ВНИМАНИЕ! События и персонажи являются фантазией автора! Все совпадения случайны!
Посеревшая от обвалившейся штукатурки подъездная лестница. Густые сумерки, заползающие в старые маленькие окошки. Крепко закрытые двери жилых квартир со стертыми номерными знаками. Холод, гуляющий по пустынной лестничной клетке. Гробовая тишина.
Только какой-то мальчик в поношенной одежде сидел на корточках у подножия избитых ступеней и тихонько рисовал белым мелком круглоголовых человечков. Они держались друг за друга своими ручками, улыбаясь и выстраиваясь в длинную шеренгу; кто-то из них пел песенку (непременно, добрую песенку), кто-то касался большого солнышка, кто-то ловил бабочек — все были при деле. Самому мальчишке на вид не было и восьми, однако круглое лицо его отчего-то казалось испугано-измученным; грязные коленки покрыты тонкой корочкой запекшейся крови, на ладонях белели пятнышки сухих мозолей.
Почесав ноготками пальцы босых ног, он подобрался к большому цветку под сводом бесцветной радуги и, хотел уже нарисовать нового человечка, как вдруг перед самым носом возникла пара кожаных сапог. Сердце больно ухнуло в груди — мальчик обмер, выронив из рук мелок и уставившись на запыленное покрытие черной масти. Он не слышал, как по лестнице кто-то поднимался, ведь если бы услышал, то непременно поспешил бы спрятаться, однако совсем заигрался.
Заскрипело кожаное пальто, и перед ним опустился крепкого телосложения мужчина в плотных перчатках и черной фуражке, сдвинутой на лоб. Из-под лакированного козырька с ледяной пристальностью сверкнули светло-серые глаза, наводящие обездвиживающий ужас. Они напоминали маленькие ледяные искры, просверленные точками суженных зрачков.
Человек, поправив ремень автомата на правом плече, склонил голову набок и перевел взгляд на рисунки.
— Ты это сам нарисовал?
От прогремевшего над ухом низкого прокуренного голоса, мальчик вздрогнул и, запинаясь, затараторил:
— Д-да, сэр, я… я все уберу, только…
— Да зачем же убирать? Такое творчество. Вдруг в тебе растет художник? А мы убирать будем. Непорядок. Ну-ка, это кто у тебя? — мужчина указал пальцем на человечка, тянущегося к солнцу.
— Так… п-просто…
— Чего ты его никак не назвал?
— Я назову! — выпалил мальчик, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, — точно, назову…
В ответ раздался хриплый смешок.
— Надо уж, а то непорядок.
На его кудрявую голову опустилась тяжелая рука в тугой перчатке и небрежно потрепала по неухоженным волосам.
Неожиданно сверху раздался испуганный женский оклик, заставивший и мальчика, и человека в фуражке мигом поднять глаза. На последней ступени верхней площадки стояла укутанная в затертую шаль женщина и в оцепенении смотрела на обоих. Покрасневшие глаза ее горели на бледном измученном лице, огрубевшие руки дрожали и, казалось, она сама вот-вот сорвется в безумное отчаяние.
— Сэм! — она резко протянула вперед ладонь, и мальчик кинулся к ней. Запнувшись о последнюю ступень, он навалился вперед и вцепился в синюю льняную юбку.
Женщина мигом прижала его к себе и отошла на шаг назад, все еще не спуская с мужчины в черном клепаном пальто затравленного взгляда.
Он же, обождав несколько секунд, встал и неторопливо поднялся по ступеням в открытый тамбур, тотчас оказавшись на целых две головы выше женщины. Как только он приблизился, в нос ударил едкий запах папиросного дыма и влаги, насквозь пропитавший его одежду.
Мужчина поправил козырек фуражки и заложил руки за спину.
— Чего это вы, мамаша, за сыном не следите?
Женщина опустила глаза и крепче прижала к себе мальчика.
— Он всего лишь играл, сэр…
— Играл. Непорядок.
— Я не буду… — проговорил Сэм, вцепившись в руки матери, — ч-честное слово, сэр, не буду…
— Да чего уж, играй на здоровье. А за ребеночком следить надо, да?
Липкая перчатка взяла острый подбородок женщины. Раздался тихий всхлип.
— Надо?
— Я буду, сэр… буду следить.
— Вот и хорошо, — он одернул руку и склонился к лицу мальчика, — а ты рисуй.
Мужчина сунул ладонь в карман брюк, вытащил оттуда завернутую в шуршащую обертку карамельку и протянул Сэму. Тот несколько секунд с недоверчивым испугом смотрел на прозрачный фантик, затем робко потянул свою ручку к сладости.
— Спасибо… — он сжал конфету в кулачке и, прижав его к груди, несмело взглянул на грубое лицо мужчины.
— На здоровье, — правый уголок тонких губ дрогнул в издевательской полуулыбке.
Распрямившись, он снова поправил ремень автомата и продолжил свой путь по лестнице. За спиной тут же раздался скрип и щелчок запорного механизма.
Вновь воцарилась глухая тишина.
Миновав еще один пролет, мужчина остановился возле побеленной деревянной двери и принялся шарить по карманам двубортного пальто. Донеслось металлическое бряцанье, и на черной ладони показалась тяжелая связка ключей. В два отрывистых движения мужчина отпер крепкий замок и шагнул в окутанную сумерками одинокую квартиру.
Тихо хлопнула дверь.
По недлинному коридору, ведущему в зал, расползалась неприятная липкая тишина, перебиваемая проникающим с улицы грохотом трамваев и вечерним шумом. Однако внутри было тихо, даже чересчур.
В прихожей у правой от входа стены стояла маленькая полочка, с водруженной на нее одинокой парой женских полусапожек, и лакированная тумбочка с зеркалом в левом углу. Флакон с духами и резная расческа, брошенные на нее, верно, принадлежали девушке, однако квартира выглядела совсем уж необжитой. Выключенный в комнатах свет, скудная обстановка и совершенное отсутствие всяких безделушек, которые обыкновенно придают дому уют и удобство — все будто застыло в стесненной бедноте.
Мужчина кинул на тумбочку ключи и, не снимая пальто и фуражки, медленно прошел в пустующий зал с круглым столом и сервантом. Резкий скрип деревянных половиц нарушил одинокую тишину, и из закрытой комнаты тотчас раздался зарождающийся детский плач. Мужчина перевел равнодушный взгляд на дверь и, развернувшись, заглянул в спальню, где на заправленной выцветшим покрывалом двуспальной кровати лежал крохотный сверток из одеял и раздавался младенческим криком.
Даже не приблизившись к нему, мужчина захлопнул дверь и направился в ванную — единственную комнату, откуда просачивался слабый электрический свет.
Рука в перчатке толкнула старую дверь. Протяжно скрипнули петли.
Тело непроизвольно остановилось.
С улицы раздался вой полицейской сирены и белые кафельные стены окрасил красный пульсирующий свет. Прошла минута. Вторая. Брошенный ребенок за стенкой продолжал беспрерывно кричать. А мужчина неподвижно стоял на пороге, с ужасающим спокойствием глядя перед собой. Грубое лицо его не выражало ни одной эмоции, сложно было даже предположить, какие мысли сейчас крутятся в его голове и крутятся ли вообще.
Безразличный взгляд проследил за движением густой капли крови, скатившейся по мертвенно-бледному запястью и упавшей на плитку.
Стянув перчатки, он, наконец, глубоко вздохнул и приблизился к наполненной горячей водой ванне. Немного склонив голову, он посмотрел сначала на впалое лицо лежавшей в ней темноволосой девушки, а затем на худые руки, по которым струилась уже холодная кровь. В липкой багровой лужице на полу блестело лезвие складной бритвы.
Мужчина медленно провел рукой по мокрым вьющимся волосам, убирая хаотичные пряди с некогда прекрасного юного лица, и очертил глазами погруженное в мутную воду худое тело.
Вот она бесшумно вошла в ванную, прикрыв дверь; включила свет и повернула кран — зашумела вода, поднялся горячий пар. Рука потянулась к «его» бритве, всегда хранившейся на верхней полке шкафчика. Сжав ее в ладони, она остановилась, взглянув на свое измученное отражение в зеркале; распустила волосы, погрузилась в ванну — кожу обдало кипятком, но она все же легла, запрокинув голову. Несколько минут отрешенный взгляд бродил по извилистым трещинам и черным крапинкам на потолке; сердце больно колотилось о ребра, поднималось давление. Лезвие бритвы само двинулось по вене, белый кафель застучал и сжался, но боль ушла так же быстро, как и пришла. Скоро глаза смотрели далеко, сквозь стены и звуки. Последние мысли ее были о «нем».
Теперь она лежала неподвижно в медленно остывающей ванне и молчала. Не оставив ни письма, ни записки.
Повернув голову к окну, мужчина вытащил из внутреннего кармана пальто портсигар и, щелкнув зажигалкой, закурил.
В воздух поднялось жидкое облако дыма, окрашенное красным светом сирены.
1.
Я скинул со спины тяжелый школьный рюкзак и уставился на покосившуюся детскую горку, вид которой за десять лет непрерывных «свиданий» настолько осточертел, что вызывал у меня физическое отвращение. Какой смысл был в том, чтобы приходить к ней каждый божий день, я не имел ни малейшего понятия, и тем не менее, как заговоренный, неизменно выполнял этот бессмысленный ритуал. Мне казалось, что так я сумею что-то понять. Но отчего-то никакого понимания не наступало.
За несколько лет от детской площадки осталась только «моя» злосчастная горка, словно она дожидалась, когда я, наконец, разберусь со своей проблемой. Пожалуй, она одна верила в мой успех. Глупо, но все вокруг твердили, что я зря трачу время, как будто нарочно пытались пошатнуть мою уверенность, однако я до конца был убежден в своей правоте.
Сегодня я снова, вместо того чтобы пойти в школу, пришел сюда. Взгляд блуждал по яблоневой роще, пытаясь зацепиться за что-нибудь необычное, но всякий раз встречался только с привычной осенней серостью. Это порядком злило меня. Мозги уже кипели от бесконечной рефлексии, что тоже злило меня. Я никак не мог понять, отчего все мои попытки что-либо предпринять остаются без результата. Не могу же я делать что-то не так?
Еще раз оглядевшись, я медленно двинулся вперед и с тяжелым вздохом опустился на низкую лавочку недалеко от горки. Людей вокруг совсем не было, несмотря на то что день близился к полудню, да это и не беспокоило меня. В некотором роде, я уже давно приходил сюда для того, чтобы подумать, а не для того, чтобы найти улики или зацепки.
Впрочем, с выводами о людях я поторопился. Стоило мне только закрыть глаза, как рядом неожиданно раздался мужской неприятный голос, отдающий пристрастием к спиртному и табаку. Он, прожевывая слова, со страшным акцентом обратился: «доброго дня, дружочек», и я нехотя посмотрел на неожиданного налетчика.
Всего в шаге от скамейки стоял приземистый тип с вытянутым одутловатым лицом и водянистыми глазами навыкате. От засаленной стеганой фуфайки, сидевшей на крупном теле как на барабане, и протертых джинсов тянуло потом и дешевым пивом, запах которого был мне хорошо знаком. От одного его вида, мне тут же захотелось подняться и без лишних объяснений убраться подальше — я даже успел привстать, чтобы поддаться намерению, но пухлая рука тут же усадила меня обратно.
— Не прыгай. Ты не помешаешь, — он криво осклабился, — Альберт Евгеньич.
Он протянул мне свою липкую ладонь, и я, брезгливо пожав ее, тоже представился:
— Сергей.
— Приятно, Сергей. Чего тут, Сергей?
— А вам какое дело? — желание уходить быстро отступило. Пускай сидит, раз ему так хочется.
— Да, интересно. Звук собирающихся на твоем лбу морщин слышен на соседней улице.
Я скривился и посмотрел на него, ожидая объяснений. Но вместо того, он несколько секунд буравил меня серьезным взглядом, а затем разразился зычным хохотом.
— Это шутка была. Шут-ка, понимаешь? Звук морщин, ну? Ну? Серьезный такой сидишь тут, профессор кислых щей.
— Я не думаю, что вы до конца понимаете смысл этого выражения…
— Не суть, — он резко успокоился и посмотрел мне в глаза, — так чего невеселый такой?
— Я сосредоточенный. Вы хотели что-то от меня? — я скрестил руки на груди. Такие личности, как этот Альберт Евгеньич, обычно неспроста подходят, а с какой-нибудь эдакой целью и при том не всегда порядочной.
— А что, для того чтобы поболтать повод нужен? Давай, Сережа, рассказывай, что у тебя на душе творится, — он хлопнул меня по плечу так, словно знал несколько лет.
Тон, которым он «потребовал» исповедь, удивил меня — отчего-то сразу захотелось поделиться с ним своей проблемой. Да и потом я не чувствовал ответственности, какую чувствовал бы при разговоре с близкими людьми. С незнакомцами всегда проще. Конечно, внешность Альберта вызывала редкое отвращение, но при этом что-то внутри меня располагало к разговору.
— Да, сложно все, — начал я, подумав, что слушателя мне действительно не хватает.
Альберт умолк. Я заметил в его покрасневших глазах яркое внимание и потому продолжил:
— Не могу никак разобраться с одной проблемой. Десять лет.
— Проблема длинной в десять лет? Звучит, определенно, серьезно, — он причмокнул пухлыми губами.
— У меня сестра пропала, — впервые эта фраза прозвучала с пугающей простотой. Услышав, как она слетела с губ, я ужаснулся, — не думал, что смогу сказать это кому-то с такой легкостью.
— Ну, пропала. Дальше? — подтолкнул Альберт, не выразив даже капли сочувствия.
— Пропала. Десять лет назад. Отец оставил ее на этой горке, а сам ушел за…
Стоит ли говорить о пиве?
— Просто ушел.
Не стоит.
— А когда вернулся, сестры уже не было. Все мои попытки найти ее остались без результата. Мы разговаривали с полицией, но у них тоже ничего не вышло. А сейчас, сколько бы раз я не звонил, мне отвечают, что времени прошло слишком много и тому подобное…
— А зачем ты сюда-то приходишь?
— Я…
Я растерялся.
— Не знаю… вдруг мне удастся что-нибудь найти самому. Какую-нибудь зацепку. Все говорят, что я зря трачу время. Пару лет назад я даже выезжал за город, в лес…
— Вода камень точит, Сережа. Твоей выдержке можно позавидовать, десять лет преданно искать сестру. Очень по-мужски.
В его голосе отчетливо послышалась издевка, которая мигом уколола мою гордость.
— Ага, вы так явно не считаете.
— Почему же?
Мой собеседник вытащил из-под вонючей фуфайки мятую пачку сигарет и предложил мне. Я согласился. Альберт, хмыкнув, достал зажигалку, и мы закурили. Вкус ожидаемо оказался ужасным, но мне было не впервой курить дешевые сигареты.
— Ты обязательно найдешь свою сестру, Сережа. Не сомневайся.
— Мне бы вашу уверенность.
— Я тебе одну историю расскажу. Я родился и вырос в одном очень далеком городке. Ты даже если очень захочешь, на карте его найти не сможешь.
Началось. И зачем он спрашивал меня о моих проблемах? От осознания того, что придется выслушивать жизненную историю длинною в целую вечность, я непроизвольно шумно вздохнул.
