Семидесятая осень

 ЯВИЛАСЬ, НЕ ЗАПЫЛИЛАСЬ

Вот она! Явилась, не запылилась! Как ни оттягивай, как ни прячься - неумолимо время! Сегодня ко мне пришла моя семидесятая осень .
- Здравствуй, красавица!
- Заждался?
- Ну, я бы так не сказал. Знал, конечно, что припрёшься, понимал, что неизбежно, но хотелось бы всё-таки оттянуть. В душе! Ибо ничто человеческое нам по сей день не чуждо.
- Да ладно!
- Ну, почти! А в душе, так всё. Хотя уже многое утратило актуальность. Зато в последнее время начало радовать одиночество. Ты же знаешь, мы с тобою 70 лет назад встретились в бараке на улице Ленина. Там один на одном, старые, молодые, дети сопливые - все тут, а потому в туалет на улице по утру жуткая очередь.И все кричат - эй, там, скорее освобождайте, хватит рассиживаться!
Да! В тех условиях просто негде было побыть одному. И некогда. Сама знаешь - минуты свободной не оставалось - школа, Дом пионеров, математический кружок,плюс футбол, хоккей. на лыжах и коньках, на самокате, который сделан своими руками. Две доски, два подшипника - сила! Мы по Чернышевского от бани, что на углу Фрунзе была, вниз как жахнем человек десять на таких самокатах - бабка Рая выбегала на улицу со шваброй гналась. Такой гул стоял!
 
И вот ещё:

А в сквере только что построили фонтан
и только что воды туда налили.
И мы с тобой по кругу рядом плыли
и нам казалось - это океан!
А вечером, набегавшись досыта
брели усталые в свой двор и дом,
где двери все всегда были открыты,
как души тех, кто жил в бараке том.

Что ни говори, а детство было счастливое. Голодное, холодное, оборванное, беднее нас в доме никого не было, но всё равно счастливое! Пожрать - то да, хотелось постоянно, но зато я мог залезть на любое дерево в городе за считанные секунды! Просто бегом взбегал. На турнике мог так, что мало кто способен был повторить. Про коньки вообще речи нет. Пошёл летом после восьмого класса на консервный комбинат, взяли грузчиком, заработал на коньки. Поехал в Москву, купил фигурки, у нас тогда не было даже на показ. И всё - на льду крутился и прыгал, как никто. Пришёл раз с ними в хоккей поиграть, пацаны возражали. У них дутыши, да ещё не точенные, они расползаются, лёд не держат. А я на фигурках - ха, ребята, догоняйте!

Вот и говорю: счастье в детстве не в гаджетах, не в смартфонах и всяких игрушках, а в том, чтобы если бежать, то должен быть быстрее всех. Если через пляж на ту сторону плыть, так тоже, чтобы первый. А мы на спор взялись плыть не поперёк, а вдоль. От моста возле ТЭЦ и до моста, что на Пески ведёт. Посерёдке! Чтобы по чесноку, без дураков, когда вдоль бережка, где дно достаёшь. Чуть не утонул, судорогой ногу свело, но доплыл. Один, соперники много раньше бросили это опасное дело. А я не смотрел назад, кто там что, а просто плыл и плыл, стиснув зубы, перетерпев боль.В том и состояло счастье моего голодного детства - терпеть и преодолевать.
- Ой, ладно - и плакал, и ныл, всё бывало.
- Никто моих слёз не видел! Никто и никогда!
- Бабушка Настя видела..
- Это не считается. Бабуля, царствие небесное, меня любила и жалела. Перед ней можно было и слабость показать.
- Знаю, что ответишь, но спрошу - хотелось бы обратно в детство, молодость, в ту пору, когда всё мог и всё было пол силам?
- Если знаешь, чего спрашиваешь? Нет не хотелось бы. Мне было хорошо тогда, но мне хорошо и сейчас. Ни за что не променяю ни на что эти годы.
- Так ведь сила, здоровье, девочки вокруг жужжат , как пчёлки возле банки с вареньем.
- Наоборот! То я вокруг них жужжал, и в этом тоже счастье. Один дурачок по пьянке в компании про меня однажды ляпнул, что голубой, мол, ребята говорили, это точно. Одна девушка подскочила и даже руками замахала - да нет же, нет, это враньё!
Вот в чём счастье! Это когда красивые девочки за тебя всей грудью встанут. А грудь, я скажу, была знатная.
- Да видели, видели. Вот и осень, неба просинь...
- Кстати, да - тогда и песня эта появилась.
- Пусть прозвучит сейчас. Потом продолжим разговор. Три месяца у нас впереди, будет ещё время...
- Обязательно продолжим, любимая пора, очей очарованье...К слову сказать, тогда же появились и эти осенние строки ...

«Уж небо осенью дышало…»
Слова, слова…как всё же мало
в запасе их, чтоб описать
неувядающую стать
уснувшей временно природы,
когда в преддверье непогоды
теплом последним дарит день.
Пусть это всё лишь лета тень
и солнца луч уже не тот,
но много крат он мне дороже
палящих летних, жгущих кожу,
хотя бы тем, что так не жжёт.
***
Да, лето, лето…Миг короткий!
Пылают страсти, всё бурлит.
Шкворчишь, как хек на сковородке,
волдырь три дня потом болит.
Нет, пусть уж юноши-мальчишки
сгорают в чувственном огне…
Мы лучше на диване с книжкой
в спокойствии и тишине
(тем паче, всё равно не спится)
перелистаем не спеша
былого знойные страницы
и отогреется душа
у камелька воспоминаний,
где было всё и…ничего.
Средь клятв и пламенных признаний
нам не хватило одного –
быть может, смелости немного
чуть побороться за любовь
Послать бы всех их к чёрту, к Богу –
пусть рухнет всё, построим вновь.
Но тут занозы: муж и дача
(ох, эти дачи – точно гвоздь!)
и дети тут и там в придачу.
«А жить где будем?».
Просто гроздь,
клубок проблем неразрешенных.
- А мы, давай, с тобой шалаш
На берегу того затона
построим вместе – будет наш
хрустальный замок:
небо – крыша,
А стены – утренний туман…
- Стучат?! Звонок? Скорее, слышишь,
Вставай и собери диван.
- Я позвоню?
- Нет, нет, не надо!
- Пока, до встречи в шалаше…
***
Ах, листопад! Очам отрада
Отдохновение душе.
Шуршит тропинка под ногами
вся щедро устлана деньгами,
да не рублями – грош цена! –
полна у осени казна
червонцев, что чеканят клёны.
И я кладу, кладу поклоны,
сбирая этот ценный дар.
А нынче полыхал пожар
за окоёмом: будто пламя
лизнуло небо языками
и загорелся край небес,
багрянцем озаряя лес.
Вот уж и птицы сбились в стаю.
Какие точно, я не знаю,
я только видел – улетели…
А к нам спешат снега, метели,
за ними следом вьюги, стужа…
Уж и теперь под утро лужи
стеклянный чепчик одевают.
Ночь всё длиннее, дни всё тают,
а вскоре вовсе – лишь проснулся,
открыл глаза и потянулся,
собрался было уж вставать,
но день угас, пора в кровать.
***
Вот и зима…мороз до звона,
И нет уже того резона
Бродить знакомою тропой.
Когда-то мы вдвоём с тобой тут заблудились.
Странно, право,
Как можно заблудиться тут?
Но мы в глуши седой дубравы
искали и нашли приют
спасительный, но запоздалый…
Мираж – и в Африке мираж!
Теперь сугробов там навалом,
наш недостроенный шалаш
и по приметам не найти…
(для рифмы – «Господи, прости!»)
***
Ночь, будто старый паровоз
плетется чуть заре навстречу.
Под мирный стук часов-колес
страницы чистые помечу
на всякий случай, наперёд.
Пора, капель уж каплет с крыши!
«Весна идёт! Весна идёт!» -
И снова небо летом дышит…

СВЯТАЯ КВАДРИГА

У любого мужчины только четыре женщины самые главные. Он их помнит до конца, до последних дней. Остальных - нет, это статистка.

Первая женщина - мать. Фантастика! Чудо необъяснимое. Из ничего - из нестерпимого желания и порхающих бабочек внизу живота, из страха забеременеть и радости, когда о том узнала, из боли при родах и восторга от первого крика появившегося на свет существа – и вот те на, появляется новая жизнь. Может быть, гений, а может просто хороший человек, что тоже не так часто.

Вторая женщина делает из мальчика мужчину. То просто пацан бегал туда-сюда, а тут вдруг - раз – и уже мужчина. Минута, а то и тридцать секунд в первый раз, но уже не пацан. Почему-то принято так считать. Хотя многие уже много раз, а мужчиной так и не стали.

Третья женщина из святой квадриги делает мужчину отцом. Это отдельная тема. У нас главная молитва начинается со слов во имя отца и сына. У нас Родина – мать, а война – отечественная. У нас, у русских, без отчества жить нельзя, ибо во всех документах в самом начале стоит Ф.И.О.

Не точно сказал – женщина не делает мужчину отцом, она даёт ему шанс им стать, что далеко не всегда и не обязательно. Отцом стать труднее, чем матерью. Да и матерью не все женщины становятся, хотя и детей у неё штуки три от разных мужиков. Но всё-таки отец – это не физиология, другое состояние души. Трудно объяснить, но кто испытал это чувство, тот согласится, что нет большего счастья, чем чувствовать себя началом новой жизни, которая удивительным образом похожа на первоисточник, включая нос пипочкой и глаза карие.

Иногда вторая и третья женщины совпадают, что не обязательно и не принципиально.
Четвёртая женщина при всём уважении к выше упомянутым, важнее всех. Если первая дарит жизнь, то четвёртая – дарит смерть. Тихую спокойную, от которой не страх, а радость. Четвёртая женщина с тобой до последнего вздоха, который намного важнее первого крика.

Я славлю святую женскую квадригу! Что мы без них? Без них нас не было бы, без них нам жизнь не в радость и смерть в тягость.
Великие женщины! Все песни мои вам посвящены и нынче только вам пою…

ОТ СУДЬБЫ НЕ УЙДЁШЬ

Господь был милостив и что-то вложил вовнутрь характера такое, что я точно не из тех, кто сидит покорно и ждёт неизбежного. Чего, мол, зря трепыхаться, от судьбы не уйдёшь, надо покориться и т.д. Мне много ближе по духу та лягушка, которая попала в кринку с молоком, долго трепыхалась там , из последних сил била лапками, пока не взбила масло. Так и выбралась на свободу.
Врачи меня списали за борт. Бабуля рассказывала:

- Махнули рукой на тебе, сказали, что нет мунитету и жизненных сил. А откуль им взяться-то, силам тем, когда на свет человек явился семи месяцев, а сиську мамкину ни разу не видал. Да и мамку-то не часто. А тогда совсем сник. Гляжу, уже еле дышишь. Так не ел ничего уже, почитай, сутки. Жалко мне так стало, что горечь к горлу подошла. Нажевала я хлебца ржаного, завернула в марлечку, навроде соски, и вставила тебе в ротик. Путь то, думаю, неблизкий, натощак тяжело ведь. К образам поворотилась и стала молиться, просить Господа, чтобы принял душу невинную. А потом на тебя глянула и радостью сердце зашлось – смокчешь хлебушек-то! Прямо так хорошо - чмок, чмок, и глотаешь. Бегом пошла, борщика тебе на плитке погрела , самой жижки, и ложечкой давай кормить – глотнул опять! Да раз и два! И следом тут же укакался! Так и выжил. А врачи сказали, что сил нету. Были, значит, силы. Потому и говорят - кому чего на роду написано, так и будет в жизни.

Нет, я не фаталист. Но всё-таки, когда жизнь в очередной раз поворот какой устроит, нет-нет да и подумаешь, что есть кто-то там, на самом верху, кто записал этот поворот в Книгу Судьбы.

Вот так и я от смерти спасся бабулиной слюной и хлебом. Эликсир живительный, не иначе. Так и бабуля, стало быть, знала, что делала, ибо потом, много лет спустя, на моих руках умерла.

До 95 годов дожила она на своих ногах, сама за собой ходила без вопросов. А в 95 её разбил инсульт. Упала на кухне, а меня дома не было. Так и лежала там. Прихожу – ба, ба, а её уже нет.

Пять месяцев и восемь дней пролежала трава-травой. Врач приходил, руками разводил: она уже, говорит, умерла, а ещё живёт. Медицина, мол, этого объяснить не может. Такой, стало быть, крепкий был у бабули «мунитет».

Женщину нанял, помогла мне за ней ухаживать – помыть, кровать перестелить, покормить бульончиком, водички дать. Утром я её из чайничка маленького сам поил. Прямо носик ей в рот вставлю, тихонько лью. Что лишнее, то выливается, а то и глотнёт разок.

Так и в тот день, аккурат на 8 марта, уж 25 лет тому. Попоил утром, она глотнула, улыбнулась и отдала Богу душу. На её руках от неё я жизнь в подарок принял, она на моих руках померла. С улыбкой.
Нынче на Пасху с внуком Николушкой ходил бабушку Настю проведывать на кладбище в Ячнево.
- Это твоя бабушка, деда?
- Да, бабушка Настя здесь лежит. А тебе она пра-прабабушка.
- Она хорошая была? Ругала тебя?
- Когда шалил сильно, ругала. Но она меня любила. И жизнь мне спасла. А значит, она и тебе жизнь подарила.
- Хорошая бабушка…

Судьба…Дедушка Ваня круглым сиротой стал в 10 лет. Тиф в 20-м году скосил всю семью. Остался он да старшая сестра Аня. Ей минуло 15 годков. Решили они пробиваться из-под Казани на юга, там тепло. На какой-то станции Аня посадила брата на лавку, велела ждать. Сама пошла с чайником за кипятком. И не вернулась. Ни через час; ни через день. Пропала Аня. Остался маленький мальчик Ваня во всём мире совсем один.

Погибнуть должен был. Какие ещё варианты? Кругом тиф, холера, гражданская война. Да ещё и голод страшный начался в Поволжье. Люди людей ели, люди людьми перестали быть.

Но судьба другой путь уготовила маленькому мальчику Ване. Дошёл пешком до Москвы. Там беспризорничал в компании таких же бездомных оборванцев. Вроде сам Дзержинский его однажды из-под котла с битумом за ноги вытащил. Битум варили на дороги и для других нужд. Котлы нагретые, под ними тепло, пока не остыли. На беспризорников облавы устраивали, собирали их, мыли, стригли, одевали-обували и отправляли в специнтернаты, где обстановка была куда более жёсткой, чем в кино про республику ШКИД.

Дедушку Ваню посадили в 37-ом. Десятка на Колыме – это почти верная смерть! Ещё живыми зэками, упавшими от бессилия на просеке в лесу, мостили дороги, вдавливая гусеницами кости вместе с мясом в мёрзлый грунт.

А вот не судьба была деду Ване на Колыме умереть! А кто бы меня тогда вытащил из того страшного подвала в Ленинграде на Васильевском острове?

Мать и мужика, что жил вместе с нами в том же подвале, арестовали под вечер. У них банда была, грабили магазины, занимались воровством. Мать к тому времени отсидела за воровстве семь лет, в 43-м посадили. Освободилась в 50-м, чуток побыла на свободе. Единственно, что реально хорошее сделала - успела меня родить. Привезла бабе Насте в Белгород, сдала с рук на руки и исчезла.

Мне 4 годика было, или чуть больше, когда первый раз её увидел. Она меня забрала и увезла в Ленинград, в тот самый подвал. В садик там ходил, во дворе того дома. А потом её арестовали и увели. Остался я в подвале один. День один, ночь один. Второй день пошёл - сижу, жду, когда мать вернётся, а её всё нет и нет.
Наверное, в милиции просто забыли, что там, в подвале, пацан беспризорный остался. Забрала меня из подвала соседка, тётя Катя с этого дома. С её дочкой, девочкой Светой, мы дружили в садике. Она привела Свету, а там спрашивают – где же мальчик Вова, почему его нет?

Тётя Катя тем же днём пошла в подвал, взломали там двери, и нашла меня. Жрать было нечего, какие-то крошки, корки собирал по полу под столом и по углам, и ел.
Взяла меня тётя Катя к себе, на верх. Написала письмо дедушке в Белгород. Дед Ваня скоро приехал и забрал меня. А если бы он погиб в лагере на Колыме? Жизнь пошла бы совсем другим путём и куда бы привела, не известно.
Нет, я не фаталист. Но я знаю, жизнь мне не раз о том подсказывала, что судьба не всегда злодейка, бывает и наоборот. А иначе хрен бы мне, а не семидесятая осень.

СЛОВО ЗА СЛОВО

Очень рано научился читать. На пятилетие мне дедушка Ваня подарил толстенную книгу – стихи, сказки, баллады Самуила Маршака. Книга была проглочена тут же, скоро половину её знал наизусть.

Чтение было подарком, ни с чем несравнимым удовольствием. Одно из самых ярких впечатлений в жизни, я это хорошо помню, когда впервые сложил буквы и понял смысл получившегося слова. Невероятно! Черненькие палочки и кружочки, чёрточки и точечки, а если рядом поставить, получается «собака», «дом», «дым». И я вижу этот дом, вижу эту собаку. Они из бумаги появляются, вырастают, их можно рассматривать со всех сторон, даже зажмурив глаза.

Слава Богу, что в нашем детстве не было телевизора, мобильных телефонов, планшетов и прочей ерунды, что забивают ребёнку голову, наполняют её мусором, лишая возможности прикоснуться к чуду Слова. Нынешние дети почти не читают. Игрушки, видики, картинки – вот всё, что заполняет их пустой мозг, который и после заполнения остаётся пустым.

Самая популярная социальная сеть ТикТок. Это примитивно порой до неприличия. И сразу ужас охватывает, ужаса, когда узнаёшь, что в ТикТоке сидят миллиарды по всему миру.

Меня в угол ставили за провинности, и я там стоял с удовольствием. Стенка была оклеена газетами и страницами из каких-то журналов. Я стоял и читал, что там написано. Дед Ваня в воспитательных целях заклеил тот угол куском обоев.
Любимым занятием в нашей семье была громкая читка книг вслух. Читать почти всё приходилось мне. У деда уже тогда глаза были слабые, бабуля видела лучше, но быстро уставала.

«Повитель», «Гулящая», «Угрюм-река», «Поднятая целина» - эти книги я прочитал вслух шести годов от роду.
- «Она часто задышала, Егор навалился на неё сверху…» - деда, а чего он на неё навалился?
- Читай дальше. Это они балуются, играются.
- Дерутся?
- Не совсем. Читай. Да не тарахти, как пономарь. С расстановкой читай, с выражением.

Дедушка частенько одёргивал, когда я увлекался и ускорял темп. Мне же было интересно – что там дальше, как оно всё повернётся.

Книг у нас в доме не было. Откуда бы им взяться? Все книги библиотечные. Дед Ваня ходил, менял, приносил новые. Вечером они с бабулей укладывались на диван и кровать. Я садился посреди комнатёнки на маленький табурет, а книгу клал на большой, что заменял как бы столик.

- Изба-читальня открывается, - обязательно говорил на полном серьёзе дедушка, и начиналась громкая читка.

Первые избы-читальни появились в деревнях и сёлах ещё при царе, в 19-м веке. И тогда они были просветительским центром, ибо никуда дальше страна двигаться не могла, где подавляющее большинство населения не умеет читать и писать. По факту ликбез - ликвидация безграмотности - начался задолго до большевистского переворота. Но советская власть поставили образовательное дело основательно, на государственный уровень. Избы-читальни в ту пору были единственной площадкой для организации просветительской, досуговой, клубной и пропагандистской работы на селе. Заведующий избой-читальней назывался избач.

Как мы только начали громкую читку, дед Ваня так и сказал:
- Открываем избу-читальню, Вовку назначаем избачом.
Слово мне показалось смешным, засмеялся:

- Избачом, кирпичом, открывается ключом, - игра в рифму была у меня тогда любимой. И самое удивительное, равно как и самое радостное, что эта забава у нас с Николушкой на первом месте стоит. Хотя почему удивительно – он же кровинка моя; внук родной.

Уже как в школу пошёл в 60-м году, сразу записался в библиотеку. Она была неподалёку – тут сейчас ресторан « Башня». Старинный дом сохранился, там был овощной магазин в подвале, а на втором этаже люди жили. Вот за тем домом и была библиотека. Маленькая, одноэтажная на четыре комнатки - абонемент, читальный зал, ещё комнатка для книг и кабинет заведующей.

Не сохранила память её имени-отчества. Замечательная женщина! Она чуть прихрамывала на одну ногу, с виду была строгой, но душа добрейшая.
По воскресеньям я ходил в читальный зал. Там были книжки, которые на дом не давались. Однако похвастаюсь: мне вскоре стали давать книги домой даже из читального зала.

Приходил в библиотеку, в читалку, брал книгу и проглатывал махом. Похожу, сдаю, прошу другую. Библиотекарша смотрит на меня с невероятным удивлением:
- Ты прочитал книгу?
- Да.
- Как это возможно?
Она поднялась, пошла и позвала заведующую. Та пришла, глянула на меня строго:
- Что тут у вас случилось?
- Этот мальчик, Надежда Дмитриевна, за три часа прочитал всю книгу и просит другую, - сказала библиотекарша и показала на меня пальцем,  будто я в чём-то провинился?
- Ты прочитал  эту книгу? – спросила меня Надежда Дмитриевна, назову её так.
- Да.
- А как звали мальчика, который с дядей жил в домике на берегу? – я ответил. – А куда они поехали на поезде? - сказал и это.
Надежда Дмитриевна задала ещё пару вопросов и разрешила выдать мне другую книгу:
- Он эту прочитал, бесспорно.

На другое воскресенье она сама пришла в читальный зал и позвала меня:
- Володя!  Иди сюда, я что-то тебе покажу.
Повела в свой кабинет. На столе стояла маленькая кастрюлька, а в кастрюльке была котлетка и макароны.
- Покушай.
- Спасибо. Я сыт. Дома кушал.
- Прошу тебя, я специально тебе принесла. Не стесняйся, кушай.
Котлету и макароны я умял за секунду. Надежда Дмитриевна, или мне показалось, смахнула с глаз слезу:
- Потому ты так быстро читаешь, что кушаешь ещё быстрее.

Потом, не буду скрывать, я бежал в библиотеку с тайной надеждой, что Надежда Дмитриевна опять принесёт какой-нибудь еды. Она это делала часто. Я с большим аппетитом кушал и шёл читать любимые книги.

Однажды заведующая библиотекой встала в дверях в читальном зале и сказала:
-Сегодня я тебя сюда не пущу. Иди на улицу, лето на дворе – поиграй, побегай, на речку сходи. Хватит тебе читать, ты уже прочитал у нас почти все книги.
Пожалуй, это единственный был случай, когда библиотекарь не пускала читателя в библиотеку.

Много лет спустя, я пришёл в свою родную библиотеку. Не в ту – она переехала на Театральный проезд, в старом здании разместился Центр борьбы со СПИДом. А на Театральном был филиал библиотеки № 10. Если мне не изменяет память.

Надежда Дмитриевна уже не была заведующей, но ещё работала простым библиотекарем. Я пришёл в библиотеку вроде в гости, а как к себе домой. Запах книг особенный, его ни с чем не спутаешь. В библиотеке атмосфера такая, что хочется быть умным, и ты как-то стараешься не делать глупостей и не думать ерунду.

В этот раз пришёл в библиотеку не с пустыми руками, не чтобы взять, а чтобы дать – принёс свою первую книгу. Надежда Дмитриевна даже всплакнула, не таясь:
- Владимир Иванович все книги у нас прочитал, когда маленький был. А теперь свою написал и подарил. Лучшего подарка для меня быть не может. Для того я работала всю жизнь, чтобы детки умели и любили читать.

Надежда Дмитриевна умерла, царствие небесное. Мою любимую библиотеку власть имущие нувориши выгнали из того помещения, теперь там кафе «Комод».

Книг  на сей момент  у меня издано двенадцать, написано и того больше, одна пьеса поставлена в нашей стране и за рубежом, как я иногда говорю для форсу. Детская сказка «Заводной волшебник» дважды ставилась в нашем кукольном театре и кукольном театре Донецка. Недавно это была  заграница, а  сейчас опять  просто Донецк.

Пишу басни, их несметное количество. Две книги издал, ещё на пять написано, а издавать, наверное, не будут. И дорого, и кому нынче нужна бумажная книга?
Пишу ещё песни. Они иногда звучат со сцены, заслуженная артистка России Нина Гридчина включила их в свой репертуар.

Песни можно в сети послушать. Одна из них -   про любимый Белгород. В любом другом месте я бы сто раз уже сгинул, а тут – живой! И даже отмечаю семидесятую осень.

КОФЕЙНАЯ СЮИТА

1.
В первый раз слово «кофе» услышал на дне рождения у красивой девочки Лены. Она училась в другой школе и вообще с другого двора. Да там и двора-то не было никогда. В этом доме, где жили «шишки», как тогда говорили про начальство, ещё недавно была кофейня «Сахар», а теперь и тот дом снесли. Лена с бабушкой и родителями жила в той самой квартире, которую потом, пятьдесят с лишним лет спустя, переделали под кофейню.
Мы с домом шишкарей не знались, ни с кем не общались. Там начальники, а у нас в бараке сплошь народ простой. У нас во дворе жизнь бурлила и ключом била круглый год с утра до ночи, а у них – тишина гробовая, мертвечиной несёт, как на кладбище.

Девочку Лену я иногда видел у нас на горке возле сараев, играла с нами в штандара и выбивного, в классики, через верёвочку прыгала. Она тянулась к нашему двору. С девчонками нашими дружила, не заносчивая, не воображала – нормальная, в общем, девочка.
Один раз подходит ко мне и вдруг говорит:
- Вова, приглашаю тебя на мой день рождения. В субботу, в 12 часов. Придёшь?
- Приду. Только не обижайся, я без подарка…Или тогда не приду, если так нельзя.
- Можно. Обязательно приходи, я буду очень ждать.
Дома сказал бабуле, что приглашён на день рождения к Лене, что из дома, где шишки живут. Бабуля руками всплеснула:
- Да как же это! Ты хоть знаешь, чья это девочка?
- Не знаю. Она к нам часто на горку приходит. Играем вместе.
- Ох, - только и сказала бабуля и полезла в сундук.

Знаменитый сундук! Это не чемодан, не просто ящик, а именно сундук, без коего и дом не дом. Раньше в такие девушкам приданое собирали, с ним на подводу садили и отправляли вслед за мужем.

Баба Настя с дедушкой Ваней из Ивановской области в Белгород в 47-м году с двумя узлами прибыли. Там и все их пожитки. А первые года два жили в землянке, где-то в районе Котлозаводских переулков, за стадионом, которого тогда ещё не было. Это был сарай, но вкопанный в землю. Стены деревянные, пол земляной. По одной стене лежанка, как нары, в углу керогаз на табуретке, посреди жилища «буржуйка».

Буржуйка - это печка-времянка. Хорошо, если чугунная, она дольше тепло держит. Но чаще из листового металла варили бочку, внутри где-то посерёдке, металлический колосник - решётка с дырками, на неё дрова укладывали, а зола через решётку в поддувало проваливалась. Там тоже дверца была, чтобы тягу создавать. Ещё труба нужна, дымоход, через неё дым наружу выходит. Если плохая тяга и дым в хату, угореть можно запросто.

Застал я буржуйки и даже грелся возле не раз. А буржуйкой народ отопительную прожору назвал потому, что дров жрёт много, а тепла мало, отдача минимальная, остывает мгновенно. Как и те буржуи – с народа дерут оброки, подати и налоги, а народу взамен кукиш без масла.

Вот тогда дед Ваня смастерил этот сундук. Уже потом, когда они в барак на Ленина переехали, и я там появился, то спал на том сундуке. Считай, с нуля и лет до семи, пока помещался. А потом диван где-то на руках старый купили. Дед его подладил, пружины подтянул, бабуля накидки разные придумала, бантики, рюшечки, салфеточки – сила! Там две полочки, посерёдке зеркало. На одной полке слоники стояли в ряд, на другой – замечательная коробка жила из-под леденцов монпансье, а бабуля говорила "ланпасе".

2.
Удивительная коробка, так она мне в душу запала! Там люди в колясках куда-то ехали, гуляли по бульвару дамы с собачками, а ихние ухажёры вокруг гарцевали, там был цветочный магазин и совершенно очаровательная продавщица, что стояла рядом со входом и предлагала букетики.

Я мог часами рассматривать ту коробку, где была нарисована сказочная жизнь каких-то удивительных людей. Спрашивал бабушку – что это, откуда эти люди, где может быть такое? Вокруг я видел только грязь, мрак, и ужас, а тут столько света, всё так красиво, и люди другие, тоже очень красивые. А сосед вчера сына своего Борьку спьяну в кровь, чуть не до смерти избил. Тот сознание потерял; думали помрёт. Но ничего - привычный он, очухался, оклемался.

Мать Борькина, тётя Нина, орала дико и кричала на весь двор трёхэтажным матом, чтобы мужа её, убивца, черти забрали, чтоб он сдох, чтобы ему та водка колом поперёк горла встала. Кстати, накаркала - вскоре так и случилось. Нашли Борькиного отца в канаве, из перерезанного горла вытекали последние капли крови.
Вечером того дня смотрел я на свою сказочную баночку и думал: а могла ли вот эта красивая тётечка с собачкой так сильно орать матом, обмахивая себя веером? Или этот дядечка с палкой, что зовётся тростью, и в смешной шляпе под названием цилиндр - он мог бы избить своего сына этой тростью до полусмерти, потом напиться, подраться и упасть в канаву с перерезанным горлом? Если нет, то почему же мы так живём?

Что такое «ланпасе» я не знал, но леденцы пробовать доводилось. А в той баночке бабуля хранила пуговицы и ниточки разноцветные. Мне жутко нравилось их название – мулине.

Баночка с пуговичками – сокровищница! Они самые разные – большие, маленькие, всех цветов и фасонов. С такими на улицу не стыдно показаться.

Вы не играли в пуговички? Очень азартная и увлекательная забава. Быстро объясняю. Надо выбрать ровненькое место, чтобы без травы и камешков, чтобы пуговицы скользили без препятствий. Посредине надо вырыть небольшую лунку, метра за полтора от неё черта. От черты каждый бросает свою пуговичку, стараясь попасть в лунку. Если попал, он играет первым, если никто не попал, первым начинает тот, чья пуговичка легла ближе к лунке. Далее всё просто – надо щёлкнуть пуговицу так, чтобы она залетела в лунку, и тогда она твоя. Попал – выбираешь другую пуговицу, целишься, щёлкаешь. Промазал – следующий игрок бьёт. И так далее.

Бывало, я домой приносил целую жменю пуговиц, за что получал похвалу и звание «добытчик». Потому мне и дозволялось пользоваться пуговичным арсеналом - не для баловства брал, для дела.
Бабуля пуговицы использовала в шитье. Она руками умела всё. Вязала спицами, что угодно. Носки мне на зиму, свитера - всё исключительно ручной работы. Крючком плела такие кружева из ниток, что глаз не оторвать. И на машинке шила, как швея заправская. Так она на швейной фабрике всю жизнь отработала. Всё время с нитками, тканями, пряжей, разной фурнитурой.

И в шитье понимала. В основном по ремонту, но могла и блузку сшить, и платье. Многие бабуле вещи приносили на ремонт - кто штаны укоротить, когда от старшего брата младшему одёжка уходила, кто края подбить или что-то подстрочить. А кто-то и за обновкой обращался.
Бабулина машинка «Зингер», ножная, под окном стояла. Я на ней уроки делал, вместо стола мне была. Интересно она стрекотала. Засыпаешь, бывало, а бабушка что-то строчит, и машинка тихонько так – цок-цок-цок - будто кузнечики собрались и стрекочут все хором.

3.

Так вот! Бабушка полезла в сундук и достала рубашку. Точно такую, какую я видел на мальчике в кино. Точь-в-точь! Верх синий, сама клетчатая, два кармана накладных на кнопках – это просто мечта, а не рубаха.

