Атланта. Глава 4. 1

КНИГА 2

ШАГИ ПО РАЗБИТЫМ СТЕКЛАМ

ЧАСТЬ 4


«Катастрофа произошла, мы среди развалин,
мы начинаем строить новые жилища,
питать новые надежды.
Это трудная работа, в наше время путь в будущее
полон препятствий,
но мы обходим их стороной или перелезаем через них.
Мы должны жить во что бы то ни стало» ©

Теплая осень держалась долго, а потом внезапно похолодало, и резко наступили непродолжительные морозы. С деревьев облетела последняя листва, а изрытая колдобинами дорога и вовсе обледенела, осложняя по ней продвижение случайным путникам.

Всю неделю шел холодный дождь со снегом, но не давая никакого тепла, мокрые поленья просто дымили в камине, из-за чего по всему дому гуляли сквозняки.

Сидевшая напротив камина девушка потерла ладони, чтобы немного согреться. Подметки на ее туфельках прохудились, а вложенные в них стельки из ковра, давали ступням совсем мало тепла, но это, по крайней мере, было все же лучше, чем ходить в дырявой обуви.

Придвинув кресло поближе к огню, опираясь руками о подлокотники, она смотрела в играющее пламя, и думала о своем, но судя по отстраненному выражению её лица, эти мысли были не совсем веселыми.

Несмотря на затянувшуюся слабость из-за проблем со здоровьем, теперь она пошла на поправку. И каждый раз обращаясь мысленно к собственным воспоминаниям, она с удивлением отмечала про себя, что не испытывает больше ни печали, ни волнения от всего пережитого; будто все это было всего лишь отголоском нереальных и кошмарных снов.

Болезнь унесла с собой горечь, скопившуюся в её сердце и, вспоминая теперь свою прошлую жизнь, ей казалось, что она принадлежала другой девушке, а не ей, Валерии Чеховой. У неё было ощущение, будто в её душе что-то надломилось, и прежний оптимизм к ней больше не вернется.

В первое время она побаивалась Аллу Евгеньевну, и хотя та была уже далеко не той решительной хозяйкой поместья как раньше, довлевшую между ними дистанцию преодолеть так и не удалось. Впрочем, не лучше обстояли дела у этой женщины и в отношения с собственным сыном.

— Как теперь жить будем без отца, ума не приложу! — как-то случайно вырвалось у неё за столом во время ужина при скудном свете огарка, обычно проходившем в таком тягостном молчании, что не в силах больше это выносить, однажды она рискнула поделиться вслух своими соображениями.

— Успокойся, мам! Как раньше жили, так и дальше будем жить, — пристыдил её сын, без особого энтузиазма принимаясь за ужин.

— Я все понимаю, Глебушка, но как вспомню твоего отца…

— Ну, так не вспоминай! — живо отозвался он, быстро отыскав решение подобной проблемы. — Я же эту потерю как-то перенес, и ничего! Живу себе дальше…

Не испытывая к отцу ни малейшего чувства скорби, втайне он даже гордился, что отныне стал единственным мужчиной в семье. Человек, с которым он ещё совсем недавно вел борьбу за власть, ушел со сцены, канув в небытие, что в его восприятии равнялось почти проигрышу.

Лишения и бедность только ожесточили его характер, развязав в нем дурные качества, наряду с равнодушием к переживаниям окружающих. И наблюдая за перепалками Глеба с собственной матерью, Валерия старалась не затрагивать за столом темы, связанной с погибшим Олегом Викторовичем, чего нельзя было сказать о самой Алле.

Так и не привыкнув к резким изменениям в окружающей обстановке, ей все время казалось, что она до сих пор является хозяйкой богатой поместья с сотней рабов, и когда сын заставлял её переделывать по дому какую-то работу, потому что за них это уже никто не мог сделать, женщина приходила в такую неистовую ярость, ссылаясь то на мнимое недомогания, то на банальную лень, что будучи уже не рад, что вообще с ней связался, в итоге Глеб был вынужден браться за них самостоятельно, продолжая внутренне злиться на мать.

— Это я во всем виновата! — запричитала как ненормальная Алла Евгеньевна, окончательно растрогавшись к концу ужина.

— Ты уже достаточно постаралась, чтобы бросить тень на наш род, связавшись с присягой, — вторил ей сын, пытаясь таким образом отомстить ей за увиливание от домашних дел. — Так что посиди уж на месте и больше ни во что не вмешивайся, если не хочешь, чтобы мы окончательно не опозорились перед соседями.

