Иван-царевич и прекрасная Синеглазка

     Иван-царевич и прекрасная Синеглазка

     Русская народная сказка

     Пересказал для детей Александр Разумихин

   На море, на океане, на славном острове Буяне посреди ельника-березника стоит дуб морёный, сам зелёный, ветви серебряные, маковка золотая. По тому дубу ходит кот Баюн. Лапки у него белые, спинка серая, хвост трубой чёрный весь. Невелик у кота рост, только, ходит слух, кот этот совсем не прост. Сиднем он никогда не сидит, а всё, выгнув спину, по ветвям бродит. Вверх идёт — песни поёт, а вниз идёт — сказки сказывает.

Многие про него слышали, да не многие его видели. Вот было бы любопытно и занятно на это чудо заморское своими глазами глянуть и по шёрстке погладить.
Только это ещё не сказка, а всего лишь присказка, сказка вся впереди. Будет она сказываться не к ночи, а с утра после обеда, поевши мягкого хлеба. Корочку румяную в кисель знай помакивай да помалкивай. Самое время сказку слушать.

В некотором царстве, в иностранном государстве жили царь с царицей. И было у них три сына. Старшего звали Фёдор-царевич, среднего — Василий-царевич, младшего — Иван-царевич. Один другого краше, в руках силы не меряно, плечи — шире некуда, грудь колесом. Отец с матерью в них души не чаяли, к делам добрым и славным приготовляли.

Решил как-то царь послать с поручением в дальние края кого-нибудь из своих подданных. По такому случаю собрал пир на весь мир и созвал на него и князей храбрых, и бояр крепких, и молодцев удалых, до больших дел охочих.
Накрыли для них столы с яствами в саду. Накормил царь гостей, напоил, а потом объявил:

— Нужен мне, ребятушки, тот, кто отправится за тридевять земель, за тридевять озёр в тридесятое царство и отыщет там прекрасную девицу Синеглазку. Слышал я, есть у неё чудесный кувшин с молодильной живой водой. Велю, чтобы отыскали и добыли его для меня. Взамен, вот моё царское слово, при жизни отпишу треть царства и треть каменьев самоцветных из казны. Не найдётся ли среди вас охотник?
Князья храбрые, бояре крепкие и молодцы удалые, до больших дел охочие, крик-вопль подняли, меж столами с царским угощеньем мечутся, друг за друга хоронятся, никто в путь-дорогу дальнюю и в мыслях не собирается. Одни рот открыли – закрыть не могут. Другие косточками рыбными подавились. Третьи глаза выпучили и заикаться стали. Четвёртые за животы схватились и по кустам за деревьями попрятались. А у пятых от таких царских слов и вовсе аппетит напрочь пропал.

Выходит тут старший царский сын Фёдор-царевич и говорит:

— Зачем, батюшка, отдавать треть царства в чужие руки? Не хочу я дома оставаться. Лучше я отправлюсь за тридевять земель в тридесятое царство, отыщу там прекрасную Синеглазку и добуду для тебя чудесный кувшин с молодильной живой водой.
Царь ему в ответ:

— Ну, дитя моё милое! Наше добро да нам и пойдёт! Порадовал ты меня.
Пошёл Фёдор-царевич на конюшню, приглядел себе коня молодого, необъезженного, накинул на него тонкую узду неузданную, положил двенадцать подпруг с подпругою, не ради красы, а ради крепости, взял плётку новую, нехлёстанную. Выбрал всё, что пристало для славушки молодецкой.

И поехал старший царский сын в дорожку: многие видели, как он на добра коня садился, но никто не видел, в какую сторону укатился.

Едет Фёдор-царевич степями, едет лугами, едет в холод, едет в зной. Долго ли, коротко ли, близко ли, далёко ли ехал на чужой стороне и доехал до горы. Решил времени не тратить и её не объезжать. Взял коня в повод и стал подниматься по тропе вверх. На полгоры взобрался и видит поперёк тропы лежит камень-плита. А на той плите буквы вырезаны: «Три дороги впереди. Первой пойдёшь — голодным останешься. Второй поедешь — сам сыт будешь, да конь голоден. На третью ступишь — с красной девицей повстречаешься».

Присел Фёдор-царевич на камень, призадумался: «Нехитрое дело — остаться голодным, но долго ли я тогда проживу? И на коне голодном далеко ли я уеду? А вот с красной девицей повстречаться — эта дорога самая лучшая для меня».

Добрался он до развилки, остановился, переночевал — во сне ему то ли царевна, то ли королевна невиданной красоты привиделась — и поутру поворотил на ту дорогу, что манила встречей с красной девицей.

Шёл Фёдор-царевич по ней с утра день до вечера, от восхода солнышка до заката, притомился в пути. И только было собрался привал устроить, глядь, впереди на поляне терем высится. Вокруг терем забором обнесён из целого строевого леса. Пригляделся Фёдор-царевич, а ворот-то нигде не видно.

«Как же, — подумал, — мне в терем попасть, как через высокий забор перебраться?»
И только подумал, вдруг неприметная калиточка в заборе открылась, и выбежала из неё красна девица:

— Душечка-царевич, ступай за мной, сейчас я для тебя стол накрою, горячего хлеба откушать подам, водицы ключевой принесу, чистой, как слеза, холодной, как лёд. А потом спать-почивать уложу. Как выспишься, тогда, мил человек, и поговорим.
Фёдор-царевич ей отвечает:

– Девица-краса, мне хлеба-соли не надобно. Ждёт меня дорога дальняя, и сном мне пути не укоротить.

— Эх, царский сын, не торопись хлебом-солью брезговать, от мягкой постели отказываться. Дорога дальняя не всегда долгая, а путь близкий не всегда короток. Никогда не знаешь: где найдёшь, где потеряешь!

Привела она Фёдора-царевича в спальню. А там, видит он, постель пуховая, мягкая, голова на подушку сама просится.

— Ложись, царский сын, а я пока на кухоньку отойду.

— Надобно мне вперёд подаваться — батюшкино пожелание быстрее выполнить.
А сам уже позёвывает, на краешек постели прилаживается.

— Ложись, царский сын, к стенке, там помягче будет. А я сейчас тебе пить-есть подам.

Не чует Фёдор-царевич беды над собой. Лёг он к стенке, хотел было глаза потереть, а очи тихо-тихо сомкнулись, и сон в один миг нахлынул.

Девица к постели тотчас подскочила, кровать перевернула, и свалился Фёдор-царевич в яму глубокую, глухую и тёмную, откуда и захочешь, сам не выберешься.

Порядочно времени прошло, видит царь, что нет ни вестей от Фёдора-царевича, ни самого старшего сына. Опечалился царь, не пьёт, не ест.

Выждал он ещё немного и во второй раз собрал пир на весь мир и созвал на него и князей храбрых, и бояр крепких, и молодцев удалых, до больших дел охочих. Были среди них и царевичи, и королевичи из ближних мест и далёких краёв.

Накрыли для них столы с яствами в саду. Накормил царь гостей, напоил, а потом объявил:

— Нужен мне опять, ребятушки, тот, кто отправится за тридевять земель в тридесятое царство и отыщет там прекрасную девицу Синеглазку. Отыщет и добудет для меня чудесный кувшин с молодильной живой водой. Взамен, вот моё царское слово, при жизни отпишу полцарства и половину каменьев самоцветных из казны. Не найдётся ли среди вас охотник?

