Ксения

     «Что-то часто стала вспоминать прошлое», - тяжело поднимаясь по лестнице, сама себя одернула Ксения. Ей исполнилось семьдесят. Горе давно перестало быть горем, радость не имеет вкуса, запаха и красок. Из ощущений осталась усталость. Сначала обустраивается тупой болью в затылке, к вечеру спускается к ногам свинцовыми гирями. Силы, рассчитанные на полноценный день, исчезают быстрее движения стрелок на часах. На улицу выходит редко, разве только в день пенсии отправляется побазарить на Привоз. Купит пару килограммов помидор, потолкается у рыбного прилавка. Без удовольствия. По привычке.
     -Торговаться разучились, нет копченой скумбрии с тонкой золотистой шкуркой, куда-то подевались бычки, а если они и есть, то это уже не бычки, а воши. Одно ворье, а не Привоз, - бурча под нос, она подошла к двери.
     Ключ провернулся бесшумно.
     - Если не включу свет в коридоре, пройду незамеченной. Генеральша на дежурстве, дома только Зина. Налью в таз горячей воды, опущу ноги…
     Дверь громко захлопнулась - сквозняк. На шум откликнулся Гаврюша, частенько захаживает к Зине перетереть за рюмашкой несчастную судьбу фронтовика.
     - Шо за явление в нашем гнездышке? Панночка недобитая нарисовалась?
     - Не теребенькайся без толку. Яновна - баба с пониманием. Помнишь, доню мою в парке Шевченко… Зина прикрыла лицо подолом фартука. Плач получился похожим на визг собаки, которой наступили на лапу.
     Зина подобрала свою доню возле каштана на Греческой. Девочка спокойно играла с пуговицей на кофте. Крутила ее, тянула, пыталась оторвать зубами, и когда та, наконец, поддалась протянула ее Зине с улыбкой: «Воть». Доня росла в потоке безграничной любви. Как-то подростком заболела воспалением легких. Зина с невероятными усилиями достала для нее куриные яйца, а та выбросила их за шкаф.
В шестнадцать доня ушла из дома, прихватив с собой чемодан с зимними вещами, посудой и отложенными на сапоги деньгами. Зина обегала вдоль и поперек Молдаванку, завела знакомых среди пацанов. Умоляла отвести ее к дочери, предлагала деньги. Она нашлась, избитая, с разорванной промежностью в парке Шевченко.
Бестолковая плоть Зининой дони быстро пошла на поправку и вновь пустилась в странствия с удвоенным размахом. Теперь в квартире знали, где обитает путешественница. Чуть ли не каждую неделю приходили кредиторы. Зина расплачивалась, шумно сморкалась в фартук – слава Богу, жива.
     Доня вернулась домой за неделю до смерти. Тощая, с пеньками вместо зубов, виновато перебирая пуговицу на кофте, коротко то ли сказала, то ли спросила: «Вот, пришла».
 
***
     -    Яновна, выпьешь с нами рюмашку?
     Ксения, злая на сквозняк, на Гаврюшу, на не случившийся тихий вечер, на Зину, на плохое самочувствие, впрочем, на весь мир злая очень давно, язвительно бросила:
     - Я самогон не пью и тебе не советую. Не хочу всю ночь возле тебя прыгать с корвалолом. Вонь твою терпеть!
     Она, хорошо воспитанная, с добротным старым образованием, давно оставила манеры барышни. «Здесь пролетарский дух, здесь пролетаркой пахнет», - отвечала на укоризненные взгляды старых знакомых. Выражалась резко, могла спокойно отвернуться или уйти, если разговор ее тяготил, часто нарочно провоцировала окружающих на скандал. По реакции проверяла: собеседник отводит глаза, ласково соглашается - доверять нельзя. Для Ксении надежный, это когда после ссоры подойдет ночью к постели и пледом прикроет.    На злой язык Ксении чаще других попадает Зина.
     - Развела гармидер на кухне. Что в лоб, что по лбу. Ты же знаешь, терпеть не могу посуду в раковине.
     В ответ слышится слишком громкий стук тарелок и шипение: гадюка, возьми глаза в руки для начала.
     Они друг друга не переносят, но жить порознь не умеют. Одна раздражается по каждому поводу, без конца одергивает, а другая, словно за плату, как сорока перетаскала в свою комнату почти все вещи Ксении.
     - Опаньки, какой интересный фужер. Дашь?
     - Бери, только будет ли тебе от него толк?
     Споры в квартире утихают в пятницу.
     - Лишенки мои, яхонтовые, готовьтесь читать книжку про Джен Эйр. Вчера Виктор Иванович приходил, сказал, можно не торопиться. С меня наливочка и пирожки с горохом, - зазывает радостным голосом из кухни Зина.
Зинину возню слышно на всю квартиру - это от того, что открытое окно выходит в крохотный двор-колодец. Внизу обитают крысы, а в верхнем ярусе под самой крышей разместились голуби, по общему убеждению жильцов, духи. Иначе, с чего бы это им всем удаётся до сих пор жить? В центре кухни стоит стол, накрытый льняной скатертью. Генеральша, как поселилась в квартире, сообщила: поезд несётся с обрыва, но в нашем безнадежном вагоне мы обязаны достойно встретить смерть. Никаких клеенок. Скатерть спасает от убожества, придает уверенность, сохраняет чувство собственного достоинства, даже если на ней мутная бутыль самогона и отбитая по краям миска с салатом из баклажанов.
     - Готовлю потрясающе омерзительно. Но! - Зина выставляет указательный палец кому-то наверх, - обратите внимание на синенькие.
     Баклажаны она запекает в духовке под гнетом в специальных чугунных ёмкостях. Мелко нарезает помидоры, мощно сдабривает чесноком и укропом, поливает душистым маслом.
     - Ты почему мне не занесла книгу в комнату? Поставишь пятно ведь, - Ксения старается сохранить строгость, но на самом деле, настроение хорошее. Она любит пятницы.
     - Яновна, а у Виктора Ивановича большая библиотека? Он только нам дает книги или еще кому?
     - Таки да, большая. Кормится с нее. На работу не берут. Там история темная. То ли документы у него не в порядке, то ли здоровье плохое.
     - Да, бедненький. Шрам на всю щеку и глаза совсем не видят, а мужчина хороший, - Зина любовно погладила руками комок теста.
     После ужина читают вслух. Генеральша, выдерживая паузы в нужных местах, почти шепотом проговаривает: « О моя любимая! Господь да благословит тебя и наградит»! Неожиданно Зина выпрямила спину, двумя пальцами вытерла губы и на цыпочках вышла из комнаты.
    
