Премудрости возвеститель блистательный был еси, Православия Богоданный защитниче, Отцов украшение Фотие Великий, ибо ересей не устрашився, обличаеши доныне гордыню их, от Востока воссиявшее светило, облистание Церкве, юже сохрани, отче, неколебиму во веки.
Тропарь святому равноапостольному Фотию, Патриарху Константинопольскому, глас 5
Церкви светильник далеко светящий и православных путеводитель в Боге наибольший увенчивается ныне цветами песней, Богозвучная кифара Духа твердейший ересей противник, и вопием ти радуйся всечестный Фотие.
Кондак святому равноапостольному Фотию, Патриарху Константинопольскому, глас 4
Святой патриарх Фотий Константинопольский – одна из самых значительных фигур византийского периода истории Церкви, он – выдающийся православный богослов и церковный мыслитель, обладающий колоссальной ученостью и широчайшим диапазоном умственных интересов – от лексикографии и теории литературы в области филологии до проблем логики и тончайших вопросов экзегетики и догматики; он – великолепный знаток Священного Писания и философской литературы, защитник иконопочитания, незаурядный философ и церковный деятель, оставивший неизгладимый след в истории Церкви, ревностный охранитель Православия от искажений веры и обличитель латинского учения о Filioque, защитник самостоятельности Восточной Церкви от притязаний римского понтифика, один из крупнейших эрудитов Средневековья, перу которого принадлежит знаменитый «Мириобиблион» – «Библиотека»; наконец, он – тонкий диалектик и ученый, имевший огромные познания в грамматике и риторике, поэзии и философии, во всех светских науках – от музыки и арифметики до астрономии и юриспруденции, образованнейший человек своего времени – «светило учености и образованности», наставник и вдохновитель наших первоучителей и просветителей славян – Кирилла и Мефодия. Как писал профессор Иван Платонов, благословляющий дело святых просветителей Кирилла и Мефодия, святитель Фотий Константинопольский «является начальным просветителем в деле православной веры, не только нашей страны России, но и прочих стран славянских, с той только разницей, что родная Русь и Болгария просвещены были святой верой при непосредственном участии знаменитого патриарха, а прочие славянские страны при посредстве подручных ему вероучителей, святых Кирилла и Мефодия». По слову профессора Ивана Соколова: «В ряду византийских писателей IX-XV веков патриарх Фотий занимает первое место по своей эрудиции, многочисленности и разнообразию своих трудов, по громадному значению в истории богословской литературы». В исследовательской литературе не раз отмечалось, что славное имя святого Фотия Константинопольского составляет целую эпоху в истории Византии, а его духовные дарования и незаурядные таланты, херувимская зоркость в богословских проблемах и верность Церкви, пламенная вера и многосторонняя церковно-общественная деятельность, огромная эрудиция, драматичное столкновение с Римом и непоколебимая стойкость в борьбе за чистоту Православия – все это делает его одним из наиболее ярких представителей византийской цивилизации. По характеристике Георгия Каприева – одного из ведущих византинистов наших дней и крупнейшего болгарского исследователя средневековой философии и византийского богословия – святой Фотий Константинопольский был «интеллектуальным лидером эпохи» – живя во время возрождения интереса к классическому наследию – античной философии, поэзии и литературе, во дни расцвета науки, литературы и просвещения, когда «христианская культура окончательно сложилась», а в святых отцах Церкви видели подлинных классиков христианской традиции, патриарх Фотий был ярким представителем и исповедником «византийского классицизма» – догматически верный Православной Церкви, он «прилагал усилия к улучшению обучения клира, в том числе повышению его философской образованности. Как учитель он подчеркивал важность универсального знания, восстановления классического образования, знакомства с античной литературой, более тесных связей между светскими науками и богословствованием». По оценке исследователя Крумбахера, живя во время, когда большая часть классических произведений античных поэтов, историков, философов и ораторов после лет забвения только начинала входить в духовную и культурную жизнь византийского общества, Фотий «выступил литературным Колумбом; что оставалось еще от древней литературы, он, по большей части, должен был открывать почти вновь и спас от гибели много старых книг, наследие предков. Светлая радость открытия, интенсивная настойчивость поисков ясно видны в его сообщениях. Он рассказывает о старых книгах с такой радостью и увлечением, как будто дело идет о литературных новинках». Святой Фотий Константинопольский был горячим поборником духовного просвещения и самым известным учителем своего времени, круг его учеников, именуемый «Фотиевой школой» – являлся сообществом лучших православных интеллектуалов Византии, а сам Фотий был в эпицентре всей богословской, культурной и интеллектуальной жизни Константинополя и своей исторической эпохи – блистательной и драматичной. В своем втором послании к римскому понтифику Николаю I святитель Фотий Константинопольский в трогательных и овеянных светлой грустью исповедальных строках поведает о своей счастливой жизни до того момента, как он был вынужден стать патриархом – расскажет о пестром обществе учеников и ученых, каждый день приходящих в его дом, где изучалась логика и диалектика, математика и Священно Писание: «Я лишился мирной жизни, лишился сладостной тишины, лишился же и славы, если у кого есть и к мирской славе стремление, лишился любезного покоя, того чистого и сладчайшего общения с близкими, беспечального, бесхитростного и безукоризненного сопребывания… Но как можно рассказать об этом без слез? Когда я был дома, милое удовольствие услад облекало меня, видевшего труд учащихся, усердие вопрошающих, настойчивость собеседников. Все это настраивает разум так, чтобы легко не сбивались с толку те, кто изощряет рассудок изучением математики, исследует истину логическими приемами, а Божественными Писаниями направляет ум к благочестию, что и есть плод всех других трудов. Ибо таков был сонм моего дома». Когда читаешь эти строки, то сразу ощущаешь, что душа святителя Фотия Константинопольского жаждала не мирской славы и церковно-политической власти, а познания Божественной Истины и тихой, мирной жизни ученого мужа – во времена, когда закладывался фундамент духовного подъема, он был самым выдающимся носителем византийской культуры – церковной и светской, а в свой акт богословствования он вовлекал всю полноту своей духовной и интеллектуальной жизни – не только всю пламенную веру своей души, но и всю колоссальную эрудицию своего могучего ума, равно как и достижения наук и искусств своего времени. По восторженной оценке профессора Ивана Платонова, патриарх Фотий Константинопольский – «гениальный первосвятитель, содействовавший к просвещению не только современного ему человечества мерами учительства и миссионерства, но и оставивший после себя множество бессмертных всякого рода умственных произведений, чрез который сделался светильником для человечества всех времени мест. Это Платон христианский, поражающий высотой своих идей; это Цицерон христовой школы, блистающий красотой слова, обилием мыслей и поразительностью оборотов; это Гомер, под веянием евангельского духа, умеющей и двигать на подвиги, и достойно прославить их; это Полигистор, одаренный от Вышнего Духа словом знания… Выразим это более краткими, но восторженными словами ученого эллиниста, преосвященного Порфирия в его «Толковании двух бесед Фотия по случаю осады Константинополя русскими»: Фотий – это первый наш друг, наш первый просветитель, наш первый историк, наш Гомер и наш Павел». В области догматического богословия святитель Фотий Константинопольский не только дал всестороннее обоснование православного понимания тайны предвечного исхождения Святого Духа от Отца, но и опроверг латинское учение о Filioque, при этом его аргументы отличаются логической ясностью и убедительностью, а его размышления глубоки и основаны как на Священном Писании, так и на святоотеческой литературе – находятся в полном согласии с церковным Преданием. По складу своей души святой Фотий Константинопольский не был поэтом в высоком и подлинном смысле этого слова – его невозможно сравнить с великими поэтами Церкви – святителем Григорием Богословом, преподобным Ефремом Сириным, святым Романом Сладкопевцем и преподобным Иоанном Дамаскиным, но он был незаурядным оратором, ценителем поэзии и покровителем творцов церковной гимнографии. По слову профессора Ивана Платонова: «Патриарх Фотий обладая широким и сильным умом, для философских рассуждений и для других бесчисленных дел, требовавших напряженного действия мысли, в то же время, обладал и богатой фантазией и живостью чувства, для того чтобы пускаться в область поэзии. Да, от Фотия сохранилось нам несколько поэтических опытов, но они малоизвестны, и только немногие из них напечатаны». Несмотря на изощренный ум диалектика патриарх Фотий Константинопольский обладал глубоким религиозным чувством и поэтичной натурой, а среди его современников были два выдающиеся гимнографа – архиепископ Георгий Никомодийский и Иосиф Песнописец, которых он высоко ценил. Как пояснял профессор Николай Фомич Красносельцев, архиепископ Георгий был личным другом Фотия и был посвящен им в архиерейский сан епископа, они переписывались между собой, а «в одном из писем Фотий называл его поэтом. Он, действительно, был поэтом... Им составлено довольно значительное количество канонов и тропарей, которые при Фотии введены были в церковное употребление. Иосиф был по происхождению и воспитанию сицилийский грек и много пострадал от иконоборцев… Фотий чрезвычайно уважал его, называл его отцом отцов, Ангелом Божиим и сделал его духовником всего Константинопольского клира. Гимнографическая деятельность Иосифа была необыкновенно обильна... Фотий очевидно сочувствовал этой деятельности и даже поощрял ее. Это можно видеть из того, что в благодарственное молебствие по случаю избавления от россов он ввел стихиры Иосифа, вероятно, и составленные по его поручению».
С именем святителя Фотия Константинопольского связывают первое «крещение россов» – как сказано в летописи, в 860 году к берегам Босфора причалили суда воинственных россов, которые разграбили пригород Константинополя. Как известно, император Михаил III отправился с войском в поход против сарацин, поэтому столица Византии не могла противостоять набегу «северных варваров» и жителям Константинополя и его окрестностей оставалось уповать лишь на чудо. Это драматическое событие святитель Фотий Константинопольский сильно, экспрессивно и образно описал в двух своих проповедях, посвященных нашествию россов: «Что это? Что за удар и гнев столь тяжелый и поразительный? Откуда нашла на нас эта северная и страшная гроза? Какие сгущенные облака страстей и каких судеб мощные столкновение воспламенили против нас эту невыносимую молнию? Откуда нахлынуло это варварское, упорное и грозное море, не стебли пшеницы пожинающее и колосья попирающее, не лозы винограда поражающее и незрелые плоды отторгающее, но тела самих людей жалко сокрушающее и весь род наш горестно истребляющее? Откуда или как излилась на нас до дна, если не больше, чаша таких и стольких бедствий? He за грехи ли наши все это постигло нас? He обличение ли это и торжественное свидетельство наших преступлений? He предвещает ли страшная кара в настоящем ужасного и неумолимого суда в будущем?.. Вы теперь плачете; и меня едва не сразило это горе и не прервало моей речи. Но что вопиете ко мне! Для чего рыдаете? Послушайте меня, приостановите немного рыдание и дайте доступ словам моим. И я плачу вместе с вами; но малые капли не угашают пламени, долго разгоравшегося, – что я говорю? Напротив еще более разжигают его! – и случайная слеза не может умилостивить гнева Божия, воспламененного вашими грехами. И я плачу вместе с вами; но слезы многих несчастных мы презирали; не говорю о том, как сами их и причиняли. И я плачу вместе с вами, если только теперь время плакать и наступившее несчастие не гораздо выше проливания слез; есть, поистине есть выше слез много несчастий, во время которых у страждущего внутренности цепенеют, или сильно стесняются и сжимаются, так что часто влага, текущая из глаз, останавливается… Не вижу я теперь и пользы от слез; ибо, когда пред нашими глазами мечи врагов обагряются кровию наших единоплеменников, а мы, видя это, вместо того чтобы помочь, бездействуем, не зная что делать, и проливаем слезы, какое от этого утешение несчастных? Хотя бы большие реки образовались из потоков крови от убитых тел или из проливаемых нашими очами слез, но если вытекающими оттуда потоками кровеносной влаги не смывается скверна прегрешений, то как могут смыть ее ручьи слез из очей? He теперь надлежало плакать, возлюбленные, а ненавидеть грех от начала; не теперь – горевать, а раньше избегать тех удовольствий, которые причинили нам это горе. Как рабы, провинившиеся пред строгими господами, не хотят переносить мучений от бичей, подобно этому и мы, предаваясь порочным делам, не хотим терпеть наказаний, посылаемых на нас правосудием Божиим. He теперь надлежало рыдать, а быть благоразумными во всю жизнь; не теперь – раздавать богатство, когда и сам ты не знаешь, будешь ли владеть им, а раньше воздерживаться от чужого, когда настоящая кара еще не постигла нас; не теперь – оказывать милость, когда торжество жизни готово превратиться от наступивших бед, а не делать несправедливостей тогда, когда возможность этого была в нашей власти; не теперь – ходить ко всенощным службам и на литии, ударять себя в грудь и глубоко вздыхать, воздевать руки и преклонять колена, жалобно плакать и печально смотреть, когда на нас направлены изощренные жала смерти, а прежде надлежало делать это, прежде упражняться в делах добрых, прежде раскаиваться в делах злых. Кто противостанет врагам? Всего мы лишены, совсем беспомощны. Какие вопли могут соразмерно оплакать эти несчастия? Какие слезы могут соответствовать величию объявших нас бедствий?.. Но доколе плач? Доколе сетование? Доколе рыдание? Кто услышит, и как прекратится поражение? Кто будет заступником, кто возопиет за нас!.. Возлюбленные, настало время прибегнуть к Матери Слова, единой нашей Надежде и Прибежищу. К Ней воззовем с благоговением: спаси город Твой, как сама знаешь, Владычица! Ее поставим ходатаицею пред Сыном Ея и Богом нашим, и Ее сделаем свидетельницею и порукою наших обетов, чтобы она возносила наши моления и низводила на нас человеколюбие Рожденного Ею, рассеяла тучу врагов и озарила нас лучами спасения. Ея молитвами да избавимся от настоящего гнева, да избавимся и от будущего нескончаемого осуждения, во Христе Иисусе Господе нашем, которому подобает слава и благодарение и поклонение с Отцом и Святым Духом ныне и всегда и во веки веков. Аминь». По горькому и пронзительному воспоминанию святого Фотия Константинопольского во дни нашествия россов казалось, что жизнь в Константинополе и его предместьях жизнь догорала с последними лучами солнца и поглощалась сумраком смерти – оставалась лишь надежда на Бога, и Господь явил Свое чудо по усердным молитвам скорбящих плачущих. Когда с крестным ходом и непрерывной молитвой к Пресвятой Богородице об избавлении от угрозы святитель Фотий обошел стены Константинополя, а затем молящиеся подошли к морю и опустили в его воды ризы Святой Девы Марии, то на море поднялась сильная буря, которая опрокинула несколько судов захватчиков, а испуганные россы отступили и через некоторое время обратились в Константинополь с просьбой о принятии крещения. Так состоялось первое крещение россов, вошедшее в историю Церкви как «Фотиево крещение», и хотя в византийских хрониках не указывается кем были эти воинственные россы, но по всей вероятности среди них были Аскольд и Дир, принявшие крещение от византийского архиерея. В своей второй проповеди, посвященной нашествию россов, святитель Фотий Константинопольский воздал хвалу всеблагому и всемогущему Богу и Пресвятой Богородице: «Так как мы избавились от грозы и избегли от меча, и губитель миновал нас, прикрытых и огражденных ризою Матери Слова, то все вообще воспоем вместе с Нею рожденному из Нее Христу Богу нашему благодарственные песни, всякий дом избежавший меча, всякий возраст, жены, дети, юноши и старцы. Ибо те, которым угрожала общая погибель, должны и песнь общую посвящать и возносить Богу и Его Матери. Мы сподобились общего избавления, принесем же и благодарность общую. Скажем, Матери Слова с искренностью сердца и чистотою души: «мы несомненно храним веру и любовь к Тебе; сама Ты спасай город Твой, как знаешь, как хочешь; Тебя мы поставляем пред собою как оружие и ограду и щит и воеводу; Сама Ты ратуй за народ Твой; мы потщимся представить Тебе чистые сердца, посильно извлекая себя из нечистоты страстей; Сама Ты рассей замыслы гордящихся над нами врагов. Если же мы чего-нибудь и не исполним из обещанного нами, то Твое дело – исправить, Твое дело – подать руку преклонившим колена и восстановить их от падения». Скажем это Деве, но да не солжем, дабы нам не обмануться в нашей благой надежде и не лишиться ожидаемого, дабы, избавившись от бездны и волн и бури житейских зол, нам достигнуть пристани нашего спасения и сподобиться небесной славы, благодатью и человеколюбием Христа истинного Бога нашего, Которому подобает всякая слава, честь и поклонение, вместе с Отцом и Святым Духом, единосущной и живоначальной Троице, ныне и всегда и во веки. Аминь». Как справедливо подметил исследователь Ф.М. Россейкин: «Благополучный исход варварского набега не мог остаться без впечатления на народные массы; а летописная византийская традиция отметила факт и сохранила потомству память о спасении столицы по молитвам патриарха».