Князья храбрые, бояре крепкие и молодцы удалые, до больших дел охочие, крик-вопль подняли, меж столами с царским угощеньем мечутся. Царевичи, королевичи друг за друга хоронятся, никто в путь-дорогу дальнюю и в мыслях не собирается. Одни заохали-заахали — больными сказалися. Другие кашей рассыпчатой с изюмом и орехами поперхнулися. Третьи руками машут и слова выговорить не могут. Четвёртые сидят затылки чешут, на царя глянуть не смеют. А у пятых от таких царских слов и вовсе аппетит напрочь пропал.

Выходит тут средний царский сын Василий-царевич и говорит:

— Зачем, батюшка, отдавать полцарства в чужие руки? Не хочу я дома оставаться. Лучше я отправлюсь за тридевять земель в тридесятое царство, отыщу там прекрасную Синеглазку и добуду для тебя чудесный кувшин с молодильной живой водой.
Царь ему в ответ:

— Ну, дитя моё милое! Наше добро да нам и пойдёт! Порадовал ты меня.

Пошёл Василий-царевич на конюшню, приглядел себе коня молодого, необъезженного, накинул на него тонкую узду неузданную, тоже положил двенадцать подпруг с подпругою, не ради красы, а ради крепости, взял плётку новую, нехлёстанную. Выбрал всё, что пристало для славушки молодецкой, богатырской.

И поехал средний царский сын в дорожку: многие видели, как он на добра коня садился, но никто не видел, в какую сторону укатился.

Едет Василий-царевич лесами, едет полями, едет в стужу, едет в жару. Долго ли, коротко ли, близко ли, далёко ли ехал на чужой стороне и доехал до горы. Решил времени не тратить и её не объезжать. Взял коня в повод и стал подниматься по тропе вверх. На полгоры взобрался и видит поперёк тропы лежит камень-плита. А на той плите буквы вырезаны: «Три дороги впереди. Первой пойдёшь — голодным останешься. Второй поедешь — сам сыт будешь, да конь голоден. На третью ступишь — с красной девицей повстречаешься».

Присел Василий-царевич на камень, призадумался: «Решу остаться голодным, долго ли я тогда проживу? Уморю коня голодом, куда без него денусь? А вот с красной девицей повстречаться — эта дорога как раз по мне».

Добрался он до развилки, остановился, переночевал — во сне ему то ли царевна, то ли королевна невиданной красоты привиделась — и поутру поворотил на ту дорогу, что манила встречей с красной девицей.

Шёл Василий-царевич по ней с утра день до вечера, от восхода солнышка до заката, притомился в пути. И только было собрался присесть отдохнуть, глядь, впереди на поляне терем высится. Вокруг терем забором обнесён из целого строевого леса. Пригляделся Василий-царевич, а ворот-то нигде не видно.

«Как же, – подумал, — мне в терем попасть, как через высокий забор перебраться?»
И только подумал, вдруг неприметная калиточка в заборе открылась, и вышла из неё красна девица:

— Душечка-царевич, ступай за мной, сейчас я для тебя стол накрою, горячего хлеба откушать подам, водицы ключевой принесу, чистой, как слеза, холодной, как лёд. А потом спать-почивать уложу. Как выспишься, тогда, мил человек, и поговорим.
Василий-царевич ей отвечает:

— Девица-краса, я без хлеба-соли обойдусь. И спать мне не хочется. Немного отдохну и дальше в путь тронусь. Ждёт меня дорога дальняя, и задерживаться тут мне не с руки.

— Эх, добрый молодец, царский сын, не торопись хлебом-солью брезговать, от мягкой постели отказываться. Дорога дальняя не всегда долгая, а путь близкий не всегда короток.

Привела она Василия-царевича в спальню. А там, видит он, постель пуховая, мягкая, голова на подушку сама клонится.

— Ложись, царский сын, а я пока на кухоньку отойду.
— Надобно мне вперёд подаваться — батюшкино пожелание быстрее выполнить.
А сам уже прилаживается, на краешек постели присаживается.
— Ложись, царский сын, к стенке, там помягче будет. А я сейчас тебе пить-есть подам.

Не чует Василий-царевич беды над собой. Лёг он к стенке, хотел было глаза потереть, а очи тихо-тихо сомкнулись, и сон в один миг нахлынул.
Девица к постели тотчас подскочила, кровать перевернула, и свалился Василий-царевич в яму глубокую, глухую и тёмную, откуда и захочешь, не выберешься.
Падает и слышит:

— Кто летит?
— Василий-царевич. А кто сидит?
— Фёдор-царевич.
— И каково, братишка, сидится?
— Да не худо. Голодом не морят, но и досыта не кормят — фунт хлеба да ковш воды дают, ничего назад не отбирают.
— Эка, брат, попали!

Порядочно времени прошло, видит царь, что нет вестей ни от Фёдора-царевича, ни от Василия-царевича, нет и самих сыновей. Закручинился царь, сам не свой в тоске пребывает, ни с кем знаться не желает.

Выждал он ещё немного и в третий раз собрал пир на весь мир и созвал на него и князей храбрых, и бояр крепких, и молодцев удалых, до больших дел охочих. Были среди них и царевичи, и королевичи из ближних мест и далёких краёв. И сами короли и цари припожаловали, кто в каретах прибыл, кто на кораблях приплыл.

Накрыли для них столы с яствами в саду. Накормил царь гостей, напоил, а потом объявил:

— Нужен мне опять, ребятушки, тот, кто отправится за тридевять земель в тридесятое царство и отыщет там прекрасную девицу Синеглазку. Отыщет и добудет для меня чудесный кувшин с молодильной живой водой. Взамен, вот моё царское слово, при жизни отпишу всё царство и все каменья самоцветные из казны. Не найдётся ли среди вас охотник?

Князья храбрые, бояре крепкие и молодцы удалые, до больших дел охочие, крик-вопль подняли, меж столами с царским угощеньем мечутся. Царевичи, королевичи друг за друга хоронятся, цари и короли только морщатся, никто в путь-дорогу дальнюю и в мыслях не собирается. Одни закашляли, в платки засморкались — враз заболели. Другие мясо прожевать не могут — сидят с полными ртами, языком пошевелить не в силах. Третьи сделали вид, что ничего слыхом не слыхивали и это не про них слова сказаны. Четвёртые сидят, на царя не глядят, свои разговоры как ни в чём не бывало продолжают. А у пятых от таких царских слов и вовсе аппетит напрочь пропал.

Выходит тут младший царский сын Иван-царевич и говорит:

— Зачем, батюшка, отдавать-то царство в чужие руки? Не хочу я дома оставаться. Лучше я отправлюсь за тридевять земель в тридесятое царство, отыщу там прекрасную Синеглазку и добуду для тебя чудесный кувшин с молодильной живой водой.

Царь ему в ответ:

— Ну, дитя моё милое! Наше добро да нам и пойдёт! Порадовал ты меня.
Пошёл Иван-царевич на конюшню, приглядел себе коня молодого, необъезженного, накинул на него тонкую узду неузданную, тоже положил двенадцать подпруг с подпругою, не ради красы, а ради крепости, взял плётку новую, нехлёстанную. Выбрал всё, что пристало для великой славушки молодецкой, богатырской.
И поехал младший царский сын в дорожку: многие видели, как он на добра коня садился, но никто не видел, в какую сторону укатился.

