил вернуться домой. Если бы не Кирилл, неизвестно чем бы это кончилось.
     Но, как отец, Володя был замечательный, да и о ней проявлял заботу. Просто они были слишком разными.
     В этой лачуге они прожили почти год.


               Глава 9
               Безменково

     Весной одна тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, наконец-то, прошло распределение будущих специалистов и Владимира Сергеевича, как подающего надежды, определили на работу в Балашиху в закрытый научный институт «почтовый ящик», в двадцати восьми километрах от Москвы. Но филиал московского института находился в трёх километрах от остановки Безменково в безлюдном месте, так называемый Радиоцентр. Туда не ходили обычные автобусы и добраться можно было только пешком или на служебном автобусе. Личный автомобиль тогда был редкостью, и рядовой инженер мог только мечтать о такой игрушке.   
     Работа была сопряжена с частой поездкой в московский институт. Для этой цели служебный автобус утром вёз работников в Москву к институту, расположенному неподалёку от театра Гоголя и Курского вокзала. Вечером на этом же автобусе они возвращались в общежитие. Сбор сотрудников происходил возле метро «Измайловский парк».
     Сургучёва, получившего красный диплом, вскоре назначили ведущим инженером. Ему было удобно – работа рядом. В Москву он ездил редко, по служебной необходимости. Генриетта никогда не была там, где он работал. Их учреждение строго охранялось и было огорожено сплошной бетонной стеной, а в ста с небольшим метрах от него было построено современное четырёхэтажное здание гостиничного типа. Это и было семейное общежитие, где им предстояло прожить десять лет.
     В общежитии было много молодых, ещё не успевших обзавестись семьёй, ребят. Со временем, они тоже женились, появились дети, бабушки.
     Они были первыми, у кого уже был ребёнок. Семья Сургучёвых получила комнату на четвёртом этаже. Комнаты выходили в длинный гулкий коридор с кафельным полом. С одной стороны коридора был мужской туалет и комната для умывания и бритья, с другой – женский туалет и, соответственно, комната для умывания. Там, в раковинах, женщины устраивали маленькие постирушки, что вовсе не приветствовалось комендантом общежития.
     Душевая находилась на первом этаже. Мылись поочерёдно: один день душ для мужчин, другой день – для женщин. Каждый шаг ночью по гулкому кафельному полу, идущих в туалет, раздавался в ночной тишине как шаги Командора. Поначалу они просыпались, но потом привыкли к посторонним звукам. Чужие разговоры, смех, хлопанье дверей – всё это стало неотъемлемой частью их жизни. Тонкая дверь комнаты едва смягчала звуки извне. Но, со временем, они и к этому привыкли. После всех мытарств, что им пришлось испытать, условия семейного общежития показались Генриетте царскими.
     На пять комнат полагалась одна кухня. В ней имелось две газовых плиты, вечно занятые, и газовая колонка для подогрева воды. У каждой семьи стоял свой отдельный стол для приготовления пищи. Над столом полка для всякой кухонной утвари.
     Генриетта гордилась своим белым пластиковым столом, на котором у неё всегда был идеальный порядок. Украшала его маленькая вазочка с еловой веткой или полевыми цветами, по сезону. Но её примеру никто не последовал.
     На столах царил вечный беспорядок с ворохом грязной посуды. Напрасно она хотела собственным примером воздействовать на соседок. Они ничего не замечали и, когда у них не хватало места на столе, ставили то кастрюлю, то тарелки на её стол. Но люди они все были хорошие, и она не обижалась такой бесцеремонности. Кухня была отдушиной от недостатка общения. Занимаясь готовкой, хозяйки обсуждали местные новости, ожидая освобождения конфорки или возможности вымыть посуду.
     Соседей по кухне, кроме неё, было четверо.
     Рядом с кухней жила горбатенькая Маша с молодым мужем, техником. Пара была бездетной, и Маша радовалась этому.
     – Зато мы с Мишкой люди свободные, – не уставала с гордостью повторять она, глядя, как крутится Генриетта.
     Миша был простой деревенский парень, но учился хорошо и поехал в Москву с целью «выбиться в люди», как он говорил.
     Маша работала лаборанткой и сумела внушить мужу не только уважение к своей работе, но и к тому, что она бездетна. Он смотрел на свою некрасивую жену с нескрываемым уважением и любовью. Всё, что бы она не говорила, казалось ему верхом мудрости и рассудительности. Он и сам свято верил её словам и вступал в спор с любым, кто подвергал сомнению её высказывания.
     Напротив стола Генриетты красовался маленький старый стол, явно не предназначенный для грубой кухонной обстановки. На нём, ещё кое где, сохранились следы былой красоты. Скорее всего, это был выброшенный, за непригодностью, какой-нибудь дамочкой туалетный столик. Обладателем этой антикварной ценности был холостой аспирант Яков Михайлович Шалевич. Яков Михайлович был уже немолод, но всё ещё в поисках достойной жены. Большую часть времени он проживал в Москве с мамой. Иногда он не выдерживал её общества и сбегал в общежитие. Выйдя на кухню, они заставали его уже за приготовлением очередного шедевра. Когда он появлялся на их скучной кухне, неизменно в хорошем настроении, жизнь становилась веселей.
     – Яков, когда ты женишься? – спрашивала бесцеремонная Маша.
     – Когда найду такую как Генриетта.
     И он беззастенчиво любовался Генриеттой, всегда красиво одетой и причёсанной. К тому же, он считал её хорошей хозяйкой и называл её феноменом.
     – Одно в тебе плохо, – говорил он, сладко улыбаясь, – ты не экономная, – Генриетта, а хочешь я научу тебя экономно готовить макароны по-флотски, по еврейскому рецепту? – хитро улыбался он.
     – Научи, – заинтересовалась она.
     Ей было интересно наблюдать за его стряпнёй.
     – Смотри и учись, пока я живой, – шутил он, закатывая рукава.
     Он накинул полотенце на кастрюлю с приготовленным блюдом. Сделал пару пассов над ней и, – о-ляля! Это очень просто, – и он факирским жестом открывал крышку.
     Генриетта смотрела и ничего не увидела необычного.   
     Яков рассмеялся, – угадай, здесь есть мясо?
     – Есть, вот эти тёмные кусочки фарша.
     – А вот и нет! – радовался Яков, – я поджарил лучок и добавил варёную гречку, – довольным голосом произнёс Яков, – хочешь попробовать?
     – Спасибо, я сыта, как-нибудь в другой раз, испугалась Генриетта. Ей совсем не хотелось есть макароны с гречневой кашей.
     – Напрасно отказываешься. Это очень вкусно и э-ко-ном-но, возьми себе на заметку.
     – Спасибо, Яков, ты кладезь премудрости.
     Был и ещё один холостяк Эмиль, но его стол только формально занимал место, а пользовался им всяк кому не лень. Постоянно Эмиль жил с родителями в Москве. Комнату он приберегал для будущей жены, чтобы, когда женится, отделиться от родителей.
     И, наконец, последняя обладательница кухонного стола, покрытого клетчатой клеёнкой, была Алла, приехавшая из Белорусии. На её стол никто ничего не ставил, опасаясь за это строгой выволочки. Алла была удивительная женщина. Когда она впервые зашла на кухню, она показалась некрасивой, лишённой естественных красок, не очень молодой женщиной. Бесцветная, словно моль, с белёсыми бровями и ресницами, серо-водянистыми глазами и бесцветными же волосами. Но, когда в следующий раз она зашла на кухню при полном параде, они ахнули от восхищения. Перед ними стояла настоящая красавица. Стоило ей покрасить ресницы, подвести брови, положить румяна на скулы и покрасить губы жирной алой помадой, как она превратилась в недоступную красавицу. Присутствующие уважительно переглянулись: вот тебе и моль!
     Но Алла была лентяйкой и белоручкой. На кухню выходила редко. Чем она питается, задавались вопросом соседки, ведь у неё ещё сын-подросток? Долгое время они его вообще не видели, но, из-за их двери, часто слышалась ругань, где помимо её голоса звучал ломающийся голос подростка. Иногда дело доходило даже до драк. Но всё это было за закрытыми дверями. Из комнаты она выходила с достоинством, граничащим с высокомерным презрением. Комнату дали её мужу Егору Михайловичу, который был старше её. Егор Михайлович занимал хорошую должность, был женат и имел маленькую дочь. Он жил с семьёй в Ленинграде, пока не встретил Аллу. Как то, в гостях у общих знакомых, их и свела коварная судьба. Алла сумела обольстить его, и он потерял голову. У него была хорошая квартира и Алла рассчитывала на её половину.
     Егор Михайлович развёлся, но скоро он пожалел о содеянном. Женившись на молодой авантюристке, он приобрёл пасынка, совершенно неуправляемого подростка, обозлённого своей ненужностью родной матери. Квартиру порядочный Егор Михайлович оставил ленинградской жене, а сам устроился на работу в научно- исследовательский институт, получив комнату в семейном общежитии.
     Усыновив сына Аллы, Алёшку, он с ностальгической грустью вспоминал свою милую дочурку. Начались семейные скандалы. Алёшка лез в драку, Алла защищала сына, жалела, что вышла замуж за такого рохлю. Вместо культурного Ленинграда, она получила жалкую комнату в подмосковном лесу.
     Алла была смертельно обижена на мужа, рассчитывая на его жилплощадь. Как только они переехали в общежитие, она его просто сживала со свету. Не выдержав такой жизни, осознав свою трагическую ошибку, Егор Михайлович ушёл жить в гараж. Он был одним из немногих счастливчиков, кто имел машину. Гараж он утеплил и обустроил. У него стали собираться друзья, выпить, поиграть в карты и поговорить по душам. Его гараж стал местной достопримечательностью.
     Не прошло и года, как однажды, погожим летним днём, он умер от инфаркта. Алла осталась в общежитии с сыном на птичьих правах. Начальство, поддавшись её чарам, оставило её временно жить в ведомственном жилье. Отныне, все её силы были брошены на поиски выгодного жениха. Чтобы сын не мешал её грандиозным планам, Алёшку она отправила в Минск к родителям, а сама начала охоту на престижных кавалеров.
     Но, говорят, что судьбу и на коне не объедешь. Несмотря на то, что за ней ухаживали довольно высокопоставленные мужчины, жениться никто из них на ней не соизволил и она, не «солоно хлебавши», осталась на «бобах». А впоследствии у неё обнаружился ревматоидный артрит, и она еле ковыляла на костылях. Вскоре её не стало. Так закончилась её невесёлая жизнь.


               Глава 10
               Рождение сына

     А в общежитии жизнь продолжалась своим чередом. На кухнях обсуждались последние новости их обособленной жизни, рождались дети, а некоторые уже ходили в школу, верней их возил всё тот же служебный автобус. Обещания, в скором времени переселить их из общежития в квартиры, затягивались на неизвестный срок. Обещали то Балашиху, то Химки, но всегда находилась причина, и в самый последний момент переезд срывался.
     Понимая, что жить здесь придётся возможно долго, Генриетта постаралась придать скучной комнате жилой вид. Она разделила комнату на функциональные зоны, обозначив границы натянутыми между потолком и полом цветными шёлковыми шнурами с подвешенными цветочными горшками. Получилась маленькая гостиная с раскладным диваном, на котором они спали. Вторую половину комнаты разделили на две зоны, отгородив шифоньером: в левой устроили детскую, подальше от двери, с кроваткой для Верочки, а правая часть стала столовой, где уместился стол и четыре стула. Купили разные светильники, гравюры. Получилось и красиво, и функционально. К ним даже приходили перенимать опыт планировки.
     Одно огорчало, продукты носить приходилось издалека. Магазина поблизости не было. Для этого нужно было идти километра полтора до посёлка со странным названием Корчёвка. Там была и маленькая амбулатория.
     А в это время, на Сахалине Елена Андреевна вышла на заслуженную пенсию. Дочь теперь замужем, далеко, у неё своя семья. Сын Олег тоже планировал со временем перевести жену и дочь Лену на материк. Они откладывали деньги на приобретение кооперативного жилья. Таким образом она останется на острове одна на старости лет.
     Представив себе одинокую старость, она приняла решение перебраться ближе к дочери. Для этого она задумала произвести обмен квартиры. Ничего ближе к Москве чем Озёры, города ткачих, ей найти не удалось. Ехать на Сахалин, желающих оказалось мало. Сургучёву, как перспективному молодому специалисту, обещали в скором времени квартиру, вот и ей там местечко найдётся.
     Она мечтала увидеть внучку, подержать её на руках, одарить теплом и любовью. Она будет учить её музыке, для этого она отправила в контейнере пианино по их адресу. И вот они получают письмо, где Елена Андреевна сообщает, что наконец-то, состоялся обмен её сахалинской квартиры на комнату в коммуналке города Озёры.
     Когда она вошла в этот инкубатор клопов и тараканов, с облезлыми обоями в бурых пятнах пролитой клопами крови хозяев, она пришла в ужас. Чужие малокультурные жильцы коммуналки непрозрачно намекнули ей, что новоселье надо бы обмыть.
     – Ну что, Андревна, погудим на славу, ты уважь нас бедных. Говорят, на Сахалине деньги не считают.
     – Может кто и не считает, а учителя считают, – отвечала она.
     – Не-е-е, Андревна, не отвертишься!
     Она собрала чемодан и отправилась в Балашиху к дочери, с надеждой, что не выгонят.   
     Генриетта была рада маме, но считала, что не надо было торопиться, а подождать пока они не получат жильё.
Владимир открыто не показывал своего недовольства, но Елена Андреевна чувствовала его неприязнь. Понять их, конечно, было можно. Им и самим едва хватало места.
     Елена Андреевна, оценив обстановку, сама поняла, что поторопилась. Но дело было сделано. Комнату в Озёрах она бросила на радость соседей по коммуналке.
     Всю свою любовь она направила на маленькую Верочку, но с дочерью отношения были уже не те, как прежде. Теперь для Генриетты главным в жизни была её семья – муж, дочь, домашние заботы. Пару раз они съездили в Москву, сходили в магазин Детский Мир, купили продукты и домой.
     Уделять столько времени и внимания матери, как прежде, у Генриетты ни времени, ни сил не хватало. А Елена Андреевна в чужом месте, в одной комнате с чужим мужчиной чувствовала ещё острей своё одиночество, чем на Сахалине, имея и знакомых, и подруг. Там её знали и уважали, там у неё был инструмент, на котором она любила играть и который выручал её в минуты печали. За игрой она забывала о превратностях жизни и могла унестись в далёкие и счастливые годы. Теперь, по вечерам, когда Сургучёв приходил с работы и хотел побыть со своей семьёй, она, под предлогом выйти прогуляться, часами одиноко бродила вокруг дома – деться ей было некуда.
     Ей вспомнилось высказывание философа: «Нигде так не познается одиночество, как среди близких людей…»
     Как же это верно!
     Человеческие проблемы не меняются со временем. Уставшая и замёрзшая, она возвращалась в эту комнату, где ей выделили складное кресло, еле сумев втиснуть его между окном и их диваном.
     Елена Андреевна занялась Верочкой, и Генриетта смогла устроиться на работу воспитателем в детский сад ЦНИИПО. Дорога на работу занимала много времени, но она стала ходить напрямик через лес, что заметно сокращало путь до горьковского шоссе, а там одна остановка, если ехать на автобусе, но они ходили редко и она предпочитала идти пешком. Институт ЦНИИПО и детский сад тоже были в лесу рядом с горьковским шоссе. Здесь был, помимо института, детский сад, магазин и жилые двухэтажные типовые дома. Вначале она волновалась, сомневаясь, справится ли с дошколятами, но потом работа ей понравилась.
     Встретила её заведующая детсадом Мария Михайловна, относительно молодая, красивая женщина, недавно овдовевшая. Она очень понравилась Генриетте. Генриетта ей тоже понравилась, тем более что та сразу взялась оформлять зал к празднику. В коллективе она была первой, кто умел рисовать. Каково же было её огорчение, когда, поработав несколько месяцев, Генриетта сказала ей, что снова беременна.
     Как ни стыдно было в этом признаться, но, поначалу, это Генриетту не обрадовало. Ведь сейчас их четверо в одной комнате, где уже очень тесно, а будет пятеро. В этой же комнате и холодильник, и ванночка, и прочий домашний скарб.
     Им пообещали в скором времени трёхкомнатную квартиру в Балашихе. Они уже получили ордер и ездили смотреть. Квартира была замечательная трёхкомнатная, паркетный пол, но случилось непредвиденное – сгорел барак, неподалёку от их общежития, стоявший там с незапамятных времён. Говорили, что там жили люди, корчевавшие лес, и теперь то место и называется Корчёвка.
     Поговаривали, что барак нарочно подожгли, и люди, не имевшие к их институту отношения, теперь получат квартиры, предназначенные для его сотрудников. Так что переезд на новую квартиру отменялся. Неизвестно, когда они теперь получат новое жильё?
     Елена Андреевна, стараясь уйти куда-нибудь на выходной, поехала на электричке в Вишняки посмотреть на места, где она жила в молодости и где родился её первенец сын Алик. Заходя в вагон, она оступилась и ушибла ребро. Через некоторое время на месте ушиба образовалось уплотнение. Осмотревший её врач, сказал, что это костная мозоль.
     – С этим, Вы ещё сто лет проживёте, – смеялся он.
     Время шло, Генриетта получила, теперь уже, оплаченный декретный отпуск. Она решила купить себе пальто и взяла с собой все деньги, что были в доме. Так, на всякий случай. Ничего подходящего она не нашла, и собралась возвращаться домой. Возле Курского вокзала она купила мороженое. На эскалаторе метро она заметила, что сумочка расстегнута. Она щёлкнула замок и закрыла её. Подойдя к служебному автобусу, она полезла в сумку за платочком и обнаружила, что деньги пропали. Значит сумочка не случайно расстегнулась. У неё был такой шок, что она вначале окаменела: что она скажет дома? Горе её было так велико, что слёзы текли и текли сами собой. Все декретные деньги и те, что были предназначены на питание – пропали. Она оставила всю семью без копейки.
     Как мог человек украсть деньги у беременной женщины? Это не укладывалось у неё в голове. Домой она пришла бледная и заплаканная. Маленькая Верочка кинулась к ней, но испугалась и прижалась к бабушке.
     Муж, узнав о случившемся, сказал, что вор не виноват, это она показала деньги, вытаскивая из кошелька на мороженое. Формально он был прав, но его слова больше всего её расстроили. Теперь вся вина лежала только на ней. Она просыпалась ночью и рыдания снова начинали её душить.
     Деньги взяли взаймы, и никто с голоду в семье не умер, но она не могла справиться с гнетущим настроением. Когда через месяц она пришла на очередной осмотр, доктор был крайне удивлён тем, что вместо ожидаемого прибавления веса, она потеряла больше килограмма. Он встревожился, пытаясь понять причину. Пришлось в двух словах объяснить ему случившееся.
     – Это никуда не годиться, – испугался он, – деньги этим не вернёшь, а такие сильные эмоции могут плохо отразиться на ребёнке.
     «Этого только ещё не хватало», – подумала она, и стала усиленно питаться и принимать витамины.
     – «Горя бояться – счастья не видать» – помните такой спектакль? – спросил доктор, – вот родите ребёночка и про все несчастья позабудете.
     И правда, ей вспомнилось, как все дела отошли в сторону после рождения дочери. А ведь проблем тогда было не меньше. Вспомнилось, как в первую беременность, работая в Русятино, она ни разу не посетила врача и когда пришла в роддом, там первым делом попросили её медицинскую карту. Никакой карты, естественно, у неё не было.
     – Как же так можно? – удивилась медсестра, – я ведь даже группы вашей крови не знаю.
     И тогда ей пришлось в срочном порядке сдавать анализы. Но теперь она решила быть дисциплинированной, учтя прежний отрицательный опыт. Она старалась точно соблюдать все предписания доктора, и всё же… опять своим расстройством причиняет вред ребёнку.
     За две недели до родов, Володя устроил её в пансионат для беременных, под наблюдением врачей. Там будущие мамы правильно питались, делали специальную зарядку для беременных и совершали ежедневные прогулки и экскурсии. После одной такой экскурсии она почувствовала себя плохо. У неё появилась такая усталость, что ей трудно было даже говорить. Вечером отошли воды, но учитывая её состояние, с помощью медикаментов врачам пришлось задержать роды до утра, дав ей время восстановиться и окрепнуть.
     – Плохо, конечно, но сейчас она не готова к родам, – сказал доктор.
     Утром начались роды. Ребёнок оказался крупный. В итоге, когда было уже поздно, врачи пожалели, что не сделали кесарево сечение, а у неё сил уже не было, и два доктора давили на живот, помогая ребёнку родиться.
     Родился крупный младенец, весом четыре килограмма сто грамм. Она была счастлива. Но ребёнка три дня ей не приносили. Она плакала и волновалась, но её успокаивали объясняя, что он себя ещё плохо чувствует, но его кормят и скоро ей принесут. И, действительно, через три дня она увидела своего голубоглазого малыша.
     Папаша был на седьмом небе от счастья. Теперь у них была полная семья: мама, папа дочь и сын.
     Мальчика назвали Андрюшей в честь дедушки Генриетты. Ей казалось, что весь мир радуется вместе с ней появлению нового человека. Трудно описать чувства женщины, подарившей Жизни новую жизнь.
     Как раз, в эти дни космонавт Юрий Гагарин впервые оторвался от Земли и полетел в космос. В роддоме, ради такого события, на завтрак принесли бутерброды с икрой. Вот и её сыночек оторвался от неё и теперь отправится в путешествие по земной жизни. Сначала с родителями, а потом и самостоятельно.
     Вот какое это чудо, появление нового человека на Земле. Ради этой минуты стоило жить и терпеть все невзгоды.


               Глава 11
               Шаровая молния

     Прошло два года. Жизнь, словно пластинка, крутилась под иглой времени, играя одну и ту же, уже надоевшую, мелодию, но, тем не менее, некому было её сменить или, хотя бы, перевернуть. Дети подрастали, физически Генриетте стало легче, но начались иные проблемы. Елена Андреевна стала заметно сдавать. Своё плохое самочувствие она объясняла усталостью, но, когда всё же обратилась к врачу, у неё обнаружился диабет и уже запущенный. Генриетта делала ей по два укола инсулина каждый день.
     Однажды, когда Елена Андреевна возвращалась с «Корчёвки» в общежитие, на лесной тропинке к ней бесшумно подлетела шаровая молния величиной с детский мяч, двигаясь рядом с той же скоростью, с какой она шла.
     Ужас окатил её сердце ледяным холодом. Елена Андреевна продолжала на ватных ногах идти по лесной тропе, а светящийся шар, живой, дышащий, плыл рядом с ней на расстоянии вытянутой руки. В лесу стояла жуткая оглушительная тишина, смолкли даже птичьи голоса. Елена Андреевна ждала и надеялась, что шар скоро улетит, каким-то шестым чувством веря, что он не причинит ей вреда. Но молния и не собиралась оставлять её одну в лесу и плыла рядом, словно наблюдая или разглядывая её. У бедной женщины было такое ощущение, что сопровождая её, этот клубок плазмы, как бы пытался общаться с ней, каким-то тихим то ли шёпотом, то ли шелестом, но, из-за отчаянно громкого стука сердца, она не могла разобрать что это было.
     В жутком оцепенении, словно под гипнозом, она продолжала идти, а молния не приближаясь и не отдаляясь от неё, на том же расстоянии продолжала плыть рядом.
     Она обрадовалась, услышав шум проехавшей невдалеке легковой машины. Значит дорога уже близко. Наконец-то, сквозь ветки и кустарник, она увидела просвет.
     Вздох облегчения и радость освобождения от лесного наваждения или природного явления – ей было уже всё равно – ощутила Елена Андреевна, когда вышла из леса на дорогу. Молния резко метнулась в сторону и улетела.
     Ни жива, ни мертва Елена Андреевна пришла в общежитие. Белая, как мел, она рассказала о том, что только что с ней произошло. Собравшиеся на кухне хозяйки горячо обсуждали необычный случай.
     В это время, к Мише и его жене, горбатенькой Маше, приехала погостить из деревни Мишина мама. Крепкая дородная женщина, с мужским прокуренным голосом, она гоняла «детей», как нерадивых школьников. По гулкому коридору, то и дело, раздавался её скрипучий басок. Она так самоотверженно учила невестку варить щи, кидая с раздражением, то ложку, то крышку, с таким грохотом, что спокойные, занятые чтением научной литературы молодые учёные, испуганно вздрагивали. Маша ходила подавленная, а Миша, наконец-то наевшись нормальной еды, заметно повеселел.
     Услышав эту историю, Мишина мама, уважаемая Дарья Васильевна, авторитетным голосом безапелляционно вынесла свой вердикт:
     – Это тебе, Андревна, знак свыше, – и она многозначительно подняла к небу указательный палец толщиной с сардельку.
     Присутствующие женщины, отягощённые высшим образованием, молчали. Других, более научно обоснованных аргументов у них не нашлось.
     А через год, опухоль на ребре стала быстро увеличиваться в размере. Теперь врачи уже не упрекали Елену Андреевну в излишней мнительности, а ругали за то, что запустила болезнь. Никакая это не костная мозоль, как ей сказал весёлый доктор, а настоящая саркома. Её положили в ЦИТО и вырезали зловредную опухоль.
     На следующее утро Генриетта привезла ей куриный бульон и грецких орехов.
     – Ей уже ничего не нужно, – сказала медсестра.
     К Генриетте подошёл хирург и стал что-то объяснять, но она его уже не слушала, ей и так всё было понятно. Она шла по Москве и плакала навзрыд, ни на кого не обращая внимания. Она никого не видела. В мире были только она и её безутешное горе. А встречные люди, глядя на неё, понимали это человеческое горе.
     Незадолго перед уходом в «лучший мир», Елена Андреевна попросила, когда придёт такое время, кремировать её.
     Было девятнадцатое декабря тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Ей было шестьдесят семь лет.
     После продолжительных пасмурных дней, в этот день выглянуло солнце, солнце, которое её мама больше не увидит. Больше всего Генриетту поражало то, что всё осталось как прежде. Она смотрела на мамины платья, на её любимые книги, бытовые предметы… Казалось, что она вот-вот подойдёт и вместе они порадуются солнцу и дню. Не может быть, чтобы человек мог так бесследно исчезнуть.
     Батюшка отпел рабу Божию Елену. Бесчувственное тело лежало ещё здесь, на земле, а душа её уже отправилась в неведомое Царство Небесное. Покойную, так и хотелось сказать теперь уже спокойную, отмучившуюся за всю свою земную тяжёлую жизнь, похоронили на Ваганьковском кладбище, которое когда-то Генриетта описала в своём стихотворении, назвав его городом мёртвых. Теперь пепел её матери стал вечным жителем этого молчаливого города.
     А годы спустя появятся другие строки. Ведь отныне она связана с этим городом мёртвых родной могилой.

          Часы пробили, воздух всколыхнув.
          Бегут секунды, как круги в воде.
          Людей любимых лица, где вы? Где?
          Года слетели, крыльями взмахнув.

          Засвищут птицы, в мае воротясь,
          Очнётся солнце, греть нас снова будет.
          А моё сердце, сердца не забудет,
          С которым в жизни потеряло связь.

     Генриетта тяжело переживала уход матери. Но время брало своё, и жизнь продолжалась со своими недолгими радостями и переменными огорчениями.
     У Сургучёва дела шли хорошо, благодаря его природному уму и трудолюбию. Его уважали на работе и продвигали по службе. Вскоре он уже стал ездить в заграничные командировки. Полгода пробыл на Кубе, привёз оттуда красивые раковины и кораллы, а на полученные «чеки» они купили Генриетте красивое итальянское платье. В моду вошло мини и ей это очень шло. Потом была поездка в Индию. За проделанную там работу Владимир получил медаль.
     Он был весь в любимой работе. Генриетта понимала и уважала его за это. Но и приходя домой, Владимир погружался в чтение газет и журналов. Они успевали только обменяться дежурными фразами. Чтение газет вменялось ему в обязанность, так как он проводил политзанятия и должен был владеть соответствующей информацией. Но даже если он был свободен, он всё равно был не с ней. Вырезал из газет и журналов статьи, сортировал их по тематике и вклеивал в специально предназначенные для этого папки. Когда она спрашивала его зачем он это делает, он радостно говорил, что в будущем с интересом почитает.
     Один умный человек сказал ей:
     – Генриетта, если ты хотела быть счастливой, не надо было связывать свою жизнь с отличником.
     «Как он прав, – думала она, – ведь он ко всем так относится неуважительно, а скорее снисходительно. Вот и на её увлечение поэзией он смотрит свысока, что-то вроде «чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало», то бишь не мешало ему жить в своём книжно-газетном мире. Но она его любила, в её понимании он был хорошим человеком и семьянином, к тому же любящим отцом. Он заботился о семье, лишь бы не мешали его карьерному росту. В доме царила весёлая доброжелательная атмосфера.
     И всё же… всё же, что-то было неладно – не было духовного контакта между супругами. Внешне всё выглядело замечательно, но Генриетта всё явственней чувствовала своё одиночество. В их семье жизнь играла всё ту же заезженную пластинку: дети, работа, кухня. Генриетта была загружена физически, а настоящая многогранная жизнь проходила где-то рядом, едва задевая её по касательной. Это были самые красивые годы жизни, когда ты не ходишь – летаешь, когда неизвестно откуда берётся красота и лица, и тела, когда в тебе столько сил и энергии, предназначенной для чего-то большего, чем обслуживание семьи и зарабатывание денег.
     «Неужели я родилась для такой примитивной жизни», – с горечью думала она.
     Ей отвечала, знающая больше, чем она, её душа: «Для тебя этого недостаточно».
     И как не тих был этот голос, она услышала его и стала посещать занятия литературного объединения «Огонёк» в городе Ногинске. Занимался с ними писатель Виталий Григорьевич Мелентьев.
     Эти занятия, на какое-то время, стали единственной отдушиной для её творческой активной натуры. Виталий Григорьевич, с первых дней занятий, стал выделять её среди своих учеников. Он зачитывал сам её стихи и старался внушить ей желание уделять больше времени творчеству. Она стала частой гостьей в его доме вместе с влюблённой в него Таисией, которая не скрывала свою любовь. Виталий Григорьевич относился к ней с нежностью и пониманием. Собственно говоря, Таисия ни на что и не претендовала.
     У него была молодая жена Милочка, как все её называли, подарившая ему дочку. Она была доброй, простой и гостеприимной хозяйкой. По всему было видно, что она любит писательскую братию и радуется их приходу. Ведь ей, молодой, было скучно одной в доме с маленьким ребёнком.
     Однажды, Виталий Григорьевич пригласил Генриетту в «Дом литераторов» где познакомил её с поэтом Окуджавой, представив её честно'й компании, как молодое дарование, подающее большие надежды. Компания собралась по случаю дня рождения Окуджавы. За столом были одни мужчины. Повеселев, мужчины подняли бокалы за женщин. Заиграла музыка, и какой-то солидный господин пригласил её на медленный танец. Он явно пытался ухаживать и во время танца шепнул ей на ушко:
     – Поэтессы такими не бывают.
     По своей наивности, она подумала, что не выглядит достаточно интеллектуально для поэтессы. Она была смущена и, огорчившись, попрощалась и уехала домой.
     – Ты так внезапно исчезла, словно Золушка, – сказал ей на следующем занятии Виталий Григорьевич.
     После того случая, она долго сомневалась в себе, пока ей не объяснили, что мужчина просто сделал ей комплимент.
     Виталий Григорьевич был человек скромный, никто в группе и не подозревал, с какой интересной личностью свела их судьба. А судьба у него была непростая. Родился Виталий Григорьевич в Ленинграде. Мама у него была учитель, а отец инженер. Но родители его рано умерли, и мальчик вынужден был работать с четырнадцати лет, чтобы заработать себе на хлеб. Позже он был участником в Советско-финляндской войне, а потом и в Великой Отечественной. Окончил он войну в звании полковника, имея множество орденов и медалей за мужество и отвагу. На фронте познакомился с Твардовским, а позже работал журналистом военных газет.
     Жизнь его не щадила. До времени, когда он стал уже известным писателем, ему пришлось сменить множество профессий, пока не определился главный путь его жизни – литература. Кем только он не работал: и сварщиком, и токарем, и золотоискателем, и экскаваторщиком, и грузчиком. Но его увлёк литературный труд, приведший к рождению многих приключенческих романов и книг о войне. Около десяти лет он руководил литературным объединением «Огонёк».
     Последние годы Виталий Григорьевич тяжело болел и в тысяча девятьсот восемьдесят четвёртом году умер.
     Но из её жизни он не ушёл до последних дней. Генриетта вспоминала этого замечательного человека как друга и учителя.

          Бледней, чем белая сирень,
          В которую лицо роняла,
          Туманный город плыл в апрель
          Скворечным кружевом вокала.

          Доцвёл сиреневый закат,
          Бездушно в окнах отражаясь.
          Последний день, судьбы фрегат –
          Растаял, в вечность отправляясь.

          Незримо, жизненный поток
          Привычный быт влечёт с собою,
          Где каждый сердцем одинок
          Под вечным солнцем и луною.

     «Дорогой Виталий Григорьевич, быть может, Вы слышите мой голос там, в лучшем мире? Эти строки Вам, от моей души, Вашей», – мысленно произнесла Генриетта.


               Глава 12
               Весенний ветер

     Не замечали ли вы, что самая щемящая грусть настигает нас тогда, когда в мире весна, когда соловей в любовном трепете рвёт свою, а заодно и нашу, душу любовным томлением и ожиданием чего-то прекрасного? Неизвестно из каких загадочных экзотических стран, с утра, на незримых крыльях прилетел майский ветер, но он всколыхнул, растревожил душу нашей героини, заставив её искать сказочный аленький цветок среди папоротников подмосковного леса.
     Куда уйти, куда спрятаться от весеннего безрассудства, что без спроса врывается в серую обыденность привычных будней?
     Генриетта смотрела на себя в зеркало – весна Боттичелли.
     «И для кого цветёт эта хрупкая короткая весна жизни, что скоро облетит снежными лепестками черёмух? Кому это нужно, с какой душой жаждет твоя душа обменяться радостью земного существования? А молодость проходит, тает, словно весенний снег. Ведь эта прекрасная пора быстро пройдёт, растает как весенний туман, оставив только смутные воспоминания о себе», – думала Генриетта, собираясь на работу.
     Эти последние майские дни выдались жаркими, солнечными. И она надевала свои самые красивые платья, тщательно причёсывалась и добавляла нотку духов «Жди меня». Ей хотелось соответствовать настроению природы. Она словно предчувствовала зарождающееся событие:

          Ах, нет! Душа попала в сон,
          Где звук иной царит.
          Орган ли то, аккордеон,
          Сосны ли звон в зенит?

          На семь оттенков и цветов,
          На семь волшебных нот
          Созвездий в небе хоровод
          Гимн небесам поёт.

          Там есть и флейта, и фагот,
          И лунное сопрано.
          А лес в вечерний свет плывёт
          Весенним духом пряно.

          Цветов дыханье в унисон,
          Души отдохновенье.
          Вздыхай листвы аккордеон,
          Дли чары наважденья.

     Спеша на работу, она шла по лесной тропе в простой и удобной обуви. Выйдя из леса на Горьковское шоссе, переобувалась в красивые туфли. Воспитательницы удивлялись, зачем в детский сад так наряжаться, чтобы дети соплями измазали?
     – А когда и куда мне наряжаться? – спрашивала она, – если я нигде не бываю? Так ведь и жизнь пройдёт.
     Кстати сказать, никто её не пачкал, детям нравилось, что у них такая воспитательница. Они ею гордились и брали с неё пример.
     Сегодня у неё вторая смена в детском саду. С утра она уже переделала кучу дел: и готовила, и убирала комнату, и шила. Она, как и все воспитательницы, любила выходить на работу во вторую смену.
     Приходишь на работу, а дети уже уложены на кроватках и обычно, к этому времени, уже засыпают. Во время тихого часа можно написать план работы на завтра, а если останется время, то и пообщаться с кем-нибудь. Подруг у неё в там не было. Слишком были разными их интересы.
     Тихонько приоткрыв дверь, она вошла в спальню. И сразу же, с подушек поднялось несколько голов, дети радостно заулыбались, приветствуя её.
     – Тише, ребята, тише. Не разбудите остальных.
     – Когда Ваша смена, они стараются не уснуть, пока Вы не придёте, ждут, – прошептала, улыбаясь, Елизавета Степановна, их бессменная нянечка.
     Генриетта любила эту простую добрую женщину и принимала с удовольствием её мудрые советы.
     Елизавета Степановна была чистюля, и в их группе всегда был образцовый порядок.
     Жаль, что по молодости Генриетта не догадалась поинтересоваться, отчего это Елизавета Степановна одна и нет у неё ни мужа, ни детей. Для неё домом был детский сад, а к чужим детям она относилась, как к родным внукам. Даже цветы в её группе были на зависть остальным нянечкам. У неё просили дать отросток, но растения у них всё равно получались обычными, не такими как у неё. Особенно она гордилась своей роскошной гортензией, занимавшей половину окна. На удивление всем, гортензия цвела с весны и до самой осени розовыми пышными шапками, словно стараясь порадовать свою хозяйку.
     Когда у Генриетты умерла мама, и она, не переставая плакала, Елизавета Степановна сказала, как-то, ей:
     – Ваша мама тяжело болела, а теперь ей там хорошо. А Вы всё плачете, разводите сырость. Они этого не любят.
     – Мне так её не хватает, – жаловалась Генриетта, – хочется поговорить с ней, поделиться, а её нет.
     Но слова нянечки запали ей в душу и она старалась взять себя в руки.
     Дней через сорок после ухода Елены Андреевны ей приснился сон, что плывут они с мамой по озеру и мама всё время отстаёт от неё. Генриетта волнуется, подбадривает маму, говоря ей, что плыть осталось уже немного. Впереди уже показался над поверхностью воды купол церкви с крестом. Она знает, что им нужно доплыть до него и взяться рукой за крест. Она доплыла, оглянулась, а мамы нет.
     Утром она еле дождалась, чтобы рассказать сон Елизавете Степановне. Та выслушала и успокоила её:
     – Твоя мама тоже плыла к церковному куполу и кресту, но она очень устала и у неё не хватило сил доплыть, вот ангел пожалел её и взял с собой на небо.
     «Как мудро и просто расшифровала её сон эта простая малограмотная женщина», – удивлялась Генриетта.
     А через несколько дней ей приснился ещё один сон:
она смотрит на себя в зеркало и с ужасом видит на лице большую чёрную бороду. Она снимает её и выбрасывает.
     И опять Генриетте не терпелось услышать толкование этого сна Елизаветой Степановной.
     – Радуйтесь, – сказала она, улыбаясь, – чёрная борода – это Ваше горе. Вы его убрали и теперь Вам станет легче. Борода пропала, значит и Вы успокоитесь, смиритесь. Всё, что ни делается – к лучшему. Не нам менять земные порядки и решать, что хорошо, а что плохо.
     Сколько умных и образованных людей встретит на жизненном пути Генриетта, но их имена память не сохранит за ненадобностью. А вот простую нянечку Елизавету Степановну она будет помнить всю жизнь.
     «Эта скромная труженица была кладезь премудрости, и никакое образование не может сделать человека ни добрым, ни тактичным, ни мудрым», – думала она.
     А после того сна ей действительно стало легче, и острая боль скорби сменилась тихой и светлой грустью. Жизнь текла своей наезженной колеёй. Ночи сменялись днями, снег весной таял, соловьи одаривали мир вдохновенным искусством вокала, и наступило долгожданное лето.
     С той поры прошёл год.
     Драматургия жизни продолжала разворачиваться.


               Глава 13
               Знакомство

     В один ясный июньский день в группу, где работала Генриетта, пришла новая девочка Света Смирнова. Её отца перевели из Минска в Москву в институт ЦНИИПО, и девочку определили в ведомственный детский сад. Девочка была милая и приветливая. Она быстро подружилась с ребятами и не доставляла хлопот. Генриетта Константиновна ей, видимо, тоже понравилась и Света, неожиданно, подошла и обняла её.
     – Светочка, ты не скучаешь? Скоро придут твои родители, – старалась успокоить девочку Генриетта.
     – Мне здесь нравится, – весело ответила та и побежала к новым подружкам.
     Вечером за дочкой пришёл отец. Света никак не хотела идти домой, ей было весело играть с детьми. Отец не стал её торопить, он расспрашивал Генриетту, рассказывал о своей семье. Они не замечали, как быстро летит время, и почти всех детей уже разобрали родители. А они всё говорили и не могли наговориться, словно изголодавшиеся по общению люди.
     Генриетта невольно залюбовалась Светиным папой. Высокий черноволосый молодой мужчина с добрыми чёрными глазами поразил её своей мягкостью в отношении к дочери. У неё сложилось впечатление, что он одинок в семье и дочь единственная его радость. Домой они оба с дочерью не торопились. Позже, узнав о нём больше, она убедилась в верности своего первого впечатления. С дочерью он был нежен и терпелив. Когда Генриетта пошутила, что так и избаловать можно. На что тот, улыбаясь, заметил:
     – Я не знаю какой будет у неё муж, поэтому немного побалую дочку.
     Было очевидно, что Света обожала отца.
     Когда забрали последнего ребёнка, Вадим просто сказал:
     – Пойдём Светик домой, только сначала проводим Генриетту Константиновну.
     Они дошли до ворот, выходящих на Горьковское шоссе. Солнце уже катилось к горизонту, и сумерки накинули лёгкую кисею тумана, скрыв под ней яркие краски лета.
     Как бы поздно не возвращалась она с работы, муж её никогда не встречал. Он любил провести вечер за своим любимым занятием – чтением газет. Последний год он большую часть рабочей недели проводил в Москве и радовался, когда, выходя из служебного автобуса, мог вдохнуть полной грудью пряный лесной воздух.
     В вечернее время Генриетта возвращалась с работы не лесной тропинкой как днём, а ходила по дороге – глядишь, кто-нибудь да подвезёт к общежитию. Она никогда не голосовала и не просила её подвести. Обычно машина сама притормаживала и ей предлагали помощь. И когда очередная легковушка с шиком подвозила её к подъезду, гулявшие вечером мамаши с колясками неодобрительно смотрели на неё с нескрываемым подозрением. Это очень огорчало, ведь от её работы до общежития путь был неблизкий. Это у них был служебный автобус, а ей приходилось рисковать. И, стараясь избегать лишних разговоров, она просила водителей останавливать машину на дороге, но галантные мужчины подкатывали её к самому подъезду, стараясь сделать приятное.
     Но, однажды зимой, когда она возвращалась с работы поздно, как назло, дорога была пуста и не было ни одной попутной машины. Погода была ветренной. Временами в лесу слышался то какой-то треск, то скрип, то словно чьи-то вздохи. Стараясь держаться дальше от леса, она шла по середине дороги. Ей казалось, что за каждым деревом кто-то стоит и она, сделав несколько шагов, резко оборачивалась. В этот ненастный вечер лес казался ей чужим, враждебным и пугающим. Она вздрагивала от каждого шороха, ей казалось, что кто-то крадётся за спиной. Видимо это было связано с пережитыми ею страхами в деревне Русятино.
     Но вот, сквозь летящий колючий снег, мелькнул весёлый свет фар, и она с облегчением вздохнула. Уазик остановился. Она обрадованно открыла дверцу. Сквозь сигаретный дым, она заметила в машине несколько мужчин. Они явно были навеселе.
     – Залазь! – пригласили они.
     – Спасибо, – ответила она, с тревожным чувством захлопывая за собой дверцу машины, – сегодня такая ужасная погода, страшно идти, – сказала она, чтобы нарушить напряжённое молчание.
     – А в незнакомую машину не страшно садиться? – осклабился один.
     Внутри у неё всё оборвалось. Дальше ехали молча, возле общежития машина затормозила и остановилась.
     – Большое спасибо, ребята! – поблагодарила она и выскочила на дорогу.
     Ноги были ватные. Эта гробовая тишина в машине испугала её больше, чем страх, который она испытала до этого.
     Была и ещё пара подобных случаев, но страх в одиночестве идти по лесной дороге был велик, и она рисковала, никогда не голосуя и не оглядываясь на идущие машины. Свою судьбу доверила Судьбе.
     Но мы отвлеклись, ведь сейчас было лето и было ещё светло, а в душе пели птицы. Всю дорогу до дома её сопровождал взгляд ласковых добрых глаз Вадима.
     – А разве муж не встречает Вас? – спросил он удивлённо, когда они с дочерью проводили её до ворот городка.
     В размышлениях, она незаметно дошла до дома и поднялась на четвёртый этаж. Вот и её дверь. Войдя в комнату, она увидела своего мужа. Как обычно, он был занят чтением газет, а дети занимались своими делами. В комнате было тихо. Она понимала, что для мужа эти вечерние часы в семье необходимы для отдыха. Он много работал и дома по вечерам читал научные журналы, необходимые для его работы.
     С её приходом комната ожила, жизнь завертелась, закружилась. Включили музыку, вскипятили чайник и сели ужинать. И муж, и дети радовались её приходу, шутили и смеялись.
     «Нам хорошо и уютно в дружной семье, а это самое главное», – думала Генриетта.