Если как ученый и энциклопедист святой Фотий Константинопольский был знатоком античной литературы – прежде всего античной поэзии и философии, то как христианский мыслить он всячески подчеркивал, что языческая философия не исчерпала философии во всей ее грандиозной полноте – провозглашая превосходство христианской мысли над эллинским любомудрием, вслед за великими святыми отцами Церкви – святителем Григорием Богословом, преподобным Максимом Исповедником и преподобным Иоанном Дамаскиным – Фотий утверждал, что нужно воспринять все лучшее, истинное и возвышенное из античного наследия, отвергнув ложное, суетное и низкое – нужно отделить зерна от плевел в античной культуре в свете христианского миросозерцания. Изучая античное наследие – древнегреческую поэзию и философию – прежде всего сочинения Платона и Аристотеля, святой Фотий Константинопольский стремился отвергнуть «басни» и «выдумки» языческих писателей, научившись у эллинских поэтов и мудрецов изяществу слога и искусности повествования. Критикуя учение Платона о вечных идеях, святитель Фотий Константинопольский обращал внимание на то, что во-первых, верить в бытие вечных образцов и архетипов вещей, подлежащих сотворению – означает считать Бога бездарным и далеко не всемогущим художником, не способным создать желанное произведение в едином творческом акте, а это противоречит христианскому пониманию Бога как всемогущего и премудрого Творца, во-вторых, как христианский мыслитель, Фотий отмечал, что платоновские идеи как общие и видовые формы не могут быть носителями индивидуальных свойств и качеств конкретной личности, кроме того, эти пребывающие в неизменном покое идеи-первообразы должны мыслиться как предикаты изменчивых и преходящих вещей: «Платоновы идеи получили особое рассмотрение, поскольку они и не могут сказываться об индивидуумах. Я не стану сейчас говорить о том, что предварительно создавать прообразы и подобия будущих изделий хоть и свойственно художнику, однако такому, который не в силах сотворить желаемое простым подходом, и о том, что в данном случае поиск образцов для существующего по необходимости уводит возникновение творения в бесконечность – ибо первое совершенно недостойно представления о Божестве, а второе и само по себе приводит к опровержению вымышленного разумом. Но даже если допустить, что прообразы каждой особенности оттуда запечатляются в каждой отдельной вещи, то подводить одно под определение другого окажется не в ладах с логикой. Ведь запечатленное не есть запечатлевающее, и то, что приняло подобие по причастности, не тождественно предоставляющему таковое. И то, что прообразовано в разуме Божества и, если оно вообще там есть, наделено недвижной и непоколебимой устойчивостью, никак не могло бы называться сказуемым для вещей, постоянно движущихся, то притекая, то утекая, потому что различие очень велико». Критическое отношение святого Фотия Константинопольского к Платону сказалось не только в богословской критике учения о царстве вечных идей, но и в критических рассуждениях Фотия о литературном стиле Платона – «претенциозном» и «дряблом», а особенно к учению Платона об «идеальном государстве», которое рассудительный Фотий именует безнравственным и утопичным. Намного более благосклонно Фотий Константинопольский относился к Аристотелю, говоря, что он восхитил своей мудростью всю Элладу, а его сочинения принесли пользу для христианского богословия. Но при всей высокой оценке Аристотеля, сам Фотий никогда не был его последователем – он являлся самобытным христианским мыслителем, не отклонялся от догматических основ вероучения Церкви и брал из античного наследия то, что было нужно ему для богословия. Если в учениях о категориях он следовал Аристотелю, то в учении о родах и видах – оригинально переосмысливал его идеи, а в учении о «сущности» – критиковал Аристотеля и с позиции христианского персонализма иллюстрировал свою мысль о соотношении личности человека и его природы следующим образом: Сократ не тождественен своей природе, ведь он – уникальная личность со своей неповторимой индивидуальностью, но он и не абсолютно отличен от своей природы, ведь он принадлежит роду человеческому и является человеком – носителем человеческого естества, свойственного всем людям. По словам патриарха Фотия Константинопольского, все благородные души стремятся к мудрости – не к той мнимой мудрости, которая довольствуется надутыми фразами, суетными словами и логическими хитросплетениями – таково лишь искусство софистов с их диалектическим остроумием, а к той подлинной мудрости, которая возводит нас от познания логосов вещей к наивысшему Логосу – к Ипостасной Премудрости и Силе Божией – к Тому, Кто сказал о Себе – «Я есть Истина». Языческая мудрость совмещала в себе правду и ложь, она была лишь тенью истинной философии, в то время как истинная философия – это философия святых отцов и великих учителе Церкви, черпающих мудрость в Священном Писании и опыте церковной жизни. Как и преподобный Иоанн Дамаскин, святой Фотий Константинопольский был убежден, что высшее дело философов – искать Истину, а и их жизнь проникнута любовью к мудрости, но так как Истина и Премудрость есть имена Божии, то истинная философия в конечном счете есть Богоискание, она движется любовью к Богу, она проникает в глубину вещей и исследует все во вселенной – доходит до самой сути и обращает человека к самому себе – внутрь души своей, от познания внешнего к познанию внутреннему, от чувственного и преходящего к духовному и вечному, учит различать добро и зло, понимать смысл жизни и смерти, а в завершении – ставит перед лицом Господа Бога Вседержителя. На своем собственном опыте святитель Фотий Константинопольский убедился, что одними волевыми и умственными силами своими силами человек не может познать Абсолютную Истину и разрешить все вековечные философские вопросы, иначе не нужным было бы Божественное Откровение, но так, как он живет любовью к мудрости и мученически бьется над познанием Истины, то неизбежно придет к Богу, ибо только один всеведущий и премудрый Господь может дать ответ на все вопрошания человеческого духа, терзающие нашу мысль и волнующие нашу совесть.
По стилю своего мышления святой Фотий Константинопольский был тончайшим диалектиком и блестящим метафизиком, его мыслящий дух стремился к всеобъемлющему синтезу – науки, искусства и философии, при этом он был убежден, что в основе духовной культуры должна лежать православная вера, а в каждом акте нашего философствования и богословствования мы должны сочетать свободное искание Истины и полное согласие с Библией и творениями святых отцов Церкви. В своих лекциях по истории Греко-Восточной Церкви профессор Иван Соколов особенно акцентировал внимание на том, что «Фотий в точности держался учения и предания Восточной Церкви и был выразителем строго ортодоксального направления. По его учению, Церковь есть единое тело, глава коего Христос. Все верующие составляют это единое и совершенное тело, все суть члены Христовы. Учение Церкви, возглавляемой Христом, божественно и непогрешимо. Оно вырабатывается на Соборах, под водительством Святого Духа. То, что Церковь определила на Соборах, общеобязательно для ее членов и не может служить предметом спора. Отлучение от Церкви – величайшее наказание. И ересь есть самое тяжкое преступление против Бога, так как она нарушает Слово Божие, искажает истинную веру и правое учение Церкви, низвергает душу в погибель. Верующие должны избегать всякого общения с еретиками. Источником вероучения Церкви является не одно Священное Писание, но и Предание. Следует строго держаться Предания и высоко чтить апостольские и святоотеческие установления. Опасно противоречить тем представителям Церкви, которые учили о тайнах по внушению Святого Духа, равно опасно доверяться лишь собственным рассудочным доводам. Напротив, следует с благоговением приступать к источнику Откровения – Священному Писанию, и с уважением принимать учение отцов Церкви. Отцы Церкви имеют для нас значение: 1) как истолкователи Священного Писания и 2) как свидетели не писаного учения, которым они восполняют то, что не содержится в Священном Писании. Нужно признать церковным правилом, что Священное Писание следует изъяснять соответственно согласному толкованию отцов, особенно в вопросах веры и нравственности. А свидетельство отцов относительно незаписанного христианского учения имеет, по Фотию, следующий смысл: если известная догматическая истина не может быть доказана на основании Священного Писания, то ее следует обосновывать при помощи писаний святых отцов Церкви; в этом случае необходимо держаться учения, какое находим у сонма отцов. Отдельные отцы могут погрешать в частных вопросах, но все, в чем отцы согласны, должно служить нормой веры. Из всех отцов Церкви Фотий отдавал предпочтение святому Афанасию Александрийскому, как воспринявшему полное учение в благодати апостолов, но удивлялся глубине богословствования и святых Григория Богослова, Василия Великого, Иоанна Златоуста, Кирилла Александрийского, Кирилла Иерусалимского, Епифания Кипрского, Ефрема Сирина, а из латинских отцов Фотий воздавал высшие похвалы Льву Великому и Григорию Великому. Оригена Фотий называет «многоученым», но вместе и «многолживым». Евсевия Кесарийского исключает из ряда свидетелей церковного Предания как склонного к арианству и оригенизму. Амвросия Медиоланского, Блаженного Августина и Иеронима не оправдывает в некоторых воззрениях, как противоречащих учению других отцов. Предстоятельство в Церкви и истинное ее выражение принадлежит иерархии – сонму епископов, наследникам апостолов, продолжателям служения Христова. Епископы – светильники Церкви, духовные вожди народа, просветители верующих, руководители всех в религиозно-нравственной жизни. Епископам вверено хранение церковного Предания и к их голосу необходимо всем прислушиваться в вопросах веры. Высшее предстоятельство в отдельных автокефальных Церквах вверено патриархам, которые равны между собой в отношении власти… Известно, что Фотий вел страстную и убежденную борьбу против абсолютизма Рима и отрицал все притязания папы Николая I на властительство в Церкви. А в одном из своих писем – к некоему Иоанну Спафарию – Фотий, изъясняя классическое место латинян, приводимое в подтверждение их воззрений на папскую власть («Ты еси Петр...»), говорит, что здесь идет речь о вере Петра, а не о власти его над всеми апостолами, которые были равны между собой, как получившие от своего Божественного Учителя одинаковую долю чести и власти. «Христиане, – говорит Фотий, – должны следовать не за Петром, как бы он был их вождем и учителем, а за Христом, Который сказал: Вы не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель – Христос».
Как великолепный знаток Слова Божиего и святоотеческой литературы патриарх Фотий Константинопольский прекрасно понимал, что в Библии и у святых отцов Церкви нет готовых ответов на все волнующие и вековечные вопросы, но он был убежден, что целостно восприняв святоотеческое наследие и опираясь на догматы Церкви, проникнувшись Духом Христовым и обретя просвещенный ум – можно философствовать по Христу и проникать в те сокровенные тайны и разрешать те парадоксы, перед которыми оказались бессильны как эллинские философы, так и иудейские книжники. На страницах своих экзегетических очерков патриарх Фотий Константинопольский не страшился ставить и разрешать сообразно православной вере самые острые и сложные богословские вопросы – о сверхразумной тайне Святой Троицы и образе Божьем в человеке, о грехопадении Адама и крестной смерти Иисуса Христа, о том, как вездесущий Бог присутствует во вселенной и пребывает выше вселенной, о том, почему Христос при Своем рождении попустил, чтобы произошло избиение вифлеевских младенцев и зачем Бог привел в бытие тех, кто избирает жизнь во грехе и обрекает себя на муку вечную. Когда читаешь богословские произведения святителя Фотия Константинопольского – особенно его «Ответы Амфилохию», то сразу бросается в глаза его личная богословская манера – оставаясь верным апостольской вере и святоотеческому Преданию, Фотий богословствует с необычайной и филигранной изощренностью диалектического искусства – в своих рассуждениях он тонко вникает в смыслы библейских слов, образов и выражений, стремясь найти христианские ответы на самые сложные богословские вопросы, разрешить все «парадоксы» и логические «противоречия» Священного Писания. Святой Фотий Константинопольский – один из самых выдающихся риторов в истории византийской культуры, он – блестящий стилист, а своеобразие его литературного стиля заключается в стилистике его мышления – высоко ценя духовно-аскетическую литературу и мистическое богословие, Фотий прежде всего остается изощренным диалектиком по культуре своего ума – он ищет ясных и четких понятий и выражений, в его суждениях проявляются как литературный и исторический критицизм, так и трезвомыслие и рассудительность. Как экзегет святой Фотий Константинопольский всматривался в кажущиеся противоречия Слова Божиего, разрешая и истолковывая их путем глубокого анализа – не отвергая ни буквально-исторического, ни духовно-аллегорического толкования Священного Писания, он отмечал, что от буквы Библии и истории мы должны восходить к духу Писания и созерцанию – постижению более высокого и духовного смысла библейских стихов, при этом сам Фотий стремился разрешить все кажущиеся «противоречия» и «антиномии» двух Заветов, чтобы защитить христианскую веру от всевозможных нападок как логическими аргументами, так и силой Истины Откровения. Когда святой Фотий Константинопольский говорит, о том, что в Священном Писании изложена история, то он имеет ввиду не только событийную динамику – драматичный и непредсказуемый для нас калейдоскоп исторических событий, но и рассматривает историю через призму Откровения Святой Троицы и раскрытия сокровенного и метафизического смысла истории всего человечества – ветхозаветному вождю древних евреев – пророку Моисею – открывается имя Бога Отца, Сын Божий являет Себя миру через воплощение, а Святой Дух – в огненных языках Пятидесятницы. По воззрению святого Фотия Константинопольского, Библия есть боговдохновенное и священное Писание, она вобрала в себя как историю – возвещает о том, что было, так и пророчества – как возвещающие о явлении в мир Мессии – Иисуса Христа, так и прорицающие о сокровенном и эсхатологическом – о последних временах. Использование буквально-исторического и типологического метода толкования роднит святого Фотия Константинопольского с Антиохийской школой – сильное влияние на его экзегетический метод оказал святитель Иоанн Златоуст, но в то же время, он пояснял, что если замкнуться в рамках буквально-исторического толкования, то стихи Библии во многом так и останутся тайной, а высокое созерцание – раскрывает духовный их смысл – в этом моменте как экзегет Фотий сближается с Александрийской школой и преподобным Максимом Исповедником. В своем экзегетическом методе святой Фотий Константинопольский сочетал как буквально-историческое прочтение Библии, так и ее духовно-аллегорическое толкование, он применял к Слову Божиему скрупулезный исторический и филологический анализ, а как приверженец «византийского классицизма», обращался к «золотому веку» святоотеческой мысли и провозглашал, что только тот истинный православный богослов, кто философствует о Боге и духовных вещах в полном согласии с Писанием, святыми отцами Церкви и ее Вселенскими Соборами, а тот, кто не знает святоотеческого Предания – еретик, ибо философствует в разрыве с Церковью и не воспринял ее соборную мудрость. По своему призванию и духовным талантам патриарх Фотий Константинопольский был прежде всего богословом в подлинном и высоком смысле этого слова – он тонко различал богословие как собственно учение о Боге – Святой Троице – от богословской икономии, предметами которой были – творение Ангелов, мира и людей, учение о Провидении и Боговоплощении, о спасении, Церкви и эсхатологии, более того – Фотий учил, что высочайшее богословие – это Слово Бога о Самом Себе – Божественное Откровение, хранимое Церковью и составляющее сердцевину и внутреннюю ось всего ее догматического, мистического и нравственного вероучения, вместе с тем, Бог изрекает «слово Истины» о всех вещах – небесных и земных, а чтобы воспринять глаголы жизни, обращенные к нам нужно очищение души – покаяние и аскеза, нужны веры, надежда и любовь, нужен духовный опыт и искание Царства Небесного и правды его. Размышляя о «нашем богословии» святой Фотий Константинопольский определял его как вдохновленное Священным Писанием учение, это – высшее знание и первейшее из наук, «вершина метафизики» и «первая философия», о которой говорили Аристотель и Боэций, и которая в полной мере дана только Церкви – высокое занятие богослова – философствовать о словах Писания и упражняться в исполнении заповедей Иисуса Христа, тем самым занятие богословием должно преобразить как образ мыслей, так и образ жизни человека сообразно правде Христовой, а глубочайший корень «нашего богословия» уходит в «тайноводственные глубины догматов» Церкви и в само Божественное Откровение. В представлении святого Фотия Константинопольского, богословие – это не просто интеллектуальная интерпретация стихов, сюжетов, пророчеств и причт Библии, а таинство – соприкосновение нашего мыслящего духа и сердца с Богом и Его несказанным величием. О славной и незаурядной личности святого Фотия Константинопольского можно сказать возвышенными словами профессора В.И. Успенского: «Пока жив в человечестве научный интерес, пока не угасло любопытство и стремленье к самопознанию, имя Фотия будет бессмертно потому, что в его богословских и философских сочинениях нашли себе завершение классические традиции, и в первый раз выражен культурный идеал нового периода византийского. Пока раздается на юге и востоке Европы славянская речь, имени Фотия не суждено умереть между нами, ибо по его почину мы пользуемся благами культуры и церковной свободы».