Едет Иван-царевич по пескам, по болотам, едет в дождь, едет в солнце, едет днём и ночью. Долго ли, коротко ли, близко ли, далёко ли ехал на чужой стороне и доехал до горы. Решил времени не тратить и её не объезжать. Взял коня в повод и стал подниматься по тропе вверх. На полгоры взобрался и видит поперёк тропы лежит камень-плита. А на той плите буквы вырезаны: «Три дороги впереди. Первой пойдёшь — голодным останешься. Второй поедешь — сам сыт будешь, да конь голоден. На третью ступишь — с красной девицей повстречаешься».

Присел Василий-царевич на камень, призадумался: «Морить коня голодом — последнее дело. Красная девица мне сейчас ни к чему. Ну а голодным, даст Бог, я не останусь, — эта дорога как раз по мне».

Добрался он до развилки, остановился, переночевал — во сне ему карга какая-то привиделась — и поутру поворотил на ту дорогу, что обещала голодным его оставить.
Шёл Иван-царевич по ней с утра день до вечера, от восхода солнышка до заката, притомился в пути. Но идёт, не останавливается. Вдруг глядит, впереди на поляне маленькая покосившаяся избушка на курьей ножке, на собачьей голёшке стоит. Мхом покрытая, временем побитая. Вокруг избушка крапивой по самую крышу заросла. Кругом ни одной живой души нет.

Недолго думая, говорит Иван-царевич:

— Ах ты, терем-избушка, повернись к лесу задом, а ко мне передом!
Избушка тотчас повернулась к лесу задом, а к нему передом.

Вошёл Иван-царевич в избушку. А там на печке сидит баба Яга, старая, костлявая, и носок вяжет. Носок тот длиной уже до полу достал, а баба Яга всё спицами без остановки вертит-крутит, петлю на петлю накидывает, одну за другую цепляет.
Увидела она Ивана-царевича и прошамкала:

— Давненько я что-то русского духа не чуяла. А тут русский дух сам у меня объявился, без зова-приглашения в гости пожаловал. Оно и ладно, мне меньше забот будет. Я его на белый свет не отпущу, здесь изжарю, сытный ужин себе приготовлю.
— Ах ты, бабушка Яга, костяная нога, острый глаз, — говорит ей Иван-царевич, — что же ты, не поймавши птицы, уже потрошишь её, не узнавши молодца — хулишь его. Ты бы лучше занавеску отдёрнула да с печки-то соскочила, ситом потрясла да из муки хлеба напекла и говядинки принесла. Ну, дальше и вовсе всё проще простого: ключевой водой меня напоила, накормила. А там, глянь, к ночи постельку доброму молодцу собрала, спать дорожного человека уложила, сама села ко мне в изголовье, стала бы спрашивать, а я тебе рассказывать: кто я да откуда, как зовут, да куда следую.

Старушка на Ивана-царевича глянула, спорить не взялась, с печки слезла и всё, как он сказал, сделала: накормила, как следует, доброго молодца, напоила, к ночи постельку ему собрала. А как лёг Иван-царевич на покой, села к нему в изголовье и принялась расспрашивать:

— Чей ты, мил человек, да откуда, из каких земель прибыл? Как тебя зовут? Какого роду-племени будешь? Какого ты отца, матери сын?

— Я, бабушка, из славного царства, из дальнего государства, сын царский я, Иван-царевич. Родная матушка благословила меня ехать за тридевять земель, за тридевять озёр в тридесятое царство и разыскать там прекрасную девицу Синеглазку. Должен я для батюшки добыть у неё чудесный кувшин с молодильной живой водой.

— Да, дитя моё милое! Нелёгкое у тебя дело. Синеглазка ведь самая сильная богатырка. Мне ли её не знать — она мне племянница, брата моего дочка. Ладно, спи, утро вечера мудренее.

Поутру встал Иван-царевич ранёхонько, умылся белёхонько, на четыре стороны поклонился и бабу Ягу за ночлег поблагодарил.

Та ему отвечает:

— Не стоит благодарности, Иван-царевич! Каждому ночлег полагается: и пешему, и конному, и голому, и богатому — всякому люду. А про твою заботу так тебе скажу: «Вот тебе клубок ниток, он твоим провожатым станет. Езжай за ним туда, куда он тебя приведёт. Только оставь своего коня у меня, а сам садись на моего коня. Он посильнее будет, и палица к его седлу приторочена потяжелее».

Оставил Иван-царевич своего коня у старушки и тронулся в дальнейший путь на её коне. Едет, за клубком поспешает, из виду его не теряет. Конь-то бабы Яги и впрямь порезвее оказался: бежит, устали не зная, озорно глазами косит, чёлкой потряхивает.

Мало ли, много ли времени прошло, близко ли, далеко ли Иван-царевич отъехал — не ведомо. Не быстро дело делается, не скоро сказка сказывается, только вперёд молодец продвигается. День до ночи коротает, солнце красное встречает, а потом провожает. Конь, знай себе, бежит, Иван-царевич на клубок глядит. Вдруг как-то вечером видит: посреди леса поляна, а на ней маленькая покосившаяся избушка на курьей ножке, на собачьей голёшке стоит. Мхом покрытая, временем побитая, на трубе чёрный ворон сидит, головой по сторонам вертит. Вокруг избушка крапивой по самую крышу заросла. Кругом ни одной живой души нет.

Подъехал Иван-царевич ближе и говорит:

— Ах ты, терем-избушка, повернись к лесу задом, а ко мне передом! Мне не век вековать, одну тёмную ночь ночевать.

Избушка тотчас повернулась к лесу задом, а к нему передом.
Иван-царевич с коня слез, по шее его похлопал, корочку хлеба к губам поднёс. Конь встрепенулся и благодарно заржал.

Вошёл Иван-царевич в избушку. А там на печке лежит баба Яга, старая, костлявая, и охает. Увидела она Ивана-царевича и прошамкала:

— Заслышала конский голос, думала, младшая сестрица в гости пожаловала. А выходит, не сестрица приехала, а приехал красный молодец. Куда путь держишь? Какая беда-нужда в путь-дорогу толкнула и ко мне привела? Давненько у меня никто не объявлялся, без зова-приглашения ко мне в гости не жаловал.

— Ах ты, бабушка Яга, костяная нога, верный глаз, — говорит ей Иван-царевич, — что же ты коня сестрицы своей признала, а не спешишь приветить посланца её. Я к тебе с добром, и тебе бы ко мне с теплом. Лучше бы занавеску отдёрнула да с печки-то соскочила, ситом потрясла да из муки пирогов с зайчатиной напекла. Ну, дальше и вовсе всё проще простого: кисельком меня напоила, накормила. А там, глянь, к ночи постельку доброму молодцу собрала, спать дорожного человека уложила, сама села ко мне в изголовье, стала бы спрашивать, а я тебе рассказывать: кто я да откуда, как зовут, да куда следую.

Старушка на Ивана-царевича глянула, спорить не взялась, с печки слезла и всё, как он сказал, сделала: накормила, что в доме нашлось, доброму молодцу на стол выставила, напоила, к ночи постельку ему собрала. А как лёг Иван-царевич на покой, села к нему в изголовье и принялась расспрашивать:

— Чей ты, мил человек, да откуда, из каких земель прибыл? Как тебя зовут? Какого роду-племени будешь? Какого ты отца, матери сын? Зачем ко мне припожаловал?