— Ну вот, значит, жизнь у нас не сахар была, конечно, но держались. Я школу там кончил. Школа у нас, конечно, небольшая была, как и сам городок, но образование давали приличное. Потом, значит, поступил в училище на строителя, но всю жизнь хотел трамваи катать, — Альберт оторвал сигарету от губ, а я упорно делал вид, что мне интересен его рассказ, — мне как тебе примерно было, когда черноголовые вторглись. Все поломали, столько людей расстреляли, как вспомню, так дрожь берет. Мы до них-то жили бедно, а когда город оккупировали, так и вообще…
Мой собеседник на минуту замолк, как будто погрузившись глубоко в себя, и я, воспользовавшись случаем, попытался встать, но он тут же продолжил со странной бодростью:
— Бесчинства они творили безнаказанно. Этих черных плащей боялись, как огня, но на улицах их было столько! — только успевай уворачиваться. Так вот, я однажды по городу шел и меня один из этих гадов остановил, говорит, мол давай документы. А у нас, Сереженька, если у тебя документа при себе нет, то все — дай бог, повезет, уйдешь с травмами, но живой. Все у них по протоколу, мудаки. Ну, понимаешь уже, что документа у меня при себе не было. Скрутили меня, значит, и привели в штаб для «выяснения обстоятельств». А теперь слушай, — Альберт наклонился к моему лицу и продолжил с большей собранностью, — есть у них такой бандюк, главный гад, автократор Отто. Полностью оправдывает свое звание. Бес в черных погонах. Кастет у него есть, железный. Он его на свою черную перчатку натягивает, — Альберт подкреплял свой рассказ иллюстрированными примерами, демонстрируя мне как этот Отто «натягивает на перчатку железный кастет», — перчатка эта скрипит, и «РАЗ!»
Я вздрогнул, едва не подавившись сигаретным дымом.
— В живот, — Альберт все решительнее наваливался на меня, — и все кишки тебе выкручивает этим кастетом. И боль такая, что думаешь: «лучше б застрелил». Допрос у него такой. Да еще на квартире у себя… Меня к нему привели, спрашивали «что» да «как». А я документы дома оставил, так эти гады заявились и всех расстреляли. Мамку, батю. И меня последним. Шрам даже остался. Они меня на общую свалку увезли, только я… выжил. Черноголовые не проверяют. Повезло, можно так сказать.
К этому моменту я совершенно точно убедился в том, что у моего собеседника не все в порядке с головой. Или от количества употребляемого спиртного там смешались реальность и похмельный бред.
— Знаете, я пойду, — извернувшись, я резко поднялся со скамейки и спиной отошел на два шага назад.
Альберт искоса посмотрел на меня и криво заулыбался, обнажив ряд желтых неровных зубов. Не спуская с него хмурого взгляда, я бросил сигарету в сырую листву и быстро зашагал прочь.
— Желаю тебе найти сестру, Сережа! — догнало ехидно напутствие, когда я поднимал с земли свой рюкзак.
Не оглядываясь, я выбрался из яблоневой рощи на дорогу и направился в сторону дома, борясь со стремительно растущим отвращением. Прилипший к спине взгляд Альберта преследовал меня до тех пор, пока я не свернул в переулок между краснокирпичных пятиэтажек, а вот от его распухшего лица я никак не мог отделаться — оно стояло перед глазами, а слова из дурацкого рассказа навязчиво крутились в голове. Какой-то Отто, город, которого нет на карте, еще эти черноголовые захватчики. Почему черноголовые? Почему я вообще думаю об этом?!
Спустя несколько минут, я сбавил темп и заметил, что все время тащил рюкзак в руке, как придурок. Раздраженно цокнув языком, я закинул его на плечо и принялся усиленно отвлекаться на дорогу — эта улица и эти дома настолько приелись восприятию, что казались какими-то ненастоящими. Я ходил этой дорогой, сколько себя помню, и редко обращал внимание на окружающий мир. Но даже сейчас неприятная встреча вторгалась в мои попытки не поддаваться эмоциям.
Я прошел мимо длинной вереницы подъездов, свернул в арку и тут же почувствовал невыносимый приступ тошноты. От резкого позыва я даже остановился. Желудок скрутило в узел и к горлу подобрался липкий ком, который мне чудом удалось сдержать. С шумом вобрав в легкие воздух, я ненадолго задержал дыхание и, медленно выдохнув, сглотнул. На счастье, отпустило быстро, но после этого разболелась голова.
К тому моменту, как я добрался до дома, меня разобрало не на шутку. Еще меньше часа назад я чувствовал себя нормально, а сейчас колотило, как при гриппе. Глаза горели, кажется, поднялась температура, однако до своего пятого этажа я дошел по лестнице пешком, даже не думая о том, чтобы воспользоваться лифтом.
Пока я рыскал по портфелю в поисках ключей, из закрытого тамбура вышла наша пожилая соседка. «Здравствуй, Сережа», — улыбнулась она. «Здравствуйте», — последовал мой машинальный ответ.
Отперев замок, я ввалился в квартиру и тотчас столкнулся с красующейся у зеркала матерью. От вида моей сорокапятилетней родительницы, затолканной в короткое блестящее платье и ярко накрашенной, моя голова даже на мгновение прояснилась.
— Ты куда? — с заметным недовольством поинтересовался я, продолжая стоять на пороге.
— А что такой недовольный?
Мама посмотрела на меня, натягивая на черные чулки тесные туфли.
— Просто спросил.
Конечно, я прекрасно понимал, куда она в таком виде пойдет и без ее объяснений. Посиделки с подружками — куда же без них? А вечером с большей долей вероятности — какой-нибудь бар или клуб. В этом вся мама.
— Поесть сам себе приготовишь, еще в магазин сходи и ковры надо пропылесосить, — она, отталкивая меня в сторону, сняла с вешалки кожаную куртку.
— Угу… — я опустился на табуретку и начал расшнуровывать кеды.
— А ты чего так рано сегодня? Опять прогуливаешь?
— Я плохо себя чувствую, отпросился.
— Таблетку какую-нибудь выпей.
Я промолчал. Мама даже не посмотрела в мою сторону. Как обычно. Мне всегда было интересно, в какой момент ее психологическое взросление прекратилось? Не припомню, чтобы она вела себя так до папиного ухода. Мне хотелось верить, что это случилось с ней после исчезновения сестры. Так, во всяком случае, я мог ее оправдать.
Мама забрала сумку и ушла, кинув общее «не забудь в магазин сходить», а я даже не собирался никуда идти. Стянув кеды и куртку, я зашел в свою комнату и сразу же завалился спать.
Голова гудела, желудок крутило, тело било ознобом, однако я усилием воли пытался справиться с вирусом самостоятельно, не прибегая к помощи таблеток. Поболит и перестанет.
Кое-как завернувшись в одеяло, я сразу провалился в страшный болезненный сон.
Что-то навалилось на меня и принялось несильными толчками раскачивать из стороны в сторону, раздаваясь детским скулежом: «Дяденька, дяденька, ну вставайте!». Я поморщился и, быстро разлепив тяжелые веки, отозвался на голос. Мне удалось уснуть так крепко, что я не сразу понял, где нахожусь. Рядом сидел какой-то мальчик лет шести в темно-синем заштопанном ватнике и, наклонившись, смотрел на меня своими огромными серыми глазами. Его ручки все еще неловко давили на мои плечи, а я, как только сознал, что надо мной возвышаются серые дома и густое пасмурное небо, подскочил, как ужаленный.
С двух сторон на меня давили стены старых невысоких зданий, отовсюду доносился странный грохот, похожий на лязг поездов, шум машин и людские крики. Где я?! Мигом пробрало холодом, босые ноги закоченели; я же засыпал в своей комнате! Как я мог проснуться в переулке, которого не видел никогда в жизни?! Нет, я все еще сплю.
— Дяденька! Дяденька.
Детская ручка дернула край белой рубашки, и я мигом переключился на разбудившего меня мальчика. Он пристально смотрел мне прямо в глаза с совершенно недетским волнением.
— Что с вами, дяденька? Вам плохо?
— Мальчик, где я? Что происходит? — я схватил его за плечи, изо всех сил пытаясь взять себя в руки. Скорее всего, мне это снится.
— А вы, дядя, откуда водку достали? — смело спросил он.
— Чего? Какую водку? Я не пил, нет!
— Да как же? А ботинки ваши где? Заболеете и умрете. А еще столбняк!
Неожиданно на мою спину обрушился выбивающий дух удар, и надрывный голос над самым ухом прорычал:
— Негодяй!
Я отскочил. К мальчику тут же кинулась болезненно-худая женщина и, вцепившись в его тоненькое запястье, впилась в меня испепеляющим взглядом. Она напоминала загнанного в угол зверя, из последних сил защищающего своего детеныша — это напугало меня. Что с ней такое, я ведь ничего не сделал…
— Мама, ему было очень плохо… — проговорил мальчик, взявшись за длинную шерстяную юбку матери.
— Сколько раз говорила, не убегать! Сколько раз?! — она влепила ему некрепкий подзатыльник и тут же, вскинув на руки, яростно прижала к груди, — глупый ребенок!
— Я ничего такого не хотел! — тут же спохватился я, — пожалуйста, помогите мне! Я не понимаю, что происходит, где я?
— Мам, ему помочь надо.
— Закрой рот, сказала!
Женщина стремительным, переходящим в бег, шагом направилась к выезду из переулка, при этом постоянно оборачиваясь на меня. Я нетерпеливо дождался, пока они скроются из виду и тут же больно хлопнул себя по лицу, надеясь проснуться. Не сработало. Тогда, закрыв глаза и сделав глубокий вдох, я принялся медленно считать вслух — это помогло ненадолго успокоить бешено стучащее сердцебиение и привести рассудок в относительный порядок. Нужно угомониться и подумать здраво.
Если я не сплю, но при этом все еще могу думать, то следовательно — я жив. Если я жив, значит выход из этого дерьма определенно можно отыскать.
Я открыл глаза и посмотрел на свои руки. Я совершенно здоров. Мое тело в полном порядке, не испытывало боли и никакого иного дискомфорта, кроме пробирающего до костей холода.
Нужно найти одежду, – промелькнуло в голове и я, поддавшись этой мысли, огляделся. В переулке было тесно и мрачно, проходы загораживали кучи щебня и каменных обломков, среди которых мне удалось разглядеть небольшую свалку. Смотря под ноги, чтобы не напороться на что-нибудь острое, я приблизился и начал копаться в старых вещах. Если бы еще вчера кто-то сказал: «Сережа, ты будешь рыться в куче вонючего мусора» — меня вывернуло бы наизнанку, а сейчас я бы обрадовался паре ботинок и какой-нибудь кофте.
Откидывая в сторону рваные тряпки и отходы, я чудом добрался до связанных шнурками стоптанных башмаков и, вытряхнув стельки, быстро нацепил их на босые ноги. Они оказались мне немного тесноваты, и тем не менее я обрадовался, как ребенок. Фуфайки или куртки найти мне, впрочем, не удалось, но и этого было достаточно.
Собравшись с мыслями, я двинулся в сторону улицы и усиленно пытался убедить себя в том, что все будет нормально. Главное только выяснить, куда я попал и как отсюда выбраться. Честно говоря, я не до конца был уверен, что все происходящее вокруг меня — реально, однако внутри медленно разгорался неприятный конфликт.
Выбравшись из переулка, я непроизвольно замер.
На меня навалился ужас широкой полуразрушенной серой улицы, полной напуганных и измученных людей, гудящих автомобилей (в последний раз подобные модели я видел разве что в музее), и грохочущих трамваев. Вереницы невысоких домов выгляди так печально, что, казалось, в них уже давно никто не живет, однако сгорбленные силуэты людей отчего-то выходили из подъездов и заходили обратно. Воздух стоял ядовитый, сырой, холодный, отовсюду тянуло лигроином и гарью.
Я быстро понял, что выделяюсь из толпы и мигом попытался слиться с потоком общего движения. Многие обращали на меня внимание, а я при этом искал глазами какой-нибудь магазин, в котором мог бы попросить помощи. Что-то подсказывало мне, что разговаривать с людьми на улице — плохая затея. Да и потом, чем дольше я оставался в гуще царящей вокруг беспросветной угнетенности, тем хуже мне становилось. Мир, в который я попал, дурно влиял на мое самочувствие. Здесь все было по-другому. Я как будто попал на остров, не зная местных обычаев и правил, и теперь изо всех сил старался не выделяться. Но я выделялся. Моя походка, моя одежда, мой внешний вид — все было отлично от местного «антуража», а самое ужасное было то, что я понятия не имел, что делать. Это все равно, что идти по минному полю — не знаешь, когда рванет.
Немного пригнувшись, я прижался к краснокирпичной стене и, увидев потертую вывеску «ПРОДУКТЫ», тут же ускорился. От растущего волнения, я уже почти перестал чувствовать холод, но как только переступил порог магазина, растаял от приятного тепла. По коже пронеслась волна мурашек, и щеки вспыхнули от резкого перепада температуры.
Дверь за спиной захлопнулась, и я распрямился, тут же поймав на себе пристальный взгляд молодого продавца. Представляю, если бы я в условиях царящего на улицах мрака увидел перед собой парня в широких джинсах, чистой белой рубашке и здоровым лицом. Здоровым. Я ведь даже не заметил, что болезнь, колотящая меня, полностью испарилась! Может ли это быть как-то связано с моей… прости, Господи! телепортацией? Нет, я точно все еще во сне.
Решив не откладывать эту мысль далеко, я приблизился к прилавку, на котором стояли старые циферблатные весы, и посмотрел на продавца. На вид мы были ровесниками, однако его взгляд мог бы посоревноваться со взглядом старика. Измученный, безжизненный, тоскливый… Что не так с этим городом?
— Доброе утро… — осторожно начал я.
Парень поднял брови и вдруг устало улыбнулся.
— Давно мне не желали доброго утра. И вам доброго.
— Простите, я… мне нужна помощь, — я принялся собирать мысли в кучу.
— Да так и не скажешь.
— Правда. Вы не скажете мне, где я нахожусь? Что это за город?
— Ты не местный?
— Да, да. Я не местный.
Кажется, с ним мне удастся поговорить.
— А как ты сюда попал? Черноголовые тебя без документов непойми откуда не пустили бы.
— Кто?..
Не может быть. От услышанного меня пробрало до костей.
— Так, слушай, парень, я не знаю, что у тебя там случилось, но мне проблемы не нужны, серьезно… — он напрягся, немного отстраняясь.
— Я понимаю, просто…
Неожиданно парень подался вперед и, вцепившись в ворот рубашки, затащил меня за прилавок.
— Пригнись!
Он рывком усадил меня на пол и нервно велел заткнуться.
— Пикни — оба на расстрел пойдем!
Сердце заболело и бешено заухало в груди; я рефлекторно сжался в комок, не до конца понимая все же что происходит.
За мгновение до того, как моя голова исчезла под столом, дверь магазина хлопнула, и к прилавку приблизились тяжелые шаги. «Чего у тебя сегодня так пусто, Маркуша?» — с издевкой спросил низкий мужской голос. «Так рано еще, сэр» — ответил парень, старательно изображая равнодушие.
Я закрыл рот руками и затаил рвущееся дыхание, с каждой секундой ощущая закипающий в крови адреналин. Открытый затылок «горел», меня легко можно было бы обнаружить, и от этого становилось еще страшнее. Я поднял глаза, в надежде разглядеть вошедшего, но увидел лишь черную брючину продавца и его белый фартук.
«Все тихо?» — снова спросил мужчина. «Да, сэр, все тихо». Врет. А если выдаст? «Чем-то могу помочь, сэр?» — «Проверить надо, все ли у тебя чистенько, Маркуша».
Шаги начали отдаляться, и парень искоса посмотрел на меня, нервическим взглядом указывая на дверь. «Беги» — прозвучал безмолвный приказ, и я, едва ли не ползком, выскочил на улицу. Не знаю, услышал ли тот человек, как хлопнула дверь, однако я рванул по проспекту со всех ног, не оглядываясь. Я пробивался сквозь толпу, не думая ни о чем, кроме дороги, и остановился лишь тогда, когда почувствовал себя в относительной безопасности.
Безлюдный переулок вел в тупиковую зону между домов, поэтому я мог не бояться, что кто-то набросится со спины.
Прижавшись к почерневшей от копоти стене, я согнулся и закрыл глаза. Дыхание сбилось, к горлу поднималась густая паника. Один, два, три, четыре, пять, шесть… я представил себе маму в коротком блестящем платье. Никогда бы не подумал, что настолько сильно захочу увидеть ее лицо снова…
Мне необходимо было собраться. Решительно открыв глаза, я взглянул на безжизненно серый город и принялся рассуждать, чтобы как-то занять голову делом.
Если мне удалось все верно уяснить, то каким-то невероятным образом я попал в город, о котором рассказывал Альберт Евгеньевич. Как это могло случиться, я, конечно, не понимал. Но, если это действительно не сон, то придется сохранять бдительность, чтобы не нарваться на этих «черноголовых». Меня успокаивало лишь одно: если сюда можно попасть, значит отсюда можно выйти. Мне оставалось только понять «как».