Дата рождения святителя Фотия Константинопольского неизвестна – никто из его друзей и учеников не оставил историю его жизни, но в исследовательской литературе высказывается предположение, что он родился между 810 и 828 годами в Константинополе. Достоверно известно, что Фотий родился не позднее 828 года, ведь при вступлении на патриарший престол в 858 году ему не могло быть меньше 30 лет, как требуют церковные правила для принятия архиерейского сана. По мнению исследователя Ф.М. Россейкина, «можно принять, что год рождения Фотия лежит близко к 820. Этот год преимущественно и указывается в соответствующих сочинениях». О детских и отроческих летах Фотия нет достоверных сведений, но, как отмечает Георгий Каприев, нам известно, что он происходил из знатной и богатой семьи «патрицианского семейства с армянскими корнями, состоящего в родственных связях со множеством выдающихся политических и церковных деятелей эпохи». По своему отцу Фотий находился в родстве с патриархом Тарасием Константинопольским – известным защитником иконопочитания и председателем седьмого Вселенского Собора, а в минувшую иконоборческую эпоху – в начале тридцатых годов IX века – родители Фотия за свою приверженность к Православию и почитание святых икон подверглись гонениям и были лишены имущества, а его отец – был лишен чина спафария и отправлен в ссылку, где скончался мученической смертью, так и не дождавшись светлого дня торжества Православия – окончательного восстановления иконопочитания 11 марта 843 года, которое празднуется и в наши дни в первую неделю Великого Поста. Происходя из благочестивой семьи ревностных христиан, в детские и отроческих годы Фотий воспитывался в религиозной атмосфере и постоянном общении с монахами, а видя стойкость глубокой и искренней веры своих родителей – готовность претерпеть скорби и лишения во имя свои религиозных убеждений – он проникся их верностью Православию и в письмах своих хвалил их мученичество и добродетели. Родители Фотия рано скончались, но они воспитали его в духе верности Православию, привили ему вкус к богословию и почтение к иноческой жизни. Как замечает Ф.М. Россейкин, «с возрастом любовь к иночеству укреплялась, но Фотию не суждено было стать монахом, так как сильное стремление к научным занятиям и высокое положение в обществе в связи с его знатным происхождением заставило его остаться в мире и на служении миру. Да едва ли тесная монашеская келья была бы лучшей ареной для духовных сил этого многообещавшего человека. Впрочем Фотий уклонился и от брачной жизни, не желая связывать себя семейными заботами». По всей вероятности Фотий не испытывал материальной нужды, ведь после победы Православия при Феодоре защитникам иконопочитания была возвращено их конфискованное имущество и общественное положение. Происходя родом из богатой и знатной семьи, святой Фотий Константинопольский получил блестящее образование и достиг высокого положения в обществе – занял должность первого государственного секретаря в сенате. Обращая внимание на колоссальную эрудицию святителя Фотия Константинопольского и его обращенность к аналитическому методу в своих научных изысканиях, на его широкие научные и философские познания, изысканность литературного стиля, начитанность в классической античной литературе и великолепное знание Священного Писания можно с уверенностью сказать, что он не был самоучкой, но, по всей видимости, он сначала учился при монастырской школе – обучился чтению, письму, счету и пению, а затем, возжаждав более высокой мудрости во всей ее широте и глубине, усвоил полный курс светского образования – грамматику, риторику, диалектику и философию, музыку, арифметику, геометрию и астрономию, классическую поэзию – Гомера, Гесиода и Пиндара, избранные сочинения античных трагиков, Аристофана и Менандра, исторические произведения Геродота и Фукидида, «Диалоги» Платон, труды Аристотеля и речи Демосфена, изучал ораторское искусство Ливания и читал Плутарха, Аристида и Филострата, венцом же его образования стало изучение произведений святоотеческой литературы и занятие богословием – особенно вопросами догматики и экзегетики. История не сохранила имен учителей Фотия Константинопольского, но в одном из своих «Ответов Амфилохию» он упоминал о мудром старце, сведущем в богословских науках и занимавшимся с ним толкованием Священного Писания. Кем бы ни были учителя святителя Фотия Константинопольского, но они дали ему основы знаний и образования, а своими личными усилиями – волевыми, интеллектуальными и духовными – он развивал свои таланты и дарования, с изумительной усидчивостью и усердием проводя бессонные ночи над книгами, став одним из самых образованных и высококультурных людей своего времени. По свидетельству Никиты Пафлагонского, Фотий днем и ночью изучал грамматику и математику, риторику и поэзию, философию и логику, юридические и богословские науки, превзойдя своими познаниями современников и соперничая по мудрости с древними учеными мужами, вызывая изумление даже у своих врагов и недоброжелателей. Как писал профессор Иван Соколов, «его энциклопедическое образование и специальные познания почти во всех науках представлялись для современников явлением таинственным и демоническим, а темная фантазия врагов поспешила объяснить их легендой, будто Фотий приобрел мудрость ценой спасения своей души». Когда читаешь сочинения святителя Фотия Константинопольского, то обнаруживаешь в них знакомство со всеми областями науки и искусства его исторической эпохи – риторикой и поэзией, филологией и историей, философией и математикой, музыкой и юриспруденцией, естествознанием и богословием – энциклопедическая эрудиция стала результатом его громадных усилий – казалось, что все знания его времени уместились в уме этого великого подвижника науки. В своих «Ответах Амфилохию» Фотий изложил свои рассуждения о подлинной мудрости, которая является предметом желания высоких душ, жаждущих познания всех вещей и Богопознания: «У большинства людей высшим счастьем считается богатство, земные блага, наслаждения и блеск мирской славы, а для благородных душ предметом стремлений служит мудрость, дающая тем, кто к ней стремится, богатство нетленное и вечно пребывающее, приобретаемое трудом, а не случаем или удачей. Эта мудрость не довольствуется красотой фразы и не выражается в звонкой и пустой высокопарности, но руководится разумом, выражает мысли в строго соответствующем ей слове, исследует причины бытия как такового, стремится к приобретению Истины, вскрывает природу вещей при помощи умозаключения, проникает в глубину исследуемого предмета и собирает, подобно сокровищам золотоносной руды, правильные познания о вещах. Отсюда возникает полнота истинного знания, которое делает обладателей его предметом удивления и соревнования и дает им славное и великое имя на все времена. При помощи этой мудрости душа научается точно отличать добро от зла и производить правильную оценку всякого рода познаний. А высшая и первая мудрость есть та, которая своим предметом имеет религию. Ее источник – Священное Писание». Как ветхозаветный царь и мудрец Соломон, святой Фотий Константинопольский считал, что мудрость – дороже жемчуга и серебра, золота и драгоценных камней, а так, как человек есть разумное и словесное существо, сотворенное по образу и подобию Божиему, то он призван возлюбить мудрость всем сердцем своим и стремиться к познанию Истины. Размышляя о классической античной литературе и поэзии и выражая свое личное и глубоко церковное отношение к ней, Фотий писал: «Мы пользуемся сочинениями светских писателей, но отвергаем в них все баснословное и вымышленное, охотно принимая гибкость и искусство выражения для развития и разъяснения мыслей».
Завершив свое образование в молодых летах, Фотий Константинопольский начал заниматься просвещением и борьбой с безграмотностью, преподаванием светских наук и философии, он стал давать уроки диалектики и объяснять учение Аристотеля о категориях и метафизике, и как отмечалось в исследовательской литературе – «во многих вопросах он выступал с большою смелостью; многое говорил только для упражнения своих учеников; по всему своему положению он твердо держался православия, но внутри границ, санкционированных Православием или вообще признанных за необходимые, предоставлял своим ученикам большую свободу. На это указывают его позднейшие заявления, что он предоставлял им свободно выбирать среди разных мнений то, которое покажется им лучшим, и что он был весьма благодарен тому, кто мог дать лучшее и более правильное объяснение». Можно указать лишь на один существенный пробел в образовании Фотия – он не был знаком с латинским и еврейским языками, что составляло определенную помеху в его филологических и богословских изысканиях, но как ученый он собрал солидные сведения по юриспруденции, принимал участие в законодательной работе при Василии Македонянине, был великолепно знаком с медицинской литературой и оказывал врачебные услуги всем обращающимся к нему за помощью, но прежде всего он был учителем, умеющим ясно и точно излагать свои мысли, а его слава ученого никогда и никем не оспаривалась. По слову Гергенретера, «как ученый и писатель, как литератор, философ и богослов Фотий является в блестящем свете, и эта его слава признана единогласно всеми». Для успешного преподавания философии, риторики и истории святитель Фотий Константинопольский составил «Словарь», в котором изложил объяснение труднопонятных слов и выражений, чтобы облегчить понимание светских и церковных произведений, но наибольшие усилия он сосредоточил на изучении Священного Писания и святоотеческой литературы, на догматическом богословии и вопросах экзегетики. Великолепная память и колоссальная эрудиция, блестящий талант диалектика и оратора, умение превратить лекции в живые и увлекательные беседы, касающиеся проблем богословия и философии, истории и поэзии, музыки и естествознания – все это способствовало тому, что Фотий стал широко известен как ученый и учитель, а в его доме собирались целые толпы учеников, с рвением и усердием стремящихся к познаниям. Зорко следя за развитием своих воспитанников, святой Фотий Константинопольский с радостью встречал успех всех, кто изощрял свой ум в изучении логики и диалектики, занимался математикой и исследовал Священное Писание, возвышал ум к священным тайнам богословия и религиозному настроению души – самом возвышенном ее состоянии, когда она вся обращена к Богу – в изумлении и трепете, в Богомыслии и молитве. Как известно у Фотия Константинопольского обучались наукам юный наследник византийского престола Михаил и будущий просветитель славян святой Кирилл Философ. Получив известность как ученый муж, славящийся своей мудростью и огромными познаниями, Фотий Константинопольский был приглашен на службу к императорскому двору, но и тогда он не оставлял своей преподавательской деятельности – его дом был открыт для всех жаждущих познания Истины и стремящихся к знаниями, а глубокое христианское благочестие хранило душу Фотия от прельщения преходящими благами нашего суетного мира и роскошью придворной жизни. По замечанию профессора Ивана Соколова, «между Фотием и его многочисленными учениками образовался тесный духовный союз, содействовавший распространению в обществе авторитета Фотия как ученого, и подготовляющий почву для научного оживления в Византии, родоначальником которого он был». Размышляя о значении личности Фотия Константинопольского Крумбахер писал: «После мрачной пустыни, господствовавшей в духовной жизни византийцев в середине VII века и до конца иконоборства сразу встает, как гордый утес над пустынной равниной, самая величественная фигура, какую знает история византийской литературы, патриарх Фотий. После двух самых темных столетий Средних веков Фотий является перед историком как могучая величина, труднообъяснимая в своем возникновении». По высокой оценке ученого Эрхгарда, Фотий является в истории византийской литературы исключительной личностью и занимает особое место, а в связи с общественной своей деятельностью он должен быть поставлен в ряд великих мужей всемирной истории, в нем совместились возвышенный и изощренный ум философа и диалектическая гибкость мышления, несокрушимая и могучая сила воли, пламенная любовь к наукам и искусствам, ораторское красноречие, изящный литературный стиль, обширные и разнообразные познания – от естествознания и музыки до метафизики и богословия – «первой мудрости», которую он почитал вершиной всех наук и познаний.
До своего вступления на патриаршую кафедру Фотий Константинопольский уже приобрел широкую известность как ученый, религиозный мыслитель и богослов, а в царствование Михаила III он был приглашен к императорскому двору, где сумел быстро сделать головокружительную карьеру, побывать послом к арабскому халифу Мутасиму, а затем стать протоасикритом – первым государственным секретарем и членом сената. Когда в 847 году умер патриарх Мефодий Константинопольский, то его приемником стал Игнатий – человек знатного происхождения, в возрасте четырнадцати лет принявший монашество и поселившийся в монастыре, всецело отдавшийся иноческим подвигам – аскезе, посту и молитве, не знакомый с «внешней мудростью» – светскими науками и философией, но прилежно изучающий Священное Писание и избранные творения святых отцов Церкви, где искал образец духовной жизни. За свою строгую подвижническую жизнь он был избран настоятелем монастыря и рукоположен во пресвитера, а во время иконоборчества его обитель стали убежищем для приверженцев иконопочитания. Как отмечал исследователь Ф.М. Россейкин, «слава о добродетелях Игнатия разнеслась далеко за пределы его обители. Общее уважение к подвижнику и ревнителю православия и побудило, по-видимому, Феодору призвать его на патриаршую кафедру. После отказов, требовавшихся, кажется, простым приличием, Игнатий был рукоположен 3 июля 847 года. По обычаю, в Рим было сообщено о избрании нового патриарха, и возражений со стороны папы Льва IV (847–855) не последовало. Если личные достоинства и иноческие добродетели Игнатия бесспорны, то нельзя сказать того же о его административных способностях. Никита восторженно изображает деятельность «доброго пастыря», его заботы о благочестии и чистоте паствы, его справедливое отношение к высшим и низшим, его пастырское мужество. Отмечает он и хозяйственные успехи монастыря под управлением Игнатия. Конечно, все это должно быть отнесено к достоинствам Игнатия; но всего этого мало. В сферу патриаршей деятельности входила не только обязанность учить и священнодействовать, но и управлять громадной метрополией. При том, как епископ столичной кафедры, патриарх был высоким государственным сановником, который мог оказывать заметное давление на ход государственных дел, должен был защищать интересы Церкви пред лицом светского правительства... Между тем тридцатитрехлетняя жизнь за монастырской стеной едва ли могла подготовить в Игнатии административные навыки: монашеская келья не вполне пригодная школа для будущего администратора, а управление скромной обителью и вселенской патриархией далеко не одно тоже. Есть основания думать, что «отличнейший монах, Игнатий не был отличнейшим патриархом». Ему не доставало такта в обращении с людьми; его справедливость очень часто выражалась в резкой форме, за что патриарха многие осуждали; в его отношениях к людям иного образа мысли не было терпимости. По складу ума, взглядам и вкусам он всецело принадлежал к партии ригористов, и представителям умеренной партии очень скоро пришлось почувствовать на себе суровую руку нового пастыря». По историческому разъяснению исследователя Д.Е. Афиногенова, «когда брат императрицы Феодоры Варда устроил заговор, в результате которого фактический правитель империи канцлер Феоктист был убит, а Феодора отстранена от власти. Поскольку Михаил III не проявлял способностей к самостоятельному управлению государством, влияние Варды при дворе стало доминирующим. Между тем, Игнатий, при поставлении давший присягу защищать интересы Михаила и Феодоры, пошел на прямой конфликт с фаворитом. Патриарх отлучил его от причастия из-за того, что он будто бы сожительствовал с вдовой своего умершего сына. Каковы бы ни были канонические основания этого поступка, сам Варда и значительная часть византийского общества расценили его как политический демарш. Чашу терпения правительства переполнил отказ патриарха осенью 858 года постричь в монахини отстраненную от власти Феодору и ее дочерей». Когда император Михаил III, а точнее его дядя Варда, ставший фактически правителем империи, низложил патриарха Игнатия в 858 году, то собор, созванный для избранника его преемника, остановил свой выбор на протоасикрите Фотии, который хоть и был мирянином, но «славился благочестием и многой ученостью». Как поясняет Гергенретер, Фотий «пользовался репутацией строго православного человека, был богат и знатен, даже царский родственник. У него были блестящие духовные дарования, много энергии и силы, обширнейшие познания, как ни у кого в его время. Он обладал утонченным светским образованием, крайне привлекательным обращением, его занятия, простиравшиеся и на богословие, его ораторский талант, его знание людей могли быть в высшей степени пригодны для него в новой предназначавшейся ему должности; его духовное превосходство на первой епископской кафедре государства должно было открыться в полном блеске: казалось, в нем соединилось все, чего можно требовать и желать от столь высокого положения». Захваченный врасплох известием о своем избрании в качестве патриарха, Фотий вначале отказался от этой высокой чести, но потом, «уступая просьбе всей Церкви Константинополя», согласился принять архипастырское служение. Не имея священнического сана и будучи мирянином, Фотий был пострижен в монашество, а затем за шесть дней был проведен через все степени священнослужения – от чтеца за архиерея. По разъяснению протоиерея Иоанна Мейендорфа, «в том, что мирянин был избран патриархом, не было ничего необычного – история знает много таких случаев – Тарасий, Никифор, Амвросий Медиоланский», но с самого начала архиерейского служения святителя Фотия Константинопольского было отмечено политическими и церковными смутами – дворцовыми интригами и переворотами, расколом в церковной среде – сторонники низложенного патриарха Игнатия обратились за поддержкой к Риму – на соборе в 861 году папские легаты признали избрание Фотия законным, но когда они вернулись в Рим, то римский понтифик Николай I «дезавуировал их и объявил решение собора незаконным». Если Николай I полагал, что вся полнота власти – духовной и светской – должна находиться в руках римского понтифика, а Римская кафедра, именуемая престолом святого апостола Петра – должна возвыситься над миром и подчинить себе все Церкви и всех светских властителей, то патриарх Фотий Константинопольский как блестящий ученый, общественный деятель и богослов с апостольской ревностью защищал православную веру от еретических нововведений Рима, все более терявшего духовную и культурную связь с Византией. В своем первом послании к римскому первосвященнику Николаю I патриарх Фотий Константинопольский обращался к нему как к «священнейшему собрату и сослужителю», просил молитв и в исповедальных строках о том священном трепете, который вызывает в его душе сама мысль о величии архиерейского служения: «Когда я представляю в мыслях величие священноначалия и человеческое ничтожество, далеко не достигающее присущего тому совершенства, и начинаю оценивать немощь моей силы и то понятие, которое я всегда имел о высоте такого достоинства, заставлявшее удивляться и изумляться тем, кто из нашего поколения (чтобы не говорить о предыдущих) принял на себя страшное иго архиерейства, будучи людьми, связанными плотью и кровью, но отваживаясь совершать дела бестелесных Херувимов, – когда я исследую и рассматриваю это и вижу, что ныне сам уловлен в том же, что, созерцаемое у других, приводило меня в волнение, невозможно высказать, какую я испытываю боль и каким унынием пребываю одержим. Ведь хотя у меня с детства была забота, возраставшая вместе со мной и меня сопровождавшая, жить спокойно в размышлениях о себе самом, освободившись от житейских дел и треволнений – ибо надлежит, начав писать к Вашему Преподобию, говорить правду, – пусть даже почести царских должностей, удерживая это стремление, принуждали обращаться к иным занятиям, тем не менее для меня никогда не была переносима смелость взять на себя исполнение архиерейского достоинства. Ибо всегда, всегда внушало оно мне почтение и страх, особенно при воспоминании о первоверховном апостоле Петре, который, показав много свидетельств веры в Господа Иисуса Христа, истинного Бога нашего, и всесторонне дав много доказательств любви к Нему, словно в увенчание прежних его добрых дел и свершений удостоился вдобавок к учительскому принять и пастырское служение…». В своем втором послании римскому понтифику Николаю I патриарх Фотий Константинопольский призвал Рим к братолюбию и напомнил, что нет более прекрасной и драгоценной вещи не свете, чем любовь, которая, по вдохновенному слову апостола Павла, не мыслит зла, всего надеется, все переносит и никогда не перестает быть, ведь она вечна. В то же время святитель Фотий затронул ситуацию в Болгарии, где процветала миссионерская деятельность как византийских, так и латинских миссионеров, и изложил свои мысли о законности местных обычаев, которые не нарушают единство веры: «Существуют законы общие, которые должны исполняться всеми. Таковы, прежде всего законы, касающиеся веры, уклонение от которых, даже ничтожное, есть уже смертный грех. Другие заповеданы только некоторым; их нарушение влечет за собой наказание только для тех, кому они преданы для исполнения, а для тех, которые их не получили, их неисполнение не влечет никакой вины и никакого наказания. Что утверждено определением Вселенских соборов, то все должны сохранять, но что постановил кто-либо из отцов частным образом, или узаконил местный собор, то хотя не может рассматриваться как суеверие в практике соблюдающих такое постановление, но зато и не принимающие его не подвергаются опасности за несоблюдение. Так, одни бреют и стригут бороды, сообразно с местным обычаем, а другим это запрещено даже соборным постановлением. Мы постимся только в одну субботу Великую, а пост в прочие субботы у нас запрещен, другие же постятся более одной субботы, и тамошнее предание, возобладавшее в силу обычая над каноном, считается свободным от осуждения. В Риме ни один священник не может жить в законном браке, а мы научены только единобрачных возводить в сан священника, а если кто отказывается принимать из их рук Евхаристию, то мы таких отлучаем, приравнивая отвергающих законный брак к тем, кто возводит распутство в закон; у нас всякий, возводящий диакона в сан епископа, минуя степень пресвитерскую, осуждается как тяжкий грешник, у других же это не вызывает осуждения. Различны и молитвы при посвящении в каждую степень и сан, различны обряды, обязанности, способы исполнения нравственности. Во многих странах совершенно запрещено монахам употребление мяса не ради отвращения к нему, но ради воздержания, в других же такое воздержание соблюдается только в известное время. У нас монахи не меняют своей одежды на одежду клирика, у других же когда монахи возводятся в епископский сан, то меняют свои прежние одежды и подстригают волосы на голове в кружок. Так относятся к обычаям, не нарушающим ни веры, ни общеобязательного закона. И так как обычаи и частные законы у разных Церквей и народов различны, то никто, умеющий судить справедливо, не станет винить ни тех, кто их хранит, ни тех, кто их не принял». Как известно римский понтифик Николай I не внял увещеваниям патриарха Фотия Константинопольского – в 863 году в Риме состоялся собор, на котором низложенный Игнатий был объявлен законным патриархом Константинопольским, а святитель Фотий был предан анафеме. По замечанию протоиерей Иоанна Мейендорфа, «так состоялся первый формальный раскол между Востоком и Западом». Восточная Церковь не приняла решение римского собора, а в действиях Николая I проницательный святитель Фотий с тревогой и печалью увидел все более нарастающие властные амбиции Рима, нарушающего христианский принцип соборности и желающего провозгласить римского понтифика – викарием Господним на земле, тем самым поставив его на место Христа Богочеловека. По замечанию Георгия Каприева, «именно с «Фотиевой схизмы» берет начало восточное воззрение на Запад как на «землю ересей», равно как и западная уверенность в том, что Восток склонен впадать в схизму и ересь». В лице патриарха Фотий Константинопольского римский понтифик Николай I встретил сильного и просвещенного противника – ученейшего богослова и ревностного исповедника Православия, вступившего в долгую, напряженную драматичную борьбу с Римом за свободу и независимость Восточной Церкви, за чистоту Православия и точное соблюдение церковных канонов, за верность догматам Церкив и ее святоотеческому Преданию, за почтение к местной традиции в церковных обрядах. Как пояснял профессор Иван Соколов: «Во время этой борьбы, перенесенной и в область литературы, Фотий вполне убедительно доказал папе всю неосновательность – с церковно-канонической точки зрения – его вмешательства во внутренние дела автокефальной Византийской церкви. А вместе с тем весьма авторитетно изобличил, как еретическое, римское учение о Святом Духе – Filioque, и этим ясно дал понять, что папа, вмешиваясь в чужие дела, в то же время крайне нерадиво относится к существенным сторонам веры Христовой, и что папский авторитет, претендующий на непогрешимость и руководящее значение в Церкви, не только способен уклониться в ересь, но уже в действительности впал в нее, сделался чужд Церкви, не полезен, а прямо гибелен для нее. Это был весьма меткий и могучий удар целой системе папства, сразу подорвавшей на Востоке ее значение, изобличивший ложь папских притязаний и ясно указавший на опасность папства для Православия. В этом – величайшая заслуга Фотия, обеспечившая ему бессмертное имя в истории Восточной Церкви».