— Я, бабушка, из славного царства, из дальнего государства, сын царский я, Иван-царевич. Родная матушка благословила меня ехать за тридевять земель, за тридевять озёр в тридесятое царство и разыскать там прекрасную девицу Синеглазку. Должен я для батюшки добыть у неё чудесный кувшин с молодильной живой водой. А дорогу к тебе мне твоя сестрица показала. Сказывала, помочь сможешь.

— Да, дитя моё неразумное! Нужда твоя, ох, как не проста. Синеглазка ведь самая сильная богатырка. Мне ли её не знать — она мне племянница, брата моего дочка. Ладно, в лес дальше зайдёшь, больше нарубишь. Спи, а я пока покумекаю, можно ли тебе помочь.

Переночевал Иван-царевич у бабы Яги, а поутру встал ранёхонько, умылся белёхонько, на четыре стороны поклонился и старушку за ночлег поблагодарил.
Та ему отвечает:

— Не стоит благодарности, Иван-царевич! Ночлег не возят и не носят с собой, но каждому ночлег полагается: и пешему, и конному, и голому, и богатому — всякому. А про твою заботу так тебе скажу: «Сговорилась я со своим верным вороном, будет он твоим провожатым. Езжай за ним туда, куда он укажет. Только оставь сестрицына коня у меня, а возьми моего коня. Он побойчее будет, и палица к его седлу приторочена погрузнее».

Оставил Иван-царевич одного коня у старушки, сел на другого и тронулся в дальнейший путь. Едет, за вороном, что летит впереди, поспешает, из виду его не теряет. Конь-то средней бабы Яги и впрямь побойчее оказался: не бежит, а летит, только пыль столбом за ними поднимается и долго ещё на землю не опускается.

Мало ли, много ли времени прошло, близко ли, далеко ли Иван-царевич отъехал — не ведомо. Не быстро дело делается, не скоро сказка сказывается, только вперёд молодец продвигается. День до ночи коротает, солнце красное встречает, а потом провожает. Конь, знай себе, бежит, Иван-царевич на чёрного ворона глядит. Вдруг как-то вечером видит: посреди леса поляна, а на ней маленькая покосившаяся избушка на курьей ножке, на собачьей голёшке стоит. Мхом покрытая, временем побитая, а вокруг неё пёс чёрный бегает, хвостом вертит. И тишина, даже ветер не шумит.

Подъехал Иван-царевич ближе и говорит:

— Ах ты, терем-избушка, повернись к лесу задом, а ко мне передом! Мне не век вековать, одну тёмную ночь ночевать. Мне не мёд, пиво пить, мне бы как зайти, так и выйти, как заехать, так и выехать.
Избушка тотчас повернулась к лесу задом, а к нему передом.
Иван-царевич с коня слез, по шее его похлопал, корочку хлеба к губам поднёс. Конь встрепенулся и благодарно заржал. А ворон-провожатый на ближайшую сосну сел и трижды во всё горло прокаркал:

– Крр! Крр! Крр!

Только приблизился Иван-царевич к избушке, у неё дверь скрипучая открылась и на крыльцо выбралась хозяйка — баба Яга, старая, костлявая, — в руке костыль держит и на свету щурится. Увидела она Ивана-царевича и прошепелявила:

— Заслышала конский голос да воронье пенье, думала, средняя сестрица в гости пожаловала. А гляжу, конь её, а седок чужестранный, не сестрица приехала, а приехал красный молодец. Куда путь держишь? Какая беда-нужда ко мне привела? Давненько у меня никто не гостевал, без зова-приглашения не объявлялся.

— Ах ты, бабушка Яга, костяная нога, мудрый глаз, — говорит ей Иван-царевич, — что же ты коня сестрицы своей признала, а не спешишь приветить посланца её. Я к тебе с добром, и тебе бы ко мне с теплом. Лучше бы ситом потрясла и из муки клёцки приготовила да с ними супчика горячего наварила. Ну дальше и вовсе всё проще простого: наливкой сладкой меня напоила, заячьей лапкой да куриным крылышком накормила. А там, глянь, к ночи постельку доброму молодцу собрала, спать дорожного человека уложила, сама села ко мне в изголовье, стала бы спрашивать, а я тебе рассказывать: кто я да откуда, как зовут, да куда следую.
Старушка на Ивана-царевича глянула, спорить не взялась и всё, как он сказал, сделала: досыта накормила, вволю доброго молодца напоила, к ночи постельку ему собрала. А как лёг Иван-царевич на покой, села к нему в изголовье и принялась расспрашивать:

— Кто ты, мил человек, из каких земель-краёв прибыл? Какого роду-племени будешь? Кто твои отец и мать? Зачем ко мне припожаловал?

— Я, бабушка, из славного царства, из дальнего государства, сын царский я, Иван-царевич. Родная матушка благословила меня ехать за тридевять земель, за тридевять озёр в тридесятое царство и разыскать там прекрасную девицу Синеглазку. Должен я для батюшки добыть у неё чудесный кувшин с молодильной живой водой. А дорогу к тебе мне твоя сестрица подсказала. Говаривала, помочь сможешь.

— Эх, дитя глупое, неразумное! Знаешь ли ты, что хоромы красавицы Синеглазки запрятаны за стеной в три сажени высотой и в сажень шириной. Да стража её — тринадцать богатырок — тебя не то что в ворота, близко не подпустит. И сама Синеглазка не проста, она ведь самая сильная богатырка. Мне ли её не знать — она мне племянница, брата моего дочка. Ладно, чему быть, того не миновать. Спи, а я пока думу думать стану, можно ли тебе помочь.

Переночевал Иван-царевич у бабы Яги, а поутру встал ранёхонько, умылся белёхонько, на четыре стороны поклонился и старушку за ночлег поблагодарил.
Та ему отвечает:

— Не стоит благодарности, Иван-царевич! Ночлег каждому полагается: и пешему, и конному, и голому, и богатому, и глупому, и разумному — всякому. А про твою заботу так скажу: «Надо тебе быть на моём коне и подъехать к хоромам Синеглазки в позднее время, ровно в полночь. Только мой конь сможет через трёхсаженную стену перескочить и тебя на себе перенести. Но на всё про всё будет у тебя один час времени — до часу ночи. А потом и мой конь тебе не помощник. Чудесный кувшин найдёшь рядом со спящей Синеглазкой, в головах её постели. Войдёшь в спальню, они, все четырнадцать богатырок, вместе спят, по одну сторону — семеро и по другую семеро. Все в один рост, в один лик, в один волос. Одна из них Синеглазка. Которая из них, сам понимай-угадывай. А молодильной живой воды зачерпнёшь из колодца в углу двора. Только не забудь после себя закрыть колодец крышкой, иначе беда будет. Сговорилась я со своим верным псом, будет он твоим провожатым. Езжай за ним туда, куда он укажет. Только оставь сестрицына коня, он тебе всё одно без надобности».

Оставил Иван-царевич одного коня у старушки, сел на другого и тронулся в дальнейший путь. Едет, за псом, что мчится впереди, поспешает, из виду его не упускает. Конь-то старшей бабы Яги и впрямь конь-огонь оказался: не бежит, а будто вихрь вьётся. Копытами бьёт, ушами прядёт. Чуть что, подскакивает, через болота перескакивает, реки-озёра хвостом заметает.