- Берегла тебе на день рождения, но раз такое дело – надевай сейчас.
Нацепил рубаху мигом. Бабушка велела ровно встать, поворотиться туда-сюда, руки поднять. Осмотрела со всех сторон, подвела итог:
- Чуток великовата, но к осени ещё подрастёшь, будет в самый раз. Даже не стану ушивать. Сходишь так.

Так я и пошёл – новая рубаха, брюки наглаженные, хоть и с латкой, но не видать, ботинки гуталином надраил – блестят! И с подарком, что отмечу отдельно. Это была книжка «Золотой ключик или Приключения Буратино» Алексея Толстого, а книга в ту пору считалась лучшим подарком. Видел такой плакат, он висел в магазине, где продавались ручки, карандаши, резинки, тетрадки и всякие другие канцелярские вещи, а ещё учебники и разные книги. Между прочим, книгу я не купил – заработал.

Татьяна Павловна, царствие небесное, была тогда в Доме пионеров массовиком-затейником. Она потом стала директором всего дворца, но в начале 60-х по выходным в горсаду на танцплощадке – на том месте, где сейчас ресторан «Арт-студия» - Татьяна Павловна проводила всякие игры с детьми, викторины, конкурсы песни и танца. Перед тем ловила меня где-то в Доме пионеров, где я почти дневал и ночевал, и говорила:
- Вова, приходи в субботу в горсад, будет трактор!

Это означало, что в конкурсе на лучший танец будет приз – заводной трактор. Приходил в горсад, Татьяна Павловна тут же объявляла конкурс на лучший танец, Семён Яковлевич, баянист наш, из Дома пионеров, кивал головой и играл вступление. Я выходил в круг и плясал что-нибудь из репертуара, который мы с Семёном Яковлевичем уже отрепетировали и отладили, что называется, «на бис». Кто-то ещё выходил и что-то танцевал, но первый приз был мой, это без вариантов. И трактор тогда я унёс.

Кстати, сильная машина! Вынес его во двор, завёл, пустил – пацаны чуть с ума не посходили. Там гусеницы настоящие, он сам свободно едет на горку, переезжает через палки, ему песок ни по чём – реальный трактор!

А в другой раз выиграл книгу, этот самый «Золотой ключик». Новенькая, большая, яркая, с красивыми картинками - чем не подарок?

Лена встретила меня во дворе, возле подъезда:
- Давай чуть постоим, бабушка позовёт. Она стол накрыла, теперь собирается. А что это у тебя?
- Это тебе, Лена, - вручил имениннице книгу. - Хорошая книжка.
- Зачем же ты потратился? Я же сказала, что можно и так.
- А я не тратился, эту книгу я честно заработал на конкурсе в горсаду.
Бабушка открыла окно, позвала:
- Лена, приглашай мальчика в дом, заходите.

Ленину бабушку звали очень заковыристо. Уж не помню, как, но что-то типа Изольда Феофановна. Она была не отсюда, не из этой, а из той жизни, что нарисована там, на баночке из-под монпансье. До пола платье с ажурным воротником, бусы, серьги, батистовый платочек, заткнутый под длинный рукав. Я такого не видел. Бабы с нашего дома одевались значительно проще. И голос – поразил просто - низкий, басовитый, будто мужской.

- Здравствуйте, Владимир. Лена говорила про вас. Проходите к столу.
Изольда Феофановна была очень похожа, как я потом выяснил, на маму Жени Лукашина из «Иронии судьбы». Когда первый раз фильм смотрел, аж вздрогнул – да это же бабушка Изольда, просто копия!
Прошли в дом, сели за стол. Мы с Леной и бабушка – больше никого. Мне стало удивительно – день рождения всё-таки, а гостей нет, родителей нет. Лена как бы уловила моё удивление и сказала:
- Мама в отпуске, она уехала, а папа в командировке. Мы сейчас с бабушкой вдвоём живём.

Изольда Феофановна достала платочек, понюхала, прикоснулась к глазам:
- Лена, оставь эти фантазии. Нашему гостю совершенно ни к чему эти подробности. В отпуске она, как же…
- Бабушка! – Лена встала. – Может, нам уйти?

Честно сказать, я мало чего понимал. О чём разговор, почему надо уходить, когда на столе столько вкусных вещей. Много позже, когда мы с Леной совершенно случайно столкнулись в городе, обрадовались тому и решили попить где-то кофейку, я узнал, о чём они тогда с бабушкой никак не могли договориться – в отпуске мама или где.

Мама тогда сбежала с любовником и бросила папу и дочку. Мама высылала бабушке деньги на Лену, а папа запил, его выгнали с работы, хотя был каким-то начальником. Он завербовался на рыбный сейнер и уплыл в море. Домой так и не вернулся. Пару раз присылал телеграфом крупную сумму на дочку, а потом пропал.

Лена закончила школу, поступила в институт, в тот же год похоронила бабушку на новом, только что открытом кладбище в Ячнево. В один год с моим дедом Ваней ушла старушка на тот свет, где и света больше, и покоя. Могилка Изольды Феофановны недалеко от дедовой. Нашёл её однажды. Теперь, как хожу в Ячнево проведывать своих на Пасху, иногда заглядываю к старушке. Могилка ухожена, прибрана, видать, что Лена следит, не бросает. Портрет там, я глажу на старушку и слышу голос:
- Владимир, вы будете кофе?

4.

Удивительно было не то, что она ко мне, пацану, обращалась на «вы», удивительно было само слово «кофе». Что это? Я тогда не знал. В нашем доме люди пили всё, кроме кофе. А именно - водку, приличное вино иногда, но гораздо чаще самогон, бормотуху, гнилуху, а также политуру, денатурат и чифир.
Но прежде всего, конечно, чай. Чаёвничать принимались по нескольку раз на дню, это был ритуал. Самовар у нас был настоящий, дровяной. Ещё и шишечек еловых туда подкладывали – «для запаху» - и дух такой разносился по каморке, что на душе сразу хорошо делалось.

Люди, пережившие коллективизацию, продразвёрстку, репрессии, войну, голод, холод, испытавшие лишения и тяготы такие, что нам и представить невозможно, с большим уважением и почитанием относились к кипятку. На нашем вокзале – помню, застал – на первой платформа был такой специальный краник, над которым висела крупная надпись: «Кипяток». Издали видать, все сюда бежали, пока поезд стоит, с чайниками, кастрюлями, другими ёмкостями, чтобы набрать кипяточку. Кипяток – это жизнь! Это значит, что вода без микробов, чистая, пить можно смело.
Меня бабуля моя сильно удивляла, когда просила не снимать закипевший чайник с плиты:
- Погоди, пусть покипит хорошо, пусть будет покруче.

А я уже в школе учился, физику проходил, а потому начинал объяснять тёмной старушке, что вода кипит при 100 градусах, и круче она кипеть не может.
- Ничего, не волнуйся – пусть покипит, газа не жалко.
Газа, действительно, было не жалко, он тогда стоил 4 копейки, считай, что даром. Но зачем?!

А затем, чтобы микробов наверняка убить, чтобы пить потом точно чистую, обеззараженную воду. Они же прошли через тиф и холеру, через чуму и всякую прочую гадость, какую только можно придумать. У них, у поколения великих и несгибаемых, инстинкт выработался – вода должна хорошо прокипеть, чтобы всех микробов убить. Вот потому и кипел у нас дома чайник, пока бабушка сама не решала, что хватит, достаточно.

Чай из настоящего самовара, конечно, сила. Дух, аромат, вкус - разве сравнить с чайником, на плите нагретом!  Хотя, вроде, какая разница, каким огнём греть воду – электрическим; газовым или дровяным с шишечками? Ан нет! Живой огонь, да ещё с шишечками сосновыми - совсем другой коленкор, как говорил дед Ваня, разливая чай по гранёным стаканам.

У нас не было чайных чашек, всё пили стаканами. А он горячий, не возьмёшься. Дед учил и показывал:
- Ты пальцами-то перебирай, а то ошпаришься!
У бабули чай в стакане булькал ещё, она такой и пила. Но иногда наливала в блюдце, чего дед терпеть не мог и называл её за это "кулацким отродьем".
- Ты глянь, Вовка, глянь – кулачка с нами чай пьёт. Ишь, как блюдце-то держит – пальчиками!

Бабуля и правда так ловко тремя пальцами держала блюдце, что мне захотелось тоже так. Дед пресёк кулацкие замашки на корню:
- Только вздумай! - погрозил ложкой. – Враз по лбу получишь.
Однажды в книжке увидел картину Кустодиева «Купчиха за самоваром»», где дородная тётя чай из блюдечка отхлёбывает, и сразу подумал, что получила бы она от деда Вани ложкой по лбу.

5.

Чифир или чифирь – так и эдак пишут, но суть одна - отдельный разговор. Чифирок из зоны принесли зэки. А зэков было много. Говорили так: полстраны сидело, полстраны охраняло. Потом охранники садились, и так далее.
Чифир – очень крепкий чай. Куб на кружку заваривается – вот норма, тогда чифир. А если куб на литр, когда чаю мало или жалко, это уже баловство, называется купчик или купец.

Кубик чая – это упаковка , весом 50 граммов, а фасовался так, что получался кубик. В почёте был «Индийский». Помните такой - со слоном? А уж если с двумя или тремя, так это вообще высший класс. Хотя с одной кучи, говорят, всё насыпалось, но гурманы как-то различали. С тремя слонами чифир вроде гуще и крепче, и бьёт по шарам сильнее.

Кружка – обычная, «люменевая» или железная, 400-граммовая. Самая распространённая посуда – кружка и гранёный стакан. Бойцы только что с фронта вернулись, у каждого в вещмешке котелок, кружка и ложка. Это - святое! Босиком идти можно, фуфайка где-то порвалась - ерунда. Но если харчи вдруг появятся - куда насыпать и чем черпать? Потому первейшее дело - оружие и котелок. Если это в порядке, тогда ты полностью боеспособный товарищ.

Теперь надо соединить кубик чая с кипятком. Что не так-то просто. Газа в дому ещё нет, есть печки, керогаз или примус. Растапливать печку ради кружки чифиря – сущее кощунство. На примусе быстрее, но нужен керосин, а бабуля не даст, она бутылку прятала и на баловство уж точно не давала.
Кстати, керосиновая лавка была не так далеко, возле Успенско-Николаевского собора, на постройку которого сам царь Пётр Первый пожертвовал деньги. Старинный храм, построен в 1701 году.

Большевики закрыли почти все церкви в городе, включая и эту. Да хорошо ещё, что не взорвали петровский дар Белгороду, как Свято-Троицкий мужской монастырь, который нехристи стёрли с лица земли. В 50-х годах в Успенско-Николаевском храме был хлебозавод. А чуть ниже, ближе к Везёлке; примерно в том месте, где сейчас дом со странными существами на торце, отдалённо напоминающими Шурика и Лиду из гайдаевской «Операции «Ы», была керосиновая лавка.

Мне нравилось туда ходить. В лавке пахло как-то заманчиво, нюхал бы да нюхал. Керосинщик брал у меня бутыль, вставлял воронку и наливал керосин из канистры. Потом завинчивал пробку, брал деньги и говорил:
- Иди аккуратно, под ноги смотри, ворон не лови, а то упадёшь и расколотишь бутыль.

Нести было тяжело, но без керосина, это я понимал, будет ещё тяжелее.
Короче, примус бабуля бывшим зэкам не давала под чифир. Но он им и не был нужен – воду в литровой банке грели мутилом, как назывался кипятильник, сделанный из двух лезвий «Нева».

Мощная вещь! Два лезвия, меж ними или рейка-прокладка, или на спичках держатся, между лезвиями небольшое расстояние, миллиметров пять, от каждого лезвия проводки к вилке. Всё! Вилку в розетку, литровая банка закипает мгновенно. Кубик чая засыпается в кружку, заливается кипятком. Это всё должно постоять, запариться. Минут пять-шесть - чифир готов.

Пьют маленькими глотками, называется хапок. По два хапка на рыло – хапнул чифирку, кружка пошла по кругу. Как по второму разу до тебя доходит, уже чувствуется балдёж в голове. Кайф от чифиря другой, не как от водки, но бодрит реально.

6.
Бормотуха и гнилуха – это синонимы, обозначающие самое дешёвое вино. На этикетке было написано, что оно плодово-ягодное, а народ называл плодово-выгодным. Рецептура предельно проста: немного фруктового сока и спирт, с тем расчётом, чтобы крепость была 17-20 градусов. Цена минимальная, любовь всенародная. Самый ходовой клопомор типа «Золотая осень», который в народе звали «Зося», или классический шмурдяк с незатейливым названием «Вино яблочное» стоил в 60-х и 70-х годах 92 копейки за пузырь. Невероятно популярный у трудящихся масс «бэцман» или «биомицин», как именовали для простоты украинское «Біле міцне» - «Белое крепкое», был чуть подороже, 1 рубль 22 коп. Но на двоих – самое то! Брали пузырь гнилья, хлебушка и граммов триста кильки. Культурно можно посидеть где-то на Везёлке на бережке, чтобы не бросаться в глаза милиции, которая нас берегла от употребления алкоголя в неположенном месте.

А где оно, положенное? В буфете написано, что приносить и распивать нельзя, из столовой прогоняли, во дворе где-то сядешь в беседку; никого вроде не трогаешь, так обязательно кто-то с окна начинает кричать, что алкаши проклятые, зассали весь подъезд и загадили двор.

В 1961 году Леонид Гайдай снял короткометражный фильм «Самогонщики», где впервые явилась миру великая комедийная троица – Бывалый (Моргунов), Балбес (Никулин) и Трус (Вицин). Они стали мгновенно всенародно любимыми персонажами, поэтому воспитательный эффект фильма был, практически, нулевой.

Самогон в СССР гнали всегда и всегда власть боролась с самогонщиками. Первый указ о борьбе с самогоноварением был подписан самим Лениным в 1918 году. Дело в том, что советская власть сразу взяла в свои руки процесс изготовления алкоголя для спаивания народа. Поэтому самогонщики рассматривались как расхитители всенародной собственности, ибо покушались на доходы госказны. Но всё равно вино своё люди делали, самогон гнали, как бы там ни запрещали. Милиция знала про злачные места, где в любое время суток можно было купить бутылку первака, который горел синим пламенем. Остатки шли уже чуть ниже градусом, но всё одно: это было дешевле водки, а крепость почти та же.

Самограй, как звали самогон, был народным напитком. А ну свадьба, проводы в армию или поминки? Разве накупишься водки на всю ораву? Да не в жисть! Вот тут только самогон и выручал.

За политуру и денатурат ничего не скажу. Не пил никогда, хотя видел, как люди "денашку" употребляли. Дурели также, но так ещё и слепли, бывало, и печень разваливалась очень быстро.

Всё! Нет в этом перечне напитков кофе, с какого бока не зайди. А вот какао бабуля любила и по праздникам покупала пачку какао-порошка «Золотой ярлык». Если честно, мне не очень. Пить – пил, но чтобы фанател от того какао, того не было.

7.

Первое кафе в Белгороде открылось где-то в середине 60-х и называлось «Пингвин». Распивочные, разливочные, рюмочные и прочие забегаловки были. Уж не говоря про пиво. «Мавзволей» на Вокзальной, «клетка» на Попова, «ступеньки» на Богданке возле ресторана «Турист», пивнушка при ресторане «Север», где сейчас стоит скандальный торгово-развлекательный комплекс «Дукати». Правда, названные пивнушки попозже возникли, в 60-х летом пиво пили исключительно из бочек, а зимой – буфетах при столовых куда завозили бочки с пивзавода.
Мороженое продавали в гастрономе, а летом ставили ларёчки. И пожалуйста – эскимо за 11, пломбир в вафельном стаканчике за 13, а самое крутое – шоколадный батончик с орехами – стоил 28 коп.

И тут вдруг кафе! Его поставили рядом с ДК «Железнодорожников», что был в ту пору на углу Попова и Ленина. По левую руку, если с площади Революции смотреть, между «Железкой» и областным сельхозуправлением - тут и поселился «Пингвин».
Фантастика! Стеклянные стены, белые столики, стульчики ажурные - мы туда заходили просто посмотреть на диковинку.

- Вам что, мальчики? –спрашивала тётечка в белом фартуке с крахмальным кокошником на голове.
- Мы просто посмотреть.
- Коктейль будете?

Час от часу не легче! А что это? Красивое слово, загадочное, от него сразу веет романтикой и дальними странами. И ещё мороженое в вазочке, которое надо есть ложкой - прикольно! Шарик пломбира, шарик шоколадного, и  если это сверху ещё сиропом полить, тогда на жизнь уже иначе смотришь. Сидишь в кафе за сверкающим столиком, кушаешь мороженное ложечкой, запиваешь лимонадом, а за стеной люди куда-то по улице спешат, которые много чего ещё не понимают.

- Мальчик, мальчик, я к тебе обращаюсь! – вернула меня к реальности тётенька-продавщица. – Ты будешь что-то брать? Или тогда уходи, не мешай другим.
Каким «другим», если в кафе никого? Это правда, в первое время с непривычки народ не жаловал «Пингвин» вниманием, и он коротал дни в одиночестве. И как мне помнится, не было кофе в первом белгородском кафе. А других в городе не было.

В харьковском университете, где учился, в буфете мне попался кофе на глаза. Где его варили, как делали – не знаю, но наливали из чайника. На нём так и было написано – «кофе». На другом – «чай». Разик попробовал, больше не брал никогда. Не пошёл мне напиток – горчит, на вкус не то, в общем, никакого удовольствия.
После универа тема кофе не возникала, и даже разговоров о том в моём кругу общения не было, пока не стал работать корреспондентом областной газеты « Белгородская правда». В редакции был буфет, и тот буфет был не простым, а обкомовским.

Ребята! Попал я маленько в сказку, чего там! В магазинах хоть шаром кати, одна морская капуста, а у нас в буфете к празднику давали палку сервелата, кусок сыра, коробку конфет и баночку растворимого кофе. Баночка красивая – сама белая, по ней красными буквами написано «кофе», а сбоку – «натуральный ,растворимый».
Кто-то спросит – а сорт кофе какой был? Мы ему ответим –ты с ума сошёл, парень? Какой сорт? Там же написано – натуральный и растворимый! Иди отсюда! Не мешай советским людям получать наслаждение от того, что партия и правительство неустанно заботятся о народе.

Интересные годы были – конец брежневского застоя, начало горбачёвской перестройки. Было понятно, что трандец подкрался со всех сторон, но мы ещё хорохорились и упорно делали вид, что наша цель всё равно коммунизм, хотя жрать уже практически нечего.

Это в ту пору исчезло слово «купил», его заменило слово «достал». Где ты чего купишь? А вот достать ещё что-то можно было, если, конечно, у тебя есть связи, блат, своя рука хоть где-то.

Ни на один язык в мире не переводилась фраза: «Вчера в универмаге выбросили прекрасные женские блузки!». Если прекрасные, то почему выбросили? И только советский человек понимал, что это означает.
При мне в очереди в гастрономе, когда в мясном отделе выбросили варёную колбасу, чуть не убили мужика, который пытался протиснуться к прилавку, чтобы спросить, какую колбасу дают. Идиот! Какая тебе разница – бери и беги.
Продавщица кричит:
- В одни руки по полпалки, больше не дам! В конец не становитесь, всем не хватит!
Помните, у Жванецкого в миниатюре, где рассказывают про мучения простолюдина, который попал в обкомовский буфет:
- Товарисч! А у вас рыба есть?
- Вам какой?
- Какой, какой…а какая есть?
- Любая.
- А какая бывает, кроме мойвы?

Вот потому слово «сервелат» в ту пору было ругательным. Как и словосочетание «кофе растворимый».

На самом деле, это не кофе – сущая отрава. Кофе не может быть растворимым, как та же осетрина, которая не может быть второй свежести.

Но вот в чём беда! Приходят гости, а ты на стол ставишь баночку кофе - прикинь! У них нет, а у тебя есть. Они типа лохи, а ты весь крутой, потому что ещё и сервелат на тарелочке тонкими кружочками нарезан.

Опять выдающегося сатирика вспомним: пусть всё будет, но пусть чего-то не хватает, и тогда мы с тобой будем уважаемые люди!

Правящая партия тогда насаждала блат, дефицит, а с тем и спецбуфеты, спецбольницы, спецмагазины только для своих, для избранных. Всё вокруг трещало по швам, а мы, корреспонденты органа печати обкома КПСС, взахлёб рассказывали затюканным до упора гражданам о грандиозных достижениях, которыми весь советский народ отвечает на заботу партии и правительства.

8.

Где-то в конце 80-х на Центральном рынке я однажды увидел этих тёток, они стояли прямо у входа и продавали кофейные зёрна в пачках. Красивые пачки, красные, крупно написано - «Арабика». Во! Это уже не абы что, не «растворимый и натуральный», не из чайника, а вроде как настоящее. Мне помнится, что пачка стоила 10 рублей теми деньгами, когда зарплата в среднем была 120-150 рублей.
Я стоял и думал: взять, не взять? Пачка стоит рубля три; порядка трёх рублей доставка, тётка себе с пачки берёт трёху, не меньше. А сколько тогда стоит кофе? Но взял пару пачек, для интереса.

А что делать с зёрнами? Их же надо размолоть, а чем? Потом их надо сварить, а в чём? В кастрюльке, кофе? Это как-то не комильфо. И тогда я пошёл на "тучу" за кофемолкой и туркой.

Туча! Толчок, толкучка, барахолка - в разных местах по-разному называли вещевые рынки, что были особой приметой советской поры. Сейчас нет толкучек, ибо барахла китайского кругом навалом. Да и не китайское, а что-то хорошее тоже можно купить в бутике, если деньги есть. А тогда в обувном магазине, например, можно было купить только ботинки фабрики «Скороход», а рядом продавались костюмы от «Большевички», которые, кстати, удивительно гармонировали друг с другом.
На толкучке продавали всё. Шутили тогда, что там можно даже подводную лодку найти, но в разобранном виде.

Помню белгородскую толкучку на улице Октябрьская, где сейчас городское ГИБДД. Но главная наша туча была в центре, возле рынка - ряды стояли от парка Ленина и чуть не до «Маяка», а ещё от стадиона и по Народной чуть не до вокзала. Тут и была в конце 80-х белгородская барахолка.

Фарцовщики – это спекулянты, если пользоваться советской терминологией. Они где-то доставали всё – джинсы, жвачки, дублёнки, пыжиковые шапки, самые крутые шузы, как назывались туфли на платформе, которые только что вошли в моду. Но если с другой стороны зайти, фарцовщик – это тот же самый коробейник, воспетый народом в одной из самых любимых песен на слова Николая Некрасова. Да, коробейник - спекулянт, ибо только идиот продаёт товар за меньшую цену, чем сам купил, но он дал народу всё, что народу нужно, и зазнобушке Кате уделил отдельное внимание, о чём доподлинно знает лишь рожь высокая и ночка тёмная.

9.

Толкучка – это не только фарцовщики, кто держал под полой заграничный товар, называемый фарцой, но и бабушки с вязанными носочками и шапочками, тётки с оренбургскими платками и цыганскими шалями, какие-то мужики с пилами и ножовками всех фасонов и размеров, и обязательно старьёвщик типа Семёна Моисеевича, мы с ним даже познакомились. Он стоял в ряду так, что отовсюду видать.
- Вы за что интересуетесь, молодой человек? - спросил он, увидав, что я тормознул возле него и осмотрел россыпь «драгоценностей».
Там было всё! Ржавые гнутые гвозди всех размеров, болты без гаек и гайки без болтов, почтовый ящик с погнутым боком, угольный утюг без ручки и ручка без утюга, почти новый на вид электрический счётчик и гранёный стакан с отколотым краешком.

- Извините, этот электрический счётчик работает? - на фоне остального товара чуть ли не новый счётчик производил впечатление инородного тела.
- Вы меня обижаете, юноша! Если бы счётчик работал; зачем бы я его стал продавать?
- А если он не работает, кто же его купит?
- Нет, вы посмотрите на него! Он мне пытается объяснить, что я тут делаю и чем занимаюсь последние сорок лет. Как вас зовут?
Я представился, он протянул руку:
- Приятно познакомиться, Владимир, меня зовут Семён Моисеевич. Так вот! Я по лицу вижу, что вы закончили не ПТУ, а потому скажу прямо: есть люди, которые умеют мотать счётчик в обратную сторону. Я не хочу знать, как они это делают, но им для того нужен именно такой счётчик, как у меня.
- Хорошо, не буду спорить. А стакан с отбитым краешком?
- Неужели я поспешил назвать вас умным? У стакана отбит краешек, но не донышко.
В этот момент подошёл мужик, по лицу которого было видно, что внутри горит:
-Дед, стакан продаётся?
- Обязательно! Три копейки.
Мужик отдал монетку, забрал стакан и махнул кому-то рукой – всё, мол, иду, посуда есть.
- Приличные люди, сразу видно! - сказал Семён Моисеевич. – Они хотят культурно выпить и красиво посидеть.
- Семён Моисеевич! Они же используют и выкинут этот стакан?
- Конечно! Я его опять найду и снова продам. Им же! Вы только никому не говорите, завистников полно, но этот щербатый стакан уже в три раза дороже нового. Большинство людей не умеют ценить вещи. С того я и живу уже сорок лет.
- А гвозди ржавые?
- Я знал, что Вы за них спросите. Они ржавые, верно, но они настоящие. Ржавчину можно убрать наждачкой, гвоздик можно выпрямить, потом забить, и он будет служить ещё сто лет. И всё-таки интересуюсь – вы что-то будете брать или просто так?
- Семён Моисеевич, мне нужна кофемолка, но я смотрю, её нет на прилавке.
- Вы сделали мне приятное, назвав это прилавком. Но я вам в ответ скажу, что не всё сразу надо на прилавок выставлять. Тогда люди будут спрашивать, а это значит, у них появился интерес. У меня есть кофемолка. Старинной работы. Из той жизни, сейчас вы такую не найдёте.
- Да никаких нет. А посмотреть можно?
- Обязательно! Кстати, если вам будут предлагать кота в мешке, не берите сразу, а уроните нечаянно - коты орут всегда громче. Вот, пожалуйста! – Семён Моисеевич достал из чемоданчика эдакий цилиндр с какими-то вензелями, откидной крышкой и рычагом, который крутится.
- Старинная вещь, но работает. Да ей сносу нет! Только надо вот эту штуку прижимать, когда вращаешь, а то колёсики там не цепляют.
- Сколько просите за это чудо техники?
- За такие слова ещё скину немного. Но признаться, я несколько с вас удивлён – вы кофе будете варить в тазике?
- Вы хотите сказать, что у вас есть даже турки?
- Я не люблю этого слова, извините. Османы! Они много неприятностей учинили моему народу. У нас для вас есть настоящая медная джезва, в которой готовили кофе для великих арабских шейхов. Единственный нюанс – нет ручки, но это сущая мелочь. Метал – вот что главное в джезве! Чистая медь! Она быстро нагревается и держит тепло равномерно. При приготовлении кофе это главное.
- Беру. Сколько за всё?
- С учётом того, что вы воспитанный и явно образованный человек, за всё прошу 25 рублей. Это много?
- Нет, нормально. Приятно было познакомиться. До свидания, Семён Моисеевич.
Лет пять спустя узнал, что старый барахольщик Семён Моисеевич умер от разрыва сердца прямо там, на толкучке. Ойкнул, схватился за сердце и рухнул. Но аккуратно – упал так, чтобы не мешать людям смотреть товар.

Дома я достал зёрна, засыпал в кофемолку и стал молоть. Если прижимать ручку, то колёсики цепляют, процесс идёт, но не быстро. А куда спешить? Вспомнил Семёна Моисеевича, он так и говорил: тогда было другое время, никто никуда не спешил, но все всё успевали.

Ручку для турки – мне так привычнее, мой народ их драл всегда и драть будет за милую душу – выстрогал и приладил. Свой первый кофе, который сам придумал, сам помолол и сварил, выпил не спеша. Пил и пытался понять, почему этот напиток один из самых популярных в мире. Кажется, понял – это вкусно и ощущается потом бодрость в организме. Вот с той поры я стал заядлым кофеманом.

У меня сегодня приличная коллекция турок и кофемолок. Сам покупаю, друзья привозят из дальних странствий. А началась коллекция с трёх глиняных украинских турок, которые купил у пожилой тётки, что шла по плацкарту, с трудом таща за собой громадный баул, где были турки, чайники, другая глиняная посуда.

Под Донецком есть город Славянск, а за ним, в сорока километрах, стоит посёлок Николаевка. Рядом СлавГРЭС, который строили родители моей первой жены Татьяны, царствие им небесное. И Татьяне тоже, давно уж покинула сей бренный мир.

А тогда, в 80-х, мы ездили в Николаевку часто. На лето оставляли маленького сына у бабушки Лены, а сами отрывались на месяц то на море, то в походах с друзьями на Донец, что делали чуть не каждый выходной.

Мы добирались до Славянска, садились на станции в любой проходящий поезд из Крыма на Москву - тогда проводники охотно брали попутчиков - и ехали с комфортом до Белгорода.

До самого Харькова по вагонам ходили тётки с керамикой. В Славянске была керамическая фабрика, там это всё делали. В те года зарплату работникам во многих местах выдавали продукцией. А что делать и куда её девать? Не хочешь – не бери, но денег нет и вряд ли скоро будут.

Тётки с баулами тащились по вагонам из конца в конец и были просто счастливы, если кто-то покупал хоть что-нибудь.
- Молодой человек! Вас не заинтересует хорошая посуда? - тётка глянула с такой надеждой, что мне стало её жалко.
- А что у вас есть?
- Да всё! Возьмите, хоть что-нибудь. Детям хлеба куплю и хоть какого-то мяса. У пацана ботинки порвались, а денег нам не платят. Выдали вот вместо зарплаты чайники и турки.
- Покажите турку.
Тётка выложила на столик три штуки – глиняные, расписные, оригинальные.
- Беру. Все три.

Тётка чуть не заплакала, аж поперхнулась:
- Дай тебе Бог здоровья, молодой человек! Вот уж выручил, так выручил.

Не помню, сколько там в деньгах, но цена была просто смехотворная.
Коллекционеры знают, что стоит только начать, и потом страсть к собирательству и пополнению собрания тобой овладевает целиком.
Турки я покупал в Белгороде, Москве, Санкт-Петербурге, Харькове, когда туда ещё можно было свободно ездить. Несколько турок привёз из Турции и Франции. Мне друзья привозили турки из Италии и Испании. Они все одинаковы, похожие, ибо придуманы много веков назад, и придуманы гениально. Почему у турки горлышко узкое, а донышко широкое? А для того, чтобы осадок в чашку не выливался. И всё! Но лучше уже не придумаешь.

Как варить кофе? Рецептов множество, тут каждый должен найти по себе, по своему вкусу.

Во-первых, ни в коем случае нельзя, чтобы кофе в турке закипел. Чуть поднялась пенка – отставь, упала – ставь на огонь, и так три раза. Я ничего не добавляю перед варкой, кроме крохотной щепоти соли. Для вкуса. Прочие ароматизаторы и добавки – это дело хозяйское, кому что нравится.

Специальная ложечка должна быть для варки кофе – черпало обычное, держало длинное, чтобы удобно было помешивать в турке. Раза два-три обязательно. Как мешать – по часовой стрелке или против? Мешайте по часовой, проверено – так лучше.

Вот, собственно, и всё. Главное – пить кофе надо медленно, с чувством, с пониманием, что это не квас, не самогон, не чай. Это кофе! От самогона тоже бодрость, но другая, и потому на утро голова болит. От кофе на утро ничего не болит. Но каждое утро вот уже несколько десятилетий начинается с кофе. Иначе не рассветёт и день не задастся.

ВОПЛОЩЁННАЯ МЕЧТА

Никогда никому не завидовал. Слава Богу, очень рано понял и утвердилось в характере, что зависть съедает тебя всего изнутри. Как ржа трубу, как червяк яблоко.