В начале шестидесятых годов IX века болгарский правитель князь Борис Богорис дал разрешение христианизировать болгар, а в 864 году сам стал христианином и принял крещение от священников, присланных и Константинополя, причем его крестным отцом стал византийский император Михаил, а священнодействовал святитель Фотий Константинопольский. После крещения князя Бориса святитель Фотий Константинопольский направил в Болгарию архиепископа и священников для проповеди Слова Божиго и крещения болгарского народа, а в 865 году – святых просветителей Кирилла и Мефодия для проповеди благой вести о Христе распятом и воскресшем на славянском языке. Но князь Борис Богорис желал создать в Болгарии независимую от Византии Церковь, а потому в 866 году он обратился с письмом к римскому понтифику Николаю I, а тот направил в Болгарию епископов и клириков, вытесняющих византийских священнослужителей. В своем противостоянии Риму и властным притязаниям понтифика Николая I, святой Фотий не только подверг критике отступление от Священного Предания и обрядовые уклонения латинян – пост в субботу, употребление молока и сыра в первую неделю Четыредесятницы и целибат – безбрачие священников, но и возмущался повторным миропомазанием уже крещеных людей, практиковавшимся в Болгарии: «Латиняне не постыдились повторить миропомазание над теми, кто принял его от священников, утверждая, что одни епископы имеют право совершать это таинство, а совершаемое священником не имеет силы. Откуда такой закон и кто его законодатель? Какой апостол, или отец, или собор постановил это? И где такое постановление? Говорят, что священнику нельзя совершать миропомазание крещаемых. Значит, ему нельзя и крестить, и вообще священнодействовать. Но чем же он тогда будет отличаться от непосвященных? Однако, священник совершает божественную Евхаристию и освящает Телом и Кровью Христовыми тех, кто давно уже крещен. Как же он не может святить миропомазанием новокрещенных? Священник крестит, совершая над крещаемым очищение. Как же совершителя очищения можно лишить права ограждать и запечатлевать того, кого он очищает? Если отнимешь у него право запечатлевать очищение, то лишишь его и права священнодействия. Значит, он будет священником только по имени». «Но даже и тех, кто миропомазан пресвитерами, не содрогаются они помазывать заново, именуя себя епископами и мороча головы, будто помазание пресвитеров бесполезно и совершается всуе! Разве есть кто-нибудь, кто слыхал бы о таком безумии, на которое не смогли бы осмелиться эти сумасброды, перепомазывающие уже однажды помазанных и выставляющие чудесные и Божественные таинства христиан предметом долгой пустой болтовни и всеобщего посмешища? Вот уж мудрость поистине непосвященных! Нельзя, говорят, иереям святить миром посвящаемых, ибо принято делать это лишь архиереям. Откуда этот закон? Кто же законоположник? Который из Апостолов? Или из Отцов? А из Соборов – где и когда состоявшийся? Чьими голосами утвержденный? Нельзя иерею миром запечатлевать окрещаемых? Значит, и вообще крестить нельзя, выходит, и священнодействовать – чтоб уж не наполовину, а целиком был у тебя иерей изгнан в непосвященную часть! Священнодействовать над Телом Господним и Кровью Христовой и освящать ими некогда посвященных в таинства – и при этом не святить миропомазанием ныне посвящаемых? Иерей крестит, воздействуя очистительным Даром на окрещаемого; как же ты лишишь то очищение, коему начало полагает сей священнослужитель, его охраны и печати? Но ты лишаешь печати? Так не допускай ни служить над Даром, ни воздействовать Им на кого-либо – чтобы этот твой иерей, красуясь пустыми званиями, показал бы тебя епископом и верховодителем этого с ним хоростояния». В центре всей богословской полемики с латинянами святителя Фотия Константинопольского стоял вопрос о догматическом нововведении Рима – вопрос об исхождении Святого Духа не только от Отца, но «и от Сына» – Filioque, равно как и ниспровержение властолюбивых претензий римского первосвященника на первенствующее положение во всей Вселенской Церкви. Когда на Западе появились первые полемические тексты, направленные против Восточной Церкви, то святой Фотий Константинопольский разослал восточным патриархам свое послание, в котором не только возражал против латинских обычаев и латинской мисси в Болгарии, но и изложил свои догматические аргументы против Filioque, указывая на то, что латиняне посягнули на «священный и святой Символ Веры, несокрушимо утвержденный всеми соборными и вселенскими постановлениями»: «Кто вообще вынес бы, когда у христиан на деле вводят две причины в Святой Троице: с одной стороны Отца – для Сына и Духа, с другой, опять же для Духа, – Сына, и разрушают единоначалие в двоебожие, и растерзывают христианское богословие в нечто, ничуть не лучшее эллинской мифологии, и высокомерно обращаются с достоинством Сверхсущей и Живоначальной Троицы? Почему же это Дух исходит и от Сына? Ведь если исхождение от Отца совершенно (а оно совершенно, ибо Бог совершенный от Бога совершенного), что это за «исхождение от Сына», и для чего? Ведь оно было бы излишним и бесполезным. К тому же если Дух исходит от Сына, как от Отца, почему же и Сын не рождается еще и от Духа – чтоб уж было у нечестивых нечестиво все, и мысли, и слова, и ничто не осталось бы у них не затронуто дерзостью! Обрати внимание и на другое: ведь если в тот момент, когда Дух исходит от Отца, возникает Его особенность, точно так же как в момент рождения Сына – особенность Сына, а Дух, согласно их болтовне, исходит и от Сына, то оказывается, что большими особенностями отличается от Отца Дух, чем Сын, ибо для Отца и Сына общим является исхождение от Них Духа, а у Духа – особое порождение от Отца и особое же – от Сына. Если же Дух отличается большими особенностями, чем Сын, то Сын был бы ближе сущности Отца, чем Дух: и так вновь проглянет дерзновение Македония против Святого Духа, вкравшееся в их деяния и обиталище. А иначе, если все общее для Отца и Сына и Духа является общим совершенно (как то: Бог, Царь, Господь, Творец, Вседержитель, Сверхсущее, Простое, Бесформенное, Бестелесное, Беспредельное, и вообще все прочее), а для Отца и Сына обще происхождение от Них Духа – значит, Дух исходит и от Самого Себя. и будет Он началом Самому Себе, равно и причиной, и следствием. Подобного не измышляли даже эллинские мифы! Но и если одному лишь Духу свойственно возводиться к различным началам – неужто свойственно одному Духу иметь началом многоначалие? К тому же, если в чем-то новом ввели они общность Отца и Сына, то отделяют от этого Духа; Отец же связан с Сыном общностью по сущности, а не по какому-либо из свойств – следовательно, ограничивают они Дух от сродства по сущности».
В своем православном исповедании святитель Фотий Константинопольский в полном согласии со Священным Писанием и Священным Преданием, с догматическим учением Церкви и ее святых отцов провозглашал, что в Святой Троице есть единый исток бытия – предвечная Ипостась Бога Отца есть «причина» предвечного бытия Сына и Святого Духа – единосущных, совечных и равночестных Отцу, тем самым Отец есть корень Божества в Святой Троице, от Него предвечно рождается Сын и предвечно исходит Святой Дух, а так, как Отец есть от вечности совершенный и непостижимый в Своем величии Бог, то рождение Сына и исхождение Святого Духа сокровенны и до конца для нас неизъяснимы, при этом если исхождение Святого Духа от Отца совершенно достаточно для Его ипостасного бытия, то нет никакой нужды для Его исхождения и от Сына – Святой Дух предвечно исходит от Отца и предвечно почивает на Сыне. В исследовательской литературе не раз отмечалось, что во времена святителя Фотия латинские миссионеры в Болгарии были преимущественно выходцами из Франкской Церкви, открыто и рьяно исповедующими учение о Filioque – они учили, что Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына, тем самым они внесли изменения в догматические тексты, принятые Вселенскими Соборами. Как поясняет А.А. Шабанов в своей статье «Патриарх Фотий и полемика с латинянами о Filioque»: «В конце VIII века – начале IX века в империи Каролингов сформировалась богословская школа новой формации, состоящая из англосаксонских сторонников августиновского богословия и испанских борцов с адопционизмом. У богословов этой новой школы учение об исхождении Святого Духа от Отца и Сына стало не только нормой, но даже, по образцу Испанской Церкви, было включено в Символ Веры в качестве его составной части. Это добавление в Символ Веры слов: «и от Сына» (по латыни: «Filioque») стало своеобразным маркером Франкской Церкви, несмотря даже на то, что Римский папа Лев III не только не одобрил, но даже запретил новый франкский обычай, посоветовав франкам вообще не использовал Символ Веры за богослужением, как это было принято в Италии. Тем не менее Символ Веры с добавлением Filioque продолжал использоваться в империи Каролингов и, вероятно, использовался также франкскими священниками из епархии Пассау, которые присоединились в 866 году к итальянским миссионерам на пути в Болгарию». В своей богословской полемике с латинянами святитель Фотий Константинопольский не отвергал святости западных отцов и учителей Церкви, но с благоговением и почтением относясь к Амвросию Медиоланскому, Августину Блаженному и Блаженному Иерониму, он следовал православному правилу «согласия святых отцов Церкви» и указывал на то, что в писаниях западных учителей есть богословские мнения, противоречащие Слово Божиему, Вселенским Соборам и сонму древних римских понтификов. В своем «Послании к Аквилейскому Архиепископу» – одному из ведущих апологетов и исповедников учения о Filioque на Западе при Каролингах, святитель Фотий Константинопольский на утверждение, что «Амвросий, Августин, Иероним и некоторые другие – писали, что Дух Святый происходит и от Сына», рассудительно и мудро отвечал: «Если бы десять, даже двадцать Отцов сказали так, но 600 и бесчисленное множество не говорили того: кто будет оскорблять Отцов, не те ли, которые заключая все благочестие немногих тех Отцов в немногия слова и поставляя их в противоречие соборам, предпочитают их бесчисленному сонму, или те, которые защитниками своими избирают многих Отцов? Кто обижает святого Августина, Иеронима и Амвросия? Не тот ли, кто заставляет их противоречить общему Владыке и Учителю или тот, кто ничего подобного не делая, желает, чтобы все следовали определению общего Владыки?.. Если иные и говорили не точно или, по неизвестной для нас причине, даже уклонились от прямого пути; но возражений не было, и никто не вызывал их к дознанию истины, – мы оставляем их в числе отцов, точно так же, как бы они и не говорили того, частию за известность их жизни и славу добродетелей, частию за непорочность веры их в прочих отношениях; но не следуем тем словам их, где они отклонились от пути истины. Мы, хотя мы и знаем, что некоторые из наших святых отцов и наставников отклонились от исповедания истинного учения, не принимаем как учение те области, в которых они заблуждались, но принимаем самих человеков. Так, в случае, когда некоторые были порицаемы за учение, что Дух исходит от Сына, мы не делаем допущения, противного слову Господню, но и не извергаем их из числа отцов». В своей богословской полемике с латинянами святитель Фотий Константинопольский проявил себя как великолепный знаток Священного Писания и ревностный хранитель апостольской веры, твердый защитник догматов Православия и обличитель всех отступлений Римской Церкви от Истины Христовой не только в области обрядов, но и в области догматики – он указал на то, что латинское учение о Filioque – это еретическое нововведение, противоречащее как Слово Божиему и святоотеческому Преданию, так и вероучительным формулами Вселенских Соборов, православной вере и логике. По инициативе святителя Фотия в 867 году в Константинополе был созван собор, который предал анафеме римского понтифика Николая I и осудил Filioque – учение об исхождении Святого Духа от Отца и Сына, также провозгласив незаконным вмешательство Римской Церкви в дела Византийской Церкви. По оценке Георгия Каприева, святитель Фотий Константинопольский никогда не был модернистом и реформатором, напротив – он проявлял «здравый догматический консерватизм» и открыто выступал против всяческих уклонений и нововведений – убежденный, что в центре церковной жизни должна быть вера, основанная на Божественном Откровении. Великое богословское дело Фотия Константинопольского, состоящее в полемике с латинянами и развенчании ереси Filioque, было на время прервано после его низложения с патриаршего престола, вызванного политической смутой в Византии – убив Варду и Михаила III, императорский престол захватил Василий Македонянин, а когда святитель Фотий обличил убийцу и не допустил его до приобщения Святых Христовых Таин, то был низложен с патриаршего престола и заключен в монастырь под стражу. На место патриарха был снова поставлен Игнатий, а на созванном в Константинополе соборе, заседавшем с 5 октября 869 года по 28 февраля 870 года в присутствии легатов Римской Церкви, разгорелись долгие споры, в результате которых победу одержали противники святителя Фотия, произнесшие на него анафему. В жизни святителя Фотия Константинопольского начались страдальческие годы изгнания – семь тяжких лет суровых испытаний, которые он вынес с достоинством и честью, с неугасающей верой и неослабевающей надеждой, со стойкостью духа и терпением.