Мало ли, много ли времени прошло, близко ли, далеко ли Иван-царевич отъехал — не ведомо. Не быстро дело делается, не скоро сказка сказывается, только вперёд молодец продвигается. День до ночи коротает, солнце красное встречает, а потом провожает. И вот на ночь глядя подъехал Иван-царевич к хоромам Синеглазки.
Дождался он полночи и пришпорил коня, ударил его плёткой наотмашь:

— Ой, коничек дорогой, не подведи, выше стены высокой подскочи!

Оглянуться Иван-царевич не успел, как перенёс его конь по другую сторону стены. Соскочил молодец на землю и прямёхонько в хоромы Синеглазки кинулся, как баба Яга сказала, спальню искать. Добрался до спальни, а там спят четырнадцать богатырок: по одну сторону — семеро и по другую семеро. Все в один рост, в один лик, в один волос. Поди разбери, которая из них Синеглазка. Баба Яга сказывала: самому понимать-угадывать следует. А ещё, вспомнил Иван-царевич, говорила она, что чудесный кувшин найдёшь рядом со спящей Синеглазкой, в головах её постели. Так кувшин и надо смотреть!

Пошёл Иван-царевич вдоль голов спящих богатырок с правой стороны — нет ни у одной в головах кувшина. Пошёл он с другой стороны обходить — у той, что третьей слева лежит, в головах постели кувшин лежит, платком тонким, расписным накрыт.

Затаил дыхание Иван-царевич, руку протянул, кувшин тихо-тихо, чтобы Синеглазку не потревожить, взял, заодно платок прихватил. И к выходу поспешил — нечего здесь больше задерживаться. В углу двора нашёл колодец, зачерпнул из него кувшином молодильной живой воды и к коню поспешил. Вот только на радостях, что легко с делом сладил, забыл колодец крышкой закрыть, так открытым и оставил.
Вскочил Иван-царевич на коня:
 
–– Ну, коничек дорогой, ещё раз не подведи, выше стены высокой подскочи!
А конь с ноги на ногу переступил и человеческим голосом проговорил:
— Ты, Иван-царевич, погрешил, мне теперь стены не перескочить.

Начал Иван-царевич бить плетью коня по крутым бёдрам, чтобы стал тот шёлковым да покорным:

— Ах ты, волчья пасть, травяной мешок, не намерен я тут с тобой пропасть, прыгай, а не то и меня насмерть забьют и тебя не пожалуют.

Осерчал конь, встрепенулся, рванулся вперёд и с трудом, но перемахнул через каменную ограду. Только вот подковой левой задней ноги задел за стену. И сразу по всему царству красавицы Синеглазки трубы сигнальные затрубили, колокола медные зазвонили, в лесах волки серые завыли, на болотах птица выпь истошно заголосила. Весь народ от мала до велика прознал: сегодня у богатырки покража большая случилась-приключилась.

Сама же Синеглазка со своими верными богатырками проснулась, быстренько собралась и помчалась в погоню.

Тем временем Иван-царевич поспешает, коня поторапливает:

— Скорее, скорее! Не мешкай, если хочешь ещё в зелёных лугах погулять да свежую траву пощипать.

На третьи сутки подскакал Иван-царевич к избушке старшей бабы Яги. Коня переменил, пыль с лица смахнул, бабе Яге в пояс поклонился, к себе в гости пожаловать пригласил и дальше без роздыху помчался.

Он из избушки, а Синеглазка со своими верными богатырками в избушку.
— Тётушка, вор ужасный, кувшин мой укравший, тут не проезжал?
— Здравствуй, племянница дорогая! Что-то ты запыхалась с дороги. Заходи, отдохни, за стол присаживайся, пирогов своих любимых отведай. Давненько ты меня не навещала. Сейчас я в подпол спущусь, кваском угощу.
— Прости, тётушка, времени нет, не до пирогов мне сейчас. Ответь, проезжал ли здесь кто?

— Нет, — баба Яга отвечает. — Никого чужого я давно у себя не видала. Давеча был у меня в гостях Иван-царевич, так во всём белом свете нет другого такого светлого доброго молодца. Солнышко красное на небе, а он — молодец прекрасный на земле.
— Он-то мне и нужен. За ним, злодеем, я и поспешаю.
— Неужели пожалела кувшина с глотком молодильной живой воды?
— Тётушка, мне не то жалко, что он молодильной живой воды взял, а то досадно, что колодца не прикрыл! — И вдогонку за Иван-царевичем со своими богатырками пустилась.

Тем временем Иван-царевич скачет, коня поторапливает:
— Скорее, скорее! Поспешай, как бы и тебе худо не было.

На четвёртый день подскакал Иван-царевич к избушке средней бабы Яги. Коня переменил, пыль с лица смахнул, бабе Яге в пояс поклонился, к себе в гости пожаловать пригласил и дальше, не задерживаясь, помчался.

Он из избушки, а Синеглазка со своими верными богатырками в избушку.

— Тётушка, вор ужасный, кувшин мой укравший, тут не проезжал?
— Здравствуй, племянница дорогая! Никак сердита на кого? Проходи, отдохни, за стол присаживайся, оладышков своих любимых с изюмом отведай. Давненько ты меня не навещала. Сейчас я в подпол спущусь, молочком угощу.
— Прости, тётушка, времени нет, не до оладышков мне нынче. Ответь лучше, проезжал ли здесь кто?

— Нет, — баба Яга отвечает. — Никого чужого я давно в своих краях не видала. Давеча был у меня в гостях Иван-царевич, так, скажу тебе, во всём белом свете нет другого такого светлого доброго молодца. Солнышко красное на небе, а он — молодец прекрасный на земле.

— Он-то мне и нужен. За ним, злодеем, я и поспешаю.
— Неужто жалко стало кувшина с молодильной живой воды?
— Тётушка, мне не то жалко, что он молодильной живой воды взял, а то досадно, что колодца не прикрыл! — И вдогонку за Иван-царевичем со своими богатырками устремилась.

Тем временем Иван-царевич спешит-торопится, коня пришпоривает:

— Скорее, скорее! Головы не сносить — дело не хитрое, ты попробуй живым из беды выбраться.

На пятый день подскакал Иван-царевич к избушке младшей бабы Яги. Коня переменил, пыль с лица смахнул, бабе Яге в пояс поклонился, к себе в гости пожаловать пригласил и дальше без задержки махнул.

Он из избушки, а Синеглазка со своими верными богатырками в избушку.

— Тётушка, вор ужасный, кувшин мой укравший, тут не проезжал?
— Здравствуй, племянница дорогая! Похоже, притомилась в дороге? Пожалуй в горенку, отдохни, за стол присаживайся, блинков своих любимых со сметаной отведай. Только что испекла. Давненько ты у меня не гостила. Сейчас я в подпол спущусь, настоечкой сладенькой угощу.

— Прости, тётушка, недосуг мне сейчас. Скажи, проезжал ли здесь кто?
— Нет, — баба Яга отвечает. — Никого чужого я давно у себя слыхом не слыхивала, видом не видывала. Давеча был у меня в гостях Иван-царевич, так во всём белом свете нет другого такого светлого доброго молодца. Солнышко красное на небе, а он — молодец прекрасный на земле.