На мгновение вокруг меня воцарилась холодная тишина, которую неожиданно разорвал истошный женский крик. Вздрогнув, я тут же вытянулся и оглянулся. В соседней арке двое мужчин в черных кожаных плащах и фуражках прижимали к стене отчаянно сопротивляющуюся девчонку примерно моих лет, и, когда я понял, что они пытаются с ней сделать, почувствовал неодолимое желание отвернуться. Сделать вид, что я ничего не видел и не слышал. Да какого черта это происходит?! Я в страшной растерянности смотрел на то, как они стягивают с нее одежду и разрывался на части. Нужно ли мне вообще помогать? А если это ловушка? Да я не справлюсь, даже если полезу! Двое с автоматами и я, с душой, открытой богу!
Мне и самому нужна помощь!
Я зажмурился и вознамерился зашагать в противоположную сторону, но ноги сами понесли меня к арке. Я знал, что крупно пожалею о принятом совестью решении и, чем ближе подходил, тем отчетливее это понимал. Но крики этой девочки резали по сердцу, как ножи.
Остановившись на небольшом расстоянии от насильников, я собрал все свое мужество в кулак и гаркнул неестественным для себя голосом:
— Эй, вы!
Две пары сверкающих из-под козырьков глаз тотчас обратились ко мне. По спине пронеслась волна холодной дрожи, и стремления резко поубавилось.
Все внимание теперь было приковано ко мне, а у девочки появилась возможность убежать, которой она успешно воспользовалась. И мне тоже сейчас неплохо было бы сорваться и побежать со всех ног, но что-то заставляло меня неподвижно стоять на месте.
Думаю, автоматы, которые черноголовые взяли в руки. Внутри меня родилось незнакомое чувство, стягивающее внутренности в тугой узел.
— Эй, Анри. Кто это тут у нас? — спросил один из них, подходя ближе.
— Одет странно. Лицо незнакомое. Стой, где стоишь, храбрец! — гаркнул второй, дулом автомата велев мне поднять руки.
Я дернулся, судорожно пытаясь придумать, что делать дальше. Если я побегу — они откроют огонь.
— Как твое имя?!
Ком застрял в горле, но я все-таки собрал волю в кулак и как можно более уверенно выдал:
— Сергей!
Зачем я сказал им свое настоящее имя?!
— А не проверить ли нам твои документы, Сергей? — его губы скривились в ухмылке.
Я заметил, как тот, что стоял справа от меня, пошел в окружную, большим пальцем снимая автомат с предохранителя. Сердце больно ухало в груди; мышцы сжались, сосредоточенный взгляд пытался взять во внимание все, что меня окружало. Я быстро осознал, что солдаты пытаются отрезать пути отступления, и, если сейчас они зажмут меня с двух сторон — бежать будет некуда.
И тогда я сорвался. Мысли закончились, и я побежал. За спиной раздалось раскатистое солдатское гиканье, и в ту же секунду над затылком просвистели две пули, заставившие меня согнуться и закрыть голову руками. Но я не остановился, а даже, наоборот, принялся стремительно набирать скорость; старые башмаки сдавливали пальцы, я чувствовал это, но боль была позади адреналина. Я мчался так быстро, как никогда прежде, только успевая выбирать дорогу. Подстегиваемый неодолимым желанием жить, я, не оглядываясь, петлял и рвался вперед. Ледяной воздух бил в горло жгучей волной, залетая в ключицы, сердце раздирало и сжимало грудь; скоро потянуло под лопаткой, и я начал задыхаться. Только не останавливаться! Я слышал — мои преследователи не отставали. Более того, мне показалось, что к погоне присоединились еще несколько человек.
Выстрел! Кожу на плече обожгло, и я, вскрикнув, споткнулся. Разбегавшиеся в разные стороны люди тормозили и меня, и солдат, но я сумел устоять на ногах и даже скрыться в тесной подворотне. Неожиданно чьи-то руки схватили меня и, за мгновение до того, как черноголовые показались в переулке, затащили за железный мусорный бак. Дрожащие ладони крепко сжали мой рот, и я заледенел. Не двигаться.
«ОН НЕ МОГ ТАК БЫСТРО ИСЧЕЗНУТЬ!»
«ИЩИТЕ!»
Несколько пар тяжелых сапог кинулись дальше по переулку.
Укутанные в теплое пальто руки и ноги в стоптанных сапогах мертвой хваткой обнимали меня со спины; затылок обдавало горячим сбивчивым дыханием. «Молчи, родненький…» — шепнул в ухо женский голос.
Хватка ослабла лишь тогда, когда нам обоим показалось, что все кончилось. Моя спасительница подскочила на ноги и дрожащими пальцами принялась расстегивать куртку. Я узнал в ней ту самую девочку, которую спас. Неужели она бежала, чтобы помочь?
— Что ты делаешь?
— Помолчи. Да твою мать! — она рывком дернула застрявшую петлю и, стянув куртку, вручила мне. — Надевай, живо! И шаль.
У меня даже не возникло мысли с ней спорить. Послушно натянув куртку на рубашку и намотав поверх горловины теплый шарф, я посмотрел на лихорадочно оглядывающуюся девочку. Убедившись, что я готов, она схватила меня за руку и потащила в сторону улицы. Я старался держаться естественно, не сопротивляясь и не переча.
Однако, чем дольше я следовал за ней, тем чаще в голову закрадывалась мысль, что меня ведут в ловушку. С чего я вообще решил, что эта девчонка не сдаст меня с потрохами?
Я готовился. Старался запомнить дорогу, однако рассудок медленно мутнел от усталости и боли.
Мы свернули во двор и остановились возле пятиэтажного здания из красного кирпича. Вся левая часть его была почти полностью разрушена — выбитые окна заколочены досками и занавешены плотными тканями, кирпичи вручную сложены друг на друга без крепления; напротив трех подъездов среди облетевших деревьев виднелись элементы детской площадки: железная горка, качели, даже деревянный домик, сколоченный вручную — неужели кто-то здесь отпускает детей играть на улице?
— Здесь мы в относительной безопасности, — проинформировала девочка, сунув руку в карман юбки и выудив оттуда связку ключей.
— Где мы?
— В гости тебя приглашаю, — на ее веснушчатом лице вдруг появилась доброжелательная улыбка, от которой мне стало так тепло, что самому захотелось улыбнуться, — проходи.
Она открыла тяжелую металлическую дверь ключом и зашла в сырой подъезд. Улыбка мигом сошла с лица. Как только я шагнул следом, на меня тут же ужасом навалился длинный темный коридор, заставленный кучами старой мебели и сломанной техники. В обшарпанных бетонных стенах зияли глубокие дыры, из пробоин в потолке сползали изогнутые провода с выключенными электрическими лампочками… я был поражен, а моя рыжеволосая спутница как ни в чем не бывало поднялась по грязным ступеням и двинулась вперед мимо вереницы хлипких дверей.
Я торопливо последовал за ней. Казармы, барак — что угодно, но не жилой дом. Вздувшийся пол под ногами опасно скрипел, тянуло холодом, до тошноты воняло плесенью.
— Как вы здесь живете? — вырвалось у меня.
— Хорошо живем. У нас даже горячая вода есть и газ, — девочка остановилась у квартиры с номером 25 и пригнулась.
Ей удалось вставить ключ в поломанную замочную скважину только с третьего раза и открыть дверь после хорошей встряски.
— Добро пожаловать, — сказала она мне, отходя в сторону.
Я осторожно шагнул в прихожую, которая сразу переходила в обеденный зал с круглым столом в центре и двумя креслами. Долгожданное тепло мигом окутало меня, и я впервые за все время пребывания в этом ужасном городе почувствовал себя в безопасности. Квартира, вопреки тяжелому положению, казалась довольно уютной и обстановкой напоминала деревенский дом моей бабушки.
— Ну, проходи, чего стоишь. Да ботинки-то сними, ковер запачкаешь.
Я принялся расшнуровывать башмаки, как вдруг из дальней комнаты выглянул высокий рыжеволосый парень с серьезным округлым лицом. Заметив его, я мигом распрямился, желая показаться своему ровеснику уверенным и спокойным, и даже не подумал о том, что в женской куртке я выглядел по меньшей мере нелепо.
— Вера, слава богу!
Он, даже не обратив на меня никакого внимания, в три широких шага приблизился и заключил девочку (Веру, очевидно) в крепкие объятия.
— Я уже начал нервничать, тебя где носило все утро? А это кто? — он недоверчиво зыркнул в мою сторону, и я мигом принял невозмутимый вид.
— Это… — замялась Вера.
И почему мы не познакомились по пути сюда?
— Сережа, — помог я ей.
— Да, это Сережа. Это мой брат, Сева. А я Вера, ну ты понял.
— Очень приятно, — я протянул Севе руку, и он ее крепко пожал.
— Взаимно. Ты бы предупредила, что гостей позовешь.
— Это вышло случайно, — Вера смерила меня проницательным взглядом, — Сережа от меня черноголовых отогнал.
— Чего? — маленький глаза Севы вдруг расширились от изумления. — Как отогнал? А чего они от тебя хотели?
— Да, пристали…
Я краем глаза заметил, как Вера смутилась и поспешила уйти от этой темы.
— А Сережа вот их на себя отвлек. Сам, правда, едва под пули не попал.
— Да ты чокнутый!
— Я тоже удивилась. Он еще к ним с таким гонором подошел, мол «эй, вы!». Как они его на месте не пришибли за такое?
— Так, погоди. Он от черноголовых убежал?
— Угу…
— Ты дура?! — крикнул Сева так резко, что я непроизвольно содрогнулся. — Они его сейчас по всему городу искать будут!
— Успокойся, никто его здесь искать не будет. И вообще, чего ты кричишь? — Вера сердито нахмурилась, — у нас соседи не глухие, это, во-первых, а во-вторых, если бы не Сережа, то меня бы… не важно.
Она посмотрела на меня.
— Да сними ты уже эту куртку!
Я сразу же неловко стянул ее с себя и повесил за петельку на вкрученный в стену крючок.
— Пойдем, надо помыть руки, а потом я сделаю чаю и чего-нибудь поесть.
Вера, надев тапки, вывела меня обратно в подъезд и повела налево к большому ячеечному окну. Похоже, что здесь одна общая ванная на этаж.
— Вера.
— Все вопросы — дома.
Я заткнулся, поняв намек без лишних объяснений. Дома так дома.
Мы подошли к выбеленной двери в конце коридора и прошли в просторную ванную, выложенную голубым побитым кафелем. Вдоль стены тянулась привязанная к трубе веревка с влажным бельем; у заколоченного окна — чугунная ванна, а рядом с ней — два умывальника.
Вера приблизилась к одному из них и пустила тонкую струю воды. Я последовал ее примеру. От горячего напора окоченевшие пальцы тут же схватило резким покалыванием, однако я упорно дожидался, когда руки привыкнут к температуре. Тело постепенно отогревалось, но после того, как я ополоснул лицо, Вера начала меня поторапливать. Не успев полностью согреться, я перекрыл краны и утер руки общим полотенцем.
Мы быстро вернулись обратно, Вера заперла дверь и, кинув короткое «проходи, садись за стол», ушла на кухню.
Я стянул с себя тесные башмаки и, осматриваясь, прошел в зал. Квартира Веры не хвасталась избытком мебели, но таила в себе странный уют, которого я никогда не чувствовал в своем собственном доме.
В некотором стеснении я осторожно опустился на деревянный стул и перевел взгляд на Севу, который сидел в кресле, поджав под себя ноги.
— Что произошло? — спросил он негромко.
— Ты о чем? — я сделал вид, что не понял вопроса.
— Я про Веру. Чего черноголовые от нее хотели?
Я неопределенно пожал плечами и как можно более равнодушно «предположил»:
— Они ее с двух сторон зажали. Может не понравилось что-то… не знаю. Я не слышал, о чем они ее спрашивали.
Отвечая на вопросы Севы я странным образом чувствовал себя героем и, несмотря на смертельную усталость, поистине гордился своим мужественным поступком. Когда бы мне еще довелось спасти девчонку? Да еще и такую симпатичную, как Вера…
— Спасибо, в любом случае.
— Вот, Сережа, — Вера принесла из кухни кружку, наполненную горячим чаем, и керамический чайник, — грейся.
— Спасибо… — ухватившись за ручку, я поднес напиток к губам и сделал небольшой глоток. По телу разлилось приятное тепло, и глаза непроизвольно закрылись от удовольствия. Напряженные пальцы расслабились, растянувшись по скатерти, вслед за ними отяжелела рука, опустились плечи, и уставшая спина прислонилась к спинке стула. Я немного запрокинул голову и глубоко вздохнул.
— Еще бы сахару, да? — ворвался вопрос Севы в водоворот моей мысленной темноты.
— Ага… — я сделал еще один глоток и открыл глаза, вдруг ощутив неимоверное желание покурить, — извини…
Я несмело посмотрел на своего собеседника.
— А у тебя… ну, эм… — я непроизвольно поджал губу и снова напрягся, почувствовав себя не в своей тарелке, — я… у тебя не будет сигареты?
— Найдется, — спокойно кивнул Сева, потянувшись к карману своего свитера.
Вмиг обрадовавшись, я с робким нетерпением подался вперед, предвкушая долгожданный вкус первой затяжки. Сглотнув скопившуюся слюну, я неотрывно следил за движениями своего собеседника, и как только он вытащил смятую пачку, моя рука рефлекторно потянулась к левому карману. Нащупав в нем зажигалку, я принял от Севы сигарету и поспешил закурить.
Я с жадностью втянул в себя дым и обмяк. Грудь наполнило приятное жжение, и все мысли испарились. Не осталось ничего, кроме бесконечной пустоты — взгляд глядел вперед, но не видел ни цветов, ни предметов. Тупик.
На желанные десять секунд я отринул и этот странный и ужасный мир, и холод, и страх. Мне было все равно.
Сева, кажется, говорил что-то, но я не слушал. Не хотел слушать.
Только после третей затяжки реальность постепенно вернулась в норму, и я, наконец, совершенно успокоился.
— Не привыкай. У нас сигареты сложно достать.
— Угу. Все равно спасибо, — я запил чаем, — я так понимаю, у вас не только сигареты в дефиците…
— Ну, можно и так сказать. У нас вообще все плохо в плане и одежды, и продовольствия. Как… «эти» пришли — вообще невмоготу стало.
— Не в избытке, но и не впроголодь, — отрезала вернувшаяся из кухни Вера, поставив передо мной тарелку вареного картофеля с сардинами. Я уловил в ее голосе недовольство. — Все у нас хорошо. Еда есть, горячая вода — есть, газ тоже. Работа тоже есть.
Кажется, ей совсем не нравился пессимистический настрой брата, и эта «отчаянная» бодрость делала ее в моих глазах еще привлекательнее. Несмотря ни на что она пыталась не унывать.
— Ешь, — Вера уселась напротив и, пододвинув ко мне блюдце для сигаретного пепла, сложила руки на стол, как прилежная ученица. Странный парадокс: когда я говорил с ней на улице, она не казалась мне такой милой как сейчас. Что-то очень притягательное было в ее остром веснушчатом лице, обрамленном рыжими кудряшками, только вот что именно я никак не мог понять. Она смотрела на меня своими спокойными и проницательными глазами, немного склонив голову набок и как будто успокаивая: «все будет хорошо».
— Спасибо, Вера, — я ей без настойчивости улыбнулся.
— Ну, рассказывай давай, — она как будто не заметила моего смущения, — ты откуда такой красивый? Чистенький, в одной рубашонке под конец ноября.
— Ну… честно говоря, я и сам не до конца понимаю, что происходит. Вчера днем я пришел домой, потом лег спать, а проснулся здесь, в переулке, — отковыряв вилкой кусочек сардины, я осторожно отправил его рот, — я ничего и никого здесь не знаю, еще эти… в фуражках, понятия не имею кто они такие.
— Документов у тебя тоже никаких нет, да?