Во дни своего изгнания святитель Фотий Константинопольский проявил себя как истинный православный подвижник – он не терял надежды на Бога и хранил верность догматам Православия, несмотря на суровые условия ссылки, которое он описал в скорбном письме к протоспаферию Михаилу: «Тело мое разбито болезнями, душа – внутренними страданиями. Вся жизнь моя поядается и расслабляется причиняемыми мне от людей беспрестанными оскорблениями. Оставление друзьями, арестование и тюремное заключение моих слуг, удаление моих родных вследствие страшных угроз, нещадное лишение, отнятие самых необходимых потребностей, даже книг моих, опустошение и разрушение священных домов, которые мы созидали для умилостивления Божия, устранение всех поющих, читающих, и вообще служащих во всяком богослужении, – за тем, непомерно суровые приказы всем, чтобы никто не смел ко мне приближаться, – кратко, все собралось для моего отягощения. Надобно – ли мне еще упоминать о каждодневных допросах, судебных следствиях и обвинительных решениях не только для меня, но и для моих друзей, родственников и слуг, даже для всех, кто только подозревается, что не совсем меня покинул, – следствиях и обвинениях, при которых никто не бывает свидетелем, никто не судит, как и никто не выступает обвинителем. Если они мне иной раз и дают отдых от своих допросов и розысканий, то причиною того не их добрая воля, и не моя какая-нибудь добродетель, но особенная милость Божия, от которой единственно я ставлю себя в зависимость, и под покровом которой я совершаю так бурно колеблемое течение моей жизни, возметаемый так многими и так грозными волнами. Вместо родных, вместо друзей, вместо слуг, вместо певцов, вместо всякого человеческого утешения, окружают меня солдаты, сторожа, офицеры и отряды воинские. Как только не вырвется и не вылетит у меня душа из тела, поражаемого столькими ударами». В письме к своему брату Тарасию святитель Фотий изливал скорбь своей души: «страдание достигло высочайшей степени, зло дошло до крайности; кроме Бога и упования на Него, мне не остается никакого более утешения. Везде наблюдение, угрозы, строгости. В сравнении с этим положением, все перенесенное мною не имеет значения. Кто положит тому конец? Может быть, смерть, которую они мне умыслили. Она, может быть, отнимет у моих врагов возможность терзать и мучить меня долее, либо сама по себе освободит меня от всяких тревог и напастей». С горечью в сердце вспоминая о соборе в Константинополе, на котором восторжествовали сторонники Римской Церкви, и, обращая к Богу Вседержителю все свои молитвенные воздыхания и надежды, святитель Фотий Константинопольский писал: «хотя злочестивая, бесстыдная и беспримерная жестокость (явленная собором на мне и моих сторонниках) превосходит все преступления иудеев, какие только солнце видело и луна скрывала, превышает бесчеловечность и преступность болезновавших безбожием эллинов, неистовство и безумство всех, какие есть на земле, варваров; но ты не поражайся этим, и не позволяй себе никакой неразумной мысли ропота или хулы против мудрых советов Божьих. Я, со своей стороны, много далек от того, чтобы удивляться тому, или смущаться тем, и ты, я не сомневаюсь, придешь к одинаковым со мною мыслям. Я, напротив, нахожу – хотя это иным и странным покажется – именно в этом факте самые убедительные доказательства несомненного и всеобъемлющего управления Божественного, сверх – естественного Промысла. Каким это образом и в каком смысле? Если гнев имущих власть на верных, только потому, что они сохранили свой язык и сердце от убийственных дел, так тягостно и сильно воспламеняется; если правда всевозможными способами притесняется, а ложь в полном блеске дерзновенно возносится; если нечестивая наглость оскорбительно подмечает всякое действие, всякое слово и движение; если при таком досмотре праведные только воздыхают и обращают взоры и сердце к Вышнему оку правосудия; если противники подыскивают клеветников и лжесвидетелей; если многие стараются угодить власть имеющим и служить их желаниям; если страх и угрозы смертью исходят на всех хотящих сказать что-нибудь в защиту правды; если в добавление ко всему этому, кроме других многих страданий, какие им не наказания могут причинять, не дозволяется им отнюдь писать и написанное переслать; и если ни против одного из святых не выставляется свидетель, и нисколько противу них не соблюдаются даже употребительные у варваров формы судопроизводства, но таким позорным и смешными образом, так бесстыдно и бесформенно, не сохраняется даже вид правильного суда; если, говорю, принять все это во внимание: то как можно не видеть в этом самых сильных и несомненных доказательств Божественного промысла, вся премудро устрояющего, и правосудия, хотя часто не ведомыми для человеческого ума путями, карающего неправосудных, и приходящего на помощь обидимым? Чрез это свое промышление Господь Бог наших гордых притеснителей – хотя они на вид и являются творящими свою власть в большом блеске и с высокою честью – покрыл стыдом и срамом, а наших поборников, гонимых, хотя они должны выдерживать крайнее страдание, исполнил блаженства и радости и не престающим одобрением и хвалою от всех уст, как неувядающим венцом, украсил. Для тех же, по причине тяжких их злодеяний, Провидение уже здесь уготовляет начало их наказания и дает им предчувствовать то невыразимое и неизбежное бедствие, которое ожидает их за гробом, а этим праведным воздает справедливую мзду за подвиг и вверяет залог, будущего неизреченного воздаяния и столь вожделенного вечного блаженства. В этом, как мне думается, ты и не можешь не усмотреть ясного и верного доказательства несомненного и над всеми бодрствующего смотрения дивного и преестественного промысла Божия». Богословское порицание осудившего его собору, святитель Фотий Константинопольский изложил и в письме к митрополиту Михаилу Митиленскому – одному из своих самых верных своих друзей и ревностных приверженцев: «Как Иудейский синедрион, полный злобы на Христа, когда изгнал учеников Господа из синагоги, только теснее связал их с Господом и Учителем, а себя самого вполне отлучил от участия в святых таинствах и в царствии небесном: так и теперь подражатели иудеев, извергшие последователей апостолов из церквей, только тем более сблизили и соединили с теми святыми мужами, очевидцами Божьего Слова, – ибо общение в страданиях действует к укреплению союза в вере и в жизни; самих же себя, самым жалким и достоплачевным образом, отторгли от учения апостолов и от нашего правоверея, и, отвергши имя, устройство, равно и жизнь христиан, в ненависти ко Христу и убиении Господа, вполне себя уравняли с иудеями, которым возревновали». Пребывая в изгнании, святой Фотий Константинопольский не падал духом, он утешал и поддерживал всех верных догматам Православия, напоминая всем страдальцам за веру, что хоть «гонение жестоко, но и блаженство у Господа сладостно, – тяжко изгнание, но и радости полно Царство Небесное. «Блажени изгнании правды ради, яко тех есть Царство Небесное» (Мф.5:10). Многие скорби и превосходящи всякую меру; но будущее блаженство и радость могут не только облегчить, но и превратить их, для устрояющих свою жизнь в чаянии вышнего блага, в основание для утешения и бодрости. Будем же держаться подвигов, да достигнем мзды за подвиги, так чтобы с апостолом Павлом могли мы сказать: «подвигом добрым подвизахся, течение скончах, веру соблюдох, прочее соблюдается ми венец правды» (2Тим.4:7-8). Что может быть сладостнее или приятнее этих слов торжества? Что сильнее и действеннее может посрамить общего врага человечества? «Поприще кончил, веру соблюл и теперь готовится мне венец правды». О высокое слово, утешающее все бури страданий, исполняющее душу духовной радости, приводящее гонителей в изумление и замешательство, гонимым дающее венец, немощных укрепляющее, поверженных восставляющее и возвышающее. Достигну я блаженства, если мои дела будут в согласии с моими словами, – купно с вами, мои достойные сподвижники, молитвами нашей преблагословенной владычицы Богородицы со всеми святыми. Аминь».
Во время собора, осудившего святителя Фотия Константинопольского и во дни его заточения, столицу Византии потрясли два мощных землетрясения – были разрушены многие храмы и дома, обрушилась крыша патриаршего жилища, а жители Константинополя пришли в ужас – многие увидели в этом знамение Божьего гнева на неправедное осуждение Фотия. В одном из своих писем святой Фотий Константинопольский писал, что эти страшные землетрясения – это выражение гнева Божьего не за его личное неправедное осуждение и изгнание, а за поругание православной веры: «я лично, со своей стороны, не дерзнул бы сказать, что город за учиненные против меня неправды сделался обширным кладбищем, убеждаю и тебя так не думать. Ибо кто я такой, – хотя и несказанное зло потерпел, что бы мог вызвать такое грозное проявление гнева Божия? Я и без того, в силу общего закона природы и сочувствия, страдаю еще более чрез то, что город терпит, чем чрез то, что мне злого его обитатели сделали. Если же они страждут за то, что по всей империи лишили церкви их благолепия, самовольно презрели таинства христианские, – епископов священнослужителей Божьих удалили с их кафедр и из их церквей со всякою хитростью и со всякими насилием и, при господстве христианства, допустили совершить дела и безобразия языческие, достопочтенные чиноположения и таинства религии предали совершенному забвению или, вернее, полному уничтожению, если, говорю, за все эти злодеяния должны были обрести праведное наказание: то я, конечно, против этого сказать ничего не могу, разве бы высший суд открыл в них еще большие, совершенные ими, злодеяния». Во дни своего изгнания святитель Фотий написал свое знаменитое письме, обращенное к византийскому императору – это не только образец церковного красноречия и свидетельство учености Фотия, но и описание его скорбей и горестного положения, исповедь его возвышенного и могущего духа: «Язычники и варвары, если произносят над кем смертный приговор, лишают того жизни. Кому же оставляют жизнь, того не допускают умирать от голоду, или других бесчисленных бедствий. Мы же живем жизнью, которая хуже смерти. Находясь в заточении, мы лишены всего: родных, друзей и всякого общения с людьми. Когда божественный Павел находился в узах, то ему не запрещалось пользоваться услужливостью близких и знакомым; скажу более: когда вели его на смертную казнь, то самые язычники и ненавистники имени Христова изъявляли сострадание к нему. Прошедшее научает нас, что такое же обращение испытывали люди, известные по своей злонамеренности, а не первостепенные служители Божии. Но мы лишены даже книг: новое и похвальное придумали на нас истязание! Спрашивается, на какой конец? Верно для того, чтобы мы не слышали и слова Божия. Да не разразится в твое царствование зловещее предсказание: «Будет в те дни голод в хлебе, и голод в слушании слова Господня». Зачем, повторяю, отобрали у меня книги? Если я оскорбил кого, то тем скорее нужно оставить мне книги, да еще приставить истолкователей, чтобы я мог извлечь из чтенья большую пользу и вернее убедился в моем проступке. Если я никого не обидел, то зачем же обижают меня? Ни один верующий не испытывал ничего подобного от неверных. Многострадальный Афанасий часто лишаем был престола от еретиков и язычников, но ни один из его преследователей ни разу не приказывал отнимать у него книги. Дивный муж, Евстафий, также много видели бед от Ариян, но и у него не отбирали книги. Павел исповедник, Иоанн Златоуст, славный Флавиан, множество других... Но что я перечисляю тех, имена которых начертаны в небесной книге? Для чего вспоминаю святых и православных епископов? Константин Великий приговорил к ссылке Евсевия, Феогония и других с ними еретиков, но не лишил их имущества, не велел отбирать у них и книги; ибо он устыдился отнять средства у тех, которых по той причине наказал и ссылкою, что они вели себя необдуманно. Нечестивый Нестории также был сослан; равно Диоскор, злосчастный Петр, Север и многие другие; однако никто из них не был лишен книг. Но что я говорю о давно минувшем? Многие, еще теперь живущие, помнят нечестивого Льва, который, по врожденным свойствам, действительно походил более на лютого зверя, чем на человека. Когда он низложили Никифора и отправил его в ссылку, то не разлучил его с книгами; последний не страдал и от голоду в такой степени, как мы страдаем. Хотя Никифор и желал в такой же мере погибели своему безбожному гонителю, в какой желал продолжения своего правления, все же Лев боялся самого названия убийцы и не велел рубить на куски тела преданных Никифору людей, как это обыкновенно делается только с разбойниками и предателями. Нечестивый и кровожадный, однако, он не лишал свою жертву общения с другими, не отбирал имущества; потому что он имел страх пред христианством, и не хотел свирепствовать с большею силою, нежели с какою свирепствовали язычники. Последние, обрекая мучеников на смерть, не препятствовали им услаждаться общением с друзьями, не отбирали имущества у близких к ним. Леви не запрещал и псалмопения, доставлявшего отраду многим отшельникам, которые заточены были вместе; он не разрушал домов Божьих и священных храмов, боясь, как видно, свирепствовать против священных предметов, хотя и не стыдился обижать людей. Что же со мною делают? О горе мне! Придумано все новое, превосходящее всякое сравнение! Я заточен, лишен родных, верных слуг, лишен и пения с отшельниками. Вместо друзей, родных, отшельников, певчих, словом всех, с кем только я имел общение, – ко мне приставили стражу и окружили меня сонмами воинов. Оскорблены домы Божии; подвергшиеся обидам бедные изгнаны, пожитки их расхищены подобно военной добыче. Для какой цели делается все это? Для той, чтобы более уязвить меня, несмотря на то, что я и без того жестоко уязвлен. Не позволяется отправлять службу Божию моим ставленникам, налагается запрещение на самые храмы, сооруженные мною по обету, в очищение моих согрешений. Но следовало бы подумать, не причиняем ли мы всем этим оскорблений самому Богу. Действительно, оскорблен Тот, Кто сам добровольно принял на себя бремя бедных. Римские гражданские законы допускают телесное наказание преступников для их духовного исправления; но мы до сих пор не знаем и по слуху, чтобы кто-нибудь придумывал терзания и гонения на душу; а теперь самим привелось испытать; ибо это причиняет нам лишение книг и отнятие возможности очищения от грехов; в первом замечается уничтожение способов созерцать внутренним оком, а второе губит и расстраивает наилучшее из всех действий. От начала мира не было слышно, чтобы человек начинал войну против человеческой души. Как будто не могли насытить злобу терзания, которым подвергнуто тело, т. е. изгнание, плен, голод, содержание под стражею, от которых ежедневно все более и более иссякает жизненная сила; пощада же состоит в том, что, вместе с жизнью, не отнимается ощущение огорчений. Что может быть страшнее того рода смерти, той невыносимой пытки, когда ощущаешь страдание умирающего, а, между тем, со смертью не лишаешься ощущения скорби? Последнее должно почесться лучшим утешением для умирающего. Размысли об этом, государь, и, если совесть твоя спокойна, то придумай еще что-нибудь против меня; может быть, ты что ни есть и позабыл. Если же совесть уличает тебя, то помни, что и ты не избегнешь осуждения за гробом, когда всякое раскаяние будет бесполезно. Я прошу тебя небывалым до сих пор образом, но за то совершенно соответствующим обстоятельствам, каких также доселе не случалось. Останови, государь, течение зол, на сколько это в твоей власти, или прекрати жизнь мою, и притом, как можно скорее, а не томи меня медленным мучением, – или же уменьши и положи меру скорбям, которыми я удручен. Вспомни, что и ты смертный, хотя и государь. Подумай, что все мы имеем одинаковую плоть, сильные земли, цари и всякий простой человек. Не забывай, что все мы имеем общего Господа, Творца и Судию. Не изменяешь ли твоей обычной кротости, удручая меня? Зачем же оскорбляешь свою природную доброту? Не заставляешь ли ты думать, что твое милосердие не более, как лицемерство, и кротость твоя только личина? Не делаешь ли ты сам себя посмешищем, ожесточившись на меня? Я не добиваюсь престола, не добиваюсь и славы, не жду радостных дней и счастливых успехов; прошу только о том, чего не лишают узников, в чем не отказывают пленным, что допускается человеколюбиво и скованным варварам. Вот до чего дошло мое положение, что я должен, как милости, выпрашивать у императора Римлян, этого образованнейшего народа... Какого роду моя просьба? Прошу, чтобы мне позволено было жить жизнью, которая не была бы страшнее самой смерти, или чтобы скорее прекратили дни мои. Постыдись законов природы; имей уважение к законам человеческим; постыдись законов общих для всего Римского государства. Берегись, чтобы про тебя не стали разглашать, что ты придумал дело, доселе неслыханное, т. е. что ты, будучи верховным властителем, по преимуществу обязанным быть милосердным и кротким, изгнал и преследуешь архиепископа, предал его в жертву голоду и другим бесчисленным бедствиям, не взирая на то, что он сам молил за тебя, – архиепископа, которого имел прежде другом, который был восприемником твоего сына, который своими руками совершил миропомазание над тобою и императрицею, возложив на вас власть, который любил тебя искренно, пред которым ты произносил страшные клятвы и исповедания веры, которому пред всеми дал явное доказательство своей любви и уважения». Время шло, минули годы изгнания – на стороне святителя Фотия Константинопольского была значительная часть византийской Церкви, изменилась политика императора Василия и в 873 году Фотий вернулся из опалы в столицу и был поселен в Большом императорском дворце, где занимался обучением императорских сыновей. Не позднее 876 года произошло знаменательное примирение возвращенного из ссылки святителя Фотия Константинопольского и византийского патриарха Игнатия, а после смерти последнего в 879 году, был созван собор, на котором Фотий вновь стал архипастырем византийской Церкви и второй раз вступил на патриарший престол. Лично знавший святителя Фотия римский понтифик Иоанн VIII, через послов на соборе объявил об отмене всех прежних папских определений о Фотии. На соборе был признан неприкосновенным Никейско-Цареградский Символ Веры и было осуждено учение о Filioque как латинское еретическое нововведение, кроме того было признано равенство и независимость Западной и Восточной Церкви. Как справедливо заметил Георгий Каприев, собор 879-880 годов стал триумфом святителя Фотия Константинопольского, а его второе патриаршество протекало сравнительно тихо, что же касается «второй Фотиевой схизмы», то это – не более, чем легенда и историческая мистификация, ибо ни один из римских понтификов между Иоанном VIII и Формозием не анафемствовал Фотия. На протяжении шести лет после собора 879-880 годов Фотий Константинопольский исполнял священное служение патриарха Византии, а когда после смерти императора Василия в 886 году к власти пришел его сын – Лев VI, то святитель Фотий оставил патриарший престол – будучи обвинен по ложному доносу в заговоре против императора он вновь был отправлен в изгнание. Свои земные дни святитель Фотий Константинопольский окончил в Армонийском монастыре, где занимался богословием и написал свое лучшее богословское произведение – трактат «Мистагогия» («Слово тайноводственное о Святом Духе»), содержащий опровержение латинского учения о Filioque. Как ревностный исповедник апостольской веры и ученейший богослов, оставивший произведения, ставящие его наравне с великими отцами и учителями Церкви, как тончайший экзегет и просветитель народов, стойкий борец за чистоту Православия, обличитель ересей и защитник Православной Церкви от властных притязаний Рима и латинского владычества святитель Фотий Константинопольский всегда почитался в православном мире, а в 1847 году он был торжественно причислен к лику святых и память о нем свято чтится Церковью.