     - Вот лярва. Отправилась к книжнику домой. Идиёта кусок. У него жена!!
     Утром женщины стараются изо всех сил делать вид, как будто ничего не произошло. Генеральша поливает герань на окне, Зина гладит белье. Ксения первая прерывает молчание. Не поднимая головы, коротко бросила:
     - Лишишь меня книг, убью.
     - Какая же ты гадина, Яновна. Довыпендриваешься, напишу на тебя куда положено.
     - Пиши, дура. Только потом не забудь мне показать, а то опозоришься перед комиссарами.
     - Тогда заберу платье, то что из шифона.
 
***
 
     - Ксеня, дочка, давай сделаем всё прилично. Почему обязательно замуж? Что скажешь папе?
     Отец твердо выговаривает «что», в остальном весь неуверенный, как будто заискивает, стоит в проеме двери, не решаясь подойти ближе. Одергивает полы шерстяного пиджака, следом массирует виски, затем опять поправляет лацканы. Много движений для степенного ветеринара Яна Пташковского, отца троих дочерей. Старшая - выходит замуж за присяжного поверенного Анания Сахарова.
     В другие времена большая радость. Такой высокий чин, и что немаловажно, - брак по любви. Но сейчас, я вас умоляю, какие свадьбы!? Одесса превратилась в Содом и Гоморру. Моня Савич рассказал, что вчера ночью на Канатной обчистили сразу пять квартир, а хваленные французские миротворцы только разводят руками. Еще этот разбойник Котовский. Жуть, если в город войдет его конница.
     - Что ты скажешь папе? Отец выделяет «что» твердо, чеканя каждую букву.
     Ксении не хочется спорить. Она рассматривает себя в зеркало и не узнает. Куда исчезла ироничная улыбка, трезвый взгляд на всё, что ее окружает, а в особенности на себя. Еще вчера раздражали волосы - выбиваются непослушными прядями, а сегодня локоны хочется показать всему миру. Ненавистные руки, холодные, вечно влажные. Говорят, в Британии обладательниц мокрых ладоней не берут замуж. А она выходит! И ее любят! Вишневое платье из шифона с заниженной талией удлиняет полную фигуру. Немного врезается пройма, но терпеть можно. Определенно, она хорошенькая. И очень счастливая. Жена.
     - Папа, мне уже тридцать. Сколько еще ждать? Не притягивай дурные вести. Ты еще удивишься, как всё изменится в лучшую сторону. Разве не помнишь, Ананий на иврите: «Господь милостив»?
       Апрель выдался холодный. Без перерыва моросил дождь, с моря дул пронзительно холодный ветер. Город замер. За стеклом висело серое небо, уныло качались ветви платанов.
     - Анаша, завтракать. Назло блеклой весне пьем чай из праздничной посуды.
     Ксения расставила чайный сервиз с кобальтовым покрытием, купленный в день свадьбы в лавочке на Преображенской. Темно-синяя полоса очерчивает края блюдец, вертикалью перерезает белый фарфор на чашках, сахарнице, молочнике.
     Они сразу решили: берём.
     - Посмотри, как точно расцветка отображает нашу пару, - Ананий бережно покрутил чашку в руках.
     Внешне они не подходят друг другу. Ксения на целую голову выше мужа, эмоциональная, неуклюжая, шагает широкими шагами, обязательно уронит стул на ходу или споткнется.  В спор с ней лучше не вступать - обрывает на полуслове: «Нет, ты слушай сюда! Это же дикость какая-то», - размахивает она руками в воздухе, словно отгоняет всех прочь.
     Ананий - с безупречной выправкой, мелкими чертами лица, аккуратный в движениях и поступках – полная противоположность жены. На лице мускул не дрогнет, даже если рядом начнет извергаться Везувий. В разговоре не перебивает. Выслушает до конца и только потом, если не согласен, приведет доводы.
     - Ксеня, морюшко штормовое, дай свои пальчики. Считаем вместе до десяти. Выдохнули. Ну, что полегчало?