               Глава 14
               Мещеры

     Никто ведь не станет спорить, что угасающий огонь жизни, проявляемый чувством любви к чему бы то ни было, человек интуитивно пытается поддержать или даже раздуть. Так старый человек, устав за свой трудный жизненный путь, даже затрудняется вспомнить, а испытал ли он в жизни настоящее чувство любви и что это такое, любовь. А зачем она ему? Не до неё уж.
     Давно известно, что, когда человек влюблён – он светится изнутри и этот свет виден окружающим. Может и звёзды – это сгустки любви, её сонет, плазма, в которой переплавлены высокие чувства других миров миллионы и миллиарды лет тому назад и теперь мы можем их видеть воочию и любоваться ими? И не потому ли поэты и музыканты так вдохновляются, глядя в звёздное небо?
     Вот и Генриетта, замечая явное угасание чувств, искала и, кажется, нашла свой источник света.
     Просыпаясь утром, она вспоминала чёрные горячие глаза Вадима. Это была ночь, в которой пылало пламя любви. Давно уже она не обжигалась мужской любовью. Её муж в плену у богини Премудрости. Она не терпит соперниц. Полюбив человека одержимого Наукой, она явно её недооценила, не приняла во внимание её несокрушимую силу и могущество. Но человеку её возраста жить отстранёнными интересами, далёкими от человеческих страстей, задачка не лёгкая. Она была ещё полна жизненной энергии, жажды приключений, познавания чего-то нового, неведомого для человеческой души.
     После встречи с Вадимом, она будто ожила, в ней появилась радость каждодневного ожидания этих глаз, этих недоговорённостей, понятных им и без слов, этих «нечаянных» касаний…
     Она ловила себя на том, что постоянно улыбается и не обращает внимания на мелкие неприятности, словно проживает жизнь в параллельной реальности. Её настроение становилось заметным для окружающих.
     «Но ведь ничего особенного не происходило, – думала она, – если не считать слишком долгих бесед с отцом Светланы, слишком взволнованного и отсутствующего взгляда».
     Нет, состояние влюблённости от посторонних глаз скрыть невозможно! Тот любовный огонь, если уж разгорелся, будет выплёскиваться из глаз, слетать с губ, читаться в каждом движении души и тела.
     Эта пара, ведущая невинные разговоры, которые могли слушать все кто хотел, без слов были понятны окружающим. Стоя рядом друг с другом, они были прекрасны, как и все, кто попадает в пятое измерение – царство Любви.
     Им завидовали, их ненавидели, их ревновали и осуждали в душе все те, кто был обделён любовью и не имел пропуска в это заманчивое и загадочное царство. Им было любопытно, чем всё это кончится? В душе каждый ждал интриги, трагического финала, развода, брошенных детей и, даже, самоубийства. Армия любопытствующих пополняла свои ряды. Не зря ведь Александр Дюма, словами своего героя, сказал: «Любопытные пьют наши слёзы, как мухи кровь раненой лани».
     Вдохновение любви это и есть истинное вдохновение, Божественная музыка любви. Звучит она не явственно, не в материальном мире, но в духовном. И всё живое, начиная с растений и кончая человеком, слышит её.
     Земная музыка рождается в момент касания смычка струн скрипки, а духовная, Божественная – в момент касания сердца смычком чувств.
     Её душа не умела врать. Она откликалась на любовь.
     Елизавета Степановна всё видела и слышала неслышимое. Она была единственным человеком, не считая Сургучёва, кто понимал вечную истину – влюблённости никому погасить не удастся, пока это чувство не выгорит само или не станет вечным светом.
     Супруг Генриетты давно уже заметил её усталость от однообразия жизни и серых будней. Она была как певчая птица, запертая в клетке, что перестаёт петь. Он прекрасно понимал, что не простая жена ему досталась, и если он не вдохновляет её на пение, остаётся только ждать, когда любовная искра', сумевшая разжечь пламя, погаснет сама собой. И, пожалуй, это было самое мудрое решение. Умный человек её супруг.
     В пятницу, в коридоре детского сада, появилось объявление такого содержания: «Желающие записаться на экскурсию в Мещеры, подойдите к Валентине Михайловне».
     Генриетта, конечно же, записалась. Она читала Паустовского и загорелась желанием увидеть эти легендарные места. Тем более, что ехать не так далеко, всего сто пятьдесят километров от Москвы. Администрация ЦНИИПО обеспечивала путешественников палатками и служебным автобусом.
     Супруг Генриетты, с радостью, отпустил её. «Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало», то бишь не отвлекало его от любимого занятия.
     В субботу утром, собравшись, как положено, в назначенное время путешественники подошли к служебному автобусу. Никого из них Генриетта не знала. Из детского сада она одна изъявила желание поехать на экскурсию. Мужчины галантно пропустили женщин вперёд. Рядом с Генриеттой села молодая женщина, но, оглядевшись, она поменялась местом с кем-то. Генриетте было всё равно. Но, к её удивлению, мужчиной, который сел рядом с ней, оказался Вадим. Вот так сюрприз!
     И опять им пришлось держаться словно обычным, едва знакомым, людям. А сердца трепетали и выстукивали страстную морзянку. Рука непроизвольно искала руку, а электричество прикосновений било током высокого напряжения…
     Доехали они довольно быстро, шофёр хорошо знал это заповедное место и возил любителей рыбалки туда каждый год. Они вышли на песчаной отмели возле заросшего камышом и осокой озера. День начался с обустройства лагеря. Мужчины ставили палатки, разместив их живописным острокрышим, сказочно-гномовским городком среди густого кустарника и высокой травы с белыми снежными хлопьями цветущей ромашки.
     Она знала, что эти места первыми обживали ещё люди каменного века и что в пятнадцатом веке в Мещерской низменности жили финно-угорские племена мещёр. Позже они растворились в русской, эрзянской и других народностях. Селились мещёры по среднему течению Оки. Мещерская низменность, это нетронутый островок древнего мира, бывшего Касимовского царства. Край удивительной скромной среднерусской красоты, словно сошедший с картин Левитана.
     Мещерские края любил и прекрасно описал в своих произведениях Константин Паустовский. Это место озёр и рек, чьи берега заросли высокой травой, могли представлять большую опасность из-за множества непроходимых болот. Они попали в край древнего леса, сохранившегося со времён каменного века.
     Из соседней дубравы мужчины принесли сухие ветки для костра и брёвна, приспособив их под сиденья. Заядлые рыбаки уже ушли на промысел. Древние инстинкты не давали им покоя, торопили. К вечеру они принесли и выложили на всеобщее обозрение свой богатый улов. Здесь были и караси, и окуньки, и зубастая щука. В придачу к ним, выложили ещё несколько судаков и плотву.
     – Ох, и знатную ушицу сейчас сварганим! – радостно заявил пожилой усатый рыбак, выкладывая последнюю рыбёшку на подосланные листья лопуха.
     За хозяйственными делами время пролетело незаметно. День потихоньку гас и начинались ранние сумерки. Вечерняя августовская прохладная сырость потянулась от воды и стала забираться под одежду. Женщины, ёжась от прохлады, надевали кофточки. Мужчины развели на песке весёлый костёр, и, пока женщины мыли и потрошили рыбу, стали выкладывать бутылочки согревающего. Чистить чешую, знатоки приготовления ухи, не разрешили.
     – В чешуе-то, самый навар, – говорили они.
     Генриетта глянула на щуку. Та была неподвижной, лёжа на листьях лопуха и казалась мёртвой. Рот её был полуоткрыт, и Генриетта не удержалась и сунула в него палец. Напрасно она это сделала. В одно мгновенье щука захлопнула свою зубатую пасть и не отпускала добычу. Она повисла на руке у испуганной Генриетты. На её крик мужчины бросились на помощь и страдалицу спасли. Из прокушенного пальца текла кровь.
     – Вот вам и первый пострадавший, – покатывались со смеху рыбаки.
     – Даже дохлой щуке, девочка, палец в рот не клади, – смеялся, подмигивая, усатый рыбак.
     Одному Вадиму было не смешно, он переживал за неё. Нежно перевязал укушенный палец. Слава Богу, не откушенный.
     Пока варилась уха, у проголодавшихся туристов текли голодные слюнки. Наконец, достав огромный черпак, усатый Кирилл Иванович стал разливать по алюминиевым мискам дымящуюся уху, круто сдобренную перчиком и какими-то травами. Уха удалась на славу. В неё, для крепости, бывалые рыбаки добавили водочки. Такой ухи никто ещё не ел, разве что сам усатый рыболов.
     Девушка, что поменялась с ней местом, тоже была влюблена. Предмет её воздыханий сидел рядом с ней на бревне. Они всё время о чём-то шептались и даже уху ели с рассеянным видом.
     «Значит мы здесь не одни такие», – подумала Генриетта с облегчением.
     Даже грешники опасаются быть в одиночестве.
     Кто-то достал гитару и светлое ночное небо долго слушало любимые и популярные песни. Генриетта и Вадим избегали смотреть друг на друга. А сердца выстукивали барабанную дробь, в ожидании ночи наедине.


               Глава 15
               Между добром и злом

     – Как там наша укушенная? Где она, жива ли? – услышала, сквозь утренний сон, Генриетта насмешливый голос усатого Кирилла Ивановича.
     Как ни старалась она оставаться незаметной, ничего у неё из этого не получилось. Она не смогла остаться незаметной в этой чужой компании. Наглая щука сделала её узнаваемой. Все улыбались ей при встрече, шутили, смеялись. А она чувствовала себя гадко, словно вывалялась в грязи. Что уж скрывать, она ведь хотела провести эту ночь с красивым чужим мужем.
     Вадим ещё спал. Она быстро оделась и, незаметно, скрытая зарослями густого орешника, подошла к воде и умылась. Если б не было так зябко, она искупалась бы в этом озере, смыла бы с себя его ночные поцелуи и потные объятья. Это была первая попытка изменить мужу. Она и не догадывалась, что одно дело мечты и совсем другое, когда с тобой так близко оказывается чужой.
     Какое счастье, что её ожидания бурной ночи не оправдались. Вадим объяснял это тем, что он слишком её боготворил и относился к ней не как к обычной женщине, а как к богине. Она же предполагала, что он слишком перенервничал, перегорел, а, возможно, это было Божье наказание или предупреждение.
     Теперь, при свете чистого ясного утра, ей было стыдно за себя ту, что не отличила настоящую любовь от страсти и желания обладать красивой игрушкой. Ей было стыдно за ту булгаковскую Маргариту, проснувшуюся в ней и танцующую на старых могилах. Её передёрнуло то ли от ужаса, а то ли от утреннего холодка…
     Накануне вечером, устав от пьяных разговоров и пения бардовских песен, они пошли погулять. Вначале шли вдоль берега, но незаметно оказались в небольшой рощице. В это время из-за облаков выкатилась огромная яркая луна, и они увидели, что это вовсе не рощица, а очень старое и заброшенное кладбище. Кладбище было маленькое и, под лунным прожектором, они увидели валявшиеся подгнившие кресты, некогда венчавшие редкие холмики. Всё это было укрыто от досужих глаз уже пожухлой травой и редким кустарником.
     Голоса сидевших у костра и звук гитары уже едва доносились до них. Значит они забрели уже далеко. За густой зеленью не было видно света догорающего костра. Как бы не заблудиться.
     И что это на неё тогда нашло? Наваждение какое-то! Она, вдруг, стала танцевать, освещённая яркой полной луной, в этой жуткой тишине, среди этих чужих могил, на этом древнем заброшенном кладбище… Вадим, как заворожённый, стоял, не сводя с неё своих чёрных бездонных глаз.
     «Ах, эти чёрные глаза, меня погубят…», – звучали где-то внутри неё слова танго Петра Лещенко.
     Вадим молча подошёл и обнял её. Стряхнув чары луны, они пошли, взявшись за руки, к своей палатке.
     Вот и настала та роковая минута, которую они так долго и страстно ждали. Они одни и никто на свете не сможет помешать их счастью.
     Но ни горячие объятья, ни пламенные слова и поцелуи, не позволили им обрести это «счастье» или совершить грех? Понять им это было не дано.

          Есть сад, между добром и злом,
          Любви духовный сад.
          В нём тайна, под судьбы замком,
          Смертельна, словно яд.

     Что они знают о таинстве земного бытия, чтобы суметь объяснить необъяснимое? Может быть то, что им кажется любовью, вовсе не любовь, а искушение?
     «Не всякий видит то, на что смотрит», – размышляла Генриетта.
     Так, безобидная рощица, неожиданно, оказалась приютом мертвецов. Глядя на спокойную гладь озера, душа успокаивалась, и ей, почему-то, не хотелось возвращаться в палатку, но и обидеть Вадима она не могла. Поэтому, стряхнув с себя накатившую неприязнь и сомнение, она вернулась и застала его уже одетым. Он ждал её.
     Но, какая-то сила вытолкнула её на солнце из зеленоватой мглы палатки. Она схватила его за руку и, смеясь, потащила его к костру. где уже кипел котелок с чистой озёрной водой и пахло ароматным кофе.
     Настроение у неё было прекрасное. Она радовалась, что сегодня они возвращаются в Москву.
     С Вадимом она держалась, как и прежде, приветливо.
Внешне ничего не изменилось. Она прекрасно понимала, что творится в его душе и решила перевести их страстные отношения в дружеские, безобидные.
     – Мне кажется хорошо, что ничего не произошло этой ночью.
     Он нехотя согласился. Ему больше всего было обидно, что он не состоялся как мужчина.
     «Судьба сказала – «не судьба!»» – подумала про себя она.
     Когда они подошли к костру, завтрак был в самом разгаре. После ночного бдения и выпитого накануне, народ выглядел помятым и усталым. Но, увидев Генриетту с перебинтованным пальцем, Кирилл Иванович сразу повеселел и бодро провозгласил:
     – Внимание народ, вот и наша пострадавшая. Вы видите, перед собой невинную жертву, подвергшуюся нападению кровожадной хищной щуки, покусившуюся на её молодую жизнь.
     – Иваныч, а ты можешь защитить диссертацию на эту тему? – продолжил игру пожилой человек в очках.
     Все стали шутить на эту тему. Народ очнулся от вчерашнего пиршества. Известное лекарство – смех, он всегда бодрит.
     – Я эту историю теперь буду рыбакам рассказывать в назидание, – смеялся Кирилл Иванович, – и детям, и внукам: не суй, детка, пальчик рыбке в рот.
     А Генриетте было не до веселья. Её мучил вопрос – так что же это было? Драма или комедия? Продолжать отношения дальше не было смысла. Вадим никогда не забудет своего «позора». Неловкость, возникшая между ними после происшедшего, не предполагала продолжения романа. «Кот ушёл, а улыбка его осталась».
     После обеда, состоящего из свежей ухи и вчерашних остатков, стали собираться домой. Нужно было разобрать и уложить палатки, собрать хозяйственный скарб и убрать все следы пребывания.
     – Так уж у нас заведено, – с гордостью сказал Кирилл Иванович, укладывая в мешок мусор, – а это, – он приподнял мешок с мусором, – мы увезём с собой. Здесь ничего нельзя оставлять. В следующий раз приедем и будем радоваться ощущению, что мы тут первые.
     Наконец автобус тронулся, и она с облегчением вздохнула.
     После всех возлияний, многие быстро задремали. Они тоже делали вид, что дремлют. Где же тот трепет, где ток, который им обжигал сердца? Где руки, ищущие друг друга, словно в поисках спасения от серости и безысходной бренности существования? Все чувства в ней, ещё недавно не дающие спокойно жить и дышать, неожиданно успокоились. Искра, вылетевшая из роковых чёрных глаз и устроившая пожар, потухла. И теперь Генриетте было неловко снова заглянуть в эти глаза и всю дорогу она сидела, не поднимая век, словно опасаясь их колдовской силы. Финита ля комедия. Смешной конец романтической истории.
     Только когда автобус остановился и народ стал выходить, она сделала вид что проснулась и, наскоро попрощавшись, они разошлись по своим домам.
     Она улыбнулась. Комедия, принимаемая ею за подлинное и настоящее, оказалась фарсом. Морок наваждения внезапно спал.
     О чём они разговаривали, стоя часами на детской площадке? Она ничего не могла вспомнить, как ни старалась. Он был примитивен и недалёк. Иногда это было заметно, но она не давала этой мысли утвердиться и гнала её прочь. Просто удивительно, что тогда она не замечала скудости их общения. Но ведь что-то происходило между ними. Действительно, наваждение какое-то, морок.
     Сейчас она хотела только одного – скорей оказаться дома в своей семье со своим милым мужем, который и не подозревает в каком спектакле играла главную роль его жена. Он и представить себе не мог, какие судьбоносные разрушительные планы уже рисовались в её воспалённом поэтическом воображении!
     Это было первое грандиозное покушение на её супружескую верность. И дело вовсе не в том, что между мужчиной и женщиной не произошло обычное, запрограммированное природой, действо, а в чём-то, совсем ином, необъяснимом.
     Идя домой привычной лесной дорогой, она радовалась тому, что не было ни одной попутной машины. Сейчас ей было необходимо побыть наедине со своей душой. Мысленно она благодарила Бога за пережитые сильные эмоции и чувства, способствующие её тогдашнему душевному состоянию. Природа экономна и лишнего не даёт. Значит ей нужно было пропустить это через потерявшее зоркость сердце и заблудшую душу. Вот она и есть та заблудшая овечка, что искала какую-то необыкновенную траву, вернее свой аленький цветочек. Ради того, чтобы его найти, она отбилась от стада и блуждала в чужих, запретных садах. Но ведь для чего-то важного Господь оставил стадо и пошёл искать заблудшую овечку и, отыскав, вернул её. Значит у него были свои планы, раз он, обливаясь потом, нёс её глупую на своих натруженных плечах?
     А физическое неосуществление ожидаемого лишь оборвало одну из струн сердца, поющую песни о любви. А дуэта не было, дуэт не получился и этого было достаточно для её прозрения.
     А, собственно говоря, чего она ждала? Примитивно хотела удовлетворить человеческое любопытство? Обрести неземную любовь с человеком, разговоры с которым крутились вокруг воспитания детей и погоды? Она сама удивилась своей близорукости.
     Это приключение пошло ей на пользу. На некоторое время она успокоилась и не пыталась отыскать «Терра инкогнито» там, где её нет.
     Мудрая Елизавета Степановна заметила перемены в настроении Генриетты и однажды сказала:
     – Ох, боюсь я этих черноглазых, они самые опасные для нашего брата. Женщины, как мотыльки, летят на их огонь. Ты-то только крылышки опалила, могло быть и хуже. А я его сразу раскусила – сердцеед.
     «Вот как? Оказывается, Елизавета Степановна всё понимала и молчала? Но почему? Откуда у неё такой жизненный опыт?» – удивлялась Генриетта.
     Она внимательней всматривалась в лицо Елизаветы Степановны и понимала, что нянечка не так проста, как кажется. А ещё, отметила она, видимо, была в своё время хороша собой. И теперь, разговаривая с ней, она видела перед собой совсем другого человека.
     Как часто мы небрежно относимся к людям. А ведь каждый человек – это целая неразгаданная вселенная. Люди, как малые планеты, притягиваются друг к другу, сталкиваются и разлетаются по своим орбитам.
     И покатилась жизнь по своей обычной орбите. Она снова слушала старую любимую пластинку, где и мелодия ей знакома и слова… А страстные танго и чёрные глаза – это всего лишь призраки неосуществимой человеческой мечты.
     Может обычная жизнь это и есть земное человеческое счастье? Близкие родные люди вместе проводят вечера и они счастливы, а каждый член семьи может заниматься своим любимым делом? Внешний и чужой мир будет смотреть в их освещённое окно и завидовать гармонии отношений.
     Но что-то в той идиллии смущало её. Такое ровное спокойствие явление временное, потому что прямая линия – это смерть. Она слишком живая для этого. Значит всё ещё впереди: и взлёты, и падения. Любая, даже самая спокойная река Жизни впадает в море. И когда-нибудь она встретится с настоящим штормом. А то, что произошло с ней, всего лишь первая репетиция, где она балансировала между добром и злом, образующими волнистую линию жизни.
     А что будет дальше, жизнь покажет.


               Глава 16
               Купавна

     По общежитию пронеслась долгожданная новость: скоро семейным сотрудникам института будут предоставлены квартиры. Радости не было границ. Все разговоры на кухнях и в семьях вертелись вокруг одной темы – когда и где дадут квартиры.
     К великому огорчению ожидающих, до них дошли слухи, что сдача дома ожидается на станции «33 километр» железной дороги с Курского вокзала. Это сообщение повергло всех в шок.
     – Где этот тридцать третий километр? – спросила у представителя руководства Ольга Рожнова. Она с мужем работала на Радиоцентре и у них была дочь, ровесница Андрюши.
     – Так называется станция, следующая за станцией Купавна, неподалёку от города Железнодорожный, – пояснил представитель администрации.
     Народ загудел, выражая своё недовольство. Все были настроены на Балашиху.
     Генриетта молчала.
     «Тут есть над чем подумать», – рассуждала она.      
     Поездки на электричке ей нравились больше, чем на автобусе, к тому же, на железной дороге нет утомительных пробок, как на шоссе. Поездка от дома до Москвы с тридцать третьего километра и комфортней, и быстрее. Сургучёву будет удобно ездить на работу в Москву, так как головной институт находился неподалёку от Курского вокзала. К тому же, Балашиху она не любила. Город скучный, новостройки далеко от центра. Город неспокойный, неблагополучный, вечером на улицу лучше не выходить. А тридцать третий километр ближе к природе. Публика более однородная, часть работает на Радиоцентре, а часть в Москве. Она узнала, что там есть магазины, новый детский сад, почта и школа. Следующая остановка Купавна и городок моряков. Это исторические места с прекрасной природой. Знаменитое Бисерово озеро, окружённое лесом, названное так самой Екатериной, посетившей его.
     Посоветоваться с мужем Генриетта не могла, в это время он был командирован в Польшу. Перед отъездом он сказал, что, в случае чего, доверяет ей принимать решение самостоятельно. Руководство, зная, что большинство очередников не желает ехать на тридцать третий километр, Генриетту пригласил на беседу директор филиала московского института красавец Развожевский.
     – Я услышал Ваше мнение, – сказал он, выслушав её, – давайте поедем с Вами туда вместе, чтобы Вы сами могли посмотреть будущую квартиру. Ваш муж отсутствует и решать придётся Вам.
     – Я готова, – ответила она.
     Новое место жительства ей сразу понравилось. Дом стоял, словно в парке, среди сосен и пения птиц. Электричка в пяти минутах ходьбы от дома, а вокруг зелень и тишина. Они подошли к пятиэтажному кирпичному дому, который был уже готов к сдаче.
     – Ну, как Вам, Генриетта?
     – Мне нравится, – улыбаясь, ответила она.
     – Выбирайте любую квартиру на любом этаже, – великодушно разрешил Развожевский.
     В доме было два подъезда. Она выбрала первый, так как окна второго выходили на закрытую территорию с высокими мачтами. Они вошли в подъезд и стали подниматься по лестнице.
     – Слева четырёхкомнатные квартиры, справа – трёхкомнатные, – пояснил Развожевский.
     Она поднялась на третий этаж и вошла в четырёхкомнатную квартиру. Развожевский оценил её выбор, и лёгкая усмешка коснулась его губ.
     – Вы сделали правильный выбор, но, к сожалению, эту квартиру выбрал для себя начальник Радиоцентра. Может другой этаж?
     – Давайте тогда четвёртый, – легко согласилась она.
     – С Вами приятно иметь дело, – обрадовался тот, – Ваше мнение сыграет свою роль для остальных.
     После того, как в общежитии узнали, что Сургучёвой понравилось новое место, многие засомневались и тоже поехали посмотреть. Уж если Сургучёвой понравилось…
     Мнение у большинства изменилось, налицо были явные преимущества места, перед удалёнными новостройками Балашихи.
     Квартира, выбранная ею, была замечательная. Просторная прихожая, все комнаты изолированные, выходящие в общую гостиную.
     Дети радовались получить свою собственную комнату. А у них теперь будет своя спальня с балконом.
     Из командировки приехал Владимир, ему понравился её выбор и вскоре, вместе с другими, они попрощались с общежитием и переехали на новое место жительства.
     Вот уж где была возможность проявиться её дизайнерскому таланту. В гостиной они устроили зимний сад. Для этого выпилили в стене отверстие, куда, между двумя комнатами, вставили аквариум, и свет из комнаты дочери мягко подсвечивал его днём. Перед аквариумом поставили на пол крупные комнатные цветы, по стене пустили цветущую лиану. Владимир принёс большие интересные камни, найденные ею. К стене прибили декоративные ветки, на одну из них повесили клетку с кенаром. В центре зимнего сада поставили комнатный фонтан. Купили бар с зеркалом и подсветкой, стену за баром она расписала под кирпич. Тогда это было в моде. В спальне, во всю стену, напротив арабской кровати, приклеили фотообои с изображением озера. Квартира получилась просто конфетка. Они не могли нарадоваться, налюбоваться. Все эти хлопоты по обустройству внесли оживление и творческую разрядку в её жизнь.
     К сентябрю Генриетта устроилась в школу в группу продлённого дня. Свободного места по профессии не оказалось. Верочка пошла уже в третий класс, а сынишка в первый.
     Работа в группе продлённого дня была для неё в новинку. У неё не было опыта работы с детьми разного возраста, собранных вместе в одну группу. В её обязанности входило помогать им делать уроки, обеспечить обедом в школьной столовой и вывести на прогулку до прихода родителей.
     Посоветовавшись с детьми, она немного изменила расписание, и после обеда они шли гулять куда-нибудь в лес или на песчаный карьер, находившийся неподалёку – по желанию. Потом делали уроки и читали книжку. Правда, когда приходили родители, дети с нежеланием уходили, прося не читать дальше без них. Тогда дети, которых забирали позже, что-нибудь рисовали или лепили из глины.
     В паре с ней, посменно, работала молодая худенькая женщина с красивыми богородичными глазами на некрасивом лице. В первый раз они познакомились необычно. Валентина Ивановна, так звали её сменщицу, зашла в их тёмный класс, выходящий окнами в глухую стену соседнего дома, со словами:
     – Подхожу к двери и чувствую аромат французских духов. Это – из нашей-то кладовки!
     И она с интересом посмотрела на Генриетту, не похожую на обычную учителку. Да и сама Валентина Ивановна выглядела в этой юдоли печали, как необычное существо. У неё была длинная русая коса, длинная юбка, в то время как все носили по икру, а на обеих руках кубачинские серебряные браслеты ручной работы с полудрагоценными камнями. Кстати, с тех пор, и Генриетта полюбила носить браслеты. Но это лишь всё, что касалось внешнего вида. Оказалось, что она свободный художник и окончила строгановское училище.
Вдобавок ко всему, она любила поэзию и знала таких поэтов, о которых советскому человеку и слышать-то было не положено. Выросла она в бедности, отца у неё не было, а мать работала проводницей в поездах дальнего следования. Так что образовывала себя Валентина сама. К тому же у неё обнаружился талант художника.
     Они подружились с первого же дня, а вот в общежитии за десять лет у неё не было ни одной подруги, как, впрочем, и в детском саду.
     Родилась и жила Валентина Ивановна в посёлке Купавна в частном доме, вернее в его половине. Дом был старый и обшарпанный. Отапливался печкой, в которой Валентина на огне обжигала глиняные фигурки в народном стиле. Потом она расписывала их под дымковскую игрушку. На летние каникулы она обычно уезжала на Волгу, за натурой. Лучше всего ей удавались картины с изображением древних полуразрушенных церквей. Время от времени, она ездила в гости к Лурье, которые устраивали нечто подобное выставке картин, к которым приезжали заграничные друзья, большие ценители живописи, и покупали понравившиеся им картины.
     Валентина читала там и Генриеттины стихи. Было среди них и маленькое стихотворение, посвящённое Валентине.
     Однажды, осенним вечером, Генриетта пришла к подруге и застала её за работой. Возле крыльца её встретил рыжий кот, намывая Валентине гостей. В старом доме приятно пахло масляными красками.
     Хозяйка писала этюд с рябиной. На столе в вазе стояла поникшая ветка с алыми гроздьями рябины. В доме были небольшие низкие окна, и в комнате царил полусумрак. Тихо звучала мелодия Вивальди.
     – Почему ты не включаешь свет? – удивилась Генриетта.
     – Понимаешь, сумерки дают особое освещение. Я хочу написать зимние сумерки и одинокую рябину. Впрочем, уже действительно темно, – и она отложила краски.
     Придя домой, Генриетта написала стихотворение «Этюд» и на следующий день подарила его подруге.

          Слушает музыку старый мольберт.
          Возле крыльца рыжий кот умывается.
          В низкие окна сиреневый свет
          Пристально смотрит и зримо вливается.

          Льётся на холст, где в нахохленный снег
          Никнет рябина, красно и доверчиво,
          И оставляет таинственный след
          В тоненьких ветках и сумерках вечера.

     Когда Валентина привезла свой этюд Лурье, она прочла и посвящённое ей стихотворение. Хозяева и гости стали просить Валентину познакомить их с её подругой, но Владимир был категорически против таких знакомств. Это могло отразиться на его карьере и заграничных командировках.
     Наступило золотое бабье лето. Окна в квартире были распахнуты, солнце забрело в зимний сад и неспешно прогуливалось по листьям растений, окуналось в прозрачные струи фонтанчика и скатывалось с поверхности камней, покрытых слоем лака, для того чтобы явственней проявился их рисунок.
     Озвучивал всю эту идиллию кенар Филя. Всё утро он пел без устали, сидя на сухой декоративной ветке в маленьком садике. Он не любил сидеть в клетке, и Генриетта не закрывала дверцу. Поэтому, поев, он вылетал и, сделав облёт квартиры, разбрызгивая воду во все стороны, купался в фонтанчике.
     Однажды она напекла пирожков и угостила его. Пирожки ему так понравились, что он сел на блюдо с ними, растопырив тонкие лапки, и не давал никому покуситься на его добро. Как только рука тянулась за пирожком, он мгновенно и с возмущением, пускал в ход крепкий острый клюв, чтоб не трогали его пирожки.
Больше всего Филю раздражали звуки пылесоса. Его певческая тонкая натура не выносила его голоса. По-видимому, он принимал пылесос за соперника и старался его перепеть, пытаясь убедить хозяев в собственном превосходстве. А однажды, она пекла блины к завтраку. Филимон, не дожидаясь, сел на край сковородки, и в ужасе, с криком взлетел. Началась паника, он летал по кухне, а они ловили его, чтобы смазать лапки.
     Ещё Филя любил с кем ни будь принять душ. Намокнет и сидит потом сушит крылья. Но такое попустительство его свободолюбию, в итоге закончилось для него трагически. Однажды, Владимир, заходя в спальню, случайно придавил, спешащего влететь вместе с ним Филю дверью.
     В семье все очень переживали смерть своего любимца. Дом словно опустел, они убрали клетку, чтобы не напоминала о своём жильце. Вспоминали, как он не пропускал ни одной трапезы. Всегда тут как тут, что-нибудь вкусненькое получит. В доме стало пусто и тихо. Они привыкли, что с самого утра в доме звучали его трели.
     Первый раз, за время отсутствия Филимона, в доме смеялись, когда Генриетта рассказала, как вымыв голову розовым шампунем, она пошла в магазин. Шампунь был душистым, а ещё, наверное, в нём присутствовал какой-нибудь афродизиак, потому что все купавинские пчёлы сопровождали её до самого магазина. К счастью, обошлось без укусов.
     В середине сентября немного похолодало. Ей нравилось ходить пешком на работу, да и работа ей нравилась. Стояла настоящая золотая осень. Воздух был напоён неповторимым осенним ароматом увядания. Они с детьми много гуляли, в дни, когда шёл тихий сентябрьский мелкий дождь, она читала школьникам книги, принесённые из дома. За то короткое время, что она проработала, она успела привязаться к детям, и они полюбили её. Особенно нравилась ей Маша, цыганка из девятого класса. Она выглядела совсем взрослой на фоне прочих детей. Генриетте было интересно общаться с Машей, она приносила из дома для неё интересные книги, читала стихи, рассказывала о поэтах, которых не проходили в школе.
     Однажды Маша сказала ей:
     – Генриетта Константиновна, бабушка просит Вас зайти к нам.
     Генриетту это приглашение очень удивило. Дело в том, что эта цыганская семья хоть и жила в посёлке Купавна оседло, но сторонилась общения с посторонними людьми. Никого в свой дом они не пускали. Говорили, что у них живёт медведь.
     Как бы то ни было, она решила не упустить такой интересный шанс, познакомиться с цыганским бытом. И когда всех детей забрали домой, они с Машей направились к её дому.
     Во дворе была огромная злая собака на цепи. На шум вышла пожилая полная цыганка, она заперла собаку и провела гостью в дом.
     – Заходите, пожалуйста, – пригласила она Генриетту.
     В доме почти не было мебели. Было пусто и скучно. Бабушка Маши поблагодарила её за то, что она согласилась прийти и за доброе отношение к её внучке.
     – Маша Вас любит, она нам все уши прожужжала какая Вы. Книжки стала читать.
     Они немного поговорили, и Генриетта пошла домой. На душе у неё было тепло и радостно. Разговор со старой цыганкой напомнил ей мудрую нянечку из детского сада Елизавету Степановну. Перед уходом из детсада Генриетта сокрушалась о том, где она теперь найдёт себе работу. Тогда пожилая женщина, обнимая её, на прощанье сказала:
     – Была бы шея, а хомут найдётся.
     Не раз в жизни вспоминала Генриетта эти слова. Сколько полезных советов получила она от Елизаветы Степановны. Разве такое можно забыть?
     Она неспеша шла домой, а на мир спускался вечер. Впервые за долгое время ей не хотелось торопиться. Какая-то тихая грусть мягко легла на сердце. Мир погружался в белый омут вечернего тумана. Реальность теряла чёткие очертания, деревья таинственно перешёптывались между собой, вздыхали у неё за спиной.
О ком, о ней? А может о себе?
     Мир становится таким близким. Он дышал рядом, он прислушивался к её шагам, шуршащим осенней листвой, он волновался, когда внезапно налетал ветерок. Стало зябко. Но вот уже показался её дом. Её? Как странно, что у неё есть своё личное место на Земном Шаре. Вот оно светится окном, за которым муж и дети ждут её возвращения. Но не всегда жизнь будет такой приветливой. Нужно быть готовой ко всему. Но всё, что даётся человеку судьбой, всё нам по силам. Говорится же, что каждому даётся крест по его силам.
     Старая цыганка рассказала ей об их нелёгкой судьбе. Ей было теперь понятно почему они сторонятся людей.
     Но человеку дан бесценный дар любви, а любовь – это тоже труд, её нужно заслужить. Если человек ленится, живёт только для себя, пуская отношения на самотёк – кризис неминуем. Так и в семье, трудиться должны все.


               Глава 17
               Эдуард Крылов

    Время шло и уже походил к концу тысяча девятьсот восемьдесят пятый год. Прошёл уже год, как не стало её друга и наставника Виталия Григорьевича Мелентьева. С каждым годом Генриетта всё сильнее чувствовала своё одиночество. Именно чувствовала, но не осознавала умом. Да и как было понять такое, когда у тебя и прекрасный муж, и замечательные дети, есть крыша над головой, ты сыта и одета, на работе тебя ценят. Так какого же тебе рожна ещё нужно? Стыдно даже думать об этом. И она считала себя счастливой.
     Сомнение закралось в душу лишь после того, как в гости к ней приехал с Сахалина её любимый брат Олег. Глядя на достаток и отношения в семье, он порадовался за сестру, так удачно устроившую свою семейную жизнь. Ему нравился и её муж Владимир, и умные воспитанные племянники. Опытным мужским глазом он отметил, как замечательно выглядит его сестра.
     Вечером, перед тем как лечь спать, он спросил её:
     – А как у тебя со стихами?
     К тому времени, некоторые её стихи были напечатаны в газете и даже в журнале «Работница». Она дала ему пачку листов со стихами.
     Чем дольше он читал, тем больше грустнело его лицо, и когда она проходила мимо его дивана, он взял её за руку и усадил рядом.
     – Сестрёнка, ты что, несчастна?
     Она искренне удивилась:
     – Почему, у меня всё хорошо, все даже завидуют мне.
     – Но ведь стихи врать не умеют. Твоя душа в них тоскует, что говорит о её одиночестве. А это для человека самое страшное дело, знаю по себе. Я ведь не живу… я существую. А ведь у меня внешне тоже всё хорошо. Но, сознаюсь тебе – я так одинок! Так что меня не обманешь.
     После этого разговора она задумалась о своей жизни и пришла к неутешительному выводу, что брат был прав. Её любимый братик, вынянчивший, выкормивший её манной кашей и защищавший от побоев её отца, единственная родная душа – видел её насквозь.
     Она одинока и несчастна.
     Интересно, не икается ли тебе сейчас Ваня Берёзкин? Ведь ты ещё на выпускном вечере сказал, что с Володей она не будет счастлива.
     Сургучёв замечательный человек, но ей с ним холодно и неуютно. Он словно живёт в параллельной реальности. Она и видит, и слышит его, но коснуться не может – он как бы ускользает. И не потому ли, подсознательно, в стихах она ищет другое сердце, которое билось бы в унисон с её сердцем.
     Она взяла листок с напечатанными ею стихами и наугад прочла несколько стихотворений. Вот отрывки из них:

          Нам, вдруг, покажется с тобой,
          Что солнца нет над головой,
          Что я не та и ты не мой,
          Что нам не нужен общий дом,
          Где так тоскливо нам вдвоём…
          И мы расстанемся с тобой.

     Или:

          Ищу любовь, чтоб счастьем одарила.
          Ищу любовь, в которой жизнь и сила.
          Прекрасную, высокую как стих…
          Горящую над миром для двоих.

          Но есть предел и звёздам, и мирам,
          Но есть предел надеждам и мечтам.
          И в каждой капле сладкого дождя
          Есть капелька солёного… моя.

     И таких строк оказалось пугающе много. Ей вдруг стало по-настоящему страшно. Пока это только стихи, только предощущение чего-то, а дальше?
     Сейчас, как никогда, ей открылось, что душа её была слаба и уязвима.
     «Словно бы потерянная, – подумала она с ужасом, – так можно наделать и глупостей».
     А случай тут как тут, не заставил себя долго ждать. Едва мелькнул огонёк, как она кинулась на его свет в поисках солнца.
     И, однажды, в электричке она встретила человека, с которым её знакомил, в своё время, Виталий Григорьевич Мелентьев. Он представил тогда его, как друга Николая Рубцова. Они учились вместе в Литературном институте и, какое-то время, жили в одной комнате общежития. Стихи Николая Рубцова Генриетта любила до слёз. И было неудивительно, что волей судьбы они, оказавшись рядом, потянулись друг к другу как путники, случайно встретившиеся в пустыне. Вдвоём ведь не так страшно и одиноко.
     Эдуард был в подавленном состоянии и рассказал ей, что недавно от него ушла жена. Причиной послужила банальная ссора, где она упрекала его в том, что он не состоялся как профессионал и не оправдал её меркантильных ожиданий. Из него не получился поэт, подобный Рубцову. Он занимался тем, что писал никому не нужные сценарии и подрабатывал журналистом в газете «Правда». Он чувствовал себя лишним. После смерти Рубцова у него не было друзей и потерю друга он тяжело переживал.
     В этом месте, у Генриетты, «Река Жизни» сделала крутой резкий поворот, и они с Эдуардом оказались вдвоём в маленькой лодочке, подхваченной течением реки времени. Их болезненное притяжение друг к другу не было любовью, скорее это было похоже на двух тонущих, пытавшихся не дать утонуть друг другу.
     Эдуард ездил из Петушков, где жил, на работу в Москву и часто, по пути, выходил на остановке «33 километр», чтобы зайти к ней в гости. Она радовалась его приходу, как другу и единомышленнику. Они читали стихи Рубцова, и он рассказал ей много подробностей о Николае. Он даже спел ей песню, которую Николай сочинил о своей дочке и с которой его разлучили. Ей он посвятил и прекрасные детские стихи про ласточку, зайца, козу и медведя. Рассказал Эдуард и о том, как однажды, в грустную минуту, когда мир был скован крещенскими морозами, Рубцов предсказал свою смерть. Так это и случилось в реальной жизни.
     Он погиб от руки своей подруги в пьяной драке в крещенский мороз, в ночь на девятнадцатое января тысяча девятьсот семьдесят первого года, на тридцать пятом году жизни. Его пророческие слова: «Я умру в крещенские морозы» – сбылись.

          Та ночь, глубокая, как смерть,
          Откуда больше нет возврата,
          Пришла на землю, чтоб стереть
          Минуты жизни с циферблата.

          Кто управляет сном возмездий?
          В чём наша правда, в чём вина?
          Серебряную пыль созвездий
          Вздымает на рога луна.

          Подруга пьяная – бизон!
          Как вихрь огненный опасна.
          Но одинока, как и он,
          Как он ранима и несчастна.

          Любовью можно и убить,
          Когда она, как смерч, бесплодна…
          Двум ураганам гнёзд не свить,
          Они привыкли жить свободно.

          Готова пьяная атака,
          Где карты судеб «на кану»:
          И грянет буря, будет драка –
          В её глазах он видит тьму.

          Когда в игре такие чувства,
          Где каждый прав и виноват, –
          Любовь, лишь шпага для безумства,
          Откуда нет пути назад.

          За окнами рыдала вьюга.
          Всё ближе страшная ладонь,
          Чтобы замкнуть на горле друга
          Судьбы божественный огонь.

          А небо, словно Лик Христа,
          Стояло смутно над страною.
          Россия, горестей сестра,
          Шла в утро торною тропою.

          Стихийна суть её души,
          Печален ветра вздох.
          Русь, не зови! Русь, не ищи –
          Он отдал всё, что мог!

          И вещий ворон распростёр
          Над ним крест чёрных крыл,
          А снег, ромашковый убор,
          Венцом чело покрыл.

     Согласно материалам уголовного дела, между ним и его гражданской женой возник конфликт, приведший к летальному исходу. Следствие установило, что смерть поэта имела насильственный характер и наступила в результате удушения.
     Похоронили Николая Рубцова в Вологде на Пошехонском кладбище.
     Знакомство и дружба с Эдуардом Крыловым,
на какое-то время, изменила жизнь Генриетты, она приобрела смысл и мотивацию к творчеству. Но… ничто не вечно под луной.
     Вот и с Эдуардом Крыловым жизнь соединила её только на миг для того, чтобы в дальнейшем они узнали и отыскали друг друга в вечности, потому что смерть уже присматривалась к нему.
     Эдуард заболел. Она хотела проведать его, но не знала где он живёт и решила, что скоро он выздоровеет и приедет сам. Но прошла неделя, другая, а его всё не было, и она забеспокоилась и решила поехать к нему на работу, узнать, что с ним случилось. Там её уже ждали.
     – Что же Вы так долго не приезжали?
     – А что с ним случилось, – испугалась она.
     – Он попал в больницу и очень хотел видеть Вас.
     Она сказала, что не знала об этом и сейчас же поедет к нему.
     – Его уже нет, он скоропостижно скончался неделю назад.
     Они расстались на этом свете, так и не попрощавшись.
     Когда Генриетта писала эти строки, экран компьютера внезапно погас.
     Что это было? Привет от него с Того света?

          Он и она
          И тайна между ними.
          Он и Она,
          Как и во все века.
          Невидимые струны между ними
          Дрожали от дыханья ветерка.

          Жизнь от тебя потребовала жертвы,
          Остановила время у черты.
          И было слышно, как звенели нервы,
          И как срывались звёзды с высоты.

          Он и Она…
          Мир, созданный двоими.
          Он и Она –
          Слепой судьбы рука.
          Но вечность открывалась между ними,
          Как жизни бесконечная река.

     Она долго оплакивала его ранний уход. Но с судьбой не поспоришь.
     Однажды, она пришла на Бисерово озеро в то место, где они сидели летним вечером, глядя на озёрную рябь и говорили о жизни, о смерти и том есть ли что-то после неё.
     Вот и сейчас, солнце уже зашло и сумерки легли на землю. На чистом небе стали вспыхивать одна за одной жёлтые восковые звёзды. В тёмной озёрной воде их отражение казалось каплями воска, упавшего горячими слезами на воду.
     Дух озера, слетел к её маленькому костерку и стал нашёптывать ей слова под гудение леса:

          Вечевое гудение леса
          Вознеслось и под звёздами стынет.
          Пал туман, словно грешный повеса,
          Только солнце его и подымет.

          Месяц глазом уставился Божьим
          На костёр… и невольно мигнул.
          И почудилось мне, осторожен,
          Кто-то руки к огню протянул.

          Я окликнула. Только напрасно,
          Опоздала кого-то согреть…
          Только скрипнула ветка неясно,
          Только начало небо темнеть.

          Догорают высокие свечи,
          Тёплым воском в воде оплывают
          И о нашей нечаянной встречи
          Что-то тайное, грустное знают.

     «Это его Дух, Дух Эдуарда подошёл и дохнул ветерком, чтобы она знала, что он рядом», – подумала она.
     Она слышала его шаги возле костра и посвятила ему это стихотворение. А ещё она верила в то, что Эдуард и Николай обязательно встретятся в лучшем мире и будут там счастливы.
     Через много лет Генриетта, игрой случая, попала в Вологду. Она пришла на могилу поэта. Было тихо и моросил мелкий серенький дождь. Он словно вел с ней беседу на своём шелестящем языке:

              У могилы Николая Рубцова

          Здесь надписи сырая мгла туманит,
          Здесь откровений тишина полна,
          Осенний дождик грустно барабанит,
          Как страждущий, в дремотные врата.

          Но ты не здесь! Ты там, где ветер стонет.
          Ты – поле с сиротливой кучкой ив…
          Жуют траву стреноженные кони,
          К тебе спокойно головы склонив.

          Течёт над полем жизни быстротечность,
          Где и судьба нечаянна, как стих…
          Где нас соединяет только Вечность,
          И нас разъединяет – только Миг!