Да и некому было у нас в бараке завидовать. Кругом бедные и беднейшие, вплоть до нищеты. Все такие же. В коридоре примусы и керогазы, по воду в одну колонку ходили, она была рядом с домом, а сортир общий на всех так метров за 100. Чему завидовать?

Конечно, разница в достатке по семьям имелась. Кто-то чуть лучше жил, чуть больше ел. Если отец с матерью работали, деньги у них водились. Да ещё огород на Болховце или в Красном возьмут, картоха уже своя. А многие поросёнка в сарае при доме держали, да ещё птицу разную, пока лысый хрен Никита Хрущёв, как тогда люди по злобе говорили, не обложил домашнюю живность налогами. И яблони обложил, и вишни. Всё порезали люди, порубили под корень, чтобы не платить.
Конечно, у кого хозяйство было при доме, тем сытнее жилось, чем нам на бабулину пенсию. Какие-то документы у неё пропали, чего-то не хватало до стажа, а потому получала минималку по старости.

Сперва 70 рублей выходило - это старыми, как тогда говорили, сталинскими, дореформенными. Чтобы вы понимали масштаб: бутылка водки стоила 22 руб. 70 коп, хлеб – 1 руб. 60 коп., мороженное пломбир в стаканчике – 1 руб. 30 коп. После реформы пенсия у бабули стала 7 рублей. Это как нынешняя социальная, меньше уже нельзя. Вот на неё и перебивались с хлеба на воду. Тюря на обед была не редкостью. Что такое тюря? Не знаете? Рекомендую - сухари, вода и соль - вот тебе и супчик, кушайте на здоровье. Да хорошо, хоть лучку туда бабуля покрошит "для скусу", как она говорила. С лучком-то и вовсе красота.

Деда Ваню после Колымы, где десятку оттянул от звонка до звонка, сперва никуда на работу не брали, он по шабашкам ходил. Как я подрос, он меня брал помощником. Все окрестности Белгорода - Соломино, Таврово, Никольское, Болховец, Ячнево, Оскочное - пешком с ним исходили. Дедуля печник был высшего класса, да и плотник, и столяр, и хоть что – всё мог руками сделать. И я при нём – подай-принеси, воды подлей в раствор, мешай быстрее – это моя забота.
Конечно, заработок случайный, но довесок в бюджет. А то бы и на улицу было не в чем выйти. Бабуля мне всё сама вязала и шила, но пальто не сошьёшь, ботинки не свяжешь из ниток.

Кабы знать было тогда, что заплатки на штанах и даже дырки когда-то в моду войдут! Стеснялся маленько заплаток то там, то тут, но терпел. А что сделаешь?
Но всё равно не было злости и зависти. Дело ведь не в том, что кто-то в новых штанах и лакированных ботинках, а в том - можешь ты на это дерево залезть или нет? Если нет, тогда иди отсюда, постой в сторонке. В моём детстве там, где жил, шмотки не котировались, вообще не играли роли. Ловкость была на первом месте, сила, смелость, упорство. Если прыгать, то дальше всех, если бегать, то всех быстрее надо. Вот за то пацаны пацанов у нас уважали.

Или лыжи взять. Где-то мне дедуля лыжи нашёл на мусорке - разные взрослые, сломанные. Выбросил кто-то. А он взял, с того конца отпилил, подогнал, чего-то просверлил, крепления приладил - руки-то золотые, всё мог - и получились у меня лыжи, как настоящие. И вот трамплин - ему совершенно без разницы, на каких ты лыжах, какие у тебя ботинки и как ты смотришься в них со стороны. Вопрос только в том, кто дальше прыгнет. В нашем дворе дальше не прыгал никто. Вот такие были лыжи!

Или, допустим, велосипед. "Орлёнок" мне деда достал где-то. Сказал, что выменял. Бабуля, как сейчас помню, ругала сильно: «Иван, что ты творишь, посадят же опять!». Он рукой махнул: «Честный заработок, успокойся!».
Ох, сильная машина! Прежде, чем сесть, я вокруг с полчаса ходил, гладил руками то седло кожаное, то руль блестящий. Боялся сесть!

Но дело, опять скажу, не в блестящем руле, и точно не в том, есть у тебя звонок или нет. Дело в том - можешь ли ты на своём велике без руля ездить? А можешь так, чтобы ногой на седло, другой - на руль, и чтобы руки в сторону на полном ходу? Не можешь? Тогда о чём нам с тобой говорить?

В конце 50-х, да ещё и в начале 60-х асфальт по городу был, но не везде. Остановка автобуса, что ходил с вокзала на цемзавод, а она была на перекрёстке Богданки и улицы Фрунзе, как тогда назывался проспект Славы, аккурат напротив телефонной станции, так и называлась – «Асфальт». Кондукторша кричала перед: «Кто на асфальте выходит, проходите к выходу!».

От Богданки и до цемзавода, до Болховца, а потом до Томаровки и далее была грунтовка. По праву руку от Богданки, если спиной к Москве стать, кругом были грунтовые улицы и проулки. Город кончался на улице Мичурина, которой тогда ещё не было, и потом, куда ни глянь, поле колосится и дорога по нему, ясно, полевая.
В начале 60-х появилась улица Мичурина, и от неё до Ячнево начали строить Белгородские Черёмушки. Тогда везде новые микрорайоны, где ставили быстровозводимые хрущёвки, как их народ окрестил, назывались Черёмушками. Чтобы как в Москве! А мы, дескать, и не хуже, у нас тоже.

Дома росли, как грибы после дождя. Вот тебе и улица Садовая, Некрасова и другие. И там уже везде асфальт. Но в Жилой, Савино, на Крейде, на Пушкарной, по Щорса, которой ещё не было, до Дубового и дальше долго ещё было почти везде только бездорожье. Да что говорить! В Белгороде в начале 90-х годов в черте города было более 100 км грунтовых дорог.

Нет, по грунтовке можно ездить на велике, когда сухо. Утрамбована так, что не хуже асфальта! Но чуть дождик капнул – всё, приехали! По нашим чернозёмам на танке не проедешь. Жди, когда просохнет. А как ждать, если терпения нет? Вот и было так, что с вылазки велосипедной во двор иной раз приезжал грязный по уши. Оно же летит из-под колёс, а крылья я снял, чтобы скорость не уменьшали. Под колонкой отмывал себя и веломашину, как дедуля велик называл. Велел технику в чистоте содержать, чтобы служила дольше.

Велик свой я разбирал до винтика и собирал чуть не с закрытыми глазами. Смазывал солидолом втулки, в подшипники маслице капал, что бабуля мне давала. У неё специальная пипетка была, она из неё свою швейную машинку смазывала.
Веломашина была всегда на ходу и в любой момент готова к любым дальним походам. Но больше того хотелось экстрима, чтобы себя испытать и усовершенствовать умение управлять двухколёсным верным другом. А где?

Эх, нам бы такое чудо! С искренней, не скрою, завистью думал я сегодня, глядя на то, что вытворяют мальчишки на велодроме, что им поставили в Центральном городском парке рядом с катком, где летом на коньках можно, а сейчас там на роликах гоняют. Чуть выше катка – праздник сердца для всякого уважаемого пацана – горки, трамплины, спуски, подъёмы. Они там на скейтах, самокатах, великах вытворяют чудеса. Конечно, мы так не могли. Да и негде было так прыгать, чтобы с гарантией не свернуть себе шею.

Велодром у нас был. Здесь же, в парке, чуть повыше, напротив ДК «Энергомаш». Там была в ту пору выставка народного хозяйства, а чуть левее, где сейчас теннисные корты, было два ярка. В одном ключи били, мы там тритонов ловили, а другой летом пересыхал и там можно было с того борта на другой через ярок на велик проехать.
Головокружительное, я вам скажу, дело! На той стороне наверх выносило так, что лететь приходилось. Но тут надо было вовремя приземлиться, тормознуть и резко в сторону уйти, ибо там шиповник, бурьяны, короче, одни неприятности.

Вот такой у нас был «велодром». Не для слабаков, но пару раз туда-сюда проехал, и интерес падает.
А тут, в парке, это же просто сказка какая-то! Выходит на велике наверх и делает с ним в полёте поворот вокруг оси, и сразу обратно вниз. Любо-дорого глянуть! Зависть жуткая! Правда, там велосипед другой, специальный, на «Орлёнке» моём так бы никто не сделал. Но это уже другой вопрос.

Я стоял и чуть не плакал. Не от горя – от радости за этих пацанов. Они
не знают, что можно жить иначе. Они уверены, что такие площадки, где можно удаль свою показать и ловкость усовершенствовать, должны быть кругом. И правильно! И хорошо, что они то, что для нас было мечтой несбыточной, принимают за обыденность. Ради того, собственно, мы и терпели тяготы, ради того и строили всё, чтобы этим пацанам сказка была привычным делом.

А потом мы пошли на каток. Шикарный просто! Красиво всё, очень прилично и культурно. Прокат есть, ролики на любую ногу, и стоит всё сущие копейки. Сам каток – идеальный. Устал ехать – вот тебе зона отдыха. С той стороны есть буфетик, куда прямо с трассы можно подъехать. Чаёк, кофе, сладости разные – пожалуйста!

Детей на катке много. С мамами, папами, всей семьёй отдыхают.
Рассказал своему Николушке сегодня, показал фотки. Он категорически заявил:
- Деда, завтра всё бросаем и идём на роликах кататься.
Завтра, может, и не получится, но пойдём на каток обязательно. Это красиво и для души полезно. Не всё же ей грустить от тревожной окружающей обстановки.

СЕНОКОС

Владимир Высоцкий первый воспел шефскую помощь, которую оказывала советская гнилая интеллигенция не менее гнилому советскому сельскому хозяйству.
Товарищи учёные, доценты с кандидатами!

Замучились вы с иксами, запутались в нулях,
Сидите там, разлагаете молекулы на атомы,
Забыв, что разлагается картофель на полях.
Из гнили да из плесени бальзам извлечь пытаетесь
И корни извлекаете по десять раз на дню…
Ох, вы там добалуетесь, ох, вы доизвлекаетесь,
Пока сгниёт-заплесневеет картофель на корню!

Но если про всяких там доцентов с кандидатами говорили вслух, что они прослойка и вся с гнильцой, то сельское хозяйство уверенной поступью шло навстречу новым победам, строго придерживаясь курса, намеченного решениями очередного исторического съезда КПСС. И всё бы ничего, да вот только картошка на полях гнила, несмотря на строгие указания ЦК относительно повышения урожайности плодоовощных культур. И тогда приходилось звать на помощь город.
И город откликался! Научные институты пустели, в лабораториях тоскливо пищали подопытные кролики, одинокие уборщицы наконец-то могли хотя бы подмести пол и вытереть доску, испачканную какими-то непонятными каракулями, которые назывались формулами.

Ваш покорный слуга первый раз на картошку попал задолго до того, как стал дипломированным представителем гнилой прослойки. Мы только что переступи ли порог университета, поднялись на свой 6-й мехматовский этаж, оглядеться толком не успели, как нам сказали, что 3 сентября всем собраться в рабочей форме едем на картошку на месяц. Мы собрались, нас отвезли под Харьков, в Дергачи. Сейчас там жуткие бои идут, и что останется от Дергачей, никому не ведомо.

На поле картофельное нас возили на грузовой машине. Трактор уже подрыл грядки, картошку поднял из земли, клубни было видно. И всё просто до примитива: собираем в вёдра, засыпаем мешки – они по рядкам стоят - мешки потом грузим тележку, потом едем и сгружаем на складе. И всё! А сколько радости, сколько веселья!
Но главное начиналось вечером. Вся прелесть заключалась в том, что никого никто домой не загонит и никто ничего не боится – ой, надо идти, а то мама ругать будет. Никто не будет! Свобода!

Честно сказать, было прикольно наблюдать за домашними девочками-мальчиками, которым свобода сносила крышу. Мне-то без разницы, я вырос на улице, а им, домашним, кружило голову так, что даже самые воспитанные девчушки теряли ближе к полуночи самоконтроль.

Танцы, песни у костра, анекдоты по кругу, хохот такой, что стёкла дребезжали.
Интересно отметить, что первым делом, как только я попал по распределению в один из белгородских научно-исследовательских институтов, была опять картошка. Где-то в Борисовском районе, нас расселили по хатам, по 3-4 человека. Мальчики с мальчиками, хотя мы вносили предложения, что надо смелее идти на эксперименты и пробовать смешанные составы.

Конечно, оно хоть и колхоз, и картошка, но уже не то. Совсем другая история. А вроде и костёр горит, и звезды в ночном небе, и гитара при мне та же, что в студенческую пору, а вот репертуар гораздо шире. Но тут народ уже не тот! Семья, дети, у тебя два глаза, а за тобой все шестьдесят. И потому не понимали отдельные товарищи неподдельного восторга от встречи рассвета в душистом стогу. Или как раз понимали, потому и опасались за последствия. В общем, не произвёл на меня впечатления первый выезд в колхоз уже в качестве дипломированной прослойки. Но ничего, мы потом перезнакомились, притёрлись, наладилось дело и с рассветами, и с закатами в стогу, или просто так, где придётся, потому что где тот стог, да и зачем куда-то идти.

В первые годы вроде как научной деятельности на рабочем месте бывал гораздо реже, чем на стройках, овощной базе, на свекле и картошке, помидорах и огурцах, на уборке опавших листьев и скалывании льда с тротуаров. Но не я же один - все молодые научные работники простыми работягами были! Страна такая, что ты поделаешь? Доктор наук с тяпкой на свекле во всём в мире нонсенс, а у нас - норма.

Кстати, врезалось в память. Свекловичное поле где-то в Прохоровском районе. Рядки уходят вдаль и скрываются за горизонтом. Справа от меня - убелённый сединами доктор экономических наук, слева – кандидат физико-математических, мой непосредственных начальник. Отличный мужик, умница, царствие небесное. Посерёдке - будьте любезны, автор этих строк, вчерашний студент, не знавший в те годы ни усталости, ни сомнений в том, что все цели достижимы.

Доктор по экономике матюкаться начал ещё автобусе, но не конкретно, а как бы в общем плане. Но когда пришли на поле и встали в начале своих рядков, автор множества монографий, где доказывалось, что лучше социализма только коммунизм, куда мы все идём под чутким, но мудрым руководством родной коммунистической партии, разразился таким отборным, трёхэтажным, невероятно изощрённым, но в тоже время максимально простым и понятным каждому матом, что это надо было записывать, ибо запомнить фигуры высшего матерного пилотажа не представлялось возможным. Мы с математическим кандидатом смеялись от души.

Тут я сказал, что если в парадоксе Шрёдингера кошку заменить свекловичным рядком, то нет ни одного способа отличить рядок прополотый от не прополотого, а потому особо стараться смысла нет никакого. Доктор экономики посмотрел на меня внимательно и сказал, что у моего поколения нет будущего, и это не парадокс, а объективная реальность. Отчего же, спросил я, нам уготована такая печальная участь? От того, сказал выдающийся экономист, что страна, где доктор наук пропалывает сорняки на свекловичном поле в колхозе, который уже давно банкрот, обречена, и это неизбежно. Сколько же нам жить осталось, поинтересовался я? Доктор сказал, что лет десять-пятнадцать не более того. Он ошибся на один год, что можно считать попаданием в «яблочко».

Но самый точный прогноз, который запал в душу, дал один математик из далёкого города в необъятной Сибири, который приехал осенью 1974 года в Харьков на Всесоюзную; как тогда говорили, конференцию математиков, которые занимались решением оптимизационных задач, то есть таких, где надо найти лучшее, с точки зрения заданных критериев, решение.
Немного рассказал об этой конференции в очерке «Сквозь тернии к искусственному разуму» ( ), но там, конечно, и малой толики нет из того, что надо бы сказать. Человек только тем и занимается, что ежесекундно решает оптимизационные задачи, ибо рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше. Это и есть оптимизация! Проблема лишь в том, что человек не всегда понимает, что хорошо, что плохо.

На конференции , что прошла осенью 74-го года в местечке Коробовы Хутора, что на Северском Донце не так уж далеко от Харькова, обсуждали методы решений оптимизационных задач, когда классические детерминированные алгоритмы – градиентный метод и другие - либо не применимы вовсе, либо не находят максимум или минимум функции, описывающей некую модель конкретного процесса, в заданной области значений переменных в обозримое время. Алгоритмы зацикливались, работали вхолостую, поедая ресурсы и деньги, не давая убедительного ответа на поставленный вопрос.

Для того в конце 60-х годов прошлого века доктор технических наук Леонард Андреевич Растригин изобрёл и математически обосновал метод случайного поиска оптимальных решений. Конференция в Коробовых Хуторах была посвящена проблемам случайного поиска, как Леонард Растригин назвал серию книг по данной теме, которые начали к тому времени выходить в СССР.

Адаптивные автоматы, то есть обучающиеся алгоритмы, способные успешно действовать в стохастической, то есть случайной среде, каковой является реальная жизнь, это первый шаг к созданию искусственного интеллекта. Потому Леонард Растригин был одним из инициаторов создания «Ассоциации искусственного интеллекта в СССР» (САИИ) и входил в состав исполкома и научного совета.

После пленарного заседания, где мне, тогда ещё студенту 4-го курса мехмата ХГУ, позволили высказать в коротком сообщении свои соображения по поводу работы одного интересного алгоритма, который показал удивительные результаты там, где иные алгоритмы работали крайне плохо, либо не работали вовсе, был допущен в святая святых – на матч по бриджу между бриджистами Харькова во главе с моим учителем, заведующим кафедрой прикладной математики мехмата ХГУ Владимиром Фёдоровичем Коропом, и командой гостей, которую возглавлял Леонард Растригин.

Быть рядом с очень умными людьми – это вообще подарок судьбы, они даже молчат глубокомысленно. Но когда они начинают высказывать разные суждения не только по поводу удачного сыгранного малого или большого шлема, а и в целом о жизни, тут уж уши востро держи, ты такого больше нигде не услышишь.

- Кстати! – вдруг сказал математик из далёкой Сибири, которого сам Растригин выбрал себе в партнёры по команде против сильнейшего бриджиста Коропа, уже тогда бывшего негласным чемпионом Харькова по бриджу, который официально в СССР был запрещён. – Детерминированные методы управления сложными системами, каковыми являются все отрасли плановой экономики, обрекают всю экономику на стагнацию и исчерпание ресурсов без достижения заданных целей. Очевидно, что крах всей системы неизбежен, и это произойдёт очень скоро.

В комнате воцарилось молчание. И не потому, что этим людям нечего было сказать по существу затронутого вопроса, а потому, что они знали, что такое КГБ, и как умеют в СССР бороться с вольнодумством, не говоря уже про инакомыслие.
- Как скоро? – только лишь спросил кто-то.
- По моим оценкам, - ответил математик из Сибири, которому, если что, в гулаговские лагеря ехать недалеко, там почти всё рядом, – не позже 1991 года.
- Можете обосновать?
- Красивый год. Два зеркально симметричных числа, одно простое, а другое является произведением двух простых чисел. Другого такого года в этом столетии не будет.
-  Другое ещё и одиозное число, что, вы правы, не оставляет никаких шансов
Вроде шутка, да? Вроде бы для красного словца, но математик вычислил распад СССР, что называется, день в день.

Великий русский мыслитель Иван Александрович Ильин в начале 1953 года в своей книге «О грядущей России» предсказал развал Советского Союза и положил «империи зла» на всё про всё 50 лет. Ошибся философ Ильин, дал почти на десять лет больше. Доктор экономики, с которым мы в 1977 году свёклу пололи в Прохоровке на колхозном поле, перебрал всего на два года, но всё равно промахнулся. А вот математик из Сибири попал точно в цель – Советский Союз, как и было предсказано, распался в 1991 году.

Удивительно, да? А я вам скажу, что ничего удивительного. Да, математикам не чужды предчувствия, но они опираются на математику, а это вершина человеческой мысли. Понятно, что с вершины обзор лучше и видно дальше.
В тот год я ушёл из того института, где в моих математических знаниях, практически не нуждались. Хотя воспоминание о работе, которая была интересной, о людях, с коими познакомился на первом этапе трудовой жизни, самые лучшие.
Из института я перешёл на работу программистом в вычислительный центр областного статуправления. Другой коллектив, другая деятельность, но картошка, свёкла, овощные грядки и прочие трудовые повинности – всё то же, как везде, как и у всех.
Раньше того не было, как-то не доходило дело до сенокоса, а на ВЦ мы впервые поехали заготавливать свежие корма для дышащего на ладан животноводства.
Прекрасное время! На поле свекловичном пыль, однообразие, скукотища. Другое дело – сенокос! Луг заливной, река рядом, травы, как срежешь, так пахнут, что голова кругом.

На каждое предприятие горком партии спускал план по заготовке сенажа в тоннах. Уж не помню, сколько надо было статуправлению накосить, но мы выезжали на косовицу весь июнь каждый день. А где-то через неделю некоторые энтузиасты взяли палатки, разбили там небольшой палаточный лагерь и устроили себя замечательный поход на природу с сохранением заработной платы.
Утром приезжал коллектив косарей, но там были и девчонки. Они не косили, а ворошили, сгребали сено, выносили потихоньку на ровненькое место, откуда удобно забирать. Туристам, как нас называли, все завидовали, ибо о чём ещё можно мечтать в душном городе в начале лета, где от тополиного пуха спасения нет.
В обед все собирались возле палаток. Там у нас кострище, сенцо разбросано, можно присесть, а есть и пеньки, которые нашли в ближайшей посадке. Покушали, выпили, как водится, кто-то побежал купаться – пруд был рядом, остальные просто отдыхают.
Неизменно просили что-нибудь спеть, гитара всегда была при мне. Вот там, на сенокосе, я показал народу эту песню, которая не первая, что написал, но в числе самых ранних проб пера.

СЕНОКОС

Пыль и пух, куда ни плюнь,
на дворе стоит июнь.
Весь троллейбус от жары изнемогает.
Стелет пот мои глаза,
плохо держат тормоза,
даже пиво очень плохо помогает.
Каждый день мы в ранний час
все садимся в тарантас.
С нами едет самый главный инженер.
Косы в руки – и вперёд,
на луга идёт народ.
В этом деле у нас каждый пионер.
Ты коси моя коса,
ты коси, пока роса.
Размахнись плечо.
покуда сила есть.
Косим, сушим сено сами,
сами грузим его в сани,
скоро сами это сено будем есть.

Ой, не стой , трава густая,
у меня ты на пути!
На тебя наброшусь –
сразу порублю.
Пару кос сломаю я,
но нагуляю аппетит,
а потом с друзьями
сброшусь по рублю.

Вот и высохла роса –
не звенит моя коса.
Но зато в ушах
какой-то странный звон…
Нету тени даже лени –
у меня дрожат колени,
я до белого каленья доведён
Но косу хватаю в руки –
Наплевать на мух и муки,
и на пот, что по спине ручьём течёт.
Вечером начальник спросит,
он уже там глазом косит
и валкам в тетрадке чёрной счёт ведёт .

Солнце клонится к закату,
в чём я братцы, виноватый?
Я теперь мечтаю только об одном -
лягу тут и будь, что будет,
не судите строго, люди,
что засну сейчас почти мертвецким сном.
И во сне покоя нету!
Я скажу вам по секрету,
там кругом стоит проклятая трава!
Рву зубами, разрываю,
Всё хочу дойти до краю,
Но никак – трава кругом, трава…
Народ позитивно воспринял мои попытки творчески осмыслить шефскую помощь над селом в части заготовки свежих зелёных кормов. Прошли годы, но я и сегодня ни строчки там не изменю, хотя и опыта поболе, и написано без счёта. Но в той миниатюре есть свежесть, есть заряд бодрости, и пусть финал не очень оптимистический, но в целом вера в светлое будущее всё-таки просматривается. Если, конечно, пристально всматриваться, а не на бегу, походя, абы как.

РУССКИЙ ТАНЕЦ

Владимир Иванович Белых – создатель и бессменный руководитель прославленного танцевального ансамбля «Былина», хореограф, да и сам танцор замечательный - взялся написать книжку, где была бы отражена история становления и развития народного танца на Белгородчине. Дело, скажу я вам, благое и весьма актуальное.

На всех заборах нынче висят плакаты, где в крикливой, а иногда просто вызывающей форме самую маленькую детвору и кто постарше зазывают в студии современного танца. Ничего не имею против того, чтобы молодежь занималась этим делом. Во всяком случае, всё лучше, нежели бы неприкаянные пацаны и девчонки без присмотра таскались по подвалам и наливалась пивом от безделья.

Меня здесь решительно только одно не устраивает - слово «современный». Стало быть, всё прочее в танцевальном творчестве – не современное, то бишь устарелое, отсталое, иначе говоря, пропахший нафталином «отстой», как бы сказали тинэйджеры? Не могу принять такую трактовку, ибо не могу согласиться с тем, что двадцать лет подряд, с младых ногтей и до того момента, когда уже возраст не позволял держать на сцене былую марку, я занимался чем-то отстойным и потому не достойным уважения.

Мне думается, книга, которую делает Володя Белых, кроме того, что в ней будут страницы истории народного танцевального творчества, сможет расставить акценты и дать ответы на вопросы, которое ставит само нынешнее время. А вопрос не простые: если мы русский народ, то откуда же взялось поколение «Пепси»? Если мы русские, почему говорим не совсем по-русски, и поем всё больше на каком-то тарабарском, «чумашедшем» языке, и танцуем так, что негры в Африке в полной растерянности?

Книга эта, насколько я понимаю, будет складывать из воспоминаний участников танцевальных коллективов, всех тех, кто был причастен к народному танцу. С таким предложением Владимир Иванович однажды обратился и ко мне, попросив поделиться воспоминаниями о моём хореографическом прошлом.

За дело я взялся с большим энтузиазмом, ибо есть, что вспомнить и рассказать, но потом работа застопорилась. Сяду, бывало, возьмусь записывать, порывшись в памяти, а мысли растекаются по бумаге в разные стороны. То одно воспоминание накатит, то другое, и все мне кажется важным, значимым. И получаются уже мемуары, а это совсем другой жанр.

Наслушавшись от друга моего, Володи Белых, справедливых упреков за то, что обещал, а всё никак не выполню обещанного, однажды я всё-таки сосредоточился, дал укорот всем вольным мыслям о прошлом, и попытался вспомнить именно то, что относится только к заявленной теме. А началось всё в далеком 1960-м году…

Нам в нашем детстве крупно повезло. У нас не было компьютеров, не было телевизоров, в кино только по воскресеньям, да и то не каждый раз. Но зато времени свободного для книг и размышлений о прочитанном, для спорта и занятий в разных кружках у нас было столько, сколько душа того требует. В этом же весь секрет, друзья мои!

Если душа трудится непрерывно, она сама требует все больше и больше нагрузок. Больше узнаешь - еще больше хочется узнать, чем-то занялся в кружке – хоть в танцевальном, хоть в авиамодельном – хочется быстрее постичь азы, вырваться вперед, добиться каких-то результатов. Умный человек правильно сказал: леность души - прямой путь к деградации личности. Вот почему лично у меня большие тревоги по поводу того, что получится из этих, которые поколение «Пепси».

Эти чертовы стрелялки, бродилки, гонки - ничего больше не признают, ужас какой-то! От компьютеров иных пацанов не оттащишь, а если и удается с криком оторвать от монитора, за которым сиднем сидел скрюченный все два, а то и три часа к ряду, так он тут же бегом к телевизору – «Хочу мультики! Хочу «Камеди», включите мне «Нашу Рашу»! - и опять уставился в экран, и сидит, а ты ему только чаёк с булочками подносишь. Ну, хоть бы поел что-нибудь – так не ест, изверг малолетний, аппетита у него нет. Правильно, откуда ему взяться, тому аппетиту, когда он еще маленький, а будто старичок какой-то. Вялые все, заторможенные, совершенно не активные.

Выгляньте во двор, посмотрите: играют там пацаны в футбол, девчонки через скакалку прыгают? А давно ли вы видели на асфальте нарисованные «классики»? Нехорошее слово, хоть на асфальте, хоть где - это они могут, запросто напишут, а про «классики» даже не слышали. Я уже не говорю про футбол до упаду и хоккей до того, что шапку выжимать можно, молчу про «потерянное звено», прятки (или жмурки, как у нас их называли), и даже не упоминаю про «выбивного», «штандера», «чижика» и невероятное множество иных дворовых забав, где каждому нужны были ловкость, сила, жизненная энергия и настойчивость.

Вот потому и говорю: очень нам повезло в нашем детстве. Ни компьютеров, ни телека, ни этих мобилок дурацких вместе с их уродскими СМС-ками, которые заменяют живое общение. Зато у нас было вдоволь всего остального – энергии до края, друзей целый двор, да еще куча игр всевозможных. «Мне скучно, у меня депрессия» - только и слышу сейчас от молодежи. Какая депрессия, как может быть скучно, если лето на дворе? Или зима, а хоть весна или осень – столько дел всяких, столько всего интересного вокруг, что суток не хватает, чтобы поспеть кругом и все самому попробовать, пока домой не загнали.

Кого за это благодарить? Советскую власть, которая устроила нам «счастливое детство», пока отцы сидели на зонах или пили без просыпа, а матери вкалывали с утра до ночи поломойками в рабочей столовой? Или самого товарища Сталина, объявившего кибернетику буржуазной наукой, за что потом нещадно гнобил всех, кто придерживался иного мнения? Ну да ладно, не будем углубляться, а то мы в такие дебри заберемся, что не выберешься потом. Скажем просто: так уж, к счастью, вышло, что мы родились и выросли в другой стране и в другую эпоху. Повезло, в общем.

В 1959 году в Белгороде построили и открыли Дом пионеров. В этом здании сейчас духовная семинария располагается. Помнится, было много сердитого ворчания в узких интеллигентских кругах, когда бывший Дом пионеров, где потом, когда построили на улице Садовой новый, по всем статьям еще лучший Дворец детского творчества, обитала Станция юных техников, передавали Белгородской и Старооскольской епархии под семинарию.

А если разобраться, то шум не по делу, как оно иногда бывает - абы пошуметь, да и только. Раньше здесь был Дом для детей, и теперь для них, раньше в этих стенах духовностью занимались, и сегодня тем же занимаются. Что изменилось? По мне так ровным счетом ничего, всё по профилю, а прочее – лишь пустые разговоры.

Дом пионеров открылся в 59-м, мы туда пришли осенью 60-го. Впечатление, скажу я вам, произвел на меня Дом пионеров сильное. Мы жили тогда в коммуналке, забитой народом под завязку, без воды, без газа и с удобствами на улице метров за сто. Обстановка бытовая, мягко говоря, была максимально упрощенной, приближенной к естественным пещерным условиям. А тут – кафель блестящий, паркет, ковры, гардины атласные, цветы в кадушках, а в одной комнате даже все стены зеркальные. Красота такая, что как-то не сразу поверилось, что нас сюда пустили не по ошибке, а потому скоро выгонят, дабы не пачкали пол и не портили общий вид.

В Дом пионеров нас привела за ручку наша первая учительница, Галина Васильевна, Царствие ей Небесное. Трудно сказать, почему нашему классу выпал именно танцевальный кружок. Кого-то завели в гимнастику, другие попали, где модели всякие мастерили, кто-то пошел в духовой, кто-то в театральный, а нам достался танцевальный. Причем, балет, как потом выяснилось!

Привели, построили в коридоре на третьем этаже, стали по одному заводить в ту комнату, где зеркала по стенам. За столом сидели дядечка и тётечка. Дядечка карандашиком по столу постучал и попросил меня повторить. Я повторил, вроде получилось. А тётечка посмотрела на ноги, велела присесть, встать, вытянуть носочек, поставить пятки вместе, а носки развести в стороны. Сделал всё, как просила, а она, смотрю, сморщилась. Видимо, не понравилось тётечке, что спина у меня крюком и ноги сильно косолапые. Меня потом за плохую выворотность – так это у балетных называется – чуть из кружка не выгнали.