Святитель Фотий был плодовитым церковным писателем и оставил обширное литературное наследие – творения экзегетические, догматические, проповеднические, исторические и канонические. Самым большим трудом святого Фотия Константинопольского стал написанный во время поездки ко двору арабского халифа его громадный трактат «Библиотека» – «Мириобиблион или описание и перечисление прочитанных нами книг, содержание которых просил нас изложить возлюбленный наш брат Тарасий; таковых книг – 300 без двадцати». Это – литературный памятник колоссальной учености святителя Фотия Константинопольского и изумительной аналитической и критической силе его ума, обширный литературно-исторический обзор огромного числа сочинений ораторов и грамматиков, историков, географов и христианских богословов, с биографическими сведениями о писателях, комментариями и критическими суждениями, не утративший своей ценности и в наше время. По восхищенному высказыванию профессора Ивана Соколова: «Фотий – единственный византийский писатель, которого в этом отношении можно сравнить с Аристотелем. По своему содержанию изложенные в «Библиотеке» книги относятся к различным областям знания: грамматике, риторике, истории, философии, медицине; имеются также сведения о соборах, житиях мучеников и святых; только поэзия мало интересовала писателя – в «Библиотеке» помещены лишь метрические переложения книг Священного Писания; из латинских писателей упоминается один Григорий Великий (в переводе Захарии). Весьма большую важность имеют извлечения и сведения, которые Фотий сообщает об исторических писателях. Из того, что он передает, можно судить о великих потерях, которые понесла византийская литература после IX века. Фотий еще знал очень много исторических писателей, от трудов которых ныне не осталось и следа, или сохранились немногие отрывки. Например, Фотий читал Ктесия (его персидскую и индийскую историю), Феопемпта Хиосского, весьма важную «Историю диадохов» Агафархида, равно Диодора, Дионисия Галикарнасского, «Еврейскую историю» Юста из Тивериады, «Историю» Аминтиана об Александре Македонском, Аппиана, Арриана, Диона Кассия, Дексиппа, Евнапия, «Общую историю» Исихия Милисийского и другие сочинения. Весьма богатые сведения сообщаются у него о греческих риторах, о философах, врачах и физиках; наконец, весьма важны и обширны его сведения о христианских писателях исторического, Догматического, герменевтического и аскетического направления. Разумеется, изучение 280 книг потребовало от Фотия несколько лет занятий. И он с большим успехом выполнил нелегкую работу собирания и систематизации литературного наследства древности. Такая работа была в высшей степени своевременна и впоследствии доставила автору почтенное место в истории всемирной духовной культуры». Колоссальная ученость, необыкновенная эрудиция и широчайший умственный кругозор святителя Фотия Константинопольского, потрясающая глубина его богословской мысли и тончайший анализ избранных стихов из Священного Писания нашли себе выражение в «Ответах к Амфилохию», в которых затрагивается широчайший круг тем – богословских и экзегетических, филологических, логических и метафизических. Трактат «Ответы к Амфилохию» – это творческий синтез разнообразных областей знаний и корпус вопросов и ответов, получивших свое название по имени одного из ближайших единомышленников и соратников патриарха Фотия – митрополита Амфилохия Кизического, в этом произведении, заключающем в себе «как бы всю совокупность научных византийских познаний времени Фотия», с полной силой раскрылась вся мощь аналитического мышления Фотия и его огромная богословская эрудиция, здесь исследовались проблемы философского характера – об идеях Платона и категориях Аристотеля, поднимались вопросы догматического содержания – вопросы о свободе воли человека и теодицее, об Ангелах и дьяволе, об иконопочитании, а также – разрешались кажущиеся противоречия Священного Писания. Святитель Фотий Константинопольский провозглашал, что Библия – это словеса Святого Духа, изреченные через пророков и апостолов, а дело богословское науки – их глубокое постижение, в деле которого нужно руководствоваться не только суждениями и умозаключениями нашего разума, но прежде всего – голосом святых отцов и великих учителей Церкви, ее Вселенскими Соборами и Священным Преданием. Для понимания личности святителя Фотия Константинопольского, внутреннего мира его души и всех волнующих ее идей и событий, равно как и ключевых вех его жизни, неоценимое значение имеет его эпистолярное наследие – письма и послания, в которых не только во всем блески раскрылся его литературный слог и художественный стиль, возвышающийся от изящных риторических оборотов красноречия до лирически проникновенных и исповедальных строк, но и раскрылась невероятная острота его ума, точность исторических оценок и богословских высказываний, сила логических суждений и огненность его сердца. По глубокомысленному суждению протоиерея Александра Иванцова-Платонова: «В основание Фотиевой истории должно быть положено то, что всего прямее и непосредственнее отражает его личность и жизнь – т.е. его собственные письма и сочинения. Пусть и не особенно много найдется здесь материала для разъяснения биографических частностей – внешних фактов его истории: но здесь во всяком случае откроется главное – нравственный образ изучаемого деятеля, от которого так или иначе должно быть проведено освещение и на частные факты его жизни… Письма эти чрезвычайно разнообразны. Они разнообразны по составу и положениям лиц, к которым были писаны: здесь мы встречаем царей (Михаила и Василия византийских, Бориса болгарского, Ашота армянского), восточных патриархов (Евстафия, Феодосия), римских пап (Николая I, Иоанна;VIII), множество митрополитов, епископов, игумнов – правителей монастырей и простых монахов отшельников, знатных придворных сановников, правителей народа и простых мирян, – лиц близких Фотию, родных, друзей и врагов его, покровителей и преследователей. Письма также очень разнообразны и положениям писавшего лица, – Фотий писал их и на верху славы и величия, и в тяжком заточении, под гнетом проклятий и преследований. Необыкновенно разнообразны и предметы писем: в одних Фотий раскрывает высоту догматы веры, начертывает правила христианской нравственности, решает запутаннейшие вопросы церковной практики, объясняет труднейшие места Священного Писания; в других говорит о своем личном положении и ближайшим образом входит в разнообразные положения лиц, к которым пишет, утешает родных и друзей, наставляет учеников и приверженцев, спорит с разномыслящими, обличает неправоживущих, жестоких, несправедливых, развращенных, предостерегает высокомерных и упорных, подкрепляет колеблющихся и падших. Замечательно разнообразен и самый внешний тон писем Фотия – то пламенный и даже резкий, то важный и спокойный, то задушевно простой, нежный и умилительный, то тонко-иронический, то простодушно-шутливый, – тон не только в разных письмах, но иногда в одном и том же письме несколько раз меняющийся, сообразно с оттенками настроения писавшего, и в особенности сообразно с положением, свойствами и духовными нуждами лиц, к которым писалось, а также с предметами и целями писания. Но, при всем этом разнообразии, во всех письмах Фотия, – начиная от писем к самым важным особам, в которых он раскрывает высокие истины веры, правила нравственности, или дает мудрые политические советы, до самых простых обыденных писем в роде например того, в котором он благодарит простого монаха пустынника (Зосиму) за присылку ему деревенских гостинцев – каштанов и грибов, – отражаются одни и те же привлекательные нравственные черты: не только ум высокий, тонкий, обогащенный самыми разнообразными сведениями, часто игривый в выражении, но всегда серьезный и твердый в основном настроении, но и сердце горячее, нежное, характер ласковый, любезный и вместе с тем твердый и прямой, – глубокое благочестие, непоколебимая при всяких случаях преданность воле Божией, горячая ревность о вере и церкви, преданность своему долгу и положению, внимательность к подчиненным, заботливость о пасомых». По своему содержанию письма святого Фотия Константинопольского очень разнообразны – с догматически-богословскими посланиями он обращался к римскому понтифику Николаю I, к восточным патриархам, Аквилейскому митрополиту и болгарскому князю Михаилу, но в его эпистолярном наследии есть письма экзегетические, увещевательные и исповедальные, содержащие ценные исторические сведения. Когда читаешь письма святителя Фотий Константинопольского, то видишь, что он не только ученейший богослов и ревностный хранитель православной веры, но и великолепный стилист – слог в его письмах всегда находится в гармонии с содержанием и бывает весьма разнообразным – то возвышенный и пламенным, то спокойным и мерным. По высокой оценке профессора Ивана Платонова, письма святителя Фотия Константинопольского – это горящий светильник, светящий всем излияниями его высокого ума и пламенного чувства. «В обличении заблуждений и обороне Православия – это буря сокрушительная, молния разящая, которой ничто не может сопротивляться; в учении и толковании – это верный отголосок святых Соборов и отцов; в убеждении – увлекающий и непреодолимый вития, по силе доводов и умозаключений; в утешении – это верный и вместе проникнутый глубоким благочестием друг, который падающего под тяжестью несчастия умеет поднять и ободрить упованием на промысел Божий, – то надеждою в близком будущем, то указанием на воздаяние вечной жизни; в исправлении и наказании – это, можно сказать, «мерило праведное, которым, самым строгим образом, определяется и качество внушений и выговоров согрешившему и самая мера наказания. Слог в письмах, хотя вообще отзывается некоторой искусственностью того века, согласно содержанию, бывает, то высокий и пламенный, как в посланиях полемических, то ровный и спокойный, как в писаниях поучительных, то фамилиарный и даже игривый, как в письмах родственных и приятельских. Вообще же, досточтимый патриарх старался свой образ выражения приспособлять к тону Священного Писания, в особенности же апостола Павла, которого преимущественно чтил и восхвалял».
Святитель Фотий Константинопольский – одаренный от Бога талантами религиозный мыслитель, черпающий мудрость как из Священного Писания, так и у эллинских философов – Пифагора, Сократа, Платона, Аристотеля и Плутарха, содействующий просвещению народа не только крупными богословскими произведениями, но и поучительными назиданиями, он – лучший византийский мастер нравоучительных изречений, берущий за основу стихи из книг Ветхого и Нового Заветов – особенно притчи Соломоновы – и созидающий из них сентенцию, выражающую в себе библейскую нравственную мудрость: «Страх Божий и послушание родителям, почтение к старшим и уважение к сверстникам здравоумным составляют твердейшее основание добродетели». «Муж великого ума не обращается в каких попало делах, но ищет проявить себя в делах не ниже его ума; впрочем, и то добродетель, если кто и не имеете такой высоты, но не пренебрегает и тем, что по силам». «Кто по случаю чужих несчастий нахватал себе богатства, тот хотя и думал бы облагодетельствовать им кого-нибудь, но не будет чрез пожертвование филантропом и благодетелем, а все, по произведенному хищению, останется мизантропом и тираном». «Не иметь друзей и не хотеть их приобретать – верный признак звероподобной души и чуждающегося общества животного». «Кто расположил своих подвластных бояться более закона, чем его, тот устроил себе безмятежную жизнь, ибо и умыслы против своей жизни устранил и благорасположение подначальных вместо того приобрел и заботу о правлении облегчил и согласие водворил». Святитель Фотий Константинопольский – великолепный оратор и вдохновенный проповедник, умеющий «глаголом жечь сердца людей», он – продолжатель дела ветхозаветных пророков и апостолов Нового Завета, рассудительный и ревностный архипастырь всей Византии и неусыпный страж веры всего православного Востока, а его проповедь – образец высокого церковного красноречия. По случаю освящения сооруженной императором Василием Македонянином церкви в его палате патриарх Фотий произнес восторженное слово, яро описав великолепие новосозданного храма на образном библейском языке: «Это новая еще более великолепная палата в великолепной палате. Можно подумать, что это не дело рук человеческих, а дело божественной сверхъестественной силы: такою красотою она сияет. Ход представляет осуществление сказания об Орфее, одушевляющем бездушное, а входя во внутренность, воображаешь себя вдруг перенесенным на небо. Все здесь блестит золотом, серебром, мрамором; столб и пол, и все окружающее ослепляет и приводит в восторг, а сияющий вверху величественный образ Христа с окружающим его сонмом ангелов, и на алтаре изображение Пресвятой Девы, апостолов, мучеников, пророков и патриархов, от которых как будто бы слышатся их гласы: от Давида: коль возлюбленна селения Твоя, Господи (Пс.83:2)! – от патриарха Иакова: несть сие, но дом Божий и сие врата небесные! (Быт.28:17) и от «истиннозрящего» сына Восорова, Валаама: коль добри доми твои, Иакове, и кущи твоя, Израилю (Числ.24:5) – невольно возбуждают в стоящем во храме благочестивые чувства и возносят душу к небу». В своих четырех богословско-полемических трактатах против павликиан – ереси, в которой возродились мотивы древнего манихейства, святитель Фотий Константинопольский дал исторический экскурс – ознакомил с происхождением ереси и ее распространением в Византии, а затем кратко изложил историю манихейства, руководствуясь трудами Кирилла Иерусалимского, Епифания, Тита Бострского Серапиона Тмуитского, монаха Георгия и игумена Петра Сицилийского, проанализировали и изобличил ложность ключевых идей павликиан – их воззрения о том, что человеческая душа происходить от благого Бога, а тело и весь материальный мир от злого Демиурга, изобличил их неправильное пониманиправославногое учения о Святой Троице, пренебрежительное отношение к Ветхому Завету и браку, к Честному и Животворящему Кресту и святым. Со всем блеском и силой своего могучего ума святой Фотий Константинопольский убедительно доказывал, опираясь на Священное Писание, что вещественный мир и духовный мир – это дело единого и всевышнего Творца неба и земли, творение благого и премудрого Бога, от Него – закон и благодать, два Завета – Ветхий и Новый. В своих четырех полемических трактатах святой Фотий Константинопольский не только дал систематический обзор учения павликиан, но и блестящую богословскую критику, рекомендации как пользоваться Священным Писанием для изобличения их ереси и убедительно доказал, что небо и земля, равно как душа и тело человека – великое дело всемогущей десницы единого, благого и премудрого Творца вселенной.