               Глава 18
               Архипо-Осиповка

     Владимир предложил ей провести пару недель летнего отпуска на юге.
     – Давай свозим детей на море в Архипо-Осиповку, на солнышко и сами развлечёмся.
     Она с радостью согласилась. Сборы были недолгими. Купили польскую палатку, спальные мешки, надувные подушки и плитку на спирту для приготовления пищи. Настроение у всех было походное. Позавтракав в последний раз дома, они взяли свою поклажу и отправились в путешествие.
     Машины тогда у них ещё не было, и поездка в поезде до Геленджика доставила массу впечатлений.
     Без особых приключений добрались они до села Архипо-Осиповка. Там местные жители посоветовали им удобное место для отдыха. Вскоре они увидели красивую бухту и решили поставить палатку возле маленького озерца, не озерца, но живописного небольшого водоёма, образованного весенним разливом реки у подножья невысокой горы Ёжик.
     Место было дикое, нетронутое. На берегу речки уже стояло несколько палаток и одна светло голубая «Волга». Они выбрали место поровнее и стали раскладывать палатку. Дети помогали чем могли.
     Побросав вещи в поставленную палатку, они поспешили к морю, бросаясь с разбега в чистую, манящую прохладой, воду, смывая пот и усталость. Место было очень живописным. Берег так и манил золотым песочком, море сверкало миллионом серебряных бликов, а рядом с палаткой мирно журчала чистая горная речка, – что ещё надо?
     Из соседней палатки, расположенной немного выше, к ним шёл мужчина лет пятидесяти.
     – Вы без машины, с детьми тяжело наверное? – спросил он, глядя на кучу сваленных вещей.
     Они познакомились. Мужчину звали Юрий Михайлович, он сказал, что каждый год ездит сюда из Москвы.
     – Я много путешествовал, но это место мне приглянулось больше всего.
     – А мы в первый раз поехали с детьми на юг, – весело сказала Генриетта.
     – Вообще-то здесь ставить палатки не разрешено, – заметил Юрий Михайлович.
     – Почему? – удивилась она.
     – Это место небезопасное. Говорят, бывали случаи, когда здесь всё заливало водой, а у вас дети.
     – Да мы всего недели на две, не больше, – заметил Владимир, – зато здесь так красиво.
     – Да-а-а, красота. Вот я и рискую каждый год, но пока ничего страшного не произошло. Может местные просто пугают, чтобы не ставили здесь палатки и не портили природу.
     – А что это за речка? – поинтересовался Владимир.
     – Вы не смотрите, что она небольшая, весной она становится бурной и полноводной. Это река Тешебс, впадает в Чёрное море прямо на пляже, образуя устье.
     Их, конечно, огорчило известие о том, что место это небезопасное, но они надеялись, что за две недели ничего серьёзного не случится. На том и порешили, как всегда надеясь на русский «авось».
     Юрию Михайловичу было, видимо, скучно одному и он пригласил их посидеть вечером у костерка. Они узнали много интересного. Юрий Михайлович знал эти места очень хорошо, он исходил все окрестные невысокие горы.
     Вечером у костра он рассказывал им об истории Архипо-Осиповки. Они узнали, что раньше, до тысяча восемьсот восемьдесят девятого года, Архипо-Осиповка была станицей Вуланской, от названия бухты Вулан. А с тысяча восемьсот восемьдесят девятого года станица Вуланская была переименована в деревню Архипо-Осиповка в честь рядового русской армии Архипа Осипова. Он совершил героический подвиг при обороне Михайловского укрепления, стоящего на месте нынешнего села.
     Село Архипо-Осиповка живописно расположилось между двумя горными реками: Вулан и Тешебс.
     – Какие странные названия, – заметила Генриетта.
     – В переводе с адыгейского языка, Вулан – означает
беспокойная река, а Тешебс – мелкая река. Она короткая, всего тринадцать километров. Зато в сильный дождь, она становится коварной и очень опасной.
     – Сейчас, слава Богу, лето и сильных дождей, наверное, не будет? – предположила Генриетта.
     – Мне везло, – улыбнулся Юрий Михайлович, – сколько раз приезжал в Архипо-Осиповку и всегда была прекрасная погода.
     – Будем надеяться, что и на этот раз повезёт, – подал голос Владимир, глядя на огонь костра.
     – А горы здесь невысокие, – продолжал свой рассказ Юрий Михайлович, – самые высокие Верблюд и Ёжик.
     – Значит бухта Вулан так названа, потому что в неё впадает река Вулан? – спросила Генриетта.
     – Верно, – и Юрий Михайлович неспешно раскурил свою вишнёвую трубочку, глядя задумчиво на тихое вечернее море.
     Небольшой костерок, собранный их сухих веток и колючего, сгоревшего под жарким солнцем, бурьяна, уже догорал, оставив после себя лишь маленькую горстку светло серого пепла. Всё что осталось от того, что когда-то взошло, цвело, вызрело в семена и, устав от яростного южного солнца, от упорного горячего ветра, теперь было готово разнестись невесомой пылью по земле, по воде или взмыть в небо к жёлтым, рассыпанным звёздам.
     Все, включая и детей, сидели возле потухшего костра, притихшие, и смотрели на море, на то, как оно становилось неприветливым, таинственным и пугающим. Уже и не верилось, что совсем недавно, пару часов назад, оно слепило глаза нестерпимым блеском, заставляя жмуриться. Казалось, что солнце не позволяло человеческому глазу смотреть на него.
     Но, вдруг, внезапно с моря налетел ветерок, потянуло прохладой и вдоль речки потянулась, поплыла полоса тумана, словно крыло живой белой цапли пыталось дотянуться до моря.
     – Однако, пора и на покой, – сказал, словно очнувшись, Юрий Михайлович, вытряхивая трубку, – спокойной ночи, встретимся завтра.
     Они тоже пошли к своей палатке. Утомлённые длинным летним днём, жарким южным солнцем, морем и новыми впечатлениями, дети моментально уснули, а за ними следом и родители.
     Разбудило всех солнце. Оно уже высоко поднялось и светило в маленькое, затянутое сеткой, окошко палатки. Было уже жарко и хотелось выйти на ветерок и скорее окунуться в море.
     В их польской палатке, кроме окошка была и маленькая прихожая, где можно было приготовить нехитрую походную еду, вроде варёных яиц или супа из пакетика.
Генриетта поспешила приготовить яйца всмятку на завтрак.
     Открыв молнию, отделяющую спальное место от прихожей, она увидела круглую паучью сеть. Пауки у неё всегда вызывали чувство омерзения, вот и теперь, вскрикнув от ужаса, она стала судорожно бить по паутине тряпкой.
     – Мама, ты порвёшь паутину! – закричал Андрей, – паучок старался, всю ночь плёл её, а ты испортишь.
     И он с огорчением смотрел на оторванную с одной стороны паутину. Паук, в панике, куда-то моментально спрятался. Андрей отыскал его и выпустил на волю подальше от палатки.
     Генриетта радовалась отношению сына к природе, к животным, она растила и воспитывала в нём эти человеческие качества.
     – Люди должны быть добрыми, – говорила она, – доброта дороже ума, поскольку приближает человека к духовной гармонии с природой.
     Погода стояла сказочная и первую неделю они не вылазили из моря. Дети загорели до цвета шоколада и Владимир сделал много цветных слайдов.
     Генриетта предложила использовать морскую траву для оформления костюмов дикарей. Особенно эффектно смотрелся Андрей с отросшими белыми волосами и шоколадным загаром. На загорелом лице сияли ярко голубые глаза. В юбочке из морской травы, с длинной палкой в руках, он был похож на вождя краснокожих. Женщины, глядя на него, жалели, что он не девочка.
     – Какая бы красотка получилась, – говорила, глядя на него, крашеная блондинка.
     На отдыхе время летит незаметно. Пошла уже вторая неделя отпуска. Днём в палатке было очень душно. К вечеру хотелось зайти отдохнуть в палатку, но оттуда в лицо бил раскалённый за день воздух.
     Вот уже и солнце скатилось к горизонту, а дневной жар всё ещё прятался в надувных подушках и в постельном белье. Постепенно палатка остывала, и скоро дети и муж уже спали сладким крепким сном.
     Она потихоньку выбралась из палатки. И тут же попала в объятия ночного бриза. Сегодня ей, отчего-то, не спалось. Постояв немного у палатки, она пошла к морю. Оно тихо ластилось к её ногам, лизало их, как белый пудель, прохладной пеной. По воде, до самой луны, протянулась извилистая лунная дорожка. По ней можно было пройти до самого горизонта, мысленно, конечно. Море, словно в глубокой задумчивости, неспешно перебирало волнами.

          Море задумалось… волны, шурша,
          Словно на цыпочках, мимо проходят.
          Ухо не слышит, но слышит душа
          Шорох – то время земное уходит.

          Льётся с глубоких небес лунный свет
          Музыкой медленной, музыкой нежной.
          Море залижет забытый мной след
          Лёгкой волной, как дитя, безмятежной.

     Генриетта подошла к палатке, где спали её самые родные и любимые люди – муж и дети. Она отвела полог и хотела зайти, но передумала. Всё равно ей сейчас не уснуть.
     «Пока все спят, – подумала она, – пойду немного пройдусь. Когда ещё я увижу такую волшебную ночь, – оправдывала она себя, – немного погуляю вдоль речки».
     И она пошла по тропинке, идущей вдоль русла реки вверх по течению. Ночь была тихая, ясная и луна чётко высвечивала протоптанную дорожку среди травы. Ей было совершенно не страшно идти рядом с разговаривавшей с ней рекой. Природа, словно гостеприимная хозяйка, приглашала её в гости.
     Слева протянулись цепочкой невысокие холмы. За ними небо было светлее. Это светилась Архипо-Осиповка и оттуда, через невысокие холмы, доносились слабые звуки музыки.
     «Наверное, это с танцплощадки», – подумала она.
     И ей, вдруг, так захотелось посмотреть на ночную Архипо-Осиповку, увидеть праздных весёлых людей, что она свернула на тропинку, поднимавшуюся по пологому боку холма и без колебаний стала подниматься, чтобы с вершины посмотреть на деревню. Внизу она увидела гуляющих людей. Им было весело, и они явно не собирались ложиться спать в такую рань. Музыка здесь слышалась громче, и она решила спуститься вниз и пройтись по весёлой, манящей огнями, улице.
     «Как можно спать в такую ночь?» – оправдывала она себя, понимая, что поступает опрометчиво.
     Прогулявшись по ночной Архипо-Осиповке, она вернулась к тропинке, перешла холм и спустилась к реке. В лицо пахнуло прохладой и сыростью, после света улиц здесь было сумрачно и неуютно.
     Генриетта прибавила шагу. Скоро она увидела группу подвыпивших молодых парней, стоящих возле тропы, идущей между речкой и холмом. Ей стало страшно. Один из парней схватил её за край платья, но она так быстро шла, что успела проскочить мимо них и бросилась бежать. Бегала она хорошо, и парни отстали. Впереди уже показался их палаточный городок. Она сбавила шаг, сердце вот-вот выскочит. Дальше пошла уже спокойней.   
     Но что это? Вместо спящего палаточного городка она увидела фигурки суетящихся людей, они возбуждённо что-то обсуждали.
     «Что там могло случиться?» – подумала она и сердце у неё на мгновение остановилось.
     Кто-то заметил её, и навстречу ей уже спешили обитатели палаток во главе со взбешённым супругом.
     – Где ты была? – накинулся он на неё, – мы уже целый час ищем тебя. Не знали, что и подумать. То ли ты пошла плавать и утонула, то ли провалилась в дырку уборной, – он показал на длинную палку, – я ковыряюсь в дерьме, ищу тебя, а ты звёздами любуешься! – возмущался он, – всех людей на ноги поднял.
     Она не знала, чем и как искупить свой безобразный поступок. Плакала и оправдывалась, но страх, пережитый её мужем, был так велик, что он ещё долго не мог успокоиться. Настроение было испорчено, до отъезда осталось ещё три дня.
     На следующий день она ходила и извинялась перед каждым за устроенную ею беспокойную ночь. Настроение было отвратительным. Ей уже ничего не хотелось, скорее бы домой.
     Вечером погода стала портиться. Небо потемнело, море заволновалось, поднялся ветер и пошёл дождь.
     За брезентовой стеной палатки стоял шум. Что-то билось, хлопало, трещало, и под этот свист и грохот они уснули. А позже их разбудил тревожный голос Юрия Михайловича:
     – Скорей просыпайтесь! Берите документы, детей и бегом ко мне в машину, я помогу Володе убрать палатку.
     Генриетта с детьми, в панике, схватили одеяло, что-то ещё и побежали к «Волге». Вода в реке бушевала и подбиралась к месту, где стояла палатка. Спасибо Юрию Михайловичу, он спас их.
     Немедля ни секунды «Волга» понеслась, подпрыгивая на бездорожье. Вода уже покрывала всё, и выбирать дорогу не приходилось. Они отъехали подальше от опасного места. Там, на взгорье, под проливным дождём, мужчины поставили палатки. Всё было мокрое и они просидели в машине до утра.
     А к утру, шторм, бушевавший всю ночь, неожиданно стих. Выглянуло солнце и очень удивилось, увидев незнакомую картину. Они тоже пришли посмотреть с холма на то место, где ещё вчера стояли палатки. Теперь на этом месте плескалось море. Не было ни реки, ни озерца, ни их пятачка, где стояли палатки и где они провели столько счастливых дней. Рядом с ними стояли остальные горе-путешественники. Все молча смотрели на открывшуюся страшную картину и удивлялись, что обошлось без жертв.
     – Вода так стремительно поднималась, что мы выскочили в одних трусах, – сказал пожилой мужчина, – сегодня собирали с миру по нитке, – улыбнулся он.
     – А мы даже не успели документы взять, – грустно сказала девушка, – спали, как убитые, под дождик, выскочили, когда в палатке была уже вода и бегом на холм, иначе бы утонули.
     Так трагически, а может быть счастливо, закончилось их путешествие на юг.


               Глава 19
               Пространство свёрнуто в спираль

     И снова осень.
     Зачастили тихие задумчивые дожди, они, словно непрошенные слёзы, стекали с нарядных листьев, оплакивая прощальную красоту деревьев.
     Иногда, на душе, непонятно от чего, вдруг становится светло и грустно, словно стоишь перед древней иконой. В её вековом молчании таится столько скрытого смысла, что ты уже не замечаешь ни людей, ни посторонних звуков, будто попадаешь в другую реальность, вдыхаешь иной воздух, напоённый красотой и таинством.
     Так льётся свет от древних фресок, перед которыми современный человек замирает, поражённый дыханием загадочной вечности, недоступной его разумению.

          На сердце как-то неспокойно…
          Кто душу русскую поймёт?
          Ветрам – простор, дождям – привольно
          Вдыхать лугов горчащий мёд.

          А лес, как истовый картёжник,
          Колоду листьев раздаёт.
          Сентябрь кистью, как художник,
          Свои шедевры создаёт.

          Ты остановишься невольно –
          Лес завораживает взгляд.
          Так отчего же сердцу больно
          Глядеть на ранний листопад?

     Генриетте надоело сидеть в тёмном классе. Неужели это её удел, и она спокойно состарится, как Анна Степановна, что ушла с этого места на пенсию? Однообразная работа в группе «продлённого дня», потеряла для неё свою привлекательность, душа просила перемен.
     Дорога в школу проходила мимо детского сада, и однажды, она прочла объявление на заборе о том, что детскому саду «Светлячок», срочно требуется воспитатель старшей группы. Детский сад «Светлячок» был недалеко от её дома. Казалось, сама судьба давала ей подсказку:
     «Вот видишь, для тебя уже и место освободили».
     И, открыв дверь в неизвестное будущее, она сделала шаг ему навстречу. Она увидела чистое светлое помещение. Всюду горшки с цветами, чисто вымытые окна, а из кухни доносился аппетитный запах творожной запеканки.
     Она постучала в дверь с табличкой «Заведующая детским садом Крылова Светлана Васильевна».
     – Водите! – послышался грубоватый голос, и она вошла, чтобы остаться в этом царстве «Детства» на несколько лет.
     В том, что жизнь идёт по спирали, она убеждалась уже не раз. И не раз она убеждалась в том, что в какой-то момент жизни мы возвращаемся к прежнему, забытому, но уже немного изменёнными. Такое уже было в её жизни: работа в школе, а затем в детском саду. Наверное, в этом есть какой-то скрытый смысл, но она не понимала какой.
     Вот и теперь, устав от однообразия, она снова оставила школу и вернулась на работу в детский сад. Анна Степановна согласилась годик ещё поработать, так что её спокойно отпустили.
     Придя домой, стала переставлять мебель. Вымыв всю квартиру, она приготовила ужин и испекла пирог по рецепту бабушки Вютерих, которую совсем не помнила. Пирог назывался «ривель кухен». Что это означало ей было неведомо.
     Уставшая, но довольная насыщенным удачным днём, она ожидала прихода детей и мужа, чтобы сообщить им о новой работе.
     Первым из школы вернулся Андрей.
     – Как тебе перестановка? – спросила она сына.
     – Хорошо, но так ведь уже раньше было.
     Получается, что всё вернулось на круги своя.
     Пришла из школы Верочка, и едва успела открыть дверь, как в прихожую прошмыгнул крупный чужой кот.
Он по-хозяйски обошёл всю квартиру, обнюхал углы, и улёгся на диван. Что делать? Не прогонять же.
     – Мне кажется, что это кот с пятого этажа, – сказала Верочка.
     А кот чувствовал себя прекрасно, он растянулся на маленьком диване, так что им места не осталось.
     Приехал с работы Владимир, и они сели ужинать.
     Кот, учуяв запахи еды, спрыгнул с дивана и примчался на кухню выпрашивать вкусненькое. Каждый старался угостить его получше, а как же иначе? Гостю – лучший кусочек.
     Они любили вечерние посиделки. Пили чай с пирогом, шутили, подтрунивали друг над другом, делились новостями. Коту это было неинтересно и он, подойдя к двери, попросился домой. А скоро и все домочадцы разошлись по своим комнатам.
     На следующий день кот уже мяучил у двери, требуя, чтобы его впустили. Вёл он себя нахально, царапался и никого не уважал. Но они были к нему снисходительны и всё терпели.
     С понедельника Генриетта приступила к новой работе. Садик был хорошо обустроен. В каждой группе своя большая спальная комната. Не то что в ЦНИИПО, где раскладушки ставили на место столов, сдвигая те к стене.
Детский сад «Светлячок» был ведомственный новый и на хорошем счету.
     Теперь ей было ближе ходить на работу, да и посменный график устраивал. Оставалось время и в магазин сходить, и еду приготовить, и постирать, и убрать… только на стихи, как и прежде, времени не оставалось.
     Однажды, в пасмурный и дождливый день, выйдя из магазина с полными сумками, она увидела привязанную собаку, напряжённо смотрящую на дверь. Она так терпеливо и преданно ждала свою хозяйку, что Генриетта остановилась, наблюдая за ней. И столько было тоски, столько тревоги в собачьем взгляде, что невозможно было равнодушно пройти мимо. Генриетте стало интересно посмотреть, кого же так ждёт бедное животное. Наконец из двери вышла та, что была для бедной псине дороже всех на свете. Хозяйка равнодушно отвязала собаку и, не взглянув в её полные слёз глаза, пошла домой. Собака, опустив голову, поплелась следом за ней. Что ж, не она выбирала себе хозяйку.
     Придя домой, убрав продукты, Генриетта достала лист бумаги и записала рвущиеся из души слова.

          Битый час он томится у двери –
          Запретили входить в магазин.
          Не умеет читать и не верит,
          Для запрета не видя причин.

          Не нуждаясь в сочувствии нашем,
          Неотрывно на двери глядел.
          Звук открывшейся двери был важен,
          Но терпенью приходит предел.

          Уже слёзы готовы скатиться:
          «Неужели она не придёт?»
          Смотрит с грустью на разные лица,
          Где же та, что он любит и ждёт?

          И когда она выйдет из двери,
          Ей, обиженно, вслед побредёт.
          Как ранимы безмолвные звери…
          Он простит, и обида пройдёт.

     Вечером за ужином она рассказала об увиденной сцене у магазина.
     Стоило только заговорить о собаках, как дети начинали просить родителей купить им щенка, а после её рассказа, их уже было не остановить.
     Наступило воскресное утро. Небо прояснилось и выглянуло солнце.
     – Давайте сегодня поедем на «Птичий базар», – предложил Андрей.
     Генриетта любила ходить с детьми на «Птичий базар», посмотреть на птиц, на животных, ей и сейчас хотелось поехать с ними, но дома было столько дел, что пришлось остаться.
     – Если будете покупать собаку, выбирайте маленькую, – просила она.
     Муж и дети вернулись довольные и весёлые.
     – Принимай нового члена семьи, – сказал Владимир, вытаскивая из-за пазухи маленького белого щенка, – как ты и просила.
     – Какой хорошенький! – обрадовалась она.
     Щенка назвали Тобби, и он стал всеобщим любимцем.
Рос Тобби как на дрожжах и скоро превратился в красивого крупного пса. Соседи говорили, что это тибетский терьер. Такая собака для квартиры не годится. И как они его не любили, но стало понятно, что им с таким псом не справиться.
     Во дворе он бросался на собак и на людей. Своих хозяев Тобби не боялся и не уважал, а однажды, во время игры, порвал ухо Андрею.
     Терпение их кончилось. Выкупав и расчесав своего красавца, Генриетта надела на него красивую шлейку и повела, с согласия остальных членов семьи, в Вешняковские дачи. Там сторожевая собака кому-нибудь да пригодится.
     Собралось несколько желающих. Она объяснила, что в доме такую собаку держать сложно, так как он бывает агрессивным.
     – Я отдаю его бесплатно.
     Желающих забрать Тобби, оказалось сразу несколько человек. Глядя на такого красавца, между ними возник спор. Наконец победила пожилая женщина, и Генриетта передала ей поводок.
     – Возьмите хотя бы рубль, – сказала женщина, – так положено.
     Генриетта пришла домой уже одна. Они долго грустили и даже ходили глянуть хоть одним глазком, но так и не увидели его. Успокаивало то, что ему на воле будет лучше. По крайней мере, за забором он никого не покусает.
     После ухода из школы дружба между Генриеттой и художницей Валентиной не прекратилась. Они часто виделись и ходили в гости друг к другу. Однажды, Валентина сказала ей:
     – Прочитала твои стихи Роберту Александровичу, и он попросил меня познакомить его с тобой. Давай сходим к нему, он живёт недалеко, возле леса. Посмотришь, как живут писатели, а Штильмарк известный писатель.
     Когда они пришли, Роберт Александрович встретил их очень приветливо, поставил пластинку с любимой музыкой и усадил за большой круглый стол пить чай. Это был пожилой красивый стройный человек с бородкой. Генриетта поначалу очень стеснялась. Но он держался просто и дружелюбно и после чая, попросил её прочесть стихотворение про кукушку и сосну.
     – Там прямо про мои часы написано… и про мои годы, – и он показал рукой на старые часы с кукушкой, висевшие на стене, – вот закукует и Вы сами услышите, как она хрипит, – засмеялся он, – а вообще-то это стихотворение про меня и таких как я, – он грустно и серьёзно посмотрел на них, – вы ещё молодые, а мои годы подходят к концу. Прочтите, пожалуйста.
     Генриетта ужасно волновалась, идя сюда. Валентина сказала ей, что Роберт Александрович пишет не только прозу, но и стихи. Собрав всё своё мужество, она прочла:

          В часах «кукушка» голос потеряла.
          Заела, видно, серую тоска.
          Земных часов осталось в жизни мало:
          Растёт в лесу для каждого доска,

          Но пласт земли пока ещё не тронут,
          На нём трава и спелая роса.
          Как безвозвратно тучи в небе тонут…
          По нам так часто плачут небеса.

          Но прочь печаль! Запри в часах кукушку.
          Сегодня – жизнь! И не о чем грустить!
          Осветит солнце ласково опушку,
          Где будут птицы петь весной и гнёзда вить.

     Он слушал её внимательно, время от времени бросая любопытный взгляд. В то время она ещё не знала, какой это удивительный человек.
     Роберт Александрович Штильмарк, участник Великой Отечественной войны, офицер Генштаба. В апреле 1945 года был арестован по обвинению в «контрреволюционной агитации» и приговорён к 10 годам заключения. Попал в лагеря Заполярья, где написал знаменитый авантюрный роман «Наследник из Калькутты», впервые опубликованный в 1958 году. Спустя три десятилетия он был переиздан в разных издательствах огромными тиражами. После реабилитации писатель жил в Москве, работал, в основном, в жанре исторической прозы. Часть своей биографии он рассказал в своем автобиографическом романе «Горсть света».
     Родился Роберт Александрович в Москве в семье инженера Александра Александровича Штильмарка, имевшего немецкие и шведские корни. В последствии был журналистом-международником в газете «Известия», в ТАСС, работал редактором в журналах «Иностранная литература», «Молодая гвардия». Опубликовал сборник своих стихов и книгу очерков «Осушение моря».
     И вот в гостях у такого необыкновенного человека они сейчас сидят и пьют чай. Но, благодаря дружеской обстановке, Генриетта скоро почувствовала себя легко и непринуждённо.
     Бревенчатый одноэтажный дом был окружён небольшим запущенным садом. Комнаты были просторными, пахли сосной и лесом. Кабинет Роберта Александровича находился в самом конце дома, где окна выходили на лес. В гостиной стоял старый, видавший виды, рояль, на котором когда-то учился играть его сын Алик. После чая перешли в кабинет. Он спросил Генриетту откуда у неё такое редкое имя.
     – У меня немецкие корни, – ответила она.
     Видимо, «благодаря» своим немецким корням он попал в ГУЛАГ и был осуждён на десять лет.
     – Из моих родственников никого в живых не осталось, – сказала Генриетта.
     Они проговорили допоздна и она спохватилась:
     – Меня домашние, наверное, уже потеряли.
     – Дайте слово, что придёте с Валей ко мне ещё, – попросил Роберт Александрович.
     – Обещаем, – хором ответили они.
     Они стали частыми гостями в доме у леса. Он рассказал, как писал свой первый роман «Наследник из Калькутты».
     – Представьте себе: Заполярье, – Роберт Александрович задумался, потом продолжил, – мороз, ветер воет, вокруг ни души, только полярная ночь да мы – в то время мы себя в шутку называли геологами. После тяжёлой работы усталые греемся у костра. На душе погано и, чтобы хоть как-то скоротать грустные вечера, по очереди рассказываем разные занимательные истории. Дошла очередь и до меня. Чтобы развеселить и отвлечь друзей от печальной действительности, я придумал небольшую авантюрную историю. Потом, каждый вечер меня стали просить продолжить рассказ. Так и пришлось каждый вечер придумывать продолжение. В итоге, мои фантазии превратились в целый роман. Записывать было не на чем. Никакой бумаги, кроме газет, не было. После освобождения я восстанавливал его по памяти.
     – А сейчас Вы над чем работаете, Роберт Александрович? – спросила Генриетта.
     – А сейчас, моя дорогая, я пишу роман «в стол».
     – Почему «в стол»? – удивилась Валентина.
     – Потому что его никто не станет печатать, – грустно заметил он, – если хотите, я вам его почитаю.
     Роман «Горсть света» действительно вышел только после смерти писателя. Ему так и не посчастливилось увидеть своё детище при жизни. Зато им посчастливилось услышать этот роман из уст самого писателя. Это было похоже на мемуары – там много из его биографии, но скорее на исповедь, роман-покаяние. Арест книги в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году, уже после смерти Роберта Александровича, мог привести к тому, что мир её не увидел бы. Но, как сказал М. Булгаков: «Рукописи не горят». Роман вышел в тысяча девятьсот девяносто втором году в сокращённом варианте под названием «Падение ангелов».
     А пока они ничего этого ещё не знали. И за окном гас тихий осенний вечер, освещая красноватым тревожным светом благородные и красивые черты.
     Роберт Александрович устал и отложил в сторону рукопись.
     – Пойдёмте чай пить, милые дамы.
     – Спасибо, но уже поздно, мы пойдём, – сказала Валентина.
     – Большое спасибо, Роберт Александрович, за чай и за удовольствие слушать Ваш роман, – поблагодарила его Генриетта на прощание.


               Глава 20
               Нерлинка

     Девушка приехала из Архангельска. На вид ей было лет тридцать или немного больше. Было раннее летнее утро. Свежий утренний холодок бодрил и прогонял сон проч.
     Сегодня она была счастлива, потому что осуществилась её давнишняя заветная мечта. Она видит, а скоро и войдёт в древний священный Храм. Красота была настолько волнующей и нереальной, что девушке показалось, будто и она плывёт вместе с куполом в этом живом трепещущем потоке среди облаков. Клавдия, так звали эту девушку, вдруг почувствовала, что душа её обретает крылья и парит, как голубь, над древним куполом, несущим в безвозвратную глубь неба единственный крест, в то время как тело наслаждалось утренней негой и теплом первых солнечных лучей. Оно жило и дышало так же, как эти травы, цвело румянцем на высоких скифских скулах и сияло в косо поставленных рыжих лисьих глазах.
     Она не была красива, но в это утро она была безупречна, как сама природа, цветущая и ждущая любви.
     Своё женское утро она прозевала, проспала. По маминому совету старалась больше времени уделять учёбе. С детства она много читала и к десятому классу ей уже пришлось надеть очки. После школы поступила в Ленинградский государственный институт культуры имени Н.К. Крупской. Вернувшись в Архангельск, она устроилась на работу в старую библиотеку на окраине города. Она увлекалась историей, а молодые люди её не очень интересовали. Да они её и не замечали. Но когда оказалось, что все её одноклассницы уже замужем и имеют детей, она вдруг спохватилась. Глянула на себя в зеркало – скучное увядающее лицо и грустный взгляд старой девы.
     И решила Клавдия порадовать себя и съездить летом в отпуск, отдохнуть, посмотреть на мир. Её тётя как раз собралась в отпуск и предложила ей съездить с ними к родственникам мужа, живущим во Владимире.
     Клавдия знала, что недалеко от Владимира, в чистом поле, ещё с домонгольских времён, стоит древний Храм Покрова на Нерли.
     Доехали до Боголюбова, а там уж и рукой подать. И вот, наконец-то, её мечта сбылась.
     Они приехали вчера поздним вечером, и после долгой и утомительной поездки тётя и дядя Миша ещё спали в машине. Она проснулась раньше всех, и зная, что подойти к нему не так-то просто, оставила записку и, не тратя время, решила пойти вперёд.
     Ей говорили, что для того, чтобы попасть в него, нужно, как в русских сказках, пройти три препятствия.
Подъезда к храму нет.
     Первое – это нужно не прозевать резкий, крутой и неожиданный поворот. Вчера вечером они напряжённо всматривались, чтобы его не проскочить. С этим испытанием они справились.
     Второе испытание состоит в том, что нужно преодолеть много ступенек, прежде чем пройти по мосту. Единственная дорога к храму, длинной чуть больше километра, проходит по заливному лугу и во время паводка становится труднопроходимой.
     И вот она стоит перед этим мировым шедевром зодчества. Солнце уже поднялось и храм сбросил с себя покров ночного тумана. Теперь он, словно белый лебедь с вытянутой шеей, крестом, словно клювом, протыкал густую синеву неба.
     Особенно её поразили головы на фронтоне, вырезанные из белого камня. Освещённые, с одной стороны, солнцем, они отбрасывали тень, похожую на лицо древнего звездочёта или волхва.
     Храм был рождён как песня, на одном дыхании, всего за одно лето. Он, словно айсберг, плыл по изумрудному лугу. Его подземная часть уходила на пять метров вглубь земли до материковой глины. Храм был воздвигнут на стрелке двух рек Клязьмы и Нерли.
     Что-то странное и таинственное происходило в её душе. Такого состояния она не испытывала никогда прежде. Вот Он, бесподобный Храм! Казалось, что он плывёт белым лебедем сквозь розовый туман из далёкого прошлого. Крошечный зелёный островок, на котором он стоял, ещё спал накрытый прозрачной кисеёй.
     С ней происходило какое-то волшебство. Казалось, что после долгой зимней спячки она из куколки превращается в бабочку и, если захочет – полетит. Клавдия сняла туфли и побежала по мокрой от утренней росы траве. Солнце уже показалось и осветило мир розовым нежным светом. Она раскинула руки, закружилась и… полетела, танцуя над травой.
     В эту минуту к храму подошёл ещё один человек. Это был Роберт Александрович.
     Было это на самом деле или являлось плодом писательской фантазии ни Генриетта, ни Валентина сказать не могли. Но одним летним вечером Роберт Александрович рассказал им эту историю.
     – Мне, по-стариковски, не спалось и я решил погулять до открытия храма, пока никого не было, – начал он свой рассказ, – было раннее утро, солнце только показалась и всё вокруг стало розовым. Возле храма, по мокрой от росы траве, то ли танцевала, то ли летала, в тумане не разберёшь, девушка. Я остановился поражённый. Она увидела меня и, приветливо улыбаясь, пошла навстречу. Как оказалось позже, она узнала меня по фотографиям, читала мои книги и была моей поклонницей. Я медленно приближался к ней, как к бабочке, которую боишься спугнуть неловким движением, смять крылышки, осыпать золотую пыльцу. В ней была какая-то трогательная провинциальная стеснительность, но я видел, как она умеет летать. Казалось, подуй ветер сильнее, и она улетит в бездонное розовое небо, и я потеряю её навсегда.
     – Здравствуйте, Роберт Александрович! – проговорила она запыхавшимся взволнованным голосом, – Вы меня не знаете, меня зовут К…
     Но он не дал ей назвать своё имя:
     – Позвольте мне угадать его самому, – взяв её обе руки, он пристально посмотрел ей в глаза, – Ваше имя… – он выдержал долгую паузу, – Вас зовут… Нерлинка.
     – А как Вы догадались? – с деланным удивлением подыграла она ему. И он понял, что они говорят на одном языке.
     Больше они не расставались. Она отдалась ему в первую же ночь. Свидетелями их любви были только звёздная ночь да древний Храм. Они не могли наговориться, наглядеться друг на друга, благодарили Бога за то, что он таким волшебным образом свёл их в нужное время и в нужном месте. Они не замечали разницу в возрасте.
     Он был на целую жизнь старше её, но для них было важно то, что они нашли друг друга, узнали и полюбили. Это не их вина, что его жизнь уже подходила к концу. На огромной планете человеческим душам так непросто найти свою половинку!
     Ему было очевидно, что их не поймут и осудят. Бывает, что голова не слушает голос сердца, но не в этот раз.
     Лёжа на берегу Нерли, она сказала, глядя задумчиво на звёзды:
     – Давай останемся здесь навсегда.
     Он посмотрел на её освещённое лунным светом скифское лицо и тихо сказал на ушко:
     – Мы возьмём всё это с собой.
     Можно себе представить, с каким душевным трепетом они ждали момента, когда перед ними откроется тяжёлая дверь в прошлое.
     Они невольно задержали дыхание и то, что он был пуст, и стены представляли белый чистый холст, на котором каждый вошедший мысленно может написать своё самое заветное желание и оно обязательно сбудется.   
     – Мы, не сговариваясь, мысленно написали одно желание: не расставаться до самой смерти и встретиться в ином, лучшем мире.
     Расставались они всего лишь один раз, когда она ездила в Архангельск, чтобы уволиться с работы и попрощаться с родными.
     Роберт Александрович купил квартиру на Арбате, а через девять месяцев она родила ему дочь. Свои отношения они не афишировали. Зачем потакать человеческому праздному любопытству?
     – Клавдия никогда не приезжала в Купавну, где столько любопытных глаз.
     Роберт Александрович умолк. Все трое сидели и молча слушали летнюю ночь, дышащую в раскрытые окна. Пряный дух купавинского леса смешивался с запахом липового чая и петуньи, цветущей под окном.
     – Игорь Грабарь, наш замечательный русский живописец, так сказал об этом древнем шедевре: «Церковь Покрова на Нерли близ Владимира является не только самым совершенным храмом на Руси, но и одним из величайших памятников мирового искусства.» Храм таит в себе множество загадок, которые тянутся за ним сквозь века.
     Гостьи были ещё под впечатлением от услышанного рассказа, как вдруг, какая-то птица неожиданно вскрикнула, и вновь густая бархатная тишина окутала бревенчатый дом.
     – Что это было? – удивлённо спросила Генриетта.
     – Это садовая камышовка, – улыбнулся Роберт Александрович, – она давно живёт в моём саду. Видно, ей что-то приснилось.
     Через много лет, когда Генриетта посетила этот храм, она вспомнила замечательные строки В. Брюсова:

          О, тени прошлого,
          Как властны вы над нами.

     Вспомнились ей и роман Роберта Александровича, и его возлюбленная Нерлинка. Глядя с берега, заросшего камышом, под печальным вечерним небом у неё родились такие строки:

          Сузились земли вечерней дали.
          Небо отражается в воде.
          Что вы сердцу, ветры, нашептали,
          Что узнали о моей судьбе?

          Прикасаясь к тайне сокровенной,
          Заблудилась в звёздах, как во снах.
          И душе, как маленькой вселенной,
          Трудно уместиться в берегах.

          Даль окликнет вечность или птица.
          Призрак храма на воде дрожит.
          Он летит… И может это снится,
          Что Господь с небес на нас глядит?

          Храм в дозор полночный заступает.
          Спи спокойно, каменная Русь.
          Только ночь да Нерль, наверно знают,
          Как меж двух вселенных окажусь.

     Небо, полное звёзд, было и над ней и внизу, в воде.


               Глава 21
               Лесная школа

     Неожиданно закончилось одиночество Валентины. Когда ушёл из жизни Роберт Александрович, его сын Алик, красивый молодой человек, стал чаще приезжать летом в Купавну. Они были давно знакомы с Валентиной и, постепенно, дружба переросла в любовь. Теперь они вместе приходили к Генриетте в гости. Разговаривали, пили чай, вспоминали незабвенного Роберта Александровича. Но, постепенно, без связующего звена, которым являлся писатель, отношения между Валентиной и Генриеттой стали угасать. У молодой пары появились свои тайны, свои интересы. Их жизненные дороги разошлись.
     Алик и Валентина вскоре поженились и Валентина, наконец, покинула свою старую лачугу. Теперь они жили в доме Роберта Александровича. Генриетта пришла, как-то, к ним. Молодые веселились, дурачились, она же, принуждённо улыбалась, а на сердце камнем лежала такая грусть… слишком ещё живы были воспоминания. Дом не желал отпускать Дух хозяина, который был ещё здесь. Ей казалось, что она его видит: вот он подошёл к роялю и, стоя, что-то наигрывает одной рукой. Вот подтягивает гирьки у часов с кукушкой, при этом хитро подмигнув Генриетте… А вот разливает душистый чай по старинным чашкам… Куда бы она не глянула – всюду всюду был он.
     А молодые радовались жизни, своей любви, своим маленьким тайнам, в которые не посвящали посторонних…, и она почувствовала, что отныне она здесь чужой посторонний человек. Ей хотелось на прощанье заглянуть в его кабинет, где ещё так недавно доверительно звучал голос Роберта Александровича, читающего свой новый роман «Горсть света», но дверь в него была заперта. И, хотя день был солнечный, ей казалось, что в доме как-то сумрачно и тоскливо.
     «Вот оно что! – поняла она вдруг, – старый писатель сам был Светом, поэтому так пасмурно на душе без него и так печально и тускло день освещает покинутый им дом. Без него дом осиротел.
     Больше ей было нечего здесь делать и, сославшись на дела, она попрощалась и поспешила уйти домой.
     Ещё раз Генриетта зашла в этот дом спустя лишь три года. Всё в доме оставалось по-прежнему, только в бывшем кабинете Роберта Александровича теперь была детская.
     Сынишка Валентины и Алика был очаровательным малышом. Они дали ему имя сказочного героя – Елисея. Малыш и похож был на маленького сказочного принца. У Елисея было милое личико с мамиными синими глазами и золотые длинные кудри, это уже от Алика. Маленький Елисей всё время тянулся ручкой к роялю и восхищённо замирал, услышав рождённый его прикосновением звук.
     Больше Генриетта с подругой не виделась. Их жизненные дороги разошлись. Без Роберта Александровича старый дом стал ей чужим. Жаль, что писатель не успел увидеть своего внука.
     За это время в жизни Генриетты тоже произошли перемены. Началось с того, что заведующая детским садом Светлана Васильевна назначила её старшим воспитателем, по сути – методистом.
     Светлана Васильевна была довольно своеобразным человеком, заслуживавшим, чтобы ей уделили пару строк.
     Внешне это была крупная грузная женщина. Чем-то, она напоминала Генриетте продавщицу Клаву, торговавшую в пивном ларьке на Сахалине. У Клавы были мутно-серые тяжёлые, чуть навыкате, глаза, вызывавшие трепет у пьянчужек, робко протягивавших ей смятые в потных руках деньги. Она презрительно смотрела на очередь из ждущих заветную баночку пива, опустившихся мужичков.
     Такие же глаза были и у Светланы Васильевны. И ещё одно удивительное сходство – широкая щербинка между передними зубами.
     Светлана Васильевна очень любила поесть. Она много времени проводила на кухне, общаясь с поварихами, они что-то весело обсуждали, потом к ним присоединялась завхоз и обед продолжался. Кончалось это тем, что, переев, Светлана Васильевна шла в туалет и вызывала рвоту. Эта процедура происходила с пугающей регулярностью. Когда ей говорили, что это вредно, она весело отвечала:
     – Зато я получаю удовольствие – ем что хочу и сколько захочу. Два пальца в рот и все дела.
     С воспитателями она почти не общалась, это неприятное для неё дело она передала Генриетте, и теперь та уже не работала непосредственно с детьми, а следила за учебно-воспитательным процессом.
     Генриетта, любившая всё новое, увлеклась новыми обязанностями. Она задумала по-новому оформить групповые комнаты, чтобы детям было интересно. Увлеклась сама и вдохновила воспитателей. Она сама расписывала стены сценками из русских сказок. Каждая группа была оформлена в стиле какой-то сказки.
     Идея понравилась не только детям, но и родителям. Некоторые папы подключились к оформлению игровых уголков. Появлялись то домик бабы Яги, то печь, на которой лежал Емеля величиной с ребёнка. Фантазии взрослых, казалось, не было конца. Дети с утра бежали в группу посмотреть, что же там новенького. Сколько же фантазии дремало в обычных людях! Из других детских садов стали приходить к ним за опытом. Зарисовывали и записывали.
     На время отпуска Светлана Васильевна, попросила Генриетту временно взять на себя обязанности заведующей детским садом. Эта идея, почему-то, очень испугала Генриетту, и она наотрез отказалась. Сколько не уговаривали её, ничто не могло изменить её решения. Её даже вызывали к начальнику Радиоцентра, но и там она решительно отказывалась.
     Она и сама не могла объяснить себе, почему так боится. Но на неё продолжали «давить» и дело дошло до того, что она просто уволилась. Назначили другую воспитательницу, которая с радостью согласилась. Но поработать в должности исполняющей обязанности заведующей ей довелось лишь один день, а ночью садик «Светлячок» ограбили. Вывезли всё, что только можно.      
     Приехали из прокуратуры следователи, стали разбираться. Собрали в зале всех сотрудников, кроме уехавшей Светланы Васильевны, вызвали даже и Генриетту, как бывшего сотрудника.
     – Теперь Вы не являетесь работником детского сада. И всё же, почему Вы отказались замещать заведующую? Может Вам что-нибудь было известно?
     – Видимо у меня хорошая интуиция, – отвечала она, – я рада, что так поступила.
     Позже, встречая знакомых по детскому саду, она слушала их бесконечные жалобы на затянувшееся расследование.
     – Нас чуть ли не целый год вызывают на допросы, – жаловались они, – ездить приходится в Ногинск.
     Но похитителей так и не нашли.
     – Какая Вы молодец, что не согласились замещать заведующую, – говорили ей воспитатели, – сейчас отвечали бы Вы.
     Ограбление было тщательно и заранее подготовлено. Ковры и зеркала, бытовую технику и прочее вывозили на машине. Следователи нашли её следы, а толку никакого. Награбленное выносили через окно в зале, где заранее была испорчена сигнализация.
     Кто же ей помог избежать грозящей опасности: Ангел Хранитель или шестое чувство, как узнать?
     Однажды, в середине августа, проходя мимо школы, где она работала в группе продлённого дня, Генриетта вспомнила девочку цыганку Машу. Тогда Маша предложила им сходить в одно интересное место.
     – Генриетта Константиновна давайте пойдём туда, – стали её просить ребята, и она согласилась.
     – Как сейчас красиво в лесу, – мечтательно проговорила Генриетта, когда они вошли в сентябрьский золотой лес.
     – Я покажу дорогу, – предложила Маша, – я покажу такое место, где вы ещё небыли.
     И она повела их незнакомой тропой. Примерно через полчаса они подошли к старому неопрятному дому, рядом с которым были вольеры с лающими собаками.
     – Это школа служебных собак, – сказала Маша – во время войны моя бабушка здесь работала. Здесь готовили собак, чтобы подрывать немецкие танки.
     Они вошли в дом. В доме был застоялый тяжёлый неприятный запах.
     – Это кухня, здесь готовят еду для собак, – пояснила Маша.
     К ним подошёл маленький морщинистый человек и поздоровался с Машей.
     – Никак гостей к нам привела? – спросил он, – как бабушка?
     – Бабушка старая, всё болеет, – отвечала Маша.
     – Передавай ей привет. Это хорошо, что ты ребят привела. Может кто-нибудь захочет после школы пойти работать к нам тренером. У нас тут будут строить новую школу. Потребуются новые работники. В этой школе будут учить слепых адаптироваться к жизни. После Афгана много ребят потерявших зрение на войне. Для них будут готовить собак-проводников. И ваша учительница пусть приходит. Работа и для неё найдётся.
     Тогда Генриетта и не подозревала, что судьба снова приведёт её сюда, свяжет с этой школой на одиннадцать лет и изменит будущую жизнь.
     Теперь, оставшись без работы, она вспомнила слова морщинистого человека и решила пойти посмотреть, что там изменилось. Подойдя к знакомому месту, она была крайне удивлена. Новый бетонный забор огораживал большую территорию.
     Из леса через незапертую заднюю калитку она вошла на территорию школы и увидела совсем уже скособоченную старую сгнившую кухню, подготовленную на слом. На окультуренной территории стояло новенькое двухэтажное здание с большими окнами. На территории были учебные лестницы, на которых опытные тренеры обучали собак-проводников. Она обошла здание и вошла в просторный, отделанный гранитной плиткой, холл и поднялась по широкой лестнице на второй этаж. Прошла по длинному коридору и в конце, возле актового зала, увидела табличку: «Директор РШВТС и ПСП Ю.М. Зуев».
     Она постучала.
     – Войдите, – раздался вежливый мужской голос.
     Она вошла и увидела сидящего за большим письменным столом щупленького, средних лет, мужчину в очках с толстыми стёклами. Видимо у него было очень слабое зрение.
     – Слушаю Вас, – заинтересованно произнёс он, разглядывая вошедшую женщину.
     Она растерялась, не зная, что ответить. Она сама не знала, что ей надо.
     Он усмехнулся, видимо понял в чём дело.
     – Кто Вы и какая у Вас профессия? – спросил он.
     Она представилась.
     – Очень хорошо, нам нужны педагоги.
     – Но я работала с детьми, а здесь будут взрослые люди, – засомневалась она.
     – В нашей стране это первая школа такого профиля. Поэтому ни Вы, ни я пока в этом ничего не понимаем. Но с чего-то ведь нужно начинать. Я окончил Московский институт культуры, как видите, для меня это тоже незнакомое дело. В Европе давно уже существуют такие школы. В Волоколамске есть преподаватели научного института, которые ездили в Дрезден перенимать опыт. Когда я укомплектую учительский состав, Вы поедите в Волоколамск для обучения на месячные курсы. Приносите трудовую книжку, бухгалтерия уже работает.
     На следующий день она пришла с документами. Шестого сентября тысяча девятьсот семьдесят девятого года она оформилась на должность преподавателя.
     Она даже опомниться не успела. Вечером рассказала мужу и детям о посещении лесной школы. Они с интересом слушали её рассказ, плохо понимая, чем она там будет заниматься. Она и сама ничего не понимала.
     Ясно было одно – «Река Жизни» повернула резко в сторону.


               Глава 22
               На берегу озера

     Осень тысяча девятьсот семьдесят девятого года радовала необычайно яркими осенними красками и тихими тёплыми днями. Генриетта вышла из школы и пошла по лесной дороге к электричке, собираясь ехать домой, но погода была так восхитительна, что ноги, сами собой, повернули в другую сторону. Ей, вдруг, вспомнился Эдуард Крылов, и их прогулки по берегу вечернего озера. Идти было недалеко, от Купавны до станции Чёрное по лесной тропинке, напрямик, можно дойти за десять-пятнадцать минут.
     Своё название «Чёрное», станция получила от названия села Чёрное, расположенного на берегу озера. По одной из легенд, село Чёрное получило такое название ещё в старые времена, когда купцы из Москвы возили свой товар в другие города на продажу, а в здесь, в глухом вековечном лесу, их подстерегали и грабили разбойники. Убитых купцов бросали в озеро. Но это всего лишь легенда, хотя… нет дыма без огня.
     А вот история топонимики говорит, что село Чёрное получило своё название от названия лесной речки Чёрной, на берегу которой оно стоит. Вода в речке имеет тёмный цвет, так как она протекает по земле богатой торфом.
     Генриетта вышла на песчаный берег. День уже клонился к вечеру. Она огляделась, людей было немного, да и те стали постепенно расходиться. Она залюбовалась красотой озера, окружённого янтарно-багровым лесом. Оно было похоже на гигантское зеркало в золочёной оправе. Время от времени, глядя в него, любовались на себя, пролетающие из прошлого в будущее, облака.
     «Интересно, правда ли то, что здесь останавливалась сама царица Екатерина Великая?» – думала Генриетта и в голову ей приходили картинки из прошлого.
     Вот царица едет мимо озера и повелевает остановить кортеж. Её величество желает посмотреть на знаменитое озеро. Она выходит из кареты и идёт, в туфельках на французском каблучке, по едва заметной, протоптанной местными крестьянами, тропе:

          Нарушив леса вековой покой,
          Карете здесь пришлось остановиться.
          Царица шла крестьянскою тропой,
          Чтоб из горстей святой воды напиться.