— Он-то мне и нужен. За ним, злодеем, я и кинулась в погоню.
— Али не обойтись тебе без кувшина да глотка молодильной живой воды?
— Тётушка, мне не то жалко, что он молодильной живой воды взял, а то досадно, что колодца не прикрыл! — И кинулась вслед за Иваном-царевичем со своими богатырками.
Тем временем Иван-царевич спешит-торопится, коня плёткой нахлёстывает:

— Скорее, скорее! Иначе погубят нас с тобой красавицы богатырки, догонят — живыми не выпустят, никто не поможет.
На шестой день завидела прекрасная Синеглазка впереди скачущего Ивана-царевича. Стала она бить плетью своего коня по крутым бедрам, рассекать мясо до кости:
— Не догоним беглеца — насмерть тебя забью!

Припустил конь из последних сил. Как-никак Иван-царевич коней менял, а богатырка Синеглазка как села на своего коня, так с него и не слезала.

Догнала всё же Синеглазка беглеца. Иван-царевич остановился, с коня слез.
 Окружили его четырнадцать богатырок, наехали, каждая прилаживается первой с его плеч голову снесть. Иван-царевич на колени опустился, лицом к Синеглазке повернулся и прощения попросил. Не за себя просил, за коня своего. Он-то не по своей воле соучастником дела, им затеянного, стал.

В этот миг конь под Синеглазкой вконец обессилел, ноги у него подломились, он на землю упал и дух испустил. Красавица богатырка еле-еле успела с него соскочить.
Увидел Иван-царевич смерть коня Синеглазки, пожалел красавицу-богатырку, достал тонкий расписной платок, который он прихватил из спальни вместе с кувшином, молодильной живой водой его окропил и на тело павшего коня набросил. Через минуту, другую открыл конь один глаз, затем другой, встрепенулся, поднялся на ноги и благодарно заржал.

Поняла красавица Синеглазка, что не зря тётушки говорили ей про Ивана-царевича, что во всём белом свете нет другого такого светлого доброго молодца, что солнышко красное на небе, а он — молодец прекрасный на земле. И сказала красавица богатырка:

— Вижу, не корысти ради добывал ты молодильную живую воду. Раз так, покорной головы меч не сечёт.
Подошла она к Ивану-царевичу, взяла его за белые руки и повела в чистое поле, в широкое раздолье. Велела своим богатыркам на зелёных лугах, на шелковых травах шатёр белоснежный раскинуть.

Тут Иван-царевич и красавица Синеглазка гуляли и танцевали три дня и три ночи. Он с неё глаз не сводил — хороша собой богатырка. Она любовалась его статью, плечами широкими, кудрями русыми. Тут они на ранней зорьке обручились и перстеньками обменялись.

— Через три года приеду я к тебе, — сказал Иван-царевич. — Жди. Не хочу царствовать в отцовском государстве, хочу с тобой быть.
— Ну что ж, езжай домой, только никуда в пути не сворачивай. И я домой поеду. Придёт время — верю, встретимся.

Разъехались они, и направился Иван-царевич в обратный путь. Едет-едет и всю дорогу думает: «Я-то, хорошо, живой-здоровый к любимым батюшке и матушке возвращаюсь, а что с братьями моими родными случилось? Живы ли они? Или, может, где в темнице сырой сидят, гниют понапрасну?»

Добрался Иван-царевич до знакомой развилки дорог и стал вспоминать, что на камне-плите было вырезано: «Три дороги впереди. Первой пойдёшь — голодным останешься. Второй поедешь — сам сыт будешь, да конь голоден. На третью ступишь — с красной девицей повстречаешься».

Призадумался Иван-царевич: «В прошлый раз я первую дорогу выбрал. Значит, братья мои другой дорогой отправились», — и свернул на ту, что обещала встречу с красной девицей. Долго ли, коротко ли — увидел он впереди на поляне терем высится. Вокруг терем забором обнесён из целого строевого леса. Пригляделся Иван-царевич, а ворот-то нигде не видно.

«Как же, — подумал, — мне в терем попасть, как через высокий забор перебраться?»
И только подумал, вдруг неприметная калиточка в заборе открылась, и вышла из неё красна девица:

— Душечка-царевич, ступай за мной, сейчас я для тебя стол накрою, сладостей заморских предложу, квасу хмельного. А потом спать-почивать уложу. Как выспишься, тогда, мил человек, и поговорим.
Иван-царевич ей отвечает:

— Девица-краса, я без сладостей обойдусь. И спать мне не хочется. И задерживаться тут мне не с руки. Ищу я братьев своих.
— Эх, добрый молодец, не торопись хлебом-солью брезговать, от мягкой постели отказываться. Никогда не знаешь: где найдёшь, где потеряешь!
Привела она Ивана-царевича в спальню.

— Ложись, царский сын, перина — мягкая, подушка — пуховая.
А сама его к постели теснит.
— Ложись, царский сын, к стенке, там помягче будет.

Заподозрил Иван-царевич неладное и толкнул девицу на постель. Она на перину упала, кровать перевернулась, и полетела девица в яму глубокую, глухую и тёмную, где сидели Фёдор-царевич и Василий-царевич.

Как увидели братья, кто к ним свалился, в один голос вскричали, что есть мочи завопили. Иван-царевич их шум услышал, над ямой склонился:

— Кто там есть живой?

Братья наперебой закричали:

— Это мы, Фёдор-царевич и Василий-царевич. Давно здесь сидим, света белого не видим, как солнышко выглядит — забывать стали.

Обрадовался Иван-царевич, помог им выбраться наружу. Братья поднялись наверх, стоят грязные, обросшие, исхудавшие. Глянули они на себя в зеркало, испугались:
— Нас теперь люди пугаться будут. Уж больно черны стали.

Иван-царевич умыл обоих братьев молодильной живой водой, они враз превратились в таких, какими были прежде. Накормил их Иван-царевич вволю, до отвала всем, что нашлось в тереме девицы. Отдохнули царевичи и тронулись в родные края пешком — один конь троих никак не выдержит.

Шли, шли, устали. Фёдор-царевич предложил остановиться, сил набраться — всё равно теперь уже можно не торопиться.

Присели в тени большого дерева. Иван-царевич говорит братьям:

— Покараульте кувшин с молодильной живой водой и коня, а я прилягу.
Повалился он отдыхать и уснул крепким, богатырским сном.

А братья затеяли меж собой разговор. Начал Фёдор-царевич:

— Что ты, Василий-царевич, думаешь?
— А вот что, пришлось бы нам пропасть в погребе девицы, ежели бы братец нас оттуда не вытащил. Теперь он на коне, а мы с тобой, получается, оба так, при нём.
— И кувшин с молодильной живой водой он добыл. Мы красавицы Синеглазки в глаза не видывали, только от Ивана-царевича о богатырке слышали.

— Получается, он и нас из подземелья выручил, и отцово поручение выполнил. У него всё, а у нас ничего.

— Вся слава-заслуга теперь ему одному достанется, нам же одни насмешки.
— Были мы у батюшки любимые сыновья, а теперь скажет: «Знать вас не знаю и знать не желаю, ни к чему оказались не способны».

— Таким-то, без коней, без кувшина с молодильной живой водой, отец нам мало чести даст, сделает пастухами.

— Давай заберём себе коня и кувшин с молодильной живой водой, вернёмся домой и славу пополам поделим: скажем, вдвоём чудо кувшин добыли. А Ивана-царевича здесь бросим.