— Конечно нет! Какие документы, я первый раз в жизни в таком странном месте.
— Это ты странный для этого места. Полез на черноголовых, еще и деру дал. Сумасшедший.
— А что еще мне оставалось делать? Мне нужно отсюда как-то выбраться. Очень нужно…
Вера смотрела на меня, как на умалишенного, да, наверное, я так и выглядел в ее глазах. «Уснул дома, проснулся в переулке». Тьфу!
— Необъяснимое что-то… — заговорил Сева, — но по тебе видно, что ты не отсюда.
— Расскажите мне, где я? Тут шагу нельзя ступить, не нарвавшись на неприятности. Кто эти черноголовые?
— Ну… — Вера вздохнула, — как тебе объяснить? Десять лет назад в город пришли солдаты, которых все зовут черноголовыми.
— А почему? — я не удержался и перебил ее.
— Черные фуражки. Вот поэтому. Они здесь все под себя подмяли, свои порядки установили. Тотальный контроль абсолютно всех сфер нашей жизни и нас самих. На каждого человека в городе есть досье.
— А как же власть?! Неужели власти вашего города ничего не сделали?
— Черноголовые и есть власть. Наш город не сумел выстоять перед их натиском. Все вопросы, в том числе и политические, решаются через канцелярию, которой заведует Эго Болиголов. Правая рука Отто.
Отто?! Я едва не подавился от неожиданности.
— Отто? Автократор Отто?
— Чудной ты… о черноголовых слыхом не слыхивал, а имя автократора знаешь. Да, именно его.
— Бес в черных погонах, — процедил Сева.
— Если сильно провинишься, говорить будешь сразу с Отто. К Эго не поведут. Не приведи Бог сидеть напротив этого зверя. От него никогда никто не убегал. А если и выходят, то, как правило, вперед ногами. Рецепта, как ему понравиться или оправдаться нет.
— А ты откуда про Отто знаешь?
Я посмотрел на Севу, сразу же вспомнив про разговор с Альбертом, и неопределенно проговорил:
— Кажется, я был знаком с человеком из этого города…
— С каким человеком?
— Альберт Евгеньевич. Фамилии не знаю.
— Я с таким не знакома, — пожала плечами Вера.
— Я не планирую с Отто встречаться, если честно, я просто хочу вернуться домой и продолжить…
Я замялся, подумав о сестре. «Ты обязательно найдешь свою сестру, Сережа!» — вспомнился смеющийся голос Альберта.
— Не важно, — от мысли о том, что моя сестра может быть где-то здесь, спину обдало неприятным холодом.
— Если ты хочешь выйти из города, то тебе не избежать встречи с Отто. Без его подписи на пропуске тебя никто никуда не отпустит.
— Да мне не из города надо выбираться, а… как-то попасть домой. Тем же путем, каким я сюда пришел.
— Поешь для начала, а то все остынет. Останешься на время у нас, а там уж как-нибудь найдешь этот свой… способ.
— Вы мне не верите, — я с трудом проглотил еще один кусок.
— Сложно поверить. Но разве это важно?
— Не знаю.
Я пожал плечами и замолчал, полностью занявшись поглощением обеда. Никогда в жизни мне не казался картофель с рыбой таким вкусным.
Вера права — сейчас я в безопасности, а значит могу спокойно все обдумать, взвесить. Даже не верится, что мне удалось найти себе друзей в этом проклятом месте. Не представляю, что со мной стало, если бы не добросердечие Верочки...
После обеда Сева одолжил мне одежду из своего шкафа, иронически бросив: «вернешь, как попадешь домой». Мы с ним не сильно отличались в комплекции, поэтому серая льняная рубаха и черные штаны с пришитой подкладкой сели на меня довольно неплохо.
Несколько часов я слонялся без дела, то лежа на диване, то смотря в окно общего зала. Из него можно было рассмотреть ту самую детскую площадку и (невероятно!) играющих на ней детишек. Помню, как и я когда-то со своей сестрой носился среди качелей и горок, а мама наблюдала за нами из окна, так же как я сейчас наблюдал за чужими ребятишками. Когда подходило время обеда, она открывала форточку и кричала на весь двор «Сережа, домой!», и мне не оставалось ничего другого, кроме как брать сестру за руку и плестись к подъезду. Мы оба ощущали во рту вкус маминых щей, которые у нее никогда не получались, но предвкушали возвращение на улицу. Я часто жалел о том дне, когда отказался идти на прогулку с папой… ведь, если бы я был рядом, сестра бы не пропала. А теперь и меня нет. Для мамы. Интересно, вернулась ли она домой? Если вернулась, беспокоится ли она о том, что я так долго не возвращаюсь? Думая о ней, я уверял себя, что непременно выберусь из этого места. И больше никогда в жизни не буду осуждать ее или упрекать.
Никогда не знаешь, чем жизнь обернется для тебя…
К вечеру пришла мама Веры, и я разомлел окончательно. Тетя Зоя оказалась очень приветливой, пусть и уставшей женщиной. Ее радушие поразило меня даже сильнее, чем радушие Веры, а когда Сева рассказал матери о ситуации с черноголовыми, меня расцеловали, как родного сына.
Часам к девяти мы все вместе попили чай, и Вера вытащила для меня из чулана раскладушку. Она притащила подушку и одеяло, и я мигом спохватился:
— Давай помогу.
— Да не надо. Чего тут помогать, кинул — да ложись.
Я улыбнулся.
— Вер.
Она посмотрела на меня, тут же смутившись.
— «Спасибо» хотел сказать…
— Пожалуйста. Мы должны держаться друг друга. Особенно в сложные времена.
— Все равно, не думаю, что такой альтруизм тут частое явление.
— Люди просто боятся. Но на самом деле, — она покосилась на дверь, ведущую в зал, — если ты знаешь правила игры, то здесь не так уж и плохо…
Мне на миг показалось, что Вера до конца не верила в собственные слова.
— Ты о чем?
— Если не выделяться и не провоцировать солдат, то жить можно. Они не каждого встречного достают.
— А так и не скажешь… — я неловко усмехнулся, глядя в лицо Веры.
— И вообще, это я тебе должна спасибо говорить… — она села на раскладушку и сплела пальцы в замок, — я очень испугалась.
Я опустился рядом с ней.
— Они часто так… ну… к девочкам пристают?
Зачем я это спросил?
— Часто. Сплошь и рядом.
— Прости, несу всякую…
Она махнула рукой, мол «все нормально».
— Я бы не хотела ни любить, ни жениться, ни детей рожать в этом мире. А там, откуда ты, все хорошо? — Вера посмотрела на меня с такой надеждой, от которой по коже пронеслись мурашки.
— Да, у нас все хорошо… — я сглотнул, — делаешь, что хочешь. По миру путешествуешь, гуляешь, когда вздумается… всего в избытке.
— Всего в избытке? «Всего» это чего?
— Ну… еды всякой разной, вещей, техники… для удобства, — чем дольше я рассказывал, тем сильнее становилась моя неловкость. Как будто я говорил что-то непристойное.
— Здорово.
— Люди у нас только закрытые. Мало кто друг о друге думает.
— Как же так? Если всего в избытке, как грустить-то можно?
— Наверное, в этом и парадокс.
Мы замолчали. На несколько минут между нами воцарилась странная, но притом совершенно «естественная» тишина. Мне было интересно, о чем думает Вера, а ей, наверное, было интересно, о чем думаю я.
В какой-то момент она снова посмотрела на меня и как-то робко спросила:
— Сережа, а у тебя там есть кто-нибудь?
— Ну, мама. Папа ушел, а вот мама…
— Да нет, я не об этом.
Я вопросительно посмотрел на Веру.
— Ну, девушка там…
— Нету…
— А ты меня поцеловать не хочешь?
Я не поверил своим ушам. Умеет она озадачить, ей-богу!
Конечно, я бы хотел ее поцеловать, но в голове тут же вспыхнул диссонанс — где это видано, чтобы девочка первая о таком спрашивала?
О чем «таком»? Что такого в обычном поцелуе?
Я изумленно смотрел в ее проницательные карие глаза.
— Ну ты даешь… — выдохнул я, надеясь как-нибудь разрядить обстановку.
— Что? А вдруг я умру завтра? А по собственному желанию ни с кем еще не целовалась.
— Как ты спокойно говоришь об этом!
— А что такого? Так мы будем целоваться или ты не хочешь?
Я вздохнул и, набравшись сил, несмело поцеловал Веру в губы, прислушиваясь к ее реакции и своим собственным ощущениям. Сердце от волнения застучало быстрее, в голове замелькали тысячи несвязных между собой мыслей, которые, тем не менее, все сводились к нашему с Верой мгновению. Мне прежде доводилось целоваться с девчонками, однако сейчас происходило нечто совершенно особенное. Ее губы были сухими и зажатыми, но отчего-то самыми приятными из всех прочих. Настоящими, нетронутыми.
Наш поцелуй длился не больше минуты, но этого времени оказалось достаточно. Я влюбился. Зачем?
— Ну вот, теперь ты должен на мне жениться, — покраснев, улыбнулась Вера и посмотрела на меня.
Я подхватил ее улыбку, однако не понимая, сказала она это всерьез или шутя.
— А разрешение у кого просить? У Отто или Эго? — попытался пошутить я.
И мы неловко рассмеялись. Но смех Веры оказался настолько заразительным, что вскоре мы хохотали от него, а не от моей неудачной шутки.
Я и не думал, что в мире, полном непонимания и боли, могу чувствовать себя счастливее, чем в мире, полном благости и покоя.
Наверное, в этом и заключался парадокс.
Вера ушла к себе спустя полчаса, а я улегся на неудобную раскладушку и уснул практически мгновенно.
Мне было свободно и уже совсем не страшно.
— Сережа, вставай!
Громко хлопнула дверь комнаты, и я, вздрогнув, проснулся.
— Что?..
Споткнувшись о порожек, на меня налетела Вера, и я едва успел поймать ее.
— Вставай! Собирай вещи!
— Что происходит? — я инстинктивно подскочил и принялся судорожно собирать раскладушку.
— Тебя с самого утра объявили в розыск, — в дверях показалась тетя Зоя, — и солдаты идут сюда!
Вера сгребла в кучу мои старые вещи и затолкала под шкаф.
— Как идут сюда? — я на секунду замер, но быстро взял себя в руки и помог спрятать постельное белье.
Неожиданно входная дверь содрогнулась от настойчивых ударов. «Открывайте!» — гаркнул за ней мужской голос.
В наэлектризованном воздухе на мгновение воцарилась удушающая тишина, в которой застыли все обитатели квартиры, в том числе и я. Мое сердце болезненно ухнуло в груди, и внутренности скрутило сводящим спазмом.
— Господи… — тетя Зоя в ужасе закрыла рот рукой и, резко повернувшись, вцепилась в мои плечи. — Надо тебя спрятать, живее!
— Мама, сюда! — надрывно прошептала Вера, распахивая лакированные дверцы тесного шкафа и хватая меня за руку.
Я без промедления прыгнул внутрь и затаил дыхание. Из узкой щелки мне хорошо были видны и входная дверь, и центральная комната: Вера с Севой остались стоять немного позади, а тетя Зоя, стараясь сохранять спокойствие, впустила четверых солдат в черных кожаных плащах. Они вошли строем, как к себе домой, и один из них (коренастый солдат с красными погонами, отличающими его от других) тут же выстроил конвой неровным полукругом.
Я едва дышал, не отрываясь от происходящего в зале. Несколько секунд гудела тишина — черноголовые рыскали взглядами по квартире, как голодные звери, а затем человек в красных погонах заложил руки за спину и обратился к тете Зое:
— Где он?
Вопрос был обо мне — без сомнения, но с чего они взяли, что я прячусь у Веры?
— О ком вы, сэр?
— Нам стало известно, что вы укрываете у себя человека, вчера днем оказавшего сопротивление солдатам, это так? — со странным снисхождением «разжевал» он.
— Ваши сведения ошибочны, уважаемый Эго, — спокойно ответила тетя Зоя.
Ага, значит это тот самый Эго Болиголов… я смотрел на него сквозь щель своего ненадежного укрытия, понимая, что личное вмешательство правой руки Отто явно не предвещало ничего хорошо.
— Наши сведения не бывают ошибочными. Попытайтесь вспомнить: среднего роста, худой, волосы короткие вьющиеся, нос с небольшой горбинкой, белая рубашка. Ну?
Я был поражен — как им удалось так детально запомнить мою внешность?!
— Мы такого не знаем, сэр, — робко вмешалась Вера, — вы можете обыскать квартиру, если хотите. Вам никого не удастся найти. Мы никого не укрываем, это было бы очень безрассудно…
— В этом нет необходимости, он сам к нам выйдет.
Эго кивком головы подал сигнал двоим солдатам, и те крепко схватили Севу и Веру, лишив их возможности сопротивляться. Внутри меня все сжалось, едва я услышал нарочито громкое: «у тебя есть один шанс!» — такое громкое… Эго не знал, где я прячусь, но обращался непосредственно ко мне, и стоило ему только произнести свое предупреждение, как металлический приклад автомата со всего размаху влетел в висок тети Зои.
Раздался короткий визг, я зажмурился — кричала Вера. «Мама! — сорвался голос Севы, — ублюдки!».
Я заставил себя открыть глаза: тетя Зоя лежала на земле, по лицу стекала кровь, но она сама была еще жива и тщетно пыталась подняться. Сердце колотилось как бешеное от взорвавшегося всплеска адреналина — тело тянулось, чтобы выскочить из шкафа и остановить начинающуюся пытку, но что-то иное держало меня. Я не мог пошевелиться, бесчеловечное сомнение кричало не высовываться — переждать, перетерпеть, заткнуть глаза и уши. Меня разрывало на части!
Вера умоляла все это прекратить, сквозь слезы убеждая солдат, что в квартире, кроме них никого нет.
Но Эго, игнорируя крики и попытки сопротивления, снял с предохранителя свой автомат и направил на тетю Зою. «Я досчитаю до трех, — предупредил он меня, — ОДИН».
К горлу подступил тошнотворный ком, закружилась голова. Господи, это все не по-настоящему. Он пугает. Он не выстрелит. Не выстрелит.
«ДВА».
Я перестал ощущать собственное тело. Голова гудела. Проступивший на лбу холодный пот скатывался по лицу. Не выстрелит. Это такой прием.
«ТРИ».
С последним счетом Эго смешался надрывный вопль Севы: «В шкафу!».
Мое сердце сорвалось вниз. В квартире резко воцарилась звонкая тишина — после отчаянных криков она так сильно сдавила уши, что можно было услышать в них стук собственной крови.
— В том шкафу… Оставьте маму…
— В шкафу, значит, — Эго, повесив автомат на плечо, развернулся и двинулся в мою сторону.
Я с содроганием наблюдал за тем, как он приближается, и странным образом до последнего верил, что он меня не найдет. Мозг отказывался принимать происходящее — я в выдуманном мире, он ненастоящий. Силуэт в черном плаще остановился, рука потянулась к дверце шкафа и, как только мне в лицо хлынул яркий свет, я зажмурился.
— Какой сюрприз.
Короткие, но хваткие пальцы вцепились мне в загривок и выволокли в зал. Я даже не сопротивлялся, не мог сопротивляться — сознание помутилось, и мне с трудом удавалось передвигать ватные ноги. Только, встретившись с побелевшим лицом Веры, я очнулся — ее надломленный взгляд отрезвил меня, как электрический разряд. Да что же это происходит?!
— Как же он там оказался? — лающий голос Эго ударил по ушам.
Сжавшись, я растерянно посмотрел сначала на дрожащую Веру, а затем на раскрасневшегося Севу. По его многозначительному взгляду я никак не мог понять: сожалеет он о том, что выдал меня или нет. Но я не осуждал его ни секунды. Окажись я на его месте — поступил бы точно так же.
— Он был растерян и напуган! — выпалила Вера, принявшись оправдываться. — Ему нужна была помощь, он попал сюда случайно! Я не могла не помочь и..!
Щелчок — выстрел.
Я вскрикнул от неожиданности и инстинктивно зажал руками уши. В голове раздался ужасающий звон.