     Озеро ведь в те времена называлось Монастырское.
     Как здесь не прекрасно, но ей пора возвращаться домой. Солнце было ещё высоко, но прохладный ветерок просил не задерживаться долго возле воды. Пока она рассеянно смотрела на воду, не заметила, как к озеру подошёл невысокий темноволосый мужчина и сел неподалёку от неё. Он с любопытством поглядывал в её сторону, не решаясь заговорить.
     Заметив, что она собирается уходить, незнакомец обратился к ней с вопросом:
     – Извините, пожалуйста, я слышал, что на противоположном берегу раньше была церковь, затонувшая в прошлом веке. Это правда?
     – Я тоже это слышала, но правда это или нет, не знаю.
     – Извините меня за моё любопытство, – продолжил мужчина, – позвольте представиться, Леонид. Поэт, бывший военный.
     – Генриетта, – неохотно ответила она, поднимаясь.
     – Я здесь оказался случайно, – заговорил Леонид, – заезжал в гости к товарищу по службе. У него дача в Салтыковке. Вот, решил посмотреть на местную достопримечательность. А я живу в Люберцах, когда ещё окажусь в этих краях. От товарища услышал историю про затонувшую церковь и заинтересовался. Вы не могли бы немного мне рассказать об этом озере? Я Вас провожу, а по дороге Вы меня просветите.
     – Ну, хорошо. Поделюсь с Вами тем, что мне известно. Бисерово озеро, – начала она свой рассказ, – имеет древнее ледниковое происхождение. В тысяча девятьсот сорок восьмом году на нём проводились археологические раскопки по неолиту. Археологи обнаружили семь стоянок первобытного человека и курганный могильник одиннадцатого или тринадцатого века. Ну, что ещё? Озеро находилось во владении Донского монастыря. В нём они разводили стерлядь и жемчужные моллюски. Вы знаете, что на церковном языке слово бисер означает жемчуг?
     – Значит, выражение «не мечите бисер перед свиньями», означает «не мечите жемчуг перед свиньями»? – удивился он.
     – Получается, что так, – подтвердила она.
     – А здесь есть какой-нибудь храм?
     – Есть старый храм в селе Бисерово, это Богоявленский храм.
     – А можно туда сходить?
     – Я никогда там не была, это далеко, на другом берегу этого огромного озера. Напрямик отсюда дороги нет.
     – Очень жаль, – огорчился Леонид.
     Слово за слово, и они разговорились. Леонид рассказал ей, что служил на севере и теперь вышел в запас, чтобы заняться главным делом своей жизни.
     – Я посвятил себя целиком поэзии – это смысл моей жизни, – торжественно произнёс он, – я специально устроился на работу сторожем, чтобы работать через день. Семьи у меня нет, я живу вместе с мамой. Нам денег хватает, чтобы сварить пшённый супчик. Нам много не надо.
     – У Вас уже есть книги? – поинтересовалась Генриетта.
     – Пока нет, но будут. Моя мечта написать венок сонетов, – проговорил он мечтательно.
     – А Вы, Генриетта, чем увлекаетесь?
     – Я тоже пишу стихи. А начала писать с девяти лет, но, к сожалению, ничего не сохранилось, – грустно сказала она, – у меня была тетрадь называлась «Эрато», это муза любовной поэзии в древней Греции, одна из девяти муз-сестёр, олицетворяющих науку и искусство, дочь Зевса повелителя грома и молнии, царя всех людей и богов. Я тогда увлекалась Древней Элладой…
     Она была рада, что нашёлся человек, с которым можно поговорить на не бытовые темы, но спохватилась:
     – Леонид, Вам пора возвращаться.
     Впереди уже показалась платформа станции Купавна.
     – Вы меня обижаете, я офицер и должен проводить даму до самого дома, – торжественно заявил он.
     – Может зайдёте в гости? – предложила она.
     – Вынужден отказаться. Мама меня уже заждалась, будет волноваться.
     Дома Генриетта рассказала о странной встрече. Домашние, зная, что с ней всегда случаются разные приключения, привыкли ничему не удивляться.
     С этого времени они стали встречаться у него в Люберцах. Он объяснял это необходимостью всегда быть рядом со старой матерью.
     В воскресенье Генриетта собралась в Люберцы в гости к Леониду. Она нарядилась, взяла с собой пару отборных яблок для перекуса – ведь они будут заниматься, и несколько пирожных, чтобы с его мамой попить чаю.
     Мама Леонида была не такая уж и старая. Гостинцы, которые Генриетта привезла, Леонид сразу убрал в шкафчик на кухне.
     Она достала пачку отпечатанных ею на машинке стихов и газеты с напечатанными там её стихами. Его интересовало, что, как и о чём она пишет. Они пошли в его комнату, где была кровать и большой письменный стол, заваленный книгами и журналами.
     – Это моя творческая мастерская, можешь чувствовать себя свободно. Мама сюда никогда не заходит. Это для меня святое место.
     Он оказался на удивление подкован в литературном плане. Знал все тонкости стихосложения, чем она никогда не интересовалась. Она просто брала карандаш или ручку, садилась и писала. Прочтя её стихи, Леонид сказал:
     – Не ожидал… Ты – поэт, а я – подмастерье. Я знаю, как написать сонет, но получается зарифмованная проза. У меня одна беда: мне не хватает фантазии, а у тебя, я смотрю, с этим проблем нет. И рифма хорошая… Можно я возьму у тебя одну идею?
     Генриетта согласилась, ей было не жалко, у неё этих идей сколько угодно.
     Однако, поэзия поэзией, а кушать-то хочется. Она бы съела яблочко, но хозяин убрал и не предлагал. К чаю тоже не приглашали. Она догадалась, что хозяева тоже проголодались, но выкладывать её гостинцы не собираются, а ждут, когда она уедет, чтобы сесть за стол.
     Домой с литературных занятий она вернулась уставшая и голодная. За целый день во рту и маковой росинки не было.
     В следующий раз она взяла уже больше еды: бутерброды и специально испечённый для этого пирог, чтобы всем хватило. Леонид взял свёрток с продуктами, поблагодарил и убрал их в кухонный шкаф.
     Когда наступило время обеда, она набралась смелости и предложила пригласить его маму и выпить чаю с яблочным пирогом.
     – Я думаю нам не стоит отвлекаться, – сказал он, – ты же скоро поедешь домой. Мама просила поблагодарить тебя за гостинцы, ей понравились пирожные. Я ведь получаю копейки и не балую старушку. Так что твой пирог не пропадёт.
     И сколько бы она не привозила еды, рассчитывая на перекус, её ни разу не пригласили к столу. Прощаясь, он говорил ей, что уже ждёт следующей встречи, что она вдохновляет его. А она, сидя в электричке и глядя на заплаканное окно, усмехалась про себя, её поклонник – «Скупой рыцарь». Таких кавалеров у неё ещё не было.
     Едва переодевшись, она шла на кухню. Семья не должна страдать из-за её поэтических увлечений.
     Скоро ей эти литературные занятия надоели. Было далеко и обременительно ездить к нему в Люберцы, устраивая себе голодные воскресные дни. Но он слёзно просил не бросать его:
     – Ты моя муза, ты меня вдохновляешь, и мама радуется, когда ты приезжаешь. Когда я читаю твои стихи, я слышу музыку и под эту музыку у меня рождается своё стихотворение. Вот послушай, я написал о тебе. И он читал ей своё новое произведение.
     В конце концов, она сделала для себя вывод, что одной теории, чтобы стать настоящим поэтом, недостаточно. Но он был словно одержим. Для него в мире ничего не существовало кроме поэзии. Ей было непонятно его упорство и фанатизм. Поначалу она думала, что это, как обычно бывает в России, не понятый гений, бросивший всё на свете ради поэзии. Каждый человек – неразгаданная тайна, порой даже для себя самого.
     Осень подходила к концу, стало холодно и неуютно, и ей стало обременительно ездить к нему. Он остался наедине со своей любимой поэзией, не желавшей отвечать ему взаимностью. У него была трудная любовь с поэзией, и каждое стихотворение давалось ему нелегко, претерпевая родовые муки. Это был голос души, ищущей понимания и душевного тепла в равнодушном и холодном мире. Телефона у них не было и общение оборвалось.
     А через год он приехал к ней и подарил тонкий сборник сонетов с посвящением: «Моей прекрасной музе Генриетте, будущему большому поэту».
     Удивительный случай их знакомства не выходил у неё из головы. Тут ей пришли на память слова Анатоля Франса по этому поводу, может это был как раз такой случай: «Случай, может быть псевдонимом Бога, если Он не хочет подписаться».
     Вывод для себя она сделала: если Бог тебя поцеловал – не зарывай талант, с тебя спросится. В своё время тебе всё равно придётся ответить за то, как ты потрудился.
     Значит это нужно и важно для неё. Она должна извлечь из этого знакомства для себя урок.
     Но пока она разрывалась между заботами о семье и новой увлекательной работой, муж считал поэзию пустой тратой времени, просто красивым хобби. А на её готовность в любое мгновение улететь в страну эфемерных грёз крутил пальцем у виска и говорил:
     – Что вы хотите, она же поэт, они все такие.
     Возможно, её дружба с Леонидом объяснялась неудовлетворённой потребностью душевного общения с человеком, говорящим с ней на одном языке.
     К сожалению, при переезде книжечка затерялась. А ещё через год она узнала, что Леонид умер.


               Глава 23
               Волоколамск

    Время шло и через месяц педагогический состав школы был полностью укомплектован. Одним из преподавателей по подготовке незрячих людей к реабилитации в реальной жизни была Генриетта, вторым учительница из Ногинска, случайно прочитавшая объявление о наборе преподавателей в школу для реабилитации незрячих, Гертруда Сергеевна Ким – кореянка. Красивая и умная женщина, она сразу понравилась Генриетте. Все дальнейшие годы работы в школе, она была единственной и надёжной её подругой.   
     Преподавать домоводство вменялось в обязанности Лидии Ивановны. Это была молодая женщина, приехавшая из Ростовской области, с единственным желанием зацепиться в Москве и остаться в ней жить, выйдя выгодно замуж. Она и не скрывала своих намерений, считая себя деловой и предприимчивой женщиной, что в дальнейшем вполне подтвердилось. Была ещё преподаватель обучения чтению по системе Брайля Эмилия Сергеевна. Она жила в Купавне в военном городке. Мужем её был капитан первого ранга, крупный представительный мужчина, да и она была ему подстать. Дочь у них была уже взрослая и Эмилия Сергеевна, не нуждаясь в деньгах, страдала от скуки. Муж отсутствовал дома по полгода, и она с радостью устроилась на работу в новую школу.
     Всех своих новых сотрудников Юрий Михайлович отправил на месяц в командировку в город Волоколамск.
     Генриетта оставила детей с отцом. Верочке тогда уже было тринадцать лет, а Андрею одиннадцать. Дети её отпустили. Она знала, что на них можно положиться. Они с мужем не могли нарадоваться на них. Оба прекрасно учились, были спокойными, воспитанными и самостоятельными.
     В Волоколамске коллеги встретили прибывших дружески и с вниманием и даже помогли донести вещи, проводив их до самого общежития.
     Волоколамск того времени произвёл на новоприбывших удручающее впечатление. Возможно, что летом всё выглядело бы по-другому, но вторая половина октября не лучшее время для поездки в чужой и незнакомый город.
     Вечер. Ветрено, холодно и неуютно. Грязная, плохо освещённая центральная улица Ленина, с редкими унылыми жителями, спешащими домой в тепло и уют.
     Покружив часик по неприветливому городу, они вернулись в общежитие грустные и усталые. Дни тянулись медленно, а долгими осенними вечерами они просто умирали от скуки. Но бесценный опыт, знания, которые они получили за это время, стоили этого бесконечного месяца, проведённого вдали от родного дома.
     ЦРС ВОС – старейшее в России, реабилитационно-образовательное учреждение. Там работали специалисты высокого класса. Рядом с учебным корпусом было общежитие, где их и разместили. Они с Гертрудой заняли одну из комнат, а в другой поселились Эмилия Сергеевна и Лидия. Лидия не нравилась Эмилии Сергеевне, да и никому, но все знали о дружбе Генриетты и Гертруды.
     Лидия, в силу ли своего молодого возраста или по неразумению, держалась высокомерно, разговаривая со всеми поучительным тоном, не вязавшимся с её простоватым видом. Между собой они называли её Лидка. Мужчин она считала полезным материалом для построения своей жизни.
     – Моя цель сделать карьеру, – важно говорила она.
     – Для этого нужно иметь данные, – насмешливо осаживала её Эмилия Сергеевна.
     – А что за мужчина этот Зуев, я пришла в коллектив последней и не успела к нему присмотреться.
     – Я его, как мужчину, не воспринимаю, а как руководитель, он хороший человек, – неосторожно высказала своё мнение Генриетта.
     Она ещё не подозревала, что всё о чём они говорят, Лидка донесёт Зуеву. Такое высказывание о мужчине оскорбительно для него.
     – Это Вы напрасно. Главное, это какой он мужчина, – поучала Лидка, – все знают, что мужики – козлы. Но роль женщины в очеловечивании их по своему желанию.
     – Мне кажется, что Лидка тёмная лошадка, – задумчиво проговорила Гертруда, когда Лидки не было рядом, – мы её способности недооцениваем.
     – Верно. Надо быть с ней поосторожней.
     С той поры они уже не откровенничали при ней. Она это чувствовала и поглядывала недружелюбно.
     Эмилия Сергеевна всё своё свободное время проводила в комнате, валяясь на кровати с книжкой в руках. Где шаталась Лидка никого не интересовало.
     Генриетта с Гертрудой искали приключений. Их заинтересовала церковь, расположенная на высоком берегу реки Городня, рядом с городским кладбищем. Они решили дождаться хорошей погоды и сходить туда, посмотреть. В один из редких солнечных дней, они пошли смотреть церковь, предварительно узнав, что она называется Покровская церковь. Неприметная улица Доватора, плавно поднимаясь, привела их к красивому и величественному старинному храму. К величайшему их огорчению, храм был закрыт на ремонт. Они обошли его вокруг и заметили с обратной стороны рабочую дверь, вернее её отсутствие, заколоченную крест-накрест горбылём, через промежутки которого можно пролезть внутрь. Они воспользовались предоставившейся им возможностью и вошли в холодное пустое помещение, откликавшееся эхом на каждый их шаг и вздох.
     Храм словно бы и не был пустым. Воздух, наполнявший его, был живым и откликался на каждое движение тела и души. Не будучи ещё верующими в то время, они старались ходить тихо, словно боялись нарушить чей-то покой. Говорили вполголоса, при этом контролируя смысл говоримого. Значит сердцем чувствовали Присутствие Силы способной, если что, и покарать. Где в человеке любой религии находится тайный орган, ответственный за его духовное здоровье?
     Так же благоговейно, как и вошли, они вышли в человечий мир. А в человечьем мире было солнце, было голубое небо и… кладбище.
     – Пойдём, посмотрим, – предложила любопытная Генриетта.
     – Нет уж, уволь, я боюсь покойников, – запротестовала Гертруда.
     – Какие покойники? – смотри даже дорожки не притоптаны, сразу видно, что сюда уже давно никто не заходил.
     Но сколько не уговаривала подругу Генриетта, та оставалась непреклонной.
     – Ладно, схожу одна, – сказала она огорчённо, – ты подожди меня здесь.
     – Здесь, одна? – можешь обижаться на меня, но одна я здесь боюсь оставаться.
     – Так пойдём вместе!
     Не сказав больше ни слова Гертруда, чуть ли не бегом, стала сбегать по дороге вниз, ближе к людям.
     А над Генриеттой взял силу кураж, и она пошла к могилам. Кладбище видно было старое и неухоженное. На пустых местах стояли высохшие зонтики незнакомого ей растения. Она наломала целый букет таких зонтиков на длинных полых стеблях. Выглядели они очень экзотично.
     «Красиво будет смотреться в напольной вазе», – подумала Генриетта.
     Спустившись к Гертруде, она отделила половину растений и протянула ей. Та отшатнулась.
     – Мне не надо… у меня и вазы-то напольной нет.
     – А у меня есть, – беспечно сказала Генриетта, – Володя из Индии привёз.
     И они зашагали по грязной улице в обратный путь к общежитию. Встречные смотрели с недоумением на женщину, несущую странный букет.
     Вахтёрша, увидев их, с удивлением поинтересовалась, для чего ей борщевик.
     – Значит это называется борщевик? Дома в вазу поставлю. Я никогда не видела таких красивых зонтиков.
     – Разве у вас нет борщевика? – удивилась вахтёрша.
     Ей было странно, но что с них возьмёшь?
     Больше всего им нравились лекции психолога Александра. Психология незрячих, это особая тема. Александр, заметив их интерес к его науке, не остался равнодушным. Он был неженат и свободного времени у него было предостаточно. Они вместе ходили в столовую, а иногда и погулять по городу.
     – А Александр-то в тебя влюбился, – смеялась Гертруда.
     Её он называл мудрой совой, а Генриетту – розовым фламинго.
     Однажды Генриетте приснился необычный сон. Таких снов она ещё никогда не видела: она свободно летела в живых цветных круглых туннелях, имеющих причудливые повороты. Туннели были в тёмном, как бы ночном, небе. Ей было не страшно, но очень интересно. Сон был настолько ярким и запоминающимся, что она рассказала его Александру.
     Велико было её удивление, когда он сказал, что это сон не простой, а вещий.
     – Я не мастер разгадывать сновидения, но советую Вам такие сны записывать.
     Его влюблённость стала заметна и другим. Лидка стала незаметно следить за ней.
     Однажды, когда она осталась на несколько минут с ним наедине, он предложил ей прийти к нему вечерком.
     – Зайдите ко мне чайку попьём, посмотрите, как я живу. У меня есть хорошие книги. Есть и Блок, и Андрей Белый, дам почитать. У меня хорошая библиотека.
     Они же не маленькие, Генриетта прекрасно поняла, что книги, это просто предлог.
     Она рассказала об этом предложении Гертруде.
     – Конечно иди. Как сказала бы моя бабушка – от тебя не убудет. У нас жизнь такая скучная и неинтересная, хоть какое-то развлечение.
     Короче говоря, она убедила Генриетту пойти в гости к Александру.
     Всё началось чинно и благопристойно. Ей даже стало стыдно за себя. Бог знает чего на придумывала! Она расслабилась, они попили чайку, потом по рюмочке портвейна…
     Когда он обнял её и пытался поцеловать, она оттолкнула его и, без пальто, в его тапочках, побежала к общежитию. Но дверь оказалась уже запертой, и она, подбежав к их светящемуся окну, бросила камешек, чтобы не привлечь чужого внимания, не дай Бог Лидкина. Так как окно комнаты было заклеено, Гертруда указала ей рукой в сторону туалета. Гертруда отворила окно уборной и трясущаяся от холода Генриетта, теряя большие не по размеру мужские тапочки, влезла в спасительное окно.
     Потихоньку они прошли по коридору и, зайдя в свою комнату, стали смеяться над ночным приключением.
     В метро люди тоже обращали внимание на борщевик, а за одно и на хозяйку экзотического «букета».
     В конце концов, она устала держать своё сокровище. Они вышли из вагона и Генриетта, смеха ради, поставила свой «букет» в урну, распределяя живописно свои зонтики. Время от времени, она отходила в сторону и оценивающим взглядом осматривала свою композицию, затем возвращалась и переставляла ветки местами. Стал собираться любопытный народ.
     – А что здесь будет? – поинтересовался пожилой мужчина.
     – Художественная выставка.
     Мужчина хотел ещё что-то спросить, но пора было, как говорится, уносить ноги. Они вскочили в вагон и давясь смехом, доехали до своей станции Курская.         
     Вернулись они полные желания погрузиться в новую для них работу помогать попавшим в беду людям. Уже одно то, что есть такое место, где тебя поймут и сделают всё возможное для облегчения сложного положения, в которое ты попал, уже поднимет настроение и желание бороться за полноценную жизнь. За две недели, которые незрячие проведут вместе со своими сопровождающими, проведённые в школе, помогут самостоятельно обслуживать себя, читать художественную и учебную литературу с помощью системы Брайля, они научатся ходить самостоятельно и с помощью собак-проводников.
     Генриетта взяла себе за правило выучивать все имена и отчества своих подопечных. Это сразу сближает, вносит в отношения дружеские нотки.
     – Как ты запоминаешь их по именам, ведь каждые две недели люди меняются? – спрашивала её Эмилия Сергеевна.
     А Генриетте, чем экзотичней и сложнее имя, тем интересней и запоминается легче.
     За две недели обучения учителя и ученики, порой годящиеся им в отцы и матери, привыкали друг к другу и тяжело расставались. Так, на последнем занятии, при прощании, одна женщина с севера, с восточным именем Розия', приехала в ужасно подавленном состоянии, стала слёзно просить Генриетту приехать в гости. Ей было лет сорок и недавно она, после гриппа, внезапно потеряла зрение.
     – Вы ведь не были на севере, Вам будет очень интересно.
     Её мать, сопровождавшая дочь, тоже стала просить.
     – Вы ей поможете советами на месте. Мы ведь живём на самой окраине, она ещё не уверена в себе. Вы и так спасли её от отчаянья.
     Генриетта представила себя на месте Розии и обещала приехать.
 

               24 глава
               Там, где Пежма течёт

     Она решила сделать той приятное и выполнила своё обещание.
     «Съезжу денька на три, посмотрю на северную землю. Самой интересно и человеку помогу».
     Она накупила разной колбасы, конфет, сыра и других московских продуктов – всё, что уместилось в большую сумку и отправилась в гости. Лето выдалось очень жарким, и она решила не брать с собой лишних вещей, а поехать в одном летнем платье. И так сумка с продуктами была очень тяжёлой.
     Представление о севере у неё было самое радужное: «Народ духовно богатый, верующий. Там много православных церквей и люди морально чистые».
     Она приехала на вокзал. Город Вологда, а дальше автобусом. Но до отправления автобуса, идущего до Вельска, куда она направлялась, оставалось ещё три с половиной часа, и она решила походить возле вокзала по маленьким улочкам, посмотреть. Положила свой баул на скамью в зале ожидания и пошла прогуляться налегке.
     Вологда, в то время, была типичным провинциальным городом, по крайней мере те улочки, по которым она бродила. Больше всего ей нравилось, что тротуары в этой части города были дощатые, как в старину. Находившись, она уже устала и решила отдохнуть, увидев уютную скамейку под развесистым вязом. В голову лезли строки и, достав блокнот, она написала:

          Я вас узнала дали верстовые,
          Хоть никогда здесь прежде не была.
          Меня встречают ели-постовые
          И в шишечные бьют колокола.

          Ждала я долго радостную встречу.
          О, как приветливо тот край меня встречал!
          Я из вагона видела: навстречу
          Бегут дома, деревья и вокзал.

          Былиной веют светлых рек излуки,
          Спокойная, задумчивая Русь.
          Понятны сердцу шелесты и звуки,
          Душе отрадна трепетная грусть.

          Иду по шатким доскам тротуара,
          Они, как клавиши, на все лады звучат.
          И смотрит кот глазами ягуара
          На чёрных беззастенчивых галчат.

          Туман спокойный городок окутал.
          Играют в классики у Вечного огня…
          Такой покой. Молчания минута,
          Как будто, затянулась навсегда.

     Ну что ж, пора возвращаться – решила Генриетта, и поднялась со скамьи. Листок со стихотворением она положила в сумочку и пошла неспешным шагом в сторону вокзала.
     На душе было тихо и отрадно. Улица была пуста, только в одном месте курица, неизвестно каким образом выбравшаяся на волю, теперь хотела вернуться, но никак не могла найти то злополучное место, где она вылезла. Она ужасно волновалась, бегала вдоль забора и панически квохтала. Время от времени, за забором взволнованно вскрикивал петух, допустивший такое безобразие. Чем окончилась эта куриная история Генриетта не узнала, так как ей нужно было завернуть за угол. А вот и вокзал. Скоро она встретится с Розиёй и её матерью.
     Каково же было её удивление, когда, вернувшись, она не увидела своей сумки. Видя её растерянный и удивлённый взгляд, какая-то женщина спросила её:
     – Вы что-то потеряли?
     – Тут лежала моя сумка с продуктами, – сказала она.
     – Да кто ж так делает? – строго спросила женщина, но, глядя на её огорчённый вид, посоветовала обратиться к милиционеру.
     – Только вряд ли Вы найдёте сумку. У нас воруют по-чёрному.
     Генриетта была ошарашена – такого она не ожидала.
Пройдя в конец зала, она нашла молодого милиционера и объяснила ему ситуацию.
     – Скажите спасибо, что я вовремя заметил Вашу сумку. Пойдёмте, она у меня в дежурке. Как это Вы решились оставить вещи и пойти гулять?
     – Я думала, что на севере не воруют.
     Милиционер дивился такой наивности.
     – У нас, в основном, живут бывшие «зэки», отсидевшие свой срок и осевшие здесь. Они женятся, работают, обзаводятся детьми, а замашки-то остаются прежние. Так что, будьте повнимательней.
     Слава Богу, сумка нашлась. Хороша бы она была, явившись с пустыми руками. Лирический настрой пропал.
Зато, когда она приехала в Вельск, ей там были так рады, словно это приехала дорогая и любимая родственница.
     У Розии была племянница лет двадцати. Ей было невыносимо скучно с тётей и бабушкой. Она обрадовалась, что теперь ей будет с кем провести интересно время.
     – Вы когда-нибудь видели баню по-чёрному? – спросила она лукаво, зная ответ заранее.
     Для начала, они пошли в баню. Таня принесла наколотые дрова и растопила каменку. А пока банька будет прогреваться, сели на скамейку возле калитки. Таня расспрашивала о Москве, она собиралась поступать там в техникум.
     Вечерело. Небо было светлое, молочное. Солнце в нём растворилось и невозможно было понять, где оно. По траве, растущей вдоль заборов, стелился трепетный пугливый туман. Деревянные избы плыли неторопливо и величаво по нему, словно возвращаясь из прошлого в настоящее. Вдали, за рекой, смутно были видны развалины старого храма.
     «Боже, Боже! Какая красота», – думала Генриетта.   
     Вроде бы ничего особенного, но какое-то настроение самой природы передавалось им. Впервые Природа предстала перед ней в образе загадочной и непостижимой одушевлённой сущности. Мир не был безмолвным, он пел про себя. Она будто чувствовала вибрацию звуков, какую-то мелодию, неуловимую ухом, но понятную душе. Божественная мелодия наполняла мир, но слышат и понимают её только великие композиторы, подобные Моцарту, Чайковскому…
     На улице, по-прежнему, не было ни души, и в надвигавшихся сумерках стали появляться освещённые окна. Значит там жили люди, но многие избы стояли тёмные, как нежилые.
     Они сидели молча, каждая думая о своём, потом Генриетта спросила:
     – Таня, почему в некоторых домах не светятся окна?
     – Так там никто и не живёт. Хотите зайдём, посмотрите.
     – Дома ведь наверно заперты?
     – Да что Вы, от кого запирать-то? Захочешь, заходи и живи.
     Она сбегала домой за лампой, и они пошли в ближайший тёмный дом. Ещё крепкие ступени привели их к двери, которую Таня со скрипом решительно отворила.
     – Заходите, – почему-то шёпотом сказала она.
     Они прошли в просторную горницу с большой русской печкой.
     – Такая дача в Подмосковье стоит немало денег, – прошептала Генриетта.
     – Чего мы шепчем? – засмеялась Таня. Изба-то ничейная. У нас таких полно. Этим летом самую хорошую избу как раз и купили москвичи. Рядом жили прежние хозяева. Продали по дешёвке, всё равно тот дом никому не нужен.
     Постояв ещё немного и оглядевшись, они вернулись подкинуть в печку дров и снова сели на скамейку. Потянуло холодком, и Таня сбегала за платками.
     В конце улицы показались двое мужчин с удочками. Они о чём-то громко разговаривали, возвращаясь с рыбалки. Увидев Таню, они остановились, поздоровались и предложили рыбы.
     – Возьми Танька! Свеженькой рыбкой побалуетесь. Больно много наловили от жадности, куда её теперь девать? – и они навалили на траву кучку рыбы, – неси мамке, уху сварите.
     И они пошли своей дорогой, продолжая прерванный разговор про крючки, про удочки. Скоро голоса их стихли, а самих рыбаков уже не было видно, долетали только отдельные слова и восклицания, нарушая дремотную тишину.
     – Пойду гляну, а то мы и задремать можем, – проговорила, поднимаясь, Таня, – пора идти, баня готова, – позвала она.
     Генриетта никогда не была внутри такой бани. Внешне баня походила на старый сарайчик.
     – Только не прикасайтесь ни к чему, – предупредила Генриетту Татьяна.
     – Почему? – удивилась Генриетта.
     – Испачкаетесь сажей.
     Они вошли внутрь небольшой бревенчатой комнаты, слабо освещённой керосиновой лампой. Пол был из почерневших досок со щелями.
     – Это для того, чтобы вода свободно утекала, – объяснила Таня.
     Стены бани были чёрными от многолетней копоти и, всё же, в ней приятно пахло хвоей, берёзовыми и дубовыми вениками, пряными целебными травами. Запах сажи и благоухавших трав смешивался, образуя неповторимый странный и приятный аромат. Котёл с водой был вмонтирован в каменку. Они поставили свои тазики на почерневшую скамейку, и Таня плеснула из деревянного ковшика на камни, настоянной на травах, водой. Вода вскинулась и зашипела, заполнив душистым паром всю баньку. И так слабо освещенная комната, потонула в белом пару. Генриетте приходилось париться, но здесь всё было необычно.
     В тесном пространстве невозможно было не испачкаться. Одно неловкое движение и ты уже коснулся закопчённой стены. Они смеялись и обливались принесённой из колодца холодной водой.
     Одуревшие от жары, они вышли в прохладу вечера. В комнату идти не хотелось.
     Где-то визгливо лаяла собака, скучала. Но и она не в силах была потревожить вековую тишину улицы.
     Они сидели на скамейке возле калитки и смотрели, как соседский кот, подозрительно оглядываясь, крадучись, перебежал улицу и, отыскав в заборе заросшую бурьяном, одному ему известную лазейку, пролез в неё.
     Улица была пуста и сидеть было скучно.
     – Пойдёмте искупнёмся, – предложила Таня.
     – А не холодно будет?
     – Не бойтесь, вода тёплая, речка бежит с юга, нагревается за день.
     Они пошли по улице, плавно спускающейся к заливному лугу, по которому стелился белым клубящимся ковром туман. Небо было светлое – то ли вечерняя заря, то ли рассвет. Света было достаточно для того, чтобы заметить развалины старой церкви на противоположной стороне реки.
     – Это место называется омут, здесь глубже и меньше водорослей.
     Генриетте было боязно войти в эту чёрную воду. Но едва она ступила на мягкое илистое дно и, испугавшись, поплыла, подхваченная спокойным течением, как почувствовала, что река обняла её тело тёплыми, нежными живыми руками и понесла к двойному ряду столбиков.
     – Что это? – испугалась она, глядя на ряд столбов, выступавших сантиметров на тридцать из воды.
     – Не пугайтесь, мы плаваем до этих столбов, отдыхаем и назад, – объяснила Таня.
     – Там глубоко?
     – Нет, раньше на них стоял деревянный мостик, только он давно сгнил и от него остались одни столбики.
     – А куда вёл этот мост? – спросила Генриетта.
     – Видите, там, ближе к лесу, развалины? Это церковь, она очень старая, сгнила и развалилась. Когда стало опасно в неё ходить, иконы и церковную утварь разобрали по домам. У нас дома тоже есть две иконы и лампадка из этой церкви. Бабушка верит в Бога и молится на эти иконы.
     Течение уносило их от столбов. Доплыв до них, ухватились руками за скользкую, шелковистую деревянную поверхность, чтобы отдышаться.
     Вода возле столбиков оживала, вертелась и приятно щекотала тело, что-то вроде водного массажа.
     Сколько времени они плавали, не имели представления. По крайней мере, им показалось, что вечность. Они уже давно потеряли счёт времени. Наконец они устали, пора было выходить.
     – За нас, наверное, уже волнуются? – забеспокоилась Генриетта.
     – Нет, – засмеялась Таня, – никто волноваться не станет. Мы всегда после бани долго плаваем.
     – Таня, а почему у твоей тёти такое странное имя? – спросила Генриетта, когда они возвращались домой.
     – Дедушка привёз её из Средней Азии.
     – А почему вы не построите обычную баню?
     – У дяди Семёна хорошая баня, он приглашает нас, но нам нравится наша. Да и речка у нас рядом. В нашей баньке немного тесно, но мы привыкли, а если измажемся сажей, то в речке отмоемся.
     Усталые и убаюканные рекой, они пришли, когда в доме все уже спали. Едва добравшись до постели, рухнули как подкошенные и мгновенно уснули после долгого, насыщенного впечатлениями, дня.
     Утром Генриетта уже записывала новое стихотворение, навеянное впечатлениями от увиденного:

          Ивы, их словно обидели –
          Ветви над заводью гнут.
          Звёзды на купол обители
          В долгом молчанье текут.

          Как избежать одиночества
          В тесном общенье людей?
          В храме душевного зодчества
          Свищут ветра площадей.

          Там, где разор был и тление,
          Снова слышны голоса.
          Чьё это дивное пение
          Древние слышат леса?

     А на следующий день, после завтрака, Розия предложила им сходить в гости к Катиному дяде.
     – Правда, они живут на отшибе, – сказала она, – но Вам там понравится.
     С утра пораньше, не тратя понапрасну времени, они отправились в дорогу. Катин дядя Семён жил обособленно. Дорога до его дома заняла примерно полчаса.
     – А не страшно им одним там возле леса жить? – спросила Генриетта, когда они проходили по совершенно безлюдной местности рядом с дремучим сумрачным бором.
     – А у них такая собачища, волкодав, – заметила Катя, – и у дяди есть охотничье ружьё. К ним однажды медведь наведался, дядя пальнул разок в воздух из ружья, так медведь до сих пор к ним не заглядывал.
     Катин дядя был пасечником и охотником. У него был целый пчелиный городок. Не успели гостьи опомниться, как дядя Семён повёл их на свою пасеку. Пасека была его гордостью.
     Принимали их радушно, радовались нежданным гостям. Жена Семёна Евдокия провела их по всему большому дому, гордясь его чистотой и порядком. Особую радость хозяйки доставляла чисто убранная горница со множеством ухоженных комнатных растений, где они любили собирать всю окрестную родню по большим праздникам.
     Она усадила их за накрытый, вязаной крючком, нарядной скатертью, стол и принесла старый семейный альбом с пожелтевшими фотографиями. Генриетта терпеть не могла эту деревенскую традицию, когда тебе битый час показывают на выцветших снимках незнакомых людей. Евдокия тыкала пальцем в каких-то бородатых мужиков, старух, крёстных и прочей родни, почтительно называя каждого по имени и отчеству, объясняя подробно кто он и кем приходится.
     Генриетта, из вежливости, делала вид, что с интересом рассматривает снимки, чтобы не обидеть хозяйку. Время уже подходило к полудню.
     Наконец, Евдокия убрала альбом и пригласила дорогих гостей к столу.
     – Идите пока помойте руки и на веранду. Мы летом там едим. Семён никогда не опаздывает к обеду, сейчас он придёт с пасеки.
     Говоря это, она уже споро накрывала длинный стол, покрытый цветастой клеёнкой. Потом сбегала в погреб, позвав на подмогу Татьяну. Вдвоём они еле донесли из погреба всякой всячины. Евдокия, торжественно поставила на стол холодную бутылочку, тщательно протерев её фартуком.
     – Гости в доме, не грех и выпить по рюмочке, – сказала она.
     Во дворе уже плескался и фыркал весёлый хозяин. Когда он вошёл на веранду крепкий, загорелый и синеглазый, Генриетта невольно залюбовалась им. Он поставил на стол тазик с нарезанными сотами свежего душистого янтарного мёда. У Генриетты слюнки потекли, но она старалась не подавать вида, что давно мечтала полакомиться сотовым мёдом.
     – Пока мать щи принесёт, налетайте девчата, а то отберёт.
     Девчата не заставили себя упрашивать, взяли по большому куску, искушаемые соблазном, и впились зубами в упругий сладкий воск, высасывая его досуха.
     – Аппетит перебиваете? – Евдокия укоризненно посмотрела на мужа, – тебе, видать, не терпится своим мёдом похвалиться.
     За обедом выпили крепенького, чокнулись:
     – За здоровье всех присутствующих! – Евдокия подняла свою рюмку.
     – За хороший тост и рюмки песни поют, – отметил дядя Семён весёлый звон сдвинутых рюмок.
     У них была корова Зорька, и Евдокия после того, как они вечерком прогулялись до леса, налила им по стеклянной литровой банке вечернего парного молока.
Генриетта осилила только половину, а Таня выдула всю банку. Потом ей стало плохо, и она ругала себя за то, что пожадничала.
     На другой день, позавтракав, они расцеловались с хозяевами и собрались в обратный путь.
     – Передавай тётке с бабкой привет, – и Евдокия сунула Тане в руки узелок с гостинцами.
     – Медком побалуетесь. Жалко, что недолго погостили. Ты, Танька, редко нас проведываешь, так и помрём, – сокрушалась она.
     Узелок оказался тяжёлым, и они несли его по очереди.
     На третий день, как только они встали из-за стола, Розия дала им в руки по бидончику с верёвкой, чтобы повесить на шею.
     – Руки должны быть свободными, – говорила она, отправляя их собирать малину.
     Малинник начинался сразу за баней и тянулся до неглубокого овражка. Глянешь – конца края не видать.
Солнце припекало как на юге. Они уже потеряли счёт набранным бидончикам.
     Бабушка Михайловна варила в саду варенье, по старинке, в медном тазу. Аромат кружил голову не только людям, но и сводил с ума всех окрестных ос. С ними бабушка расправлялась просто – она ловко стегала полотенцем и те замертво падали в таз с кипящим вареньем, откуда она достала их шумовкой и выбрасывала на траву.
     У Генриетты было такое чувство, словно она в гостях у своих родственников, ей так уже не хотелось уезжать! Но известно, что в гостях нельзя долго задерживаться, расставаться нужно пока вам ещё рады.
     «Вот была бы у меня такая родня», – мечтала Генриетта.
     Она полюбила, словно родную сестру, добрую Катю. А сколько интересного и полезного она узнала от старших женщин. Радовало то, что и она помогла Розие освоиться с её новым мировосприятием, укрепила её веру в свои силы.
     Как ни печально было расставание, но завтра утром она уедет в Москву, чтобы никогда больше не встретиться с этими замечательными людьми.
     Собирали её в обратную дорогу, набивая сумку щедрыми дарами с огорода, положили и гостинец от дяди Семёна – банку сотового мёда, а в придачу, бабушка вынесла почти полное эмалированное ведро малинового варенья. Никаких отказов не принималось.
     – Как я всё это дотащу до дома? – спрашивала, улыбаясь, Генриетта.
     Едва она вышла на платформу Ярославского вокзала, как её насквозь продул холодный ветер. Было пасмурно и моросил мелкий дождик, а у неё и кофточки нет.
     «А на севере-то было теплей», – подумала она, ёжась под ветром.
     Дома её встретили с радостью и удивлением.
     – Целое ведро варенья? Да мы все засахаримся, – смеялся, обрадованный возвращению жены, Владимир, а дети поспешили снять пробу.
     «Спасибо, ласковый север, – думала Генриетта, – я тебя никогда не забуду».


               25 глава
               Время «Оленьей луны»

     Полнолуние осветило небо, словно приглашая землян заглянуть в его таинственные глубины. Но разве можно заглянуть в бесконечность? По земным календарям наступило двадцать первое июля. В это время луна находилась в знаке Козерога. Время июльского полнолуния называется временем «Оленьей луны», потому что именно в середине-конце июля начинают расти рога у оленей. У североамериканских индейцев оно было известно, как «Клубничное полнолуние» за совпадение с периодом сбора ягоды. «Оленья луна» – это символ красоты природы, её неизменных циклов означает время роста и обновления.
     Луна ли была виновата или же это состояние душевной тревоги и ожидание жизненных перемен, но что-то тайное и судьбоносное происходило в жизни Генриетты, неподвластное рассудку. Она любила Владимира и не было на свете человека родней его, но… и любовь, когда она тускнеет со временем, становится привычной клеткой. Так рвётся на волю птица, так рвётся на волю крылатая душа. Ей и страшно, и дух захватывает:

          Защити меня от вёсен,
          Стерегущих у дверей.
          Сердце просит, сердце просит,
          Просит… не любви твоей.

     Значит сердце ждёт чего-то иного, неумолимо стерегущего… Тогда кого она просит защитить её от этого неминуемого? Мужа? Судьбу?

          Ожиданьем страшной бури
          Грудь моя истомлена.
          Но светло цветут в лазури
          Шапки яблонь – облака.

          Все закаты, все рассветы
          Я на чёрный день коплю.
          Кто-то шлёт уже приветы…
          Кто – не знаю, но люблю.

     «Так значит любовь посылается нам Свыше, от Бога? Потому и вызывает трепет бедной Души. И никуда ей не деться, и никто ей не поможет, и никто её не спасёт. Значит спокойная тихая жизнь не для меня, – к такому выводу пришла в конце концов Генриетта, – что же такое Душа? Кто это? Возможно, я – земное существо, лишь бледная тень Души или Духа?
     Где-то Генриетта слышала, что душа человека знает больше, чем его ум. А душа её знала что-то такое, отчего ей становилось и радостно, и жутко одновременно. Жизнь превратилась в ожидание. Или это «Оленья луна» виновата в её необычном состоянии и означает душевный рост и перемены в жизни? Что бы она не делала, чем бы не занималась, из души рвалось нетерпеливое, необъяснимое словами, чувство, далёкое от привычных и знакомых прежде эмоций. Она словно искала причину «болезни» и пыталась подчинить её разуму. А причина – угасание Божественного огня любви в душе, духовная прямая линия.

          Ищу любовь, чтоб счастьем озарила!
          Ищу любовь, в которой жизнь и сила!
          Высокую, крылатую, как стих,
          Горящую над миром для двоих.

     Она удивлялась сама себе: какого рожна ей не хватает? У неё ведь есть любимый муж, прекрасные дети, любимая интересная работа. Так отчего же она мечется, чего она ищет на свою голову?
     «У меня всё хорошо, мне ничего не нужно, я счастлива».
     Но Это было выше её сил, словно кто-то невидимый нашёптывал на ухо:

          У тебя любовь остыла.
          Ещё помнится как было…
          Что поделать – так бывает,
          Ведь и солнце остывает.

     Значит, кто-то читает наше сердце, Его не обманешь.
Она и сама это уже чувствовала, но пыталась обмануть себя. А вот брат Алик, по стихам, всё понял. Она тогда отрицала, убеждая его, что у них всё хорошо. Теперь же её сердце трепещет, словно пойманная пташка, которой уже не вырваться. Она боится грядущего. Боится… и нетерпеливо ждёт его. Прежняя жизнь, милая и привычная, рушится:

          Но есть предел и звёздам, и мирам.
          Но есть предел надеждам и мечтам.
          И в каждой капле сладкого дождя
          Есть капелька солёная… моя.

          Я так боюсь не встретиться с судьбой,
          Другой дорогой разойтись с Тобой,
          Но, падая безмолвно, как звезда,
          Я не успею позабыть Тебя.

          Осяду звёздной пылью на цветы,
          Которые другой подаришь Ты.

     О ком это она? Кто тот незнакомец, по которому она уже скучает, по которому так тоскует её сердце, что она места себе не находит, идёт с утра на работу, а в голове:

          Я ближе к Тебе, чем к вечности миг,
          Я ближе к тебе, чем к горлу крик,
          Чем к чайке – вода, чем к сердцу – беда.
          Но Ты далеко, как звезда. Навсегда?

     Его, того незнакомца, ещё нет в её жизни, а она уже прощается с прежней любовью. Но как это возможно, разве она не любит своего мужа, ставшего ей за двадцать с лишним лет родным человеком?
     И всё же, кто-то опять говорит с ней, минуя разум, напрямую, душа с душой: «Пришло время перемен в судьбе»:

          Я ухожу в туман и неизвестность.
          Как лист последний, с губ слетит: – Прощай!
          Мне не нужна любви былая нежность,
          Ты в дальний путь меня не провожай!

          Прости за всё: за ласки, за упрёки,
          За всё что было, что не сберегла.
          В моей крови тревожный зов дороги
          И скрытые туманом берега.

          Грядущий путь окажется нелёгким,
          Уже гудит прибоем Море Слёз,
          Уже подхвачен парус ветром строгим
          И устремлён в пучину волн и звёзд.

          Я ухожу в туман и неизвестность.
          Как лист, сорвётся сердце… Что ж, прощай!
          Любовь, как жизнь, как смерть, как неизбежность…
          Я ухожу. Меня не провожай.

     Что это было – дар предвиденья или судьба вышла с ней на прямую связь? Этот беззвучный голос слышала каждая клеточка её тела.
     Голос грядущего оглушал её.               
     Отпуск у Генриетты подходил к концу, скоро выходить на работу. Она пошла узнать расписание и какого числа начнётся новый заезд незрячих. Было жарко, и она решила пойти в школу лесной дорогой. Далековато, но она часто ходила этими знакомыми тропами. Вот и школа. Отпуск пролетел незаметно, словно она только вчера уходила отсюда. Зуев был на месте, он обрадовался, увидев её:
     – Ну вот, все и собираются. Утром приходила Гертруда Николаевна, спрашивала о Вас, соскучилась.
     Через неделю приехала новая партия незрячих со своими сопровождающими. Заниматься приходилось не только с людьми, потерявшими зрение, но и с теми, кто их сопровождал. Эти люди, как правило, не понимали своих подопечных и поэтому в школе им надевали на глаза повязку, чтобы они ощутили себя на месте слепого человека. Этот метод, прекрасно себя зарекомендовал. Многие потом говорили, что пока не прошли пары шагов в повязке на глазах и не представляли себе, насколько сложно человеку без зрения. Поэтому все занятия с ними проводились по полной программе.
     Во дворе школы стоял автобус, на котором незрячих учили находить дверь и входить в автобус, ориентироваться в нём, занимать место для инвалидов самостоятельно и с помощью собаки-проводника.
     Собаки, обученные опытными тренерами, чётко выполняли свою работу. Они подводили человека к передней двери, он проверял ступени и заходил в салон. Собаки знали места, отведённые для инвалидов, и уверенно подводили к сиденью своего хозяина. Так же, собаки предупреждали хозяина о ступеньках. Подойдя, собака останавливалась и ждала, пока тот найдёт их тростью. Если человек не останавливался и пытался идти дальше, собака вставала перед препятствием поперёк, преграждая ему дорогу. Так же вели себя собаки, встречая на своём пути люк или любое другое препятствие.
     Генриетта настолько вживалась в работу, что однажды в разговоре, а её и на перемену часто не отпускали, шахтёр, потерявший зрение во время взрыва, спросил её:
     – Генриетта Константиновна, Вы тоже, как и мы, не видите?
     – Нет, у меня обычное зрение.
     – Значит муж незрячий?
     – Он тоже видит, а почему Вы спрашиваете?
     – Вы так рассказываете, что я подумал Вы сами в жизни это испытали.
     Они ей верили и принимали её практические советы к сведению. Это радовало.
     Приближался Новый год. Генриетте не хватало романтики в жизни, и она предложила провести предновогодний вечер в лесу с детьми. Дети, конечно, были в восторге, хотя Владимир выразил сомнение по поводу костра.
     В последние дни часто моросило. Конец декабря был сырой и туманный. Снег осел и уплотнился. Но мечта встретить Новогодний праздник как в сказке «Двенадцать месяцев» у костра, не оставляла Генриетту. Они приготовили бумагу для розжига, взяли бензин и спички. Курицу решили пожарить на костре. Кроме курицы прихватили и другие продукты.
     Когда стемнело, глава семьи надел тяжёлый рюкзак и всё семейство отправилось в ближайший лес. По дороге они спорили, как лучше жарить курицу – на открытом огне или на сковородке, которую Генриетта прихватила, на всякий случай, с собой.
     Настроение у всех было приподнятое, праздничное. Вот и подходящая поляна. Небольшая круглая поляна была покрыта ровным слоем нетронутого снега. Её окружали высокие строгие ели, плавно и торжественно поднимавшие и опускавшие зелёные тяжёлые крылья.
     Они уже представляли, как весело будет трещать в зимних сумерках пламя костра, шкворчать и румяниться курица, насаженная на вертел, а за всем этим будет наблюдать с высокой ветки мудрая желтоглазая сова. И они, с завидным энтузиазмом, принялись за дело.
     Сложив в кучку рюкзак и сумки, разошлись в разные стороны собирать для костра ветки. Нашли подходящую корягу, на которой можно было примоститься у будущего костра. Собирали валявшийся под деревьями хворост, пытались отпилить кухонным ножом нижние засохшие, уже без хвои, на вид сухие, ветки. Но все они были пропитаны влагой и никак не хотели загораться. Бензин сгорал, и костёр постепенно бледнел, начинал чадить, пускать клубы чёрного дыма, как заправский паровоз. Они с печалью наблюдали, как алые сгустки пламени растерянно перелетали с ветки на ветку, словно маленькие жар-птички на синих крылышках и умирали. Они вновь и вновь ходили за ветками, обливали их бензином, и вся процедура повторялась вновь и вновь.   
     Наконец, уставшие, они окончательно потеряли надежду осуществить задуманное. Продрогшие и пропахшие едким дымом и бензином, они были вынуждены оставить свою бесполезную затею. Курицу сняли с эшафота и снова отправили в рюкзак. Остатки тлеющего костра загасили, притоптали снегом и отправились домой.
     На лестничной клетке им встретилась соседка. Она открыла было рот, пытаясь что-то сказать, но растерялась, глядя на замызганный и печальный вид, едва тащивших ноги, соседей.
     – С наступающим Новым годом! – запинаясь выдавила она из себя, провожая их недоуменным взглядом.
     Придя домой, они прежде всего попытались согреться. Вещи побросали в прихожей. Побежали на кухню ставить чайник. Когда немного оттаяли, им уже было не до праздника – всех стало неумолимо клонить ко сну.
     Новый год каждый встречал в сказочной стране сновидений. Зато, проснувшись утром первого января, они без конца смеялись и вспоминали вчерашнее вечернее приключение.