Самобичевание матери раздражало парня. Ведь это она сама, — преднамеренно или нет, но свела в могилу отца своими необдуманными действиями. Но, по мнению остальных, Алла Евгеньевна не просто довела своего мужа до гибели, а хотела заставить его предать Юг, прорубив брешь в монолите, каким было для окружающих это графство.

Темы, связанные с едой, а также имевшие малейшее отношение к прошлому, принадлежали теперь к разряду запрещенных, поэтому стоило этой женщине заговорить о покойном муже, или начать вспоминать, какие шикарные обеды закатывали они в прежние времена, как сын бросал в её сторону такие пронизывающие взгляды, что невольно опустив глаза, она была вынуждена оборвать свои впечатления на полуслове и, заговорить о другом.

А поскольку никаких других тем для семейных бесед у них больше не находилось, большая часть ужинов теперь постоянно проходила в сплошном безмолвии, нарушаемым лишь стуком столовых приборов.

Запас денег в отцовском бумажнике, который Глеб захватил с собой в ночь падения Атланты, подходил к концу, и все чаще задумываясь о добыче средств, когда раньше его голова была забита другими вещами, он начал на всем экономить, стараясь рационально подходить к повседневным тратам, что включало в себя необходимость тысячу раз подумать о необходимости совершения той или иной покупки, прежде чем распрощаться с очередной купюрой.

На тех запасах, что у них вообще были, они и так протянули прилично, не голодая, как другие. Поэтому поставив однажды мать в известность относительно того, сколько денег у них осталось, они приняли решение ещё более ужесточить расходы, и ежели кто-то из солдат забредал в их поместье на ночлег, изображая самое обездоленное семейство в округе, они оставляли ему на столе чисто символическое количество продуктов.

Смутно наблюдающей за всем этим со стороны, и пока что мало понимавшей в происходящем, Валерии оставалось только удивляться виртуозности уловок, к которым приходилось прибегать этим расчетливым людям, лишь бы не делиться провизией с незваными гостями. Бедность вскрыла в Лобовых наличие пороков, о существовании которых они даже не подозревали во времена изобилия.

Каждый такой посетитель оказывался для них лишним ртом, который надо было накормить и, глядя на то, как солдаты уничтожают съестные запасы, заготовленные ими на несколько месяцев впрок, Алле Евгеньевне становилось не по себе.

Женщина не только жалела каждый кусок, который они отправляли себе в рот, но и чувствовала себя точно на иголках, боясь, как бы кто из гостей не догадался о её «нехороших» мыслях. Вопрос о том, чем будет питаться армия дальше, ее волновала также мало, как и её сына. В конце концов, почему они должны кормить всех этих голодающих за свой счет?!

Ни в чем себе не отказывая до войны, Глеб тогда не понимал, почему бедные люди такие злые и склочные. Теперь, оказавшись с матерью на их месте, и испытав при этом на себе всю прелесть недостатка в самых элементарных вещах, он начинал понимать причину именно такого их настроя по отношению к реальности.

Так что все чаще довольствуясь сухарями вместо нормальных блюд, парень не раз ловил себя на мысли, что сейчас он бы точно не отказался от той снеди, которую в свое время ему и Толику предлагала Маша, таская в госпиталь домашнюю выпечку. Как же легкомысленно относились они тогда к еде, особенно он, воротя носом от того, на что бы сейчас набросился, не раздумывая! Поистине, человек начинает что-либо ценить, лишь когда это теряет.

Раньше он и подумать не мог, что ему когда-нибудь придется ругаться с матерью из-за еды и денег. А теперь, когда необходимость корчить из себя саму вежливость отпала, они стали вести так, как если бы оставалась наедине с собою.

Так, постепенно наблюдая за фокусами маман, поражаясь её изворотливости во многих делах, Глеб с такой же стремительностью распрощался и с собственными манерами «благородного» джентльмена, ни разу не пожалев о принятом им однажды решении. Но ни на секунду не забывая о склонности её чада к коварности, Алле приходилось теперь держать с ним ухо остро, соревнуясь за власть.

И как не искушала её возможность отойти от дел, и отдохнуть на склоне лет, передавать бразды управления разоренного войной поместья в руки сына она не собиралась.

Чувствуя себя ещё не совсем здоровым после пережитых потрясений, позволить себе «роскошь» валяться круглыми сутками в постели как мать, или отдыхать в кресле напротив камина, как сводная сестра, Глеб не мог.