Хоть плачь – никак не мог ноги непослушные правильно поставить. Если просто бежать или по деревьям лазать – тут на ноги свои никогда не жаловался, а чтобы красиво встать, да носочек тянуть, да еще спинку держать, и головку и руки – первое время не получалось. И как под музыку двигаться не сразу уловил.

Чувство ритма было, это врожденное, но тело еще не слушалось, а потому и не попадал частенько в такт. За что и получал, бывало, прямо по заднице от Василия Фёдоровича Чернова – руководителя кружка, балетмейстера, у которого мы постигали азы древнейшего из искусств. Позже узнал, что Василий Фёдорович когда-то танцевал в Большом, но порвал связки, на том его карьера танцовщика закончилась. Еще говорили, что он будто бы не совсем традиционно ориентирован, но это, может быть, просто сплетни. Во всяком случае, ничего, кроме благодарности ему за то, что научил-таки он меня и всех нас музыку слушать и телом владеть.

Сложная, кстати, штука. Попробуйте подпрыгнуть и сделать воздухе хотя бы один оборот вокруг оси. Называется «тур» - простой, одинарный. Два раза в воздухе крутануться - двойной «тур» - это еще сложнее, даже пробовать не советую, ибо разобьетесь точно. А вот чтобы двойной тур сделать и приземлиться сразу на шпагат – это может только тот, кто очень хорошо владеет всем, что бог даровал.

Василий Фёдорович руководил кружком, где были только мальчишки, а с девчонками занималась Клавдия Ивановна Бардина. Какая женщина! Красоты - неописуемой! Клавдия Ивановна сильно отличалась от всех тех тёток и баб, которые лузгали у нас во дворе семечки на крыльце, орали на своих мужиков, а потом пили с ними водку и горланили песни под гармошку. Года два, наверное, мы занимались у Василия Фёдоровича, а потом он куда-то ушел. Пришел на его место Виктор Александрович - не помню фамилию, помню только, что меж собой мы его звали «Синенький». За костюм ярко синего цвета, в котором он постоянно приходил на репетиции. А потом нас к себе забрала Клавдия Ивановна.

У неё занимались балетом замечательные девчонки – Люся Ковалёва , Люда Мисевич, Лиля Пилипенко и другие, только их имена память не сохранила. Все как на подбор - крепкие, ладные, хорошо подготовленные. Да и мы пришли не с улицы, тоже могли кое-чего показать. Это период танцевальной жизни вспоминаю с удовольствием и некоторым восторгом. На репетиции бежал, как на праздник. Мне нравилось танцевать, даже очень нравилось не просто прыгать и бегать по сцене, а делать это так, чтобы было красиво.

Шопениана, отрывки из «Лебединого озера», танец с саблями на музыку Хачатуряна, еще много чего и даже большой кусок из «Петрушки» Стравинского – всё это прошло через мои ноги, руки, голову, а главное – через душу, где капля за каплей собирались понимание, ощущение, восприятие истинной красоты и настоящей гармонии. Низкий вам за это поклон – Василий Фёдорович, Клавдия Ивановна, Виктор Александрович, Татьяна Павловна. Кого-то уж нет на этом свете, пусть земля им будет пухом. А кто живой и во здравии – тому от всего сердца желаю лет долгих и спокойных.

На одном из домпионеровских концертов - мне помнится, это случилось осенью 1965 года - ко мне подошел Юрий Иосифович Меняйлов и предложил заниматься у него в кружке народного танца. Да не просто в кружке, а в «Железке», как мы называли знаменитый тогда ДК Железнодорожников, что стоял на площади Революции, на углу Попова и Ленина, в том месте, где сейчас размещается областное статуправление.

Не скрою, возгордился невероятно. Попасть к Минычу – так звали Юрия Иосифовича друзья – это значило, что ты что-то можешь в танце и тебя приметили серьезные люди. Юрий Меняйлов уже тогда был, пожалуй, наиболее заметной, весьма авторитетной фигурой в ряду хореографов, которые руководили танцевальными коллективами. Были, конечно, и другие люди, оставившие свой след в народном танцевальном творчестве – Махлин, Глуцкий, но, по моему глубокому убеждению, всё, что сегодня на Белгородчине так или иначе связано с народным танцем, вышло из Меняйлова, как вышла из гоголевской «Шинели» вся русская литература.

Возможно, я несколько преувеличиваю, заслуги Юрия Иосифовича, ибо отношусь к этому человеку с глубочайшим почтением и храню его образ в памяти не только, как учителя танцев. Он был на моей свадьбе отцом посаженым, был до самой смерти своей невероятно ранней мне старшим товарищем и другом. В любое время дня и ночи я мог прийти к Юрию Иосифовичу и сказать о своих проблемах, он бросал всё и выручал меня из беды. Мог и он в неурочный час прийти ко мне, чтобы заручиться поддержкой и помощью.

Конечно, здесь личное накладывает отпечаток, а потому я не могу быть объективным, оценивая вклад Юрия Иосифовича Меняйлова в становление и развитие народного танца на Белгородчине. Но кто будет спорить с тем, что это был замечательный, уникальный, просто выдающийся хореограф? Он именно что писал танец, как пишут художники картины. Какие Меняйлов хороводы ставил – это же сказка, ничего подобного сейчас на самодеятельной сцене нет!А какие хлопушки придумывал – сейчас и сравнить просто не с чем. Вот я вам одну историю расскажу, вы поймете, о чем речь.

В 1980 году наш народный коллектив - мы тогда объединились с хором Витаминного комбината, которым руководила Наталья Игоревна Чендева – поехал в Польшу, чтобы принять участие в фольклорном фестивале в Кракове. Юрий Иосифович специально для этой поездки поставил на четыре пары танец краковяк. Представляете, дерзость? В Тулу со своим самоваром не ездят, да и в Краков везти краковяк – как мне кажется, еще большая наглость.

Танец мы сделали за два дня. Отрепетировали, отточили, как положено. Костюмы нам очень хорошие пошили. И всё вроде бы хорошо, да только не выпустили Юрия Иосифовича за границу. Он, конечно, расстроился, передал нам с Надей, его супругой и моей партнершей, бразды и наставления, и мы поехали в Краков. Станцевали на фестивале краковяк на «ура» и на «бис». Но не это интересно.

Много раз, исполняя танцы, поставленные Юрием Иосифовичем, мы по просьбе зрителей повторяли понравившийся им номер. Тут другое примечательно. После того, как мы сплясали, походит ко мне поляк – руководитель тамошнего танцевального коллектива и спрашивает: где мы взяли то, что сейчас показали на сцене. Странный вопрос: с собой привезли, говорю, нас этому научил наш учитель, Юрий Иосифович. Поляк взмолился: панове, придите к нам, тут недалеко, станцуйте еще раз, мы запишем движения. И мы пошли с Надей, и станцевали им еще и еще раз, пока поляки записывали, зарисовывали, запоминали движения и рисунок польского танца краковяк.

Вот что такое – Юрий Иосифович Меняйлов. У него не было специального хореографического образования. Он был просто увлечен народным танцем, он чувствовал и понимал суть его так, как, по-моему, никто теперь не понимает. Разве что составитель этой книги? Так ведь и Володя Белых у Миныча когда-то начинал, мы даже вместе с ним танцевали, а это значит, что он в этом деле человек далеко не случайный.

Конечно, я сразу согласился перейти в кружок к Юрию Иосифовичу Меняйлову, хотя Клавдия Ивановна за это на меня обиделась сильно. Балетные на народников всегда свысока посматривали, а потому она крайне огорчилась за то, что я классике предпочел «два прихлопа, три притопа». Но я предпочел, и ничуть о том не жалею.

Юрий Иосифович вел в Доме пионеров кружок, где я у него занимался, а по вечерам ходил еще в «Железку», и там, на первом этаже в зале с чугунным столбом посередине, вместе с другими постигал уже не азы, а какие-то более глубокие тонкости и нюансы народного танца.

Про краковяк я вам рассказал. Могу еще вспомнить про цыганскую сюиту в постановке Юрия Меняйлова. Юрий Иосифович сам танцевал партию старого цыгана, и так танцевал, что цыгане приходили за кулисы и благодарили его за танец. Однажды Юрий Иосифович поставил на двух человек русский перепляс. Танцевал его я и мой друг и одноклассник Володя Тимошенко. Хороший танец – размашистый, раскатистый, но и энергичный, и напористый. Там связка хлопушек была – это просто классика мужского народного танца.

А потом я поехал в Германию, тогда еще в ГДР, в международный пионерский лагерь под Берлином на озере Вербелинзее. Как водится, хозяева фестиваль в лагере организовали, чтобы дети разных народов показали, кто на что способен. От нашей группы меня на фестиваль направили. Танцевал перепляс, вернулся не с пустыми руками - диплом и «Золотая медаль». А потом довелось в самом Берлине сплясать прямо на улице, недалеко от Бранденбургских ворот.

Мы поехали в столицу ГДР, была встреча с тельмановцами, как звали немецких пионеров, а потом как-то спонтанно организовался импровизированный концерт. Там кто во что горазд, то и стал показывать, а я пошел русскую плясать – прямо на асфальте, попросив предварительно, чтобы пошире стали, а то задену ненароком. И сплясал от начала до конца без музыки, под хлопки зрителей.

Старая немецкая женщина посмотрела на это, всплакнула украдкой и что-то сказала одному из наших руководителей, указывая на меня рукой. Я видел жест, но не придал тому значение.

Уже потом, в Москве, когда мы вернулись из ГДР на родину, провожая меня на вокзал в Белгород, руководитель вдруг спросил:
- Помнишь ты танцевал в Берлине на Унтер-ден-Линден?
- Ага, помню, а что не так?
- Да всё так. Помнишь, бабушка немецкая на тебя рукой показывала?
- Ну, помню – ей, наверное, не понравилось?
- Как раз очень понравилось. Знаешь, что она мне сказала?
- Понятия не имею.
- Теперь будешь. Я хочу, чтобы ты это знал. Она сказала, что ей теперь понятно, почему они войну проиграли.
- И всё? Странная бабулька…

Потом меня посадили в вагон и отправили домой. И только много позже я вспомнил и осмыслил то, что сказал мне в далеком 1967 году на перроне Курского вокзала «человек в штатском», который был приписан к нашей делегации якобы одним из руководителей.

А сказал он важную вещь. В этом танце сконцентрирован дух русский во всю его ширь и глубину, именно этот дух почувствовала и поняла его силу старая немецкая женщина, которая не удержалась и высказала вслух, что думала.

Двадцать лет жизни моей отдано танцу. Немного классическому, а больше всего народному. До сих пор только теми запасами сил и живу. Ноги, руки, тело остальное – как-то всё это еще движется, и даже довольно резво.

В 1982 году я закончил заниматься танцами, ибо возраст уже не тот, да и дел других прибавилось. Но по сей день, когда звучит «Тимоня», «Барыня» или русский перепляс, сердце начинает биться в ускоренном ритме. Сам-то уж не спляшу, а сердце всё никак стареть не хочет. Спасибо за то народному танцу!

ТАБАЧНАЯ РАПСОДИЯ

1.
Сегодня ровно год, как бросил курить. Сам не верю, но факт. Близкие люди, кто меня раньше без сигареты в зубах не видел никогда, считают, что я их просто обдуриваю, ибо такого быть не может в принципе. Курильщики подтвердят: без еды можно, без воды, без курева – никак!

Бывало кончится пачка уже к полуночи - страшная история! Всё пусто, мусорное ведро перекопал до дна в поисках «бычка» - а вдруг! – но нет ничего. Делать нечего - собираешься, хоть дождь, хоть снег, идёшь в ближайший ларёк или к таксистам, или ловишь с мольбой первого шального встречного – земляк, дяденька, угости сигареткой, а то уши опухли и отвалятся сейчас.

Не знаю, откуда пошло, что без курева пухнут уши, но о том говорят все курильщики. Не пухнет ничего, ерунда полная. Просто хочется вызвать жалость и показать, как страдает организм хорошего человека без никотина.
В моей семье курево не считалось вредной привычкой. Наоборот – полезной и необходимой, без чего жить невозможно.

Дома курили все – дед Ваня, мать моя, дядя Вова. Был момент, когда все собрались однажды, и мы жили впятером в махонькой комнатёнке из девяти квадратных метров в бараке на улице Ленина. Это серёдка 50-х, я ещё совсем малой, а они все только что освободились, собрались дома и в три соски смолят, как говорила бабуля. Накурят так, что противоположной стены в комнатке не разглядишь. Дым коромыслом – это я видел неоднократно своими глазами.
В ту пору в бараке не было воды, газа, канализации и отопления. Ничего не было - одни люди битком, как кильки в банке. Шестнадцать человек жили в блоке, где тридцать квадратов, не больше. Свет имелся, врать не стану, но при керосиновой лампе вечерами сиживали не раз.

Готовили еду на примусах и керогазах, а в комнатках имелись печки, ими обогревали жилище. В печке есть вытяжка, которая прямо засасывала в себя дым, что меня, помню, удивляло невероятно. Куда он уходит? Почему туда так дым тянет?

Дед Ваня про это так и говорил – «Хорошая тяга!». Он её и сделал однажды. Печка наша сперва чадила, дым шёл как зря, просачивался в комнату. Горе просто. А дедуля мой был печником, сам печки ставил по окрестным деревням, да и в городе частенько ходил по шабашкам. Тогда чуть не везде печное отопление было. Уж потом, где-то в серёдке 60-х нам в дом воду провели, газ, канализацию сделали и батареи поставили от центрального отопления. Да только ни черта те батареи не грели! Кабы не печка, позамерзали бы зимой.

А нашу печуру дедушка Ваня отладил как часики! Полез тогда на крышу, что-то там мараковал, каким-то грузиком трубу пробивал – всё починил и тянуть стало, аж гудит. Вот туда, к печке, бабушка всякий раз прогоняла курильщиков, чтобы в вытяжку они дымили и не обкуривали мальца, то есть меня. А дед говорил, я это помню, что весь вредный дым он вдыхает в себя, и весь никотин в лёгких у него остаётся, а то, что выдыхает, это уже не вредно. Потому курил он в комнате, невзирая на мальца, что было как само собой.

2.
Дедушка Ваня курить начал ещё в детстве, как стал беспризорником по воле злой судьбы. Но тогда вся страна курила чуть не повально. Курили везде – в кинотеатрах во время сеанса, в поездах плацкартных, не выходя в тамбур, а уже про местные «дачки», как их тогда называли, говорить нечего. Курили в столовых и ресторанах, что естественно. Человек выпил, закусил, первым делом покурить тянет.

И после войны, я ещё застал те времена, когда курить было можно всюду. Где-то в 60-х, уже ближе к концу появились таблички «Не курить. Не сорить». В кинотеатрах запретили. В плацкартах стали гонять в тамбур, где к двери была прицеплена пепельница в виде консервной банки от бычков в томате.

За довоенные цены не скажу, но судя по тому, что было в 50-х, думаю, что курево в СССР было самым дешёвым и самым ходовым товаром. Как хлеб! Бойцам на фронте махорку выдавали в пайке вместе с наркомовской соткой водки. Офицеры курили «Беломор», «Казбек», а все окопы и блиндажи на передовой густо пахли моршанской махрой. Многие, да почти все, курить начали в войну.

Курение тогда поощрялось негласно властями. Что правильно - без курева человек психует сильно, нервничает и может беды наделать, а покурил, пустил дымок в душу и враз оттаял. На фронте в окопы снабженцы ротные первым делом тянули водку в баклагах и махорку. Хлеб потом, каша потом, первым делом - махра, ибо без курева на передовой лучше не появляться.

А ещё, и это, возможно, главное свойство табака – покуришь, и есть не так сильно хочется. Испытано на себе. Дедушка Ваня зацепил голод в Поволжье в начале 20-х. Он родился там, был в семье последышем, 13-м ребёнком, как Менделеев. Но Менделееву чуть больше повезло, а у дедушки Вани всю семью скосил проклятый тиф. Выжили они с сестрой, но потерялись в круговерти гражданской войны.

Потом начался голод, что ещё хуже. Там сгорел враз от жара тифозного, и всё. А смерть голодная долгая, невыносимая, мучительная. Именно от голода в Москву дед Ваня убежал пешком с Волги, а было ему тогда десять годков.

3.
Потом, уже с бабушкой Настей, они поехали на Украину строить Днепрогэс, где в 33-м году попали в жуткий голодомор. Это было страшно. Всё поели, с неохотой вспоминал дед, котов, собак, даже крыс – подчистую мели любую живность, что в пищу годилась, а годилось всё, лишь бы оно лапками шевелило. Так они ещё рабочими там были, завербованные, им хоть какую-то еду привозили.

Однажды, сказывала бабушка, привезли в барак бочку тухлой селёдки. Тем и спаслись они. Ели селёдку и воду пили, животы полные, и ладно. А в деревнях люди ели друг друга. Это самый край человеческой сущности, но что сделаешь – люди от голода сходили с ума.

В Белгород дед Ваня с бабушкой Настей сбежали из Нечерноземья от страшного голода 47-го года. В том году дед освободился, вернулся из колымских лагерей. Бабуля жила в Родниках, работала на ткацкой фабрике. Дед забрал ее, и они поехали в Белгород по оргнабору на строительство цемзавода. Его начали строить в 46-м.

Вот почему в нашей каморке на улице Ленина всегда висел в углу мешок сухарей, и неизменно была про запас махорка. Это святое!
Бабушка умерла у меня на руках утром 8-го марта. Унесли её в кульке на улицу, где в гроб положили, а я поднял матрац, чтобы свернуть. И нашёл под ним сухари. Прятала бабуля, пока ещё руками шевелить могла, кусочки хлебушка под матрацем. Мало ли что, на всякий случай. Жизнь её научила тому, что лучше всегда иметь под рукой спасительный сухарик.

Махорка – это то, что называется «энзэ» - неприкосновенный запас. Дед Ваня курил «Север» или «Прибой», самые дешёвые папироски. Буханка хлеба стоила 16 копеек, и пачка «Севера» столько же, ибо тот же хлеб. А «Прибой», помнится, ещё дешевле стоил – 12 копеек.

Пачка «Беломора» тянула на 22 копейки «новыми деньгами», как стали говорить после хрущёвской денежной реформы 61-го года, когда рубль заменили на гривенник. «Беломор» - это шик, круто, разве его накупишься, если пачки на день курильщику не хватало?

Деда посадили в 37-ом. Попал он в сталинские жернова и пошёл на Колыму по 58-й за невыполнение порученной работы, что приравнивалось к саботажу. Дали десятку, повезло. Запросто могли бы расстрелять. Там чуть не диверсию по заданию Антанты прокурор на приговор наматывал. Шлёпнули бы за милую душу, да хорошо, что нашли и арестовали виновника всех бед. Тому «вышку» присудили, а деда пощадили – десятка Колымы, и только!

У бабули на руках двое детей осталось - сын Вовка четырёх лет, и дочка Рита, которая с 27-го. Бабуля инвалид второй группы, одна нога у неё короче другой сантиметров на десять была. Переболела в детстве полиомиелитом, ногу и защемило, как она говорила. Но изъян физический не помешал ей три раза замужем побыть и двух детей родить.

Бабушка работала на ткацкой фабрике кладовщицей. Сутками там, как на каторге, а дети сутками сами.

Тут и война началась. Совсем стало тяжко. Украли у бабули хлебные карточки. Так или иначе, это смерть. Она и полезла в петлю. Дети её вытащили. Она им жизнь дала, и они ей второй раз жизнь подарили. Сидят, вспоминали потом, на полу все и ревут в голос. Потом дочка сказала: не плачь мама, проживём. Пошли они с братом и к вечеру принесли булки свежие, буханку хлеба и какой-то ещё еды. Где-то грабанули магазин или ларёк продуктовый. Безвыходно у них было: или помирай голодной смертью, или спасайся, как можешь.

Как раз в 44-м брата и сестру посадили. Пацан был форточником. Он малой, худющий, юркий – в любую дырку мог проникнуть. Он через форточку проникал вовнутрь и открывал квартиру. Остальное уже дело техники. Всю банду и повязали на месте преступления. Дядька по малолетке пошёл, он уже на взрослой зоне себе срок добавил, а матери моей сразу намотали семерик.

Освободилась она только в 51-м году. Приехала к родителям в Белгород, чуть побыла там и завербовалась на стройку в Ленинград, где я потом и родился. Мать отвезла меня в Белгород, сдала на руки бабуле и вскоре опять села. В первый раз я её видел в 57-м году. В тот год и дядька Вова освободился. Вот тогда мы и жили все вместе в девятиметровой клетушке на улице Ленина.

4.
Курить я начал где-то в 67-м году. Но курил так, слабо, эпизодически. Тогда я занимался танцами, спортом, и всё до пота седьмого, до полной отдачи. Курево и не шло даже. А пацаны старшие все курят, надо как-то соответствовать, тоже не маленький.

Начинал с дедовых папирос, но они крепучие. Потом появились болгарские «Шипка», «Солнце» и «Джебел». Пацанами эти марки курили. А после школы, когда в универ поступил, начал смолить «Приму». И не изменял ей лет сорок. Бывало, что «Примы» нет, тогда берёшь «Ватрушку», как называли примерно того же качества сигареты «Ватра», или «Астру». Ещё мог взять «Беломор», но с фильтром никогда. Не шло оно мне – один воздух дуешь, никакого впечатления.

В начале 90-х я купил в селе Зыбино, что в Борисовском районе, домишко. Флигелёк, но крепкий, под дачу сойдёт. Места заповедные, воздух такой – не надышишься. Садик у меня там был, огородик, выращивали всякую полезную растительность.

Любил я туда приехать один на выходные. Тишина, никого вокруг! Душа отдыхает. Хорошо там писалось, на воле.

У меня сосед справа был дед Стёпа. Любил старик ко мне заглядывать – поболтаем за жизнь, былое вспомним. А ему есть что – он старостой при немцах в Зыбино был. Его селяне сами на ту должность определили. Иди сказали, Степан, тебе доверяем, а то поставят чужака, пропадём начисто.

Стёпа и пошёл в старосты. Многих людей спас от угона в Германию, да и партизанам негласно подсоблял, но наши всё равно Стёпу посадили за сотрудничество с немцами. Крови на нём не было, ничего такого не водилось за ним, чтобы расстрелять в ближнем яру, потому дали всего десятку. Он отсидел и вернулся в Зыбино. Там и жил бобылём до самой смерти. Не хотели девки за него идти, за «предателя», хотя сами же его туда и затолкали. Ох, эти девки…

- Ты чего куришь? - спросил однажды дед Стёпа, когда заглянул как-то под вечер. – А то иду мимо, смотрю – дымишь, знать, приехал…
- Да вот, «Приму» курю. Дымнёшь? Но смотри, крепкая она.
Дед Стёпа взял сигаретку, повертел в руках:
- Это что такое? - поджёг спичку, раскурил, затянулся. – Что воздух, что твоя «Мима». Пойдём-ка, я тебя настоящим табачком угощу.

Дед Стёпа на огороде выращивал табак. Это именно то, что называется самосад - сам садишь, сам выращиваешь, готовишь и сам куришь потом в своё удовольствие. Табак надо срезать, листочки просушить, потом порубить мелко. Потом взять газетки кусок и свернуть «козью ногу». Это то же, что самокрутка, только на кулёк похоже, туда больше табака влезает.

- Сам скрутишь? – дед Стёпа показал на стол в сарае, где лежал на газетке порезанный табачок. – Набирай, готовый уже.

Самокрутку я умел завернуть, доводилось. Но что-то, видать, не сильно ловко у меня получалось, дед Стёпа отодвинул рукой от верстака:
- Руки-крюки! Дай сюда, я тебе сам заверну.
И завернул, и послюнил, как полагается, и раскурил эту «атомную бомбу». Слушай, реально бомба! Пару затяжек сделал – слёзы из глаз, закашлялся, замахал руками – всё, мол, хватит, накурился.
И правда - в тот вечер я уже ни одной сигареты больше не выкурил. И на другой день дедов табачок вспоминал с глубоким почтением и ужасом.

5.
В 67-м году я начал курить, а дед Ваня бросил. Кашлял по ночам уже так, что соседи в стенку стучали. Да и врачи сказали, что без курева ещё поживёт, а с куревом вряд ли.

Он бросил курить. Бабуля строжайшим образом следила, чтобы где в заначке не спрятал папироску, обшаривала карманы и все потайные углы. Дед страдал невероятно. Никотин - тот же наркотик, организм к нему привыкает сильно.

- Внучик, дай папироску. Сил нет терпеть, - дед знал, что у меня уже папироски свои, хотя никогда открыто при них я не курил, не афишировал пагубную привычку.
- Дедуля, нельзя же. Бабушка нас прибьёт.
- Она не узнает. Я хоть пару затяжек. Пошли в сарай, скажем, что прибраться там надо, или лучше, что за гвоздиками пошли, вон табуретка шатается.
Табурет не шатался, ничего у нас не шаталось никогда, ибо всё было сделано дедовыми руками. Он и печник был, и по столярной части крепко понимал. Мне в наследство тумбочка досталась им смастерённая. До сих пор стоит, как новая! Она старше меня, а мне уж семь десятков без малого. Но стоит! И не шаталась ни разу, хотя на веку своём повидала всякое. И после меня стоять будет, ибо сделана золотыми руками Мастера.

Дедуля догадался, что алиби слабое, не пустит бабушка в сарай или сама следом пойдёт.
- Пойди на улицу, за домом положи под нашим окном под кирпич. И уходи, а то она точно догадается. А я пойду в палисадник вроде как за смородиной, а то осыпается. Понял?
Дедушка Ваня… Родной мой, хотя и не родной. Он бабулю взял с дитём. Потому и фамилия у меня была другая, и отчество. Но в 67-м году дед меня усыновил, с тех пор ношу его фамилию. Думаю, мне бы перед ним не было стыдно, что где-то не так что сделал, слабину дал, через совесть переступил и подлостью запачкался. Спи спокойно, дедушка Ваня, всё нормально, всё путём, как ты любил говорить.

 
6.
В прошлом году у меня приключилась болячка, которая у стариков, да и у молодых нередко то в паху вылезет, то в пупке. У меня как раз там. Врач посмотрел и сказал: надо оперировать.

Что тут сделаешь – надо, так надо. Подготовился, все анализы сдал, пришёл во 2-ю городскую. Положили в хирургию, на другой день всё сделали. От наркоза очнулся, и первым делом захотелось курить. Пришёл врач на осмотр, я спросил, можно ли выйти покурить. Он ответил: иди. Но оттуда, говорит, сразу ко мне – швы от кашля разойдутся, придётся по новой зашивать. Он слышал, как я кашлял перед операцией.

Что теперь? Ладно, думаю, потерплю день-два. Потерпел. Потом ещё пару дней, потом уже вторая неделя без курева пошла, чего не было и быть не могло последние 50 лет. Ровно столько я курил беспрестанно. И вот уж год не курю! Это не фантастика, а ещё более удивительные вещи. Казалось…да что казалось – в голове моей не помещалось, что такое возможно. Оказывается, можно и не курить.

Прямо скажу, дышится много легче, кашля того почти нет. Долго отходило курево, наверно, не всё ещё отошло, но уже много меньше черноты в мокроте.
Конечно, курить хочется. Не так хочется, как раньше, когда с ума сходишь без табака и дыма в организме. Хочется посидеть в тиши, попить кофейку, затянуться сигареткой и предаться раздумьям. Всё мне кажется, что дым способствует творчеству, хотя вроде темпов не сбавил, как бросил курить. О чем и не жалею совершенно!

РУССКИЙ ТАНЕЦ

Владимир Иванович Белых – создатель и бессменный руководитель прославленного танцевального ансамбля «Былина», хореограф, да и сам танцор замечательный - взялся написать книжку, где была бы отражена история становления и развития народного танца на Белгородчине. Дело, скажу я вам, благое и весьма актуальное.

На всех заборах нынче висят плакаты, где в крикливой, а иногда просто вызывающей форме самую маленькую детвору и кто постарше зазывают в студии современного танца. Ничего не имею против того, чтобы молодежь занималась этим делом. Во всяком случае, всё лучше, нежели бы неприкаянные пацаны и девчонки без присмотра таскались по подвалам и наливалась пивом от безделья.

Меня здесь решительно только одно не устраивает - слово «современный». Стало быть, всё прочее в танцевальном творчестве – не современное, то бишь устарелое, отсталое, иначе говоря, пропахший нафталином «отстой», как бы сказали тинэйджеры? Не могу принять такую трактовку, ибо не могу согласиться с тем, что двадцать лет подряд, с младых ногтей и до того момента, когда уже возраст не позволял держать на сцене былую марку, я занимался чем-то отстойным и потому не достойным уважения.

Мне думается, книга, которую делает Володя Белых, кроме того, что в ней будут страницы истории народного танцевального творчества, сможет расставить акценты и дать ответы на вопросы, которое ставит само нынешнее время. А вопрос не простые: если мы русский народ, то откуда же взялось поколение «Пепси»? Если мы русские, почему говорим не совсем по-русски, и поем всё больше на каком-то тарабарском, «чумашедшем» языке, и танцуем так, что негры в Африке в полной растерянности?

Книга эта, насколько я понимаю, будет складывать из воспоминаний участников танцевальных коллективов, всех тех, кто был причастен к народному танцу. С таким предложением Владимир Иванович однажды обратился и ко мне, попросив поделиться воспоминаниями о моём хореографическом прошлом.

За дело я взялся с большим энтузиазмом, ибо есть, что вспомнить и рассказать, но потом работа застопорилась. Сяду, бывало, возьмусь записывать, порывшись в памяти, а мысли растекаются по бумаге в разные стороны. То одно воспоминание накатит, то другое, и все мне кажется важным, значимым. И получаются уже мемуары, а это совсем другой жанр.

Наслушавшись от друга моего, Володи Белых, справедливых упреков за то, что обещал, а всё никак не выполню обещанного, однажды я всё-таки сосредоточился, дал укорот всем вольным мыслям о прошлом, и попытался вспомнить именно то, что относится только к заявленной теме. А началось всё в далеком 1960-м году…

Нам в нашем детстве крупно повезло. У нас не было компьютеров, не было телевизоров, в кино только по воскресеньям, да и то не каждый раз. Но зато времени свободного для книг и размышлений о прочитанном, для спорта и занятий в разных кружках у нас было столько, сколько душа того требует. В этом же весь секрет, друзья мои!

Если душа трудится непрерывно, она сама требует все больше и больше нагрузок. Больше узнаешь - еще больше хочется узнать, чем-то занялся в кружке – хоть в танцевальном, хоть в авиамодельном – хочется быстрее постичь азы, вырваться вперед, добиться каких-то результатов. Умный человек правильно сказал: леность души - прямой путь к деградации личности. Вот почему лично у меня большие тревоги по поводу того, что получится из этих, которые поколение «Пепси».

Эти чертовы стрелялки, бродилки, гонки - ничего больше не признают, ужас какой-то! От компьютеров иных пацанов не оттащишь, а если и удается с криком оторвать от монитора, за которым сиднем сидел скрюченный все два, а то и три часа к ряду, так он тут же бегом к телевизору – «Хочу мультики! Хочу «Камеди», включите мне «Нашу Рашу»! - и опять уставился в экран, и сидит, а ты ему только чаёк с булочками подносишь. Ну, хоть бы поел что-нибудь – так не ест, изверг малолетний, аппетита у него нет. Правильно, откуда ему взяться, тому аппетиту, когда он еще маленький, а будто старичок какой-то. Вялые все, заторможенные, совершенно не активные.

Выгляньте во двор, посмотрите: играют там пацаны в футбол, девчонки через скакалку прыгают? А давно ли вы видели на асфальте нарисованные «классики»? Нехорошее слово, хоть на асфальте, хоть где - это они могут, запросто напишут, а про «классики» даже не слышали. Я уже не говорю про футбол до упаду и хоккей до того, что шапку выжимать можно, молчу про «потерянное звено», прятки (или жмурки, как у нас их называли), и даже не упоминаю про «выбивного», «штандера», «чижика» и невероятное множество иных дворовых забав, где каждому нужны были ловкость, сила, жизненная энергия и настойчивость.