               Глава 26
               Сладкая месть

     Однажды, директор школы, не стесняясь стоящей рядом кастелянши, позвал Генриетту в актовый зал и запер дверь на ключ, не вынимая его из скважины.
     – Хочу поговорить с Вами, Генриетта Константиновна, тет-а-тет, – заявил он, ласково глядя на неё.
     – Слушаю, Юрий Михайлович.
     – Я думаю, нам с Вами пора поближе узнать друг друга, – и он многозначительно посмотрел на неё сквозь толстые стёкла очков.
     – Я вполне довольна тем общением, что есть между нами, – отвечала она.
     – А мне кажется, что этого недостаточно, – и он попытался обнять и поцеловать её.
     Она вырвалась и, отперев дверь, выскочила в коридор, чуть не сбив с ног стоявшую там кастеляншу.
     «Через полчаса вся школа будет знать о нашем разговоре», – подумала, убегая, красная от смущения и негодования, Генриетта.
     Действительно, скоро все уже знали о конфузе директора, но вслух никто не высказывался. Она прекрасно понимала, что мужчины унижение такого рода не оставляют безнаказанно. И повод, отомстить ей за пренебрежение к нему, скоро нашёлся.
     Она относилась к своим подопечным с искренним дружеским расположением и думала, что они к ней относятся так же. Но жизнь показала, что не всё так просто в работе, когда имеешь дело с множеством незнакомых и разных людей. Генриетта пока ещё верила, что её старания помочь людям не могут принести ей разочарование.
     Обычно, в конце заезда слушателей обеих групп, её и Гертруды, объединяли и проводили общее итоговое занятие. Можно сказать своего рода экзаменационное подведение итогов двухнедельного курса обучения. Проверялось умение ориентирования в незнакомых условиях вокзала в естественной обстановке. В данном случае использовали Курский вокзал.
     Две группы незрячих и приехавшие с ними сопровождающие в тёмных непроницаемых для света повязках на глазах, под контролем двух преподавателей, должны были самостоятельно пройти всю дорогу от школы до платформы «Купавна», пользуясь естественными ориентирами, самостоятельно сесть в вагон и выйти на конечной станции Москва, «Курский вокзал».
     Этому заключительному занятию придавалось огромное значение. Ведь если человек овладел умением, с помощью телескопической трости, самостоятельно, конечно, под неусыпным контролем педагога, съездить в Москву и вернуться в школу, значит он полностью подготовлен. К этому занятию они готовились тщательно и заранее. Вначале, незрячих и их сопровождающих, в повязках на глазах, учили самостоятельно, с помощью телескопической трости, ходить, используя естественные ориентиры, от дверей школы до платформы «Купавна» с подъёмом на неё по лестнице. До этого, занятия проводились на школьной территории, где имелась и лестница, и платформа. Грамотное использование трости – вторых глаз незрячего – позволяло вовремя обнаружить ступеньки и с помощью трости подняться на платформу. Ступеньки, ведущие вниз, представляют большую опасность. Поэтому необходимо пользоваться поручнем и, зафиксировав тростью первую ступеньку, спокойно и уверенно спуститься вниз.
     Как оказалось, многим слушателям дома приходится иметь дело с преодолением такого рода сложностей, а некоторым приходится каждый день проходить через виадук.
     Затем, тренировка проходила на самой платформе. Незрячий определяет её край с помощью телескопической трости, по звуку должен научиться ориентироваться на приближение поезда и звук открываемых дверей. Это помогает человеку быстрей найти вход в вагон, предварительно нащупав тростью ступеньку тамбура.
     После того, как навыки станут устойчивыми, совершалось несколько пробных коротких поездок, в двух противоположных направлениях до станций «Железнодорожная» и «Электроугли». Такие занятия сопряжены с некоторой степенью риска. Теперь очередь дошла и до Москвы.
     На преподавателей ложилась нешуточная ответственность за здоровье и жизнь, вверенных их заботам, людей. Занятие длилось три пары, то есть шесть часов непрерывного напряжения. Гертруда и Генриетта больше всего боялись и не любили поездки на Курский вокзал. Там задача усугублялась большим количеством людей, из-за чего слушатели терялись и нервничали. В каждой группе было по шесть человек незрячих и столько же сопровождающих с повязками на глазах. С ними было гораздо больше проблем. Снимать повязки разрешалось лишь после того, как входили в школьную калитку. Директор или кто-нибудь другой мог увидеть нарушение установленного правила.
     И преподаватели, и слушатели серьёзно относились к таким занятиям. Ведь от того, чему они научатся в школе, зависела их жизнь, их дальнейшая возможность свободно ходить по своему городу и заниматься любимой работой. С занятий все возвращались усталыми. Свободно вздохнуть и расслабиться можно было лишь тогда, когда, сойдя с платформы Купавна» и перейдя шоссе, выходили на уже отлично освоенный, знакомый маршрут, ведущий к школе.
     Так было бы и на этот раз, если бы одна незрячая не попросила Генриетту позволить ей вместе с сопровождавшей её сестрой, проехать дальше одну остановку до «Электроуглей», где они видели детскую шубку на прошлом занятии. Они этот маршрут уже хорошо знают. Ведь завтра им уже уезжать домой и времени у них не будет.
     – Мы с Вами были там вчера, но у нас не было с собой денег, – сказала сестра, – позвольте нам купить ребёнку шубу, у нас таких не бывает.
     – Давайте вместе вернёмся в школу, а потом вы съездите в магазин сами, в своё свободное время.
     – Но тогда будет уже темно! Как мы доберёмся до школы? Позвольте нам сейчас выйти на следующей остановке, – умоляла её незрячая.
     – Разрешите им, пожалуйста, – просили слушатели обеих групп, – иначе им придётся возвращаться в школу по темноте. Войдите в их положение.
     – Действительно, зачем им идти сначала в школу, а потом из школы снова на платформу, когда так будет и проще, и безопасней, – поддержала незрячую Гертруда.
     И Генриетта сдалась.
     Шубку сыну незрячей купили, вернулись засветло, довольные и сразу пошли в кабинет директора.
     На следующий день тот собрал внеочередной педсовет.
На повестке дня стоял вопрос о безответственном поведении преподавателя Генриетты Константиновны Сургучёвой. Сердце у неё словно облили кипятком.
     Свою обличительную речь директор начал так:
     – Ко мне вчера пришла ваша подопечная и сказала, что Вы подвергли её жизнь опасности, оставив одну с сестрой в вагоне электрички.
     «Этого не может быть!» – пронеслось у неё в голове, сердце бешено колотилось, руки тряслись, горло пересохло.
     – Юрий Михайлович, она же сама меня просила, все незрячие были свидетелями и смогут это подтвердить и Гертруда Николаевна тоже.
     – Я ничего не знаю. Эта женщина сказала, что будет жаловаться в ВОС. Она рассказала, что из-за Вас им пришлось возвращаться в школу одним. Это грубое нарушение трудовой дисциплины. Я не засчитываю Вам отработанный день и выношу строгий выговор.
     Она была не в силах говорить, рыдания душили её. Обидней всего была человеческая неблагодарность и предательство этой улыбчивой женщины, которая слёзно умоляла её об одолжении, а потом пошла к директору и спокойно оболгала её. Незрячие, узнав о случившемся объявили ей и её сестре бойкот. В кабинет директора пришли обе группы слушателей, пытаясь отстоять своего преподавателя, объяснив реальную ситуацию. Но всё было напрасно. Директор и сам прекрасно всё понимал, но радовался предоставившейся возможности сделать ей больно. Отомстить. Это ему прекрасно удалось сделать.   
     От весёлой и жизнерадостной женщины ничего не осталось. Она очень болезненно пережила эту историю. Стала ходить на работу в тёмной одежде, исчезли украшения и духи, она почти не улыбалась, словно её подменили. Зато у него было великолепное настроение.Тяжелей всего ей было перенести разочарование в людях. С этого времени её сердце уже не принадлежало работе. Она стала подумывать об уходе. Но Зуев терять такого специалиста не хотел. Тем более, что недавно вышла брошюра об их школе, где Генриетта написала две больших статьи. Одну о своей работе, другую за него.
     Но время шло и потихоньку залечивало раны сердца, оставляя на нём памятные шрамы.
     Наступила весна. Настроение понемногу стало приходить в норму. Был уже конец мая.
     Как-то, возвращалась она с работы пешком, электричку ждать пришлось бы долго. Она отстояла в магазине очереди в разные отделы, и теперь, с двумя тяжёлыми сумками, на каблуках, спешила домой готовить ужин. Сумки оттягивали руки, бесполезно было менять их местами.
     Ну вот уже и виден их пятиэтажный дом. Но, внезапно, по небу чиркнула яркая молния, и через несколько секунд ударил в медные литавры весёлый гром.
     Генриетта вздрогнула от неожиданности. Крупный дождь больно обрушился, с силой ударяя по лицу, рукам и спине. Ветер сгибал молодые деревца, заставляя их бить частые поклоны. В один миг она промокла до нитки. Но на сердце, отчего-то, вдруг стало весело и радостно:

          Гром гремит, изнемогая,
          Дождь по крыше крут и прям.
          Ты живёшь, меня не зная –
          Я сигнал Тебе подам.

     Что за наваждение, – думала она, стараясь выбросить глупости из головы. Она уже почти бежала, а мокрые сумки били ей по ногам, мешали бежать. Дождь не прекращался и не собирался становиться тише, а лишь усиливался. В небе снова полыхнуло, следом ударил раскатистый майский гром.

          Пусть Тебя мой гром разбудит,
          Вешний дождик окропит.
          Сердце тропочки находит
          К той, что в даль Твою глядит.

     Да что же это такое? Кто этот таинственный незнакомец, к которому она обращается?
     Пройдя ещё несколько шагов по лужам, она вдруг остановилась.
     «Кто он? – наверняка знает моя душа».
     Она уже готовится к чему-то важному. Жизнь продолжается.
     В первых числах июня председатель профкома предложила желающим «горящую» путёвку в горнолыжную гостиницу «Азау», с последующим восхождением на Эльбрус. Но, таковых не нашлось. Генриетта в это время была на занятии. Прозвенел звонок, и она вышла из класса.
     – Генриетта Константиновна, есть «горящая» путёвка.
     – А куда?
     – На Эльбрус. Если захотите поехать, профсоюз Вам её оплатит.
     – На Эльбрус? – воскликнула Генриетта, – конечно хочу.
     Она не верила своему счастью. Поехать в горы, это же её мечта – просто невероятно! Ей стало страшно, а вдруг что-нибудь помешает?
     – А когда ехать?
     – Ехать надо уже завтра. Успеете собраться?
     – Успею, что мне собираться, главное – это лыжный костюм не забыть.
     Конечно, так говорить мог только человек, который не имел ни малейшего представления о горном отдыхе. Поэтому, собрав тёплые вещи, она отправилась в своё фантастическое путешествие.
     А пока Генриетта тренировалась в восхождении на Эльбрус, в школе происходили тайные события, которые, впоследствии, сыграют роковую роль для её руководства.
     Зуев, получив от неё решительный отказ, не успокоился, тем более что кастелянша донесла их разговор, сначала подружкам на кухне, потом об этом узнали и остальные. Он представлял в каком неловком положении оказался. Кто его теперь может уважать?
     Юрий Михайлович чувствовал на себе любопытные взгляды сотрудников и решил взять реванш. Он предложил тесную дружбу Лидии, и та приняла его предложение с радостью и благодарностью.
     Он стал приписывать ей лишние часы работы, отбирая их у Гертруды и Генриетты, дескать у преподавателя домоводства не хватает часов для ставки.
     Закупили с завхозом на несколько тысяч хрусталя, якобы для незрячих, хотя никто из сотрудников этого хрусталя не видел. Кастелянша хваталась за голову – новые комплекты белья стали списываться, как ветхие.
     Лидка ходила по школьным коридорам и давала указания техническому персоналу. К моменту, когда Генриетта вернулась из отдыха в школу, Лидия была уже завучем учебной части, составляла расписание занятий, как было удобно ей, и давала указания преподавателям.   
     У «сладкой» парочки была своя комната в самом конце коридора, куда вход остальным работникам был строго воспрещён.
     В коллективе нарастало недовольство, вызванное наглым поведением фаворитки, да и сам директор менялся не в лучшую сторону. И в один прекрасный день в школу нагрянула проверяющая комиссия.
     В кабинет Зуева были вызваны директор, завуч, кастелянша и председатель профкома. Комиссия вела расследование в течение нескольких дней. Затем стали вызывать сотрудников по одному, беседуя с каждым наедине. Дошла очередь и до Генриетты. Она, собственно говоря, в подробности школьных интриг не вдавалась, а повторять с чужих слов ничего не собиралась.
     Вскоре стало известно, что директор школы Зуев уволен с работы, а также уволены, завуч Лидия Ивановна и председатель профкома. Кастелянша сумела выкрутиться.
     Весь коллектив школы с нетерпением и любопытством ожидал прихода нового директора.
     Как-то, идя в школу, Генриетта встретилась с Зуевым, идущим ей навстречу. Они поздоровались. Выглядел он очень плохо: бледный, заметно похудевший и поникший. Любовная история сыграла с ним злую шутку. Ей было жаль этого, в сущности, доброго и несчастного человека, попавшего в руки аферистки.
     – Как Вы, Генриетта? – спросил он, – скоро у вас будет новый директор. Он слепой, человек хороший, не обижайте его.
     – «Нам что ни поп, то и батька», – отшутилась она.
     – Знаете, Генриетта, у меня в комиссии есть знакомый, так он сказал, что столько обо мне наговорили… Вы, единственный человек, кто не сказал обо мне плохого слова. Больше всех клевали те, кто лебезил передо мной и Лидией Ивановной. Разрешите пожать, на прощание, Вам руку. На глазах у него стояли слёзы.
     – Говорили мне, чтобы я не связывался с Лидией.
     – Дело известное – шерше ля фам, – улыбнулась Генриетта.
     Они тепло простились, и каждый пошёл дальше своей дорогой. Больше они никогда не встречались.
     «Сколько ещё мужчин пострадает от этой Лидии», – подумала, с огорчением, Генриетта.


               Глава 27
               Сандаловый веер

     Наступила середина осени. За окном всё чаще плакали по ушедшему бабьему лету дожди. В доме было тихо, тепло и уютно. Но рядом с ней никого нет.
     Верочка уже легла спать, она приезжала из Москвы уставшая: днём учёба, вечером курсы английского языка.
     Так что виделись они лишь урывками – утром, когда она, наскоро выпив чашку кофе, убегала на электричку и вечером, когда, едва перекусив, валилась с ног от усталости и уходила в свою комнату спать. Таким образом, их общение свелось к минимуму.
     Верочка стала, на удивление, хороша. Её карие глазки сияли изнутри солнечным светом, каштановые волосы обрамляли мягкое одухотворённое лицо. Генриетта любовалась дочерью. Но та была совершенно лишена женского желания красиво одеться или надеть какое-нибудь украшение.
     После её безответной любви к студенту Бауманки, она потеряла интерес к молодым людям, хотя они заглядывались на неё. Верочка была серьёзным и целенаправленным человеком. Сейчас её главная цель – учёба.
     Андрей уже второй год служил моряком Военно-морского флота в Севастополе. На время его отсутствия, в его комнате Владимир Сергеевич устроил себе кабинет и сейчас был занят вырезанием из газет важных, на его взгляд, заметок и статей. Он раскладывал их по темам и вклеивал в разные, по назначению, папки, считая, что после трёх лет службы Андрею будет интересно их прочесть.
     Генриетта посмеивалась над его затеей. Газетные новости трёхлетней давности навряд ли заинтересуют молодого человека, пропустившего три года общения с родными и друзьями. К тому же, ему нужно будет продолжить прерванную учёбу в институте. Но отец стоял на своём и все вечера, поужинав, проводил за чтением газет и подбором материалов для папок. Он не замечал, что эти ежевечерние занятия лишают их вечернего общения, что, занимаясь пустой тратой драгоценного времени, он всё больше отдаляется от неё. Они ещё не догадывались, что этого счастливого времени, когда можно просто посидеть рядом, поговорить друг с другом, у них оставалось уже немного.
     Она подошла к окну. Там было темно и ветрено. Только дождь проливал холодные крупные слёзы. Она отошла от окна, ей и без того было грустно на душе. Тишину квартиры нарушал лишь тревожный звук каминных часов: тук-тук, тук-тук – что это, часы или её сердце?
     Раньше она не замечала, что они так громко стучат. А может это дождь стучит ей в окно, тоже тоскуя и роняя крупные слёзы на железный подоконник? Почему же раньше она не замечала и этого настойчивого, обращённого только к ней, стука? А часы продолжали с неумолимой настойчивостью выстукивать свою песню: тук, тук, тук, тук – словно сбрасывали в вечность со стуком: секунды, минуты, года…
     Ей показалось, что в квартире, кроме неё, никого и нет.
Она открыла ящик комода и достала альбом с фотографиями. Вот они все её родные люди: мама, брат с женой и дочкой Леночкой, Сургучёв, дети. Когда-то общение между всеми было тесным, живым и трепетным… Теперь мамы давно уже нет, а те, кто живы – далеко. Далеко, даже если можно руку протянуть и дотронуться.
     Она положила альбом на место и увидела узкую коробочку с сандаловым веером. Его купила ещё её мама, тогда ещё «интересная женщина», как тогда говорили. Это было в пятидесятых годах в городе Южно-Сахалинск, в ювелирном магазине, куда они зашли полюбоваться на ювелирные изделия, чтобы получить эстетическое удовольствие, для покупки денег было недостаточно. Она хорошо помнила тот день. На витрину положили изящный резной шёлковый веер. Такого они никогда не видели. Удивительным было то, что веер продавался в ювелирном магазине.
     – Значит это ценится, как художественное произведение, – заметила тогда Елена Андреева.
     Они залюбовались тонкой резьбой на планках тёплого цвета дерева. Веер был дорогой. Тонкие узкие резные планочки, расширяющиеся кверху, обклеенные японским или китайским шёлком, с рисунком из белых и розовых пионов, скреплённых вместе серебряным тонким колечком, покорил их. С колечка свисала шёлковая кисть. Веер был настолько прекрасен, что Едена Андреевна не удержалась и потратила на него приличную сумму.
     Ах, как он благоухал! Ещё много лет, когда они открывали коробочку, неповторимый аромат сандала разливался по комнате, усиливаясь с каждым взмахом волшебного веера. Он пережил свою хозяйку и был до конца жизни с Генриеттой.
     Вот и теперь, она открыла коробочку, чтобы вдохнуть запах прошлого. Но веер, словно бы умер – он уже не дышал сандалом, никакого запаха больше не было. Она поняла, что время его истекло, и теперь, это всего лишь тень прошлого. Волшебство кончилось.
     «Ничто не вечно под луной», – с грустью вспомнилось ей.
     Вот и мы, как этот веер, когда-то были все вместе, в одной коробочке, связанные серебряным колечком общей судьбы, а теперь, когда наш «веер» полностью раскрылся, между нами только расширяющаяся кверху полоса бледного выгоревшего шёлка.
     Она бы с радостью купила новый, да нового уже не купишь, таких теперь не продают. Ведь сандаловое дерево одно из самых ценных пород деревьев. Возможно, что в наше время эти деревья находятся под особым контролем, их охраняют, ведь растут эти деревья только в лиственных лесах на востоке тропической Азии и на Цейлоне. В основном их используют для изготовления изящных резных изделий, таких, как например, этот веер. Ещё из сандала получают дорогие масла и благовония. В восточной культуре сандал символизирует духовность и глубину чувств. Его священный аромат, якобы, способствует погружению человека в медитацию, приближает его к божественному. Считается, что он отводит от его обладателя злых духов.
     Похоже, что с потерей аромата, защита от злых духов отныне не действует.
     Генриетта тяжело вздохнула и, сложив крылышко дамской безделушки в коробочку, убрала её в ящик комода.
     С каждым днём она всё больше чувствовала своё одиночество, свою невостребованность. Она уже воспринимается членами семьи, как обычная хозяйка дома и хранительница семейного очага. Её предназначение, это приготовление пищи, чистота и уют в квартире. Её настроение, её миропонимание никому не интересны, её поэзия, всего лишь хобби для интеллектуального человека. Как говорится «чем бы дитя не тешилось…»      
     Каждый охранял свою независимую тайную свободу, закрытую для других. Главное, чтобы в семье был мир, чтобы всем членам семьи было легко и приятно дома. Как жена, она должна быть ухоженной, весёлой и не обременять никого своими раздумьями. И кто же виноват в том, что для неё этого недостаточно? Ведь многие женщины завидовали ей, считали, что она с жиру бесится. И она ещё долго ворочалась рядом со сладко уснувшим супругом.
     А на следующий день, с утра, неожиданно выглянуло солнце. Настроение у неё было замечательное. Она подошла к зеркалу, чтобы расчесать волосы. На неё, с улыбкой, взглянула ещё молодая и привлекательная женщина. А ведь ей уже сорок восемь лет, но зеркало, к счастью, этого не знает. Она выглядит лет на двадцать моложе своего возраста, и у неё была такая яркая сильная энергетика, что казалось время просто забыло о ней.
     «Пойду-ка я пешком через лес», – подумала она.
     В последние дни погода не баловала, и теперь ей захотелось подышать лесным духом. Она любила свой лес в любое время года. И он встретил её, как свою давнюю знакомую. Стелил перед ней свои златотканые дорожки, играл, предлагая, алыми бусами рябины, срывал и бросал под ноги жаркие багряные листья. Последние птицы уже улетели и, покинутый ими, лес плакал по ним золотыми слезами. Вот какой-то листок, недолго покружившись, слетел прямо ей в руки, прощальный привет осени, живое её письмо.
     «Ну, что тут написала мне осень?»

          Вот и всё…
          Прощайте, птицы!
          Ветер северный в лицо.
          День на мокрые страницы
          Опускает письмецо.

          В нём привет прощальный лета,
          Как мотив издалека.
          Хоть никто не ждёт ответа,
          Но как трепетна строка!

          Вот и всё…
          Прощайте, птицы.
          Ветер северный в лицо.
          Лист, как ласточка, кружится –
          Получите письмецо!

     Она заметила, что когда идёшь по лесу один, он начинает говорить с тобой, обращает внимание на твоё настроение, старается утешить.
     «А какой неповторимый, горько-пряный аромат у осени», – думала она, когда тропинка подошла уже вплотную к забору школы.
     Вдалеке уже виднелся поворот тропинки, огибающий бетонный забор, огораживающий территорию школы. Она прибавила шагу, как вдруг услышала, что кто-то идёт за ней, быстро приближаясь. Она оглянулась и никого не увидела, но человек явно прибавил шаг, неосторожно наступив на ветку. Она ещё раз оглянулась и увидела, что за ней идёт быстрым шагом, уже не скрываясь, заросший щетиной подозрительный мужчина, похожий на уголовника. Она сорвалась, словно ветер, бросившись бежать со всех ног. Мужчина тоже побежал. Она уже завернула за угол забора, но он такой длинный, и до ворот школы ещё далеко. С правой стороны тропинки был глухой забор, с левой – поле. И хоть бы один человек появился! Она бежала уже из последних сил, надеясь, что кто-нибудь выйдет на тропинку. Но, как назло, вокруг не было ни души. А мужик уже догоняет. И она поняла, что ей не удастся убежать от него. Тогда, в отчаянье, она крикнула, словно знала, что тот человек за забором слышит её: – Гриша-а-а!
     Гриша был мужем фельдшера Галины, лечившей собак и следящей за их здоровьем.
     Схватившему уже её мужику, словно передалась её уверенность в том, что её слышат и придут на помощь. Он чертыхнулся и выпустил её из рук. По удаляющемуся звуку тяжёлых сапог, она поняла, что он побежал к лесу. Сил, чтобы обернуться и посмотреть, у неё не осталось. Она не могла поверить в свершившееся чудо. Ведь это было глухое место и за забором никого не было. Потратив последние силы на то, чтобы вырваться из его рук, дальше она уже шла заплетающимся шагом на еле державших её ногах. Дойдя до конца забора, она повернула направо и вышла на дорогу. Еще десять, двадцать шагов, и вот она спасительная калитка. Каждый шаг давался уже с трудом. Сказывалось нервное потрясение. Пока она шла, страх, что тот человек может вернуться, не оставлял её. Если он увидит, что она блефовала и никто не кинулся её спасать, он ведь может и вернуться.
     Через несколько лет, когда она уже переехала в другое место жительства, на старом Арбате она случайно встретила повариху из их школы. Стали расспрашивать друг друга, что да как, и она узнала, что в том месте, где её поджидал подозрительный мужик, убили женщину.
     – Просто Вам тогда повезло, счастливый случай, – заключила она.
     А Генриетте, в связи с этим, вспомнились слова Леона Фейхтвангера: «Случай – это псевдоним Бога, когда Он не хочет назвать своё имя». Тогда ей чудом удалось избежать опасности. Ведь она была уже в руках этого злодея.
     Говорят, что судьба всегда предупреждает нас. Так случилось и с Генриеттой.
     В том же году, только уже зимой, как обычно, она шла в школу через небольшой лесок с платформы «Купавна». Гертруда задерживалась, и она, постоянно оглядываясь, шла неспеша, поджидая её. Обычно они встречались на этой дороге, идущей через лесок, и дальше шли уже вместе. Лесок был небольшой, через него шла дорога от шоссе до самой школы. По правую сторону от дороги стояло несколько запертых на зиму дач. Было очень тихо и красиво. Крупные хлопья снега медленно падали на землю, не торопясь ложиться под ноги. Вдруг, кто-то неожиданно схватил её сзади и закрыл рот чёрной кожаной перчаткой. Вначале она ничего не поняла. Вот только что оглянулась посмотреть не идёт ли Гертруда, и никого на дороге не увидела. Может это кто-то шутит? Но на шутку это было не похоже. Действовали быстро и уверенно, человек явно не шутил, он был сильный и тащил её на ближайшую дачу.
     А дальше всё было как в тумане. Он поволок её по тропе к дому, но в какой-то момент ей удалось вырваться и выскочить на дорогу. Так быстро она ещё не бегала. В школу прибежала с серым землистым лицом, испугав своим видом сотрудников. Мужчины, узнав о случившемся, тут же побежали к той даче. Калитка была открыта и двери дачи широко распахнуты, они вошли в дом, но внутри, конечно, уже никого не было.
     «Интересно получается, – думала Генриетта, – даже если судьба тебя и предупредит, она не сможет отвести от тебя грозящую опасность. Отсюда можно сделать простой вывод: ничто не может отвести от нас назначенное испытание. Мы непременно должны пройти в жизни всё предначертанное судьбой, все что учит нас и делает и внимательней, и мудрей».
     В этом она не раз ещё убедится в своей жизни.


               Глава 28
               Всё что было задумано…   

     Зима. Бархатная тишина.
     Сонно падает густой снег, опушая чёрные ветки деревьев и провода. Ветра нет, полный штиль и деревья стоят, словно сказочная декорация на сцене театра жизни.
     Пахнет снегом, северной свежестью, и Генриетта, возвращаясь из школы пешком домой, останавливается и вдыхает полной грудью этот живительный бальзам, незнакомый людям, живущим в южных широтах. Такого хрустально-чистого воздуха давно не было. Даже вороны, напившись им, сладко задремали, сидя, как ёлочные игрушки, обклеенные белой ватой. Они сидят неподвижно, свесив на серые манишки свои тяжёлые чёрные клювы. Этакие маленькие крылатые динозаврики.
     Земной мир так прекрасен, интересно, как там, куда улетела душа дяди Жени? Недавно ушёл из жизни в Лучший мир муж тёти Ани, Евгений Григорьевич. Царство ему Небесное.
     Они с Владимиром были на его отпевании и на похоронах. Он лёг вместе со всеми своими умершими родственниками, ожидавшими живых за кладбищенской оградкой на Ваганьковском кладбище. Там, за металлическим забором, отдыхали все, кто уже прошёл до конца тяжкий земной путь. Там же, под скромным памятником, лежала и Елена Андреевна, бывшая замужем за рано погибшим братом Анны Антоновны.
     Евгений Григорьевич – дядя Женя, сейчас вспоминался ей не лежащим на твёрдом деревянном ложе, а весёлым, крупным, жизнерадостным и громкоголосым энергичным мужчиной. Он всегда был красив: и в молодости, и в свои зрелые годы, и даже в старости – высокий, с вьющимися волосами и молодыми ямочками на щеках, когда улыбался. С его уходом словно погас огонёк, светившийся в глазах Анны Антоновны, когда она смотрела на своего шумного брызжущего энергией и здоровьем мужа. После его ухода она осунулась и потемнела лицом, словно на неё легла тень печали. За всю их долгую совместную жизнь, а они отметили уже и золотую свадьбу, впервые сердце её билось в горьком одиночестве.

          Земные судьбы гаснут словно звёзды,
          Из двух сердец останется одно…
          Вдове не спится, тихо шепчут сосны,
          Скребясь ветвями в тёмное окно.

          Тяжёлый вздох сорвётся с бледных губ.
          Лишь снег глядит в окно пустое это.
          Как будто свет погас, и высветился круг,
          Душа стоит, нагая, до рассвета.

          Вчера он был, спал рядышком с тобой.
          С минуты той прошла как будто вечность.
          Теперь в закат идти тебе одной,
          Любовью прорастая в бесконечность.

     Сама погода сегодня располагала на светлую грусть. Временами, ветки, перегруженные снегом, отряхивались, взметнувшись при этом в верх. Они пугали Генриетту, и она вздрагивала, словно очнувшись.
     Нехотя возвращалось прошлое из небытия, заметаемое густым невесомым снегом. А ведь он только кажется таким лёгким и невесомым, а когда его накапливается много, он клонит и даже ломает ветки и деревья.
     «Вот так и наши годы, – думает Генриетта, – в детстве мы их не замечаем. Мы с удовольствием бегаем и прыгаем, но со временем, груз прожитых лет начинает давить на человека, и он тоже клонится к земле. А сколько родных и близких уже сломались под этой тяжестью, совсем недавно все ещё были здесь, с ними. Им можно было позвонить, их можно было увидеть, поговорить, посоветоваться…».
     И ей вдруг так захотелось взглянуть на покинувших этот мир дорогих и родных людей, что, придя домой и сделав необходимые неотложные дела, она достала старый альбом с фотографиями и села на диван. Здесь были и дети, и молодые весёлые и улыбчивые люди, и невесты со своими женихами, и одинокие старики.
     В жизни человек не замечает изменений, происходящих с ним. Спроси любого, и он скажет, что он всё такой же. Но на самом деле люди меняются каждую минуту, каждую секунду, и тот, которого мы знаем сейчас, может быть не похож на того, кого мы знали прежде. Возможно поэтому наши жизненные дороги иногда расходятся с теми, кого мы когда-то выбрали в мужья или жёны. Такое происходит и с друзьями, и с подругами. Напрасно мы потом ищем причину нашего охлаждения в себе и в них. Просто они, как и мы, изменились. Время меняет людей не только внешне, но и их привычки, увлечения, симпатии и антипатии. Это ведь совершенно естественно: значит и мы и они изменились и стали другими.
     Так, с годами, у Генриетты не осталось подруг, с кем бы она могла поделиться своими мыслями и переживаниями. За всю жизнь у неё была одна настоящая подруга – Гертруда. Жизнь развела их, и они потеряли друг друга из виду. Генриетту скоро подхватит ураган событий и унесёт на противоположный конец Подмосковья.
     Всё в мире движется, растёт и развивается. Сначала ты маленький и пугаешься незнакомого мира. Проходят годы, и отметки твоего физического роста, зафиксированные на дверном проёме, удивляют и умиляют выросшего из них бывшего ребёнка, превратившегося во взрослого человека. Но он продолжает расти, уже не физически, а набирая с годами душевной и духовной силы. Душа его, как природный алмаз, нуждается в огранке. Она шлифуется жизненными испытаниями и крушением иллюзий, испытывается славой и искушениями и, наконец, человек уже способен отказаться от материальных благ во имя любви.
     Впрочем, всё это философия, и у каждого на это свой взгляд. Ясно одно: человек путешествует не только в своих сновидениях, но и в материальном мире. Иногда у него, вдруг, словно вырастают крылья и он уже мечтает сорваться с насиженного гнезда и лететь в неведомое и манящее…
     Неисповедимы пути Господни, по которым, подталкиваемые судьбой, несутся сорванными листьями окрылённые влюблённые. Тогда она стала писать об этом.

          В душе стоит вечерний свет,
          Колеблется, как свечки пламя,
          Что птицей мечется меж нами,
          Пытаясь в небо улететь.

          Свеча скупится на слезу,
          Такое изредка бывает…
          Так жизнь по капле убывает,
          Срываясь листьями в лесу.

          Не дуй же на мою свечу!
          Жизнь на Земле всего лишь случай.
          А впрочем, я молчу… молчу,
          И я, как листья, улечу.

     Но она была оптимистка и верила, что жизнь не кончается, а сбрасывает с себя тяжёлый кокон материального тела, чтобы выпорхнуть из него в новое, прекрасное неведомое.
     Умершие уже завершили свой земной путь, и теперь их души улетели в неведомые миры. Генриетта не верила в покой после ухода с Земли, и чем больше отдашь при жизни, тем легче будет полёт в неведомое, неземное.
     Случайно она наткнулась на фотографии с детьми, и вспомнился ей тот уже далёкий зимний день, когда они всей семьёй отправились в лыжный поход. Был воскресный тихий пасмурный день. Владимир предложил провести его на природе. Дети, тогда ещё дошколята, радостно захлопали в ладоши, ведь это будет их первый настоящий лыжный поход.
     – А если они устанут? – усомнилась Генриетта.
     – Я возьму с собой верёвку и повезу их на буксире, – ответил муж.

 

     Так и решили. И она, ради куража, и чтобы детям было интересней, надела купальник. Дети были в восторге, а супруг в ужасе.
     – Ты же заболеешь!
     – Не бойся, я согреюсь в движении.
     И вот они в лесу, вернее в сказке. Их окружала абсолютная тишина: ни ветерка, ни птицы. Все шли молча, только шорох лыж и дыхание нарушали этот загадочный покой, словно лес охранял какую-то тайну. Так и казалось, что вот-вот, за густыми ёлками мелькнёт весёлый огонёк, и они увидят Деда Мороза и «Двенадцать месяцев». Ведь на дворе, как и в сказке, царствовал февраль.
     А дети просили пойти дальше и дальше… В конце концов они устали и остановились. Решили отдохнуть и сфотографироваться.

 

     В обратный путь шли гуськом, неспеша: впереди мама, за ней папа, таща на верёвке двух притомившихся лыжников.
     Потом дети долго ещё вспоминали тот сказочный поход. Прошло время, и они забыли тот зимний день, когда все были по-настоящему счастливы. Забыла и она.
     «Сегодня тоже удивительный день, – думала она, убирая альбом в ящик, – день воспоминаний».
     В школе у них образовался недельный перерыв между заездами. Как обычно, в таких случаях народ расслабляется и теряет бдительность. Директор, как обычно, приезжал в школу к десяти часам, и педагоги стали приходить на работу не как положено к восьми часам, а на час, полтора позже, полагая, что это останется незамеченным, так как и остальные сотрудники, включая поваров, так же опаздывали. Вот и сегодня Генриетта и Гертруда встретились на платформе и, идя по дороге в школу, смеялись по этому поводу. Подойдя к школе, Генриетта вдруг нахмурилась и сказала:
     – Я думаю, хватит нам «валять дурака, это может плохо кончиться.
     – Ничего же не случится, все опаздывают.
     – А завтра директор возьмёт и проверит.
     – Да не приедет он раньше. Они с заместителем всегда приезжают к десяти.
     – А завтра возьмёт и приедет, – сказала Генриетта.
     – Завтра я собираюсь встретить дочь, она возвращается из санатория.
     – Дочь твоя взрослая женщина, сама прекрасно доберётся, а у тебя могут быть неприятности. Давай завтра придём, как положено, к восьми, – предложила Генриетта.
     Они, конечно, не думали, что директор приедет к восьми часам, но, всё же, решили не испытывать судьбу.
     Каково же было их удивление, когда, подойдя к школе, они увидели возле входной двери заместителя директора Дмитрия Петровича. Он стоял, демонстративно держа в руке часы, и записывал в блокнот время прихода каждого сотрудника. Видимо, уличить в нарушении режима работы ему удалось много сотрудников, потому что он удивился их раннему приходу не меньше, чем они проверке. Такого никогда ещё не было.
     Подруги переглянулись – вот так дела!
     В десять часов всех сотрудников школы собрали в актовом зале. Директор был хмурый и злой.
     – Я очень огорчён и разочарован. Пользуясь тем, что ваш директор слепой человек, вы нагло обманываете меня. Я не буду долго говорить, вы, наверное, сами догадываетесь зачем я вас здесь собрал. Дмитрий Петрович проинформировал меня. Сведения будут переданы в бухгалтерию, и за все дни, когда не было заезда незрячих, с вас будет удержана заработная плата, даже если вы опоздали только сегодня. Это нарушение трудовой дисциплины. Я ещё мягко с вами поступил. Все свободны.
     Больше всего было стыдно за то, что они обидели Алексея Николаевича, обманули слепого, пользуясь его физическим недостатком.
     Гертруда была потрясена, ведь Генриетта уже не в первый раз спасает их.
     – Вот что я тебе скажу, подруга – всегда слушай свою интуицию, – серьёзно проговорила она, глядя на Генриетту.
     Позже они сознались директору. Рассказали всё как было. Но он уже остыл. Посмеялся и удивился их «везению».


               Глава 29
               Здравствуйте, Ваше Высочество Эльбрус!

     Желательно, чтобы каждый человек, живущий на планете Земля, мог побывать хотя бы раз на настоящей горе.
     С сумкой, ещё не успевшей забыть своё путешествие на Север, Генриетта отправилась теперь уже на Юг, во Владикавказ. Из Владикавказа путь её лежал в горнолыжный отель «Азау».
     Никаких автобусов до отеля, в те времена, не ходило, но за небольшую плату, насколько позволяла горная дорога, собравшихся предложил подвезти частник. А дальше, весь оставшийся путь, им предстояло пройти пешком.
     Генриетта радовалась, что взяла мало вещей. Идти было тяжело, дорога поднималась всё время в гору. Время от времени они останавливались, чтобы передохнуть, и снова в путь. Генриетта приуныла…
     «Если уже сейчас они обливаются потом, то что же будет дальше?» – думала она.
     Утешало только то, что собравшаяся группа путешественников представляла из себя таких же неопытных дилетантов, как и она. Путешественники украдкой поглядывали друг на друга и успокаивались, видя, что всем не сладко.
     Наконец, горная дорога вывела их на большую красивую поляну Азау. Слева от дороги стоял горнолыжный отель с надписью «Азау».
     – Вот мы и дома, – сказал мужчина лет сорока.
     Все путники, несмотря на крайнюю усталость, заулыбались. Они радовались этому первому восхождению, как может только радоваться изнурённый путник, бредущий по пескам Сахары с чемоданом, когда наконец увидит спасительный оазис.
     Всех мучила жажда. Они так устали, что тут же бросили свою поклажу и сели прямо на траву. Гид, сопровождавший их, молодой спортивный парень понимающе усмехнулся:
     – Не робей ребята, через две недели пойдёте на Эльбрус.
     Но ребятам уже никуда не хотелось, даже на Эльбрус, они были уже сыты одной только этой дорогой. Но, посидев несколько минут и отдышавшись прохладным чистым горным воздухом, они понемногу стали оживать.
     – Смотрите, барашки, – крикнул молодой паренёк, – указывая рукой на гору, круто поднимавшуюся прямо над их поляной.
     Все головы повернулись в указанном направлении. На почти отвесном склоне мирно паслись белые овцы. И все молча, как зачарованные, неотрывно смотрели, не веря своим глазам, как по крутому склону ходят и не падают им на голову эти удивительные существа. Но у них, хотя бы, по четыре ноги и копытца, а как же пастух? А старый пастух деловито управлялся со своей отарой и вовсе не собирался падать на них. Наконец, сопровождавший их, Амир не выдержал:
     – Пойдёмте уже в помещение. Мне нужно разместить вас по комнатам, а на такое вы ещё успеете насмотреться.
     Они нехотя подняли, ставшие теперь неподъёмными, вещи и вошли в просторный холл отеля. Холл оказался довольно уютным: мягкие кресла, небольшие диваны и камин. На второй этаж вела широкая лестница.
     К Амиру подошла молодая спортивная девушка.
     – Давайте знакомиться, меня зовут Людмила, на первом этаже будут жить мужчины, а на втором – женщины.
     Генриетту и двух молодых учительниц, приехавших из Саратова, разместили в одной комнате.
     «Это хорошо, – подумала Генриетта, – значит найдём общий язык».
     Они познакомились. Одну девушку звали Лариса, а другую Наташа. Они разложили свои вещи по тумбочкам, полкам и повалились на кровати. Разговаривать не было сил. Скоро их позвали к ужину, но они отказались, хотя и очень хотелось есть. Усталость оказалась сильнее голода. Женщины переоделись в пижамы и проспали мертвецким сном до утра.
     После раннего завтрака всех новоприбывших собрали на ознакомительную беседу и инструктаж. Их группу, прибывшую только вчера, крепкая и загорелая Людмила попросила остаться.
     – Для удобства зовите меня просто Мила.
     Она рассказала им, что отель «Азау» стоит на одноимённой большой поляне Азау. Это самая высокая точка Приэльбрусья, которая населена людьми. Расположена она на высоте две тысячи триста метров над уровнем моря. Эта поляна непосредственно примыкает к подножью Эльбруса.
     – А почему он так называется, – заинтересовался самый младший из участников, восемнадцатилетний Ванечка.
     – На грузинском языке это означает «конусовидная гора». До двадцатого века Эльбрус назывался Эльборос или Эльборус. А в древности, Стробил. Это гора, Стробил, в мифологии место заточения Прометея, который украл у богов огонь и принёс его людям. Его приковали за это к одной из скал вулкана. Двуглавый Эльбрус имеет две вершины: западную высотой в пять тысяч шестьсот сорок два метра, и восточную на двадцать один метр ниже.
     – Мила, а как переводится название Азау? – спросила рыженькая учительница Лариса.
     – У Азау много названий. Например, в переводе с кабардинского языка, Азау означает «умеющий воевать». Говорят, что это связано с легендой о похороненном на этой поляне воине.
     На балкарском языке Азау означает «место, где не бывает людей».
     – А волки здесь водятся? – полюбопытствовал Ванечка.
     – В здешних лесах водятся и волки, и медведи, и снежные барсы, и редкие кавказские туры, даже Йети видели в наших горах, – заметила Мила.
     – А куда мы сегодня пойдём? – поинтересовался один из туристов.
     – Сегодня у нас, для начала, самый лёгкий и приятный поход в селение Терскол. Оно расположено ниже по склону горы, относительно недалеко от нас.
     Долина Терскол непосредственно примыкает к подножию Эльбруса. Эта долина находится на высоте две тысячи сто сорок четыре метра над уровнем моря. Климат здесь высокогорный. Это место находится на территории национального парка Приэльбрусья.
     Они шли вдоль русла речки, беспечно болтая, постоянно отвлекаясь, то красотой гор, то диковинным цветком. Из-под их ног летели камни, с шумом падая в воду.
     – У меня просьба к вам, никаких растений не рвать и не выкапывать. И вообще, в горах нужно быть предельно внимательными. Опасность может оказаться там, где вы её совсем не ждёте.
     – А что, разве выкапывают растения? – удивился кто-то.
     – Выкапывают, везут домой, а этого делать нельзя, и рвать букеты для девушек тоже нельзя.
     – А где здесь можно купить фрукты? – поинтересовалась Наташа.
     – В Терсколе есть рынок, там всё что вам нужно можете купить: и местное жирное молоко, и сметану, и фрукты, и сладости, всё, что хотите, – обрадовала их Мила.
     – А как переводится название Терскол? – спросила Генриетта.
     – Терскол, с кабардино-балкарского языка переводится как «Кривая балка».
     Они осторожно спускались по пологому склону подошвы Эльбруса. Справа тянулась полоса спиленных под корень деревьев.
     – Мила, зачем здесь пилят деревья?
     Людмила рассмеялась:
     – Никто деревья здесь не пилит, это их срезала в прошлом году лавина.
     Солнце было жарким, но воздух, в соседстве с горными снежными вершинами, был приятно прохладный. Природа поражала своей первозданной красотой. Постепенно разговоры стихли и вопросы закончились. Люди шли притихшие, они не могли наглядеться, надышаться. Среди лесных растений встречались и цикламены, и азалии всех цветов. Слева от них шумел горный Баксан. Как ни старались они идти осторожно, но камни срывались из-под ног и падали в бурную воду.
     – Идите осторожно, – ещё раз напомнила Мила.
     Терскол не произвёл на них особого впечатления, и походив по базару и накупив всякой всячины, они отправились в гостиницу. Но обратная дорога показалась им раза в два длиннее. И опять они обливались потом, поднимаясь вверх по склону горы, и снова вернулись, уже едва дыша.
     – Что же вы хотите, ведь горные дороги, не для слабых, – заметила Мила.
     – Не надо мне никакой чурчхелы, никаких фруктов, никуда я больше не пойду! – решительно заявила полненькая Наташа.
     «Тут и таким козочкам, как мы с Ларисой, не легко, а с весом Наташи и подавно», – подумала Генриетта.
     Наташа была очень миловидная, портили её только передние зубы, сильно выступавшие вперёд. Наташа этого стеснялась и старалась как можно реже улыбаться.
     – Когда я была маленькой, всё время сосала пальчик, так с ним и засыпала. Мама пыталась бороться с этой привычкой, но отец, во мне души не чаявший, всё позволял. Вот теперь я и пожинаю плоды неправильного воспитания, – огорчённо проговорила она, прикрывая по привычке, рот рукой.
     Рыженькая Лариса была старше Наташи, медноволосая, с русалочьими светло-голубыми глазами и конопушками. Обе работали в Саратове учителями, обе были не замужем, хотя им уже перевалило за тридцать. Они тешили себя слабой надеждой, что здесь встретится им суженый. Ведь мужчин в горах больше, чем женщин.
     На следующий день они с трудом встали с постели и обе отказались идти в тренировочный поход на водопад. Как Генриетта их ни уговаривала, они остались при своём мнении: такие походы не для них, они ещё не могли прийти в себя после похода в Терскол.
     Наступил вечер. Не просто обычный вечер, а горный, волшебный, нереально прекрасный, словно специально нарисованный для театрального представления. Поляна Азау играла роль древнегреческой сцены. Склоны гор, поднимающиеся над поляной амфитеатром и устланные зелёным бархатом травы, были трибунами для невидимой публики. А она присутствовала, это было совершенно очевидно. Стоящая на середине сцены Генриетта, явно слышала чьи-то вздохи и чьё-то взволнованное дыхание, перешёптывания… Тени прошлого, в белых хитонах тумана, присутствовали на вечернем представлении и переговаривались на древнем непонятном языке. Вечер передавал скипетр власти богине Ночи, накинув на одно плечо плащ из синего тумана. Как верный рыцарь, он осыпал её миллионами сверкающих звёзд.