Она упала мгновенно, лишь на долю секунды задержав на мне остекленевший взгляд. Удар Вериной головы о старые половицы выбил землю из-под ног — я глядел на нее, совершенно потеряв связь с реальностью.
Крик Севы заглушил второй выстрел, и третий — отданный тете Зое.
Осознание произошедшего догнало меня лишь тогда, когда захлопнулись двери автомобиля. Я совершенно не мог вспомнить, как меня выводили из квартиры, как вели по коридору и как усаживали на заднее сиденье. Перед глазами красным всполохом стояла центральная комната и три трупа. И среди этих трупов была Вера. Моя Вера, с которой мы только вчера целовались!
Я смотрел сквозь лобовое стекло машины, борясь с подступающей к горлу тошнотой и изо всех сил пытаясь успокоиться. Не паниковать. Не паниковать. Это ненастоящий мир. Он ненастоящий. Липкая кожа черных плащей с двух сторон сжимала взвинченное тело так плотно, что я никак не мог пошевелиться. Ничтожная букашка, которую легко прихлопнуть — вот кем я был.
Впереди рядом с водительским креслом сидел Эго, опершись руками о приклад автомата, и я на миг позволил себе мысль: схватить его со спины обеими руками и начать душить — но тут же отогнал ее от себя. Даже если бы я попытался это сделать, меня мигом бы успокоили.
Ловушка захлопнулась. Я бессилен. У меня не было путей отступления.
Взгляд отчаянно цеплялся за фрагменты серого города: за людей, оборачивающихся на автомобиль, за окна домов, за дребезжащие трамваи…
Я знал, куда меня везут. К кому меня везут. И чем ближе становился миг этой встречи, тем сильнее я боялся. Мне хотелось убежать, провалиться сквозь землю — что угодно, лишь бы не быть здесь. Я зажмурился и постарался представить, что нахожусь где-то далеко от этого места, от этих людей, от этого гула… Это всегда помогало мне отвлечься, но сейчас выходило ужасно.
Тогда, сделав глубокий вдох, я открыл глаза и распрямился, чем вызвал мгновенную реакцию у своих «сопровождающих».
— Меня тоже застрелят? — неестественным голосом спросил я, начиная злиться.
В машине раздались короткие смешки.
— Это как автократор распорядится, — цокнул языком Эго, посмотрев на меня через зеркало заднего вида.
— Я слышал, у него односложные распоряжения касательно таких, как я.
— Если сейчас самостоятельно рот не закроешь, мы тебе в этом деле поспособствуем.
Я заткнулся и до конца дороги не проронил больше ни слова. Такого спектра контрастных эмоций мне не приходилось испытывать еще никогда, и более того, не задумываться о том, насколько сильно пугает смерть. От мысли о том, что этот день может стать последним, меня пробирало мелкой дрожью. И тем не менее, я уповал на хорошее настроение Отто. Если, конечно, оно у него бывает «хорошим».
Мы остановились у старого архитектурного дома. Эго вышел первым, а следом за ним на улицу выволокли меня. Вылезая из автомобиля, я споткнулся, но неуклюже сумел удержаться на ногах. Не дав возможности толком осмотреться, меня больно скрутили и, крестом заломив руки за спину, нагнули буквой «Г». Затылок ощутил холодное дуло автомата, которое лишило меня возможности глядеть по сторонам. Теперь я видел только свои ноги и некоторое окружение по бокам.
В таком виде меня затащили в подъезд и повели вверх по посеревшей от опавшей штукатурки лестнице. Я даже не пытался поднять голову, понимая, что ничем хорошим подобное бунтарство не закончится.
Чтобы отвлечься от нагнетающей паники, я считал этажи и ступени. Поначалу, чтобы успокоиться, а затем со стратегической целью, однако, когда подошла очередь пятого пролета, надежда на возможный побег угасла. Если мне вдруг ударит в голову прыгать в окно, то едва ли это предприятие будет иметь успех.
Мы остановились на шестом этаже перед побеленной деревянной дверью. С моими ботинками поравнялись сапоги Эго. Щелкнул запорный механизм, и меня толкнули в какой-то затемненный коридор. Краем глаза я заметил с правой стороны изогнутые ножки вешалки и, очевидно, повешенное на нее черное пальто. Из своего унизительного положения, я не мог судить объективно, но это место не было похоже на какое-то административное здание, скорее на жилой дом.
Эго вышел вперед, и меня повели следом за ним.
Думая о встрече с Отто, я накрутил себя настолько, что уже боялся не его самого, а образа, который придумал. Воспаленное воображение рисовало его крупным, с гладко бритой головой; один неверный шаг, одно лишнее слово — и мгновенная смерть. Я предчувствовал, что до встречи с ним оставалось всего пара шагов. Меня завели в просторную комнату, и, тут же вцепившись в волосы, разогнули. От резкого подъема головы у меня заискрилось в глазах, и я едва не потерял равновесие.
— Автократор! — Эго сделал под козырек.
Проморгавшись, я перевел взгляд на высокую хорошо сложенную фигуру в черном кителе с нашивками того же цвета. Автократор стоял у окна, заложив руки за спину, и повернулся к нам лишь спустя несколько секунд после того, как Эго обратился. Его взгляд сразу же остановился на мне, и как только наши глаза встретились, я пошатнулся. Тело подалось назад, но холодное дуло автомата убедительно пояснило, что не стоит делать резких движений.
Мои представления об этом человеке разительно отличались от действительности. Удивительно спокойное лицо Отто имело сильно запоминающиеся черты: острый прямой нос, четко очерченные впалые скулы, губы, вытянутые в полоску, широкий подбородок… и глаза — светло-серые, почти белые, просверленные маленькими точками зрачков. На левом выбритом виске (немного ниже собранных в хвост пепельных волос) я заметил не грубый, но отчетливый шрам, вероятно полученный еще в детстве.
Все в автократоре вызывало ужасающий диссонанс — спокойствие родителя со взглядом надзирателя.
Чем дольше я смотрел на Отто, тем хуже мне становилось — его гипнотический обездвиживающий взгляд приковывал к земле, и как будто выжигал все внутренности. К горлу снова подступила тошнота, и я мигом опустил голову, чтобы только не видеть его лица.
— Автократор, — снова заговорил Эго. Я смотрел в пол. — Приказ выполнен.
— Да отпустите вы его, — ответил низкий голос Отто, — парень. Голову подними.
Я нехотя посмотрел на автократора.
— Подойди, — он подозвал меня к себе коротким жестом, но я даже не шелохнулся. Ноги окаменели. — Да подойди, не робей. Я не кусаюсь.
Отто отодвинул стул и сел за круглый стол, скрестив руки на скатерти. В спину с силой уперлось дуло автомата, и мне не оставалось ничего иного, кроме как подойти ближе. Я с трудом переставлял ватные ноги, изо всех сил стараясь не оступиться. Нельзя показывать свой страх.
Я остановился в шаге от стола, не отрывая взгляда от Отто.
— Присядь, пожалуйста.
— Я… я постою…
— Сядь. — Его голос резко опустился, и я тут же сделал, как велели.
— Не сложно же?
Он посмотрел на меня так, словно ждал конкретный ответ, и я слегка мотнул головой. Тонкие губы Отто дрогнули в доброжелательной полуулыбке, от которой по спине прошла волна неприятной дрожи.
— Отто, будем знакомы, — он медленно приподнялся и так же протянул мне крепкую жилистую руку.
— Сережа… — я с содроганием ухватился за его холодную ладонь, готовясь к неожиданному удару. Но Отто лишь крепко пожал мою руку и вернулся на место.
— Сергей, значит. Очень было бы любопытно пообщаться, Сереженька. Я тебя не знаю, а это весьма необычно в нынешней ситуации. Тебя поди уже запугали «страшным дядей Отто», я прав?
— Ну… о вас по-разному говорят…
— Да брось. Сделай глубокий вдох, а затем выдохни. Расслабься. Говори свободно, мы же не на допросе.
А, это не допрос?! Меня передернуло. Что же в вашем понимании значит «допрос», товарищ Отто?!
— Что же для вас «допрос».. — едва слышно озвучил я свои мысли.
— Могу устроить экскурсию.
— Не надо, спасибо…
— Ну все, шутки в сторону, — Отто сплел пальцы в замок. — Ты моих солдат, конечно, позабавил своим побегом. Не расскажешь мне, что произошло?
— Я думаю, вы и так все знаете, — я говорил осторожно. Мне все никак не удавалось понять, как общаться с этим человеком — его спокойствие и попытки меня «расслабить» давали совершенно обратный эффект. Он говорил и двигался медленно, без суеты, чем вызывал еще большую скованность.
— Хотелось бы услышать твою версию. Говори, как есть.
Белые глаза, обрамленные едва видимыми серыми кругами, смотрели прямо на меня, не отвлекаясь ни на миг.
Несколько секунд я молчал, продумывая ответ. Тишина становилась все более напряженной, и в итоге я, собрав все свое мужество в кулак, поднял на автократора решительный взгляд.
— Двое солдат хотели изнасиловать девочку.
Тонкие угловатые брови Отто метнулись вверх, но я продолжил, злясь все сильнее.
— Я вмешался. Когда внимание переключилось на меня, она убежала. И мне тоже не оставалось ничего другого, кроме как бежать. Предвосхищая ваш вопрос — нет, у меня нет документов. И не может быть, потому что я понятия не имею, как оказался в этом месте!
— Ну-ну, не кричи. Давай по порядку, ладно? — Отто впервые за весь разговор отвлекся от меня и повернул голову к выходящему на центральную улицу окну. — Девочка. Как у тебя с инстинктом самосохранения?
— Что вы имеете ввиду? — градус моей спазматической решительности стремительно начал падать.
— Что ж вас, мальчиков, так не приключения тянет… Был у меня один, твоих лет примерно. Эго, как того парнишку звали, который у тебя на допросе пистолет из кобуры вытащил?
— Альберт Евгеньевич Гуль, автократор, — тут же ответил Болиголов.
— Да, точно, — Отто снова посмотрел на меня, — на вид умный был мальчик. А пострадал из-за глупости. Самоуверенность — опасная черта. Вообразил себя борцом за справедливость, как будто этот пистолет смог бы чем-то ему помочь.
— Это другое… — возразил я.
— Конечно, другое. Нам же так нравится играть в героев.
— Я ни в кого не играл! Это нечеловечно!
Отто пригвоздил меня испепеляющим спокойствием.
— Одно предупреждение, Сережа: не стоит говорить со мной в таком тоне.
— Простите, сэр…
Вдруг входная дверь хлопнула и, спустя минуту, по деревянным половицам раздался легкий стук каблуков. Отто отвлекся, переведя взгляд на уходящий в прихожую проход; я обернулся следом и замер. В зал вошла невысокого роста девушка в голубом аккуратном платье и остроносых туфлях. На вид ей было лет девятнадцать или двадцать, но при этом глаза выдавали такую… взрослую женственность, не свойственную многим молодым девушкам. Вошедшая резко отличалась от прочих жителей города, с которыми мне довелось встречаться: прибранные вьющиеся волосы, ухоженное, пусть и немного уставшее лицо, чистая одежда… а когда я встретился с ее взглядом, меня пробрало до костей — что-то невыносимо знакомое заклокотало в груди.
Задумчиво оглядев всех присутствующих, она двинулась вперед, к находящейся за спиной Отто двери, однако автократор ее осадил:
— Ты долго.
— Мне хотелось погулять, — она остановилась.
— А что с лицом? Тебя что-то не устраивает?
— Нет. Все нормально.
— Бросай это дело, что не так?
Девушка выдохнула и с виноватой укоризненностью посмотрела на Отто.
— Я же просила не проводить здесь своих допросов. Ты же знаешь, что дом должен быть домом.
— Ну какие допросы? Мы с молодым человеком всего лишь беседуем, так? — автократор обратился ко мне.
Я посмотрел сначала на него, затем на девушку и коротко кивнул, убедив ее в том, во что сам не до конца верил. Она лишь обессиленно вздохнула и скрылась за дверью, которая, как мне показалось, вела в ванную.
— Итак.
Я снова попал во всецелое внимание Отто.
— С девочкой все ясно. А что с документами?
— У меня их нет, сэр. И не может быть, я уже говорил. Я попал в это место случайно…
— Случайно? — Отто вытащил их кармана кителя портсигар, — куришь?
В зале снова показалась таинственная девушка, но теперь на нее уже никто не обратил внимания. Кроме меня. Короткий взгляд сначала достался ей, а затем автократору. Посмотрев на металлическую коробочку, я мигом ощутил во рту вкус крепкого табака и хотел было рефлекторно согласиться, но быстро себя одернул.
— Нет, сэр. Не курю…
— Это правильно, — Отто подцепил пальцами одну сигарету и зажал ее губами. Девушка без лишних разговоров отложила свои дела, подошла к нему и одной рукой сначала поднесла огонек зажигалки, а затем второй поставила на стол пепельницу. Я заметил на ее правом безымянном пальце золотое обручальное кольцо. Неужели она его жена?!
На кончике сигареты вспыхнула красная искорка, и Отто выдохнул серое облако дыма.
— Случайно, значит… — словно для себя повторил он. Немного погодя, он взял в руки пустой граненый стакан и, не доходя до середины, наполнил его стоявшей рядом водкой. — Пей.
— Я… я не пью, сэр, правда, я…
— Пей, я сказал.
Настроение Отто стремительно меняло курс, и это пугало меня. Но я все же набрался смелости спросить:
— А если не буду?
Правый уголок автократора дрогнул в короткой усмешке, и он медленно пояснил:
— Тогда я поставлю ствол пистолета к твоему затылку, возьму эту бутылку и волью тебе ее содержимое в глотку. Все, до последней капли. Поверь, тебе это не понравится.
— Понял… — я опустил голову и дрожащей рукой нехотя потянулся к стакану. Еще никогда в жизни мне не приходилось пить водку.
— Глотай быстро, — спокойно посоветовал Отто.
Спасибо.
Не желая оттягивать неизбежное, я зажмурился и залпом выпил. Нёбо и горло тут же схватило адским жжением, перехватило дыхание — я не мог вдохнуть. Загорелись глаза, носоглотка; по голове словно зарядили кувалдой. Водка выжигала внутренности. Я сейчас умру! — пронеслось в голове. Пальцы ухватились за край стола, и из горла вырвался сдавленный хрип, после которого в легкие хлынул первый поток спасительного воздуха.
За спиной раздался едва слышный хохот, который подхватил Отто.
— Молодец. С почином.
— Можно больше не надо? — проговорил я, все еще задыхаясь, — пожалуйста…
— Я и не предлагаю. Дай тебе еще одну такую стопку — и поплывешь в бескрайние дали. А нам еще о многом надо поговорить, так? — Отто оторвал от губ сигарету и, стряхнув пепел над пепельницей, поднес обратно ко рту. — Итак, насчет случайности. Говоришь, ты попал сюда случайно. В таком случае, у меня возникает резонный вопрос: откуда ты сюда попал? На упавшего с небес ангела ты не похож.
— Я не знаю, сэр. Позавчера я… пришел домой и сразу же лег спать, я… чувствовал себя нехорошо. А когда проснулся, уже был здесь.
— Не заставляй меня сомневаться в своем решении предложить тебе водку до объяснений.
— Я говорю правду. Клянусь. Я не знаю, как это произошло. Мне нет никакой выгоды вам врать. Понимаю, это звучит как бред, я и сам бы себе не поверил, если бы не некоторые обстоятельства…
— Какие обстоятельства?
Я замолчал, пытаясь успокоить бешеное сердцебиение. Все мое внимание теперь было зациклено на Отто и только на нем — все прочие как будто растворились в пустоте.
— Говори.
— Я… — прикусив губу, я понял, что в молчании больше нет никакого смысла, поэтому, собравшись, дрожащим голосом начал, — десять лет назад пропала моя сестра. Отец оставил ее одну на детской площадке, ушел куда-то, а когда вернулся ее уже не было. Мы долго искали: я, полиция — но результатов поиски не принесли. Поэтому я сам искал ее. Все десять лет. И позавчера я встретил одного человека, который сначала рассказал мне о вас, а затем с уверенностью заявил, что скоро я найду свою сестру. И в этот же день я оказываюсь здесь. Вдруг она тоже здесь… — я замолчал. Если бы я был на месте автократора, то покрутил бы пальцем у виска и отправил на расстрел после такого рассказа.