Вот потому и говорю: очень нам повезло в нашем детстве. Ни компьютеров, ни телека, ни этих мобилок дурацких вместе с их уродскими СМС-ками, которые заменяют живое общение. Зато у нас было вдоволь всего остального – энергии до края, друзей целый двор, да еще куча игр всевозможных. «Мне скучно, у меня депрессия» - только и слышу сейчас от молодежи. Какая депрессия, как может быть скучно, если лето на дворе? Или зима, а хоть весна или осень – столько дел всяких, столько всего интересного вокруг, что суток не хватает, чтобы поспеть кругом и все самому попробовать, пока домой не загнали.

Кого за это благодарить? Советскую власть, которая устроила нам «счастливое детство», пока отцы сидели на зонах или пили без просыпа, а матери вкалывали с утра до ночи поломойками в рабочей столовой? Или самого товарища Сталина, объявившего кибернетику буржуазной наукой, за что потом нещадно гнобил всех, кто придерживался иного мнения? Ну да ладно, не будем углубляться, а то мы в такие дебри заберемся, что не выберешься потом. Скажем просто: так уж, к счастью, вышло, что мы родились и выросли в другой стране и в другую эпоху. Повезло, в общем.

В 1959 году в Белгороде построили и открыли Дом пионеров. В этом здании сейчас духовная семинария располагается. Помнится, было много сердитого ворчания в узких интеллигентских кругах, когда бывший Дом пионеров, где потом, когда построили на улице Садовой новый, по всем статьям еще лучший Дворец детского творчества, обитала Станция юных техников, передавали Белгородской и Старооскольской епархии под семинарию.

А если разобраться, то шум не по делу, как оно иногда бывает - абы пошуметь, да и только. Раньше здесь был Дом для детей, и теперь для них, раньше в этих стенах духовностью занимались, и сегодня тем же занимаются. Что изменилось? По мне так ровным счетом ничего, всё по профилю, а прочее – лишь пустые разговоры.

Дом пионеров открылся в 59-м, мы туда пришли осенью 60-го. Впечатление, скажу я вам, произвел на меня Дом пионеров сильное. Мы жили тогда в коммуналке, забитой народом под завязку, без воды, без газа и с удобствами на улице метров за сто. Обстановка бытовая, мягко говоря, была максимально упрощенной, приближенной к естественным пещерным условиям. А тут – кафель блестящий, паркет, ковры, гардины атласные, цветы в кадушках, а в одной комнате даже все стены зеркальные. Красота такая, что как-то не сразу поверилось, что нас сюда пустили не по ошибке, а потому скоро выгонят, дабы не пачкали пол и не портили общий вид.

В Дом пионеров нас привела за ручку наша первая учительница, Галина Васильевна, Царствие ей Небесное. Трудно сказать, почему нашему классу выпал именно танцевальный кружок. Кого-то завели в гимнастику, другие попали, где модели всякие мастерили, кто-то пошел в духовой, кто-то в театральный, а нам достался танцевальный. Причем, балет, как потом выяснилось!

Привели, построили в коридоре на третьем этаже, стали по одному заводить в ту комнату, где зеркала по стенам. За столом сидели дядечка и тётечка. Дядечка карандашиком по столу постучал и попросил меня повторить. Я повторил, вроде получилось. А тётечка посмотрела на ноги, велела присесть, встать, вытянуть носочек, поставить пятки вместе, а носки развести в стороны. Сделал всё, как просила, а она, смотрю, сморщилась. Видимо, не понравилось тётечке, что спина у меня крюком и ноги сильно косолапые. Меня потом за плохую выворотность – так это у балетных называется – чуть из кружка не выгнали.

Хоть плачь – никак не мог ноги непослушные правильно поставить. Если просто бежать или по деревьям лазать – тут на ноги свои никогда не жаловался, а чтобы красиво встать, да носочек тянуть, да еще спинку держать, и головку и руки – первое время не получалось. И как под музыку двигаться не сразу уловил.

Чувство ритма было, это врожденное, но тело еще не слушалось, а потому и не попадал частенько в такт. За что и получал, бывало, прямо по заднице от Василия Фёдоровича Чернова – руководителя кружка, балетмейстера, у которого мы постигали азы древнейшего из искусств. Позже узнал, что Василий Фёдорович когда-то танцевал в Большом, но порвал связки, на том его карьера танцовщика закончилась. Еще говорили, что он будто бы не совсем традиционно ориентирован, но это, может быть, просто сплетни. Во всяком случае, ничего, кроме благодарности ему за то, что научил-таки он меня и всех нас музыку слушать и телом владеть.

Сложная, кстати, штука. Попробуйте подпрыгнуть и сделать воздухе хотя бы один оборот вокруг оси. Называется «тур» - простой, одинарный. Два раза в воздухе крутануться - двойной «тур» - это еще сложнее, даже пробовать не советую, ибо разобьетесь точно. А вот чтобы двойной тур сделать и приземлиться сразу на шпагат – это может только тот, кто очень хорошо владеет всем, что бог даровал.

Василий Фёдорович руководил кружком, где были только мальчишки, а с девчонками занималась Клавдия Ивановна Бардина. Какая женщина! Красоты - неописуемой! Клавдия Ивановна сильно отличалась от всех тех тёток и баб, которые лузгали у нас во дворе семечки на крыльце, орали на своих мужиков, а потом пили с ними водку и горланили песни под гармошку. Года два, наверное, мы занимались у Василия Фёдоровича, а потом он куда-то ушел. Пришел на его место Виктор Александрович - не помню фамилию, помню только, что меж собой мы его звали «Синенький». За костюм ярко синего цвета, в котором он постоянно приходил на репетиции. А потом нас к себе забрала Клавдия Ивановна.

У неё занимались балетом замечательные девчонки – Люся Ковалёва , Люда Мисевич, Лиля Пелипенко и другие, только их имена память не сохранила. Все как на подбор - крепкие, ладные, хорошо подготовленные. Да и мы пришли не с улицы, тоже могли кое-чего показать. Это период танцевальной жизни вспоминаю с удовольствием и некоторым восторгом. На репетиции бежал, как на праздник. Мне нравилось танцевать, даже очень нравилось не просто прыгать и бегать по сцене, а делать это так, чтобы было красиво.

Шопениана, отрывки из «Лебединого озера», танец с саблями на музыку Хачатуряна, еще много чего и даже большой кусок из «Петрушки» Стравинского – всё это прошло через мои ноги, руки, голову, а главное – через душу, где капля за каплей собирались понимание, ощущение, восприятие истинной красоты и настоящей гармонии. Низкий вам за это поклон – Василий Фёдорович, Клавдия Ивановна, Виктор Александрович, Татьяна Павловна. Кого-то уж нет на этом свете, пусть земля им будет пухом. А кто живой и во здравии – тому от всего сердца желаю лет долгих и спокойных.

На одном из домпионеровских концертов - мне помнится, это случилось осенью 1965 года - ко мне подошел Юрий Иосифович Меняйлов и предложил заниматься у него в кружке народного танца. Да не просто в кружке, а в «Железке», как мы называли знаменитый тогда ДК Железнодорожников, что стоял на площади Революции, на углу Попова и Ленина, в том месте, где сейчас размещается областное статуправление.

Не скрою, возгордился невероятно. Попасть к Минычу – так звали Юрия Иосифовича друзья – это значило, что ты что-то можешь в танце и тебя приметили серьезные люди. Юрий Меняйлов уже тогда был, пожалуй, наиболее заметной, весьма авторитетной фигурой в ряду хореографов, которые руководили танцевальными коллективами. Были, конечно, и другие люди, оставившие свой след в народном танцевальном творчестве – Махлин, Глуцкий, но, по моему глубокому убеждению, всё, что сегодня на Белгородчине так или иначе связано с народным танцем, вышло из Меняйлова, как вышла из гоголевской «Шинели» вся русская литература.

Возможно, я несколько преувеличиваю, заслуги Юрия Иосифовича, ибо отношусь к этому человеку с глубочайшим почтением и храню его образ в памяти не только, как учителя танцев. Он был на моей свадьбе отцом посаженым, был до самой смерти своей невероятно ранней мне старшим товарищем и другом. В любое время дня и ночи я мог прийти к Юрию Иосифовичу и сказать о своих проблемах, он бросал всё и выручал меня из беды. Мог и он в неурочный час прийти ко мне, чтобы заручиться поддержкой и помощью.

Конечно, здесь личное накладывает отпечаток, а потому я не могу быть объективным, оценивая вклад Юрия Иосифовича Меняйлова в становление и развитие народного танца на Белгородчине. Но кто будет спорить с тем, что это был замечательный, уникальный, просто выдающийся хореограф? Он именно что писал танец, как пишут художники картины. Какие Меняйлов хороводы ставил – это же сказка, ничего подобного сейчас на самодеятельной сцене нет!А какие хлопушки придумывал – сейчас и сравнить просто не с чем. Вот я вам одну историю расскажу, вы поймете, о чем речь.

В 1980 году наш народный коллектив - мы тогда объединились с хором Витаминного комбината, которым руководила Наталья Игоревна Чендева – поехал в Польшу, чтобы принять участие в фольклорном фестивале в Кракове. Юрий Иосифович специально для этой поездки поставил на четыре пары танец краковяк. Представляете, дерзость? В Тулу со своим самоваром не ездят, да и в Краков везти краковяк – как мне кажется, еще большая наглость.

Танец мы сделали за два дня. Отрепетировали, отточили, как положено. Костюмы нам очень хорошие пошили. И всё вроде бы хорошо, да только не выпустили Юрия Иосифовича за границу. Он, конечно, расстроился, передал нам с Надей, его супругой и моей партнершей, бразды и наставления, и мы поехали в Краков. Станцевали на фестивале краковяк на «ура» и на «бис». Но не это интересно.

Много раз, исполняя танцы, поставленные Юрием Иосифовичем, мы по просьбе зрителей повторяли понравившийся им номер. Тут другое примечательно. После того, как мы сплясали, походит ко мне поляк – руководитель тамошнего танцевального коллектива и спрашивает: где мы взяли то, что сейчас показали на сцене. Странный вопрос: с собой привезли, говорю, нас этому научил наш учитель, Юрий Иосифович. Поляк взмолился: панове, придите к нам, тут недалеко, станцуйте еще раз, мы запишем движения. И мы пошли с Надей, и станцевали им еще и еще раз, пока поляки записывали, зарисовывали, запоминали движения и рисунок польского танца краковяк.

Вот что такое – Юрий Иосифович Меняйлов. У него не было специального хореографического образования. Он был просто увлечен народным танцем, он чувствовал и понимал суть его так, как, по-моему, никто теперь не понимает. Разве что составитель этой книги? Так ведь и Володя Белых у Миныча когда-то начинал, мы даже вместе с ним танцевали, а это значит, что он в этом деле человек далеко не случайный.

Конечно, я сразу согласился перейти в кружок к Юрию Иосифовичу Меняйлову, хотя Клавдия Ивановна за это на меня обиделась сильно. Балетные на народников всегда свысока посматривали, а потому она крайне огорчилась за то, что я классике предпочел «два прихлопа, три притопа». Но я предпочел, и ничуть о том не жалею.

Юрий Иосифович вел в Доме пионеров кружок, где я у него занимался, а по вечерам ходил еще в «Железку», и там, на первом этаже в зале с чугунным столбом посередине, вместе с другими постигал уже не азы, а какие-то более глубокие тонкости и нюансы народного танца.

Про краковяк я вам рассказал. Могу еще вспомнить про цыганскую сюиту в постановке Юрия Меняйлова. Юрий Иосифович сам танцевал партию старого цыгана, и так танцевал, что цыгане приходили за кулисы и благодарили его за танец. Однажды Юрий Иосифович поставил на двух человек русский перепляс. Танцевал его я и мой друг и одноклассник Володя Тимошенко. Хороший танец – размашистый, раскатистый, но и энергичный, и напористый. Там связка хлопушек была – это просто классика мужского народного танца.

А потом я поехал в Германию, тогда еще в ГДР, в международный пионерский лагерь под Берлином на озере Вербелинзее. Как водится, хозяева фестиваль в лагере организовали, чтобы дети разных народов показали, кто на что способен. От нашей группы меня на фестиваль направили. Танцевал перепляс, вернулся не с пустыми руками - диплом и «Золотая медаль». А потом довелось в самом Берлине сплясать прямо на улице, недалеко от Бранденбургских ворот.

Мы поехали в столицу ГДР, была встреча с тельмановцами, как звали немецких пионеров, а потом как-то спонтанно организовался импровизированный концерт. Там кто во что горазд, то и стал показывать, а я пошел русскую плясать – прямо на асфальте, попросив
предварительно, чтобы пошире стали, а то задену ненароком. И сплясал от начала до конца без музыки, под хлопки зрителей.

Старая немецкая женщина посмотрела на это, всплакнула украдкой и что-то сказала одному из наших руководителей, указывая на меня рукой. Я видел жест, но не придал тому значение.

Уже потом, в Москве, когда мы вернулись из ГДР на родину, провожая меня на вокзал в Белгород, руководитель вдруг спросил:
- Помнишь ты танцевал в Берлине на Унтер-ден-Линден?
- Ага, помню, а что не так?
- Да всё так. Помнишь, бабушка немецкая на тебя рукой показывала?
- Ну, помню – ей, наверное, не понравилось?
- Как раз очень понравилось. Знаешь, что она мне сказала?
- Понятия не имею.
- Теперь будешь. Я хочу, чтобы ты это знал. Она сказала, что ей теперь понятно, почему они войну проиграли.
- И всё? Странная бабулька…

Потом меня посадили в вагон и отправили домой. И только много позже я вспомнил и осмыслил то, что сказал мне в далеком 1967 году на перроне Курского вокзала «человек в штатском», который был приписан к нашей делегации якобы одним из руководителей.

А сказал он важную вещь. В этом танце сконцентрирован дух русский во всю его ширь и глубину, именно этот дух почувствовала и поняла его силу старая немецкая женщина, которая не удержалась и высказала вслух, что думала.

Двадцать лет жизни моей отдано танцу. Немного классическому, а больше всего народному. До сих пор только теми запасами сил и живу. Ноги, руки, тело остальное – как-то всё это еще движется, и даже довольно резво.

В 1982 году я закончил заниматься танцами, ибо возраст уже не тот, да и дел других прибавилось. Но по сей день, когда звучит «Тимоня», «Барыня» или русский перепляс, сердце начинает биться в ускоренном ритме. Сам-то уж не спляшу, а сердце всё никак стареть не хочет. Спасибо за то народному танцу!

ТАБАЧНАЯ РАПСОДИЯ

1.
Сегодня ровно год, как бросил курить. Сам не верю, но факт. Близкие люди, кто меня раньше без сигареты в зубах не видел никогда, считают, что я их просто обдуриваю, ибо такого быть не может в принципе. Курильщики подтвердят: без еды можно, без воды, без курева – никак!

Бывало кончится пачка уже к полуночи - страшная история! Всё пусто, мусорное ведро перекопал до дна в поисках «бычка» - а вдруг! – но нет ничего. Делать нечего - собираешься, хоть дождь, хоть снег, идёшь в ближайший ларёк или к таксистам, или ловишь с мольбой первого шального встречного – земляк, дяденька, угости сигареткой, а то уши опухли и отвалятся сейчас.

Не знаю, откуда пошло, что без курева пухнут уши, но о том говорят все курильщики. Не пухнет ничего, ерунда полная. Просто хочется вызвать жалость и показать, как страдает организм хорошего человека без никотина.
В моей семье курево не считалось вредной привычкой. Наоборот – полезной и необходимой, без чего жить невозможно.

Дома курили все – дед Ваня, мать моя, дядя Вова. Был момент, когда все собрались однажды, и мы жили впятером в махонькой комнатёнке из девяти квадратных метров в бараке на улице Ленина. Это серёдка 50-х, я ещё совсем малой, а они все только что освободились, собрались дома и в три соски смолят, как говорила бабуля. Накурят так, что противоположной стены в комнатке не разглядишь. Дым коромыслом – это я видел неоднократно своими глазами.
В ту пору в бараке не было воды, газа, канализации и отопления. Ничего не было - одни люди битком, как кильки в банке. Шестнадцать человек жили в блоке, где тридцать квадратов, не больше. Свет имелся, врать не стану, но при керосиновой лампе вечерами сиживали не раз.

Готовили еду на примусах и керогазах, а в комнатках имелись печки, ими обогревали жилище. В печке есть вытяжка, которая прямо засасывала в себя дым, что меня, помню, удивляло невероятно. Куда он уходит? Почему туда так дым тянет?

Дед Ваня про это так и говорил – «Хорошая тяга!». Он её и сделал однажды. Печка наша сперва чадила, дым шёл как зря, просачивался в комнату. Горе просто. А дедуля мой был печником, сам печки ставил по окрестным деревням, да и в городе частенько ходил по шабашкам. Тогда чуть не везде печное отопление было. Уж потом, где-то в серёдке 60-х нам в дом воду провели, газ, канализацию сделали и батареи поставили от центрального отопления. Да только ни черта те батареи не грели! Кабы не печка, позамерзали бы зимой.

А нашу печуру дедушка Ваня отладил как часики! Полез тогда на крышу, что-то там мараковал, каким-то грузиком трубу пробивал – всё починил и тянуть стало, аж гудит. Вот туда, к печке, бабушка всякий раз прогоняла курильщиков, чтобы в вытяжку они дымили и не обкуривали мальца, то есть меня. А дед говорил, я это помню, что весь вредный дым он вдыхает в себя, и весь никотин в лёгких у него остаётся, а то, что выдыхает, это уже не вредно. Потому курил он в комнате, невзирая на мальца, что было как само собой.

2.
Дедушка Ваня курить начал ещё в детстве, как стал беспризорником по воле злой судьбы. Но тогда вся страна курила чуть не повально. Курили везде – в кинотеатрах во время сеанса, в поездах плацкартных, не выходя в тамбур, а уже про местные «дачки», как их тогда называли, говорить нечего. Курили в столовых и ресторанах, что естественно. Человек выпил, закусил, первым делом покурить тянет.

И после войны, я ещё застал те времена, когда курить было можно всюду. Где-то в 60-х, уже ближе к концу появились таблички «Не курить. Не сорить». В кинотеатрах запретили. В плацкартах стали гонять в тамбур, где к двери была прицеплена пепельница в виде консервной банки от бычков в томате.

За довоенные цены не скажу, но судя по тому, что было в 50-х, думаю, что курево в СССР было самым дешёвым и самым ходовым товаром. Как хлеб! Бойцам на фронте махорку выдавали в пайке вместе с наркомовской соткой водки. Офицеры курили «Беломор», «Казбек», а все окопы и блиндажи на передовой густо пахли моршанской махрой. Многие, да почти все, курить начали в войну.

Курение тогда поощрялось негласно властями. Что правильно - без курева человек психует сильно, нервничает и может беды наделать, а покурил, пустил дымок в душу и враз оттаял. На фронте в окопы снабженцы ротные первым делом тянули водку в баклагах и махорку. Хлеб потом, каша потом, первым делом - махра, ибо без курева на передовой лучше не появляться.

А ещё, и это, возможно, главное свойство табака – покуришь, и есть не так сильно хочется. Испытано на себе. Дедушка Ваня зацепил голод в Поволжье в начале 20-х. Он родился там, был в семье последышем, 13-м ребёнком, как Менделеев. Но Менделееву чуть больше повезло, а у дедушки Вани всю семью скосил проклятый тиф. Выжили они с сестрой, но потерялись в круговерти гражданской войны.

Потом начался голод, что ещё хуже. Там сгорел враз от жара тифозного, и всё. А смерть голодная долгая, невыносимая, мучительная. Именно от голода в Москву дед Ваня убежал пешком с Волги, а было ему тогда десять годков.

3.
Потом, уже с бабушкой Настей, они поехали на Украину строить Днепрогэс, где в 33-м году попали в жуткий голодомор. Это было страшно. Всё поели, с неохотой вспоминал дед, котов, собак, даже крыс – подчистую мели любую живность, что в пищу годилась, а годилось всё, лишь бы оно лапками шевелило. Так они ещё рабочими там были, завербованные, им хоть какую-то еду привозили.

Однажды, сказывала бабушка, привезли в барак бочку тухлой селёдки. Тем и спаслись они. Ели селёдку и воду пили, животы полные, и ладно. А в деревнях люди ели друг друга. Это самый край человеческой сущности, но что сделаешь – люди от голода сходили с ума.

В Белгород дед Ваня с бабушкой Настей сбежали из Нечерноземья от страшного голода 47-го года. В том году дед освободился, вернулся из колымских лагерей. Бабуля жила в Родниках, работала на ткацкой фабрике. Дед забрал ее, и они поехали в Белгород по оргнабору на строительство цемзавода. Его начали строить в 46-м.

Вот почему в нашей каморке на улице Ленина всегда висел в углу мешок сухарей, и неизменно была про запас махорка. Это святое!
Бабушка умерла у меня на руках утром 8-го марта. Унесли её в кульке на улицу, где в гроб положили, а я поднял матрац, чтобы свернуть. И нашёл под ним сухари. Прятала бабуля, пока ещё руками шевелить могла, кусочки хлебушка под матрацем. Мало ли что, на всякий случай. Жизнь её научила тому, что лучше всегда иметь под рукой спасительный сухарик.

Махорка – это то, что называется «энзэ» - неприкосновенный запас. Дед Ваня курил «Север» или «Прибой», самые дешёвые папироски. Буханка хлеба стоила 16 копеек, и пачка «Севера» столько же, ибо тот же хлеб. А «Прибой», помнится, ещё дешевле стоил – 12 копеек.

Пачка «Беломора» тянула на 22 копейки «новыми деньгами», как стали говорить после хрущёвской денежной реформы 61-го года, когда рубль заменили на гривенник. «Беломор» - это шик, круто, разве его накупишься, если пачки на день курильщику не хватало?

Деда посадили в 37-ом. Попал он в сталинские жернова и пошёл на Колыму по 58-й за невыполнение порученной работы, что приравнивалось к саботажу. Дали десятку, повезло. Запросто могли бы расстрелять. Там чуть не диверсию по заданию Антанты прокурор на приговор наматывал. Шлёпнули бы за милую душу, да хорошо, что нашли и арестовали виновника всех бед. Тому «вышку» присудили, а деда пощадили – десятка Колымы, и только!

У бабули на руках двое детей осталось - сын Вовка четырёх лет, и дочка Рита, которая с 27-го. Бабуля инвалид второй группы, одна нога у неё короче другой сантиметров на десять была. Переболела в детстве полиомиелитом, ногу и защемило, как она говорила. Но изъян физический не помешал ей три раза замужем побыть и двух детей родить.

Бабушка работала на ткацкой фабрике кладовщицей. Сутками там, как на каторге, а дети сутками сами.

Тут и война началась. Совсем стало тяжко. Украли у бабули хлебные карточки. Так или иначе, это смерть. Она и полезла в петлю. Дети её вытащили. Она им жизнь дала, и они ей второй раз жизнь подарили. Сидят, вспоминали потом, на полу все и ревут в голос. Потом дочка сказала: не плачь мама, проживём. Пошли они с братом и к вечеру принесли булки свежие, буханку хлеба и какой-то ещё еды. Где-то грабанули магазин или ларёк продуктовый. Безвыходно у них было: или помирай голодной смертью, или спасайся, как можешь.

Как раз в 44-м брата и сестру посадили. Пацан был форточником. Он малой, худющий, юркий – в любую дырку мог проникнуть. Он через форточку проникал вовнутрь и открывал квартиру. Остальное уже дело техники. Всю банду и повязали на месте преступления. Дядька по малолетке пошёл, он уже на взрослой зоне себе срок добавил, а матери моей сразу намотали семерик.

Освободилась она только в 51-м году. Приехала к родителям в Белгород, чуть побыла там и завербовалась на стройку в Ленинград, где я потом и родился. Мать отвезла меня в Белгород, сдала на руки бабуле и вскоре опять села. В первый раз я её видел в 57-м году. В тот год и дядька Вова освободился. Вот тогда мы и жили все вместе в девятиметровой клетушке на улице Ленина.

4.
Курить я начал где-то в 67-м году. Но курил так, слабо, эпизодически. Тогда я занимался танцами, спортом, и всё до пота седьмого, до полной отдачи. Курево и не шло даже. А пацаны старшие все курят, надо как-то соответствовать, тоже не маленький.

Начинал с дедовых папирос, но они крепучие. Потом появились болгарские «Шипка», «Солнце» и «Джебел». Пацанами эти марки курили. А после школы, когда в универ поступил, начал смолить «Приму». И не изменял ей лет сорок. Бывало, что «Примы» нет, тогда берёшь «Ватрушку», как называли примерно того же качества сигареты «Ватра», или «Астру». Ещё мог взять «Беломор», но с фильтром никогда. Не шло оно мне – один воздух дуешь, никакого впечатления.

В начале 90-х я купил в селе Зыбино, что в Борисовском районе, домишко. Флигелёк, но крепкий, под дачу сойдёт. Места заповедные, воздух такой – не надышишься. Садик у меня там был, огородик, выращивали всякую полезную растительность.

Любил я туда приехать один на выходные. Тишина, никого вокруг! Душа отдыхает. Хорошо там писалось, на воле.

У меня сосед справа был дед Стёпа. Любил старик ко мне заглядывать – поболтаем за жизнь, былое вспомним. А ему есть что – он старостой при немцах в Зыбино был. Его селяне сами на ту должность определили. Иди сказали, Степан, тебе доверяем, а то поставят чужака, пропадём начисто.

Стёпа и пошёл в старосты. Многих людей спас от угона в Германию, да и партизанам негласно подсоблял, но наши всё равно Стёпу посадили за сотрудничество с немцами. Крови на нём не было, ничего такого не водилось за ним, чтобы расстрелять в ближнем яру, потому дали всего десятку. Он отсидел и вернулся в Зыбино. Там и жил бобылём до самой смерти. Не хотели девки за него идти, за «предателя», хотя сами же его туда и затолкали. Ох, эти девки…

- Ты чего куришь? - спросил однажды дед Стёпа, когда заглянул как-то под вечер. – А то иду мимо, смотрю – дымишь, знать, приехал…
- Да вот, «Приму» курю. Дымнёшь? Но смотри, крепкая она.
Дед Стёпа взял сигаретку, повертел в руках:
- Это что такое? - поджёг спичку, раскурил, затянулся. – Что воздух, что твоя «Мима». Пойдём-ка, я тебя настоящим табачком угощу.

Дед Стёпа на огороде выращивал табак. Это именно то, что называется самосад - сам садишь, сам выращиваешь, готовишь и сам куришь потом в своё удовольствие. Табак надо срезать, листочки просушить, потом порубить мелко. Потом взять газетки кусок и свернуть «козью ногу». Это то же, что самокрутка, только на кулёк похоже, туда больше табака влезает.

- Сам скрутишь? – дед Стёпа показал на стол в сарае, где лежал на газетке порезанный табачок. – Набирай, готовый уже.

Самокрутку я умел завернуть, доводилось. Но что-то, видать, не сильно ловко у меня получалось, дед Стёпа отодвинул рукой от верстака:
- Руки-крюки! Дай сюда, я тебе сам заверну.
И завернул, и послюнил, как полагается, и раскурил эту «атомную бомбу». Слушай, реально бомба! Пару затяжек сделал – слёзы из глаз, закашлялся, замахал руками – всё, мол, хватит, накурился.
И правда - в тот вечер я уже ни одной сигареты больше не выкурил. И на другой день дедов табачок вспоминал с глубоким почтением и ужасом.

5.
В 67-м году я начал курить, а дед Ваня бросил. Кашлял по ночам уже так, что соседи в стенку стучали. Да и врачи сказали, что без курева ещё поживёт, а с куревом вряд ли.

Он бросил курить. Бабуля строжайшим образом следила, чтобы где в заначке не спрятал папироску, обшаривала карманы и все потайные углы. Дед страдал невероятно. Никотин - тот же наркотик, организм к нему привыкает сильно.

- Внучик, дай папироску. Сил нет терпеть, - дед знал, что у меня уже папироски свои, хотя никогда открыто при них я не курил, не афишировал пагубную привычку.
- Дедуля, нельзя же. Бабушка нас прибьёт.
- Она не узнает. Я хоть пару затяжек. Пошли в сарай, скажем, что прибраться там надо, или лучше, что за гвоздиками пошли, вон табуретка шатается.
Табурет не шатался, ничего у нас не шаталось никогда, ибо всё было сделано дедовыми руками. Он и печник был, и по столярной части крепко понимал. Мне в наследство тумбочка досталась им смастерённая. До сих пор стоит, как новая! Она старше меня, а мне уж семь десятков без малого. Но стоит! И не шаталась ни разу, хотя на веку своём повидала всякое. И после меня стоять будет, ибо сделана золотыми руками Мастера.

Дедуля догадался, что алиби слабое, не пустит бабушка в сарай или сама следом пойдёт.
- Пойди на улицу, за домом положи под нашим окном под кирпич. И уходи, а то она точно догадается. А я пойду в палисадник вроде как за смородиной, а то осыпается. Понял?
Дедушка Ваня… Родной мой, хотя и не родной. Он бабулю взял с дитём. Потому и фамилия у меня была другая, и отчество. Но в 67-м году дед меня усыновил, с тех пор ношу его фамилию. Думаю, мне бы перед ним не было стыдно, что где-то не так что сделал, слабину дал, через совесть переступил и подлостью запачкался. Спи спокойно, дедушка Ваня, всё нормально, всё путём, как ты любил говорить.

 
6.
В прошлом году у меня приключилась болячка, которая у стариков, да и у молодых нередко то в паху вылезет, то в пупке. У меня как раз там. Врач посмотрел и сказал: надо оперировать.

Что тут сделаешь – надо, так надо. Подготовился, все анализы сдал, пришёл во 2-ю городскую. Положили в хирургию, на другой день всё сделали. От наркоза очнулся, и первым делом захотелось курить. Пришёл врач на осмотр, я спросил, можно ли выйти покурить. Он ответил: иди. Но оттуда, говорит, сразу ко мне – швы от кашля разойдутся, придётся по новой зашивать. Он слышал, как я кашлял перед операцией.

Что теперь? Ладно, думаю, потерплю день-два. Потерпел. Потом ещё пару дней, потом уже вторая неделя без курева пошла, чего не было и быть не могло последние 50 лет. Ровно столько я курил беспрестанно. И вот уж год не курю! Это не фантастика, а ещё более удивительные вещи. Казалось…да что казалось – в голове моей не помещалось, что такое возможно. Оказывается, можно и не курить.

Прямо скажу, дышится много легче, кашля того почти нет. Долго отходило курево, наверно, не всё ещё отошло, но уже много меньше черноты в мокроте.
Конечно, курить хочется. Не так хочется, как раньше, когда с ума сходишь без табака и дыма в организме. Хочется посидеть в тиши, попить кофейку, затянуться сигареткой и предаться раздумьям. Всё мне кажется, что дым способствует творчеству, хотя вроде темпов не сбавил, как бросил курить. О чем и не жалею совершенно.

ВОЛШЕБНАЯ ДУДОЧКА

Музыкальность у меня точно от бабули моей, Анастасии Константиновны, Царствие ей Небесное. Она из тогдашнего времени, таких людей нынче нет. Три войны пережила, три голода, через такие страдания прошла, что впору озлобиться на весь мир, очерстветь сердцем и огрубеть душой, а она до последнего часа доброту сердцем излучала.

Меня от смерти спасла без всяких лекарств, потому что не помогало ничего, да и не было их за что купить. Только любовью выходила, теплом душевным отогрела. И мякишем хлебным чуть не с того света вытащила. Я уже ничего не ел, отходил, как сказывала. Она хлебушек разжевала, в тряпочку завернула и вставила мне в рот. Не голодным же в последний путь отправляться. Но судьбе угодно было иначе распорядиться.