Кто-то должен был, в конце концов, присматривать за домом, добывать еду, собирать хворост, отапливать камин, превозмогая собственную лень и усталость из-за скудного питания. Но если в чем-то он почти достиг мастерства, то с другими делами, с которыми наверняка бы справился какой-то фермер, у него все было плохо.

Однажды он пытался наколоть дров; резко похолодало, и возникла потребность затопить камин. Раздобыв где-то старые перчатки надсмотрщика за рабами, (Чехову всегда поражало это его умение найти нужную вещь в любом бардаке, даже если ради этих поисков придется перевернуть весь дом; будучи чересчур озабочен своим внешним видом, парень боялся попортить кожу на своих руках), Глеб взмахнул пару раз топором и, сломав столярный инструмент, потратил ещё добрых полчаса на то, чтобы вытащить из пенька застрявшее железо.

Каким же было удивление Чеховой, когда выйдя на крыльцо с корзиной, чтобы собрать наколотые щепки и мелкие дрова, ей пришлось созерцать совсем другую картину.

С радостным видом помахав ей рукой, и указав на пенек, откуда торчал застрявший топор, он попросил её о помощи, но та, лишь вздохнув в ответ, подхватила пустую корзину и направилась обратно в дом, раздумывая о его непригодности к физическому труду. Похоже, у Лобова не сложилось не только с хирургией, но ещё и с ремеслом дровосека.

Экзамен на эту «специальность» он провалил, даже не приступив толком к делу. Врагу не пожелаешь в будущем такого мужа, который был не в состоянии справиться даже со столь простым заданием.

Все его попытки показать себя деловым хозяином вызывали у неё смех, пусть сам Глеб такой цели перед собой не ставил. Другой бы на его месте давно обиделся. А сам он, обладая достаточным запасом самоиронии, прекрасно понимал, что «мастер на все руки» из него вряд ли получится.

Порой он и сам не мог удержаться от смеха, наблюдая за собственными попытками превзойти самое себя в делах, которые ранее его не занимали.

С гвоздями и молотком дела у него обстояли не лучше. Задумав однажды прибить на кухне полку, чтобы складывать туда всякое барахло, он позвал Джейка поддержать гвоздь, однако стоило голодранцу выполнить его просьбу, как в следующий момент на руку бедолаге обрушился такой удар, что после того раза мужчина на предложение молодого хозяина оказать ему подобную услугу старался больше не отзываться.

Таким образом, лишившись ещё одного работника, от которого итак не было толку, со столярными работами ему пришлось временно завязать.

Один раз, правда, ему удалось самостоятельно прибить полку на кухне, и даже поставить на неё сверху посуду для проверки крепления на прочность, но радость эта продлилась недолго.

Позвав Чехову, чтобы та оценила его работу, а заодно доказать ей, что он не настолько безнадежен в хозяйстве, как могло это показаться на первый взгляд, Глеб продолжал складывать ржавые гвозди на стол. Однако стоило девушке переступить порог помещения и бросить нечаянный взгляд на эту горе-полку, как та, провисев на стене десять секунд, (учитывая неопытность Лобова, подобное достижение в столярном деле стало его личным «рекордом»), тотчас сорвалась вниз, разбиваясь вдребезги и превращая остатки посуду в гору битого стекла.

С красноречивым видом: «Теперь я поняла, как ты справился с полкой…», Чехова покинула помещение, а что касается её сводного брата, научившись за это время отметать от себя негативные мысли о постигшей его неудаче, он принялся собирать с пола щепки, обещая в следующий раз подойти к выполнению подобного задания с куда большей ответственностью.

«Надо будет попросить об одолжении какого-нибудь толкового человека, чтобы он помог мне с этой полкой, пока я окончательно не разнес здесь все в пух и прах», — мрачно размышлял Глеб, собирая битое стекло.

Он ничего не смыслил в подобных вещах.

Его руки не были созданы для физического труда, а тело — для грубой одежды, и за что он не брался, все у него получалось через пень-колоду. Но Чехову раздражал не сам факт его неумения толково подойти к делу, а то, что, не проявив к этим занятиям должного внимания, он не особо расстраивался, если что-то не получалось, вследствие чего о его «способностях» как плотника у неё сложилось неоднозначное мнение.

***

Впервые столкнувшись с подлинным коварством этих людей, Валерия не переставала ужасаться тем изменением, произошедших в их душах за это время.

Иногда мать с сыном в борьбе за лидерство с такой отчаянностью ругались друг с другом, что становясь невольным свидетелем их ссор за столом, Чехова невольно ловила себя на мысли, что если бы не её присутствие, эти двое давно бы опустились до взаимных оскорблений и упреков, угрожая заколоть друг друга столовыми приборами на почве очередного припадка ярости.