Но Отто сидел неподвижно, глядя на меня с совершенным спокойствием.
— Сколько лет было твоей сестре, когда она пропала?
— Семь, сэр…
— А звали ее как?
— Марта, сэр. У нее на левом предплечье еще шрам — она в детстве упала с качелей.
После моих слов по квартире пронесся оглушительный треск. Все присутствующие, в том числе и я, тут же обернулись на застывшую у комода побелевшую девушку. Она в ужасе смотрела прямо на меня, не мигая, а я не мог понять, что сказал не так. Едва эхо разбившейся в дребезги вазы стихло, как из закрытой комнаты раздался младенческий плач. Я содрогнулся, когда Отто поднялся из-за стола и, вычеркнув меня из своего поля внимания, направился к содрогающейся девушке.
— Я все сейчас уберу! — она, очнувшись, принялась судорожно собирать осколки, но цепкая рука автократора схватила ее за локоть и резко подняла с колен.
— Успокой его, — он жестом головы указал на дверь, за которой плакал ребенок.
Девушка тут же скрылась в спальне, а Отто медленно принялся собирать осколки вазы. Его молчание, кажется, теперь пугало не только меня. Понять, о чем он думает являлось непосильной задачей — автократор был зверем, чье поведение невозможно предугадать. И я оказался заперт в клетке с этим зверем. Как и та девушка…
Что же с ней произошло? Она что-то знает о моей сестре? Или ее встревожило нечто иное? Неужели мне не стоило рассказывать свою историю?
Я продолжал сидеть на стуле, предчувствуя финал нашей с Отто беседы. Вскоре плач младенца смолк, и автократор, сложив осколки на комод, повернулся ко мне.
— Разберемся, — заключил он. — Эго!
— Слушаю, автократор! — Болиголов вытянулся по струнке.
— Завтра в одиннадцать тридцать утра заберешь этого молодого человека для составления соответствующей документации, а затем вернешь обратно мне. Живого и здорового, вместе со всеми прилагающимися бумагами.
— Есть, автократор!
— Свободен. И оставь двоих у входной двери. На случай если у моего гостя вдруг возникнет желание совершить какую-нибудь глупость, — Отто одарил меня красноречивым взглядом. «Ты же не настолько безрассуден, чтобы испытывать мою доброту?» — спрашивали меня его неподвижные глаза.
Я сглотнул.
Солдаты отдали честь и строевым шагом покинули квартиру. Мы с автократором остались наедине. В моей голове вдруг родился странный вопрос: почему ему подчиняются? Чем он отличается от других людей? Неужели никто никогда не пытался убить его?
Я хотел оглядеться, но побоялся — Отто все еще смотрел на меня. Чего он хочет?
— Сэр… — заговорил я, осторожно вставая со стула, — разрешите вопрос?
— Разрешаю.
— Что… что вы собираетесь со мной делать?
Отто улыбнулся.
— Тебя какой промежуток времени интересует?
— Вообще.
— «Вообще»… хм. Вообще хотелось бы разобраться в твоей ситуации.
— Меня не… — я запнулся, остерегаясь даже произносить это слово вслух, но все же продолжил, — не расстреляют?
— Будешь такие вопросы задавать, лично тебе пулю в лоб пущу, — на его лице не дрогнула ни одна мышца.
— Простите, автократор.
— Я не надзиратель. И не следователь. Если предоставишь мне объективную причину для того, чтобы тебя расстрелять — я не стану возражать. А до того мне нет смысла тратить патроны понапрасну. Я отношусь к своим людям с заботой. Ибо они есть общество. А общество — хлеб моей автократии.
— С заботой? — опешил я, сразу же вспомнив о Верочке и ее жестоко расстрелянной семье.
— Ты не согласен?
— Я вас не знаю, автократор. И города не знаю. Но что-то мне подсказывает, что люди с вами не согласятся.
Я прикусил язык, силой заставляя себя заткнуться и ничего больше не говорить. Отто не был тем человеком, с которым можно свободно обсуждать его власть.
— Поясни.
— Вы и без меня знаете.
— Знаю. Но хочу услышать твою формулировку.
— Не буду. Не хочу предоставлять вам «объективную причину для расстрела».
— Знаешь, Сережа, чем отличается хороший хозяин от плохого? Хороший хозяин всегда знает, что нужно его собаке. Он наблюдателен, щедр, но и жесток. Железная рука способна, как и мягко гладить, так и причинить боль. Человеческая природа заточена на подчинение. Хаос — часть порядка. Моего порядка.
— Можно с вами не спорить? — я не был готов к обсуждению политического устройства общества, во главе которого стоит деспот.
— Боишься?
Вопрос с подвохом? Поджав пересохшие губы, я мотнул головой.
— Не бойся.
Вдруг ручка двери, ведущей в спальню дрогнула, и из комнаты робко вышла девушка. Молчаливо вмешавшись в наш с Отто разговор, она подняла голову и взволнованно посмотрела на него. Воспользовавшись случаем, я без опаски посмотрел на хрупкую фигуру и сразу же заметил невероятную скованность. Ее плечи, руки, поза — все выдавало ужасающее напряжение, несмотря на то что она старалась вести себя естественно. Но что пугало меня сильнее — так это ледяное безразличие Отто, с которым он смотрел на нее. С такой невозмутимой миной он мог как поцеловать ее, так и ударить — не предугадаешь.
— Прости, я… я… не хотела ее разбить, правда… — забормотала девушка, прижав пальцы к вискам и покосившись в сторону сложенных на комоде осколков.
— Подумаешь, ваза. Тебе стоит больше уделять время отдыху, — в спокойном голосе Отто не промелькнуло даже намека на заботу.
— Нет, нет, все нормально, правда, я…
Девушка говорила так тихо, что я едва мог ее расслышать.
— Ну, все, не бормочи. Принеси мне пальто и фуражку.
— Ты уходишь? — она подняла на него встревоженный взгляд.
— Пальто и фуражку, — еще медленнее повторил он.
Девушка на секунду замешкалась, а затем без лишних разговоров ушла в прихожую. Воспользовавшись недолгим одиночеством, Отто подошел ко мне почти вплотную и склонился к лицу. Его бесплотные глаза оказались так близко, что я мог разглядеть в них движение бликов. Они смотрели прямо на меня, внушая обездвиживающий ужас — изнутри будто выцарапывали душу.
Глядя на Отто, немного отклонившись назад, я с трудом мог нормально дышать: то ли от душного запаха табака, то ли от оцепенения. Но я мужественно держался и не отворачивался, продолжая упорно смотреть в его лицо.
— Сережа, — его цепкие сухие пальцы неожиданно схватили меня за подбородок, — я сделаю одно предупреждение. Не подходи к моей жене. Правда, не стоит.
Я судорожно кивнул, стрельнув глазами в сторону прихожей.
— Отто.
Легкие шаги приблизились к нам; тонкая изящная рука легла на широкую грудь автократора, как бы пытаясь отстранить его. И Отто без нажима отошел от меня на два шага в сторону. Девушка протянула ему черное пальто. Он без суеты надел его поверх кителя: педантично застегнул на все пуговицы, расправил ремни и застежки. Мягкие руки протянули ему фуражку, но, прежде чем взять ее, он наклонился к уху девушки и прошептал что-то такое, что заставило ее посмотреть на меня и сосредоточенно кивнуть несколько раз (так, будто ей необходимо было запомнить какую-то важную информацию). Распрямившись, Отто натянул на пальцы кожаные перчатки, водрузил на голову фуражку и, обхватив руками острое лицо своей жены, одарил коротким поцелуем в макушку.
Бледное лицо ее на миг просияло, и она устало, но по-детски искренне улыбнулась. Со стороны это выглядело как брошенная под ноги долгожданная кость — жест Отто был совершенно лишен нежности, и до краев переполнен мужской авторитетностью — ужасающе надменной, но такой желанной для этой несчастной девчонки. Что-то мне подсказывало, что сошлись они совсем не по любви…
Я был преисполнен решимости расспросить эту особу обо всем, после того как автократор покинет квартиру. Хотя мне было странно, что Отто оставил меня здесь, наедине со своей женой, совершенно свободного — в этом решении явно был подвох.
— Когда ты вернешься?
— Вечером.
Отто, не посчитав необходимым прощаться ни со мной, ни со своей женой, забрал в прихожей автомат и покинул квартиру. Едва я услышал щелчок дверного замка, как тут же с нескрываемой надеждой в глазах обратился к своей потенциальной спасительнице:
— Слава богу…
— Что «слава богу»? — ее лицо стало строже.
— Он ушел…
После этих слов, она посмотрела на меня так, как будто я сморозил несусветную чушь.
— Думай, что и кому ты говоришь.
— Я должен уйти...
— Иди.
Я опешил, уже желая переспросить, но мой вопрос опередили неутешительным продолжением:
— Только, если ты сейчас выйдешь на лестничную клетку, тебя быстро приведут обратно. За дверью стоят солдаты.
Я обессиленно опустился обратно на стул.
— Как тебя зовут?
— Марта.
Меня передернуло. Взгляд непроизвольно скользнул вниз по ее левой руке, спрятанной под рукавом теплой кофты.
— Марта?..
В голове тут же вспыхнул силуэт прозрачной вазы, разбитой ровно на моем рассказе о сестре, и короткое предупреждение Отто: «Не подходи к моей жене. Правда, не стоит» — и от вырисовывающейся картинки меня начало потряхивать. Я как умалишенный вскочил со стула, метнулся к Марте и, схватив ее за руку, рывком закатал рукав кофты. Я почти перестал соображать, что делаю, но неожиданно надрывный крик заставил меня отшатнуться. «Убери руки! Не трогай меня!» — этот вопль пробрал меня до костей. Он был настолько пронзительным и неожиданным, что почти сорвался на хрип; уставшие глаза наполнились нервическими слезами, задрожали тонкие губы. Я же ничего такого не сделал… И тем не менее, я успел увидеть то, что хотел — шрам на предплечье от того злосчастного падения с качелей.
Попятившись, я в ужасе смотрел на содрогающуюся сестру.
— М-марта… — попытался заговорить я, но тут же был атакован новой волной отчаянного крика. «Отойди!».
— Тише, пожалуйста, успокойся… — я поднял руки и испуганно покосился в сторону прихожей. Если сейчас на шум прибегут солдаты, мне не поздоровится. Пожалуйста… ради бога… что же… Мысли бились и метались. Из-за взвинченных вздохов и судорожных попыток Марты успокоиться, из-за страха и непонимания я никак не мог сосредоточиться. Что мне сделать, чтобы она перестала?..
Но сестра вдруг сама закрыла рот обеими руками и обернулась на дверь спальни, из которой змеей выползло стремительно нарастающее хныканье.
— Только не плачь… только не плачь… — судорожно пробормотала она, — Господи, я же только успокоила его… только успокоила…
Покрасневшие глаза пламенели на побелевшем лице, как угли, губы дрожали… что же с тобой случилось, моя хорошая?..
Я стоял как истукан, не понимая, что делать, что говорить. Она стояла прямо передо мной! Протяни руку — и вот! Моя маленькая сестричка, которую я искал, за которую болел и ночами не спал… и сейчас неожиданно нашлась. Повзрослевшая, запуганная и задавленная. Душа клокотала и разрывалась на части при виде нее от сожаления, от непонимания, от радости и даже облегчения. На глаза наворачивались слезы, и тело чуть содрогалось, норовя кинуться к ней, обнять. Но я усиленно сдерживал и то, и другое.
Я хотел снова заговорить, но Марта быстро скрылась за дверью спальни, а затем вышла обратно с укутанным в пеленки ребенком — когда я увидел ее с малышом на руках, говорить резко перехотелось. Я был на год ее старше, а значит сейчас Марте всего лишь семнадцать лет… Она суетливо подошла к окну, открыла деревянную форточку, чтобы пустить в зал немного воздуха, и принялась как-то неспокойно укачивать ребенка. Со стороны мне показалось, что это он успокаивает ее, а не наоборот.
Марта постепенно приходила в себя, а по мне, как молотом, ударило полное осознание чудовищности всей ситуации: Отто и моя сестра… их общий ребенок… ее неожиданный истерический припадок…
— Марта! — не сдержавшись, позвал я, но тут же стушевался, — Марта…
Я приблизился.
— Отойди от меня, — негромко проговорила она, покачивая притихшего ребенка.
— Марта, пожалуйста. Давай поговорим.
— Что тебе сказал Отто?
— Ну… — я потупился, — не подходить к тебе…
— Вот и не подходи.
— Марта, — я с отчаянной надеждой посмотрел на ее лицо, которое сейчас казалось еще роднее, чем когда-либо, и пытался подобрать нужные слова, — нам с тобой нужно отсюда выбираться. Если бы ты как-то смогла увести тех солдат от двери…
— Ты в своем уме? — осадила она строгим голосом.
— Что?..
— С какой стати «нам» нужно откуда-то выбираться? Я у себя дома, если ты еще не понял.
— Что ты такое говоришь?.. Дома? Это ты называешь домом? Я... я тебя искал! Десять лет…
— Еще раз крикнешь, и я…
— Прости. Правда, мы должны вернуться домой, вот как я теперь без тебя куда-то пойду?
Марта смотрела на меня, как на умалишенного, словно я нес совершенный бред.
— Мама по тебе очень скучает…
На слове «мама» в глазах сестры мелькнула едва заметная тень растерянности, и только я обрадовался, что нашел рычаг воздействия, как Марта тотчас раздраженно скривилась и сделала шаг назад:
— Это очень мило, Сережа. Я усиленно пыталась забыть о том, как отец оставил меня на площадке и ушел в ларек за пивом.
— Это было ужасно, но я-то тебя люблю. И мама тоже. Представь, как она обрадуется, когда увидит тебя…
— Хватит! Не хочу ничего слышать об этом!
— Марта, ты дура? — я поджал губы, чувствуя зреющую злость, — объясни, может, я чего-то не понимаю? Может я идиот? То есть ты хочешь сказать, что эта «машина» со спокойствием родителя и взглядом надзирателя является частью этого твоего «дома», а мы с мамой – хрен пойми кто?!
— Ты ничего не знаешь об Отто.
— Да у него на лице написано: «Здравствуйте, я садист»!
— Он заботится обо мне.
Марта сказала это так, словно пыталась убедить в этом себя, а не меня. И чтобы не встречаться со мной глазами, она принялась еще усиленнее укачивать ребенка.
— Заботится? — я решил во что бы то не стало убедить ее в своей правоте, — ты на себя в зеркало давно смотрела? Тебе семнадцать, а по глазам — все семьдесят! Я ни за что в жизни не поверю, что этот, как его там все называют, автократор, знает значение слова «забота»! Этот мир непригоден для жизни! Не-при-го-ден! На моих глазах два с половиной часа назад расстреляли троих! Троих просто потому, что они проявили ко мне доброту!
У Марты задрожали руки, но я не придал этому значения. Меня трясло от обиды и злости, я постепенно раскрепощался, даже не задумываясь о том, что, если сестра настучит Отто, то от меня мокрого места не останется. Но я был убежден, что мои слова бьют точно в цель. В напуганном взгляде Марты уже зрело сомнение, мне оставалось только дожать.
— Если ты думаешь, что Отто тебя любит, то спешу огорчить — он не любит! У него нет ни души, ни сердца!
Сестра вдруг подняла на меня застланные слезами глаза и нервным шепотом забормотала:
— Я его люблю. Я… я его люблю. Я люблю…
Она прижала к груди ребенка и, не отрывая от меня пламенеющего взгляда, запустила освободившуюся руку в карман платья.
Сердце сжалось, почувствовав опасность. И оно не ошиблось. Через секунду блеснуло металлическое покрытие, и Марта выставила перед собой дрожащее дуло люгера. Я в ужасе заткнулся, сделав шаг назад. Она была не в себе — и если бы Отто стрелял с холодной головой, то сестра сделает это в порыве неконтролируемых эмоций. И она не промахнется. С такого расстояния невозможно промахнуться!