          Не спит небесный океан,
          Над миром глубиной распахнут.
          Раскрылось небо, как тюльпан,
          Цветёт… но те цветы не пахнут.

          Глядит хрустальными глазами
          С бездушной глубины небес
          Медведица, паря над снами,
          Заглядывая в души бездн.

          И вечность с тех небес текла,
          В травинке каждой застревала…
          Возможно, что она тепла
          В просторах ледяных искала.

          Свети, Медведица, свети,
          Ковшом вычерпывая пламень,
          Но знай, что небу не найти
          Тепла, где вечный лёд и камень.

     Стало так холодно, что казалось, вот-вот на поляну посыплется снег с ясного звёздного неба. Ёжась от холода, она вернулась в отель. Проходя через холл к лестнице, она увидела обеих своих соседок при полном параде, сидящими в креслах перед камином. Они вели оживлённую беседу с «бывалыми» альпинистами. Увидев её, они знаками пригласили в свою компанию, но ей было не до разговоров, хотелось просто хорошенько выспаться. Надо было пораньше лечь, так как Мила предупредила, что рано разбудит. Завтра они идут на водопад.
     Было ещё почти темно, когда Мила тихонько постучала в дверь, приглашая её спуститься вниз. Генриетта быстро оделась и, захватив воду, вышла в холл.
     – Доброе утро, – приветствовала Мила собравшуюся, с каждым днём всё больше редеющую, группу, – сегодня мы совершим с вами увлекательный поход на водопад.
     – А это далеко? – спросил чей-то, ещё не совсем проснувшийся, голос.
     – Немного дальше, чем вчера. С каждым днём мы будем ходить всё дальше и дальше. Будем постепенно увеличивать нагрузки. Вы ведь хотите пойти на Эльбрус? Так что, привыкайте.
     Часть пути они шли по высохшему руслу ручья, дальше скалы были отвесными, и они стали подниматься по крутой обрывистой тропе. Какое-то время все шли молча.
     – Мила, а почему на маршрутах встречаются кресты?
     – Это же горы, здесь всякое случается, – осторожно заметила она.
     Тропа была такой крутой, что даже оглянуться было страшно.
     «Как же мы будем спускаться по ней?» – пронеслось в голове у Генриетты.
     Пройдя каменную гряду морен, они вышли к каньону Азау. Он был сложен из разноцветных базальтов, просто каменная радуга. Каньон изобиловал жёлтыми, красными, коричневыми и чёрными базальтовыми породами, радовавшими глаз до самого водопада. В тишине молчаливых гор уже слышался шум водопада Азау. Окрестные горы слушали его голос, льющийся с высоты примерно тридцати метров.
     Они остановились, любуясь неповторимой магией этого места.
     – Давайте сейчас мы с вами немного поиграем, – предложила Мила, чтобы развлечь их, – представьте себе, что за вами гонятся враги. Они вас скоро догонят, где бы вы спрятались?
     Посыпались самые разные, в том числе и нелепые, предложения. Они смотрели вокруг, но на скалы взобраться нереально, вся открытая поляна была как на ладони.
     – Здесь негде спрятаться.
     – Враг уже скоро будет здесь. Сдаётесь?
     – А что тут можно поделать?
     – Очень просто, я вас сейчас спасу, – и она повела их к водопаду.
     Только подойдя к нему, они заметили узкое пространство между скалой и водяной стеной водопада. У самого края воды скала образовывала небольшой выступ в виде карниза.
     – Не бойтесь, идите за мной по одному, прижимайтесь к скале.
     Они растянулись цепочкой и, робея, пошли за ней следом, друг за другом, совершенно оглушённые звуком падающей воды. Разговаривать было бесполезно, они не слышали даже своего голоса. На середине пути Мила остановилась, и знаками приказала повернуться всем лицом к воде.
     Было холодно стоять, вжавшись в холодный мокрый от брызг каменный бок скалы. Но теперь их снаружи не было видно, а они смотрели сквозь хрустальное водяное стекло. Перед ними открывалась вся поляна.
     Уже им представлялись грозные всадники, ворвавшиеся в неё на взмыленных лошадях. Они беспомощно кружили по ней, не понимая, куда могли исчезнуть беглецы. Враги, потерявшие их из виду, мечутся, смотрят на отвесные скалы, словно примеряя, можно ли на них вскарабкаться и убежать. Это был словно сюжет из приключенческого фильма. Вот вам и чудо – над ними течёт, падая с горы, Азау, начиная свой путь с одноимённого ледника, а они почти сухие стоят под рекой, на её каменном дне.
     Мила осторожно развернулась и пошла вперёд. Они были под впечатлением – когда ещё в жизни испытаешь такое? Скорее всего, никогда.
     Пора было возвращаться на базу. Дорога непростая, шли осторожно, сосредоточенно.

          Хотелось помолчать… гор мощные колонны
          Упёрлись в небеса – как их не величать?
          И ясно видимы, и в мелочах подробны
          Рубцы веков, как древности печать.

          Обрывная тропа за облака стремится,
          Где айсберги вершин плывут по синеве.
          Что крутится Земля – никто не усомнится.
          Мир кружится в немыслимой игре.

     Однодневные походы стали для них уже привычными. За несколько дней они увидели много интересных и живописных мест. Удивляло то, что где бы они ни ходили, везде им встречались коровы, по одиночке бродящие в горах.
     – Как это возможно, одни, без пастуха? Может это какие-то дикие горные коровы?
     – Нет, – смеялась Мила, – это обычные домашние коровы, они привыкли добывать сами себе еду.
     – А они не заблудятся?
     – Эти коровы ориентируются в горах лучше, чем мы с вами. Вечером они вернутся домой и принесут хозяйкам жирного целебного молочка. У путников давно уже пересохло горло от жажды. Они представили кувшины с молоком, и так захотелось выпить свежего молочка, что, встретив в очередной раз корову, Генриетта уже готова была мысленно её подоить.
     «Надо будет купить молока», – подумала она.
     Но для этого нужно было вместо отдыха идти в Терскол на рынок. Генриетте с трудом удалось уговорить соседку по комнате Ларису пойти на рынок. Они, тоже с Наташей, хотели купить и молока, и фруктов. Солнце было ещё высоко, и они отправились уже знакомой дорогой вдоль русла речки, радуясь прекрасной погоде. Вернулись, когда день уже клонился к вечеру.
     Вот и ещё один трудный день позади. Они так устали, что не пошли на ужин, тем более что накупили всяких вкусностей. Наташа пила молоко, заедая его чурчхелой.
     – Ты же планировала похудеть в горах, – смеялась над ней Лариса.
     Генриетта, уставшая после похода к водопаду и на рынок, сразу легла отдыхать, а Наташа с Ларисой, наведя вечерний марафет, надели нарядные блузки и, как всегда, отправились в холл посидеть у камина. У каждой, к этому времени, имелся уже «постоянный» ухажёр. Возвращались обычно обе уже под утро, пьяненькие и уставшие и спали потом до самого обеда. Какие уж тут походы.
     Вот и сегодня, едва осветились вершины ближних гор и начинало светлеть, как негромко скрипнула дверь, и две тени, крадучись, проскользнули из освещённого коридора в комнату. Послышалась возня, сдавленный смех, и обе соседки, не смыв вчерашнего макияжа, быстро разделись и шмыгнули под одеяло.
     «Теперь они не проснутся до самого полудня», – сонно мелькнуло в голове у Генриетты, и она снова крепко уснула.
     И так продолжалось каждый день, вернее ночь. За время такого активного отдыха, обе её соседки и похудели, и побледнели. Они почти не выходили из отеля. Однажды, когда они после обеда валялись на кровати с книжкой, она не выдержала:
     – Девчонки, вы бы вышли погулять, такая погода, такая красота.
     На что они смущённо отвечали:
     – Хочется немного расслабиться. Дома опять найдутся дела, а здесь мы отдыхаем. Это же временно.
     Но она-то знала, что нет ничего более постоянного, чем временное.
     И ведь они были такие не одни. С каждым днём группа путешественников уменьшалась: кому-то по возрасту было тяжело, кому-то мешал лишний вес, а кто-то просто устал, не привык к таким нагрузкам. Сегодня ещё недосчитались одного товарища. А намечался интересный поход на озеро Гижгит – бирюзовую жемчужину Приэльбрусья.
     – Это не обычное озеро, это бомба замедленного действия, – сказала Мила, многозначительно подняв указательный палец, – дело в том, что зеро Гижгит не совсем озеро, вы сами скоро увидите.
     Заинтригованные, они подошли к Баксанскому ущелью, расположенному недалеко от поселка Былым. Проходя по широкой тропе, туристы неожиданно увидели внизу, у подножия гор, бирюзовую сказку. Словно ангелы уронили с неба огромный бирюзовый камень и тот застрял между бархатных изумрудных складок гор.
     Озеро лежало внизу у подножия гор, прямо у них под ногами, на расстоянии одного, двух километров, как казалось. Оно было словно спрятано в этом диком месте от посторонних глаз. Если бы не туристы, им бы могли любоваться, разве что, только орлы. Да, такие сокровища нельзя выставлять напоказ!
     Это и было знаменитое и необычное загадочное озеро Гижгит с бирюзовой водой, в белоснежной оправе песчаных берегов.
     – Такие сочные краски, наверное, бывают только на Мальдивах, – сказала Генриетта, стоявшему рядом Ванечке.
     Он утвердительно молча кивнул головой. Ни она, ни он никогда небыли нигде, кроме России, но были наслышаны о сказочной красоте заморских стран. Глядя на такую красоту, могло показаться, что это райское место, затерянное на Земле.
     Однако, красота эта оказалась рукотворной и, к сожалению, таила в себе угрозу, как для окружающей среды, так и для человека... Но, как всё опасное и недоступное, озеро притягивало к себе любопытных туристов.
     – Мила, пожалуйста, давайте спустимся к нему, – стали они упрашивать свою проводницу.
     Но Мила была непреклонна:
     – Ни в коем случае, я же несу ответственность за вашу жизнь. Если кто-нибудь из вас случайно оступится и упадёт в озеро – это верная смерть.
     Но магия этого места была так сильна, что несколько человек, в том числе и Генриетта с Ванечкой, своим верным рыцарем, который был всегда рядом с «дамой сердца», как он говорил, решили незаметно отстать от растянувшейся группы и спуститься немного пониже, чтобы лучше рассмотреть это чудо.
     Склон горы был достаточно крутым, и они стали, осторожно притормаживая ногами, спускаться. Камни срывались из-под ног и, с пугающей скоростью, падали вниз. Им стало страшно и, не сговариваясь, они стали карабкаться в верх по склону, помогая себе руками. Только ступив на твёрдую, не ускользающую из-под ног, почву они окончательно успокоились и присоединились к основной группе. Мила не заметила их отсутствия и остановилась, собирая всех в кучку, на удобном пятачке.
     – Озеро Гижгит имеет ещё и другое название, – продолжала свой рассказ Мила, – другое его название – Былымское озеро. Отсюда оно выглядит как игрушечное, но на самом деле, оно очень большое и представляет собой внушительных размеров водоём, и красота его обманчива. Окружающий озеро рельеф местности не оставит равнодушным даже самого взыскательного путешественника. Здесь хорошо в любое время года: весной вся растительность цветёт и благоухает, летом в небе парят горные орлы, а на изумрудных склонах, можно увидеть разных животных. Осенью эта местность превращается в волшебный райский сад, играющий всеми цветами радуги. К сожалению, зимой озеро замерзает и превращается в горный каток.
     Они стояли и смотрели на озеро, в окружении исполинских каменных стен, покрытых шелковистыми травами. Цвет его воды был настолько неестественным, неземным…
     «Может быть, где-то в бескрайнем космосе, есть такие планеты, где озёра, даже прекрасней чем это, но совершенно безопасные для существ, живущих на тех планетах», – думала Генриетта.
     – Глубина его составляет 30 метров, – продолжала свой рассказ Мила, – а в длину озеро Гижгит доходит до километра. Берега этого водоема густо поросли изумрудными водорослями. Если бы у нас было такое же зрение, как у горных орлов, мы бы хорошо видели эти подводные фантастические заросли. Тайна этого озера заключается в том, что оно имеет искусственное происхождение, поскольку устье реки Гижгит в тридцатых годах было перекрыто дамбой. В результате этого и образовался глубокий водоём. По сути, Гижгит это гигантский пруд, образовавшийся в результате рукотворной дамбы, перегородившей русло реки Гижгит.  В то время это было необходимо для хранения отходов Тырныаузского горно-обогатительного комбината. Это предприятие занималось добычей вольфрама и молибдена. Строительство комбината начали в 1937 году, и тогда же перекрыли реку Гижгит, сделав запруду. Так что это место захоронения вредных и опасных отходов, – заключила свою речь Мила.
     Знай они это раньше, не полезли бы, рискуя жизнью, к этой прекрасной, но ядовитой каверне. Воистину, смотря вдаль, не видим того, что рядом.
     Всю обратную дорогу кучка нарушителей дисциплины взволнованно обсуждала между собой неоправданный риск, которому, по своему легкомыслию, они себя подвергали. Что с ними было бы, если б кто-то случайно оступился. Удержаться, упавшему на крутом склоне, было почти нереально, как и спасти его. Представив себе эту страшную картину, они решили больше никогда не нарушать советов Милы.
     Вечером все собрались в холле. Сегодня им обещали рассказать о Йети и даже показать слайды снежного человека. В то время это была тема номер один. Общество разделилось на два лагеря: одни свято верили в существование снежного человека, а другие утверждали, что это, всего лишь, легенда. Поэтому, несмотря на усталость, вечером в холле отеля не хватало мест для желающих послушать лекцию. Мужчины, живущие на первом этаже, приносили из своих комнат стулья.
     Все затаили дыхание, когда докладчик начал свой рассказ.
     – Летом 1870-го года известный абхазский дворянин князь Ачба охотился со своими слугами в горах. Они заметили необычное человекообразное существо с мощным телосложением и телом, покрытым рыжеватой шерстью. Они посчитали, что это алмасты – так на Кавказе называют снежного человека. И решили его поймать.
     Сказано – сделано. Йети решили подманить сильно пахнущими штанами, и уловка удалась – существо заинтересовалось их необычным видом и запахом. Когда же оно потеряло бдительность, охотники набросились на алмасты и связали его. Это оказалась женщина неопределенного возраста, которую стали называть Зана.
Диковинку князь подарил своему другу, а тот – передарил или продал князю Эдже Генаба, разбогатевшему на торговле. Генаба отправил ее в собственную деревню Тхин, поэтому дикую женщину называют Зана из Тхина.
     Как вспоминают старики, Зана была исключительно сильной. Она поднимала тяжелые вещи и бегом догоняла лошадь, могла плыть против течения бурной горной реки, на что не были способны даже самые крепкие мужчины. Ростом она была до двух метров, кожа у неё была темная и покрытая шерстью, длиной в ладонь. Говорили, что она умела издавать некоторые звуки, но никогда не улыбалась.
     Приручить ее удалось не сразу. Сначала самка алмасты жила в своеобразном загоне из высоких заостренных бревен. Затем, когда она стала более спокойной, загон убрали, а её посадили на цепь. Позднее хозяин перестал её заковывать и отпустил.
     Ожидали, что Зана сбежит при первой возможности, но она уже привыкла к нормальной пище и алкоголю, который ей давали. Местные жители пытались ее окультурить и не раз приносили дикой женщине человеческую одежду. Но каждое платье она разрывала. Понемногу стали приучать Зану к работе. Она помогала селянам молоть кукурузу и переносила для них тяжелые мешки с зерном. Но больше всего она любила пахучую абхазскую чачу.
     В конце лекции рассказчик добавил ложку дёгтя в бочку мёда, сказав, что позже, учёные, проведя генетическую экспертизу её останков, установили, что Зана является потомком человека из восточной Африки. Несколько разочарованные туристы покидали холл. Чему же удивляться?
     Взрослые люди, словно малые дети, уже готовы были поверить в сказку. А теперь эту сказку у них отобрали. А что может быть страшнее разочарования. Огорчённые, они молча расходились по своим комнатам. А, собственно говоря, чего они ждали? Ведь в душе, каждый подозревал, что финал их разочарует, и всё же, человеку свойственно верить в чудо. Воистину, оказались пророческими слова А.С. Пушкина:

          Ах, обмануть меня не трудно!..
          Я сам обманываться рад!

     А природе было не до человеческих заблуждений. Она жила по своему расписанию, и поляна Азау медленно погружалась в ночь, где на её чёрном дне мерцали загадочные звёзды. Они смотрели, как усталые путники, едва уснув, расправляют невидимые крылья и улетают к далёким планетам с изумрудно-бирюзовыми озёрами. Но стоит только солнцу тронуть снежные вершины первым робким лучом, как чары сновидений рассеиваются, и жизнь требует новых усилий, нового душевного и духовного труда от людей, сосланных на эту планету за своё несовершенство.
     Новый день, как и каждый день проведённый в горах, предвещал путникам новые яркие впечатления и сюрпризы. Когда Мила собрала всю группу на поляне, чтобы сосчитать пришедших, рядом с Генриеттой, как всегда, оказался Ванечка.
     – Иди к нам, Ваня, – позвал его немолодой, спортивного вида, весёлый мужчина.
     – Он не может покинуть свою «даму сердца», – шутливо отвечали ему женщины.
     – В горах опасно, может моя помощь потребуется, – оправдывался смущённый Ваня.
     – Ты бы лучше нам, «стареньким», помог, – смеялась Алевтина Михайловна.
     Несмотря на свои пятьдесят с лишним лет, она не пропускала ни одного похода.
     – Эльбрус – это моя давняя мечта, – говорила она, – я обязательно поднимусь на него.
     «Интересно, почему Ванечка старается быть поближе ко мне? – ломала себе голову Генриетта, – может быть, ему с ней не так одиноко? Значит он нашёл в ней родственную себе душу? По сути, ведь каждый человек одинок, родившись на этой планете. Так одиноки звёзды, одинока луна и солнце. А одинок ли Тот, кому мы подобны? Но самые одинокие, это те люди, кто боится оставаться наедине с собой. Такие ищут близких себе по духу, подсознательно объединяясь, как звёзды собираются в единое созвездие, по каким-то определённым характеристикам. Вот и здесь, в Азау, за такой короткий срок уже образовались компании, с определёнными интересами».
     Размышления Генриетты прервал решительный голос Милы:
     – Слушайте меня внимательно, сегодня часть пути мы проделаем на подъёмнике до станции «Мир», а оттуда уже пешком отправимся к леднику Большой Азау. Это самый крупный ледник на Кавказе. Он очень медленно тает. Отступая, оставляет огромные площади сплошного льда, испещрённого многочисленными опасными трещинами. Поэтому на сам ледник мы не пойдём, для этого нужна специальная подготовка и снаряжение. Мы подойдём к нему, на максимально близкое расстояние.
     – А как узнали, что ледник уменьшается в размере, если это такой медленный процесс?
     – А – это очень просто, – отвечала Мила, – если количество растаявшего льда за сезон, восполняется выпавшим снегом, то такой ледник находится в равновесии. Если же, выпавший снег не пополняет потерянную массу, ледник начинает таять, не достигая конца ледникового языка. В этом случае ледник перестаёт двигаться, становясь мёртвым.
     Трудно было поверить в то, что сегодня они увидят своими глазами настоящий ледник.
     А вагончик, как назло, медленно поднимался по канатной дороге, везя их к высокогорной станции «Мир». И пока они преодолевали труднопроходимые места горного ландшафта, Генриетте вспомнился тот день, когда они поднимались в одноместных люльках, проплывая над непроходимой пропастью. Тогда ей досталась люлька без опорной ступеньки для ног. С недовольным видом, она пристегнулась страховочным ремнём, ноги свободно висели. Вначале она не особенно огорчилась, но, когда под висевшей люлькой разверзлась страшная пропасть, похожая на марсианский пейзаж, без опоры под ногами, она почувствовала свою незащищённость.
     Внизу, на дне пропасти, были хаотично разбросаны огромные куски, разрушенных временем, скал. Стало жутко, вот так, сидя на этом убогом сиденье, заглядывать в мрачную глубину пропасти. Это была, не привычная для земного существа земля, а страшная, незнакомая чужая планета с мрачным и бездушным марсианским пейзажем, где нет места ни травинке, ни кустику, ни одному живому существу… Вот где она прочувствовала настоящее космическое одиночество человека.
     Но, прочь грустные воспоминания. Она стряхнула с себя тот невольный ужас, охвативший холодными когтями тогда её сердце.
     Они уже выходили из своих сидений в солнечное утро, и первое, что она увидела, была чахлая маленькая, дрожащая на холодном ветру, ромашка.
     Слава Богу! Вот она, жизнь. Хрупкая и уязвимая, но отважно отстаивавшая право на существование под солнцем. Спасибо тебе, отважная ромашка. Ты имеешь право подавать пример стойкости и жизнелюбия. Наверное, это и есть Небесный Иерусалим. Если тебе трудно идти, значит ты идёшь в гору.
     Внезапно, с чистого безоблачного неба полетели, закружились редкие снежные хлопья.
     Как ты, снежная ромашка? Тебе ведь не привыкать к таким сюрпризам. Июнь месяц и вот на тебе – снег с ясного неба. Здесь, где сейчас стояла их группа, вокруг, куда ни глянешь, были одни вершины гор, а над ними поднимался, словно белый двугорбый верблюд, древний Эльбрус. Он был хорошо виден, словно находился совсем близко, таща на себе бескрайнее ультрамариновое небо. Но через несколько минут, неизвестно откуда взявшиеся облака, заволокли вершину Эльбруса. Вокруг порхали снежные бабочки, весело кружились и садились им на плечи.

          С утра снег Божий мир почтил.
          Он был так ласков, так учтив.
          Парил, легко расправив крылья,
          Как сокол в небе… без усилья.

          В душе есть свой Иерусалим
          Под снегом бренного сознанья,
          Распят, но временем храним
          В сердцах, живым воспоминаньем.

     На пути к леднику им встретился горный поток, рождённый тающим ледником. Холодная ледниковая вода оказалась мутной и желтоватой от большого количества песка.
     Перед походом на ледник, Генриетта мечтала напиться чистой ледниковой воды. Она представлялась ей кристально-прозрачной, как горный воздух. Но теперь, глядя на мутный бурлящий поток, усыпанного камнями русла, такого желания у неё больше уже не возникало.
     Вокруг был чуждый земному глазу, холодный лунный пейзаж. Он, словно был искусственно создан, специально для ещё не снятого приключенческого фильма – этакая натуральная природная декорация.
     Несмотря на то, что дорога шла под уклон, они очень устали, пока добрались до ледника. Размеры этого ледяного произведения природы впечатляли.
     – Мила, а разве дальше мы не пойдём? – удивились они, видя, что она остановилась.
     С места, где они остановились, ледник был отлично виден. Они стояли недалеко от конца его «языка». Глядя на него, было понятно, что ледник потихоньку тает. Недалеко от ледника, за грядой морен, виднелся водопад, такой же мутный от песка, как и горный поток, мимо которого они недавно проходили. Это всё дети ледника, что, тая, проливает мутные слёзы.
     Далеко, на спине ледника, были видны крошечные фигурки людей, которые на нём тренировались, готовясь к восхождению на Эльбрус. Это были альпинисты, имеющие специальное снаряжение.
     Поверхность ледника вся была в глубоких трещинах, изогнутых словно жабры у рыбы. Эти тёмные изогнутые морщины наглядно показывали путь его сползания вниз, словно это очень медленно стекала с горы холодная лава.
     Дождавшись, когда все налюбуются мрачным пейзажем, Мила повела их обратным путём к канатной дороге. Снег внезапно прекратился и выглянуло солнце. Горный ветер быстро разогнал облака, закрывавшие рваным одеялом вершины Эльбруса. Воистину, в горах, за один час, погода может сменится не один раз.
     Высоко, почти в фиолетовом в небе, одиноко кружил орёл, ловя воздушные потоки. Он надменно поглядывал сверху, поворачивая голову, на копошащихся внизу людей.
     Где-то, в этих мрачно-прекрасных местах, по легенде, был прикован цепями к неприступной скале, жестокими древними богами, непокорный Прометей.

          А с неба коршун наблюдал
          За пригвождённым Прометеем.
          Вдруг, вниз слетел и зло клевал
          Живую плоть, душой чернея.

     Весь оставшийся вечер все разговоры были только о завтрашнем дне. Ведь все они сюда приехали ради исполнения своей мечты. Что уж и говорить, ведь не каждому в жизни выпадет удача поздороваться с самим Эльбрусом.
     Они его уже видели сегодня, но завтра поднимутся на самую высокую точку не только Кавказских гор, но и Европы. Конечно, они не альпинисты и самые трудные участки пути они проедут на канатной дороге. И всё же… они будут стоять на вершине Кавказа. Вспомнилось невольно: «Кавказ подо мною…»
     Слово Кавказ в переводе означает «страна гор», а с греческого языка – «трон богов». Это ей больше нравится. Завтра можно будет потрогать руками и увидеть «трон богов» воочию.
     Наутро снова пошёл снег, налетел холодный ветер – не самое лучшее начало для похода.
     Выйдя из вагончика самой верхней станции канатной дороги «Гарабаши», что означает в переводе «кислый минеральный источник», они почувствовали, что ветер здесь дует с такой силой, словно хочет сдуть их с тропы, как незваных гостей. Станция была построена на высоте три тысячи восемьсот сорок семь метров над уровнем моря. Отсюда и ветер такой силы. А им ещё нужно подниматься к вершине.
     Эльбрус – стратовулкан, его восточный горб поднимается на пять тысяч шестьсот сорок два метра над уровнем моря. Гора сформировалась около миллиона лет тому назад и состоит из слоёв лавы, пепла и туфа.
     На вершине Эльбруса лежит веками снег, и отсюда спускаются к долинам с него ледники. Склоны Эльбруса, в большинстве своем, имеют пологий характер, но начиная с высоты 4000 метров средний угол наклона достигает 35 градусов, а вершины покрыты плотной шапкой многолетнего снега – фирна и вечными льдами. От них во все стороны спускаются несколько десятков ледников общей площадью 134 кв. км.
     Сейчас, главное, это не отставать, иначе, при такой метели, можно и заблудиться.
     Их цель дойти до строения «Приют одиннадцати».
     В тысяча девятьсот двадцать девятом году русский альпинист В. Раковский решил построить в этом месте деревянный дом для отдыха альпинистов на месте привала группы, состоящей из одиннадцати человек.
     Ноги в кедах, несмотря на две пары толстых шерстяных носков, всё же, стали мёрзнуть. Хорошо ещё, что на свою куртку она сверху надела ветровку.
     Одежда у многих туристов их группы явно не годилась для такой погоды. Когда они поднимались в верх по склону горы, их обогнала группа европейских туристов, прекрасно экипированных. Яркая функциональная одежда защищала их и от ветра, и от снега. Как бы то ни было, они вышли на прямую. Впереди, через три километра, будет «Приют одиннадцати». Несмотря на то, что предстояло пройти уже совсем немного, силы заметно убывали.
     Они вышли на «Плато зомби». Здесь уже ощущался недостаток кислорода. Давление на этой высоте вдвое ниже, чем на равнине.
     Иногда с людьми здесь случается горная болезнь – «зомбирование». В этом случае тело, как бы, переключается на режим «автопилот». Проявляется это тем, что у человека пропадает чувство времени, исчезают эмоции и человек продолжает идти без понимания зачем и куда он идёт.
     До «Приюта одиннадцати» уже оставалось несколько десятков метров но, как назло, разыгралась настоящая метель. Видимость совсем пропала и Мила, остановила группу.
     – Разворачиваемся. Дальше не пойдём.
     Как же они расстроились, ведь осталось всего ничего, и вдруг уйти? Но она была непреклонна и заявила, что не хочет подвергать их риску. При такой видимости, по инструкции, необходимо вернуться. Метель только разыгрывается.
     Так неожиданно закончился их поход на Эльбрус, этот живой, дремавший вулкан, который когда-нибудь обязательно проснётся. Ведь в последние годы учёные наблюдают незначительное тепло, исходящее из подземной его части.
     На следующий день погода была прекрасной, но… «поезд уже ушёл».
     Тем, кто не пропускал ежедневных походов и поднялся на Эльбрус, вручили значки «турист СССР». Генриетта была счастлива. Ей удалось прикоснуться к чуду. Она верила, что горы меняют мировоззрение человека. В нём происходит волшебная метаморфоза. Отныне, она будет по-другому относиться и к жизни, и к смерти.
     «Пусть наши будущие действия произрастут из чуда». Так звучит в переводе с арамейского языка «Отче наш».
     Да будет так.


               Глава 30
               Судьбоносная встреча

     Вот и наступил хмурый месяц октябрь. На часах чёрная часовая стрелка указала на цифру пять, а за окном уже смеркается. Генриетта пришла с работы. Дома ещё никого не было: дочь, как всегда, вернётся не раньше десяти часов с курсов английского языка, сын ещё служит на Чёрном море.
     Владимир, в последнее время, стал приезжать с работы на час позже. Объяснял он это обучением работы с компьютером, появившимся в их лаборатории – новинкой по тем временам.
     В доме тихо, только слышно, как чётко отсчитывают время часы, отрезая от времени секунды: так, так… Она взглянула на циферблат, – оказалось, что она уже пять минут стоит и смотрит в окно. Значит из её жизни, за это время, нужно уже вычесть эти пять минут. И тут ей вдруг вспомнилась песенка из старого кинофильма «Весёлые ребята»:

          «Чёрная стрелка проходит циферблат,
          Быстро, как белка, колёсики спешат,
          Скачут минуты среди забот и дел,
          Идут, идут, идут, идут,
          И месяц пролетел.»

     А пролетел уже не месяц, а целых три месяца со времени её возвращения из поездки в горы.
     Вдруг, внизу хлопнула входная дверь, и из подъезда, под моросящий холодный дождь, торопливо выскочила соседка с первого этажа в домашнем байковом халатике. В одной руке у неё было мусорное ведро, в другой, какой-то непонятный предмет, который пыталась отобрать у неё маленькая старая такса. Она бежала за хозяйкой, семеня на больных подагрических коротеньких ножках. И в тот момент, когда та собралась выбросить старую, растерзанную мягкую игрушку, такса, наконец добежав, ухватилась за своё сокровище мёртвой хваткой. Ведро, в другой руке женщины, не давало ей возможности оторвать злодейку от плюшевого столетнего мишки. Они кружились возле мусорного бачка, ветер неприлично распахивал полы халата, а у женщины небыло возможности его придержать. Собаке на это неприличие, конечно же, было наплевать. Она боролась за своё кровное добро, не желая уступить. Выручил соседку молодой человек, наблюдавший за этим сражением. Он выбросил мусор из ведра, а хозяйке удалось вырвать игрушку у несчастной собаки. Теперь, обиженная такса отказывалась уходить от мусорного ящика и уклонялась, когда хозяйка пыталась поймать её. Наконец, вымокшая до нитки соседка, поймала упрямицу и насильно унесла её домой. Эта разыгравшаяся бытовая сценка рассмешила Генриетту.
     Дождь усилился, на площадке перед домом было пусто: ни человека, ни какого другого живого существа. Она снова погрузилась в размышления. Сколько времени она так простояла у окна, она не представляла. Куда она смотрела, что она там видела? Нет, вы не угадаете… Её взгляд обращён вглубь себя, где, словно кадры из фильма, пробегали события недавнего лета, оказавшегося таким насыщенным впечатлениями. Она смотрела в окно, не замечая кружения последних осенних листьев, не замечая ссутуленного человека, спешащего с электрички домой. Она полностью была погружена в свои размышления.
     Сколько же нового успело произойти за то время, как она отправилась в своё путешествие на Эльбрус…
     Но стрелки бегут, часы отсчитывают время. Пора готовить ужин.
     Выйдя из электрички, она увидела поджидавшую её на платформе Гертруду. Они обменялись приветствием и поспешили к школе. Теперь в школе было новое руководство: новый директор, у которого теперь имелся собственный секретарь, вернее секретарша. Появился и заместитель директора, а вместо Лидии теперь у них есть новый завуч Лариса Михайловна.
     Когда Генриетта приехала из путешествия, она в первый же день познакомилась со всеми новыми сотрудниками. Ещё до начала занятий, её вызвала в кабинет директора новая секретарша Марина. Маленькая, крепко сбитая, громкоголосая и очень энергичная, деловая женщина, лет за тридцать.
     Генриетте вспомнился день, когда она впервые познакомилась с новым директором.
     – Генриетта Константиновна, Алексей Николаевич просит Вас зайти к нему.
     Сама секретарша не представилась, но Генриетта догадалась, что это Марина, секретарь директора.
Генриетта подошла к двери кабинета и постучала:
     – Войдите, – раздался приветливый голос.
     В кабинете сидело двое мужчин, один из них был слеп.
     «Значит это и есть новый директор», – подумала тогда она, глядя на худощавого мужчину лет пятидесяти.
     Он тогда произвёл на неё очень приятное впечатление.
Когда она вошла в кабинет, он встал и, выйдя из-за стола, протянул руку:
     – Здравствуйте, Генриетта Константиновна, я Ваш новый директор, Симоненко Алексей Николаевич. А это, и он указал рукой в сторону другого мужчины, Дмитрий Петрович, мой заместитель. Прошу любить и жаловать, – улыбнулся он, сердечно пожимая ей руку.
     Ей тогда сразу стало очевидным, что Алексей Николаевич прекрасно ориентируется и чувствует себя уверенно в новой обстановке.
     С тех пор прошло уже три месяца. Как и говорил бывший директор Зуев, Алексей Николаевич был добрый и хороший человек. А вот его новый заместитель Приходько Дмитрий Петрович, оставался загадкой. Крупный мужчина, с красноватым, грубо слепленным лицом, он оставался, как бы, в тени директора.
     В общем им повезло – нормальные люди, одно плохо – оба заядлые курильщики. За то недолгое время, что Генриетта пробыла в кабинете, она пропахла сигаретным дымом, легко победившим французские духи. Потом весь день от неё пахло, как от заядлой курильщицы.
     Возил нового директора, из дома в школу и обратно, личный водитель. Кроме этого, Алексей Николаевич часто ездил в Москву по разным служебным делам. Вначале Генриетта не обратила на нового сотрудника внимания, хотя тот был весьма привлекательным мужчиной.
     Однажды, директор вызвал к себе в кабинет Генриетту, где уже сидел и его заместитель Дмитрий Петрович.
     – Генриетта Константиновна, – начал директор, обратив к ней лицо, – мы посоветовались с Дмитрием Петровичем и решили выдвинуть Вашу кандидатуру на должность председателя профкома.
     У неё сердце похолодело от такой перспективы. Мало того, что она ничего не понимает в этой работе, эта должность для неё неприятна, чужда. Но что она могла поделать? Все её доводы никого не интересовали. В тот же день провели собрание и её утвердили.
     Алексей Николаевич подбадривал её, обещал во всём ей помогать. Он так дружески ей улыбался, что она поверила в то, что это просто формальная должность, и она легко с ней справится.
     Как это у него удивительно получалось: ориентируясь на голос собеседника, он поворачивался к нему, и продолжал с ним разговор. Получалось полное впечатление, что он тебя видит и разговаривает именно с тобой. Поэтому сотрудники часто забывали, что их директор слеп.
     Теперь ей пришлось часто ездить в Балашиху по профсоюзным делам. Возил её Виктор Иванович на директорской машине.
     В разговоре с ним она узнала, что он лётчик ВВС, в звании подполковника, вышел в отставку и переехал из Сибири к матери в ближнее Подмосковье, в город Реутов. Его мать, Екатерина Арефьевна, работает в школе на кухне. Она давняя знакомая директора. Когда сын приехал к ней с семьёй, она рассказала Алексею Николаевичу, что он ищет работу.
     – Он ведь лётчик и другой профессии у него нет, – огорчалась она. Конечно, он получает военную пенсию, но молодой мужчина не станет дома сидеть.
     – А сколько ему лет? – спросил, заинтересовавшись, Алексей Николаевич.
     – В августе ему исполнится сорок лет.
     – Вот что, Екатерина, пусть он придёт ко мне. Мы что-нибудь придумаем.
     В то время Алексей Николаевич, как раз, искал хорошего человека на должность личного водителя.
     На следующее утро сын Екатерины Арефьевны пришёл в назначенное время в школу.
     До этого он добросовестно служил на Алтае в должности командира эскадрильи, но теперь, ему пришлось уволиться из армии по состоянию здоровья.
     Побеседовав с Виктором Ивановичем, директор остался доволен им и направил в бухгалтерию для оформления на работу.
     Так появился в школе военный лётчик, приземлившийся на затерянном в купавинском лесу «аэродроме». Ему теперь предстояло окунуться совсем в другое окружение, ведь на прежней службе он привык к строгой военной дисциплине, а здесь большинство сотрудников женщины. Он и представить себе не мог, что станет сотрудником школы для незрячих людей.
     Но жизненные пути для нас выбирает Судьба.
     Так Судьба сводила двух наших героев немыслимыми тропами, стечением обстоятельств и «случайностей».
     Теперь, сидя в машине и слушая музыку, они разговаривали и узнавали о жизни друг друга. Её поразило то, что человек, далёкий от светской жизни, оказался тонким, чутким и интересным собеседником. Они легко нашли общий язык. Им было легко и интересно общаться друг с другом, словно бы они были знакомы давным-давно…
     У него был мужественный, приятный голос. Он волновал и тревожил её.
     Виктор Иванович, тоже был под впечатлением их беседы и, вернувшись с работы домой, не удержался и стал рассказывать жене о том, с какой необыкновенной женщиной он встретился. Он награждал её такими эпитетами, что невольно вызвал у жены чувство ревности. Видя реакцию жены на его восторги, он поспешил её успокоить:
     – Ты только не подумай, что это что-то серьёзное, она почти на десять лет старше меня.
     Его слова успокоили женщину.
     Тоже произошло и в семье Генриетты. Она за ужином расхваливала нового сотрудника.
     Они общались по работе, но каждый, уже с нетерпением ждал этих коротких встреч.
     Прошёл месяц с их первого знакомства. Она трепетала, едва услышав в коридоре школы его голос, от которого сердцу становилось горячо.
     В конце октября решили совершить поездку на теплоходе.
     – Виктор Иванович, – обратилась она к нему, встретив его на лестничной площадке, – в субботу у нас намечается поездка сотрудников на теплоходе по Волге в город Углич. Вы хотите поехать?
     Они стояли, глядя друг другу в глаза, и она чувствовала, как краснеет под его взглядом.
     – Я поеду, если поедите Вы, – тихо произнёс он своим волнующим голосом.
     О, этот взлёт в пятое измерение, куда ещё при жизни на короткие мгновения попадают души влюблённых… Нет в обиходе слов, которыми можно было бы описать состояние человека в этот момент. Удивительно, что самые простые слова, могут производить такой эффект. Но как они были сказаны… Как услышаны…
     Это всемирный язык влюблённых, ведь на каком бы языке не разговаривали влюблённые люди, он становится непереводим для обычной жизни. Это совсем иной язык, которому даже слов не надо.

          Любовь – на грани снов
          Покоится на тайнах,
          Рождённая из слов,
          Оброненных случайно.
          Кто может объяснить:
          Что для тебя – любимый?
          Судьба в душе хранит
          Пароль неуловимый.

     От этих простых, но судьбоносных для неё слов, Генриетту бросило в пламя костра любви. Внешне она старалась ничем не выдать себя. Но весь день в её сердце звучали сладкой музыкой его слова, его голос.

          Как сказал! Вспоминаю слова, словно сон.
          Целый день они в сердце звучат.
          Трепещу, словно листья слетев на газон,
          Чья судьба решена… Листопад.

          В новый мир, как в огонь, я отважно войду.
          Плата будет сполна, как с обрыва – на дно.
          Завладел мной внезапно стихийный пожар,
          Ты погибнешь со мной, заодно.

     «Вот и накликала ты себе любовь», – думала, горько усмехаясь, Генриетта.
     Любовь – это дар судьбы, высекающий в остывающих сердцах искру Божественного огня. Значит её душа ждала именно этого незнакомца и, встретив, безошибочно его узнала.

          Я судьбы своей будущность смело приму.
          Пригублю, как спасенье, дыханье твоё.
          Ветры строгие храбро вдохну,
          Ради мига любви, руша счастье своё.

     Не умом, а сердцем она понимала, что их путь не будет устлан розами. Как там в песенке? «Чёрная стрелка проходит циферблат…»
     Значит её жизнь выходит на новый виток, поднимающий её в неведомое измерение. Ей придётся отказаться от прежде знакомого и дорогого, что было в прежней жизни.
     Любовь – требует жертв.


