Интеллектуалы и Антиинтеллектуалы у Пруста. I

Во французском интеллектуальном журнале, под названием La r;gle du jeu, в № 82 была опубликована статья Patrick Mimouni под названием «Интеллектуалы и Анти-интеллектуалы у Пруста (II). Patrick Mimouni является кинематографистом и писателем, пишущим заметки  и статьи во французском   журнале La r;gle du jeu. Как уже писала раньше, в этом журнале, как правило, публикуются статьи, посвященные политике, искусству и философии. В русском переводе, название журнала означает «Правила игры».

Статья Patrick Mimouni «Интеллектуалы и Анти-интеллектуалы у Пруста (II).

Темой статьи является тот факт, что упоминание Прустом в своих дневниках книги Zohar (Сияние) долгое время  скрывалось как нечто постыдное. В дневниках, о которых идет речь, Пруст делал набросок своего будущего романа «В поисках утраченного времени». По мнению автора статьи, умалчивание этого факта наследниками творчества Пруста подобно подлогу, тем более,  что и биографы Пруста делали то же самое.

Андре Моруа, воспользовавшись своим пребыванием во время войны в Соединенных Штатах Америки, решил написать биографию Пруста. Как только он вернулся в Париж, он тотчас же обратился к  Сюзи Мант с просьбой позволить ему ознакомиться с архивами её дяди. Она согласилась без каких бы то ни было колебаний.

Она все еще жила в красивом доме  на  rue Dehodencq, рядом с Булонским лесом. Предложив Моруа заехать к ней, она оказала ему  радушный прием. Архивы, доставшиеся наследникам Марселя, делились на два лота: в одном из них были «Рукописи», включавшие в себя тетради, машинописные тексты, а также  наброски, со следами поправок. Всего было около 250 документов,  тщательно маркированных. Точно с такой же тщательностью они были размещены в библиотеке Сюзи Мант,  на улице  Dehodencq. Среди них были и наброски, и сам текст «Поисков», вышедший в издательстве «Галлимар».

Другая часть представляла собой огромное количество  бумаг, которые Сюзи Мант поместила в небольшие чемоданчики, отправив их  на чердак своего  дома. Но были еще  документы, с которыми она никогда не расставалась, даже во времена скитаний в оккупированной Франции. Поэтому было большое количество бумаг, которые она  не классифицировала, понимая  всю трудность этой задачи. Тем не менее, из огромного количества бумаг она выбрала четыре красивых дневника, имеющих продолговатую форму и выполненных в стиле Ар-Нуво 1900 годов. Этот стиль очень нравился Сюзи; она даже  выставляла их у себя дома, наподобие того, как выставляют безделушки  в светских салонах. Эти дневники были выполнены англичанином, продававшим канцелярские  товары. Именно в них  Пруст делал заметки по поводу своего  романа. Поль Брак (секретарь Робера),  наверняка, смог их расшифровать. Однако, удивляет тот факт, что  никто никогда не говорил об их существовании - ни Филипп Колб (Kolb), ни какой-либо другой знаток Пруста. А ведь все они были в окружении самой Сюзи. Так как эти дневники были включены в завещание, то она их и показала Моруа. И он тотчас же понял, что в его руках были документы огромной важности. Но он понимал и то,  что ни в коем случае не должен разглашать их содержания.