Сошлись на этом два брата. Привязали сонного Ивана-царевича крепко к дереву, взгромоздились вдвоём на коня и поехали домой.

Три дня и три ночи беспробудно спал Иван-царевич. На четвёртый день проснулся, видит, привязан он к дереву, братьев нет, коня нет и кувшина с молодильной живой водой тоже нет. Кругом огляделся: справа старый дубняк, слева мелкий сосняк, впереди берёзовая роща, за спиной кора могучего дерева, сверху небо голубое далёкое, снизу трава зелёная. Погода — божья благодать, а в душе кошки скребут.
Сидит, думает: «Ну, что теперь делать? Как из этой беды-напасти выбраться?»

Стал Иван-царевич пытаться от верёвки освободиться — напрасно всё. Сколько ни крутился, ни вертелся, ничего не получается. Время уже за полдень, а он как был привязанный стоит. Вдруг, откуда ни возьмись, ветер прибежал, тучи нагнал, солнышко за них спряталось, и дождь пошёл.

Стоит Иван-царевич мокрый, холодный, голодный, а дождь всё сильней льёт. Вот уже и одежда насквозь промокла, и верёвка намокла. Посчастливилось молодцу: верёвка от воды набухла, и понял Иван-царевич, если поднапрячься, она немного растянется. Собрался он с силами, стал ещё сильнее крутиться, вертеться и смог одну руку освободить. Потом другая рука свободу обрела. Через какое-то время и все путы с него на землю упали. Перешагнул Иван-царевич через них и обратил лицо вверх — поблагодарил дождь за избавление.

И слышит, откуда-то сверху писк раздаётся. Только, кто пищит, не видно. Ухватился Иван-царевич за нижнюю ветвь дуба, подтянулся и полез вверх. Видит, на вершине гнездо Нагай-птицы, а в нём три птенца. Дождь их бьёт, спрятаться от него птенцы не могут и пищат, кричат сколько есть сил, голос матери подают.

Сжалился над ними Иван-царевич, одёжку с себя снял и деток Нагай-птицы укрыл. А сам спустился и под дубом дождь остался пережидать.

Только стихла непогода, вернулась Нагай-птица. Рядом с гнездом села, деток своих спрашивает:

— Как вы тут без меня погодушку-ненастье пережили? И откуда у вас одёжка человечья?

— Тише, не кричи, а то испугаешь человека — он внизу под деревом. Когда нас дождь бил-заливал, он сюда поднялся и нас укрыл.
Нагай-птица вниз к Ивану-царевичу слетела и говорит ему:

— Как ты сюда попал, добрый человек?
— Меня братья родные связали и бросили.
— Братья родные, а хуже чужих! Что же ты хочешь за свою заботу о моих детках? Ты их сберёг. Проси, сколько хочешь. Дам злата, серебра, камней драгоценных.

— А ничего, Нагай-птица, мне не надо. Помоги мне в родную сторону добраться.
— Могу я тебя на себе переправить. Только чтобы сил хватило, меня в полёте сырым мясом кормить надо.

— Ладно, добуду я для тебя мясо.

Отправился Иван-царевич в ближний дубняк, обошёл сосновую и берёзовую рощи, настрелял тетеревов, гусей и серых утиц у озерца. Связал их и повесил одну связку на левое плечо, другую — на правое. Сел на Нагай-птицу, и она поднялась ввысь.
Летят они, летят, и Нагай-птица свою голову то вправо поворачивает, то влево. А Иван-царевич ей в клюв то гуся, то тетерева или утицу выдаёт. Совсем немного осталось им лететь, как кончились у Ивана-царевича припасы. А Нагай-птица опять голову поворачивает — не подкормить её, упадёт птица. Иван-царевич у себя с рук и ног пальцы обрезал и птице в клюв вложил.

Прилетели.

— Слезай, Иван-царевич!
— Не могу слезть, я свои пальцы отрезал.
— Не знала, что это твоё мясо. Могла ведь всего тебя съесть, — сказала Нагай-птица и отрыгнула последнюю порцию корма. — Приложи пальцы к своим местам.
Иван-царевич отрезанные пальцы на свои места приложил, Нагай-птица слюной на них плюнула, и они приросли, как будто ничего с ними и не было. После этого взмахнула крыльями и поднялась в небо. Иван-царевич на прощание махнул ей рукой и пошёл к городским воротам.

Вышел на центральную площадь перед царским дворцом. Но решил родителям своим не показываться. На базаре разговорился и узнал, что два старших сына царя недавно вернулись из тридесятого царства домой, привезли ему кувшин с молодильной живой водой. И царь погоревал-погоревал о младшем сыне и собирается старшему и среднему сыновьям отписать по полцарства и разделить меж ними свою казну. Уже и день назначил — через две недели.

Поменялся Иван-царевич одежкой с каким-то нищим, чтобы никто в нём не признал царского сына, и стал со стороны наблюдать, что во дворце происходит.

И вот неделя проходит, другая к концу идёт. Как раз в ту пору вдруг застучало-загремело между лесом и городом. Это красавица богатырка Синеглазка прикатила выручать Ивана-царевича. За три версты в чистом поле, в широком раздолье, на зелёных лугах её тринадцать богатырок шатёр белоснежный раскинули.

От этого шатра они в один день к царскому дворцу мост калиновый протянули с перилами золочёными да маковками точёными. На каждой маковке птичка сидит, песню поёт на разные голоса.

На следующее утро тем мостом к царю от богатырки Синеглазки гонец прибыл. Послание передал: «Ваше царское величество! Сегодняшним днём пусть явится ко мне вор ужасный, кувшин мой укравший. А если виноватый не явится, мои богатырки увезут тебя за тридевять земель, за тридевять озёр в тридесятое царство, в моё государство. И будешь сидеть в глубоком тёмном подполе».

Бросился царь к старшему сыну:

— Иди, Фёдор-царевич, тебе ответ держать за отца, ты будешь виноватый.
Надел на себя Фёдор-царевич лучшие одежды, золотом расшитые, и пошёл к богатырке. Около шатра белоснежного два мальца-богатыря бегают. Увидели они Фёдора-царевича и побежали к красавице Синеглазке:

— Маменька, маменька! Сюда наш тятенька сейчас идёт.
— А по какую сторону моста идёт?
— По середине моста.
— Встречайте его и хорошенько поучите уму-разуму.

Два мальца-богатыря вышли навстречу Фёдору-царевичу и так крепко тряханули его, что поворотил старший царский сын обратно. Даже к батюшке не заглянул.

На следующее утро вновь к царю от богатырки Синеглазки гонец прибыл. Послание передал: «Ваше царское величество! Сегодняшним днём пусть явится ко мне вор ужасный, кувшин мой укравший. А если виноватый не явится, мои богатырки увезут тебя за тридевять земель, за тридевять озёр в тридесятое царство, в моё государство. И будешь сидеть в глубоком тёмном подполе».

Бросился царь к среднему сыну:

— Иди, Василий-царевич, теперь тебе ответ держать за отца, ты будешь виноватый.
Надел на себя Василий-царевич лучшие одежды, золотом расшитые, и пошёл к богатырке. Около шатра белоснежного два мальца-богатыря бегают. Увидели они Василия-царевича и побежали к красавице Синеглазке:

— Маменька, маменька! К нам опять тятенька сейчас идёт.
— А по какую сторону моста идёт?
— По середине моста.