               Глава 31
               Поездка в Углич

     Шёл тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год.
     Наконец-то, отслужив на флоте три года, вернулся в родные стены сын Генриетты Андрей.
     Семья с нетерпением ждала его возвращения. Но он сделал сюрприз: приехал чуть раньше.
     Было ещё утро, когда неожиданно раздался звонок и, открыв дверь, они увидели улыбающееся, загорелое, возмужавшее лицо Андрея.
     Как же он повзрослел! Уходил мальчишкой, а вернулся молодым мужчиной. И до чего же шла к его голубым глазам морская форма!
     Не успели они опомниться, как Андрей подхватил маму и, подняв, закружил на сильных руках, то же самое он проделал и с отцом, под радостный смех сестры. Наконец-то вся семья в сборе. Надолго ли?
     Какое счастье, что люди не знают заранее свою судьбу… Скоро они узнали, что у Верочки появился жених. Она привела его домой и познакомила с родителями. Молодой человек был замкнутым и немногословным. Они приняли его приветливо, но он держался напряжённо, стараясь, как можно меньше сказать о себе. Это настораживало. О его семье они узнали только, что отца у него нет, и мать вырастила его одна. Больше они его не видели, а на вопросы родителей Верочка отвечала, что у них всё хорошо.
     Взрослые дети не любят, чтобы родители контролировали их жизнь. Поэтому они старались вести себя деликатно и не досаждать лишними вопросами дочь, хотя и волновались за неё.
     Андрей решил продолжить прерванную учёбу, а по ночам занимался извозом на их жёлтых «жигулях», чтобы зарабатывать свои деньги. Поступок мужской, хотя для родителей – головная боль.
     В общем, каждый жил своей жизнью, хотя и под одной крышей.
     Генриетта готовилась к поездке на теплоходе в Углич. Несмотря на её уговоры, желающих отправиться на экскурсию в конце октября почти не было. Согласилась только фельдшер Галина и Валера, которого Генриетта почти не знала. Он занимался снабжением, что-то вроде завхоза. Значит их будет всего четверо.
     Она старалась не думать о предстоящем путешествии, которое может изменить всю её жизнь. При мысли о том, что они будут вместе с Виктором, сердце сжималось от страха и восторга.
     Вот и наступил, Этот день…
     Она поднималась по трапу теплохода, которому суждено было увезти их в неведомое будущее.
     Небо было пасмурным и причал встречал их неласковым северным ветром. Это был последний рейс в навигации этого сезона. Теплоход отходил во второй половине дня. В Углич они должны прибыть завтра, часам к десяти утра.
     Подъехали на такси, едва не опоздав, и Галя с Валерой.
     С собой Валера взял гитару, чему все были очень рады. Галин муж Гриша, остался дома с двумя маленькими сыновьями. Видимо, у Галины были дома проблемы, этим и объяснялось её опоздание.
     Генриетта знала, что у Галины и Валерия тайная любовь. Он и не скрывал своих чувств, не отходил от неё, смотрел с обожанием, был нежен и внимателен.
     Настроение у отплывающих было далеко не радужным. Вторая половина осени всегда навевает грустные мысли.
Было сыро и ветрено, даже вода была покрыта пупырышками озноба, но Генриетту согревали горячие, красноречивые взгляды Виктора.
     «Как он красив», – думала она, обжигаясь его карими глазами.
     Все четверо, они стояли у поручня на палубе, глядя как тает, удаляется причал. Виктор был рядом с ней, и она ощущала тепло его тела. Ей казалось, что удаляется не причал, а её прежняя жизнь, и теплоход увозит её, под музыку, в туманное неведомое будущее.
     Мимо них пролетела чайка, прощально махнув белым крылом. Она обернулась к ним и что-то резко и тревожно крикнула, пролетая мимо, но её голос отнесло в сторону ветром. О чём она хотела их предупредить, от чего уберечь…
     Впереди была серая водная гладь дороги, на которой не остаётся следа.
     Виктор стоял рядом с ней. Тот ли это человек, о ком уже давно знало её вещее сердце и о ком ей шептал на ушко ветер строчками стихов? Почему, зачем она мысленно прощалась с прежним и дорогим.
Они молча смотрели на удалявшийся причал и молчали. Молчали каждый о своём.
     Она понимала, что это ещё не любовь, это ещё лишь репетиция, как в горах, предупреждающий об опасности нарастающий гул, готовой сорваться с высоты лавины.
     В воздухе парила невесомая сырая морось, и они продрогли на открытой палубе. Валера что-то шептал на ухо Гале. Они словно не замечали холодного ветра, лица их раскраснелись, они улыбались и были счастливы.
Генриетта передёрнула плечами, вздрогнув от холодного порыва ветра. Виктор прижал её к себе, чтобы согреть, но всё же, между ними не было той доверительной теплоты, как между Валерой и Галей.
     Но вот теплоход сделал разворот и, качнувшись, причал растаял, исчез вместе с затихающей в туманной дымке музыкой.
     Постояв так ещё несколько минут, вконец продрогшие, путешественники отправились в каюту. Настроение сразу же поднялось, и все сомнения отступили на задний план. За иллюминатором плескалась серая холодная вода, а в каюте было тепло и уютно. Выложили на стол съестные припасы, мужчины налили себе водочки, а женщинам вина. Скоро всем стало весело, и они забыли обо всём на свете. Генриетте было жарко, но не очень-то весело, хотя она и не подавала вида, что огорчена. Вопреки её ожиданиям, Виктор сел не рядом с ней, а напротив, и она с завистью смотрела, как нежно ухаживает за Галей Валера, как смотрит на неё.
     «Наверное, Виктор боится меня скомпрометировать», – пыталась она объяснить себе его отстранённость.
     Она смеялась со всеми, делала вид, что всё прекрасно, но на душе у неё «кошки скребли». Галя и Валера ничего и никого не замечали. Им было не до них, они были не здесь, не в душной каюте. Сейчас они были на «седьмом небе», летали в облаках.
     Валера взял гитару. По каюте поплыли волшебные звуки тихого перебора струн гитары, его душевный голос запел о невозможном счастье.
     Как он пел… да и он ли это пел? Скорее это была песня его души, любящей и крылатой, соловьиная песня. У слушающих слёзы выступили на глазах. Каждому казалось, что слова и мелодия были специально написаны для них, вкусивших сладкого любовного яда.
     Она взглянула на Виктора, он слушал песню, не глядя ни на кого. Почему же он не хочет взглянут на неё?
     – Так взгляни ж на меня, хоть один только раз, – пел Валера…
     За песнями и разговорами они засиделись до полуночи. Всех разморило и клонило ко сну после промозглого вечера, проведённого на палубе, и выпитого. К тому же, все устали за этот суетный день
     – Ребята, давайте ложиться, – предложил Валера, убирая гитару.
     Галя заняла нижнюю полку, а Генриетта, как обычно, выбрала верхнюю. Виктор лёг на вторую верхнюю полку.
     А ночью она проснулась от того, что к ней прижимался, горячо дыша, Виктор. Пылкий, нетерпеливый, жадный… Он шептал такие нежные слова, что у неё не оставалось сомнений в том, что он тоже её любит. А вечером он держался отстранённо, стараясь скрыть свои чувства от посторонних глаз. Уснула она счастливой.
     А под утро ей приснился страшный сон: снилось ей, будто она стоит на краю обрыва, а вокруг неё, куда ни глянь, кромешная тьма. Вот она со страхом глянула вниз, а там чёрная бездна. Неожиданно, кто-то подхватил её и понёс над этой бездной. Ужас парализовал её. Сердце затрепетало, как у пойманной лани, когда этот некто решил поцеловать её. В этот момент она увидела, как поток ледяного воздуха зримо устремился к ней из его открытого рта. Она стала лихорадочно искать спасения.
     «Кто сможет меня спасти?» – подумала она, с ужасом оглядываясь по сторонам, но вокруг не было ничего и никого, кроме пустой космической черноты. В этот момент, словно в ответ на её вопрос, явственно прозвучало, то ли вовне, то ли внутри неё, слово – Любовь.   
     Что это значило? Спасёт любовь?
     Внезапно, она словно вынырнула из страшного сна, с бьющимся сердцем и пересохшим горлом. В иллюминатор, с ласковой улыбкой, заглядывало утро. В каюте никого не было. Быстро одевшись, она поспешила на палубу, торопясь взглянуть на весёлый Божий мир, на спокойно текущую Волгу, на голубое небо и на людей.
     Галя и Валера уже стояли у поручней и любовались видами проплывающих мимо берегов с небольшими церквушками.
     Палубу заливало золотыми, ещё тёплыми, лучами утреннего солнца. Над водой резвились чайки, весело перекликаясь друг с другом. Волга сверкала миллионом крошечных зеркалец, отражавших синеву неба.
     После страшной неоглядной тьмы, увиденной во сне, это утро на прекрасной планете Земля показалось ей настоящим Раем. Она пришла на Землю, чтобы учиться любить. Уныние – грех, от него нас спасает любовь.
     В назначенное время теплоход подошёл к причалу.
     Углич произвёл на них удручающее впечатление. В то время он был в запущенном состоянии, и им было неловко за Державу перед многочисленными туристами, приехавшими увидеть знаменитое историческое место. По разбитой, неметёной дороге, они шли мимо старых обшарпанных домов к музею.
     Это был конец двадцатого столетия. Вокруг царило убожество и разруха, расцветшие окончательно в девяностые года.
     В стране, дабы народ не спился, царил «сухой закон». Но народ нёс в сетках спиртное. Они тоже вернулись на борт с «трофеем».
     На борт теплохода они вернулись с двойственным впечатлением: великолепные исторические памятники, поражающие воображение и духовная скудость современного общества. Каждый переживал увиденное и услышанное.
     Все устали и молча смотрели на удаляющийся берег, отрешённо глядя на плывущий по воде мусор, с островками грязной пены.
     Виктора нигде не было видно, и Генриетта снова почувствовала себя брошенной, глядя на воркующих Галю и Валеру. Каково же было её удивление, когда, зайдя в каюту, она увидела своего рыцаря, спокойно спящего на полке. Ему и дела не было до неё. Сердце словно обожгло – его равнодушие было на грани предательства. Она бы могла понять его, если бы не пример Валеры, который не оставлял свою Галочку ни на минуту. Они берегли каждый драгоценный миг жизни, даря его друг другу.
     Влюблённой парочке не было до неё дела, и Генриетта стояла сиротливо на сыром ветру, глядя как за кормой проплывает такой же сиротливый осенний пейзаж.
     В душе бесконечно крутились тоскливые мысли: зачем она здесь, что она хотела отыскать в душе этого чужого человека? Кто она для него? Ясно одно – такие отношения для неё оскорбительны. Ведь она не искала дешёвой интрижки, она думала, что нашла своего таинственного незнакомца, своего рыцаря.
     Вечером устроили пиршество, отмечая благополучное завершение экскурсии. Скоро их путешествие закончится.
Валера пел вполголоса, ласково перебирая струны. В каюте стало душно и, надев на себя тёплые вещи, вся компания вышла на палубу.
     Была тихая осенняя ночь. Волга негромко напевала свою вечную колыбельную, нежно покачивая на волнах ночное небо. Неожиданно, из-за тонкого облака вынырнул месяц. Земля летела в бескрайнем звёздном океане по своей бесконечной замкнутой дороге. Она бережно несла на своих огромных ладонях жизни доверившихся ей людей. На этот раз Виктор был рядом, но сомнения уже поселились у неё в сердце – борьба разума и чувства.

          Когда звезда скользит по небу,
          Оставив в нём горящий свет,
          Как ты... был или не был,
          Мелькнув, сгорел и следа нет?

          Земля стремится в бесконечность
          Сквозь звёздный серпантин дорог.
          Не веря, что всему «конечность»
          Предначертал провидец Бог.

          Ты выбираешь путь опасный,
          Судьбу проверив на излом.
          Прозрачна мысль, и месяц ясный
          Тьму неба черпает крылом.

     Виктор стоял рядом, и она ощущала его волнение. Было уже поздно. Над водой мерцал невесомый серебристый туман, одним крылом касаясь тёмной воды. Разгорячённые вином, они не чувствовали осенней прохлады. Валера сегодня пел, как никогда.
     С проплывавшего навстречу им теплохода, стоявшие на палубе, такие же полуночники, как и они, аплодировали ему в благодарность.
     Виктор пожал Валерию руку:
     – Ты меня покорил, – тихо сказал он, и в его голосе было столько глубокого чувства…
     «Нет, он не обычный искатель приключений, он тонкий, умный и глубоко чувствующий человек, – подумала Генриетта, – просто он немного одичал. Но она отыскала его, заблудившегося среди людского равнодушия. Она отогреет его душу, и он оживёт».
     Музыка всё ещё продолжала звучать в их сердцах.
     «А ведь музыка – это язык Бога, – вспомнила она, – и сегодня Он говорил с ними».
     За бортом нежно плескалась Волга, и не было на свете, под этими звёздами, никого кроме них двоих.
     Они проговорили почти до рассвета, две одинокие души, нашедшие друг друга, среди бескрайного неба и Волги, полной светящихся звёзд.


               Глава 32
               Две стихии – Инь и Ян

     Утро следующего дня было бледное и тихое, оно словно отдыхало после вчерашнего насыщенного и суетного дня. Генриетта снова была одна. Виктор снова вёл себя отчуждённо, как посторонний человек, словно и не было этой удивительной ночи, когда они стояли на палубе, под молчаливыми звёздами.
     «Кто же он на самом деле, её непознанный незнакомец?» – удивлялась она.
     Его поведение обескураживало и вызывало недоумение. Пожалуй, пока не поздно, нужно бежать от него. Видно, он привык иметь дело с женщинами других взглядов, и она для него такая же непостижимая тайна. Он растерян и не знает, чего ждать и как себя вести. А может он просто ещё не умеет любить, а только учится?
     Она растеряна. Она разочарована. Снова она, как одинокий путник, стоящий на перекрёстке жизненных дорог.

          Небо равнодушно,
          Время, как песок.
          Поцелуй воздушный –
          Ветер из осок.

          Оплывает свечкой
          Солнце на заре.
          На бугре, за речкой,
          Слёзы на траве.

     Неужели Гертруда была права: и он не тот человек, за которого она его принимала. Не зря ведь её называют «мудрой совой».
     Но счастье лёгким не бывает, его нарабатывают потом, кровью и слезами.
     «Мы обижаем, нас обижают…», но без него её жизнь не будет полноценной. Просто он этого ещё не знает, не понимает. А душа у него чуткая, а значит – мудрая. Возможно, он так же растерян, как и она, и тоже стоит на перепутье своих жизненных дорог. Ей ведь легче, у неё уже взрослые дети и они поймут. А у него дочь и сын ещё несовершеннолетние. Какое у них может быть общее будущее?
     В сказке «Алиса в стране чудес», говорится»: «Нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте, а чтобы куда-то попасть, надо бежать как минимум вдвое быстрее!»
     Они замахнулись на новую жизнь, но ведь они несвободны…
     А куда можно убежать с таким обременением? Они уже не принадлежат только себе, у них есть ответственность.
     Как писал Экзюпери – «мы в ответственности за тех, кого приручили». Ведь она любит своего мужа, не говоря уже о детях. Она не может причинить ему боль разлукой.
     У них с Виктором нет будущего. А все их слова, это только мечты, которым не суждено сбыться.
     Мы есть устье реки всех слов, но наши воды замутились, и нужно время, чтобы взвесь осела на дно. Сейчас невозможно ничего увидеть в мутной воде.
Но ведь судьба, зачем-то же, их свела?
     Не проси Бога о справедливости, вдруг Он не на твоей стороне.
     Генриетта поняла одно: она ничего не понимает в психологии мужчин. Она ведь выросла в семье, где мужчины не было. Откуда ей знать какие они, и то, что пугает её, для других норма? Или же у неё душа слишком ранимая, не приспособленная к жизни, где во главе угла стоят бытовые проблемы? Но ради любимого человека, ради души, отыскавшей её в чёрном бездушном пространстве, она готова не щадить себя и всё лучшее чем владеет, отдать ему, а взамен ей нужно только родное и любящее сердце.
     Или она хочет слишком многого?
     Через несколько дней ей приснился второй удивительный сон: их машина мчится, набирая скорость.  Впереди сидит слепой директор Алексей Николаевич, на заднем сиденье Она и Марина, за рулём Виктор.
     – Как мы едем? – испуганно спрашивает Марина, – ведь Виктор мёртвый.
     Генриетта смотрит на него – руки лежат на руле, а глаза у Виктора закрыты. Ей тоже страшно, но она не верит, что он мёртвый.
     – Нет, он не мёртвый, – испуганно отвечает она.
     – Он мёртвый! – утверждает Марина, – мы же разобьёмся.
     Тут машина замедляет ход и останавливается.
Вокруг собираются люди и все они говорят, что он мёртвый. Генриетта вытаскивает его на поляну и кладёт на яркую изумрудную траву. Такой сочной изумрудной травы она никогда не видела.
     – Он живой, живой, – пытается она убедить окруживших их людей, и гладит его по белому лицу, сейчас такому прекрасному и молодому.
     Никто ей не верит. Люди печально перешёптываются, глядя на них.
     Вдруг, ресницы Виктора дрогнули, и он открыл глаза. Радости её нет предела – он жив! Она счастлива.
     – Я же говорила, что он живой, а вы не верили.
     От переизбытка эмоций она проснулась. Сердце продолжало бешено колотиться, на глазах были слёзы радости.
     А потом произошло два события, которые смутили её, ранили душу.
     Первое потрясение, это невыполненное данное им обещание, подвести её до Курского вокзала, когда она должна была отправиться в командировку. Тогда она напрасно прождала его и чуть не опоздала на поезд.
     Вернувшись, она спросила его:
     – Почему?
     – Мне просто не хотелось ехать.
     У неё не было слов.
     Второе событие удивило её ещё больше, когда он сообщил ей, что заразился венерической болезнью и им придётся расстаться.
     Ей было невыносимо больно узнать, что он изменил ей, но она постаралась спрятать свою обиду, представив, как он сейчас страдает, останется наедине со своей бедой. С кем он ещё может поделиться своим несчастьем, как не с ней?
     «Поступайте с другими так, как вы хотели бы, чтобы поступали с вами», – гласит старая истина. Так она и поступила. Отбросила свою обиду и разочарование и просто спросила, чем она может ему помочь?
     Реакция с его стороны была неожиданной: он сознался, что обманул её.
     Она терялась в догадках: зачем, почему?
     Он, видимо, и не представлял, что она пережила, услышав такое. Разве можно так издеваться над человеком? Может он просто привык иметь дело с более грубыми людьми и даже не подозревает, на какие страдания обрекал её? Или это сама судьба испытывает её? Ведь для чего-то же Господь создал такими разными мужчин и женщин? Не для того ли, чтобы они шлифовали до слёз души друг друга конфликтами и взаимными обидами? Не потому ли у кромки жизни такой острый край?

          У кромки жизни острый край…
          Как кровь, закат пролит.
          Любимого не осуждай,
          Покуда сердце спит.

          И если милый твой кремень,
          Поверь, нет перспектив.
          Но ночь пройдёт, наступит день.
          Бог тоже терпелив.

          И всей звенящею тоской
          Рассвету помолись:
          Твой путь, конечно не простой,
          Обрывист и тернист.

     Ведь Господь терпит нас и любит, таких грешных и несовершенных.
     Она постаралась избежать мелочных разборок, упрёков и обид. И одному только Богу известно, чего это ей стоило. Но их отношения сохранились и, даже, вышли на новый уровень. Генриетта прекрасно понимала, что два взрослых человека, пройдя уже половину жизненного пути и каждый свой путь по-своему, не могут так просто и спокойно выйти на новую колею, полную неожиданностей. Здесь нужно время, такт и терпение, а ещё старание понять другого, прежде чем его осудить.
     Разочарованная и обиженная, она не раз хотела отойти от него, отмежеваться, но из этого ничего не получалось. Как только она принимала такое решение окуналась в свою прежнюю спокойную и размеренную жизнь, словно неведомый груз, физически, реально ощутимый, давил ей на плечи, прижимая к земле.
     Бесполезно бороться с судьбой, поняла она. Поняла и приняла, ведь если ты не хочешь выполнять задуманный ими план, звёзды протащат тебя за волосы.
     И так, две набравших силу реки, два мощных потока Инь и Ян, стиснутые крутыми берегами судьбы, понесли свои животворные воды рядом, не смешиваясь, по каменистому руслу жизни, чтобы в конце её, влиться в океан вечности.


               Глава 33
               Время разбрасывать камни

     Виктор Иванович, последнее время, часто приходил на работу в плохом настроении. В семье было неладно. У них с женой, с самого начала совместной жизни, складывались непростые отношения. Лидия, одна из трёх сестёр, средняя, мечтала скорей выпорхнуть из большой семьи с пьющим, хотя и добрым, безобидным, отцом. Её сердце ещё не знало любви, но она была уже достаточно практичной, так сказать, имела практичный бытовой ум. И встретив порядочного перспективного курсанта лётного училища, к тому же скромного и красивого, она его уже не выпустила из цепких лапок. Семья дружно её поддержала. Кавалер дочери им очень понравился, к тому же военный, перспективный молодой человек.
     Мать Виктора, в силу своего жизненного опыта, понимала, что ждёт её сына в сложившейся ситуации, и была против его ранней женитьбы. Опыта отношений с противоположным полом у него не было. Познакомились они с Лидой на танцах в училище, куда она регулярно ходила в поисках жениха. Это было первое его знакомство с девушкой.
     Он пригласил её на танец. И, странное дело, подойдя сзади, и ещё не видя её лица, в голове промелькнуло, – будущая жена. Когда он увидел её лицо, сердце не дрогнуло…
     А дальше уже завертелось колесо судьбы – от него не убежать.
     Плохо, когда инициатива исходит от женщин, особенно если те незаметно подталкивают неопытного мужчину к своей заветной цели разными женскими уловками. Итогом таких браков, как правило, становится развод. Практичность в любовных делах, обычно приводит к краху и страданиям.
     Семья держится на любви, а не на расчёте. Но людям не дано заглянуть в своё будущее, и опять же… судьба.
     В том, что она была холодна и не способна к горячему чувству, не было её вины. Как говорят, «На нет – суда нет».
     Каждый приходит на эту планету с тем запасом любви, что имеет в своей душе человек. У кого-то душа ещё молодая и ей только предстоит научиться любить. Она ещё не знает, что любящее сердце хочет больше отдавать, чем брать себе. Любви присуща жертвенность. А она, пока ещё, умеет только брать. Интимных отношений у них ещё не было и оба были девственниками.
     Сомнения, в правильности решения навсегда связать свои судьбы, тревожили его, ведь с этим человеком он будет всю свою дальнейшую жизнь. И, однажды, он намекнул Лидии, что они слишком торопятся со свадьбой, на что она ответила ему:
     – Я думала, что у нас всё решено. Мне уже платье для свадьбы сшили, – с укором проговорила она.
     Ему стало её жаль и, нехотя, он согласился. Уже по одному этому простодушному её ответу было понятно, что платье, машина с пупсами и кольцами, под завистливые взгляды подруг, были для неё главным событием жизни и показывали степень её истинных чувств.
     Поскольку он был ещё курсантом, встречались они нечасто – иногда на танцах, а иногда на коротких свиданиях, когда он тайком убегал в самоволку. У них было недостаточно времени, чтобы лучше узнать друг друга.
     Знакомы они были уже целый год, но близости ни духовной, ни физической между ними не произошло.
     Осенью 1970 года он закончил Тамбовское Высшее Военное Авиационное Училище Лётчиков имени М. М. Расковой и получил назначение в Сибирский военный округ. Теперь он уже молодой лётчик ВВС, на нём ещё свеженькие лейтенантские погоны, и он полон юношеских устремлений и мечтаний. Во время отпуска после окончания училища, как и было намечено, в ноябре сыграли свадьбу – главное событие в жизни любого человека. Мать Виктора накрыла свадебный стол, созвала всю родню и знакомых. Со стороны невесты на свадьбу из Тамбова приехали только мать и сёстры. Участия в свадебных приготовлениях они не принимали.
     Жених, как и положено, даже вина не пригубил.
     На второй день свадьбы, неожиданно, исчезла мать Виктора, но никто не обратил на это внимания, пир продолжался. Гостей не смущало отсутствие хозяйки дома, и веселье продолжалось до поры, пока на пороге не появился следователь, с сообщением, что Екатерина Арефьевна пыталась свести счёты с жизнью. К счастью, она отделалась ушибом таза. Машинист электрички успел затормозить. Сейчас она лежит в больнице города Железнодорожный.
     Свадьба была омрачена таким печальным известием. Гости разошлись, а молодые, испуганные и встревоженные, поехали в больницу. Так печально началась их семейная жизнь.
     Когда мать вернулась домой, Виктор отправился по месту службы, а Лидия ещё должна была закончить институт.
     Наконец семья соединилась. Они мечтали о детях, но те не торопились к ним. Потом у них родились сначала дочь, а потом и сын. А у Виктора времени для семьи почти не было. С весны и до осени он отправлялся в лагеря, где проводились учебно-тренировочные полёты с курсантами, а зимой весь день, с раннего утра и до позднего вечера, он был на аэродроме. Очень часто были ночные полёты, с которых он приходил под утро. Так что, дома его почти не видели.
     Но даже в те короткие счастливые моменты, когда он был дома, Лидия оставалась холодной и равнодушной. В семье возникали ссоры. Спасало их то, что они мало общались. Возможно, это и продлило их брак, хотя уже тогда он не раз говорил жене, что хочет развестись. Теперь же, когда он уволился из армии, решение развестись и изменить свою жизнь стало само-собой разумеющимся.
     Перевезя семью из Сибири в Реутов и обеспечив её трёхкомнатной квартирой, он ушёл в никуда. Поэтому, когда мать предложила ему работу в Школе подготовки собак-проводников и реабилитации слепых, он легко согласился.
     Оставив семью, он искал женщину своей мечты. Но ни одна не отвечала его мечтам, и он перебирал, перебирал…
     Встретив Генриетту, он был поражён стрелой амура, и готов был в первый же день сделать ей предложение, но у неё была прекрасная семья, хороший муж и он понимал, что шансов у него на счастливое совместное будущее нет. Только, как говорится: «Человек предполагает, а Бог располагает».
     Судьба распорядилась их будущим по своему усмотрению. Когда неведомые силы приводят в исполнение свои планы, для них не существует препятствий. И любое сопротивление этим планам приводит только к напрасным тратам времени и страданиям.
     Генриетта всячески сопротивлялась влечению сердца. Когда она его встретила, то поняла, что он и есть тот неведомый незнакомец, которому она посвящала свои стихи.
     Когда Виктор сделал ей предложение в первый раз, она ничего не смогла ему ответить. Если б она была свободна, она бы не колебалась ни секунды. Душа её рвалась ему навстречу, но дети… хотя они уже и взрослые, для них семья очень много значила. Но главное – муж, ставший родным человеком.
     За совместно проведённые двадцать пять лет жизни, чувства её поблекли и, хотя он так и не стал близким духовно, но ранить его разлукой у неё не было сил. Она страдала. Перед ней встала дилемма: быть счастливой самой или принести себя в жертву, чтобы сохранить счастье и покой близких…
     Кончался июнь. Погода была прекрасной, казалось, что осень никогда не придёт в этот цветущий и благоухающий мир. Сердцу хотелось летать, но далеко ли улетишь на подрезанных крыльях?
     Она пришла с работы домой, как всегда первой. Поставила сумки, механически разложила продукты в холодильнике. Рутина. Разве это жизнь? Нужно заняться приготовлением еды на четверых, нужно замочить бельё и прочее, и прочее… но руки опускаются. Генриетта стоит посреди гостиной, потерянная и несчастная. Душа опустошена. Ничего не хочется.
     Она не заметила, как опустилась и села на ковёр, глядя в окно на проплывающие облака. Мысли короткие, обрывистые. Не успеют появиться, как уже тают словно эти облака в небе. Она их не ловит, отпускает на волю, туда же, куда летят облака. Лето. Лучшая пора года. Годы. Лучшие, её последние, годы. Одиночество.
     Одна, когда одна. Одна, когда вдвоём. Одна, когда все вместе.
     А дальше что?
     Дети разлетятся, как и положено в природе. У дочери уже своя отдельная жизнь и, кажется, не очень удачная. Мать жениха оказалась алкоголичкой, и сын идёт по её стопам. Похоже, что это «счастье» не на долго, её дочь не сможет жить в такой обстановке.
     Сын учится и работает. У него свои личные планы, в которые он их не посвящает.
     Муж живёт своей жизнью: работа, газеты, компьютер, заграничные командировки. Об остальном она не знает. Она ему доверяет.
     Отношения у всех тёплые, по-прежнему дружеские и заботливые. Она нужна дому, нужна мужу, нужна детям, чтобы всём всегда было весело и уютно, чтобы в доме пахло пирогами, чтобы шутили и радовались в минуты общения. А потом все разойдутся, и она снова будет одна. Ей тесно, скучно и одиноко в этом, когда-то с такой любовью свитом, гнезде.
     Ей в нём зябко, страшно. И первый, кто это почувствовал по её стихам, это её любимый брат Алик.

          Мы не сознались друг другу в потере.
          Звёзды на небе цвели еле-еле,
          Словно предчувствуя эту утрату,
          Лучшее помня, к чему нет возврата.
          Звёзды в душе догорали совсем…
          Мир многозвучный стал тёмен и нем.

          Мы не сознались друг другу в потере,
          Чувствуя холод космический в теле.
          Что ж удивляться, что камень и лёд
          В наших сердцах с той минуты живёт?
          Мы не сознались друг другу в потере,
          Только в пустые глаза не глядели.

     У неё и сейчас стоит перед глазами встревоженное лицо брата, когда, прочитав, её стихи, он спросил тихонько: «Ты несчастна?»
     Тогда она очень удивилась.
     – Всё у меня хорошо!
     И она верила в это, но душа её знала всё наперёд.
     – Что дальше? – снова в тишине комнаты прозвучал её вопрошающий голос.
     – Да, я несчастна, – проговорила она вслух и прислушалась.
     В ответ на её вопрос каминные часы, свидетели её жизни, отстукивали ей азбукой Морзе: так-так, так-так…
     Говорят, что у Водолея одна нога здесь, а другая – Там.
     И, хотя она сидела на ковре, душой она была уже не здесь.
     Дом это чувствовал и реагировал.


                Глава 34
                Сорок восемь часов счастья

     Кстати, о брате. Алик переехал с семьей во Владимир, купив там двухкомнатную кооперативную квартиру. Наконец-то он распрощался с Сахалином. Целая жизнь ушла на то, чтобы скопить нужную сумму. Зато теперь они радовались своему приобретению.
     С его дочерью Леной проблемы не закончились. Она вышла замуж и родила сына, но выпивать в сомнительных компаниях не перестала. Дина страдала теперь и за дочь, и за внука. А вскоре, муж Лены подал на развод. Контроль родителей её не устраивал, и она уехала в их сахалинскую двушку, чтобы жить свободно, как она привыкла. Такая разгульная жизнь оказалась пагубной для неё. Она совсем спилась и продала квартиру, которую «друзья» помогли ей весело пропить, и осталась она на улице. Её пожалели, приняли в какое-то благотворительное заведение, где она совершила кражу. В конце концов, организм не выдержал, и она умерла.
     Можно себе представить горе родителей, похоронивших единственную дочь, на которую в детстве отец возлагал большие надежды.
     Бабушка и дедушка воспитывали внука, как сына, отдав ему всю свою нерастраченную любовь. Генриетта вспомнила, как на день рождения мальчика, в саду, словно в сказке, за одну ночь «выросли» на деревьях бананы. Мальчик их очень любил и не переставал радоваться и удивляться такому чуду.
     А через несколько лет умерла Дина и Олег Александрович стал вдовцом с внуком. Он вырастил мальчика и дал ему образование.
     С Генриеттой они виделись редко, годы брали своё. А у неё семья, работа и творчество.
     После поездки в Углич прошло уже полгода. Время пролистало осень, зиму и открыло весеннюю страницу. Каждый день был окрашен в свой неповторимый цвет. Штили сменялись ураганами, но любовь её с Виктором крепла и, несмотря ни на что, было понятно, что жить друг без друга они не смогут. Их встречи наедине были похожи на взрывы фейерверка и окутаны тайной. В этом была своя необъяснимая магия.
     Через несколько дней ей приснился ещё один удивительный сон. Приснился он перед самым пробуждением, словно для того, чтобы она его не забыла.
     Она стоит и видит впереди, довольно далеко, два человека сидящих на стульях, спиной к ней. Она пыталась их разглядеть. Вдруг один человек встал и повернулся к ней лицом. Он был стар, но она узнала в нём Виктора. Он улыбнулся и что-то ей сказал. Тогда во сне она слышала и понимала о чём он говорит. Сказав, он снова сел на стул спиной к ней. Следом поднялась вторая фигура, в которой она узнала себя, и тоже старой. Эта старушка тоже что-то сказала, и она тоже поняла о чём идёт речь. Потом, мимо сидевших, какая-то сила проволокла женщину в платочке, та упиралась и не хотела идти. Но её проволокли силой. Было видно, как кривится её лицо, как она сопротивляется. Те двое остались одни. Тут, кто-то взял их за руки и сказал: «Быть вам вместе!»
     Она проснулась. Рядом мирно спал её муж Владимир. Она лихорадочно пыталась вспомнить слова, услышанные от стариков, но их словно стёрли из памяти.
     Однажды, директор предложил им поехать с ним и его секретаршей Мариной в двухдневную командировку.
     Жизнь подарила им сорок восемь часов счастья. Проехав через шумную, суетную Москву, машина свернула и плавно скатилась на заливной луг возле незнакомой речки. Вокруг стоял вековой нетронутый лес. Он раскинул свои ветви над водой, отчего та казалась тёмной и пугающей.
     Обрадованные путники вышли из машины и расстелили скатерть-самобранку под развесистым огромным дубом. Открыли бутылку шампанского, и жизнь заиграла всеми цветами радуги. Она казалась лёгкой и прекрасной, а душа была благодарна этому волшебному лесу, давшему им приют. Марина шевелила угли в костре и напевала незнакомую песню со странными словами:

          Где олень бродит замшевый,
          Кедры в белом дыму
          Почему же ты замужем?
          Ну, скажи почему?

     Виктор, при этих словах, серьёзно и пристально посмотрел на Генриетту:
     – Почему же ты замужем? Ну, скажи почему?
     Костёр уже догорал. Алексей Николаевич с Мариной пошли в палатку. Было уже поздно, но Виктор и Генриетта остались у костра, глядя на тлеющие угли. Они были словно лесные жители, древние друиды, что давным-давно, вот так же сидели у костра.
     Храмовую тишину леса нарушал только комариный писк. Чтобы не быть ими выпитыми, они спрятались от этого крылатого воинства в тесную, но надёжную палатку. Сон не шёл. Потом в тишине она услышала негромкий голос Виктора. Он стал рассказывать ей о себе. Она и не знала, что мужчин тоже волнуют юношеские мечты, и эти поседевшие мальчики, порой всю жизнь ищут свой идеал. Значит они уже настолько душевно близки, что он решился открыть ей свои сокровенные тайны.
     Утром, когда они проснулись, над поляной висел такой густой туман, что две палатки, казалось, плыли в нём как две зелёные лодочки в млечном море. Растения сгибались под тяжестью росы. На каждой травинке было нанизано несколько прозрачных стеклянных бусинок.
     Вот оно, «Утро туманное, утро седое…»
     Вскоре, сквозь густые кроны, пробились первые лучи солнца. Птицы начали негромко, бережно брать первые ноты, словно боясь спугнуть тишину.
     Они сидели на расстеленном возле костра одеяле, а им чудилось, что они летят на ковре-самолёте по облакам. Наконец солнце полностью осветило поляну, и Марина включила приёмник. Генриетта вскочила и, раскинув руки, закружилась под звуки вальса. Виктор подхватил её, и они полетели над поляной, едва касаясь ногами травы. Уже невозможно было замедлить кружение, словно это невидимая сила несла их над землёй. Если остановятся – упадут. Словно это судьба подхватила их, шепча: «Не останавливайтесь!» Она чувствовала, что порой отрывается от земли – было и смешно, и страшно, но её держали надёжные руки.
     Этот лесной вальс запомнится им на всю жизнь.
     Утро следующего дня было бледное и тихое, оно словно отдыхало после вчерашнего насыщенного и суетного дня. Генриетта снова была одна. Виктор вёл себя отчуждённо, как посторонний человек, словно и не было той волшебной ночи у костра, под молчаливыми звёздами, не было их летящего вальса под вздохи деревьев… Она не понимала его. А он отдавал себе отчёт в том, что им нужно или расстаться, или сломать её благополучную жизнь.
     К сожалению, он не делился с ней своими раздумьями, и она терялась в догадках. Его поведение обескураживало и вызывало недоумение. Пока не поздно, нужно бежать от него.
     Она растеряна, словно одинокий путник, стоящий на перекрёстке дорог.

          Небо равнодушно,
          Время, как песок.
          Поцелуй воздушный –
          Ветер из осок.

          Оплывает свечкой
          Солнце на заре.
          На бугре, за речкой,
          Слёзы на траве.

     Неужели Гертруда была права, и он не тот человек, за которого она его принимала. Не зря её называют «мудрой совой».
     Но ведь счастье лёгким не бывает, его нарабатывают потом, кровью и слезами. Мы обижаем, нас обижают… но без него жизнь не будет полноценной. А душа у него чуткая, а значит мудрая. Возможно, он так же растерян и тоже стоит на перепутье.
     В сказке «Алиса в стране чудес», говорится»: «Нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте, а чтобы куда-то попасть, надо бежать, как минимум, вдвое быстрее!»
     Снова к ней привязалась песенка из фильма «Весёлые ребята»:

          «Месяц с луною заводят хоровод,
          Цепью одною проходит целый год,
          Сердце хлопочет, боится опоздать,
          И хочет, хочет, хочет, хочет
          Счастье угадать».



               Глава 35
               Под алым парусом любви

     О, этот парус любви! Алый от занимавшейся зари нового дня или от крови разбитых в битве за любовь сердец? Не под этим ли парусом решили отправиться в путешествие наши отчаянные влюблённые вместе с каравеллой звёзд, не тщетные ли это надежды на земное счастье, не пустые ли мечты и фантазии? Ведь все только и твердят об этом. Счастье неуловимо и, к тому же, оно недолговечно. Так неужели оно стоит того, чтобы претерпеть множество испытаний и причинить боль близким и родным людям? Ведь невозможно быть счастливым, делая несчастными других.
     Но не всё в нашей власти и не всё подчиняется разуму. У них не было другого выбора, другого пути. Они не знали о том, что судьба остановила свой взгляд на них, ещё тогда, на ночной Волге, когда они стояли на палубе, глядя в звёздное небо. Тогда-то и была предрешена их дорога в будущее. Оно уже было. Только человеку не дано заглянуть своё будущее, оно может испугать ожидающих его испытаний, дрогнуть и не исполнить задачу, ради решения которой он и пришёл на эту планету. Бог, из милосердия, дал ему недолгий срок жизни, надеясь, что за это земное время, вечная душа успеет выполнить задуманное.
     Генриетта живёт в семье и, кажется, что всё по-прежнему – она работает и занимается домашними делами, но как-то отстранённо – механически варит, гладит, стирает, а душа её уже не здесь. Она понимает, что той семьи, что была прежде, давно уже не существует. Прошли времена, когда они были необходимы, горячо привязаны и внимательны друг к другу. Постепенно пути, живущих под одной крышей близких людей, незаметно расходились в разные стороны. Близкие стали отдаляться. Жизнь каждого, становилась обособленной, закрывалась пеленой тумана. Вот и она, с её мыслями и переживаниями, никого не интересует, у каждого свои проблемы. Она осталась одна. Пройдена точка невозврата, но впереди светит путеводная звезда, обещая вечную любовь. Но эта звезда так далека!   

          Плывёт по Млечному Пути
          Звезда в ночи, как каравелла.
          С судьбой, землянин, не шути,
          И в омут не бросайся смело.

          Нам ангел в душу шлёт любовь –
          И сердцу станет в клетке тесно.
          Тоскует плоть, вскипает кровь –
          Бороться с этим бесполезно.

          Под парусом любви плывёт
          Ладья луны в ночном просторе.
          Июльский ветерок вздохнёт,
          Туман развесив на заборе.

     Такой же полосой тумана накрыло и их жизнь – дальше забора ничего не видно.
     Генриетта ничего не может поделать с собой: ей всё время хочется говорить о Викторе Ивановиче, и её домашние понимают, что она им серьёзно увлечена. Но, странное дело, это никого особенно не волнует: любая болезнь, со временем, проходит.
     Супруг, привыкший всегда быть первым, видимо, не допускал и мысли, что она может предпочесть его какому-то бывшему лётчику, относился к её увлечению, как к блажи. Поэты, что с них возьмёшь?
     А ситуация-то была серьёзной, взрывоопасной. Если вулкан молчит до поры до времени, это ещё не даёт гарантии, что он не рванёт в любой момент.
     А вскоре жизнь сыграла с ними очередную шутку. Во МХАТе шла пьеса знаменитого советского драматурга Михаила Шатрова «Дальше… дальше… дальше!».
     Генриетта предложила посмотреть спектакль. В разговоре она упомянула о Викторе Ивановиче, тоже мечтавшем попасть на этот спектакль, но билет купить было невозможно. Все только и говорили о Шатрове.
Непонятно, чем руководствовался Владимир Сергеевич, раздобыв три билета на этот спектакль?
     – Можешь подарить этот билет Виктору Ивановичу, – и он протянул ей билет.
     От удивления она растерянно взяла билет, не зная, что и сказать.
     – Как ты думаешь, зачем он это сделал? – спрашивала она Гертруду.
     – Твой муж для меня загадка. Я его совсем не понимаю, – отвечала та.
     И так, они все трое пришли в театр. Генриетта волновалась. Ситуация анекдотичная – театр в театре – любовный треугольник. Интересно, о чём думают сейчас эти двое? Она сидела между ними.
     Так впервые встретились и познакомились в театре её муж и возлюбленный. Они сделали вид, что ничего необычного не произошло. Вели себя вежливо, как случайно увидевшие впервые друг друга, незнакомые люди.
     Генриетте спектакль не понравился, хотя артисты играли прекрасно, но тема… ей было скучно и не интересно. У неё на глазах сейчас разыгрывался более увлекательный спектакль жизни, финал которого, видимо, будет трагическим. Она еле дождалась конца спектакля, мечтая только скорей оказаться дома, в родных стенах. А мужчины выглядели весьма довольными, они непринуждённо обменялись впечатлением от увиденного.
     Выйдя из театра, они дружески попрощались. Сургучёвы отправлялись к себе домой в Купавну, а Виктор Иванович в Реутов.
     Прежде, чем разойтись, он сделал ответный ход, и пригласил их к себе на новоселье. Генриетта ожидала, что её муж найдёт приличный повод, чтобы отказаться, но он легко согласился, к её великому удивлению.
     Вот уж воистину, чужая душа – потёмки.
     Ей совсем не хотелось идти на это новоселье в чужой незнакомый дом, но она сделала вид, что ей всё равно. Непонятно только, зачем это нужно её супругу?
     Купив, как положено, подарки для новосёлов, они отправились в гости. Теперь им предстояло познакомиться с женой Виктора Ивановича и его детьми.
     Они впервые были в городе Реутов, хотя Владимир Сергеевич ежедневно проезжал на работу мимо этой станции на электричке.
     Хозяева, встретив гостей, повели их, показывая новую трёхкомнатную квартиру. Как обычно пришлось им переклеивать обои, циклевать паркет, менять раковины. Всё было отремонтировано и обставлено новой мебелью. Хозяйка с гордостью водила их по комнатам.
     Других гостей на новоселье, кроме них, не было. Сели за стол, выпили и закусили. Было жарко, июнь выдался солнечным. Разговор не клеился, и, чтобы разрядить обстановку, Виктор Иванович предложил прогуляться в лесок неподалёку от их дома. Все были рады переменить обстановку. Дочь отказалась с ними идти, и отправилась к своим новым подругам, а сын пошёл с ними.
     В лесу расстелили одеяло под большим деревом, достали бутылки и прихваченную из дома закуску. Но и в лесу веселей не стало. Общих тем для разговора не находилось. Супруга Виктора Ивановича рассказывала о своей родне и работе, а остальные помалкивали. Потом она стала объяснять, что им позарез нужен телефон и просила Владимира Сергеевича помочь им в этом вопросе. Он ведь работает в Министерстве связи. Владимир Сергеевич ничего ей не ответил. Чем мог помочь ей, научный работник? Посидев немного для приличия, они попрощались и поехали домой.
     – У супруги твоего Виктора Ивановича бытовой ум, – сказал он, придя домой.
     «Вот это-то и душит его», – добавила мысленно Генриетта.
     Был обычный понедельник. Занятия в школе закончились, и преподаватели спешили домой… кроме Генриетты и Гертруды. Гертруду дома никто не ждал, а Генриетту ноги не несли в омертвевший дом.
     – Пойдём к Гале чайку попьём, – предложила Гертруда, и Генриетта с радостью согласилась.
     Они собрали сладкие припасы и отправились в отдельный корпус ветлечебницы, где был уютный кабинет Галины. Вышли из прохлады школы под ещё жаркое, на склоне дня, солнце. Тихо и сонно веял слабый ветер, шевеля усталыми кронами. Он, словно лёгким пёрышком, щекотал подставленные солнцу лица. Им нужно было перейти большую тренировочную площадку, прежде чем войти на огороженную территорию ветлечебницы. Здесь, за этим сеточным забором, они словно попадали на нейтральную территорию, недоступную ни для глаз сотрудников школы, ни для глаз членов семьи – этакий маленький ковчег свободы за зелёной изгородью густой акации.
     Галя обрадовалась их приходу и, как хорошая хозяйка, сразу же включила электрочайник. У неё всегда было вкусное варенье, присланное родственниками, живущими в Архангельске.
     Они сидели втроём перед открытым окном и, разговаривая, пили душистый, настоянный на мяте и смородиновом листе, чай.
     – А ты почему не идёшь домой? – спросила Галину Гертруда.
     – Детей мы отправили на лето к родителям Гриши в Рязанскую область. Там у них и коровка, и свежие яйца, и чистый деревенский воздух.
     – А муж?
     – Муж?.. я такую глупость сделала, поспешила. Когда я приехала поступать в ветеринарный техникум, после нашей дружной семьи, я, вдруг, оказалась одна в чужом городе. В электричке случайно познакомилась с Гришей. Он тоже приехал из Рязанской области и тоже был одинокий и потерянный, хотя уже работал в этой школе. Договорились встречаться, ходили в кино, всё лучше, чем одной. А потом он сделал мне предложение, и я согласилась. Жили мы в квартире, которую ему дали как члену общества слепых. Он ведь очень плохо видит, у него специальные очки для слабовидящих. О любви я тогда не думала. Закончила техникум, и он устроил меня в эту школу в ветлечебницу. Родились два сына, один за другим, а я мечтала о дочке. Гришу я никогда не любила, и он это знал. На свою беду или счастье встретила Валеру. Вы знаете, что мы любим друг друга, знает об этом и Гриша.
А мне уже невыносимо идти в тот дом где он, вот я и сижу здесь пока не стемнеет, приду домой и спать. Даже говорить с ним мне неприятно.
     – Значит у вас с Валерой всё серьёзно? – спросила Генриетта.
     – Очень серьёзно, наверное, мы разведёмся с Гришей. Я бы давно ушла от него, но меня держали дети, а сейчас я понимаю, что просто не смогу уже жить как раньше.
     – Девочки, а что делать мне? – спросила Генриетта.
     – Тебе проще, у тебя дети уже взрослые, – заметила Галя.
     – Боюсь они осудят меня, разлюбят. Особенно болит сердце за Володю. Как он будет без меня, за что я его так раню?
     – Вот и я так же думала, – вступила в разговор Гертруда, – жалела дочку и мужа, а теперь осталась одна и никому не нужна. Дочка вышла замуж и уже разошлась. На меня у неё времени нет, она в поисках нового мужа.
Мой драгоценный супруг быстро нашёл мне замену. Мы ещё не развелись, а он вывез всё ценное из дома, пока я была на работе. Пришла с работы – голые стены и записка на столе: «Не волнуйся, это я взял кое-какие вещи, не подумай, что нас обокрали. Я буду жить у Светы, на развод подам сам». Не повторяйте мой горький опыт…
     Окна ветлечебницы выходили на запад, и они молча смотрели, как июньское солнце опускается за кроны ближнего леса.
     Пора идти домой.


               Глава 36
               Лунный ветер

     В работе с незрячими наметился недельный перерыв, и директор предложил преподавателям взять недельный отпуск за свой счёт, чтобы бестолково не болтаться в школе.
     – Я тоже отдохну. Съездим в отпуск с женой на родину в Тулу, – сказал он, – и мой водитель тоже отдохнёт от меня.
     Ни Генриетта, ни Гертруда не обрадовались такому известию. Теперь она не сможет видеться на работе с Виктором. Он, наверное, тоже поедет куда-нибудь с семьёй, а Гертруда будет томиться в одиночестве.
     – Без работы, я словно брошенная сирота, – жаловалась она, – слоняюсь по дому, не знаю куда себя деть.
     И всё же, короткая передышка в работе им не повредит: работа ответственная и, как всякая работа с людьми, тем более с инвалидами, сопряжена с постоянным напряжением и самоконтролем.
     Перед уходом домой, к Генриетте подошла фельдшер Галина и, отведя её в сторонку, сказала:
     – Я не хочу оставаться дома, родственники приглашают приехать в Архангельск отдохнуть на озере. Мы с Валерой решили съездить на недельку. Может и вы с Виктором присоединитесь к нам? Нам одним в глухом безлюдном месте страшновато, а вместе будет веселей.
     – Я с бы с удовольствием. Надо спросить у Виктора, сможет ли он.
     – Валера уже с ним поговорил, и Виктор очень обрадовался.
     – Только, что я дома скажу?
     – Мы уже всё придумали. Скажешь, что я тебя приглашаю погостить у моих родителей в Архангельске. У меня там дядя работает лесничим, он отвезёт нас на озеро.
     Вечером, после ужина, Генриетта предложила мужу пройтись по Купавне. Вечер был тихий, звёздный. Обычно он отказывался, ссылаясь на усталость, и отдыхал с газетой в руках. Но на этот раз он согласился, и они вышли в тёплый июльский вечер.
     «Сколько у нас ещё осталось таких проведённых вместе вечеров?» – с грустью думала она. Их разлука казалась ей неминуемой. Возможно, и он это чувствовал. Любовь к мужу не пропала от встречи с Виктором. Говорят, что любовь не умирает, она принимает другое значение. Так и её чувство к нему, давно уже стало привычным и родственным, как к близкому, дорогому человеку.
     «Вот, если б можно было остаться после расставания друзьями, – думала она, – обретая Виктора, она неминуемо потеряет Владимира. А ведь они делили и радости, и испытания жизни уже двадцать пять лет, если не считать школьной, с восьмого класса, детской любви.
     – О чём ты задумалась? – спросил он её.
     Она вздрогнула от неожиданности, если бы он только знал, как далеко завели её воспоминания.
     – Забыла тебе сказать, нас отпускают в неоплаченный отпуск на неделю. Можно куда-нибудь съездить.
     – Вот так дела… жаль, но у меня намечается командировка, – ответил он, – боюсь, что тебе придётся отдыхать одной, без меня.
     – Галина, наш фельдшер, приглашает меня в гости к своим родственникам в Архангельск. Её дядя работает лесником и может отвезти на озеро.
     – Отлично, вот и поезжай.
     Она удивилась, что такая сложная задача решилась легко и быстро. Как просто решаются жизненные проблемы, когда судьба на твоей стороне!
     Они не спеша возвращались домой. Давно они так вместе не гуляли. В последнее время, а может быть и раньше, только за работой и домашними хлопотами она этого не замечала, вместе они проводили время, в основном, за обеденным столом. Дохнул ветерок, из соседнего леса потянуло прохладой, и они невольно прибавили шаг. Луна сопровождала их, плывя над тихими улочками засыпавшей Купавны. Дул пряный свежий ветерок, и щербатая луна то ныряла в тонкие прозрачные облака, то выныривала из них, становясь ярче прежнего, словно умытая. Казалось, что ветер дует с луны на землю, и от этого всё вокруг приобретает голубой лунный цвет.
     – Голубая луна, – сказал Владимир, взглянув на небо.
     – Голубая луна и лунный ветер, – продолжила Генриетта.
     – Смотри, звезда упала, – сказал Владимир, указывая на чиркнувшую по небу светлую полоску, – ты успела загадать желание?
     «Я-то загадаю, – подумала она, – но теперь наши желания не совпадают. Я, как та падающая звезда, готова сорваться, чтобы лететь в неведомое пространство».