Бабуля говорила, что я вдруг очнулся и засмоктал. Да с аппетитом! Она мне тут же борща из ложечки залила – глотнул. И еще, и еще. Во так, с Божьей помощью и выходила. А врачи уже списали на тот свет. Так она еще и слух мне даровала такой, что я безошибочно издали слышу, какая струна в гитаре не туда натянута.
Бабуля на общих гулянках в доме нашем завсегда песню первой зачинала, другие под неё подстраивались. Помню, в компании за столом так и говорили: Константиновна, заводи песню, а мы подхватим. Чисто, ровно, точно вела свою партию. Кто не туда тянул, иногда поправляла: «Евдокея, не в лад тянешь, выше бери!». Тогда я не понимал, что такое выше, где ниже, но хорошо слышал, что кто-то не так поёт, не туда тянет, портит песню не тем голосом. Не знаю, как это и где в ухе спрятано, но фальшь слышу с самых ранних лет.

Очень сильно в музыкальной части на меня повлиял мой родной дядя Вова, в честь которого и назван. Мне было пять лет, когда он освободился. Сел еще по малолетке в 43-м, а пришел из зоны в 57-м.

Поначалу я его боялся. Вся спина у него синяя и кругом чуть не весь в наколках. Чужой, грубый, жуткий мужик вдруг поселился с нами в крохотной комнатёнке в бараке на Ленина, да еще и слепой совсем. Дядька сел зрячим, в лагере зрение потерял. Так уж вышло, страшная история, я про то потом узнал. Его приговорили и ночью убили бы. Надо было из камеры вырваться, а вырваться можно было только на «больничку». Кто бритвы глотал или проволоку, кто травился, а дядя Вова не нашел ничего лучшего, как всунуть в глаза куски грифеля от химического карандаша. Помните такой? Послюнишь его, и он пишет, как чернилами. Ядовитый, прилипучий, губы потом все синие, не отмоешь. Глаза сразу воспалились, он стал в дверь тарахтеть, чтобы врача позвали. Короче, вывели его из камеры, тем и спасся. А глаза потерял. Бельма образовались, ослеп совсем.
- Эй, кто это тут под столом лазит? – дядька схватил меня за руку и потянул к свету.

А как не лазить? Они стол посреди поставили – от дивана до стены, вот и вся комната. Там девять квадратов было – три с половиной на два с небольшим. Мимо не проскочишь, только под столом.

- Иди-ка сюда, пельменник, тёзка мой родной, давай знакомиться.
Дядька усадил на колени и сказал:
- Гляди, я сейчас свой палец съем! - оттопырил большой палец, взял в рот и съел. У меня чуть ли не глаза на лоб – нет же пальца! Куда делся? Неужто впрямь съел? С него станется, он, вишь, какой жуткий. Дядька дунул на руку, прикрыл другой ладонью, и палец опять появился на месте. Чудеса! Сколько этому «фокусу» лет? Не знаю, думаю, много тысяч, а то и больше. Но и внук мой, как и я в его пору, был сильно удивлён чудесному возвращению, когда я это всё ему показал. Теперь и он своему внуку, придёт час, фокус с пальцем продемонстрирует и подарит мальцу первое удивление и первую радость, когда откроется невероятный секрет исчезновения.

Мы с дядькой Вовой очень быстро подружились. Дед Ваня тогда на заработки подался, мать в лагере сидела. А бабуля у нас инвалидом была, ходить могла только по дому, на улицу, на крыльцо выходила летом кое-как с клюшкой, а всю зиму взаперти.
- Пошли, пельменник, прогуляемся!
- Да куда ты пойдешь! - ругалась бабуля. - Загубишь мальца! А то забудешь где.
- Не бойся, мать, с таким поводырём мы хоть куда дойдём.

Так и было – я впереди за поводыря, он за моё плечо держится. Идём, куда мои глаза глядят и куда ведомый скажет. А там и ходить-то некуда было в те годы. Разве что до распивочной, что на углу Чернышевского и Ленина, в том доме, где потом организовали магазин «Пионер». Сейчас там комиссионка, а в распивочной ларёк продуктовый. Нет уже ни улицы Ленина, ни Чернышевского. Наверное, скоро и этот дом снесут, как снесли давеча наш барак, где знакомые ребята снимали пролог фантастического фильма про заправку Грэга.

От распивочной до дома не всегда удавалось довести дядьку Вову. Он ложился на траву, а то и где попало и отрубался. Тогда я бежал во двор, это рядом, звал мужиков с дома на подмогу. Они приходили, брали дядьку под микитки и волокли обратно.

Но что самое главное, меня бабуля отпускала с дядей Вовой на Везелку. Самого не пускала, хотя тайком я бегал, конечно, с пацанами. Но дело рискованное. Она периодически выходила на крыльцо, кричала:

- Вовка, Вовка, ты где? - надо было отозваться. Иначе скандал и неприятности.

Меня никогда за провинности не били. В угол ставили, было такое. Но я там стою, молча, стенку колупаю. И час мог отстоять, а хоть и больше. А стенки у нас были газетами старыми обклеены вместо обоев - картинки всякие, буковки – интересно же! Может быть, потому я быстро читать научился, что прощения просить не мог.

Да, никогда меня не били, но ругали, конечно, за шалости. А скандалы в доме я очень не любил. Потому и старался не особо шкодничать, на речку не бегал, чтобы бабулю не огорчать. А все пацаны летом там, один я по двору слоняюсь из угла в угол, как ни при делах вообще. Пожаловался на судьбу дяде Вове. Он выслушал внимательно и сказал:

- Дело серьёзное. Но давай, рискнем - пошли к бабушке, она отпустит нас.

Бабуля, едва услышав про речку, всплеснула руками:

- Даже не думай! Куда ты пойдешь с пацаном! Как ты, слепец, будешь смотреть за ним – утонет ведь!

- Не утонет! Я придумал одну хитрость.

Дядька Вова достал из своего сидора, с каким из зоны приехал, моток бельевой верёвки:

- Смотри, мать! Я его одним концом обвяжу вокруг талии, другой конец буду в руках держать, и никуда не денется. И пусть там себе барахтается у бережка. Всё пацану радость. Разреши нам на речку.

Бабуля разрешила. Так еще и хлебца нам дала две скибки - постным маслом полила и соличкой присыпала. Радости моей не было предела.

Везёлка тогда по другому руслу текла, ближе сюда, почти сразу за пивзаводом, аккурат там, где теперь «китайская стена». Купаться на Везёлке можно было в двух местах – один пляжик за мостом направо, примерно в районе нынешнего Экспоцентра – там песочек, река пошире. А если налево – тоже место было, но там илистое дно и муть сразу поднимается. Но что делать? Пошли налево, это ближе.

Дядька Вова так и сделал: обвязал меня крепко веревкой, сам зашел в воду, померил глубину, потом шагами замерил допустимый метраж, сел на бережок, отмотал, сколько надо и скомандовал: вперёд!

Я полез в воду. И что толку? По колено зашел, может, по пояс, но дальше нельзя – верёвка не пускает. А узел крепкий, хитрый, не развяжешь. Что делать? Хожу туда-сюда, муть со дня поднимаю, а дядька сидит на бережку и покуривает свой «Прибой». Время от времени голос подаёт: «Пельменник, ты где?». Да куда же я денусь, когда привязан? Вот горе-то!

- Здесь я, здесь! Рыбок смотрю.

Свобода – это главное, что у человека есть. Несвободный человек – это раб, узник, а то не жизнь.

Верёвка намокла, узел задубел, а петля чуть ослабла. Да еще чуть подрастянул, пока сил хватило, вот и всё – выскользнул на волю из узилища. Но верёвку крепко в руках держу. Малой, а смекнул, что побег раскроется сразу и тогда конец всем мечтам. Накинул петлю на корягу, что торчала из воды в камышах, и пошёл себе , как вольный человек, изучать окружающую жизнь в речке Везёлке.

- Пельмешик, как дела?

- Здесь я, здесь!

Не учёл того, что у дяди Вовы слух идеальный. Он дёрнул верёвку – она в одном конце, по праву руку, а кричал я уже с другого бока. Подвох! Беда! Дядька вскочил, по верёвке добрался до коряги, снял петлю и понял, что я самовольно вырвался на свободу.

Он хохотал дико! Он упал, катался по берегу, смеялся и кричал:

- Побег! Тебе добавят к сроку, пельмешик. Хотя нет – будем считать, что ты ушёл по УДО, заслужил.

Успокоился, сел. Умылся в речке.

- Пошли хлебца покушаем, пельменник мой дорогой. А ещё у меня ситрецо есть. Совсем другая жизнь будет у свободных людей!

Мы поели хлебца, что бабуля выдала, запили ситром. Точно – нормальная жизнь. Что ещё надо? Дядька Вова нащупал в камышах какую-то травину. Стебель большой, толстый, полый внутри. Вот не помню, как это растение зовут. Мы потом из него плевалки делали, очень подходящая трубочка. Но оказывается на ней ещё можно играть.

Дядька Вова срезал эту травину, вырезал кусок внутри, ножичком заострил с одной стороны, сделал дырочки вдоль дудочки, взял заострённый конец в рот и дунул – и травина заиграла!

На меня это, помню, произвело неизгладимое впечатление. Как? Не может быть! Почему она играет? Где в дудочке музыка спрятана? А дядька Вова выводил – тили, тили, фьють-фьють – потрясающе!

- На-ка, пельмешик, попробуй, - дал мне дудочку. –Только сильно не дуй и пальчиками легко зажимай, где дырочки.

Ничего у меня не получилось. Никакой музыки, даже близко.

- А как это, дядя Вова? Как надо прижимать, чтобы играла?

- Да просто. Как душа тебе подскажет, так и прижимай.

2.

Где-то под зиму тем же годом дядя Вова пришел однажды домой в крепком подпитии и с мешком. Сосед наш привёл его от распивочной. Он мешок положил в углу, сказал:

- Баян нашёл, собирать буду.

-Да куда ты в дом хлам приволок! Тут и так дыхнуть негде, а ты ещё мешок мусора притащил!

- Не шуми, мать. Я сейчас посплю и начну собирать.

Он лёг на полу спать, а мне не терпелось посмотреть, что в мешке. Там была куча всего – какие-то кнопочки, планки, такая штука, что в гармошке растягивается, это я видел. Как это можно собрать, я представить не мог. Тем более, слепой, он же не видит ничего?

Долго дядя Вова собирал тот баян. Да не баян, а гармошку-двухрядку. Клеил что-то, подлаживал, подстраивал одно к другому. Все на ощупь, пока руками не погладит раз сто.

- Вовка! Ты не трогай музыку, пусть сохнет. Сейчас высохнет, соберём, я тебе потом отдам. А пока не трогай, не готово ещё.

Не знаю, как дядя Вова это смог, но он собрал гармошку. Помню, взял первый раз, сел, поставил инструмент на колени, погладил все кнопочки, щекой припал и растянул меха…

Гармошка выговаривала:

- Барыня, барыня, сударыня барыня…Эх, яблочко, да куды котишься…

Куча кнопок, деревяшек, безмолвных железячек вместе с порванными мехами теперь все вместе играли музыку. Мелодии я раньше слышал в застольях, потому сразу угадал:

- По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах, - запел дядя Вова, бабуля подхватила, - бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах.

Я сидел, открывши рот, понимая лишь то, что чудеса на свете бывают.

- Спой, мама, спой, - попросил дядя Вова бабулю, - никто лучше тебя никогда не пел.

Ах, как я кляну себя за то, что не записал за бабушкой Настей потрясающие старинные песни. Ей уж под 90 было, но мы, как соберёмся у нас на праздник за столом, неизменно звали её рюмочку пригубить и просили спеть.

Дома у нас аккордеон, пианино, гитара – что угодно. Бабуля любила, чтобы я ей на гитаре аккомпанировал.

- Давай, с переборами, не гони только, – и зачинала песню:

- Имел бы я златыя горы и реки полныя вина…

Ребята! В этой песне сто куплетов, а то больше. Это целый роман. Эпопея! Там про всё – про любовь беззаветную, предательство, коварство и всё равно надежду на лучшую жизнь. Чисто, ладно, хоть уж и годы большие, звонко, с душой пела бабуля, открывая перед нами, молодыми, какие-то сокровенные стороны прожитой жизни.

Великая бабуля! Две мировые войны, одна гражданская, японская и финская, три жутких голода, когда люди друг дружку ели, одного царя, кучу генеральных секретарей – всё бабуля перетерпела и всех пережила. Умерла у меня на руках.

Инсульт её разбил. Как трава уже была, но сердце билось и билось. Врач сказал: удивительное сердце, дай Бог нам всем такое! Из чайничка я поил её по утрам тёплой водичкой.

И тогда, 8-го марта 98-го года, приставил чайничек утром, осторожно влил водички, она глоток сделала, вздохнула в последний раз и отошла ко Господу с улыбкой на устах. Так на моих руках и померла. Это она, бабуля, Анастасия Константиновна Бабина, в девичестве Александрова, подарила всем мужикам в роду Бабиных слух, голос и чувство музыки.

От бабушек внукам всё хорошее по наследству передаётся, деды больше на внучек настроены, но бывают, конечно, исключения.

Мы с моим Николушкой поехали на фестиваль «Белая волна». Там один паренёк с интересной дудочкой был, попросили, чтоб дал нам попробовать. Николушка дудочку взял, пальчики положил сразу, как надо и…заиграл! Правда, заиграл! Не потому говорю так, что внук мой любимый больше всего на свете, что души дед в нём не чает – нет, он реально пальчиками прижимал и выводил - тили, тили, фьють-фьють…

Меня насквозь пробило! Я слышал эту мелодию много-много лет назад, она из давнего прошлого пришла сюда с берега Везёлки на берег Донца, выпорхнула из дудочки и опять с нами, наполняя сердце невероятным теплом.

Волшебная дудочка!

ДВОРОВЫЕ ИГРЫ МОЕГО ДЕТСТВА

1.

У нас во дворе, как только снег сойдёт и чуть асфальт просохнет, девчонки тут же рисовали мелом «классики». Их много видов, наши играли в классические – прямоугольник делится пополам, каждая половинка расчерчивается на «классы», чтобы пять туда, пять обратно. Играют круглой коробочкой-биткой, которую надо толкать ногой. Битку у нас делали из баночки от гуталина. Чаще всего туда мокрого песка насыпали, чтобы биток был не тяжёлый и не лёгкий. И понеслась!

В простые « классики» играла малышня – толкнут биток ногой, за ним пешком идут. Это для детворы. Кто постарше, тот уже играл на одной ножке. Это сложнее. Если встал на вторую, считается, что стратил, уступаешь ход другому.

Наши асы - Валя и Танюха играли в классики «ножку не шевеля». Это значит, что биток можно толкнуть, потом можно прыгнуть за ним на одной ноге, но уже нельзя перед битком скакать, прицеливаться, надо бить сразу. Это сложно. Нужны ноги крепкие, умение держать равновесие, глазомер, хладнокровие и воля к победе. Смотреть, как сражаются профи, было одно удовольствие.

Считалось, что классики девчачья игра, но мало кто из пацанов мог соперничать с лучшими нашими девчонками. Ноги у меня были крепкие, занимался в Доме пионеров танцами, равновесие хорошо держал, всё в порядке было с глазомером. Но проигрывал девчонкам на первых порах! Там надо приловчиться к битку, почувствовать его. Чуть сильнее ударил – он выскочил за классы и всё пропало. Вы скажете, опять старик детские забавы вспомнил, никак ностальгия покоя ему не даёт. А вот нет! Не о прошлом думки мои, о будущем.

2.

Шёл сегодня по городу, через дворы старался пройти, так короче, а все закоулки в этом городе знаю, как пять пальцев. И что вы думаете – нигде не увидел на асфальте нарисованных «классиков»! Май на дворе, а никто в «классы» не играет, через скакалку не прыгает.

Помните, была невероятно популярная игра в «резинку». Там иные ловкие девчушки такие кружева ногами плели, что уму не постижимо! Вы, может, видели где, играют? Мне не посчастливилось, не увидал!

У меня во дворе шикарная спортплощадка. Просто супер! Там можно в баскетбол, волейбол, бадминтон, мини-футбол - есть ворота, настоящие. Да во что хочешь можно там, а никого нет! Всё есть – детей только нет.

Видел сегодня в парке Победы. Сидят на лавочке – юноша и девушка. Весна, красота кругом, птички щебечут, волнуя воображение, а они уткнулись в свои айфоны. И что вы думаете – я спросил, интересно просто – оказалось, СМС-ки друг другу пишут. Катастрофа! Да шепни ты ей на ушко то, что надо говорить девушкам весной, и всё! Так шепни, чтобы она почувствовала, как бешено колотится твоё сердце от её близости, её красоты и весны вокруг! Разве СМС-ка даст тот эффект?

С весны по глубокую осень мы жили в нашем дворе. Мы круглый год на улице жили, и зимой забав немерено, но всё-таки зимой холодновато. А весной, летом и осенью, пока уж совсем не развезло, с улицы никого не загонишь. Когда мать кому-то строго велела идти в дом немедленно, так слёзы, рёв, ибо горе великое. Вечерами женщины в нашем дому выходили во двор и кричали – «Колька, домой!», «Васька, иди сюда, а то уши оборву!» . А как уйдешь, когда жмурки только начались?

У нас прятки жмурками назывались. Фантастически увлекательное дело! Но давайте, всё по порядку. Не претендую на полноту изложения, что-то, может, и запамятовал уже, но мы в нашем дворе с утра до ночи играли в самые разные игры.

3.

ДОЧКИ-МАТЕРИ. Игра для малышей, но все через это прошли. Моя соседка, Танюха, мой самый верный друг по сей день, мы с ней годки, была мамой, я, соответственно, отцом. А Танину сестру Ленку, мы назначали дочкой. Ей годика четыре было, нам где-то по 6. Играли в подъезде под лестницей, где был замечательный закуток. Таня приносила из дома простыню и какие-то тряпки, я приносил маленькую табуретку – это был стол. Простынёй завешивали вход, тряпки клали на пол, это была кроватка.

Ленка ни за что не хотела ложиться спать, упиралась руками и ногами, несносный ребёнок! Но тут я отправлялся на работу. На лошадке, роль которой исполняла специальная палочка. Естественно, с саблей, потому что мало ли что.

Обогнув песочницу и часть двора, скакал прямиком в магазин. Там Катька с того подъёзда торговала всякими интересными вещами. У неё мать работала продавщицей в гастрономе, она сызмальства пошла по стопам. Песок – это манка, разные мелкие камешки – леденцы. Но были и более съедобные товары - морковку Катька где-то дёрнула за домом, у нас там, в палисаднике, были огородики, да ещё и лука пёрышки.

Танюха из «манки» варила для Ленки кашу, но та ни в какую не хотела есть, И «леденцы» даже не попробовала. Точнее, попробовала и начала орать, потому что её обманули, это не конфетки. На крик выбегала их мама, тётя Нина, царствие небесное, и велела нам Ленку не дразнить. А мы-то её и не дразнили вовсе, мы просто играли все вместе в дочки-матери.

4.

Игр с мячом было множество, вот некоторые из них.

ШТАНДАР. Количество игроков не ограничено. Суть в следующем: один игрок, который так и называется - штандар, его выбирают по считалочке - бросает мяч верх, а все в это время разбегаются в разные стороны. Штандар ловит мяч и кричит - «штандар!».

Игроки должны остановиться там, где их застиг приказ. Штандар выбирает жертву и делает в том направлении три прыжка, после чего целится и кидает мяч. Если попал, «подстреленный» игрок становится штандаром, а если промазал – все опять бегут, кто куда, а штандар бежит за мячом, и потом всё сначала.

ВЫБИВНОЙ. В нашем дворе самая популярная игра. За нашим домом был цемзаводской детсад, к нему проложили асфальт. Там ворота, туда машины грузовые заезжали. А мы на этом асфальте играли в выбивного. А где ещё? Возле сараев, что во дворе, было место, но там песок, пылюка поднималась жуткая. Выбивной – игра динамичная, азартная невероятно.

Играется так. Черта проводится, тут один выбивающий становится, а метров через десять или чуть больше - другая черта, там другой выбивающий. Посерёдке бегают игроки. Выбивающий старается мячом попасть в любого игрока, а тот старается увернуться. Если попали – выходишь из игры, если мяч проскочил и его схватил другой выбивающий, тогда беги от него, пригибайся, уворачивайся, старайся не попасться под удар. Шум, смех, веселье творилось невероятное.

Опытные выбивальщики не по игроками били, а неожиданно верхом перебрасывали другому выбивальщику мяч, и игроки не успевали отбежать, и тогда одного точно тот подстреливал. И так до последнего игрока.

Тут начиналось самое сложное. Попасть в гущу легко, подстрелить мячиком одного, который юркий, ловкий и не хочет, чтобы его подстрелили, куда сложнее. Но в том самый интерес! Мы играли до пяти бросков. Если за пять не подбили последнего героя, он становился чемпионом, ему - почёт и уважуха от всего двора.

ВОЛЕЙБОЛ. За домом на лужайке мы играли в волейбол в кругу. А больше у нас негде было развернуться. А вот летом на пляже, когда подросли, там волейбол был основной забавой. Песочек, одежды почти никакой, падать не больно, выпрыгнуть можно высоко и ударить прицельно. А если в тебя пробили, надо принять мяч, отбить, накинуть под удар другому. Когда играли опытные игроки, мяч долго по кругу ходил, не опускался на землю.

ФУТБОЛ. Про это надо отдельно рассказывать. Это больше, чем игра. Футбол – принципиальная штука, когда играли двор на двор. Мы же не могли проиграть, девчонки-то наши сидят, смотрят. И те проигрывать не хотели, их девчонки за них пришли болеть. И тогда получалась битва, что называется, до последнего патрона. Бывало, что после игры падаешь в траву и подняться сил нету.

Футбольное поле было в школе, серьёзные игры мы там проводили. А во дворе мяч гоняли перед сараями и на лужайке за домом. Там нормально, травка, только одна беда. С одной стороны лужайки была стенка дома и кто-то обязательно мячом лупил со всей силы в стенку.

Мы старались не бить туда, чтобы не попадало, потому что знали - сейчас придёт дядя Петя, его комната была с этой стороны, а мы ему спать не давали, и будут крупные неприятности.

Но как ни старайся, азарт в игре всегда брал верх над осмотрительностью. Бах, бах! Дядя Петя не выходил, а выбегал из подъезда с шилом в руках, хватал мяч и протыкал его. И всё, игра заканчивалась. Надо было идти, клеить дырку. Так и делали, хотя там уже живого места не было, мячик несчастный весь в заплатках.

5.

Расскажу кратенько об играх без мяча, но не менее от того интересных.

ПУГОВКИ. На ровненькой площадке делается лунка – небольшая, лишь бы туда пуговка упала. Метров в трёх от лунки поводится черта. Игроки по очереди, не заступая за черту, бросают свою пуговку, целясь в лунку. Попал - молодец, будешь первый бить, не попал – жди , когда бросят пуговки другие игроки. Чья пуговица окажется ближе к лунке, тот начинает первый. Сперва щелчком бьёт свою пуговицу, стараясь попасть в лунку. Попал – забираешь свою пуговку, бьёшь любую другую, что ближе к лунке. Попал – пуговица твоя. Не попал – ход переходит к другому игроку. А пуговки все разные, большие и маленькие, иные так сильно красивучие. Бывало, приносил домой целую, горсть пуговиц. Бабуля хвалила, называла добытчиком.

БУЦ. Где-то эту игру называли «чика», но у нас во дворе только так – «буц». Может быть, название пошло от звука, когда свинцовый биток попадал в стопку монет на кону. Правила такие. Проводилась на земле черта, только надо ,чтобы утрамбованная была, твёрдая, не песок, она называлась кон.

На кон игроки ставили монеты, в зависимости от того, почём кон - по копейке, по трёнику, а то и по пятаку. Но то редко. Обычно кон был копеечный. Так и копейка тогда другой была. Стакан воды без газа за копейку дадут, коробку спичек. За три копейки воды нальют уже с сиропом! И я вам скажу, ничего вкуснее за всю жизнь так и не пил. С клубничным! С яблочным! Вода с газом, холодненькая, да ещё сиропчик - какое там пепси, какая фанта? Я вас умоляю!

В общем, играли, как правило, по копейке. Человек пять-шесть, не больше. Монетки ставили на кон решкой вверх. Игроки по очереди кидали свой биток с тем расчётом, чтобы попасть в кон. Это случалось, но редко. Как правило, биток перелетал через кон и падал рядом. Место падения отмечалось . Потом свой биток кидал другой. Чей биток упал ближе всех к кону, тот начинал первым.

Игрок бил битком по куче монеток, они подскакивали, крутились в воздухе и падали на землю. И все смотрели, какие из монеток перевернулась вверх орлом. Так по привычке завали оборотную сторону советских монет, у которых вместо орла на том месте был нарисован герб СССР. Если монетка перевернулась, игрок забирал её себе, бил следующую. Если она упала решкой, тогда право удара передавалось другому игроку. И всё!

Опытные игроки могли зараз весь кон сыграть. Но уж точно, второй, кто следом бьёт, своего не упустит. Неудачникам оставалось лишь надеяться, что в следующий раз им повезёт больше.

Биток в буце – особая вещь. У каждого был свой, самим изготовленный, под руку подогнанный. Не возбранялось брать чужой биток; если; конечно, тебе ещё дадут. Серьёзный пацан без своего битка, что невеста без приданного. Кому нужна такая? Штаны у тебя в дырках, ботинки каши просят – то ерунда, но биток для буца должен быть свой!

Как правило, битки отливали из свинца. Допускались металлические шайбы, но они сильно портили монеты, а потому - это как игроки договорятся – с шайбой металлической могли и не пустит, ибо сильно покоцанные монетки кассирши не принимали, и тогда какой интерес играть?

Свинец можно было достать на свалке, там были куски кабелей со свинцовой обмоткой. На свалке валялись негодные аккумуляторы. Их надо было грохнуть об асфальт, расколоть, оттуда добыть свинец. Потом его порубить и кусочки положить в старую кружку, а её поставить на костёр. Свинец плавится быстро. Лучше всего в тарелке или старом тазике из песка приготовить форму буца.

Опять же берём баночку от гуталина и вдавливаем. В эту круглую ямку заливаем расплавленный свинец. Потом напильничком обрабатываем неровности и заусенцы – вот тебе и буц. С первого раза может не получиться - тяжеловат, надо потоньше. Всё сначала. Расправляем негодный буц, заливаем в новую форму, но уже так, чтобы получилось потоньше. Раза два-три так сделаешь, буц будет в руке, как там и был.

Выходить из игры можно было в любой момент. Допустим, выиграл на мороженное, и хватит, нечего судьбу дразнить.

ЧИЖИК. Моя любимая игра . Да не только моя. В нашем дворе в чижика играли все до самозабвения. Игра предельно просто , но захватывает целиком, потому что в кажущейся простоте сокрыто то, что способно выделить из среды вроде бы одинаковых игроков самого ловкого, умелого, способного.

Чижик – это палочка, заострённая с двух сторон. Ещё будет нужна бита – тоже палка, а хоть доска, которой бьют чижика. Ещё нужен «дом» - круг или квадрат на земле. В этот «дом» кладут чижика и бьют его по одному концу битой. Чижик высоко подлетает и в этот момент его надо ударить, как можно сильнее, чтобы он отлетел как можно дальше.

Другой игрок, который «мается», старается поймать чижика, но это вряд ли, хотя бывает, что и повезёт. Но если не поймал, надо бежать за чижиком и оттуда, где поднял, кидать в дом. Не попал – игрок с того места бьёт опять и отбивает подальше. Но бывает, что попадают, тогда играть начинает тот, что маялся, а маяться начинает следующий.

За удар, если попал по чижику, начисляется два очка, за простой удар, если чижик просто отлетел, а игрок его битой не задел, полагается только очко. Играют до 21-го. Набирал «очко» - выходишь, будешь «маять» проигравшего.

Предпоследний игрок набирает «21», игра заканчивается. Кто не набрал, тот проиграл; его все остальные будут «маять».

«Майки» набиваются битой – чижик подбрасывается, его надо поймать битой, подбить, чтобы он опять подлетел, и так, пока не упадёт на землю. Бывало так, что начинали в «чижика» утром и заканчивали к обеду. Жрать охота, а как уйдёшь, когда самое интересное только началось.

Случалось, что чижик опытные мастера забивали на крышу дома. И надо туда лезть! Отговорок быть не может! Палочка маленькая, чуть побольше палка, круг на земле или квадрат – и всё! А игра такая, что никакие бродилки и стрелялки на компьютере рядом не встанут!

6.

Играть на деньги, конечно, интересно, но не скажу, что эти игры в нашем дворе были в приоритете. А вот прятки – это главная, наверное, игра, ибо тут все могут участвовать – от мала до велика. И что примечательно, для это игры ничего не нужно – ни мяча, ни буца, ни копеек хоть каких-нибудь – просто желание и умение быстро бегать и прятаться так, чтобы ищущий не нашёл.

Хотя долго сидеть, например, в подвале тоже не интересно, а потому надо так выскочить из укрытия, чтобы обогнать ищущего и первым прибежать к столбу или дереву, где тот жмурился, и сказать — «Пали, я!».

Кстати, потому у нас прятки чаще всего назывались жмурками. Сперва все становились в круг и считались, кому жмуриться. На золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной - кем ты будешь такой? Говори поскорей, не задерживай добрых и честных людей!

Нас совершенно не волновало, что царь с царевичем и король с королевичем вряд ли могут сидеть на одном крыльце, да ещё золотом, рядом с сапожником и портным. Тут главное посчитать - кто вышел, кто остался. И так, пока не выйдет из круга предпоследний. А последний – жмурится.

Играли уже в сумерках, так интереснее. В самый разгар выходили матери и начинали кричать - «Колька, домой!», «Васька, иди сюда, а то уши оборву!». Но как уйти от любимой игры в самый разгар, когда ты готов уже сорваться и ринутся к столбу, чтобы радостно прокричать – «Пали, я!».

***

Вряд ли половину из того, во что мы играли в нашем дворе, я перечислил. Ещё была игра «царь горы», когда в песочницу привозили кучу нового песка. Это праздник! Каждый стремился залезть на кучу и крикнуть, что он «царь горы». Но другие тоже хотели быть царями, цепляли самозванца за ноги и скидывали вниз. Он нырял головой в песок, а в это время другого царя уже свергали с трона претенденты на это же место. Потрясающе интересная игра!

Ещё у нас пользовалась большим успехом у младших игра в «море волнуется раз, море волнуется два...». Ведущий кричал – «Море волнуется три. Самая страшная фигура на свете, замри!».

Надо было скорчить рожицу, сделать как-то руками так, чтобы изображённая фигура была самой страшной. Ведущий выбирал на свой собственный вкус победителя, сам становился на его место, и всё начиналось сначала.

Отдельно надо бы рассказать про игру в «Потерянное звено». Это целый квест, путешествие с массой приключений. Мы один раз дошли до Соломино, «потерялись» там и нас никто не нашёл. Вернулись во двор уже затемно и очень бурно праздновали победу .

Уже говорил где-то, тут повторю: нам очень повезло, что у нас в детстве не было телевизоров, компьютеров и мобильных телефонов. Зато у нас был родной двор, дружная компания и десятки самых разных, невероятно интересных игр. Мы были счастливы. Счастливы ли нынешние дети от того, что ничего кроме айфона своего в этой жизни не видят? Большой вопрос.

ИСТОРИЯ ОДНОЙ ПЕСНИ

1.
Было дело, занесла меня нелегкая в края далекие. От нас полторы тысячи верст, а дальше ехать вообще некуда, все дороги заканчиваются. Впрочем, там испокон без дорог обходились. Степь да степь кругом, местность ровненькая, куда глаза глядят, там и дорога. А глазу, кстати, зацепиться не за что.