«Единственной заслугой любого высказывания является то, что оно зародилось в глубинах самого человека», - писал Пруст в  одном из своих дневников. «И как правило, эти человеческие глубины темны, за исключением тех моментов, когда происходит некое озарение, подобно тому, когда свет молнии освещает темные глубины. Подобное случается и тогда,  когда вы сами пребываете в состоянии   опьянения видом неожиданно прояснившегося небосклона. В такие моменты, эта недосягаемая глубина является для нас символом чего-то особенно ценного, граничащего с ощущением радости» [1].  Этими словами Пруст формулирует то, что он именовал своей доктриной. «И неважно, о чем идет речь. Колокольня, неподвластная восприятию на протяжении многих дней является бОльшей ценностью, чем целостная теория Мира». Это ссылка на толстую тетрадь, в которой он говорит о башне церкви Святого-Марка в Венеции, а также о  книге Zohar (Зоар)», - уточняет он [2].  Sefer ha-Zohar, на иврите, означает "Книга сияния", она является основной  книгой Кабалы, составленной в  XIIIe веке испанским раввином и переведенная на латынь в XVIe, когда Кабала начала распространяться и в христианском мире. Как видно, Моруа был знаком с тезисом Denis Saurat -  университетским ученым, утверждающим, что раввинская литература - Талмуд или Кабала оказали большое влияние  на Пруста [3]. И вот, запись, сделанная в дневнике по поводу Zohar и с которой ознакомился Моруа, подтверждает это. 

Фарисеи

На протяжении многих лет, историки религий утверждали, что иудаизм и христианство если и имели что-то общее, так это Библию. Тем не менее, по их мнению, сама Церковь никак не была подвержена влиянию иудейской литературы, пришедшей на смену литературы библейской. Однако Ренан понял фальшивости сего утверждения, открыв для себя, что нравственное учение, которое распространялось одним из великих талмудистов  -  Гиллелем (HILLEL), повлияло  на Иисуса. Да и сам Ренан считал,  что «при изучении истории происхождения христианства, Талмуд не был принят во внимание.». [4]. 

Это свидетельствует о том, что он не очень высоко ценил раввинскую литературу. Это относится к тому, что можно назвать теоретической жилкой, называя её «схоластической», «варварской», «абсурдной». Ренан рассматривал раввинов под тем же углом зрения, что  и персонаж в романе Пруста - Господин де Norpois, созерцающий  "расплывающиеся  мандарины",тем самым намекая  на  Берготта (Bergotte) - иначе говоря, на интеллектуалов - в том смысле, как это воспринималось в антисемитских кругах на повороте от века XIXe к веку XX му.  Можно ли этому удивляться? Конечно, нет... Многие из христиан относились точно так же к фарисеям, то есть к еврейским эрудитам, тем, кто воплощал в себе тот самый интеллектуализм, как его воспринимали на протяжении почти  2000 лет.

Инстинкт и ум.

Тем не менее, в лоне самого иудаизма всегда существовало народное течение - если не сказать популистское, весьма враждебное по отношению к раввинской элите, слишком «интеллектуальной». Именно это качество ей всегда приписывали.  И это народное движение получило огромный размах в Польше в середине XVIII века. Его предводителем был раввин Baal Shem Tov, имя которого звучит как «Мастер Святого Имени», именно он был основателем  Хасидизма, который являлся полной противоположностью Хаскалы, олицетворяющей просвещение и здравый смысл. То самое Просвещение, что преподавалось в немецких университетах, которые отныне были доступны и для евреев, просвещение столь ненавистное в глазах  учеников Baal Shem Tov. 

Одна большая еврейская семья  - Zbitkower, финансировала движение хасидов; одно из её ответвлений, в момент эмиграции в Париж, взяла фамилию Bergson, что в дословном переводе означает «сын Горы», считай «Храмовой горы».

Это была весьма  благородная семье израэлитов -  набожная и пропитанная идеями Хасидизма; намек именно на это качество и делает  один из персонажей Пруста. Делает он это в своей манере:

- «А как зовут твоего друга, который придет к нам сегодня?
Дюмон, дедушка.
Дюмон! О! Остерегаюсь. И он пел: «Стрелки, следите как следует за порядком!
Делайте это без передышки и шума. » [5]»

Генри Бергсон был блистательным молодым человеком, учеником известной в Париже Нормальной школы (Ecole normale), а также преподавателем  философии в лицее Генриха  - IV. Он женился на Луизе Нейбургер (Louise Neuburger),  кузине Марселя. Церемония проходила  в  январе 1892 года в большой синагоге Парижа.  Сам Пруст был шафером  на свадьбе своего будущего кузена, с которым его связывала дружба.