          Из ниоткуда в никуда
          Душой мятежною сорваться!
          Так с неба падает звезда,
          Чтобы полётом наслаждаться.

          Ворваться ветром в стаю птиц,
          Пронзив небес тугие недра.
          Дождём крылатым падать вниз,
          В объятия седого кедра.

          Улыбкой новый день встречать,
          Дыша любовью дерзновенно.
          И счастья лёгкого не ждать,
          Но в счастье верить непременно!

     Её словно подхватил порыв лунного ветра, и она чувствовала, что у неё есть крылья, о которых никто не знает, они уже подхватили её, наполненную радостью и предвкушением счастья. Ах, если бы она могла поделиться этим счастьем с идущим рядом с ней человеком. Странно, что за столько проведённых совместно лет, они так и не стали друзьями. Они не понимали друг друга. Её порывы он всегда, с добродушной и снисходительной улыбкой, принимал за чудачества, причуды поэтического воображения. Когда она, с восторгом, рассказывала ему о привезённых новых работах подруги художницы, он кривился и делал брезгливое выражение лица, дескать, что можно от неё ожидать, заранее ставя крест на её творчестве, даже не видя её работ.
     Четверть века она прожила с духовно чужим человеком. Это страшно. Они были и остались разными людьми.
     Как хорошо, что люди не умеют читать мысли друг друга. А о чём думает сейчас он? Интересно было бы узнать, но, если она спросит его, он, как всегда, отделается привычными шуточками.
     А он, в этом непривычно голубом лунном свете, поглядывал украдкой на неё и думал о том, что он её совсем не знает. И вообще, как давно он не видел свою жену в такой романтической обстановке. Годами он привык видеть её за домашними хлопотами. Закончив одну работу, она принималась за другую. Она обшивала и себя и детей, стригла всех, включая и его. А с некоторого времени она и подкрашивала его, неопрятно седеющие волосы. Закончив дела, она надевала красивое платье, причёсывалась, опрыскивалась французскими духами и убегала на работу, чтобы вернуться усталой с полными сумками продуктов и, сбросив модельные туфельки, снова отправиться на кухню.
     «Да-а-а, как-то я не заметил, что мы стали так далеки друг от друга, – подумал он с огорчением, – а ведь она давно уже не делится со мной. Я ничего не знаю, чем она теперь интересуется, не читаю её стихов. Интересно, о чём она размышляет сейчас, глядя на луну, почему улыбается, – думал он, – я упустил время, когда она хотела делиться со мной впечатлением от прочитанной книги, от интересного кинофильма. Она уже ничего не рассказывает о своих подругах, о любимой Гертруде».
     И он, с ужасом, обнаружил, что самоустранился и ушёл, исключительно, в свои интересы.
     Так грустно размышлял он, видя рядом с собой загадочную, в лунном сиянии, женщину.
     А у неё теперь все мысли были о предстоящей романтической поездке. Это будет их маленький совместный отпуск. Они ещё никогда небыли так долго вместе. Думая об этом, сердце начинало трепетать, словно пойманная пташка. Где бы она не была, чем бы не занималась, перед её мысленным взором стояло его лицо, звучал его голос…
     На следующий день, Виктор встретил её утром на лесной тропинке. Увидев друг друга ещё издалека, они ускорили шаг и молча обнялись. Долго они так простояли молча под пристальным и внимательным взглядом молчаливых мудрых дубов. Они не целовались, не говорили друг другу слов любви. Ведь если ты держишь в объятиях любимого человека, этого вполне достаточно, чтобы быть счастливым.
     От него пахло утренней свежестью и одеколоном, и не было на свете запаха, дороже этого. Они понимали друг друга и без слов.
     Короткая лесная тропинка привела их на дорогу, ведущую в школу. Выйдя на неё, они словно очнулись от лесных чар. Грубый материальный мир требовал от них здравого рассуждения.
     – Я не спал всю ночь, вдруг ты не сможешь поехать, – взволнованно спросил он её.
     Она рассказала ему о своём разговоре с Владимиром. Войдя в школьную калитку, они разошлись по своим рабочим местам, словно разлетелись окрылённые ожидаемым счастьем.
     Она поднялась по лестнице на второй этаж.
     – Ну как, ты договорилась с мужем, он тебя отпустит с нами? – нетерпеливо спросила её Галя, встретив в коридоре.
     – Не волнуйся, всё получилось само-собой. Мне даже не пришлось ничего придумывать. Володя даже обрадовался, что я поеду в Архангельск. Он ведь тоже уезжает в командировку.
     – Странное совпадение, – проговорила задумчиво Галя, – часто он у тебя ездит в командировки. Но нам это только на руку. Мне просто не верится, что всё получилось так просто и легко, – не переставала удивляться она.
     Генриетте не терпелось поделиться новостью с Гертрудой. Но тут прозвенел звонок, и разговор пришлось отложить. На перемене, узнав о предстоящей поездке подруги, Гертруда вначале очень за неё обрадовалась, но потом, подумав, сказала:
     – У меня такое ощущение, что это будет непростая поездка, это переломный момент в твоей жизни. Наступило время изменения твоей судьбы. Мне страшно.
После занятий они поехали, как обычно, на одной электричке, только Генриетта выходила раньше, а Гертруда ехала до Ногинска, где жила.
     Неожиданно в их вагон ввалилась толпа цыган. Они пошли по вагону, поглядывая на сидящих.
     – Дай я тебе погадаю – решительно проговорила, наклоняясь к Генриетте, молодая, с наглым острым взглядом, цыганка.
     – Не надо, я не хочу.
     Цыганка настаивала на своём, но получив решительный отказ, наклонилась к её уху. Цыганка что-то прошипела на своём языке и ущипнула, повернув, кожу на руке Генриетты. Электричка остановилась, и Генриетта вышла на своей остановке.
     Идя домой с электрички, она не переставала чувствовать прикосновение чужой руки и недоброго взгляда наглой цыганки. На душе было пакостно, словно её изваляли в грязи. Это ощущение чего-то чуждого преследовало её и на следующий день. Подруги успокаивали, но она ловила на себе их испуганный, насторожённый взгляд.
     Повариха, услышав их разговор в столовой, покачала головой:
     – Ох, не к добру это.
     – Похоже на цыганское проклятие, – заметила уборщица, подтирая пролитый незрячим компот.
     Потом всё забылось и они считали дни до поездки.
Владимир, как и говорил, уехал в командировку, а на следующий день Галя собрала всю компанию у себя. После короткого застолья, принялись за дела. А дел было невпроворот. Нужно было запастись консервами и сухими супами, собрать необходимую тёплую одежду. Ночевать им придётся на берегу озера, где даже в июле ночью будет холодно. Нужно не забыть взять с собой мазь от комаров и аптечку. Этим поручили заняться Гале, как медицинскому работнику. Главное не забыть посуду, палатки и одеяла. План составлен, осталось только его исполнить. Каждому было дано поручение.
     Ко времени отхода поезда они уже сидели в зале ожидания в полной «боевой» готовности.
     «Вот и опять я еду на север», – думала Генриетта.
     – На этот раз я хочу искупаться в Двине, – мечтательно проговорила Генриетта.
     Она плавала на Сахалине в Сусуе, в Хабаровске в могучем Амуре, в Ужгороде плескалась в речке с названием Уж, которая, извиваясь словно голубая змея, скользила между бархатными зелёными Карпатами. Плавала она и в северной реке Пежме, и в синеокой Оке. Теперь, на очереди Северная Двина.
     Подали поезд «Москва – Архангельск», готовый везти этих весёлых людей не то, что на север, а и на край света, в тридевятое царство, в тридесятое государство.


               Глава 37
               Архангельск

     И вот, наши путешественники ступили на благословенную древнюю землю, овеянную былинным духом. Они в Архангельске, просто не верилось! Живая история была сейчас перед ними. Этим воздухом дышали предки народа, жившего на берегу великой северной реки.
     Они вышли из вагона. Галя искала глазами брата Мишу, который должен был их встречать.
     – Здравствуйте, – и коренастый светлоглазый румяный парень подошёл к ним, улыбаясь.
     Галя бросилась ему на шею, она очень его любила и была рада долгожданной встрече.
     – Пойдёмте, там у меня машина, – сказал Миша, подхватывая часть поклажи. Погода сегодня подвела, а до этого у нас было даже жарко.
     Они ехали по улицам Архангельска, вертя головой и не слушая Мишу, зная только одно, что история этого города теряется в тумане далёких времён.
     А город встретил прибывших настороженно, недоверчиво. Он не торопился раскрывать перед ними свои тайны, кутаясь в плащ утреннего тумана.
     У брата Гали, встретившего их, был старенький, видавший виды, москвич. Ехали они быстро и не успевали разглядеть мелькавшие здания. Заметив это, Миша рассмеялся:
     – Ещё насмотритесь, Галка всё вам покажет, она у нас не хуже экскурсовода знает город.
     Немногословный, спокойный и уверенный, он располагал к себе простотой общения. В нём чувствовалась настоящая русская доброжелательность и сердечность.
     – Вот мы и приехали, прошу в дом, – и Миша повёл их по крутой лестнице на второй этаж деревянного дома.
     Мишина жена была рада гостям, принимая их, как близких родственников, с которыми давно не виделись.
     – Галя нам про вас писала, мы рады с вами познакомиться, – щебетала она, внося из кухни в зал, как она называла гостиную, шкворчащую жареную свинину.
     Приведя себя в порядок, гости сели к уже накрытому столу.
     Удивляло то, что, видя их в первый раз, хозяева искренне интересовались их работой, их настроением и их планами. Оказывается, как приятно, когда твоя жизнь по настоящему интересна и важна для твоего собеседника. Но гостям не терпелось посмотреть на город и, закончив обедать, Галя повела их по знакомым с детства местам.
     По дороге она рассказывала историю древнего города. Они никогда раньше не задумывались о том, откуда у него такое название, как и когда он был построен. Галя немного их просветила, рассказав, что Архангельск относится к числу исторических городов России.
     Первые сведения о людях, поселившихся на берегу Северной Двины, относятся ещё к одиннадцатому веку.
     Через сто лет, архиепископ Новгородский Иоанн, основал в устье Северной Двины Михайло-Архангельский монастырь, к которому прилегали пристань и поселения. Вначале новый город назывался Новохолмогорами, а позже жители стали называть его Архангельский город. Время шло и длинное название города во второй половине семнадцатого века сменилось на более удобное и короткое название – Архангельск.
     Вначале это была небольшая деревянная крепость, а в тысяча пятьсот восемьдесят третьем году, во времена царствования Иоанна Васильевича Грозного, вышел указ о строительстве в устье Северной Двины нового города для корабельной пристани. Тогда уже шла бойкая торговля лесом и рыбой.
     Город вырастал на песках и болотах. Самое его старое здание, это Гостиный Двор – историческое сердце Архангельска. В то время это было самое высокое и многоэтажное гражданское строение в России и в мире.
     – Да ты, Галка, лучше любого гида рассказываешь, – восхищался Валера.
     – А как же, мы северяне любим и гордимся своим городом. Каждый архангелогородец расскажет вам его историю.
     – Давайте купим сувениры на память. Пусть они нам, когда-нибудь в будущем, напомнят этот интересный день, – предложила Генриетта, и все поддержали её идею.
     В небольшом сувенирном магазинчике больше всего Генриетте приглянулись деревянные птицы – символ семейного счастья. Подвешенные на нитке, они вращались от самого лёгкого движения воздуха и казались живыми.
     Ещё она купила декоративное полотенце, с красными петушками и надписью: «Счастья и любви». Полотенце было длинное.
     «Пусть наша жизнь будет такой же яркой и длинной, как это полотенце», – подумала Генриетта.
     Когда они вышли на улицу из магазина, ветер чуть ли не вырывал из рук сумки.
     – Пойдёмте к Двине, – попросила Генриетта.
     Никому кроме неё не хотелось сейчас идти к реке, но каждый постеснялся высказать это вслух. Наклоняясь от ветра, они пошли следом за Галей.
     Наконец она привела их на пустую, из-за промозглого ветра, набережную.
     «Так вот ты какая, северная красавица», – думала Генриетта, глядя на разбушевавшуюся Двину.
     Как страшно и грозно катила река свои волны! Генриетта видела много рек, но такие волны – никогда. Дул такой сильный северный ветер, что трудно было удержаться на ногах, но она, во что бы то ни стало, хотела окунуться в страшные воды Двины. Никакие разговоры не могли её отговорить, она разделась до купальника и, посинев от холода и в мурашках, пошла к воде.
     Виктор встал на её пути:
     – Я не хочу тебя здесь похоронить, – сердито сказал он ей.
     Но, видя, что она подходит уже к воде, силой удержал её от этого опрометчивого поступка.
     Обиженная, она оделась, и вся компания вернулась к Галиному брату, где его жена, милая Даша, уже волновалась из-за их долгого отсутствия.
     – Я уж вас заждалась, ужин давно готов, – бранила она мужа.
     Пришлось рассказать ей о желании Генриетты окунуться в Двину.
     – Да разве можно в такую-то погоду? – удивилась Даша.
     – Виктору пришлось применить силу, – заметил Миша.
     – Может у меня больше никогда не будет возможности искупаться в Северной Двине, – оправдывалась Генриетта.
     – Там такое течение, если бы ты только вошла в воду, ветер не дал бы выйти на берег, у нас сколько ребят так утонуло, – качал головой хозяин.
     Наутро ветер стих и показалось солнце. Наскоро позавтракав, они сели в трудолюбивый москвичок и снова отправились в путь. Машина переехала реку, выехав на другой её берег по разводному мосту, а дальше дорога понесла их к заветной цели.
     Они смотрели в окно и замечали, что северные ели мельче и ниже подмосковных.
     – Однако, чувствуется, что это север, – задумчиво проговорил Валера, глядя на лес, проплывающий по обеим сторонам дороги.
     Неожиданно машина притормозила и свернула на обочину. Все посмотрели на Мишу.
     – Всё, ребята. Дальше дороги нет, придётся пройтись пешочком.
     Мужчины взяли основной груз, а женщинам достались сумки с едой и одеждой.
     Пройдя минут пятнадцать, они вышли на берег лесного озера. Оно показалось им огромным. Примерно в пятидесяти метрах от их берега, словно нарисованный умелой кистью художника, торжественно плыл по водной глади, оставаясь на месте, небольшой остров, поросший густым реликтовым лесом.
     Солнце освещало эту великолепную картину, настроение у путников было замечательное, хотя было ещё достаточно холодно. Но ведь впереди у них ещё целый долгий июльский день!
     Над неспокойной рябью раскинулось хмурое холодное небо, по которому северный ветер, без устали, гнал растрёпанные облака.
     – Да уж, это вам не Чёрное море, – улыбнулся Миша, опуская на землю тяжёлую поклажу.
     А им было всё равно, лишь бы быть рядом с любимыми.
     Эта часть берега была свободна от зарослей камыша, и пологий берег оказался песчаным. Это их очень обрадовало. Было заметно, что время от времени здесь останавливаются рыбаки, так как остатки костра и небольшое бревно, лежащее возле него, были лучшим тому подтверждением, а в камышах у берега Виктор заметил плот.
     – Завтра на нём отправимся ловить рыбу.
     – Учтите, плот может выдержать только двоих, – предупредил Миша.
     Он помог поставить палатки, и мужчины отправились в лес за дровами для костра.
     – Там есть большое бревно, – проговорил запыхавшийся Миша, – может сможем его втроём дотащить? На этом брёвнышке и двоим-то тесно будет.
Мужчины снова ушли в лес, а хозяйки принялись кашеварить.
     Наконец, послышались голоса, и появились все трое, волоком таща большое бревно. Они положили его по другую сторону от костра.
     – Вот вам и сиденье, – весело проговорил Миша, –будете выбирать на каком бревне сидеть, в зависимости от направления ветра.
     – Почему? – спросила удивлённо Галя.
     – Чтобы дым шёл не на вас, а в другую сторону, – ответил Валера.
     С двумя брёвнами получилось очень уютно. Они сидели вокруг весело трещавшего костра и пили горячий чай с бутербродами.
     – Обед будет позже, – пояснили хозяйки, – это ленч.
     Миша провёл с ними весь день. Посидели у костра, потом пошли набрать ещё веток.
     – А какие ягоды здесь растут? – спросила Генриетта.
     – Пошли собирать ягоды, – обрадовалась Галя.
     За всеми хлопотами они и не заметили, как быстро пробежал день.
     Они поужинали, и Валера спел пару песен, когда Миша спохватился:
     – Меня жена, наверное, уже заждалась.
     – Ещё ведь светло, – и Генриетта показала на светлый край неба на западе.
     – Не забывай, что это север, и солнце садится здесь поздно, а сейчас здесь белые ночи, – заметила Галя.
     – Ну, ладно ребята, я поехал, – сказал, поднимаясь с бревна, Миша.
     – Ты обещал свозить меня к крёстным, я хочу познакомить их с Валерой, – напомнила брату Галя.
     – Через пару дней я за вами заеду, – пообещал он и пошёл через лес к своей машине, ожидавшей его на обочине дороги.
     А наши путешественники остались сидеть у костра и слушать песни северного леса. Весёлые искры улетали в холодное небо, к так и не появившимся на нём звёздам. Но ни одной, даже самой яркой искре, не удалось бы долететь до них. Наступила белая ночь, можно было читать, не зажигая огня.


               Глава 38
               На берегу озера

     Постепенно разговоры стихли. Догоравший костёр освещал розовым светом обращенные к нему лица. Валера поднялся и подкинул несколько веток. Мгновенно в разные стороны брызнули искры, и синие язычки пламени стали лизать сыроватые ветки. Сначала они зашипели, но потом, внезапно вспыхнули и загорелись весело и ярко.
     С озера потянуло прохладой. Сидевшие у костра молча глядели на догорающие ветки, теснее прижимаясь к любимым и слушая знакомые мелодии из привезённого с собой магнитофона:
     «Музыка на-а-ас связала, тайною на-а-а-шей стала…»
     Какая непостижимая сила заключена в этих простых словах, что она переворачивает душу?
     Когда костёр догорел, влюблённые пары нехотя поднялись и направились к палаткам. Дремавший было ветер, зашевелился, расправил крылышки, зашумел, растревожил отдыхавшие кроны.
     Они лежали и прислушивались к новым непонятным звукам. За тонкой стеной палатки звучал, жил и дышал незнакомый, пугающий мир дикой природы. Они пытались угадать, что является источником этих незнакомых голосов. То покажется, что крикнула какая-то птица, а может это скрипнуло старое дерево, мучаясь бессонницей, или это вздыхали плакучие ивы, роняя на воду сладкие слёзы?
     Так они лежали некоторое время, чутко прислушиваясь к звукам ночного леса. Потом все эти таинственные вздохи и шёпоты стали уплывать, сознание затуманилось, и они незаметно уснули.
     Проснулись внезапно, как в детстве в день рождения или новогоднего праздника, в нетерпеливом ожидании подарков. Вот он, этот бесценный подарок, лежит рядом и улыбается. У них впереди ещё целая неделя сказочной жизни на берегу озера.
     Генриетте вспомнились студенческие годы, когда они провели целый месяц в лесу, в таких же палатках на Сахалине.
     Утро было чудесным. От прежней непогоды не осталось и следа. Натягивая находу одежду, они выскочили из палатки. Им не терпелось убедиться в том, что это был не сон, что они с друзьями сейчас на северной земле, где сказочные озёра и белые ночи.
     Зевая и потягиваясь, вышли из своей палатки Валера с Галей.
     – С добрым утром! – приветствовал их Виктор.
     – Скорее уж с добрым днём, – откликнулся Валера.
     – Мы вчера еле уснули, – заметила Галя, – вы слышали странные звуки в лесу? Интересно, что это было?
     – А мне эти звуки напомнили детские сказки про Бабу Ягу, – засмеялась Генриетта, и все пошли умываться на озеро.
     – Давайте скорей завтракать, – торопил друзей Валера, – умираю от голода.
     – Правильно, соловья баснями не кормят, – поддержал его Виктор.
     И жизнь закипела. Трещал, разгораясь, костёр, булькала кипевшая вода в чайнике. На постеленную клеёнку выложили сваренные заранее яйца, плавленые сырки и копчёную колбасу. Аппетитно запахло, поджаренным на костре, горячим хлебом.
     Удивительно, что вдалеке от города запахи ощущаются гораздо ярче и выразительней, чем дома на кухне.
     Покончив с завтраком, принялись разбирать привезённые и сваленные в кучу вещи. Как обычно, что-нибудь да забудешь. На этот раз, Галя забыла дома все медикаменты.
     – Теперь болеть запрещается, – шутил Валера.
     Разобрав вещи по палаткам, они решили обследовать местность.
     Неожиданно из леса вышли двое хмурых мужчин. Они не стали подходить к их костру. Постояли, посмотрели и снова ушли в лес.
     – Наверное, мы заняли их место, – предположил Виктор.
     Но на душе у всех стало как-то неспокойно. Они думали, что здесь, кроме них, никого нет, а оказалось иначе.
     – Я теперь буду бояться спать ночью, – волновалась Галя, – а вдруг они снова придут?
     – Не бойся, мы вас защитим, – успокоил её Валера.
     Они пошли вдоль берега озера, но вскоре берег оказался труднопроходимым, он сплошь зарос густым кустарником, осокой и камышом. К тому же, вместо песка, здесь были ил и глина. Вскоре они убедились, что далеко по такому топкому берегу не пройти и вернулись на свою стоянку.
     Мужчины пошли собирать дрова, а женщины принялись готовить поздний обед.
     – У нас получился праздничный обед, – заметил Валера, – мы так долго сидим, что обед уже перешёл в ужин.
     – А куда нам спешить? – спросил Виктор.
     Да и правда, спешить здесь было некуда. Они разговаривали, слушали музыку и пели под гитару. Было непривычно бездельничать и время, казалось, идёт гораздо медленнее чем обычно.
     – Теперь я понимаю, если человек живёт в лесу, время течёт по-другому. В городе оно просто мчится.
     Они уже мыли посуду, когда увидели идущего к костру Мишу.
     – Привет отшельникам! Вот, Галя, как обещал, я приехал за вами. Ну как вы тут?
     – Знаешь, сюда приходили днём двое мужчин, постояли, посмотрели и ушли, – Галя указала рукой на лес.
     – Может местные рыбаки… а так, кто их знает, – отвечал Миша. Собирайтесь, поехали.
     Когда ребята ушли, оставшимся стало как-то неуютно одним в этом сумрачном лесу. Они всё подбрасывали ветки в костёр, с ним было и веселей, и не так тоскливо. Но вечер был такой тихий, словно хотел успокоить их и уходить в палатку совсем не хотелось. Озеро было светло-жемчужного цвета, сливалось с таким же жемчужным небом, и границы терялась между озером и небесами.
     Они долго сидели у костра, слушая музыку, и теряя счёт времени. Без посторонних ушей они могли открывать друг другу свои сокровенные тайны, узнавая много нового, духовно объединяющего их. Светлый тихий вечер располагал к задушевной беседе.
     Здесь, под этим северным небом, ему было необходимо рассказать ей всё невысказанное за восемнадцать лет супружеской жизни. Ведь она, как никто, понимала его. И ей необходимо было сказать ему о многом, что накопилось в душе, за двадцать пять лет супружеской жизни. Кто бы мог понять её лучше, как не он? Такой разговор был необходим им обоим.
     Спать совсем не хотелось. Было так светло в душе! Им почти верилось, что ночь на земле никогда не наступит, а если и наступит, то не обычная тёмная, а такая как здесь, северная белая ночь, позволяющая читать в душе давно забытые страницы жизни.
     Костёр догорел, и они пошли в палатку, наполненные тайнами друг друга. В палатке было прохладно, и укрывшись тонким одеялом, они обнялись и мгновенно уснули, опьянённые лесным воздухом и свободой, а может, это была усталость от сказанного и услышанного.
     Напрасно лес пытался пугать их неведомыми голосами и странными звуками. Они спали крепко, прижавшись друг к другу, и ничего не слышали. Они улыбались.


               Глава 39
               Между жизнью и смертью

     Было ещё раннее утро, когда Виктор разбудил Генриетту:
     – Просыпайся, соня, рыбалку проспишь!
     – Зачем так рано? – недовольно, сонным голосом проговорила она, не открывая глаз.
     – Сейчас начнётся самый клёв.
     Делать нечего, надо вставать, и она откинула одеяло. Они наскоро проглотили по бутерброду, запив его холодной водой. Разводить костёр и пить чай времени небыло.
     Над озером висела прозрачная туманная дымка, было сыро и холодно. Они подошли к плоту. Сбитый из чего попало, он казался таким ненадёжным. Подтянув его как можно ближе к берегу, они с осторожностью ступили на качавшийся плот, рассчитанный на одного человека. Держаться нужно было середины этого плавсредства, так как малейший шаг в сторону приводил к погружению этой части плота в воду. В центре плота стоял перевёрнутый деревянный ящик, и они осторожно опустились на него. С двух сторон были привязаны верёвкой самодельные вёсла. Виктор отталкивался палкой до тех пор, пока неуклюжий плот нехотя пошёл, направляемый вёслами, ближе к середине озера. Едва они отошли подальше от берега, как чувство опасности и восторга заставило их испытать неудержимое стремление к приключениям, и они решили после рыбалки осмотреть противоположный берег. Отплыв на приличное расстояние, они остановились, и Виктор бросил в воду, намотанную на палец, леску с крючком.
     Из-за крон леса торжественно выкатывалось солнце. Туман поднимался и таял. На воде было гораздо холоднее, чем на суше. Там деревья защищали их от холодного ветра, а здесь, словно на водяном открытом поле, ветер был злобным и пронизывающим.
     Первые лучи солнца были ещё слабыми и не согревали. Генриетта совершенно окоченела. Так она ещё никогда не замерзала, впервые она поняла выражение «продрогнуть до костей». Ей казалось, что она теперь никогда не согреется и обязательно заболеет.
     Внезапно Виктор почувствовал, что леска натянулась.
     – Поймали, – закричал он с восторгом и стал подтягивать свою добычу к плоту. Рыба была сильной, она металась и могла сорваться с крючка. Без удочки, оказалось не так-то просто рыбачить. Когда рыба была уже совсем рядом, она неожиданно юркнула под плот и леска стала цепляться за неровные брёвна.
     – Боюсь, леска оборвётся, – заволновался Виктор.
     – Жаль, что у нас нет сачка, – огорчилась Генриетта.
     Наконец, Виктор подтянул рыбу, и Генриетта схватила её ногтями поперёк туловища, и вынула рыбу из воды. Та не двигалась. Она была словно парализована. По бокам у рыб проходит полоса чувствительных клеток, и ногти вызвали у неё шок, похожий на паралич. Они положили рыбу в ведёрко с водой, и рыба пришла в себя, пытаясь выпрыгнуть. Но было уже поздно. Теперь-то уж, они не упустят добычу, это оказалась крупная плотва.
     Удача привела неопытных рыбаков в восторг. Они уже мечтали о солидном улове, представляя, как наварят жирной ухи и угостят Галю с Валерой вяленной рыбкой. Они разволновались, их охватил настоящий охотничий азарт.
     Но после первой удачи их ожидало разочарование.
Просидев ещё минут сорок, они так и не поймали ни одной рыбёшки. Солнце поднялось уже достаточно высоко, но ветер был сырым и промозглым. Генриетта так и не согрелась. Она сидела бледная, сжавшись в комочек, но они решили не возвращаться, к палаткам, а продолжить плавание к противоположному берегу озера. Им было интересно посмотреть, что там.
     Плот был тяжёлый и плыл медленно. Казалось, что они стоят на месте, но минут через сорок, они увидели старую заброшенную пристань без лодок, рядом с ней стояло какое-то полуразрушенное строение. Нигде небыло ни души. Они не стали причаливать и повернули назад. Проплывая мимо острова, им очень хотелось походить и осмотреть его, но эту затею решили отложить на другой раз. Оба замёрзли и были голодные.
     Наконец-то причалили к своему берегу. Первым делом разожгли костёр и повесили чайник. Солнце поднялось высоко и уже ощутимо стало припекать.
     Тут же, у костра, Виктор выпотрошил и посолил рыбу. Он решил завялить её на солнышке.
     – Вот ребята приедут, привезут пивка, а у нас готова закуска.
     Солнце припекало, как на юге. В палатке было душно. Немного отдохнув и пообедав, они решили погулять в, ещё хранящем ночную прохладу, лесу.
     – Может грибов найдём, пожарим или суп сварим, – размечталась Генриетта.
     – Дров надо ещё набрать, – заметил Виктор.
     Они кружили по лесу, старались не отходить далеко от озера.
     – Если заблудимся, – шутила Генриетта, – ты залезешь на самое высокое дерево и посмотришь в какой стороне озеро и наша палатка.
     – Это не так-то просто, как тебе кажется, – смеялся он, глядя на неприступные ели.
     Настроение у обоих было превосходное. Так ничего и не найдя, с охапками веток, они вернулись на свою стоянку, ведя неспешный разговор о жизни.
     Когда две реки сливаются в одну, каждая, ещё долго будет иметь и свой цвет, и свою скорость течения, вызывая водовороты и поднимая муть со дна. Они ещё недостаточно хорошо знали друг друга, и прекрасно понимали, что, соединяя свои жизни в единую судьбу, им не избежать бурного смешения вод. Этим и опасны поздние союзы. Ведь у каждого до их встречи была своя жизнь и своя семья.
     Но, пока, на удивление, их взгляды и их мировоззрения были схожи. Они начинали разговор о чём-нибудь, и удивлялись схожести суждений. Было такое ощущение, что они знали друг друга давным-давно или прожили общую долгую жизнь.
     – Может мы были вместе в прошлой жизни? – удивлялась Генриетта.
     – Может быть и так, – задумчиво говорил Виктор.
     – Как это возможно? – удивлялась Генриетта, глядя на него, – материалист, член КПСС и бывший парторг, он соглашается с ней…
     От блужданий по лесу и тяжёлой ноши, они вспотели и раскраснелись, было очень жарко, и Виктор предложил искупаться. Вода в озере казалась прохладной для него, и холодной для неё. Они брызгались, смеялись и дурачились, не отходя далеко от берега. Лес слушал и наблюдал за ними, задумчиво кивал ветками, словно разделял их веселье.
     У самого берега дно было песчаное, а дальше ноги тонули в многолетнем иле. Генриетта брезгливо отдёрнула ногу и вышла на берег. Виктор окунулся ещё пару раз и тоже пошёл к берегу.
     Внезапно он напоролся то ли на ветку, то ли на корягу. Когда он вышел они осмотрели ногу. Ранка почти не кровоточила, и они не обратили на неё внимания, тем более что у них ни бинтов, ни йода не было.
     Вечерело. Солнце было уже низко, но они теперь знали по предыдущим дням, что оно долго ещё будет скользить по линии горизонта, то прячась за кроны деревьев окаймлявшего озеро леса, то вновь показываясь, но уже дальше, словно не хотело покидать наших влюблённых.
     Они сидели на бревне и молчали. В такие минуты человек словно сливается с окружающим его миром. Он проникается его вечерней грустью, которая охватывает всё и всех. Природа, словно испытывает трепет волнения в момент прощания с солнцем, независимо от того видно его или оно прячется за облаками.
     «Вот почему вечером, на душе, становится необъяснимо грустно», – думает Генриетта.
     Как и в прежний вечер, они сидели у костра, глядя на озеро.
     Виктора знобило. Нога разболелась и стала опухать. Он крепился какое-то время, но его уже бил такой сильный озноб, что костёр уже не согревал. Решили идти в палатку. Но на больную ногу он уже не мог наступать и ему пришлось ползком добираться до палатки. Он весь горел, но градусника у них не было, хотя и так было ясно, что температура очень высокая.
     Генриетта принесла из Галиной палатки второе одеяло и, сложив его вдвое, чтобы было теплей, накрывала Виктора. Оба одеяла были на нём, больше его укрыть было нечем. А ему было холодно, его бил неудержимый озноб, и состояние всё ухудшалось. Она не знала, чем ему помочь, только давала воды.
     Промучившись ночь, с первыми лучами солнца, она, по какому-то наитию, села на плот и поплыла на остров. Там она, глотая слезы, собирала травы, моля Бога о помощи. Из собранной травы она варила густой тёмно-коричневый отвар и поила его.
     Виктор был уже в полузабытьи. Он понимал, что умирает. Страха не было, он словно вручал свою жизнь в руки судьбы, предполагая, что это заражение крови или инфекция, от которой нет спасения. Разум его смирился с неминуемым, но сердце слабо надеялось, что произойдёт чудо, и он будет спасён.
     Генриетта лежала рядом на холодном полу палатки, ничем не укрытая, так как всё, вплоть до кофточек, было положено на больного. За палаткой шумел лес вздыхал и охал, сочувствуя. В голову лезли разные мысли. Она видела, что дела совсем плохи. Что она будет делать, если случится непоправимое? Как она привезёт его в Москву? Она гнала эти мысли прочь, но они кружили как чёрные вороны, не давая покоя.
     Несколько дней Генриетта плавала на плоту к острову, собирая целебные травы и отпаивая ими Виктора. Он не разговаривал, но, собирая последние силы, безропотно пил её густые отвары и снова впадал то ли в сон, то ли в забытьё.
     Постепенно его состояние стало улучшаться. Он ничего не ел, исхудал и оброс щетиной. Глаза провалились, нос заострился, на него было страшно смотреть. Нога до колена была чёрно-синего цвета распухшая как колода и очень болезненная. Малейшее касание вызывало мучительную острую боль.
     На второй или третий день, они потеряли счёт времени, он попросил еды и стал потихоньку оживать. Она продолжала поить его травным настоем. Наконец, он выполз из палатки. Потом, опираясь на палку, на одной ноге добрался до бревна поближе к костру. Они ликовали. Опасность миновала. Господь услышал их.
     В этот день Миша привёз Галю с Валерой. Выйдя из леса, они, весело болтая, направились к костру, но увидев чёрную опухшую ногу Виктора, пришли в ужас.
     – Это вы ещё не видели, что было, – вздохнула Генриетта.
     – Как она сама не заболела, лёжа на холодном полу, без одеяла, – заметил Виктор, – я думал у неё будет воспаление лёгких, так она кашляла.
     – Она была в состоянии стресса. В такой момент мобилизуются все силы организма, – пояснила Галя.
     – Собирайте вещи, уезжаем прямо сейчас, – решительно сказал Миша.
     Мужчины забрали поклажу, а Галя с Генриеттой помогли Виктору добраться до машины. Всю дорогу по тропинке из леса он скакал, опираясь на них, на одной ноге. О том, чтобы ступить на больную, не могло быть и речи.
     Так грустно закончилось их путешествие в рай. Но ведь он выжил! И разве это не чудо?
     В который уже раз, подведя к самому краю, Судьба сжалилась и сказала, – «Не судьба!»


                Глава 40
                25 июля 1989 года
               
     Так-так, так-так, – стучали колёса железом по железу. Вот вы и заглянули в глаза смерти… Теперь вы знаете, что от смерти человека может спасти любовь.
     Они были настолько потрясены пережитым испытанием, что у них не осталось сил для разговора. Оба молча смотрели в окно на проплывающую мимо них чужую незнакомую жизнь. Галя с Валерой остались ещё на денёк у брата, так что никто не отвлекал их пустыми разговорами.
     Что-то в них изменилось от пережитого. Что-то произошло в нематериальной составляющей, невидимое и неслышимое, но… определяющее их дальнейшую жизнь.
Они были не в силах принять разумом то, что в их жизни и судьбе, произошли необратимые перемены. Пройдена точка невозврата. Оставаясь внешне всё теми же, что приехали, они, искупавшись в таинственном озере и пережив битву за жизнь, возвращались домой уже другими людьми.
     Известно, что человек меняется на протяжении жизни и внешне, и духовно. Иначе не было бы смысла в муках приходить на эту Землю и в страданиях уходить с неё. Нам кажется, что изменения происходят постепенно, но это не так. Изменить мировоззрение может одна лишь беседа с человеком или какое-то событие. Особенно это ярко выражено во время серьёзной болезни, когда, стоя на краю жизни, человеку открывается что-то тайное и важное. Сердце уже поняло новую ситуацию, но мозг ещё тормозил. И он отказывался от непривычного. Они чувствовали себя потерянными, блуждающими в тумане разума, от того и были подавлены и молчаливы.
     Так-так, так-так стучали колёса, словно пытаясь успокоить их душу. Всему своё время.
     На перроне Ярославского вокзала путешественников встретил сын Генриетты Андрей. По их просьбе, Галя позвонила ему, рассказав о случившемся несчастье и указав время прибытия поезда.
     Андрей подвёз Виктора Ивановича к дому, пообещав вернуть палатку и одеяло в школу, откуда они их и взяли.
     Владимир Сергеевич ещё не вернулся из командировки, и она с облегчением вздохнула. Врать и скрывать от семьи происходящее уже не было никаких сил. Они вошли в некогда любимую квартиру. Теперь она была ей безразлична.
     После проведённого на природе времени, ей не хватало воздуха, хотя все окна были открыты. Дома она чувствовала себя, как жучок в закрытой коробке.
     В детстве у них была такая игра: каждой девчонке было необходимо поймать и держать жука в спичечной коробке. Потом смотрели чей жук красивей. Время от времени, подружки прикладывали коробок к уху и слушали, как он скребёт лапками. Проснувшись утром, девчонки первым делом хватали свою коробочку и прикладывали к ней ухо, но там неизменно была тишина. Открыв коробок, они обнаруживали своего питомца мёртвым, неподвижно лежащим кверху лапками. Почему жуки не выживали в спичечном коробке, оставалось для них неразгаданной тайной. Спрашивалось, чего им не хватало? В коробке была свежая трава и капелька воды на случай, если жук захочет пить. Они протыкали коробок иголкой, чтобы жук не задохнулся… но он всё равно к утру умирал.
     Сейчас она себя чувствовала в четырёх стенах дома так же, как те несчастные жуки в коробке: есть всё необходимое для жизни, а самой жизни нет.
     Дом тоже показался ей каким-то мёртвым и заброшенным. У детей была своя молодая жизнь, и домой они приходили затем, чтобы поесть и лечь спать.
     Вот и она сейчас лежит в своей спальне на арабской кровати и непонятно, живая она или мёртвая? Она мысленно посмотрела на себя со стороны: бледная женщина неподвижно лежит с закрытыми глазами, и ей, вдруг, стало страшно, словно она увидела мертвеца. Она, в испуге, открыла глаза и увидела настенные часы, деловито и равнодушно отстукивавшие: так-так, так-так… Этот звук был пугающе громкий, он заполнял всю немую тишину спальни. Она отчётливо слышала звук падающих в пропасть времени секунд.
     «Я умираю каждую секунду и не замечаю этого», – пронеслось в голове.
     Так-так, так-так, подтверждали часы.
     Она вскочила, накинула халат и пошла на кухню пить чай. Когда в чайнике весело зашумела, запела вода, а из носика вырвалась струйка пара, на душе у неё стало уютно и тепло, а в голове мелькнуло:
     «У меня же есть моё сокровище, мой любимый человек, – но тут же возник вопрос, – а как же семья?»
     – Или семьи уже нет, и я давно одна? – спросила она вслух то ли часы, то ли тишину.
     Кухонные часы подтвердили её страшную догадку: так-так, так-так… дескать, и не сомневайся.
     Посмотрев какую-то, не заинтересовавшую её, передачу, Генриетта вернулась в спальню и не заметила, как уснула. Во сне она улетела неведомо куда и позабыла все свои земные тревоги и переживания.
     На кухне дети уже заканчивали завтракать, она присоединилась к ним. Стала расспрашивать во сколько они вернулись домой и что у них нового.               
     – Всё нормально, не волнуйся, – и убежали на электричку.
     Она вспомнила свои вчерашние размышления и испугалась. Дом жил своей жизнью, дети уже в ней не нуждались.
     «Пройдена точка невозврата, – это была первая мысль, что пришла ей в голову, – а что дальше?»
     Она поспешила на «свою» электричку и, выйдя из вагона, поджидала, спешащую к ней, Гертруду. Та уже была в курсе её приключений.
     – Как настроение? – спросила она.
     – На душе как-то смутно, тревожно, – отвечала Генриетта.
     – Ничего, на работе ты отвлечёшься.
     В школу приехали новые слушатели и, казалось, жизнь вошла в свою колею. Занятия немного отвлекали её от тяжёлых мыслей. Иногда, даже казалось, что всё как прежде, и все её тревоги совершенно напрасны.
     Вечером вернулся из командировки Владимир. За ужином он спросил, как она отдохнула и какое впечатление произвёл на неё Архангельск. Она рассказала о городе всё, что узнала от Гали.
     Ночь Генриетта плохо спала. Без конца просыпалась, в голову тут же лезли назойливые мысли и не давали уснуть. Она не могла дождаться утра.
     Увидев Виктора, сердце её словно облило кипятком, их притягивал друг к другу невидимый глазу магнит. Они сдержанно поздоровались и разошлись по своим делам.
     «Сколько можно так мучиться и скрывать свои чувства? – думал Виктор, – пришла пора сделать решительный шаг».
     – Нам с тобой нужно серьёзно оговорить, – сказал он, встретив её в коридоре, – отца вечером не будет дома, жди меня после работы, вместе поедем.
     Виктор уже второй месяц жил не у себя дома, а у отца на улице Братская, недалеко от станции метро Перово.
     Весь день она была как на иголках, не могла сосредоточиться. Предстоящий разговор и радовал, и пугал её.
     Наконец занятия окончились. К ней подошёл Виктор и сказал, что они поедут с директором, которому нужно сегодня раньше быть дома.
     «Хорошее начало», – подумала Генриетта.
     Они сказали Алексею Николаевичу, что ей тоже нужно в Москву.
     – Поедешь со мной, а потом Виктор отвезёт тебя куда надо.
     Всё складывалось, как нельзя лучше. После того, как отвезли директора домой, они поехали на Братскую улицу к дому отца Виктора.
     – Витя, а какой сегодня день, что-то я запамятовал, – спросил Алексей Николаевич, выходя из машины.
     – Двадцать пятое июля, – ответил Виктор, закрывая за ним дверцу машины.
     О, если бы Генриетта знала, чем закончится эта поездка, и чем станет для них, двадцать пятое июля!
     Они поднялись на лифте на восьмой этаж. Виктор был настроен решительно. Разговор должен был расставить все точки над i. Теперь их общая судьба и жизнь, вырванная из лап смерти, были в её руках. Если бы она была одна… Как просто и радостно было бы начать новую жизнь! Но она была связана по рукам и ногам невидимыми путами брака. Даже если их семейные отношения уже изжили себя, она нанесёт своим уходом мужу и детям предательские раны. Ведь тех, кого любила, она никогда не разлюбит. Просто её любовь к мужу, с годами, стала родственной.
     – Не ты первая разведёшься с мужем, а дети у тебя взрослые и должны понять и уважать твоё решение. Ведь речь идёт о твоей будущей жизни.
     – Я не могу причинить им такую боль! – в отчаянье отвечала она.
     – И как вы будете жить? Ты хочешь по кусочку отрезать собаке хвост?
     – Может ситуация как-то сама разрешится, – сомневалась она.
     – Может. Дети вот-вот выпорхнут из гнезда и будут жить своей жизнью, а муж может найти себе другую. Меня удивляет, почему ты думаешь о них, а не о себе?
     Но, делая больно своим близким, она ранила и своё сердце, которое кровоточило ещё много лет спустя.
     – Сейчас мы должны принять решение: быть нам вместе или придётся расстаться, – проговорил он решительно.
     Она была согласна с ним. Тянуть дальше было невозможно. Ей вдруг, вспомнился сон, когда Некто взял их за руки и сказал: – Быть вам вместе!
     Этот сон и повлиял на принятое ею решение, и она сказала «да».
     Они договорились, что она сообщит обо всём мужу. Солнце уже катилось к горизонту, и ей было пора возвращаться домой.
     – Куда это ты собралась? – удивлённо спросил Виктор, когда она направилась в прихожую.
     – Поздно уже. Мне пора домой, Володя ждёт моих объяснений.
     – Ты уже никогда не поедешь домой. Сказавши «А», говори «Б». Звони ему и скажи, что домой не придёшь.
     Такой муки она давно не испытывала. Всё в ней протестовало, но иначе было невозможно оборвать живую нить, связывающую столько лет двух супругов.
     Она подняла трубку:
     – Володя, я домой не приеду.
     – Как, почему? – спрашивал он, зная заранее ответ.
     Потом наступило долгое молчание, и она положила трубку. Было невыносимо больно и грустно расставаться с прошлым, где осталась частичка её сердца. А им предстояло открыть таинственную дверь в туманное будущее, но перед этим необходимо было закрыть дверь в прошлое.
     Она не могла уснуть. Лёжа с открытыми глазами в чужом доме, с кровоточащим сердцем в груди, она встала и пошла на кухню. Сегодня она ушла из прошлой жизни и навсегда закрыла за собой дверь. За окном не спала Москва. Бледная луна смотрела на одинокую фигуру женщины, прижавшейся лбом к холодному стеклу окна. Женщина плакала.

          Я ухожу в туман и неизвестность.
          Как лист последний, с губ слетит: «Прощай!»
          Мне не нужна любви былая нежность,
          И в дальний путь меня не провожай.

          Что ждёт меня в неведомой дороге?
          Ещё не раз к тебе я обернусь…
          В душе моей сомненья и тревоги,
          Она болит, но знает – не вернусь.

          Прости меня за ласки, за упрёки,
          Прости за всё, что я не сберегла…
          Шумит в крови тревожный зов дороги
          И скрытые в тумане берега.

          Грядущий путь, я знаю, ждёт нелёгкий.
          Уже гудит прибоем море Слёз.
          Уже подхвачен парус ветром строгим, 
          Несущий нас в пучину волн и звёзд.

          … Я ухожу в туман и неизвестность.
          Как лист, сорвётся сердце... Друг, прощай!
          Любовь, как жизнь.
                Как смерть.
                Как неизбежность.
          Я ухожу. Меня не провожай.

     За окном сияла огнями Москва, а в душе у Генриетты было пасмурно и больно. Луна закрылась облаком, чтобы не видеть горьких слёз женщины, стоящей у окна. Она привыкла видеть радость влюблённых, а не слёзы.