Меня это жутко угнетало. Весной, конечно, красиво – тюльпаны цветут, разнотравье, но пейзаж всё равно чужой. Тоскливо мне было без речек наших, без леса, без лугов заливных, в сравнении с которыми степь тамошняя рядом не стоит по буйству красок. Короче, сижу, тоскую, иногда просто весь в печали.

Плюс народ специфический – калмыки называются. Очень своеобразный этнос, мать бы их за ногу! Чуть не отделились однажды, хотели свое государство сварганить, когда страна в начале 90-х сепаратизмом страдала сильно.

Я приехал к калмыкам чуть позже, но тема самостийности еще будоражила отдельные умы. Вы о чем, спрашиваю, ребята? Они чуть не криком кричат: это наша земля, здесь наши предки всегда жили! Ну, чудаки, честное слово.

Говорю им: пацаны, послушайте – вы только послушайте, как называются населенные пункты в степи, где люди живут с незапамятных времен, когда никаких калмыков тут в помине не было. А там, действительно, названия сел и хуторов, по степи разбросанных, что песня: Дивное, Приютное, Прелестное, Заветное, Садовое…И вы что, собираетесь это от России отделить? Они репу чешут, а потом выдают: а мы, говорят, переименуем, и всё будет по-нашему, по-калмыцки.

Ладно, говорю, переведи мне что-нибудь, например - Прелестное. Как это будет звучать по вашему? Молчание. И вдруг самый находчивый гортанным голосом выкрикивает что-то типа - «Кырдым-Мырдым». Представляете? Если по нашему, то прелестно вокруг, и, видимо, так оно и было, когда предки пришли в степи Прикаспия, а эти узкоглазые пришельцы предлагают из красоты неописуемой сделать полный «кырдым». И что ты вот им скажешь?

Я им на чисто русском прямым текстом рубанул: ребята, говорю, лично я очень толерантный, но не до такой степени! А кому не нравится в России – кыш отсель, держать не станем, да еще и поможем пинком под зад. Обиделись тогда на меня калмыки. Великодержавным шовинистом обозвали, и назавтра местному хану Кирсану докладную состряпали, что, мол, большой вред наношу дружбе народов и так далее.

Потом одного из доносчиков на воровстве поймали и посадили. Другой - в казино проиграл казенные деньги. Он деньги вернул в казну, дело замяли, а что с ним теперь стало, не знаю.

А я еще года два работал там, тоскуя непрерывно по холмам, полям и речкам нашим… Однажды, стоя возле самого большого в Европе хурула - так называется буддистская церковь – почувствовал, что песня о Белгороде прямо подкатывает к горлу. Сел поодаль на камушки и записал:

ПЕСНЯ О БЕЛГОРОДЕ
На чужбине порой хоть кричи,
От тоски не уйти некуда
Вижу пух тополиный в ночи,
Когда падает с неба звезда.

И когда на чужие соборы смотрю,
Что стоят у развилки дорог
Про себя я тихонько молитву творю –
Белый город, храни тебя Бог!

От Донца до Болховца вдоль Везелицы.
По над речкой туман белый стелется.
Наугад по знакомой тропинке иду,
Но я тропку ту сердцем найду.

Здесь прошло босоногое детство.
Не вернется, зови – не зови.
Никуда мне мой город не деться
От тебя, как от первой любви.

За года тебе лиха досталось сполна.
Пусть на знамени мало наград.
Воцарится вокруг на года тишина,
Если всех мы помянем солдат,

Что в смертельном бою за свободу твою
Путь свой ратный прошли до конца.
Отражается в водах седого Донца
Августовский победный салют.

От Кашар до Гриневки и Сокола –
Всё тут рядом, вокруг, да и около.
Всё родное до боли и близкое.
Как мне, город, любовь тебе высказать?

Где найти мне для песни такие слова,
Чтобы пелась в тиши не спеша?
Я согласен, что сердце России Москва,
А мой город – России душа.

По проспекту бреду я в ночи,
Дремлет Белый мой город в огнях.
Скорый поезд по рельсам стучит,
В даль далекую кличет меня.

В небесах на заре догорает звезда,
Дня грядущего светел пролог.
Город мой, я с тобой остаюсь навсегда.
Белый город, храни тебя Бог!

Крейда, Савино, Сумская и Вокзальная –
Здесь прошли мы школу жизни начальную
Здесь учили нас, малых, уму-разуму,
И уроки те усвоили сразу мы.

А потом от причала родимого
Нарезали винтом за кормой…
Потому до сих пор невредимые–
Есть куда нам вернуться домой.

Вот такая получилась песенка…Записал я на клочке бумаги продиктованные сердцем строки, утер мысленно сопли и пошел культурно и вежливо объяснять калмыкам, что самое главное в их общей исторической судьбе событие – вовсе не переселение из северных провинций Китая в степи по берегам Каспия и якобы присоединение к России, а именно добровольно вхождение кочевых племен ойратов-калмыков в состав России, причем, добровольное означает лишь то, что воля царя Петра на то была доброй.

После Калмыкии побывал на Алтае, где Миша Евдокимов, царствие ему небесное, захотел вдруг сделаться губернатором. Да, знаете ли, интересно стало, вот и полетел посмотреть - как сильно развито чувство юмора у алтайцев. Оказалось, ребята шуток совсем не понимают, и потому выбрали известного и весьма популярного юмориста губернатором весьма проблемного региона.

Потом заехал примерно с теми же целями на Ставрополье, в Волгоград, подскочил на пару недель в Подмосковье и Брянск. Пока мотался по стране, песня о Белгороде обрела музыкальное сопровождение, точнее сказать, слова как-то сами собой легли на нехитрую мелодию, что я по возвращении домой и продемонстрировал при помощи гитары замечательной певице, заслуженной артистке России Нине Гридчиной.

Нине песня понравилась, она только попросила убрать два последних куплета, где про Савино и Крейду. Сильно, говорит, длинная получается, зритель, мол, уснет и не станет слушать балладу до конца.

У меня есть некоторый опыт артистической деятельности, мне довелось одно время поработать в белгородской филармонии артистом разговорного жанра, а потому с исполнительницей спорить не стал, ибо сам знаю: на бумаге текст – это одно, а когда начинаешь вроде хорошие и в нужном месте стоящие в строке слова озвучивать в присутствии посторонних – совсем другой эффект получается. Без сожаления убрал два последних куплета, хотя считал, что теперь охваченным любовью будет не весь город, а только западная часть, потом заказал аранжировщику «минусовку» и очень скоро Нина включила песню о Белгороде в свое репертуар.

Песня вроде как полюбилась не только исполнительнице, но и зрителям. Гридчина часто пела её в концертах, местное радио-31 периодически запускало нашу общую работу в эфир.

Однажды, примерно в 2009 году, меня попросили на 5-августа поучаствовать в концерте, где Нина Гридчина исполняла песню о Белгороде. Организаторы мероприятия попросили представить артистку, а прежде сказать пару слов о том, как была песня написана, о чем думал автор, когда сочинял признание в любви родному городу. Почему-то я решил, что к предложению надо отнестись серьезно, и написал небольшую речь, где вспомнил молодость, детство, как раз ту пору, когда мы, пацаны босоногие, бегали по тропинке вдоль Везёлки на Райки – так назывался в те времена старый городской пляж, оборудованный в месте слияния Везёлки и Донца.

В назначенный час пришел в ЦМИ, где собрали со всего города детвору детсадовского возраста. В одном углу малыши кидали кольца на гвоздик, в другом – читали стихи, Нина Гридчина в фойе проводила конкурс песен. Всё было просто замечательно, я даже чуть не прослезился, что со мной случается почти всегда при виде маленьких детей, которые меня очаровывают совершенно, когда читают стихи или поют песенки.

Начался концерт. На ходу обрубив заготовленный текст до двух фраз, я вышел на сцену, поздравил деток и всех собравшихся с Днем города и пригласил на сцену Нину Гридчину. Она замечательно, как всегда, выступила, вернулась под аплодисменты за кулисы и стала меня душить: напиши еще что-нибудь, напиши немедленно, я уже не могу – мне эту песню сегодня еще три раза петь предстоит.

И это правда: на всех августовских концертах уже который год Нина пела песню о Белгороде, которая, как она сказала, стала её своеобразной визитной карточкой.
- Хорошие слова, запоминающаяся мелодия, песню любят зрители и принимают хорошо, но хочется еще чего-нибудь спеть про город. Вот бы написал ты что-то типа «Московских окон».

2.

Эх, легко сказать - «что-то типа»! «Окна» - это неподражаемо! Михаил Матусовский (слова) и Тихон Хренников (музыка) создали сообща то, что с полным основанием можно назвать шедевром, а лучше сказать, истинно народной песней.

А вообще, невероятно интересно, как народ выбирает песни для себя, как он их фильтрует, как точно вычисляет шлягеры-однодневки, безжалостно выбрасывая их за борт своего внимания, где они и погибают в день рождения, оставляя только то, что именно душа и поет. Народ на скрижалях памяти песнями пишет историю страны, правдивее которой нет.

Что бы не говорили про Стеньку Разина, якобы предводителя крестьянского восстания, бесстрашного героя-освободителя, чтобы о нем в учебниках истории не писали на потребу политической злобы дня, народ четко определил его место в истории. Оно на том самом челне, который выбежал из-за острова на стрежень, на простор речной волны, где атаман шайки с бригадой разбойников-подельщиков гулеванил после очередного набега, предварительно всю ночь провозившись с красавицей княжной, которую поутру и утопил под одобрительные возгласы товарищей. Всё! Вот он, весь тут, Стенька Разин, таким и останется в песенной памяти народа.

Правда, мы еще и про утес поем, который диким мохом оброс от подножья до самого края, но это, как правило, во второй части застолья, и тут вряд ли кто успевает добраться до десятого куплета, где А. Навроцкий, автор слов песни «Утес Стеньки Разина», упоминает его имя.

Впрочем, вы, уважаемые читатели, вольны сами дать любую интерпретацию любым вариантам. Я просто делюсь с вами своими личными ощущениями предмета нашего разговора, и не более того.

А например, про Емельку Пугачева народ вообще не захотел песню сложить. Или лучше сказать, не удостоил своим вниманием разбойника-рэкетира, несмотря на все его «подвиги». Может, где и есть какая-то, не знаю, не слыхал, но это не более чем на уровне местного фольклора, для регионального употребления.

История дореволюционной России написана прекрасными, ставшими поистине народными песнями - романсами. Мне приходилось сиживать за праздничным столом в самых разных компаниях, но не было еще такой, где бы не подхватили собравшиеся всем известные слова и мелодии. «День и ночь роняет сердце ласку…», «отцвели уж давно хризантемы в саду…», «не уходи, побудь со мною…» – и еще очень много просто замечательных песен осталось нам в наследство от века девятнадцатого, и они останутся с нами, уверен, навсегда.

И Бог с ним, что оно где-то местами, на мой сугубо испорченный взгляд, откровенно банально, где-то приторно-слащаво, а посему не соответствует вкусу прожженного циника, всё это мои личные трудности. Эти песни есть и будут. Многие из них, а точнее, все имеют своих авторов, но многие ли из нас вспомнят их имена? Да и какая народу разница, кто сложил и первый пропел хорошую песню для души?

А какие песни советского периода мы вспомним в ХХI веке? Вопрос интересный. Здесь можно спорить по каждой позиции, но уж точно знаю, что только не по поводу «Мадам Брошкиной », равно как и множества ей подобных бездарных извращений, издевательств над сутью песенной вообще.

Из второй половины века наверняка останутся с нами песни Высоцкого, Окуджавы, Галича, Визбора, Кима, возможно, еще Кукина, Клячкина, что-то от Розенбаума, что-то, конечно, и от Дольского.

Но есть ведь еще и мало кому известный Лобановский, который сочинил великолепные вещи - «Ночь притаилась за окном», «Очарована, околдована», «Осень катиться…» - их обязательно надо бы не забыть в веке нынешнем. И всё это, заметьте, песни авторские, личностные, рожденные в узком кругу друзей и для друзей исключительно созданные. И когда ты поешь их, то это не на публику, а для себя.

Как всё-таки интересно душа народная в эпоху застоя противилась повальному идеологическому оболваниванию, как она четко откликнулась на официальный отказ от понятия «личность», на примитивизм, выраженный в словах «народные массы», «весь советский народ единодушно, как один» и т.д. Ничего подобного! Авторские бардовские песни-протесты тому убедительное подтверждение. Лучшие из них и останутся в нашем репертуаре, пройдут с нами через годы и расстояния, и как совершенно точно сказано, на любой дороге и в стороне любой произвольную музыкально-словесную туфту наш народ петь не заставишь, а хорошая песня, которая для души, всегда была есть и будет надежной опорой русскому человеку в радости и печали.

Я бы только не хотел, чтобы вы здесь услыхали какую-то националистическую интонацию и воздели брови под самый чубчик: да что же это, мол, стряслось, если матерый космополит о национальном заговорил? А ничего не стряслось. Просто я считал и считаю, что если народ принял песню и поет её на своем родном, русском языке, так это уже русские слова и музыка, а не "ихние".

3.

Есть у меня один знакомый, Иван Иваныч, он - фольклорист и большой знаток данного вопроса. Мы ведем на протяжении десятилетий с ним нескончаемый спор, и он будет на сей счет, точно знаю, категорически возражать. Он же в элементарном порядке берет любую популярную в народе, а стало быть, ставшую, как я говорю, по самому определению народной, песню, а там музыка, как на грех, сплошь Фельцмана, Фрадкина, Цфасмана, Блантера, Дунаевского, Богословского, Шаинского, Саульского, Колмановского и так далее, и тому, практически, без исключения, подобное.

Иван Иваныч засучивает рукава по локоть, раскладывает мелодию на составные части, хоть ту же «Катюшу», «Калинку», или «Раз, два, казачок»», неистово любимые всеми, где и раскладывать вроде нечего, и в обязательном порядке выковыривает заимствованный автором кусок из первоисточника, то есть или из "семь - сорок", или "хава-нагилы", или еще из чего-нибудь той же серии. В общем, куда не кинь - «на Дерибассовской открылася пивная».

Ну и что, спрашиваю я? Иван Иваныч тут сильно сердится и традиционно обзывает меня продажным космополитом. Я же еще музыку Гершвина откровенно уважаю, при звуках джаза волнуюсь и не ровно дышу, и если честно, то мне совершенно без разницы национальность композитора. Как, впрочем, и художника, писателя, артиста, ученого, да и человека вообще. Если вы это называете космополитизмом, тогда ничего не поделаешь, я - убежденный космополит. Но зато меня уже никто в антисемитизме не заподозрит, когда я евреев долблю по полной программе, только не потому, что он просто еврей, а потому, что чушь, например, написал, хоть слова возьми, хоть музыку. И вообще, я считаю, что антисемитизм – это откровенное неуважение, прежде всего, своей национальности.

Вот почему умные люди рекомендуют в среде махровых антисемитов где-то в первых рядах поискать замаскировавшегося под ярого русофила засланного мировым сионизмом казачка Мойшу Cрульевича, который ради святого дела и православие принял, и давно уже Михаилом Семенычем кличется, а занимается тем же - он зачинщик и вдохновитель всех черносотенных погромов, «дела врачей», глупейшей по форме и методам, а по результатам всякий раз строго обратной направленности, травли евреев.

Неужели не понятно, что только им и на руку с ними борьба? Под лозунгом «Бей жидов, спасай Россию!» они эту Россию, считай, к рукам уже и прибрали. Только и слышишь по всем каналам: Абрамович, Рабинович…Утомляет, не буду скрывать. Лица одни и те же поднадоели. Что в политике, что на эстраде, если это для вас не всё равно.

Так и хочется спросить: а остальные где? Олигархи, допустим, тенора, сатирики-юмористы? Иосиф Давидович, конечно, Кобзон, но далеко же не Шаляпин. Михаил Жванецкий – да, это очень сильно, в юмористике многие его монологи можно отнести к образцам жанра, но где же прочие мастера острой и одновременно очень изящной словесности, черт возьми!

Кто сейчас вспомнит замечательного русского писателя-сатирика Евгения Дубровина? «Билет на балкон», «Грибы на асфальте», «Племянник гипнотизера», «В ожидании козы» – это всё на очень высоком уровне. И по юмору, и по литературе, а по литературе так и куда «круче» самого Жванецкого. Но где он, талантливый и остроумнейший бывший главный редактор «Крокодила»? Нету, свои сгрызли потихоньку, плюс известная российская «хворь», которая якобы по жизни положена всякому русскому писателю и поэту.

Вот я вам и скажу: не две беды у нас, а одна – не то беда, что дороги плохие и дураков, действительно, много, а то, что в нашем, русском роду-племени, истинно талантливых людей как ни в каком другом, но при этом только мы, русские, так неистово давим и грызем друг друга, так люто ненавидим свои же таланты.

Где Николай Рубцов, Алексей Прасолов, Павел Мелехин? Первыми их назвал не потому, что считаю их первыми в русской поэзии – пусто это дело, творящих стихи по ранжиру выстраивать, даже с учетом попадания в хрестоматию, что еще ничего не значит – просто они, как сговорились, и один за одним ушли на тот свет, в кровь изодрав сердца свои на свете этом о черствость чиновничью, о зависть окружающей серости, о безразличие и равнодушие своих же. Вот где горе-то!

А незабвенный друг мой, поэт Витя Мерзляков? Ему что, евреи ремень из штанов вынули и голову сунули в петлю? Да нет, свои… Свои достали парня, у которого любой стих возьми, так он всех их книжек разом стоит. Рифмоплеты бездарные, секретутки ответственные! И сидят же сейчас в креслах, правят бал. Пишут, понимаешь, издаются за казенный счет, завалили уже округу словесной шелухой не про картошку, так про гармошку…

Вот я и говорю, что воинствующая серость – это и есть русофобия, если не хуже того. А у евреев всё наоборот. Вырвавшийся наверх в любой сфере деятельности какой-нибудь абрамович-рабинович соплеменника своего единокровного, хоть тот пусть и бездарен как пень, но за шнобель ухватит и любыми путями вытянет за собой из дерьма, из небытия, из провинции в столицу, поближе к теплу, к свету юпитеров.

 Причешут там, подкрасят, к логопеду сводят, чтоб все буквы более-менее по-нашему выговаривал, и уже вот он, кучерявенький, уже на трибуне красуется, с экрана воркует, голубок. Глядеть не на что, уши, порой, хоть затыкай – кривляется, не остановишь, с утра до вечера перед всеми микрофонами… Ладно, грустная это тема, оставим. Кабы польза делу была, я бы только про то и писал, не переставая. Да что толку…

4.

Раз уж о песнях речь зашла, к месту будет вспомнить главную нашу песню - государственный гимн. Лично я ничего не имею против нынешнего гимна на музыку Александрова, хотя мне кажется, что там очень слабое место, на которое ложатся слова «славься, Отечество, наше свободное». Как минимум на три «о» надо тянуть "отечество", и потом уже дыхания на «свободное» просто не хватает.

Музыка Глинки, которая в начале лихих 90-х временно исполняла обязанности мелодической части государственного гимна, конечно, по краскам музыкальным богаче, сочнее, объемнее, но слова Михалкова-Регистана на ту музыку просто не ложились. Что не удивительно: крайне сложно – найти подходящие слова и втиснуть их в арию из «другой оперы». Да так, чтоб угодить всем – и правым, и левым, и старым, и новым, и русским, и нерусским, и ветеранам, и молодым, особенно, спортсменам, которые, оказывается, просто умоляли президента быстрее сочинить какой-нибудь гимн страны, поскольку им на пьедестале почета совершенно нечего было петь, а поэтому, мол, они и сдавали без боя во всех видах первые позиции представителям других государств, где с этим всё в порядке.

В результате, увы, «какой-нибудь» гимн и получился. И это при том, что очень большие творческие силы были брошены на святое дело. Даже Пугачева, помнится, на пару с Илюшей Резником свой вариант в комиссию закинули. А что? Очень веселая могла бы получится песенка - ах, Арлекино, Арлекино, трудно быть РСФСР, блин горелый, нерушимый, мал-помалу, но Союз!

Впрочем, дело тут не в мелодии и её нюансах, не в словах, которые к музыке Александрова буквально за уши притянул наш штатный гимнописец Сергей Михалков, а в откровенно имперской тональности проблемы. Но что поделаешь, если сейчас это востребовано российским обществом? Что, впрочем, не означает возврата к прошлому, реванша прокоммунистических сил, отката назад и т.д. В одну реку дважды не войдешь, хотя кому-то, может быть, и очень хочется. Коммунисты могут отдыхать, не о них речь.

Только вы обратите внимание вот на что: придя в Кремль, Путин перво-наперво восстановил мемориальную памятную доску Ю. В. Андропова на Лубянке. Полагаю, памятник Дзержинскому тоже однажды появится на одноименной площади, как на курском вокзале появилась слова про Сталина, который наших отцов и дедов вдохновил в буквальном смысле слова лечь костьми в фундамент великой стройки коммунизма. Коммунизм так и не построили, а косточки «вдохновленных» на труд и на подвиги истлели давно…

А мы всё равно поём: «Союз нерушимый…навеки сплотила». И это после Чечни, после Грузии, после едва не разгоревшейся битвы на Тузле…Часть населения при первых словах нового-старого гимна вскакивает и начинает криком кричать про партию Ленина, которая к торжеству коммунизма ведет. Кто-то в официальной обстановке аккуратно произносит утвержденные указом новые слова, а про себя – все равно бормочет про «великий и могучий» с ударением именно на «могучий», но подавляющее большинство народа гимн не поёт и петь не станет. А может, я и ошибаюсь? Всё может быть: будущее виртуально, и любые варианты развития событий имеют ненулевую вероятность.

О том в песне народной поется. Вы только послушайте внимательно: вот кто-то с горочки спустился…Чувствуете? Виртуальность жития-бытия в чистом виде. Призрачно всё, неопределенно: кто-то, где-то, что-то, несет нелегкая кого-то…Забрезжило, в общем. А «кто» конкретно? Да черт его знает! Может конь в пальто, а может, и Фредди Крюгер по нам соскучился.

Пока трудно сказать, пока только варианты рассматриваем: «наверно, милый мой…идиот!». В смысле, идет. Так издали же не видать, правильно? Что оно там идёт? На лбу не написано, что у него всё в порядке с головой. А если «на нем защитна гимнастерка», так это еще ни о чем не говорит. Как, впрочем, и «погоны золотые». Хотя, конечно, погоны – уже куда ни шло, извините, не разглядели без очков. И плюс еще «красный орден на груди»? И «черный пояс» из-под полы выглядывает? Да вы что? Серьезно? Ну, тогда, товарищи, это же совсем другой вопрос! Что же вы нам голову тут морочите какой-то виртуальностью? Какие могут быть варианты, когда ясное дело: офицер!

Сразу по выправке видать. Видишь, идет? Ать-два, ать-два…. Но не генерал, потому что они пешком по горочкам не шляются. Значит, где-то в районе полковника-подполковника. А то вообще и не гимнастерка была, а кимоно называется. Понял? Запомни крепко: если в шортах – большой теннисист, а милый с горочки спускается исключительно на горных лыжах. Смотри, не перепутай! И чтобы не спрашивали потом - откуда, мол, взялся, зачем в наш колхоз приехал. А специально, чтоб нарушить ваш покой. Или наоборот – успокоить некоторых, не по чину разволновавшихся товарищей – «Ручку верни, а то мы к тебе доктора направим!».

5

Я никогда не даю женщинам обещание что-то сделать, если не уверен на 100 процентов, что хватит сил и умения выполнить обещанное, но тут на меня или нашло что-то, или, уж не знаю, что подействовало, но я дал Нине Гридчиной слово написать новую песню о Белгороде. И сразу же подумал: все равно не отвертеться - савинские ребята давно намекали, что я не прав, поскольку кашарских воспел, про гриневских и соколят упомянул, а про них, про цвет и гордость Белгорода, ни полусловом не обмолвился.
- Ты же наш, савинский! Ты чего, реально, не уважаешь?
- Ребята, вы что! Просто так вышло. Были в песне слова про Савино, про улицу Вокзальную, но по техническим причинам пришлось убрать. Не серчайте, при первой возможности сочиню что-нибудь и про Савино.
- Ты это брось! Нам что-нибудь не надо, ты от души напиши.
- Ладно, постараюсь…

Вот такой был разговор однажды с одним из савинских ребят, другом моим давнишним, с которым когда-то в горсад Гагарина на танцы бегали. Короче сказать, выбора у меня не осталось: друзьям детства песню пообещал, Нине Гридчиной слово дал – куда деваться? Одна только беда: если песни в душе нет, то «стараться» можно до посинения, ничего не получится.

— Окна, окна, ох уж эти окна, - крутилось в голове, когда я силой усадил себя за письменный стол и попытался решить поставленную задачу волевым путем. – Как же мне их замонтировать в строку?

Битый час просидел без всякого толка – в голове ворох мыслей разных, а всё не про то, что надо. Я бы за это время пару-тройку текстов сделал, фельетон бы написал, публицистику любую состряпал на целую полосу – без проблем! А песню, конечно, силой не возьмешь. Настрой нужен, другое состояние, да что угодно, но только не голая техника. Как в любви: нет чувства – натуральная порнуха, а если есть - совсем другое дело. Вышел на балкон покурить. Ночь уже, темно, горящие окна соседнего дома яркими пятнами выделяются на темном, будто проталины весной.

- А почему бы нет? – мысленно сказал сам себе. - Как весенние проталины окна яркие горят…Ну-ка, ну-ка…Новостройки встали в ряд, как весенние проталины…
- А зачем новостройки?
- Да как зачем! Примета дня - кругом они, и большей частью на окраинах…
- Кстати, окраины с проталинами в одной строфе легко встанут.
- И что дальше?
- А что было на окраинах до того?
- Грязь была непролазная…
- Да нет, погоди! Домик маленький со ставенками, двор, улица детства, короче, родина малая, даже не так – маленькая родина, меньше уже не бывает.
- Думай дальше, думай, вроде должно нарисоваться…

Так вот и нарисовалась новая песня о Белгороде. Точнее сказать, продолжение первой. Мы там западную часть города – Кашары, Гриневка, Сокол – обняли одной рукой, теперь охватили с востока. И то правда: разве одной рукой обнимешь, что дорого и сердцу мило? Песню посвятил Нине Гридчиной. Она для неё и написана. Там потому и сны девичьи упоминаются , и сантименты местами просматриваются. Ну и ладно, что сделано – то сделано. Песня записана на студии Радио-31, она уже звучит в эфире.

БЕЛГОРОДСКИЕ ОКРАИНЫ

Посвящается Нине Гридчиной

Белгородские окраины,
вы надежный мой причал -
Старый город, Крейда, Савино.
Часто вижу по ночам

домик наш, на окнах ставенки,
палисадник у ворот.
На крыльце хлопочет маменька,
всё домой меня зовет.

Здесь росли мы, планы строили.
Здесь девичьи снились сны.
Мы мечтали стать героями -
лишь бы не было войны.

У реки под старой ивою
повстречались мы с тобой.
Ты была такой красивою,
моя первая любовь!

Уж дорог немало пройдено.
Лет и бед не сосчитать.
Моя маленькая родина,
разреши тебя обнять.

Старый кот на солнце жмурится,
тополиный пух летит.
Приюти, родная улица
после долгого пути.

За окном заря колышется.
Звонко ходики стучат.
Нежный голос мамин слышится –
учит маленьких внучат:

чтоб сидели смирно рядышком -
на дворе опять гроза.
Пахнут мамины оладушки.
По щеке скользит слеза…

Белгородские окраины.
Новостройки встали в ряд.
Как весенние проталины
окна яркие горят.

Белгородские окраины –
отчий дом, родной порог!
Старый город, Крейда, Савино,
Я молю – храни вас Бог!

ПРЯМОЕ ПОПАДАНИЕ

В Кривом Роге я присягу принимал. Нас после военной кафедры в Харьковском универе, где мы вроде бы за три года теоретически подковались и усвоили, как стрелять из зенитной пушки, привезли в артиллеристский полк, расквартированный в Кривом Роге . Поселили в палатках за городом в чистом поле. Мы где-то с неделю пожили там, постреляли из автоматов, приняли присягу и отправились на полигон в Бердянск на берег Азовского моря.

Криворожский полк имел на полигоне постоянный лагерь, нас разместили уже в капитальных палатках, в полевом лагере имелась оборудованная столовая и даже клуб, где крутили кино иногда. И плац был для строевой подготовки. А почти на самом берегу - склады с пушками, радиолокационными станциями и тягачами, чтобы это всё тащить. Доводилось тот склад охранять, когда в наряд посылали.

Всё, как положено - стой, кто идёт, пароль, отзыв. Разводящий меняет смену караула, ты заступаешь на пост, дождёшься, пока все свалят подальше, достаёшь флягу, прикладываешься смачно и служба начинает казаться\не такой уж скучной.
Дело в том, что полигон был неподалёку от села Новопетровка, что в окрестностях Бердянска. Там километров пять, может, шесть-семь, но молодому и сильному организму это , максимум, двадцать минут хорошего хода. В крайней хате жила славная тётя Варя, мы у неё брали самогон. Так себе, не первач, да и разбавленный сильно. Но если по чуть-чуть, то весь день в хорошем настроении. И в карауле на посту намного веселее.

У зенитчиков не взвод, а батарея. Это шесть орудий, на каждом орудии пять человек - наводчики по углу и азимуту, установщик скорости и дальности, заряжающий и командир орудия. Итого в батарее тридцать человек личного состава при пушках. Да плюс в радиолокационной станции СОН-9 два человека, плюс специальный человек на дизеле, который обеспечивает электропитание пушкам при работе со станцией наведения. И плюс - командир батареи. Нас на военке как раз учили ими быть.

Мне нравилось там всё. Так случилось по жизни, что я вырос в бараке, где ни отопления, ни туалета, ни газа, а потому не понимал, что такое трудности жизни. Койка есть, кормят нормально, рядом тёплое море - ребята, это же натуральный курорт. Походили по плацу, печатая шаг кирзовым сапогом, песни попели с огоньком и задором - нормально. На пушке потренировались, а то ведь скоро на стрельбы ехать - нормально! В чём проблемы?

Бедолага Бэра, так мы его звали, в кровь растёр ногу. Приличный мальчик из культурной еврейской семьи никогда не ходил в кирзовых сапогах и не умел портянки наматывать. Не довелось! Лично ему показывал - Бэра, гляди сюда! - ставишь так, потом так, в натяжку давай, чтобы без морщин и не грудилось в сапоге. Всё расскажешь, покажешь а он - намотает, как зря, и конечно ноги в кровь.

С вечера как-то объявили, что ночью будет дальний марш-бросок, идём дня на два. Бросок - так бросок, эка невидаль. Бэра с час собирался, укладывал вещь-мешок - бритву взял, зубную пасту, запасные трусы и шахматы. Он сильно играл в шахматы, был вроде перворазрядником, а то и кандидатом в мастера. С шахматам никогда не расставался. Поэтому, если на два дня бежим, то , конечно, как без них?

По тревоге нас подняли часа в четыре. "Батарея, подъём!" - заорал дневальный над самым ухом, потому что над ухом специально и орал. Шутник был. Никола из Черновцов, по кличке Букуль. Хороший парень! Петь любил, песен много знал, и замучивал меня иногда - ту ему на гитаре подыграй, эту. До отбоя, бывало, сидим и поём.

Мы быстро оделись, выскочили на улицу, где едва солнышко начало сквозь туман к земле пробиваться, только построились, как тут же команда - бегом, марш! И побежали. Впереди наш боевой майор Лебедь, командир двух курсантских батарей, мы следом за ним.

Бежим довольно резво. Нам, пацанам, майор казался стариком древним, ему было почти под сорок . Он в Египет воевал, защищал арабов от евреев во время Шестидневной войны. Из пушки нашей лично сбил американский Фантом. Вернулся с орденом Боевого Красного Знамени. Мы его обожали!