О нем  стали много говорить после того, как Генри  написал докторскую работу, темой которой было сознание человека, которое он резко критиковал, называя его жалким, удручающим и абсолютно демотивирущим. Он отдавал предпочтение инстинктам, которые, как он считал,  являются источником не просто веры, а истинной  веры и  жизненного устремления человека к невыразимому счастью.

За образец для написания собственных речей Генри Бергсон брал речи великих мастеров Хасидизма, приспосабливая их к французской культуре. Он начал нападать на немецкую философию в частности за то, что она, по его мнению, путала такие понятия как  Время и Пространство, что для него было равносильно тому, чтобы не понимать разницы между жизнью и смертью. [6].

Во Франции, страдающей комплексом неполноценности после поражения в войне с Германией 1870 года он начал проповедовать анти-интеллектуализм, символизирующий антигерманизм. Все это в большой степени повлияло на французскую литературу  того времени, да и не только на неё.

От немецкого к ивриту.

В те времена, Ren; Boylesve - писатель и член Французской Академии часто наведывался в салон одного из близких друзей Пруста. Этот друг посоветовал Ren; Boylesve прочитать роман «В сторону Свана», который только что вышел в свет. Было это в  1913 году.  Пролистав его, Рене Буалев вынес приговор: «Это не французский  язык. Это немецкий!"[7] .  Совершенно очевидно, что он ориентировался на Бергсона - своего коллегу по Академии, хотя вполне мог бы сказать: «Это на иврите !». В те времена, все  популисты, включая и  тех евреев, которые к ним примыкали, презирали раввинов. Им претил образ  раввина, склонённого  над книгой. Всему этому они предпочитали песни, танцы, опьянение, - все то,  что у них ассоциировалось с жизненной энергией и движением. Таким образом, раввины прежних эпох превратились в интеллектуалов,   столь же презираемых в XX веке, как и в те времена, когда популисты не переставали расширять собственное влияние. И Пруст это знал лучше, чем кто бы то ни было. В его романе эта тема отображена полностью. В своей прозе, без абзацев и пунктуации,  - по образу библейской книги или Талмуда, он сам символизировал того самого Интеллектуала, тем более, что он интересовался книгой Zohar.  

Какой ужас! Книга Zohar вызывала у Моруа неприятное чувство. И не у него одного; большое  количество израильтян относилось к ней, как к чему-то постыдному. В своей биографии о Прусте,  Моруа, - вполне по понятным причинам,  не пишет о том, что  писатель интересовался подобной литературой. Однако, не писать об этом и является тем, что мы именуем фальсификацией.

Ну и что?

Робер Дрейфюс также предался фальсификации, подвергнув цензуре письмо Пруста, в котором тот ему признавался, что влюбился в мальчика.

Что и говорить, это так. Стыдливый еврей как Андре Моруа действовал точно так же, как стыдливый гомосексуалист Робер Дрейфюс. И ведь дело не   том, что надо было рассказывать об этом всему миру; эксперты из окружения Сюзи Мант (Suzy Mante)  и без того все знали, поэтому  для них это было как само собой разумеющееся.

Морис Ростан, кузен Сюзи, был похож на безумную женщину: как пишет Сюзи в своих мемуарах, он был  «очень женственный, с длинными обесцвеченными волосами». [8] Однако это не мешало ей принимать его в своем салоне. Она также охотно посещала гомосексуалистов, ведь Общество друзей Марселя Пруста  насчитывало большое количество людей, о чем она тоже  прекрасно знала.

«На обеде,  - как вспоминала Сюзи, Берль (Berl) обратился к одному из моих друзей, известному гомосексуалисту со словами: «Господин, если бы вы были педерастом, неужели вам нравились бы молоденькие телеграфистки?». Все фыркнули от смеха. Уже позже,  я у него спросила: «Как вы могли сказать такое?
Сюзи, он ведь пришел с дамой! ». [9] 

Однако, в конце сороковых годов появление дневника Андре Жида вызвало скандал, в частности, в  странах англосаксонского мира, в которых гомофобия - за редким исключением,  не была столь ярко выраженной.