Меня пробрало до костей. Господи… если бы я знал, что у нее в кармане пистолет!..
Неожиданно я заметил, как из прихожей вышел полноватого телосложения мужчина в штатском. Марта стояла к нему спиной, поэтому не видела, как он приблизился. Двигаясь с особой осторожностью, он протянул руку и мягко ее положил на дуло пистолета, притом не прикасаясь к моей сестре. Я один, очевидно, не знал, что ее не стоит трогать.
Марта тут же резко переключила свое внимание на этого человека.
— Дорогая, пожалуйста, — он ласковым жестом попросил сестру опустить пистолет, — вот так, очень хорошо. Вы оглушите малыша, если выстрелите.
— Доктор…
— Все в порядке, вы переутомились. Вам необходим покой и отдых, — ласковый басистый голос своей медлительностью гипнотизировал и успокаивал, — давайте мне ребеночка.
— Нет, нет! — она вцепилась в малыша, отворачиваясь.
— Не волнуйтесь, вы же знаете, что я не причиню ему вреда. Так, — пухлые руки доктора деликатно забрали у Марты ребенка, — хорошо, моя дорогая. А теперь вы положите пистолет на стол и пойдете в кровать.
Она растерянно посмотрела сначала на доброжелательно улыбающегося доктора, затем на меня и снова на него. Тяжело дыша, она шагнула вперед и едва не оступилась — мягкие руки ухватили ее за локоть.
— Осторожнее, дорогая.
— Все нормально… я сама…
Марта робко оставила люгер на скатерти и ушла в спальню, а я с опаской посмотрел на доктора.
— Перепугались? — спросил он меня, подойдя к окну и закрыв форточку.
— Нет, — неумело соврал я.
— Вашу перебранку на первом этаже слыхать было.
— Почему солдаты не вмешались?..
— Не вмешались — значит было не велено. А вам, молодой человек, хорошо бы тоже научиться подчиняться. Как правило, если автократор говорит что-то не делать, то этого действительно не стоит делать. Она ведь могла выстрелить. В последнее время ее состояние сильно тревожит меня. Это, конечно, не удивительно, на ней сильно сказываются недавние роды, да и общая обстановка в городе сейчас не самая благоприятная.
— Она так закричала, когда я ее за руку взял… — я неловко стоял у стола, не зная куда себя деть.
— Девушка не любит, когда ее трогают посторонние люди, — доктор подошел к буфету и взял со средней полки две баночки из темного стекла.
— Я не посторонний, — расстроенно возразил я.
Он остановился и посмотрел на меня, вскинув густые брови.
— Вот как?
— Я ее брат.
— О, так вы нашему автократору шурином будете.
Я скривился. Как же мерзко это прозвучало.
— А кто вы?
— Имею удовольствие представиться. Доктор Бон Циник. А вы?
— Сережа.
— Приятно, приятно. Так-с, — доктор сдвинул на нос круглое пенсне и принялся наполнять рюмку золотистыми каплями какой-то микстуры. Два, три, четыре… шесть, семь… десять… — проговаривал сосредоточенный шепот.
— Сэр…
— Вы мне «сэркаете»?
— Ну… — я замялся.
— Ну что вы, — доктор добродушно усмехнулся, — это вы, голубчик, нашему автократору «сэркать» будете.
Я пожал плечами, совершенно поникнув.
— С какой целью надо было оставлять меня здесь с ней, с развязанными руками?
— А я почем знаю? Проверяет вас, а может еще чего, — доктор разбавил капли водой и протянул мне рюмку. — Понять Отто может только сам Отто.
— Я не буду это пить.
— Это легкое успокоительное, чтоб нервишки не шалили. Не робейте, мне вас травить не велено было. А нервы беречь надо.
— Очень вовремя, — буркнул я, взяв в руки рюмку. — А воды можно?
— Извольте, — передо мной поставили полный стакан прозрачной воды, и я залпом выпил ее вместе с горькой микстурой. — Ай, молодчик.
— Доктор, — я поморщился, — а вы кто для… ну для автократора?
— Я? — он мягко покачивал моего племянника, — никто. Я врач. И как все подчиняюсь заветам нашего авторитета.
— Понятно.
Я замолчал, решив, что лучше сейчас будет залечь на дно и просто наблюдать. Скандал с Мартой выбил землю из-под ног, и мне все никак не удавалось собраться. Ее «любовь» к Отто сильно все осложняла, но более всего — она выводила из равновесия меня. Думая об этом, злость сама рождалась внутри и прожигала грудь странной ревностью. Я был совершенно растерян. Что мне делать дальше? Что будет, когда вернется Отто? Реально ли все это вообще?
Может быть, я умер?
Тот мир, который я запомнил перед своим последним спокойным сном, казался мне сейчас таким далеким, как будто я никогда там не жил. Как будто не было мамы, не было папы, не было рутинных походов в школу (подумать только, а ведь я должен был выпускаться в этом году) — ничего не было. Мир, в который я попал действительно был непригоден для жизни, и я бы все отдал, чтобы вернуться обратно домой.
Но одно мне было совершенно ясно: я с самого начала не был готов найти сестру. Не был готов к встрече с ней. Она изменилась так сильно, что я, если бы не очевидные признаки, никогда бы не узнал ее.
Воспользовавшись длительным одиночеством, я обдумал все, что так сильно сейчас меня волновало и пришел к неутешительным выводам: первое — я оказался в ловушке, второе — в одиночку из этой ловушки мне не выбраться. Последнее, что мне хотелось бы делать — подчиняться Отто. Но выбора у меня тоже не было.
Я заставил себя собраться. Нельзя показывать слабину. Ни за что. Мне обязательно удастся найти рациональное решение.
Обязательно.
До вечера я еще несколько раз встречался с Мартой взглядом — сначала она педантично убирала квартиру, затем готовила ужин — но ни разу не пытался с ней заговорить. Я все еще беспокоился о том, что она расскажет о нашем скандале Отто. И хотя мне все еще не удалось разобраться, что именно в этом человеке вызывает у всех такой неподдельный ужас, я меньше всего желал бы его провоцировать.
По возвращении автократор не придал моему присутствию в квартире совершенного никакого значения, и такое поведение сильно диссонировало с моими ожиданиями. Я сидел как мышь, наблюдая и делая выводы, впрочем, уже ближе к ночи я все-таки попал в фокус его внимания.
Я стоял у окна, рассматривая освещенную тусклыми газовыми фонарями улицу, когда со спины раздался монотонный голос Отто:
— Ты веришь в Бога?
Мышцы тут же сжались.
— А почему вы спрашиваете, сэр?
— Кто тебя учил отвечать вопросом на вопрос? — он поравнялся со мной и заложил руки за спину.
Почему я должен разговаривать на эту тему? Чего ты хочешь?
— Ну… я… верил. Раньше.
— Почему «раньше»? — он не смотрел на меня.
— Я не совсем уверен, что сейчас не мертв.
— Значит ты даже в большей степени атеист, чем я. Как ты думаешь, где ты окажешься, когда действительно умрешь?
Я напрягся, непроизвольно повернув голову к Отто. Его острый профиль оставался неподвижным.
— Я не знаю, сэр… к чему вы клоните?
Вопросы подобного рода не задаются просто так. Особенно такими людьми, как автократор.
Отто несколько минут наблюдал за движением вечерней жизни через окно, маринуя меня невыносимым ожиданием. И чем дольше он молчал, тем противнее мне становилось. Какая дешевая манипуляция, а пробирает до дрожи…
Но, наконец, он вздохнул и столь же сухо продолжил:
— Сегодня я предоставил тебе прекрасную возможность побеседовать с Мартой. Наедине.
— Сэр, я… — сердце пропустило удар.
— Не перебивай меня, — он сделал короткую паузу и продолжил, — иногда она робеет, когда я рядом. Но мое отсутствие пугает ее больше. Марта домашняя девочка и была такой столько, сколько мы знакомы. Так вот, к тебе вопрос, Сережа. Станет ли она считаться с моим мнением в сложившейся ситуации?
— Я… не знаю, сэр. Зависит от того, про какую ситуацию вы сейчас говорите… я знаю, что она вас очень… — я замялся, но все же заставил себя выдавить последнее слово, — любит.
— А если я отпущу вас обоих с Богом? Ты ведь столько лет искал ее, беспокоился, ночами не спал. А тут я. Какова вероятность, что она уйдет от меня?
— Зачем вы меня дразните? — я сам удивился своему тону. — Зачем эти «кошки-мышки»?
— Даже если я разрешу моей жене уехать, — Отто цинично проигнорировал мой выпад, — она не уедет.
— Вы ее запугали! — я полностью повернулся к нему и, нахмурившись, сделал шаг назад.
— Не возбуждайся. Марта живет как у Христа за пазухой, Сережа. Я вырастил ее с любовью и заботой отца. Ни одна собака не набросится на хозяина, который ее кормит.
Я поджал губу, заглушая обиду и злость. Отто был чертовски прав, и это приводило меня в отчаянное бешенство.
— Мы почти что семья, Сережа, — он повернулся ко мне, — но я бы выбрал для тебя самую мучительную смерть.
Сердце снова завелось. Мышцы сжались, готовясь к сопротивлению. В случае нападения — бежать к кухне.
— Но с этим мы повременим, — оборвал автократор. — Завтра Эго отведет тебя на допрос и составит личностный отчет. Больно не будет, однако постарайся отвечать на вопросы честно.
— Зачем это нужно? — я спросил без нажима.
Отто проигнорировал мой вопрос. Я, конечно, догадывался — если у Отто появится на меня досье, то контролировать ситуацию станет проще. Но в мои планы не входило прогибаться под его автократический режим. Я стойко решил, что заберу из этого ужасного места свою сестру и выберусь сам. Марта не понимает, что находится в ловушке, а, вернувшись домой, она сможет жить нормально. При любой удобной возможности я снова попытаюсь убедить ее.
Ночью из-за гнетущего чувства уязвимости у меня никак не получалось уснуть. Я хотел спать, но не мог. Стоило только закрыть глаза, как гулкие удары в груди выбивали из полудремы и приходилось начинать сначала. Всякий раз, когда меня настигала бессонница, я сосредотачивался на дыхании, но в эту ночь выходило плохо. Желудок сводило от голода, шум за окном и ползущий по деревянным половицам холод стучали по ушам, как железные колеса трамваев, и страх. Страх с приходом темноты обострился и всколыхнул детскую незащищенность. Я ведь был совсем один. В логове зверя. Даже присутствие сестры в соседней комнате воспринималось как потенциальная угроза.
Мысли иногда возвращали меня к Вере, к ее горячему чаю без сахара, картошке с сардинами… к ее задорной, немного нахальной улыбке и звонкому заразительному смеху. К нашему ребяческому поцелую. Мне казалось, что это было так давно и не по-настоящему. Не сам ли я все это придумал?
К середине ночи я оставил попытки уснуть, поэтому отвлекался придумыванием плана побега. Конечно, никаких более-менее хороших идей мне не пришло — я был слишком уставшим для того, чтобы рассуждать здраво. Мне хотелось, чтобы кто-то просто забрал меня отсюда.
Это была самая долгая ночь в моей жизни.
Наутро я чувствовал себя ужасно измотанным. Отто ушел куда-то еще в восемь часов, а мне приходилось мариноваться в ожидании Эго и сопровождающего его конвоя.
Но времени я зря терять не стал и снова попытался поговорить с Мартой, однако теперь уже начав издалека, чтобы не спугнуть.
— Марта, доброе утро… — я осторожно зашел в кухню, освещенную просачивающимся в окна тусклым светом.
— Доброе утро, — она заваривала чай, одной рукой придерживая малыша. Тот не спал и, кажется, радовался, что его, наконец-то, высвободили из кучи пеленок. Его большая голова лежала на плече Марты, а ручки цеплялись за густые здоровые волосы и воротник белой рубашки, заправленной в юбку.
— Он счастлив… мой племянник, получается?
— Это девочка, — сухо ответила сестра, очевидно, опасаясь со мной разговаривать.
— Ой… не знал, извини. А как ее зовут?
Марта повернулась ко мне.
— Чего ты хочешь?
— Узнать, как зовут племянницу… мою… а вообще, — я решил ее успокоить, — я извиниться хотел, за вчерашнее… Я так взволновался и даже не подумал о том, что ты можешь чувствовать. Извини.
Лицо сестры тут же смягчилось, и она, вздохнув, заметно погрустнела.
— Мария.
— Ей идет… — я натянул улыбку. — Ты не сердишься?
— Я не умею сердиться. Меня такому не учили, — она вернулась к завариванию чая. — Сколько ложек я положила?.. м-м, забыла…
Я перевел взгляд на часы с маятником. 10.20. Времени еще достаточно.
— Марта, — я сделал еще шаг ей навстречу, — я просто хочу убедиться… он тебя не обижает?
Я задавал такие глупые и наивные вопросы в угоду сестре. Мне и без нее было понятно, что Отто не из тех людей, которые сдерживают свои гневные порывы.
— Нет. Отто лучше знает, что для меня благо, а что нет. И если он считает правильным проводить воспитательную работу, значит так надо. В отличие от других людей, мне несказанно повезло. Единственное, что я могу сделать — быть благодарной за то, что меня не бросили на улице умирать от голода и дали возможность по-человечески жить.
— Ты действительно так считаешь или просто пытаешься себя в этом убедить?
— Да, я действительно так считаю, — ее голос дрогнул, — я очень хорошо помню свой детский страх, Сережа, когда меня, семилетнюю, бросили одну. Когда тебе холодно, а щеки горят, потому что слезы текут не переставая. Если бы не Отто, я бы умерла. А он укутал меня в свой плащ, спрятал ото всех. Он меня обнимал так, как отец никогда не обнимал.
Я молча слушал глухую исповедь, понимая, что Марта лжет. Лжет сама себе. Если бы все было так, как она говорит, слезы бы не стояли так близко к глазам, не срывался бы голос, не дрожали руки. И я бы не видел заживающих синяков на ее коже.
— Отто вырастил тебя для себя, Марта... Удобную, покорную, любящую. Он тебя не любит.
— Замолчи, пожалуйста, — сдержанно попросила она, нервически заулыбавшись. — Он любит меня больше, чем кто-либо.
Марта медленно повернула ко мне голову и процедила:
— Больше, чем ты. Ведь ты не знаешь, когда надо заткнуться!
Я вовремя понял, что пора отступить. Путь начат, этого на сегодняшний день достаточно. Сестра сама глубоко сомневалась в надежности своего положения.
Решив больше не приставать, я извинился и вышел из кухни, сразу же услышав тихие всхлипы. Я с трудом удержался, чтобы не побежать ее успокаивать. Это бы только усугубило ситуацию.
Эго пришел за мной, как и было приказано, ровно в 11.30 и увез на допрос. Весь день я просидел в окружении затемненных стен канцелярии и пяти молчаливых солдат с автоматами, отвечая на дотошные вопросы о моем имени, возрасте, образовании, личной жизни и многом другом. Каждое мое слово попадало под стук печатной машинки и запись катушечного магнитофона. Папа, еще до того, как уйти из семьи, учил меня распознавать ложь по голосу, но я, конечно, ничего из его полупьяных лекций не запомнил, однако понимал, что допрашивающие меня люди умеют делать это по щелчку пальцев. Именно поэтому я не врал, стараясь говорить медленно и уверенно, несмотря на волнение.
Мы закончили только к шести вечера, когда Эго поставил жирную печать и перетянул веревочкой внушительную папку с моим личным делом. Все это время я чувствовал себя преступником, которого привели для дачи судебных показаний и вот-вот поведут обратно в камеру.
Но этого, конечно, не случилось. Меня вывели на улицу, усадили в автомобиль и повезли обратно к автократору. До этого момента я хорошо знал, что будет происходить, куда поведут и о чем будут спрашивать, но сейчас мне было не по себе от предстоящей неизвестности. Что скажет Отто? Какой приказ он отдаст Эго?
И что будет со мной?