Ночью кто-то по очереди бежал в Новопетровку, оттуда нес фляги с разбавленным самогоном. Там у всех были фляги, воду нам строго-настрого велели пить только кипячёную, только из своей фляги. В тех краях чуть не каждый год – то холера, то дизентерия массовая. В общем, берегли нас – баклажки выдали, бак с кипячёной водой был всегда полный.

Майор Лебедь, конечно, знал, что кое у кого во флягах не вода. Подходит, как само собой:
- Курсант Бабин, дайте мне водички попить, а то я свою флягу забыл в офицерской комнате.
А у самого она висит на поясе.
- Товарищ майор, - показываю на флягу пальцем, но слышу:
- Отставить! Приказ командира выполняется бегом!
- Товарищ майор, я не успел из бака налить, налил из крана, не кипячёная она.Как бы чего не вышло.
- Вот и хорошо! Я сам кипячёную страсть как не люблю, никакого вкуса в ней.
Даю флягу, а что делать? Майор прикладывается, чуть не всю одним духом выпивает, возвращает со словами:
- А говорил, что не кипячёная! Очень даже кипячёная у тебя водичка, - крякнул, вытер усы. - Продолжайте несение службы, курсант.
И пошёл, насвистывая какую-то песенку.

В общем, майор впереди, мы за ним, среди нас Бэра. Все слышим - грюк-грюк, грюк-грюк - это шахматы у него в вещмешке тарахтят. И бритва там, и трусы запасные – грюк да грюк.

Майор командует - стой, привал!Подходит, строго спрашивает:
- Откуда слышен шум? Кто гремит костями на марше?
- Товарищ майор! Это курсант Бэра взял с собой шахматы, они тарахтят.
- Зачем? – майор был крайне удивлён. – Как он на бегу сделает рокировку и куда пойдёт конём?

Майор Лебедь обладал отменным чувством юмора. Он в Египте скомандовал «батарея, к бою», а у арабов как раз случился намаз. Они пушки побросали, коврики расстелили и начали молиться. А Фантомы летят. Майор сам зарядил, поставил азимут, сел на место наводчика по углу, а там как раз педаль «огонь» .Навёл и сбил вражеский самолёт. Но при этом, конечно, сильно расстроился и кого-то из арабов пристрелил за невыполнение приказа. Был скандал, арабы требовали выдачи, майора ночью тайком вывезли в аэропорт и отправили в Союз. На груди орден боевой, а голова седая сплошь. Годов ему было тогда, в 67-м, чуть больше тридцати пяти.

После слов майора Лебедя о рокировке и ходе конём на бегу, мы начали падать от смеха, кто где. Но повеселиться наш командир нам не дал:
- Батарея, становись! - Бэре отдал отдельный приказ. –Засунь в коробку с шахматами трусы, не будут так тарахтеть. Батарея, за мной!

Через месяц нас повезли на полигон, мы там стреляли настоящими снарядами по настоящим целям, хотя и фанерным был танк, и вместо самолёта летел огромный конус. Но какая разница! Танк двигался по специальным рельсам, «конус» летел за самолётом на длинном тросе, и во всё это надо попасть. Мы попали. В полку отметили курсантскую подготовку, а это значит, и наших командиров отметили, ибо всему этому они научили нас.

Потом был госэкзамен, а потом нам всем присвоили звания лейтенантов. Приехали мы в Кривой Рог рядовыми курсантами, уехали оттуда офицерами Советской Армии.

Вчера российская армия разбомбила Карачуновскую дамбу и насосную станцию на реке Ингулец. Вода хлынула вниз по течению со скоростью 100 кубометров в секунду. Кривой Рог затопило. Не весь пока. Два района. Пишут, что исчезла вода в кранах, где-то замкнуло и потух свет. Дело движется к катастрофе. Клоун Зеленский пообещал России отомстить.

Мстить будет не он, а те, кто им управляет. Но мстить будут обязательно. Выбор у нацистов большой – может быть, нашу дамбу на водохранилище попытаются взорвать, может быть, прицелятся по Воронежской или Курской АЭС . У нас есть, что бомбить.

Опять обстреляли Красный Хутор в Белгородском районе, подожгли АЗС под Нехотеевкой, что на самой границе; ударили по Шелаево в Валуйском районе.А только что обстреляли Валуйки. Вывели из строя подстанцию, в городе нет света.
Но это не для мести – жертв нет, разрушения мизерные. Так нацисты пытаются запугивают мирных жителей, вызвать массовую панику, бегство из приграничных районов. Да и не только приграничных.

Американцы сейчас предоставят Киеву ракеты большой дальности. Этими они могут бить хоть откуда. Простыми ракетами и ствольной артиллерией способны достать территорию России прямой наводкой, ибо стоят в Купянске, Волчанске, могут под самую границу подъехать со стороны Харькова.

Эх, блин! Нет на вас, укрофашистские уроды, майора Лебедя, царствие небесное. Героический был зенитчик. Гвардеец! Он нас научил стрелять из пушки и попадать научил, куда надо. Но мы уже старые стали, в запасе глубоком. Одна надежда на наших бойцов в российской армии. Там хорошие ребята, понимают, как стрелять! Из Чёрного моря пульнули, попали в трансформатор на ТЭЦ-5 в Харькове. Но что примечательно, туда именно и целились!

Поэтому никакой паники, у нас есть, кому нас защитить. Если взорвали дамбу под Кривым Рогом и затопили город, это значит, решения на самом верху приняты. Теперь надо только сосредоточиться и двигаться к победе. У нас нет другого пути.

ПЛЯШИ, ЯЩИК ПУСТОЙ

Раньше говорили - пляши, тебе письмо. Сейчас ящик почтовый открыл, он пустой, и ты пляшешь. Писем нет! Слава Богу! А потому, что пишут только ГИБДД, приставы и налоговая. И всё! И потому радостно, когда пусто.Такие времена настали!

В магазине раз в 15 минут объявляют, что если обнаружили бесхозный чемодан или мешок между рядами , то бегите из магазина бегом, но крикните по пути охраннику в дверях, чтобы он тоже успел убежать.
В школе на вахте сидит спецназ. С боку глянуть - колония для малолетник преступников. Изнутри посмотришь- надо спецназу выдать ещё по пистолету и хотя бы один пулемёт.

Тем, кто уже давно живёт грустно, тем, кто недавно, страшно.
На рынке у всех продавцов высшее образование. На трусах, на колготках, в обувном - по одному диплому, как минимум, у некоторых даже по два. Настоящих. Причём, учились оба раза платно.

А вчера - в газете писали - в одном районе нашли крупного чиновника, большой пост занимал, у которого диплом кандидата наук поддельный. Купил в Москве в переходе. Там всё можно купить - кандидата, доктора, даже члена-корреспондента.

Время такое! Сплошные фейки кругом - нормы правила, скрепы. И что интересно, скрепы не скрепляют, правила не выправляют Так оно и идёт, зигзагом.

Но мы условились этот зигзаг называть путеводным. Так условились. Это как женская грудь. Она может быть обнажена как угодно, но пока соски не видны, вырез считается декольте. А как только сосок показался, так сразу эротика и 18 плюс. И уже надо заклеивать полосой и писать по диагонали "цензоред" , хотя сегодня любой 12 плюс тебе про секс такое расскажет, что оставшиеся три волосика дыбом встанут. Хотя бы они, и то радость.

Шутка была смешная во времена стародавние:
- Откройте! Вам телеграмма! - и в дверь глухо застучали прикладами.

Сейчас самое страшное, когда пищит домофон, а ты точно никого не ждёшь. Друзей уже нет, да и не могу друзья заявиться без звонка. Дети с внуками уехали в отпуск. Пенсия приходит на счёт в онлайн-банке. Все штрафы сейчас в Госуслугах Кто звонит в домофон? Зачем? Что делать? Может, лучше притвориться, что дома нет? Может, спросить, вам кого надо? Но если спросишь, значит, ты дома? Что делать? Кому набирать - 01, 02, 03 или сразу 112?

Время другое. Кто постарше, те просто махнули рукой и живут в своё удовольствие. Как раки отшельники, которые надёжно защищены раковиной и оттуда наблюдают за несчастной молодежью.

Вот уж кому не позавидуешь нынче, так им. Им же ещё всё надо - учиться, жениться, развестись, опять жениться и опять уйти к другой, которая намного хуже первых двух. И надо платить кругом элементы, и надо опять искать работу, потому что начальник тупица и не понимает, какое счастье он выгоняет пинком под зад.

Бедная молодежь! У них из-за компьютеров не было детства, у них из-за бесконечного сидения в соцсетях вряд ли будет старость. И они не будут плясать перед пустым ящиком, потому что они никогда не плясали, получив настоящее письмо,ибо им никто никогда не писал.

ПЕРВЫЙ УЧИТЕЛЬ

Учитель всегда первый, остальные только преподаватели. Учитель всегда с большой буквы, ибо это не слово, а имя. Учитель – это не профессия, а миссия. Поэтому Христа, Будду, Магомета называли Учителями, а все, кто за ними шли и внимали каждому слову, звались учениками.

Учитель – это тот, кто учит не предметам, а уму-разуму, что не одно и то же. Ум – это знания, разум – умение ими пользоваться. Потому дураком называют того, у кого нет ума, а бестолковым - кто уму ладу дать не может .

Сейчас скажут, что опять старик брюзжать начал, всё ему нынче не так, а раньше, мол, и трава была зеленее и девки красивее. Ребята, не обижайтесь, но так оно и есть. Только сюда ещё добавлю, что раньше были Учителя, теперь остались одни педагоги.

Судьба была ко мне благосклонна и даровала встречу с настоящими Учителями, коим обязан всем, что есть во мне хорошего, если только оно есть. Хотя чего там кокетничать - есть хорошее, и не мало, скажу о том без ложной скромности. Что-то от предков с генами перепало - слух, чувство ритма, прыгучесть, способность быстро запоминать тексты и в уме держать ход решения сложных задач. Но способности сами по себе роли не имеют, если им не дать толчок и направление. Способности – это сосуд, но его надо наполнить содержанием.

С низким земным поклоном всегда вспоминаю своих Учителей, кто мне открыл красоту мира и научил в этом мире быть самим собой.

Учитель танцев, Юрий Иосифович Меняйлов. Он не танцевать учил, это самое простое. Ковырялочка, присядка, разножка, хлопушка – это буквы, их освоил сразу. А как из букв составить слово, чтобы сказать людям какие-то важные вещи? Про любовь к Родине, про силу духа народного, про то, что удаль молодецкая удержу не знает. Вот этому учил Юрий Иосифович.

Мне довелось танцевать русский танец в Берлине, во дворе дома на Унтер-ден-Линден, неподалёку от Бранденбургских ворот. Старая немка смотрела на танец и плакала. Как мне потом рассказал наш руководитель, а он спросил у неё, что случилось, она плакала от того, что поняла, почему немцы проиграли войну русским.
Тот танец, что научил меня танцевать Юрий Иосифович, это не движения; там они очень простые, а сам дух русский. А вот это сложно. Оказывается, в простые движения надо всю душу вкладывать. Тогда старые немки будут плакать, а наши люди - хлопать и радоваться.

Учитель музыки, Михаил Иванович Шаповалов. Нот всего семь, просто октавы разные. В нотной записи написано; какую нотку каким пальцем надо прижать, называется аппликатура. И что? Вот они, ноты, вот тебе пальцы, все расписано – играй! Играет человек, вроде правильно нажимает клавиши, а музыки нет! А где она спрятана? Между клавиш! Между нот!

Михаил Иванович! Сидит оркестр, играем что-то, он стучит дирижёрской палочкой по пюпитру, все смолкают, а он смотрит на тебя и говорит – фа-диез! И всем - будьте внимательны, с третьей цифры сразу на вторую вольту.

Это фантастика! При нём нельзя было лажануть, сфальшивить, с надеждой на то, что сойдёт и так, никто не услышит, не заметит. Учитель музыки слышал всё и не давал халтурить. С той поры у меня бесконечно трепетное отношение к нотам, к этим маленьким чёрненьким точечкам с хвостиками, которые способны хранить музыку и дарить её людям, если ты способен не только прочесть тайные знаки, но и прочувствовать, что в них сокрыто.

Перед очередным экзаменом играю Михаилу Ивановичу довольно сложное произведение, он внимательно слушает. Не единой помарки, всё в темпе, где надо, там форте, где пьяно – там пьяно. Закончил, сижу, молчу. Михаил Иванович сидит, молчит. Спрашивает:
- Что сам скажешь?
- Да как бы нормально…
- Да, именно – как бы! Ты сыграл, чтобы отстали, ты не музыку играл, а нажимал клавиши, как написано. Всё правильно, помарок нет. Но и музыки у тебя нет.
Глубоко в душу мне запали те слова. Признаюсь, не сразу весь смысл их понял, но понял, постиг, и потом, множество раз поминал мысленно с великой благодарностью Учителю музыки. Великий Учитель, Михаил Иванович!

Играл я Штрауса, «Сказки Венского леса». Переложение для аккордеона, четыре части, всё просто, а назавтра уже концерт. Играю уверенно, мне мелодия нравится – всё отлично. И вдруг понимаю, что напрочь забыл вторую часть. Вот горе-то!
В музыке интересно. Там есть память пальцев. Если пальцы запомнили, то хоть десять, хоть двадцать лет пройдёт – садишься и играешь, пальцы сами по клавишам бегают. Но и мелодия, основная тема должна в ухе звучать. Тогда нет вопросов – на любом инструменте ты, как на коне. Это, конечно, не сразу. Пальцы должны запомнить мелодию, да с вариациями, с переборами. Но тут у меня пальцы не понимали, где Штраус, где что. Только что выучил вещь, второй раз играл без нот. И - забыл!

Но что удивительно – продолжаю играть! Вроде так, как надо, но Михаил Иванович глаза открыл и даже вперёд подался. Смотрит на меня строго и внимательно. А я вовсю наяриваю, чтобы быстрее к третьей части перейти.
- Стоп! – сказал Михаил Иванович. – Ты что играешь?
- Так это…Штрауса вроде…
- Вот именно, что вроде, - Михаил Иванович встал, подошёл ко мне. – Интересно, что сказал бы Штраус, услышав такое прочтение. Нет уж, давай по нотам.
Он вдруг погладил по голове и подошёл к окну. У меня отлегло – ну, думал, сейчас всыплет за самовольство, по полной. А он не ругал! Даже слова не сказал осуждающего.

Только много лет спустя я понял, что Учитель музыки разрешил мне играть музыку, которая есть внутри, он разрешил мне импровизировать. Отругал бы, накричал, дал по рукам - и всё, пальцы бы боялись играть то, что звучит в душе. Земной за это поклон Учителю музыки! Помнить буду до последнего вздоха…

Первая учительница, Галина Васильевна. Меня некому было проводить в первый класс, пошёл сам. Прихожу – смотрю, стоят ребята нарядные, многие с цветами. Решил, что мне сюда. Пристроился крайним, стою. Подходит тётечка, спрашивает фамилию.

Называюсь, она мне – ты не туда встал, мальчик, перейди в свой класс. А где мой?
И тут меня за руку взяла другая тётечка, приставила к другим ребятам. Это и оказался мой класс, с которым десять лет отучился, а с некоторыми одноклассниками по сей день знаемся и дружим. А сдружила нас всех Галина Васильевна, наша первая Учительница, которая, как тогда говорили, вторая мать.

Сегодня учителя оказывают образовательные услуги, потому никто не может быть ни второй, ни сто двадцать второй матерью. Матери любят детей, а не оказывают услуги по кормлению, вытиранию попки, укладыванию на другой бочок, когда на этом уже бока отлежал.

Была линейка во дворе, нас, первачков, поздравили, какая-то девочка позвонила в колокольчик и мы пошли по классам. Старая школа №5. Её уже нет, давно снесли. Она была на том месте, где сейчас ВГТРК «Белгород».

В классе опять кто-то прочитал стихотворение, какие-то дяди и тёти что-то сказали и нас всех отпустили по домам. Я сильно, помню, расстроился, что всё так быстро закончилось. Подошёл к Галине Васильевне и спросил: а когда будем учиться? Она весело рассмеялась!

Много раз потом, уже лет сорок спустя, поминала мне тот случай. Старенькая уже, совсем седая, вставала с дивана трудом, а смеялась так же звонко.
- Ты помнишь, как ты спросил, когда будем учиться?
- Да, помню.
- Я тридцать пять лет отработала в школе, больше никто и никогда мне такого вопроса не задавал Первого сентября, в первый свой школьный день.
- А я тогда, Галина Васильевна, правда, сильно расстроился. Очень хотел в школу, ждал с нетерпением, пришёл - а тут какой-то утренник, как в детсаду, занятий нет.
- Ты знаешь, я сразу поняла, что этот ученик пришёл в школу за знаниями. И не ошиблась! Теперь, когда уж взрослый и точно знаю, что не зазнаешься, скажу: ты был моим лучшим учеником.
- Спасибо, Галина Васильевна!
Взял старую, дряблую, иссушенную руку с чёрными пигментными пятнами и надутыми венами и поцеловал:
– Вы были не учительницей, вы для нас были Учителем с самой большой буквы. Спасибо вам от всех нас. Уверен, будь сейчас здесь мои одноклассники, ваши ученики, они бы встали на колени и повторяли, как молитву – спасибо, спасибо, спасибо…

Вскоре Галина Васильевна умерла. Мне сказали о том уж много месяцев спустя. Дочка похоронила матушку где-то за городом, вроде подкопали к родным. Где – не знаю. Мы с дочкой не общаемся. Галина Васильевна жаловалась в последние годы на неё, обижалась за то, что житья она ей не даёт. Слышать было горько и обидно. А чем поможешь? Любить не заставишь. Любовь – не услуга, которую дочь матери обязана оказывать до конца её дней. Грустно это…

Учитель жизни, Нина Лукинична Ткаченко. От неё доброта исходила, как тепло от печки – естественно, всё время, потому что внутри дрова горят, они нагревают сперва печку, а уже потом тепло вокруг само распространяется. Кто те дрова в душу человеческую подкладывает? Это не известно. Наверное, Господь, более некому.
Нина Лукинична часто появлялась в школе. Уж не помню, почему - может быть, от шефов, может, от райкома партии курировала образование. Она занимала какие-то должности, никогда в это особо не вникал.

В моём классе костяк составляла нищета, беднота, безотцовщина. Но костяк этот тон задавал во всей школе, на нём вся самодеятельность держалась, спорт, да и по разным предметным олимпиадам мы за школу бились тоже.

С первого класса нас повели в Дом пионеров, он только что открылся, и определили в танцевальный кружок. К третьему классу мы уже довольно сносно танцевали. В 1964 году меня наградили путёвкой во Всероссийский пионерлагерь «Орлёнок», он тогда только что открылся, и оттуда я привёз «золотую медаль» за победу в конкурсе танцев.

Нина Лукинична, помню это хорошо, радовалась тому больше, чем кто-либо. В том же году собрала у себя дома нас, всю голытьбу, и устроила нам Новый год. Чудно было!

В первый раз увидел у людей дома ёлку ряженную. У меня в семье никогда не ставили, у нас просто негде было. В комнатёнке на 9 квадратов не помещалось ничего. Бабуля как-то прилаживала в углу еловую ветку, украшала бусиками, вешала пару игрушек, посыпала конфетти – красиво! Мне очень нравилась наша «ёлка».

А тут была большая, стояла на полу и до самого потолка. Вся в бусах, игрушках – как в школе! И мы под ёлкой ползаем, ищем подарки. Каждому был приготовлен. В бумажечку завёрнутый, ленточкой перевязанный и с бантиком. Это мне сильно запало в душу.

Мы с улицы пришли, мы – ей никто и звать никак, а всем нам Нина Лукинична приготовила подарки. За что? Почему? Не мог тогда этого понять. Только потом понял, что доброта душевная или есть, или её нету. Если есть, тогда она распространяется, как тепло от печки.

На другое лето Нина Лукинична собрала всех нас, оборванцев и разбойников таких, что только глаз да глаз, и повела в пеший поход.

Одна! Нас человек пятнадцать, минимум. Один другого, как говорят, краше. А идти задумали в Борисовку, в заповедник «Лес на Ворскле». Пешком!

И пошли. До Болховца на автобусе доехали, а потом в горку поднялись и двинули пёхом по дороге. Тогда ещё асфальта там не было, грунтовка.

Мне в кайф! С дедушкой Ваней лет с шести я пешим ходом всю округу исходил. Он печки ладил по окрестным деревням, брал частенько меня с собой. Мне тогда одна была забота – сдерживать шаг, чтобы от коллектива не отрываться.

Большие Кульбаки мы точно прошли, уже поднялись наверх. Примерно где-то под Томаровкой некоторые путешественники стали ныть, говорить, что устали, дальше не пойдут, ибо это невозможно и т. д.  Что ты с ними сделаешь?

Тут машина какая-то едет. Нина Лукинична помахала рукой, грузовичок остановился. Мы забрались в кузов и поехали с ветерком. Как раз до Борисовки грузовичок ехал, повезло нам. На углу нас высадил. В угловом доме, как к центру заворачивать, был местный Дом пионеров, там мы и расположились на ночлег. Кто-то в помещении пристроился, а мы с пацанами палатку поставили на улице – поход же! – и там вырубились на свежем воздухе так, что нас поутру еле подняли.

На другой день пошли в заповедник, а потом на речку. Нина Лукинична попросила меня залезть в воду, проверить берег. Гордости моей предела не было. Все на берегу, а я там хожу, как главный, проверяю, можно ли купаться. Можно! Нина Лукинична разрешила всем залезать в воду.

Вспоминаю о том и думаю: она что - ничего не боялась? Где спасатель специальный с кругом, медпункт с аптечкой, два санитара и три воспитателя по краям? Дети же! Нету! Нина Лукинична с нами одна, да уже и в годах была, а мы сами себе в воде барахтаемся. Как рискнула?

Только потому, что любила нас и доверяла нам. Оказывается, это важно. Некоторые думают, что воспитывать надо ремнём, запретом и окриком. Нам несказанно повезло – нас воспитывали Любовью.

Так случилось, что потом я некоторое время жил в семье Нины Лукиничны. Она ко мне относилась, как к внуку. Её дочка, тётя Рита, меня за сына считала. С внуками Нины Лукиничны , Мишей и Максимом, дружил всё время. А с Максимкой Барановым, кузнецом нашим знаменитым и отменным мастером на все руки, мы по сей день знаемся, встречаемся и рады тому.

Нина Лукинична первая узнала, что я поступил в Харьковский университет на мехмат и очень тем была довольна. Она первая мне позвонила и сказала, что у меня родился сын.

Из дома в последний путь выносил Нину Лукиничну из квартиры во двор вместе с другими ребятами, крепко держа край простыни, чтобы не выскользнул из рук. Она и так грузная была, а тут водянка, как в народе рак называли, добавила веса. Простынь впилась, рука посинела. Но бросить нельзя и перехватить невозможно. Терпи! Ноша очень дорогая, грех потревожить покой чужого формально человека, ставшего будто родным.

Учитель! Это призвание и крест тяжкий. Брак строителя - стенка трещину даст, крыша протечёт. И что? Починили, поправили, продолжаем там жить. Брак наших мастеров по изготовлению ботинок и какой-нибудь верхней одежды вообще ерунда. Мы в нём всю жизнь ходили и даже не знали какое-то время, что может быть иначе.
Если кто-то еду изготавливает и допустил брак, это хуже. Носить гадость можно, есть дерьмо опасно. Но тоже, как правило, не смертельно. Два пальца в рот, и ты свободен от чьих-то промахов в работе.

Брак учителей несравнимо опаснее. Он не сразу проявляется, а много лет спустя. Гитлер тоже в школу ходил, кстати, был примерным и прилежным. Чикатило учился в той же советской школе, ему что-то говорили, чему-то учили. Все злодеи были детьми , все негодяи выходили когда-то к доске и отвечали на вопросы. Только тот учитель ответы ученика слушал ухом, а Учитель настоящий слушает сердцем. В этом разница.

День Учителя. Это для нас праздник, а у них он каждый день и начинается задолго до звонка на урок. Низкий поклон вам, наши Учителя!

СЕРДЦУ НЕ ПРИКАЖЕШЬ

Старожилы поминают нынче Витю Белова, коему сегодня стукнуло бы 85 годков. Он из промежуточного поколения. В войну пацаном малым был, в "сыны полка" не годился, а потому ветеранские спецпайки его стороной обошли, таким не положено. Но "военные" ребята тоже не промах! Они себе всё-таки выбили звание "дети войны" и всё получили. Это про тех, кто родился в 1928-1945 годах. Им и пайки дают, и проезд бесплатный, и льготы по коммуналке и други платежам. Молодцы! Кто родился в 46-м - отойди в сторону, не путайся под ногами, кукиш тебе с маслом, а не поддержка государства.Всё правильно! Какое же он "военное дитё", если с дуру на свет явился в 46-м?

Уж не говоря о пятидесятниках, кто в этот мир пришёл не в сороковых роковых, а позже. Они в бараках всю жизнь прожили, коммуналках, в холоде и голоде без всяких удобств. Но ничего не положено! Так и говорят: отвали! Или раньше надо было рожаться, или вообще не являться на свет, где такие никому не нужны. Но это потом. Витя Белов по возрасту "дитём" был, но по факту до льгот не дотянул, помер раньше.

Мы с ним познакомились в писательской организации, где в начале 80-х работал в Бюро пропаганды худлитературы у знаменитого Пальваля, а Белов как раз в 82-м году стал членом "союза писателей". Тогда единственного на всю огромную страну, и было даже дикостью думать, что может быть иначе.

На одном общем собрании, куда дозволялось прийти литературному активу, как нас тогда называли, я вдруг взял слово и брякнул невпопад про то, что молодые писатели должны организовать своё литературное отделение и жить отдельно от ветеранов, которые хорошо помнят прошлое , но ничего не видят в будущем. Меня одёрнули, лишили слова и посмотрели, как на "врага народа". Чуть позже на литературном семинаре читал свои басни и сатирические рассказы, один старик проснулся и сказал - что вы его слушаете, если тут ещё вчера сажать надо было за антисоветчину?

И вот с этим " багажом" пришёл работать в Бюро пропаганды уполномоченным по организации выступлений писателей перед трудящимися массами. Тогда писательской организацией руководил Игорь Чернухин, он меня позвал в Бюро. Иначе на порог бы Пальваль не пустил. Он из комсомольских работников, а тех партия вымуштровала так, что они тень собственную могли признать агентом западных спецслужб.

Но мы с Валентином Пальвалем потом подружились. Хороший был парень! Он мне доверил некоторые тайны в этом деле - как заморочить голову местным чиновникам, чтобы взять своё, не отдав при этом почти ничего. Именно от него узнал, как выбивать деньги из несговорчивых председателей колхозов, как "давить" на местных партийных чиновников, которые о себе "много понимают" .

Основной задачей Бюро пропаганды была организация "Дней советской литературы" в сельских районах области. Это Пальваль придумал составить годовой план "ДЛ" и утвердить его на уровне обкома партии. И всё! Приезжаешь с планом в район, а документ подписан третьим секретарём ОК КПСС и печать стоит - хоть снимайте последние штаны, но писатели к вам приедут всё равно. Выступление писателя стоило 15 рублей, литактиву за тоже самое платили 8 рублей.

В группе, как правило, было два "члена" с корочками и один приблудный литературный активист. Часто ездил и так - три "члена", а я с ними уже довеском. Итого получалось 53 рубля за одну встречу. Минимальная зарплата в те годы была 60 руб/мес. В день мы накручивали, как минимум, три встречи. Итого за день официальный писатель зарабатывал за 5-10 минут 45 рублей. Работали в районе неделю, в итоге писатель увозил 225-240 рублей, причём, чистыми, налоги платили тот же "трудовой коллектив". Согласитесь, не плохо!

Вот почему в писатели рвались изо всех сил, ибо это приравнивалось к дворянскому сословию. Квартиры  и машины вне очереди, приписаны все к обкомовскому буфету, под праздники пайки получали. И в больнице к "члену писателей" другой подход, ибо только что из обкома звонили и просили "уделить внимание".

Валентин Пальваль, надо отдать должное, поставил систему выбивания денег из колхозов на твёрдую организационную основу. Сколько раз,помню, председатели колхозов, когда подходил к ним после встречи за подписью под договором, где деньги обозначены, вздыхали и скребли макушку пятернёй:
- Да где же я денег возьму! Мы на картотеке, у нас миллион долга!
- Да вы только подпишите, деньги с вас никто брать прямо сейчас не будет!

И это правда. Бюро пропаганды выставляло колхозу-миллионеру платёжное требование инкассо, и как только на счёт колхоза приходили какие-то деньги,указанная в платёжке сумма тут же автоматически списывалась и перечислялись на счёт Бюро пропаганды.

В Бюро удавалось неплохо зарабатывать. Зарплата упал-намоченного, как тогда говорили острые на язык, была мизерной, в районе 70 рублей, но не менее сотни в месяц привозил из районов за выступления, а то и много более того.

Один раз раскрутил " Дни советского юмора" в одном из районов. Пригласил юмористов из Ленинграда, там тогда сильные кадры собрались. В районе мы здорово повеселились. Привёз в Бюро документы - всё в порядке, все подписи и печати, но за один день вышло так, что у меня и моей бригады было 10 выступлений.

Фантастика! Собрали комиссию, решили меня выводить "на чистую водку" , ибо ни на что другое те алкаши вывести не могли. Пришёл Пальваль и сказал:
- Перестаньте, здесь всё верно, так и было, этот может, - показал на меня и махнул рукой, закругляйтесь, мол.

С Витей Беловым мы поехали, помнится, в Ивнянский район. Это был мой первый самостоятельный выезд. Два раза ездил с Пальвалем, набирался опыта. Потом он сказал - езжай сам, всё получится.

Первым делом по приезде в район Витя Белов напился до поросячьего визга, что с ним тогда случалось нередко. Пока он был ещё при памяти,сказал, что у нас первая встреча на ферме в 7 утра, машина за нами придёт в половине седьмого. Витя сказал: не учи меня жить,сосунок, занимайся своими делами! И тут же вырубился.

К счастью, меня поселили в другой комнате, но и там был слышен лошадиный храп. Ночью, как выяснилось, Витя добавил и привести его в чувства я не мог. Да и куда везти такого?  Поехал сам, сказал, что писатель срочно приболел, просил извинения, но встречу мы проведём всё равно. Первый раз сам вышел к людям и всё, конечно, провалил, ибо это невероятно трудно - выти к людям и быть им интересным хоть чем-нибудь. Но одно дело в зале, где концерт, куда специально зрители пришли, и совсем другое - на ферме в "красном уголке" , куда только что пришли люди после работы в адских условиях, и это ещё мягко говоря. Завалил встречу. Что-то читал, про что-то говорил, рассказывал про белгородских писателей но видать было. что это никому не интересно.

Витя Белов к вечеру малость оклемался, с горем пополам мы доработали неделю. Приехали домой, я накатал на Витю докладную и подал официально Пальвалю. Тот передал Чернухину, Витю разбирали на закрытом собрании. С той поры я стал для него врагом №1.

Мне было плевать на Витю и на его ко мне отношение. Мы с ним были, как параллельные, никогда и нигде не пересекались. Вскоре ушёл из Бюро пропаганды, подался в журналистику. Сперва работал в "Белгородской правде" , а потом организовал газету "Наш Белгород" , так и пошло.

Витя Белов на моём пути никогда более не встречался, что всегда вызывало одну лишь радость, ибо ничего гнуснее не знавал.

Это Витя Белов угробил Виктора Мерзлякова. Тот работал в Бюро пропаганды и в командировке выпил маленько. Белов его за это уволил прямо там же. Мерзляков сильно расстроился, вернулся в Белгород и вскоре повесился. При жизни Белова ненавидел его за то, что довёл друга моего, Витю Мерзлякова до самоубийства, и после смерти не будет ему моего прощения за эту подлость. И тут уж так - не принуждайте и не обессудьте, сердцу не прикажешь.