     Сегодня утром он слишком спокоен. Вошел в гостиную в ладно обтягивающем узкую фигуру кителе. Губы сжаты, большой палец спрятал в кулак. Что-то происходит или произойдет.
     - Ты уходишь? А чай? Я молока вскипятила, гренки нажарила.
     - Прости. Не успеваю. А как ты смотришь на то, чтобы уехать. Не в далеком будущем, а сейчас, через пару дней.
     - А как же моя работа, отец? Не бросать же всё?   
     - Ксеня, любимая, - Ананий притронулся губами к ее пальцам.
     - Я устал от этой страны. Мы уедем на необитаемый остров. Станем жить в глубине леса - не хочется моря. Ты ждешь меня в нашей хижине. Горит огонь в печке. Тихо. А еще у нас родятся красивые дети. Сегодня девять дней нашей семье. А впереди еще девяносто лет. Вот увидишь, все получится. Я же Ананий, или «Господь милостив».
     - Нет, ерунда. Я тебя не узнаю. Господин Сахаров, где ваше спокойствие? Даже если придут красные. Это же Одесса, мы всегда будем жить по-своему. И потом, ты при любой власти сможешь зарабатывать деньги без участия в политике. Государство отдельно, а мы сами по себе. Нет, чушь говоришь. Куда ехать? Без сбережений, без протекции.
     - Ксения, не время спорить, - Ананий неожиданно оборвал жену. Будь готова к отъезду. Я пришлю посыльного.
     Посыльный не пришел. В Одесском порту на последний грузовой пароход «Кавказ» спешно эвакуировался весь русский штаб генерала Шварца и всё гражданское управление Одессы. Ананий Сергеевич Сахаров до последней минуты не решался подняться на борт корабля. 4 апреля 1919 года из присяжного поверенного он превратился в серую беженскую массу.
     В эти же часы Ксения бежала вниз по Потёмкинской лестнице.
     …Под ногами мелькают узкие ступени, перетекающие в широкие площадки. Вокруг разбитые ящики, бутылки из-под шампанского, консервные банки. Где-то брошены деньги, бумаги. Слышны выстрелы, крики о помощи. Воздух наполнен запахом гари, огромным количеством разных звуков. Нет в нем только шума моря и гудка отплывающего парохода.
     Назад Ксения возвращается по бесконечным ступеням вверх. На самой высоте, под серыми облаками едва различимая маленькая, аккуратная фигурка мужчины машет рукой. Это не Ананий.
 
***
 Ксении снился сон с хорошим концом.    Идет она ночью в поле. Чернильное небо сливается с землёй. Горячий, густой воздух сковывает тело, не дает двигаться, оглядеться по сторонам. Дышать трудно. Из мглы движется поезд. Колеса стучат громко: так-так-так. И вдруг из вагона  Ананий протягивает руку: «Ксеня, ты успела. Господь милостив».
     Поминки устроили в пятницу.
     - Успокоилась, горемычная, - Зина разлила всем мутный самогон.
     - А что, этот Ананий её бросил? Я так и не поняла. Девять дней всего замужем побыла.
     - Да нет. – Виктор Иванович встал. Из-за меня она не успела к мужу. Ранило на Потемкинской. Шашкой рубанули по голове. Сначала со мной возилась, потом ещё люди стали звать. В тридцатом письмо пришло от Анания Сергеевича. Я его не читал, фотокарточку видел. Стоит он на берегу моря. Волосы седые. Глаза запомнились. Печальные, невозможно смотреть. Я письмо, пока никто не видел, в гроб положил.
 
Прошлое Ксении давно скрылось за горизонтом. Исчезли под корнями столетних каштанов и акаций тропинки ее детства, морской прилив смыл девять счастливых дней ее молодости, где;то во дворах Жукова переулка иногда, очень редко, проглядывают черты ее старости. Все стерло время, осталась только фотография и придуманная мною далекая от достоверности история. Чем дальше события, тем вычурнее рассказы о них. Это обычный феномен памяти. Но Ксения через толстый слой времени, вопреки законам жизни пробирается ко мне… или я к ней.