Я под неусыпным надзором солдат вошел в подъезд и двинулся вверх по лестнице. Густые сумерки заползали в маленькие окошки, с улицы доносился вой полицейской сирены. Ее монотонные вспышки окрашивали пошарпанные стены в красный цвет. На нижнем пролете, ведущем к пятому этажу, я заметил нарисованных на бетоне белым мелком человечков, однако не успел их повнимательнее рассмотреть — тяжелая рука Эго подтолкнула вперед. Я лишь заметил одного из них: того, кто тянулся своими ненастоящими ручками-палочками к солнцу. Еще утром этого рисунка здесь не было.
Поднявшись на шестой этаж, Эго открыл дверь и запустил меня в квартиру.
Было темно. И подозрительно тихо.
Мрачное молчание расползалось по комнатам, словно затишье перед бурей. Я на секунду замешкался, поймав себя на мысли, что совершенно не хочу идти дальше, но рука Эго толкнула вперед. Мне не осталось ничего другого, кроме как подчиниться.
Зал квартиры пустовал, а вот дверь в спальню была распахнута настежь. Болиголов вышел вперед, оставив меня стоять позади, исчез за дверью. «Есть, автократор!» — раздалось через минуту. Вышел строевым шагом и, на секунду задержав на мне странный тяжелый взгляд, стремительно покинул квартиру.
Со щелчком замка ухнуло мое сердце. Я не хотел подходить туда. Не хотел. В груди клокотало: «Беги!». Но ноги сами подтолкнули тело.
Я остановился в дверях спальни, увидев сначала сидящего у кровати Отто, внимательно читающего мое досье, а затем Марту…
Неподвижную Марту… ее мокрое побелевшее тело лежало на кровати. На руках от запястий до локтя застыли кровавые продольные раны.
Она была мертва.
Сердце камнем рухнуло вниз. Похолодела спина. Расширенные от ужаса глаза смотрели на Марту и даже видели ее, но я не верил.
На секунду воздух перестал поступать, а затем ворвался в грудь тихим стоном.
Я инстинктивно отступил назад, переведя взгляд на Отто. Он молчаливо переворачивал желтые страницы досье, а когда добрался до заключения, аккуратно отложил папку на прикроватную тумбочку.
В гнетущем молчании слышалось мое сбивчивое дыхание, мысли судорожно метались и путались в голове, воздух вокруг стал таким плотным, что с трудом попадал в легкие. Я уперся взглядом в Отто и судорожно пытался заставить себя мыслить здраво. Нужно было что-то предпринять, возможно даже бежать, но я стоял. Стоял как вкопанный. Ноги онемели. Я не мог пошевелиться.
Наконец, Отто шелохнулся. Заскрипела кожа черного пальто. Пальцы, запечатанные в тугую перчатку, поправили козырек фуражки. В руке блеснуло что-то металлическое. Я понял, что именно. Четыре скрепленных между собой стальных кольца с короткими острыми, как бритва, шипами плавно скользнули на правую кожаную перчатку автократора. Он медленно сжал кулак, расправляя кастет, затем разжал его и со странной усталостью в теле поднялся на ноги.
Я попятился. А Отто не говорил ни слова. Он лишь вышел из спальни и, сунув левую руку в карман пальто, неторопливо направился к окну. Тяжелые шаги гулким эхом отдавались в моей груди, время остановилось, воздух стал густым и душным. Я неотрывно следил за расправленной спиной автократора, боясь отворачиваться.
Отто остановился возле стола, медленно опустил правую руку на спинку деревянного стула…
Вдруг из спальни донесся надрывный детский плач. Я инстинктивно обернулся всего на миг, и тут же потемнело в глазах. Тупая боль пронеслась по спине, ноги подкосило, и я, сдавленно захрипев, рухнул на пол. В глазах потемнело от неожиданного удара, голова загудела. Я попытался разогнуться, прийти в себя, но комната мутнела и непрерывно кружилась, мысли заглушал адский звон. Только тело, подстегиваемое инстинктом, начало переворачиваться и совершать конвульсивные попытки подняться. Я уловил как что-то металлическое прогремело рядом со мной, и тяжелый сапог уперся в мое плечо — одним движением меня перевернули на спину. Отто, склонив голову, возвышался надо мной, как палач, сжимая в руке длинный чугунный штырь.
Я, хрипя, попытался отползти, но его нога придавила мою грудь к полу; металлическая набойка въедалась в солнечное сплетение. Мои ослабшие пальцы инстинктивно ухватились за кожаное голенище, попытавшись хоть немного облегчить тяжесть.
Едва заметный поворот корпуса. Взмах руки…
Кровь закипела, застучала в висках, в глазах, забурлила в горле; изнутри вырвался такой истошный вопль, что закололо в голове. Он в колене! Он прямо там! Чугунный штырь, проломивший кость и коленную чашечку, прошел насквозь и впился в половицу, пригвоздив мою ногу! Я не мог двигаться — каждый толчок отдавался адской болью.
Меня затрясло, но я, хватая воздух ртом, пытался застыть и не шевелиться, чтобы успокоить боль. Но едва я сумел найти относительно спокойное положение, как наблюдающий за моими муками Отто, медленно поставил подошву сапога на мое запястье. Нет… Господи, не надо!
От хруста ломающихся костей, меня затрясло. Горло горело от непрерывного хрипа — автократор крутил каблуком, дробя мои онемевшие пальцы. Осколки прорезались сквозь кожу, превращая мою руку в мясистую кашу.
Из глаз текли слезы, я рыдал и вопил; из носа хлынула кровь; но я пытался выбраться. Тщетно, цепляясь за воздух; адреналин бил по вискам, как кувалда.
Оставив руку, Отто переступил через меня, присел и положил липкую перчатку на мой лоб, чтобы зафиксировать голову. Я в ужасе таращился на него, давясь собственными всхлипами и конвульсивными вздохами. А его пустые глаза не выражали ничего — только равнодушие и хладнокровное безумие. Это не человек… не человек…
На несколько секунд он подарил мне освобождение от сиюминутной боли. Но это была лишь короткая передышка. Правая рука сжалась в стальной кулак, вознеслась вверх и, как вихрь, обрушилась на меня. Скулу обожгло, из глаз снопом полетели искры — острые шипы кастета прошли до костей, едва не вывихнув челюсть. Я даже не смог закричать! В глотку потекла собственная кровь.
Я не хочу умирать! Я должен бежать, как-то должен бежать!
Второй удар Отто пришелся в ключицу — она проломилась под тяжелой рукой, как сухая ветка. Мне было так невообразимо больно, что вскоре я перестал различать, куда именно автократор наносит удар. Адские муки электрическим током били и резонировали по всему телу; пухла даже голова, до которой пока он не добрался. Я кричал, понимая, что никто не придет мне на помощь.
Слезы текли ручьем, ведрами сходящий соленый пот смешивался с кровью; еще чуть-чуть и из желудка хлынет желчь…
Но вдруг Отто остановился. Его безразличный взгляд замер на моем избитом лице, и это дало мне миг на вдох. Я застонал, схватив автократора за рукав пальто уцелевшими пальцами.
Он, не отрывая от меня белых глаз, с ужасающей ласковостью провел рукой по моей ладони, затем коснулся щеки, и в тот миг я быстро понял, что этот жест — мерзкая блажь. Не успел его большой палец коснуться моего левого глаза, как тело заколотило в конвульсиях, и я зашелся невообразимым криком. Его перчатка погружалась в глазницу, я цеплялся за его руку, пытаясь остановить это безумие! Это безумие!
Голову словно кололи штыками, я погрузился во тьму на целую вечность. Не надо! Перестань!
Что-то схлопнулось. И все померкло. Пропали звуки.
В одном глазу появился свет — мутный, зажатый в кровавое пульсирующее кольцо, но свет. Я все еще жив… человек не может пережить такую боль… Боль?
Я больше ее не чувствовал. Вообще. У меня не было тела. Оно превратилось в вату. Кулак Отто продолжал бить, но мне больше не было больно… и я ничего не слышал. Ни звук ударов, ни воющей за окном сирены, ни крик младенца за дверью спальни, ни даже свой собственный крик. Единственное, что я ощущал — это густые горячие струи, вытекающие из моих ушей.
Я, как тряпичная кукла. Меня продолжали бить, но больше ничего нет. Стены вокруг сжимались и пульсировали.
Фокус был размыт, но я хорошо видел довлеющего надо мной автократора: его чудовищно безразличные глаза, просверленные точками маленьких зрачков, спокойное грубое лицо, покрытое крохотными капельками моей крови, его черную фуражку, пальто… — удивительно, я никогда не замечал, что на нем так много всяких заклепок.
Я смотрел на автократора сквозь кровавую пелену и видел в нем бога. Жестокого бога этого жестокого мира. И мой мир нелепо и как-то совсем по-дурацки столкнулся с его миром, и я проиграл. Да так ли это важно? Мне было хорошо. Хорошо от того, какую боль он причиняет моему ничтожному, хрупкому, совершенно бесполезному телу. Как бы я наслаждался убийством собственного врага…
Мне было свободно. И больше не страшно. Так же, как и тогда, в тот вечер, в доме моей Верочки… больше не было больно. Я лишь покорно ждал, когда смерть заберет меня. Когда свет померкнет, и все это закончится.
В голове багровой лентой проплывала жизнь, которую я никогда не проживу. Десятки, нет — тысячи миллионов дней. Я вспомнил о Вере. Снова. Каким же хорошим был миг поцелуя с ней. О маме, которая точно уже пришла домой — а я ведь так и не сходил в магазин за продуктами… о папе, на которого столько лет затаивал обиду. Ради чего? Зачем? Из-за Марты? А так ли сильно я желал ее найти? Жаль, что у меня не было времени попрощаться как следует.
И все же последние мысли были отданы автократору. Я был бы так счастлив, если бы напоследок он сказал что-нибудь. Или хотя бы усмехнулся.
Но этого не произошло. За все мои страдания я удостоился лишь равнодушия и холодной нечеловеческой жестокости. Железный кастет обрушился на грудь.
И свет померк.
2.
На следующий день мне, конечно, полегчало.
Я с трудом отсидел последние два урока в школе, и, как только прозвенел звонок, в числе первых выскочил на свежий воздух. Домой, тем не менее, мне возвращаться не хотелось — утром мама уже успела отчитать меня за то, что я так и не сходил в магазин за продуктами, поэтому шел неторопливо.
Сегодня я решил пойти другой дорогой, и свернул со своего привычного пути в противоположную сторону. Меня все преследовало странное необъяснимое чувство ужасающей тоски и непонимания. Как будто реальный мир ускользал от восприятия — это страшно напрягало меня. Раньше ничего подобного я не испытывал.
Всякий раз, когда мне становилось как-то не по себе, я уходил в малонаселенную часть своего города и часами гулял по одиноким улицам среди высоких полупустых домов. И этот случай не стал исключением.
Минут тридцать или сорок я бесцельно бродил по зацикленным дорожкам, и вскоре остановился у старой давно заброшенной школы, объятой густыми кустарниками и деревьями. Немного потоптавшись на месте, я кинул на землю рюкзак и приземлился на заваленные щебнем ступени. Странным образом сегодня от излюбленного места мне было неспокойно. То ли тишина стала еще более гнетущей, чем была раньше, то ли одиночество отчего-то начало меня пугать, то ли высокие жмущиеся друг к другу дома и переулки заговорили на ином языке. Я никогда не отличался сентиментальностью, но сейчас что-то поменялось.
Во мне.
Но я понятия не имел, что именно.
Как будто моя душа переродилась.
Сложив пальцы в замок, я закрыл глаза и прислушался. Темнота закружилась; еще чуть-чуть и мне удалось бы задремать, если бы не вторгшийся в мое пространство женский голос:
— Не спи — пингвины заклюют.
Я приоткрыл глаза и, выдохнув, посмотрел на своего неожиданно нарисовавшегося собеседника. Точнее, собеседницу — рыжеволосую девчонку на вид лет пятнадцати с большими карими глазами. Увидев ее улыбчивое лицо, меня пробрало до костей от нахлынувшего чувства дежавю. Я точно ее где-то уже видел!
— Привет, — поздоровался я, тотчас придя в себя.
— Привет. Можно?
Я кивнул, и она присела рядом со мной.
— Кого ждешь? — ее рыжий хвостик качнулся, когда она повернула ко мне голову.
— Никого не жду. Просто думаю, — я неопределенно пожал плечами.
— Здорово. Я Вера.
Вера… ну, конечно! Я так и подумал, когда ее увидел — это Вера.
— Сережа. Приятно познакомиться, Вера.
— Сережа! Вот это да! А я когда на тебя посмотрела, сразу подумала: ну точно Сережа!
Я в изумлении посмотрел на нее, со странной неловкостью заулыбавшись. Так же не бывает.
— Слушай, Сережа, — активно продолжала она, — а мы с тобой никогда раньше не встречались?
— Ты тоже?! — вырвалось короткое восклицание. Тело само приподнялось от неожиданности.
Вера изумилась и немного отклонилась назад.
— Что «тоже»?
— Ну, я когда на тебя посмотрел сразу об этом подумал. Как будто мы уже встречались где-то.
— Чудеса какие бывают… ну, я живу в этом районе. Может, пересекались взглядами, просто забыли.
— Может быть… так, ты хотела что-то?
Мне отчего-то захотелось задержать ее, вовлечь в какой-нибудь разговор, только бы не расходиться.
— Да нет, просто поговорить, — она задумчиво наклонила голову набок и сплела пальцы в замок. — Здесь скучно, брат и мама на работе всегда. Вот я слоняюсь без дела.
— А школа?
— А, я сегодня решила не ходить. Чувствую себя неважно.
— Понятно… — я с робкой осторожностью посмотрел на ее миловидный острый профиль.
— Ты тоже здесь живешь?
— Нет, просто гуляю. Мне здесь лучше думается. Почему-то.
— Понятно…
На несколько минут мы замолчали. Между нами воцарилась такая приятная застенчивая тишина, в которой каждый из нас думал о чем-то своем. Я думал о Вере. Интересно, а она сейчас думает обо мне?
Вдруг она с шумом поднялась на ноги и, встав передо мной, широко улыбнулась.
— Не хочешь в гости ко мне зайти? Дома все равно никого нет, а так хоть время скоротаем.
Я опешил.
— Шустрая ты какая. Пять минут знакомы — уже в гости.
И тем не менее, отказываться мне не хотелось. Под давлением Вериной харизмы я все-таки согласился, и мы неторопливым шагом двинулись по пустынной улице в сторону ее дома.
В какой-то момент она несмело и очень настороженно, как бы прощупывая почву, взяла меня за руку и тихо произнесла:
— Странное чувство… пять минут, говоришь, знакомы, а я вот как будто тебя давно знаю…
Я покосился на нее.
— Я чувствую то же самое, Вера…
— Слушай, Сережа, — ее задор сменился смущением, — а ты это… чай, ну, пьешь, да? У меня сахара нет просто, не страшно? Спрашиваю на случай, если вдруг ты пьешь с сахаром. Тогда мы зайдем в магазин и купим.
— А, нет! — я отмахнулся и улыбнулся, чтобы немного успокоить ее, — я без сахара люблю.
— Тогда здорово!
Мы свернули в сырой переулок, освещенный одним лишь электрическим фонарем, и тотчас оба остановились, как по команде. Вера крепко сжала мою ладонь и отступила на шаг назад, как будто надеясь спрятаться за моей спиной.
Я же оцепенел, не в силах ни пошевелиться, ни заговорить.
В нескольких метрах, у левой стены стоял высокий человек в черном кожаном пальто и фуражке. Светло-серые глаза его смотрели прямо на нас из-под лакированного козырька с ледяной пристальностью, от которой внутренности завязывались в тугой узел. Нечто до ужаса знакомое мне виделось в чертах его сухого лица…
— Ты тоже его видишь? — шепотом спросила у меня Вера. — Давай пойдем другой дорогой, пожалуйста?
А я не мог ответить. Слова застряли в горле.
Автократор, — пульсирующей вспышкой застучало в моей голове слово, которое я никогда и нигде прежде не слышал.
Автократор.
Моими глазами
© Copyright: Настасья Мамонова, 2024
Свидетельство о публикации №224062601218
Свидетельство о публикации №224062601218
Рецензии