— Встречайте его и поучите уму-разуму пуще прежнего.
Два мальца-богатыря вышли навстречу Василию-царевичу и так сильно тряханули его, что поворотил средний царский сын обратно. Даже к батюшке не заглянул.

На третий день опять к царю от богатырки Синеглазки гонец прибыл. Послание передал: «Ваше царское величество! Сегодняшним днём пусть явится ко мне третий твой сын. А если его ко мне не пришлёшь, мои богатырки увезут тебя за тридевять земель, за тридевять озёр в тридесятое царство, в моё государство. И сидеть тебе в глубоком тёмном подполе до конца жизни».

Загоревал царь. Не знает, что ему делать, как выполнить условие богатырки Синеглазки. А Иван-царевич собрал на базаре дюжину оборванцев и, не поднимаясь на мост калиновый с перилами золочёными да маковками, как был, в одёжке нищего двинулся со всей компанией к шатру белоснежному, что раскинули богатырки в чистом поле, в широком раздолье, на зелёных лугах.

Около шатра белоснежного два мальца-богатыря бегают. Увидели они оборванцев и побежали к красавице Синеглазке:

— Маменька, маменька! К нам дюжина оборванцев-разбойников сейчас идёт. А впереди них какой-то нищий.
— А по какую сторону моста они идут?
— По левую сторону моста.

— Это ваш тятенька идёт с товарищами. Берите каменья драгоценные, напитки, угощенье самые лучшие и идите тятьку встречать.
И сама бросилась к нему навстречу. Плачет, смеётся, в уста целует. Всех его товарищей по стаканчику обнесла и каждому по золотой монете дала.
После этого отправилась к царю во дворец и говорит ему:

— Твои старшие сыновья у меня не бывали, и кувшин с молодильной живой водой для тебя добыли не они, а Иван-царевич. Оба всё это время в темнице девицы просидели. Иван-царевич их оттуда спас, а они его ограбили, связали и умирать бросили.

Осерчал царь, лишил старших сыновей наследства. Одного послал пасти коров, а другого — свиней. Ивану же царевичу, как обещал, при жизни отписал всё царство и все каменья самоцветные из казны. А сам от всех дел по управлению государством отошёл.

Иван-царевич с красавицей-богатыркой Синеглазкой обвенчались. Пир-свадебку на весь мир затеяли. Неделю люди гуляли, нового царя славили и его красавицу-царицу.
Сколько знал, столько и сказал. Теперь конец, а я молодец.
----------

И небольшое «послесловие».

Странно, когда видишь, что тебя читают (и есть даже довольно постоянные читатели), но ни слова о прочитанном на Прозе.ру автору не достаётся. Ни худого, ни доброго. Я не напрашиваюсь на рецензирование, хотя бы потому, что не лишён суждений профессионалов: литераторов и издателей как журнальных, так и книжных, но тем не менее за период с середины 2021 года я разместил более 130 своих текстов разных жанров и… тишина. Я не жду безмерной похвалы или несносной критики. Но в моей жизни были случаи, когда приходили письма мешками. А иной раз случайно узнавал, как «слово отзывалось» в совершенно неожиданных формах, какие, конечно же, радовали, будь они далеко на Сахалине, Ростове-на-Дону, на Урале или в Твери.

Я почему заговорил об этом? Среди размещённого здесь была одна моя сказка для детей («Необычный сосед») — насколько этот жанр интересен для тех, кто пишет сказки и кто читает их детям, внукам? Понимаю, это ведь не книжку с картинками рассматривать вместе с ребёнком. У меня написано с полсотни сказок. Дюжина из них опубликована. Вот и эта увидела свет благодаря издательству «Мир детства» в книжке «Вещий сон. Русские народные сказки. Для детей пересказал Ал. Разумихин» (М.: Мир детства, 2013. 264 стр. с илл.)

Тогда она была для меня долгожданной, хотя на тот день это была моя 14-я книга, но она стала первой из цикла сказок, написанных мной. Чем интересна та книжка? Могу повторить слова, сказанные тогда по случаю выхода восьми больших сказок, которые вошли в сборник.

«С ранних лет мы знаем, что за тридевять земель в тридесятом царстве есть такой чудесный край, где живут Иван-царевич и Елена Премудрая, баба Яга и Змей Горыныч, где можно откушать за скатертью-самобранкой и полетать на ковре-самолёте. Про существование этого волшебного континента под названием «Сказка» каждый из нас слышит раньше, чем про реальные Америку, Азию, Европу, Африку…
Сказки нам читают и рассказывают наши папа с мамой. Они слышали их от своих пап и мам. А те — ещё раньше от своих родителей. Когда родились сами сказки, и кто был их автором, никто не знает: давно это было. Поэтому и называются сказки народными.

Русских народных сказок — несчётное количество. Но знаем их мы обычно не так и много. Годами издаются и переиздаются традиционно одни и те же сказки. Поэтому не удивляйтесь тому, что книга начинается со слов «Новые старые сказки». Сказки, которые вы держите в руках, действительно старые, но смею думать, для вас они окажутся новыми — вы их никогда не читали. Для детей они пересказаны впервые».

Их было и впрямь всего восемь в толстой книжке, и все они ранее для детей никогда не появлялись. Так что я не составитель, а литератор, продолжающий дело писателей (среди которых Лев Толстой и Алексей Толстой, А. Пушкин и А. Платонов, К. Ушинский и др.), и решивший сделать маленький вклад в культуру (прошу извинить за невольный пафос), адресованную детям. В своё время, давно, с этой идеей я обращался к ведущим тогда ещё советским писателям, но у них для её реализации не нашлось свободного времени. И вот спустя годы, я решил сам заняться этим. Причём, выбирал сказки очень большие по объёму (как я говорю, сказочные романы, и только волшебно-фантастические сказки). Поэтому в томе всего восемь сказок, а объём книги столь велик).

Могу даже перечислить:

Иван-царевич и прекрасная Синеглазка.
Как добрый молодец с царём в прятки играл.
Иван-царевич, Мишка конюх и богатырка Катун-девица.
Вещий сон.
Ивашка - белая рубашка.
Иван-царевич и княжна.
Про Иванушку-дурачка, царя Мишку и королевича Гришку.
Царевич Последыш-Кроха

Книга разошлась, в интернет-магазинах сообщают: «Нет в наличии», хотя кое-где из каких-то своих захоронок предлагают, но дорого. При большом желании книгу всё же приобрести можно, если обратиться в издательство «Москвоведение», у них на складе-архиве сколько-то экземпляров найдётся (и в 2 раза дешевле интернет-магазинов).

Среди отзывов в интернете, какие мне попадались на глаза, могу привести одно, позволяющее мне со спокойной совестью рекомендовать книжку для детей:

«Хорошая, добротная книга с прекрасным дизайном. Иллюстрации здесь — рисунки в мягкой немногоцветной палитре смотрятся очень органично и весьма уместно к данному тексту. А вот текст великолепен. Прекрасный литературный язык — одно из главных достоинств этой книги. Честно говоря, я предпочитаю сказки, обработанные литераторами, потому что в оригинале (например, русские сказки А. Н. Афанасьева) они звучат всё-таки коряво. Ну и, наконец, самое главное: я, многолетний собиратель сказок, никогда таких сказок не встречала, поэтому оцениваю эту книгу как весьма удачное приобретение».