Жид писал, что Пруст ему говорил лично, что «женщины у него вызывают чувства,  сугубо духовные и,  что любовь он познал лишь с мужчинами[10]. » По свидетельству Морана, «все это было написано черным по белому, поэтому я плохо понимаю, зачем Сюзи Мант ускользает от разговоров, когда речь заходит о нравах её дяди"[11]. »

А она упорствовала, как будто стремилась отрицать то, что было очевидным. Она постоянно настаивала на том, что в поведении Марселя не было и намека на то, что у него были какие-либо приключения с мужчинами. И она это утверждала до конца своих дней, вплоть до 80 годов. Все это несмотря на то, что и сама с большим удовольствием общалась с гомосексуалистами. Так зачем надо было отрицать всем известный факт, что её дядя был гомосексуалистом. Возможно, что по той лишь причине, что она сама этого стыдилась. Это касалось и еврейства, тема, которую Пруст затрагивает в своем романе. А ведь Сюзи любила посещать и евреев. Она часто бывала у Ротшильдов. Её адвокат, Мэтр Робер Израэль, заседал в административном Совете  друзей Пруста. И так далее… И так далее…

Вдобавок ко всему, она никак не хотела признать тот факт, что её дядя интересовался книгой Zohar, что в её глазах было не менее постыдным, чем содомия.
При этом она знала, что это было правдой. Ну и что? Какое все это имеет значение! Однако и речи не шло о том, чтобы это обсуждать.

Тем не менее, она могла бы и уничтожить дневник, в котором её дядя  упомянул книгу Zohar, как она это сделала с письмом Робера Дрейфюса, которое он ей завещал и в котором Марсель утверждал: «Я бы хотел сказать Жаку Бизе (Jacques Bizet), что я его обожаю», в то время как  некому господину он признавался: «я декадент» [12]. 

Ну да ладно, не будет же она совершать над собой акт самосожжения или прилюдно каяться.  Она ведь не сошла с ума. Она знала, что когда-нибудь Филипп Колб (Philip Kolb) – издатель переписки её дяди опубликует  как  дневник, так и письмо, о котором идет речь. Она ему это пообещала. Однако она настаивала на том, что это можно будет сделать не сейчас, а чуть позже, соблюдая «приличия»; а это зависело исключительно от неё самой.

Philip Kolb вынужден был считаться с этим условием и ждать. Уже тот факт, что она показала ему это письмо и рассказала, что было в дневнике,  было с её стороны подвигом.

В роли шефа секты, если не сказать мафии, Сюзи вела себя с  удивительной беспечностью.  Однако,  к счастью для неё самой, она была еще и умной. Она умела быть обворожительной, пользовалась привилегией светской львицы, всегда элегантной, а когда того требовали обстоятельства, то и   неумолимой.

(Philip Kolb)

Филипп Колб прибыл в Париж зимой 1936 года; это  был 28 летний американец, студент Чикагского Университета. Он писал докторскую диссертацию, посвященную Прусту.
Обратившись сначала за помощью к Полю Морану, а затем к Роберу Дрейфусу, Колб потерпел неудачу. Уже позже, ему у удалось связаться с Жоржем Катои (Georges Cattaui),  который согласился  представить его Мадам Мант. Колб был очаровательным молодым человеком, брюнетом  приятной наружности. Кроме того, он безупречно владел французским, не говоря о прекрасных манерах и умении  располагать к себе людей, обладая  искусством тонкой иронии. Он очень понравился Сюзи; он обладал всеми теми качествами, которые могли бы сделать из него прекрасного секретаря. Ей должно было исполниться 33 года; это уже не была юная девушка, а мать троих  детей. Возможно, что именно в этот момент она принялась за чтение романа своего дяди.