В прежние времена подобные распри одним лишь ударом кулака по столу прекращал Олег Викторович, но поскольку теперь его с ними не было, то и вспыхивающие из-за всякой мелочи ссоры могли длиться часами.

Но если раньше они вызывали у неё смущение, то привыкнув вскоре воспринимать их как некий фон взаимных посиделок за столом, Валерия порой удивлялась, когда исчерпав все темы для взаимных упреков, мать с сыном ненадолго успокаивались и вели себя тихо за столом… Пока на пороге поместья не появлялся очередной солдат с просьбой о предоставлении ему какой-либо снеди и ночлега.

Нет, Глеб, уважал свою мать, порой даже очень, но иногда она до такой степени надоедала ему своими наставлениями и советами, что он был рад, если бы в один прекрасный момент маман тоже куда-нибудь исчезла, и не действовала ему больше на нервы своими придирками.

Получая кров и пищу от чужих ей, по сути, людей, (дружбу с её родителями водил только Олег Викторович, Алла Евгеньевна никакого отношения к ним не имела), теперь же, когда её ничего больше не связывало с этими людьми, Валерия могла спокойно собрать свои вещи и пойти, куда глаза глядят, а так называемая мачеха указать ей на дверь.

Однако время шло, дни сменялись месяцами, а она по-прежнему продолжала оставаться на казенных харчах, не услышав за все время ни единого слова упрека в собственный адрес.

Временами  Валерия ловила на себе странные взгляды Аллы Евгеньевны, но стараясь как можно реже попадаться на глаза этой женщине, каким-то образом ей удалось «акклиматизироваться» в новом формате семьи, ощущая себя розой, уживавшейся в одной клумбе с кустами шиповников, схожих по расцветке, и наличию таких же острых шипов, но принадлежавших к другому разряду растений.

Проживая бок о бок со столь вероломными людьми, Валерия не переставала удивляться тому, как она сама не переняла от домочадцев их дурные привычки. Только однажды ей пришлось узнать, кто стоял за всем этим, не разрешая этой женщине выгнать её из дома.

Как-то на фоне всего пережитого, с ней вновь приключился припадок нервной горячки и, оказавшись во власти кошмара, проснувшись в слезах, Валерия начала всхлипывать, призывая своих родителей. Ворвавшись к ней в комнату, даже не спрашивая, почему она плачет, Глеб попытался её утешить, обнимая её и говоря ей бессмысленные ласковые слова:

— Все это ерунда, Лер. Обыкновенный нервный припадок… Это скоро пройдет. Не обращай внимания.

Однако слова эти не доходили до её сознания. Девушку продолжало трясти. По её щекам текли слезы.

Привлеченная воплями, Алла Евгеньевна поднялась наверх, накидывая на себя шаль, однако застав падчерицу в объятиях сына, который успокаивая её, приговаривал какие-то слова, а та, уткнувшись ему в плечо, продолжала плакать, так и застыла в немом изумлении у порога со свечой в руке, затаив дыхание.

При виде столь трогательной картины, в душе женщины вспыхнула полузабытая материнская ревность, в которой она не хотела признаваться даже самой себе. Увиденное уязвило её самолюбие, но будучи женщиной неглупой, она все поняла.

Её сын был неравнодушен к этой особе, иначе вряд ли бы стал с ней возиться как с беспомощным ребенком. Что-то, очевидно, между ними произошло там, в Атланте, в корне изменившее его отношение к Чеховой, которую он всегда ненавидел, как ей всегда казалось, но что именно, на эту тему Глеб отказывался с ней говорить, ссылаясь на занятость. И как мать Аллу это очень возмущало.

«Ты живешь у нас ровно с той поры, как тебя приютил в свое время мой муж, — размышляла она, глядя на Чехову, переставшую всхлипывать в объятиях её сына, — но тебе ни разу не пришло в голову, что ты, в сущности, принимаешь от нас подаяние, а ведь я могла бы запросто отправить тебя сейчас домой, в родное захолустье туманной Шотландии. Тем не менее ты продолжаешь жить у нас, словно ничего не произошло, требуя повышенного к себе внимания, будто мы с Глебом по-прежнему богаты как Крез, и не знаем, куда девать деньги»

Ни единым жестом не выдав своего присутствия, женщина погасила пламя свечи, и поплотнее укутавшись в свою шаль, неслышно сошла вниз по лестнице, держа путь в свою комнату.

Глава 4.2

http://proza.ru/2024/06/26/741