Вслед за преподобным Иоанном Дамаскиным и преподобным Феодором Студитом, святитель Фотий Константинопольский известен как ревностный защитник иконопочитания, ибо на иконах запечатлено в красках Новозаветное Откровение о Христе Богочеловека – в изображении воплотившегося Бога Слова по Его человеческому естеству выражается вера в чудо Боговоплощения, а всякий отрицающий возможность изображения Иисуса Христа на иконе – отрицает, что Он был не только Единородным Сыном Божиим, но и истинным Сыном Человеческим. Для святого Фотия Константинопольского, иконоборчество – это прежде всего христоборческая ересь, а иконоборцы «сняли с Церкви – Невесты Христовой – присущее ей украшение и оскорбили ее горькими ранами, которыми изрыли ее образ, и соревнуясь с иудейским безумием, они стремились отправить ее в глубины забвения, – обнаженную, и безобразную, и омраченную многими ранениями, Она же ныне, еще неся на своем теле рубцы от этих язв, в обличение Исаврова и христоборного мнения, и стирая их, вместо них одевается в сияние своей славы, преображается в древнее достоинство благолепия, рассыпая разнообразные насмешки над глумившимися над ней, и воистину сожалея о их безумстве. Скажу без всякого преувеличения, если кто-нибудь назовет этот день днем Православия и его началом, то не ошибется в должном. И хотя и коротко время, за которое увяло мнение христоборческой ереси и правые догматы воссияли во всех пределах вселенной по божественному и царскому повелению, тем не менее это и мое украшение. Ибо это – награда боголюбивого царства». По богословскому рассуждению святого Фотия Константинопольского, Бог сотворил человека по образу и подобию Своему – тем самым каждый человек задуман Всевышним как икона Творца, наделен мыслящим духом и свободой, творческими дарами, высотой господства и умением отображать в себе Создателя своего – уподобляться Богу. Размышляя о сверхразумной и непостижимой тайне Святой Троицы, святитель Фотий Константинопольский писал, что Сын является образом Отца, ибо предвечная Ипостась Отца – причина бытия Сына, изображающего в Себе Отца – «видевший Меня видел Отца» (Ин.14:9), а Пресвятой Дух – сияние и начертание Сына, равно как и «неизменный образ Отца», ибо Дух Божий предвечно исходит от Отца и предвечно почивает на Сыне. В отличие от Сына и Святого Духа – совечных, единосущных и равночестных Отцу, человек – сотворенное создание, он возник по образу Божию как искусное произведением Божественного Образа – творение Бога, отсюда – Бог есть Первообраз не единосущный нам, а сверхприродный, ведь Сущность Божия неприступна для всех сотворенных существ – в том числе для людей и Ангелов, но сияние сил Божества – исходящая благодать – отражается в верных Ему творениях. После грехопадения Адам утратил Богоподобие – «несотворенный дар Святого Духа и Его постоянное присутствие», но в нем сохранился образ Божий – пусть и в помраченном состоянии. Все потомки Адама – единоприродные образы своего Первообраза – Бога, но при этом все мы пребываем в падении – образ Божий в нас помрачен и искажен грехом, спасение наше возможно только через искупительную жертву Иисуса Христа. Для нашего спасения Бог воплотился и вочеловечился – «Слово стало плотию и обитало с нами» (Ин.1:14), «сделалось человеком во всем, кроме греха», и «по этому священному и безгрешному, и, более того, истребляющему всякий грех изображению был создан и первочеловек Адам». «Сын, будучи неизменным и соприродным образом Отца, но став и человеком, как мы, и соединившись с воспринятым в одно лицо и одну ипостась, явил человека единоприродным Себе, и по этому облику и виду Божия Премудрость, видящая и устрояющая грядущее, решила вылепить родоначальника нашего рода пречистыми Своими и созидательными руками». Высшая цель христианской жизни – уподобиться Иисусу Христа и стать живой иконой Бога. Тонко различая естественный образ и искусственный образ, святой Фотий Константинопольский замечает, что икона – это искусственный образ, ведь иконописание – это священное искусство – в иконах созерцается и проповедуется, что Христос пришел во плоти, а отрицатели иконопочитания – приуготовляют себе Суд Божий, ибо уничижают и отвергают образ Иисуса Христа. По заветной мысли Фотия Константинопольского, церковные иконы создаются художниками не произвольно и не по их личному суемудрию, а в соответствии с апостольским и святоотеческим Преданием Церкви – по «священным законам», при этом иконописцы призваны к духовной, аскетической и молитвенной жизни, чтобы очищать души от страстей и творить по «вышнему вдохновению», исходящему от Бога – «вдохновение свыше» есть действие благодати Святого Духа на художника. Как писал переводчик и комментатор двух гомилий святого Фотия Константинопольского – диакон Владимир Василик, «в эстетике святого Фотия явственно проглядывает принцип священного реализма», более того – «концепция «священного реализма» является стержневой для патриарха Фотия. Для него важно доказать, что икона – не предмет фантазий художника и даже не попытка подражательно передать образ святого, а его подлинное явление». Размышляя о почитании икон и их святости, святитель Фотий Константинопольский писал, что поклонение и честь от образа восходит к первообразу – к Самому Богу, ибо через иконы христиане воздают честь Христу, Пресвятой Деве Марии и святым, а святость икон проистекает от святости первообраза и посвящения истинному Богу, от приобщенности к нетварным Божественным энергиям, ибо через икону действует сила первообраза – Бога. По сильному слову Фотия Константинопольского: «Кто отвергает учение о Господе, о Матери Его и о святых, и судит не лучше тех, которые гоняются за всякою ложью, тот последовательно отвергает и почитание честных икон. А кто чтит и восхваляет их с подобающим благоговением, тот принимает и это учение. Ибо неизбежно воздать честь иконе, коль скоро почитается изображенный на ней, или не признавать изображенных, коль скоро попираются самые иконы, разве кто от нечестия перестал бы и мыслить здраво, и оставаясь нечестивцем, противоречил бы сам себе. Итак, все презрители святых икон уличаются в том, что они не хранят и правых догматов, но проклиная одно, клянут и другое, только не имеют смелости открыто проповедовать учение свое, остерегаясь не нечествовать, а казаться нечестивыми, и избегают прозвища, за которым на самом деле гоняются усердно, – отвратительные по пронырству, отвратительнейшие по нечестию, у которых все ветви и все корни испорчены наростами. К ним относятся слова боговдохновенного Давида: «память нечестивых с шумом гибнет» (Пс.;9:7). Их справедливо осудил и наказал Тот, Которого они уничижили презрением иконы Его». «Мученики во владычественной любви подвизались, кровью явив питие любви и память о них сохраняют книги. И на иконах можно их видеть совершающих сие, ибо изображениеболее явно для познания представляет подвиг сих блаженных. Другие живыми принесли свою плоть во всесожжение, совершая жертвоприношения молитвы и поста и других трудов. И иконы и слова, неся весть об этом, обращают к подражанию более созерцателей, нежели слушателей. Дева держит Творца как младенца. Кто же, созерцающий, или слышавший об этом, более поразится величию таинства и восстанет для пения неизреченного снисхождения, побеждающего любые слова?». В своих «Ответах Амфилохию» отвечая на возражение иконоборцев, гласящее – «которая из икон Христа истинная – та, что у римлян, или которую пишут индийцы, или греки, или египтяне – ведь они непохожи друг на друга, и какую бы из них ни объявили истинной, ясно, что остальные будут отвергнуты», святитель Фотий Константинопольский, указывал на то, что логика иконоборцев должна привести их к отвержении. Евангелия, ибо оно звучит на разных языках – иконоборцы должны были бы считать, что «никому не подобает повиноваться или приходить к Евангелию, потому что оно возвещается несходными начертаниями букв и звучанием и значением слов», а вслед за этим – отвергнуть и церковные таинства, найдя «различие и несходство в таинственных жертвоприношениях и прочих священнодействиях». По суждению проницательного Фотия Константинопольского, если бы иконоборцы обладали бы интеллектуальной честностью, то они должны были бы открыто заявить, что отрицают сам факт Боговоплощения и веру в том, что «Христос пришел во плоти». Для всех верных Церкви подобает поклонение Иисусу Христу и Честному Кресту, Святой Деве Марии – поклонение ей должно воздаваться непосредственно после Христа Искупителя и прежде всех святых, из числа которых первее всего заслуживают почитания мученики.
Самым лучшим, значимым и глубокомысленным богословским произведением святителя Фотия Константинопольского, поставившим его в один ряд с великими учителями и отцами Церкви, является его трактат «Мистагогия» – «Слово тайноводственное о Святом Духе» – громоносное обличение возникшего в Западной Церкви лжедогмата Filioque, содержащее оригинальную и всеобъемлющую критику латинского учения об исхождении Святого Духа и от Сына. По справедливому суждению святителя Фотия Константинопольского, Православная Церковь с самых древних времен исповедовала учение об исхождении Святого Духа только от Бога Отца, а латинская Церковь уклонилась от Вселенской Истины и внесла нововведение в Никео-Цареградский Символ Веры – дерзнула прибавить Filioque. Как известно впервые добавление Filioque к Символу Веры было утвреждено в Испании на Толедском соборе в 689 году с формулировкой: «Если кто не верует в Духа Святого или не будет веровать в исхождение Его от Отца и Сына и не будет исповедовать его совечным Отцу и Сыну, и равным Им, тому – анафема». Основания для прибавки Filioque к Символу Веры испанские богословы выискивали в Священном Писании, где сказано, что Иисус дунул, сказав – «примите Духа Святого» (Ин.20:22), а с течением времени из Испании учение о Filioque перешло и в Галльскую Церковь, где со времен Карла Великого сделалась непререкаемым, хотя римский понтифик Лев III не одобрил его и приказал начертать на мраморной плите и выставить у входа в базилику святого Петра Символ Веры без прибавки Filioque. С херувимской верностью защищая святыню православной Церкви, святитель Фотий Константинопольский категорически отверг учение об исхождении Святого Духа по Своему ипостасному бытию от Сына, ибо согласно православному вероучению единый корень Божества в Святой Троице есть Ипостась Бога Отца, от Него предвечно рождается Сын и предвечно исходит Святой Дух, в то время как учение о Filioque неизбежно ведет к отрицанию единоначалия Отца, умалению Божества Святого Духа и колебанию догмата о Святой Троице. Как разъяснял протоиерей Иоанн Мейендорф, если западное богословие со времен Августина Блаженного исходит в представлении о Святой Троицы и единой Сущности, выражением которой становятся три Ипостаси с Их внутри-Божественными отношениями, то в основе восточного богословия лежат библейский персонализм – отправной точкой и первичной реальностью мыслились три Божественных Лица, Которым принадлежит единая Божественная Сущность, а единоначалие в Святой Троице принадлежит Богу Отцу, Он – корень Божества и причина бытия Сына и Святого Духа, совечных Ему – от Отца предвечно рождается Сын и предвечно исходит Святой Дух. По суждению святителя Фотия Константинопольского, если допустить, что Святой Дух исходит от Отца и Сына, то необходимо признать, что Святой Дух имеет два изводящих начала – Отца и Сына, что ведет к отрицанию единоначалия Отца, а затем – к отрицанию Божественного совершенства Отца, ибо если исхождение Святого Духа от Отца есть нечто совершенное и достаточное для Его бытия, то исхождение Его и от Сына является излишним: «Подлинно, если, – а этого кто не скажет тебе? – исхождение Духа от Отца совершенно, а оно совершенно потому, что Бог совершенный – от Бога совершенного, то что прибавило Ему исхождение от Сына? Если оно прибавило что-нибудь, то надобно будет сказать, что именно оно прибавило; а если, кроме Божеской Ипостаси Духа, ничего другого нельзя ни найти, ни сказать, то для чего ты сознательно оскорбляешь и Сына, и Духа, и вместе с ними и еще прежде них – Отца? Если собственная принадлежность (личное свойство) Духа состоит в том, что Он исходит от Отца, равно как и собственная принадлежность Сына – в том, что Он рождается, а они (римляне) суесловят, что Дух происходит и от Сына, то Дух отличается от Отца большими особенностями, нежели Сын. Происхождение от Отца, хотя одного – рождением, а другого – исхождением, однако равно отличает того и другого из них от Отческой Ипостаси; но Дух отличается еще и вторым отличием, которое доставляет Ему двоякое исхождение. Если же Дух отличается от Отца большими особенностями, нежели Сын, то Сын будет ближе к Отческому существу, и, так как две особенности отличают Духа от Отца, то одною из них равночестный Дух будет богохульно считаться уступающим Сыну в единосущном сродстве с Отцом; и таким образом опять возникнет против Духа вражда Македония, сама собою навлекающая на себя поражение его нечестия». Размышляя о тайне Святой Троицы и критикуя латинское учение о Filioque, святитель Фотий Константинопольский задается вопросом – если Сын, как и Святой Дух, предвечно исходит от Отца, причем Сын по латинскому нововведению должен производить Святого Духа, то почему же, в свою очередь, Святой Дух не может и не должен производить Сына? А если Отец удостоил Сына чести стать причиной ипостасного бытия Святого Духа, но Святой Дух оказался лишен равной чести, то Божественное достоинство Святого Духа умалено и Он не равночестен Отцу и Сыну. Как тончайший логик и диалектик святитель Фотий Константинопольский замечал абсурдность латинского учения о Filioque, ибо если у трех Ипостасей все общее, а исхождение Святого Духа есть общее дело Отца и Сына, то Святой Дух также должен исходить и от Себя Самого, иначе сказать – одновременно быть и причиной и действием. В окружном послании восточным архиереям святитель Фотий Константинопольский писал: «если все общее для Отца и Сына и Духа является общим совершенно (как то: Бог, Царь, Господь, Творец, Вседержитель, Сверхсущее, Простое, Бесформенное, Бестелесное, Беспредельное, и вообще все прочее), а для Отца и Сына обще происхождение от Них Духа – значит, Дух исходит и от Самого Себя. и будет Он началом Самому Себе, равно и причиной, и следствием. Подобного не измышляли даже эллинские мифы!» «Помимо же сказанного, если все, что не является общим для Вседержительной и Единосущной и Сверхприродной Троицы, принадлежит только Одному из трех Лиц, а исхождение Духа не является общим для Трех – значит, оно свойственно лишь Одному из Трех. Скажут ли, что Дух исходит от Отца? Почему же тогда не откажутся клятвенно от любезного им и новоявленного «тайноводительства»? Или – что от Сына? Что ж тогда сразу не осмелились они обнажить все свое богоборчество, поскольку не только назначили Сына для исхождения Духа, но и лишили этого Отца! Соответственно, должно полагать, поставив рождение на место исхождения, будут они рассказывать сказки о том, что не Сын рожден от Отца, но Отец от Сына – чтобы стояли они во главе не только безбожников, но и безумцев!». С херувимской зоркостью святитель Фотий Константинопольский подметил, что если исхождение Святого Духа от Сына есть нечто отличное от исхождения Его от Отца, то мы вносим разделение в недра Божества, тем более происхождения Святого Духа от двух причин – Отца и Сына – делает Его Ипостась сложной и двусоставной, что противоречит христианскому учению о Святой Троице. По догматическому исповеданию святого Фотия: «Как Сын рождается от Отца и пребывает неизменным, сохраняя в себе достоинство Сыновства, так и Всесвятый Дух исходит от Отца и пребывает неизменным, сохраняя в себе исхождение…». Для того, чтобы придать своим аргументам и словам силы, святитель Фотий Константинопольский опирался на Священное Писание и святоотеческое Предание – он указывал на то, что в Новом Завете ясно сказано, что Святой Дух, «от Отца исходит». (Ин.15:26), строго различал предвечное исхождение Святого Духа по Его ипостасному бытии от Отца от энергийного ниспослании Святого Духа с Его дарами как распорядителя сил Божиих по ходатайству Иисуса Христа – через Сына, что же касается именований Святого Духа – «Духом Истины и Откровения», «Духом Божиим» и «Духом Христовым», то, во-первых, эти именования возвещают о Божественности Святого Духа и Его единосущности Отцу и Сыну, а во-вторых, о том, что Святой Дух свидетельствует о Богочеловечестве Христа, а ниспослание в мир Духа Божия и образование Новозаветной Церкви в день Пятидесятницы совершилось после искупительной жертвы Иисуса Христа и Его победы над смертью и Адом. Для нашего спасения нужны искупительная жертва Христа и освящающая Святого Духа, равно как и наше свободное усилие – усилие веры, надежды и любви, соработничество Богу. В своей «Беседе на вознесение Господне» святитель Фотий Константинопольский провозглашал, что если бы Святой Дух не был бы Богом, единосущным и равночестным Отцу и Сыну, то Он бы не мог быть источником Божественной благодати и нашим Освятителем, а для нас было бы невозможным обожение, ибо мы призваны к обожению – облечься во Христа силой Духа Божиего и стать совершенными как Отец наш Небесный – в этом таинстве Богоуподобления и восхождении в Царство Небесное состоит высочайшая цель всего нашего бытия, ведь Сам Христос сказал нам, что мы – «боги и сыны Всевышнего», это – задача всей нашей жизни – стать истинными сынами Божиими и обитателями горнего Иерусалима, живыми храмами Святого Духа и сонаследникам Христа. В заключении своего трактата «Слово тайноводственное о Святом Духе» святитель Фотий Константинопольский, обозрев со всех сторон вопрос о Filioque, провозгласил, что это латинское нововведение – лжедогмат, обвинив своих противников в противоборстве словам Христа и Его апостолов, семи Вселенским Соборам и святоотеческому Преданию, а самое главное в том, что латиняне отвергли единоначалие Отца, размыли самобытность трех Божественных Ипостасей и исказили учение о Святой Троице. По исторической оценке Георгия Каприева, в богословской полемике с латинянами о тайне исхождения Святого Духа, святой Фотий Константинопольский являлся первопроходцем – он не только задавал тон и вводил основные богословские и логические аргументы, строго опираясь на Священное Писание и церковное Предание, но и зорко отличал предвечное исхождение по Своему ипостасному бытию Святого Духа от Отца от Его ниспослания во времени от Отца через Сына по ходатайству Иисуса Христа.