Воспользовавшись светскими приемами, что устраивала Сюзи, Филипп Колб  начал интересоваться семьёй Пруста. Во время одного из таких ужинов у неё дома, он познакомился с Мартой. «Мадам Робер Пруст (Mme Robert Proust) каждый раз, как я её спрашивал о её шурине, она мне отвечала одной и той же фразой: «Господин, это было странное существо». [13]

«Я задавал вопросы многим из родственников Пруста. Впечатление от него у всех было одним и тем же: его постоянно видели на приемах, но никогда не одобряли», как пишет Филипп Колб.

Однако были и исключения, но лишь одно. Это была Мадам Роже  Сиама (Mme Roger Sciama), рожденная Элен Ланж H;l;ne Lange. Вот слова Колба:  «Кузина мне сказала: «я всегда находила его обольстительным.» «Когда его приглашали на семейные обеды, то его разговоры всегда производили впечатление на людей умных. И эта женщина, была, совершенно очевидно, умной»  - утверждал Kolb [14]. Для него было само  собой разумеющимся, что умные понимали Пруста, а глупые - нет.

Колб вернулся в Соединенные Штаты в 1938 году, чтобы закончить свою  докторскую, посвященную проблеме датирования корреспонденции Пруста. Мобилизованный в 1941, он провел четыре года в ВМС США. После  окончания войны, он, наконец-то, смог защититься. А вернувшись в Париж, ему удалось убедить  Сюзи доверить ему публикации писем её дяди. У неё было моральное право на все творчество Марселя, включая и его письма. Совершенно очевидно, что ничто не могло быть опубликовано без её согласия. Она этим пользовалась, извлекая немалую власть. 

Омерта или круговая порука

Издатель Гастон Галлимар решил выпустить новое издание «В поисках утраченного времени», а потом включить роман в «Библиотеку Плеяды».  Пьеру Клараку (Pierre Clarac) и Андре Ферре (Andr; Ferr;) - оба издатели,  было доверено осуществить этот план. В связи с этим, они попросили получить доступ  ко всем рукописям Пруста,  включая и тетради, в которых он делал наброски  построения собственного романа. Им хотелось создать нечто престижное для эрудитов, а именно -   фундаментальное исследование о том, как Пруст писал свой роман. Тогда она и открыла издателям, как и их ассистентами двери собственной библиотеки. В одной из самых старых тетрадей, они обнаружили и другие ссылки на книгу  Zohar. Одна из ссылок  была обусловлена желанием Пруста поехать в Венецию. Он не просто захотел поехать в Венецию, а предпринять путешествие по стопам  английского писателя Ruskin. Вот что он написал по этому поводу: "Zohar" - это то название, которое символизирует для меня состояние надежды, в которой я тогда пребывал. Само название воссоздает ту атмосферу, в которой я тогда находился: все напоминало о солнечном свете, ветре - всем том, что было связано с именем Ruskin и Италией.  При этом Италия в меньшей степени ассоциировалась с былыми мечтами, чем сам  персонаж, который там жил.» Он уточняет: «Имена, которые мы запечатлеваем своей мыслью, сами превращаются в мысли; они занимают место в череде других мыслей, более старых, смешиваясь с ними. Именно поэтому книга Zohar превратилась для меня в нечто подобное  мысли, которая меня посетила до того, как я её прочитал, созерцая  измученное небо и  думая о том, что скоро увижу Венецию. »[15].

Какая удача! Издатели обнаружили нечто важное  и интригующее. Это им позволило  ответить на те вопросы, которые возникали по поводу того, как Пруст писал свой роман. Ведь в дневниках были его комментарии и к самой  книге Zohar. Все в том же  дневнике Пруст сделал набросок своего романа «Поисков».

Какая удача!

Вы смеётесь?

Издатели, Кларак и Ферре работали вместе с Андре Моруа. Естественно, что все это не должно было получить огласки. И это, опять же,  было само собой разумеющимся.

Перевела с французского Элеонора Анощенко

25 июня 2024 года, Брюссель