В учении о Боге святитель Фотий Константинопольский следовал за преподобным Иоанном Дамаскиным и говорил, что первое имя Бога – «Сущий», или лучше сказать – «Сверхсущностно Сущий», Он – непостижим и неприступен по Сущности Своей, самобытен и самодостаточен, а познание Бога возможно не в сокровенных глубинах Его внутри-Божественной жизни, а в Его действиях и нетварных Божественных энергиях – мы познаем не Сущность Бога, а Его премудрость и величие, благость и всемогущество, блистающее вокруг Него великолепие и сияние Его вечной славы. На пути Богопознания мы восходим от познания видимого мира и самих себя к познанию Творца и Зиждителя вселенной, но так, как Бог превосходит все существующее, то Он непостижим и неописуем по Сущности Своей, открываясь нам в Своей любви и благости, могуществе и всеведении, которые также превосходят наше понимание. Бог вездесущ и таинственно присутствует во вселенной – ничто не ограничивает Божество, ибо Господь наш есть Абсолютный Дух, но Он возвышается над всем сущим как Создатель неба и земли. По слову Фотия Константинопольского, «Божество связуется со Своими созданиями и снисходит к ним не как нечто из сущих, но устанавливает Свое отношение к сущим особым расположением и отдельным устроением. А то, что Божество – во вселенной и превыше вселенной, говорится таким же образом, как и что Божество мудро и сверхмудро, одновременно и Бог крепкий и сверхбожественно, в собственном смысле сущность и сверхсущее, а равным образом само благо и сверхблаго». С благоговением и трепетом задумываясь о тайне Святой Троицы, святитель Фотий Константинопольский писал, что Божественное Триединство – это не число, она превыше всякого исчисления и всей математики, это – священный символ и догматическая формула, выражающая непостижимую и неизреченную реальность Божественного существования. «Можно сказать и более священным образом, что таинственная и немолчная песнь Херувимов, троической святостью сводимая в единое господство, описывает троическое совершенство богоначалия. И простота имен, последовательно произносимая и ничего не вводящая посредине, а равно и неотличимость речения не меньше отображают простоту сверхсущественной сущности, подобно же учат и о неотделимости Ипостасей друг от друга, об Их соприродности и неотличимости по сущности, а из всех других чисел первым это выпало на долю числа три, несказанное и непомыслимое Божество, естественно заботясь о том, чтобы воссветить нам некие символы и следы познания Его от знакомого нам, не сочло недостойным проявляться через троическое богословие». «Мы богословствуем, что Божество есть одно и три: одно же и три применительно к этому сверхъестественному богоначалию наше богословие священнословит, понимая одно или три не в собственном смысле, как у собственно и по природе исчисляемых вещей (ибо сверхначальное благоначалие утверждено неизреченною мерою всеконечно превыше всякого числа и единиц, которые восполняют части числа и всякого иного количества), но через «одно» позволяет символически выразиться Его сокрытости и невыразимости, и неисходимости, и (как и сказать?) сосредоточенности в Себе и сокрытой молчанием природе, которая превыше всякого ума и мышления… Божество есть одно и три не в смысле арифметического словоупотребления. На это, стало быть, намекая и до нас таинник неизреченного, великий Дионисий Ареопагит, посвященный тайноводителем к невыразимом, говорил, что Виновник по превосходству всего умопостигаемого «не есть ни одно, ни единство», полагая Его выше всего у нас драгоценного и, совершенно ясно, прежде всего и соисчисления… А что Троица не относится к исчисляемым в собственном смысле, и из вышесказанного можно усмотреть, и различные другие рассуждения показывают. Ведь применительно к исчисляемым в собственном смысле, как, скажем, людям или Ангелам или многому другому, мы можем сказать и «троица ангелов», и «троица людей», но и «три Ангела», «три человека», о превышающей же всякий ум и всякое число Пресвятой Троице никто из благочестивых не сказал бы ни «Троица Богов», ни «три Бога». Опять-таки, принимаемые в Пресвятой и животворящей Троице Лица, сохраняя Свои особенности ненарушимыми и неприкосновенными, как бы проницают Друг Друга: все исполняет Отец, все исполняет и Сын, так же и Дух Святой; и наоборот, где присутствует Дух, там и Сын, и Отец, но и в том, в чем присутствует Сын, с Ним и Отец, и Дух, а у исчисляемых в собственном смысле ни о чем таком нельзя даже подумать». Раскрывая «тринитарную метафизику» Православия святитель Фотий Константинопольский особенно акцентирует внимание на том, что догмат о Святой Троице – это вершина богословия – катафатического и апофатического, это – священный догматический символ невыразимости и потаенности, неописуемости и сокровенности Божества в Самом Себе и Своем предвечном бытии, это – тайна, на которую не смеют взирать Серафимы и о которой хранят молчание Херувимы, ибо она превышает их разумение, это – не арифметическое число и не рациональное понятие, а сверхразумная истина веры, открытая Самим Богом – данная нам в Божественном Откровении. Задаваясь богословским вопросом – «Почему Божество доходит до Троицы и ни ограничивается меньшим, ни простирается далее?», святитель Фотий Константинопольский отвечал, что «неподверженность преестественной Троицы сокращению и распространению постигается не одним только умозрением, но недвижимость и устойчивость Ее открывается со многих сторон… Бог же есть Троица, а не двоица, чтобы не носить в Себе начало и причину рассечения и рассеяния и не оскорбить единую и неделимую природу, источник всякого единства. Тем более Он – не четверица, ибо она есть двойное рассечение – одно, предварившее возникновение, а другое – рассекающее и разрешающее сложившееся из того. И пятерицу нельзя было бы усматривать, и последующие, одни, то есть нечетные – как вторичные по отношению к троице и уступающие ее идее неделимости, а другие, то есть четные – потому, что они тем в большей степени причастны рассеянию, рассечению и материальности, чем далее продвигаются в сложности. Итак, богословие справедливо восприемлет Троицу для проявления заключенной в природе сокровенности, единицу же, поскольку превосходящая ум сокровенность Божества ничем другим так не богословствуется и не показывается, как единицей, и потому что Божество воспевается как источник всякого соприродного единства. К тому же двоица первая больше всего несет в себе следы не сущего (ибо она прежде прочего есть источник распада, разделения и рассеяния) и для всех есть причина того, что они несут в себе начатки тления. Троица же первая изображает неделимое и нерасточимое, и если что другое причастно нераздельной и нерасточимой природе, признается получившим это от нее. Поэтому Божество, естественно, отбросило причину текучести, распада и тления, удостоило же, чтобы неподверженность течению, рассеянию и распаду познавалась из отображающей это Троицы. Ибо презреть причину рассечения и текучести и прочих равнозначных страдательных состояний – это присуще Божеству, а не попустить, чтобы человеческий ум блуждал в беспредельности, презрев Троицу, первым делом отображающую все противоположное названным состояниям – это есть явственнейшее свидетельство подобающего Богу человеколюбия и промысла о нас». В полном согласии со святоотеческой традицией святитель Фотий Константинопольский провозглашал, что Бог Отец есть Исток всего в Святой Троице, Он – безначальное начало и беспричинная причина ипостасного бытия Сына и Святого Духа, от Отца предвечно рождается Единородный Сын – Божественный Логос, Его личный образ и Его ипостасная Премудрость и Сила, и предвечно исходит Святой Дух, одухотворяющий все и ведущий к совершенству, при этом Отец, Сын и Святой Дух равночестны, единосущны и совечны, обладают общей Божественной Сущностью, всемогуществом, премудростью и всеведением, неизреченной красотой, святостью и равным Божественным достоинством, а каждая Божественная Ипостась – всецело Бог: «Каждое из Лиц единосущной и богоначальной Троицы неизреченным образом связуется природой в неразделимую общность, а по непреложному определению Ипостаси сохраняют Друг за Другом отличительные свойства: ибо различение у Них не оставляет места для смешения – ни в коем случае! – но как общность по природе не допускает никакого разделения или различения, так и то, чем отличается каждая из трех Ипостасей, никоим образом нигде не смешивается ни в какое слияние».У каждого Божественного Лица есть Свои ипостасные свойства – как сверхначальное и первое Начало в едином Божестве Отец есть нерожденный, от Него предвечно рождается Сын – рожденный, и предвечно исходит Святой Дух – исходящий, тем самым Отец по ипостасным свойствам Своим есть Родитель Сына и Изводитель Святого Духа, а Их таинственное рождение и исхождение «превыше времени, и превыше века, и превыше мысли».
По православному вероучению Бог не только Творец всего сущего – неба и земли, но и Промыслитель – «Божество непреклонно взвешивает промысел обо всем на весах праведности», Он – всеправедный и безупречный Судия и наш всеблагой и человеколюбивый Спаситель, движимый любовью и являющийся Любовью: «Божий промысел доходит и до воробьев, и даже ими не ограничивается Его попечение, но что Он имеет неизменную и непрерывную заботу о пребывании и устроении даже растений и трав и вообще того, чьим Творцом Он явился, нас ясно учат и священные Писания, и врожденное разумение, которое требует, чтобы Приведший и Осуществивший из не сущего поддерживал приведенное и заботился о нем в соответствии с подобающим каждому образом промысла. Потому что и Сам Спаситель наш, человеколюбиво уводя нас от чрезмерной занятости и увлеченности человеческим и уча свободе и избавлению от стремления к текучим и преходящим вещам, преподает это наилучшее наставление не только через воробьев и других пернатых, но даже через травы. Ибо Он говорит: «Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут» (Мф.6:28), а затем о красоте и ценности их одеяния: «Но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них» (Мф.6:29)… Если же Бог имеет та¬кое попечение о служащем человеку для столь малой надобности (большой ли огонь зажжет сено из лилий, и долго ли красота цветка будет доставлять удовольствие глазу?), то разве не гораздо более и в несравнимой степени о людях? Посему Богу таким образом предоставлены рождение, и рост, и пребывание, и наоборот, в положенное время смерть не только воробьев, но и полевых трав. Ибо от одного вида та же самая последовательность рассуждения распространяется и на остальное того же рода». Размышляя о великой и несказанной благости Бога как нашего Творца, Промыслителя и Спасителя, святитель Фотий Константинопольский задавался одним из самых сложных богословских вопросов – «Если пребывание в вечном наказании много тяжелее полного небытия (ибо быть снедаемым мучениями и страданиями гораздо хуже, чем не терпеть ничего такого), зачем Бог привел в бытие тех, кому, как говорят, предстояло провести жизнь во грехе, и предпочел худшее лучшему?». Христос сказал о том, что нераскаянным грешникам лучше было бы не рождаться на свет – «лучше было бы этому человеку не родиться» (Мф.;26:24). Зачем же благой и всемогущий Бог создал тех, о которых знал по совершенному всеведению Своему, что они вступят на путь греха и погибели, обрекая себя на геенну огненную – зачем Он создал Люцифера, Каина и Иуду? В творческом акте Своем Бог всегда руководствуется Своей безмерной любовью – Он хочет привести всех не только к бытию, но и к благобытию и приснобытию, о чем писал в свое время преподобный Максим Исповедник, и по неизреченной любви Своей Он никого не оставил в небытии, но создал всех – даровав Своим созданиям жизнь и право свободного выбора, которое имели все разумные творения – люди и Ангелы, более того – Он создал всех благими и прекрасными, ведь в первозданном Божьем мире не было зла, а зло проистекает из акта свободы тварных созданий, обращенной против Творца их – из акта богоборчества и богоотступничества, ознаменовавших как бунт Люцифера на небесах, так и падение Адама и Евы. По рассуждению Фотия Константинопольского, «грешить свойственно человеческому намерению и выбору, а творить – Создателю. Зачем же, оставив причину согрешения, пытаться перенести ее на Невиновного? Но и от такого безумия не оправдается тот, кто выносит суждение, будто намеревающиеся согрешить вообще не должны были получить существование от Создателя и увидеть солнечный свет. Ибо такой человек, похоже, возмущается, если кто-нибудь, согрешив, несет наказание, но при этом домогается кары еще ничем не согрешивших (ведь лишать будущих грешников возникновения и существования и отсекать их от Божия творения именно это и означает), а также хочет осудить тех, кто согрешит в будущем, из предведения Божия, тогда как уже совершающих сами деяния ищет освободить от наказания, что неведомо ни человеческой, ни Божеской справедливости. И то, что прежде согрешения никого не подвергают наказанию, есть общее для всех людей суждение, согласующееся и с Божественными законами; а требование наказания после нераскаянного греха есть доказательство Божией справедливости и ненависти ко злу». В акте безмерной, всесильной и неописуемой любви Бог создал каждое создание Свое и даровал людям и Ангелам свободный выбор, каждый из нас сам решает – быть с Богом или отпасть от Него, а Бог как всеправедный Судия воздаст каждому по делам его на суде Господнем, тем самым в Боге соединяется праведность и милосердие, а Он Сам есть безмерная Любовь и высшая Правда.
В своем первом послании к римском понтифику Николаю I, святитель Фотий Константинопольский выразил свой Символ Веры «верую в единого Бога, совершенного, творящего совершенство, Отца, Сына и Духа Святого, не рассекая инаковостью ипостасей также и природу – ибо да иссечено будет Ариево рассечение – но в тождестве природы полагаю различие ипостасей – ибо да падет подобным же образом и Савеллиево совпадение – Троицу Пресвятую, вседетельную, всесильную, собезначальную Самой Себе как пребезначальную по отношению ко всякому временному началу, однако Отец занимает в Ней место Начала и Причины: ибо так Троица будет равночестно водружена превыше понятия времени, и богословски будет песнословиться в той же самой сущности с Отцом, от Которого Один без истечения неизреченно рожден, а Другой исходит; в Троицу всесвятую, пресущественную сущность, первое потому, что Она боголепно превосходит всякую сущность, а второе – потому что от Нее все сущее причастно бытию, преблагую благость, первое потому, что Она есть источник благости, а второе – потому что благие от Нее бывают благими. Таково у нас вкратце безупречное тайноводство нашего богословия. Сын же и Слово Бога и Отца в последние времена произошел от Приснодевы и преславной Владычицы нашей Богородицы с плотью, одушевленной душою мыслящей и разумной, то есть воспринял совершенного человека истинно, а не в воображении, не личностно, и не кого-то из ограниченных по отдельности собственной и определенной особенностью, но всего человека; сотворив его отдельным существом в Своей ипостаси и дав ему ипостась, Он спас человеческий род. В Одном и Том же Христе сохраняются природы Божества и человечества, соединенные ипостасным соединением, но не смешанные изменением по сущности: одна ипостась Христова, но две природы, и каждой из них я уделяю собственную волю (ибо во Христе две неумаленные воли, потому что и два действия). Один и Тот же страстный и бесстрастный, тленный и нетленный, описуемый и неописуемый, одно усвояя Божеству, другое же относя к человечеству. Он был добровольно распят за нас и даровал нам честной и поклоняемый крест как причину низвержения смерти; Он же был погребен и сопричислен мертвым и в третий день по Своему богоглаголанному речению воскрес из мертвых и явился ученикам, и тем, что ел и пил с ними, совершенно устранил у них всякое сомнение и подозрение в мнимости; затем и вознесся вместе с воспринятым, то есть со Своей плотью, одушевленной мыслящей и разумной душою; и вновь так же придет судить живых и мертвых, ибо так говорит священное речение: придет тем же образом, которым вы видели Его идущего на небеса (Деян.1:11)». Во Христе Богочеловеке одна Божественная Личность – вочеловечившийся и воплотившийся Бог Слово, единосущный, совечный и равночестный Отцу и Святому Духу, но две природы и две свободное воли – Божественная и человеческая. По исповеданию святителя Фотия Константинопольского, наша православная вера христоцентрична – о пришествии Иисуса Христа как Мессии и Искупителя возвещали осененные Святым Духом пророки Ветхого Завета, о Его чудесной Личности, рождении в Вифлееме, святой жизни, крестной смерти на Голгофе и Воскресении повествует Новый Завет, произнесенные Им притчи и Нагорная проповедь – неисчерпаемы кладезь мудрости и основа нашего нравственного богословия, а Он Сам – краеугольный камень Церкви, к Нему обращены наши чаяния и молитвы, с Ним мы таинственно соединяемся в таинстве Евхаристии, Он – Единородный Сын Небесного Отца и Пречистый Агнец, взявший на Себя грехи мира, наш Спаситель и Судия всех живых и мертвых, Он – Победитель Ада и смерти, утешение скорбящих и опора мучеников, Его святая кровь пролилась во искупление грехов рода человеческого и пречистая плоть была распята на Кресте, с которого Он словно обнял вселенную, Его прекраснейший Лик запечатлен на святых иконах. Личность Христа Богочеловека стоит в центре всей литургической жизни Церкви – один церковный праздник «служит воспоминанием Рождества Христова, другое свидетельствует о Крещении Христа, иное – о Его Преображении, иное о совершении Им чудес – исцелении бесноватых, даровании зрения слепым, исцелении кровоточивой, укреплении хромых и расслабленных, воскрешении мертвых, – иное напоминает о распятии Христа, а другое – о воскресении Его…». По вдохновенному слову святого Фотия Константинопольского, основание нашего спасения заложено великим таинством вочеловечивания предвечного Бога Слова, воплотившегося и родившегося от Пречистой Девы Марии, искупительной жертвой Иисуса Христа и Его победой над Адом и смертью, а потом – «вознесем благодарственные песнопения за то, что Адам воссоздается, Ева вместе с ним обновляется, осуждение снимается, и наше естество, избавившись от смерти за грех и совлекши тленный свой вид, преобразовывается по древнему достоинству Господня образа. Воспоем благодарственные песни и составим всенародные хоры, потому что Дева, родившись из утробы не рождающей, освятила естество неплодное и привила его к плодородию добродетелей. Утверждается лествица, поднимающаяся до небес, и земное естество, переступивши свои пределы, поселяется в небесных обителях. Престол Господень укрепляется на земле, все земное освящается и чиноначалия небес сожительствуют с нами, а лукавый оный, обманувший нас в начале и бывший главным виновником козней против нас, лишается силы во всех коварных делах своих и ухищрениях против нас. Но кто окажется в состоянии раскрыть эти чудесные явления? Какое слово в состоянии выразить то, чтo превосходит его силу! Какой ум не смутится, сопоставив свою способность разумения с величием сих дел?». В своей «Беседе в неделю Ваий» святитель Фотий Константинопольский задавался ключевым вопросом христианского богословия – «кого мы хвалим в лице Иисуса Христа?», и отвечал Церковь поет Спасителю «благословен грядущий во имя Господне: осанна в вышних» (Мф.21:9), ибо Он – долгожданный Мессия и наш Избавитель, истинный Сын Божий и истинный Сын Человеческий – Богочеловек. С апостольским вдохновением исповедуя веру в Богочеловечество Иисуса Христа, святой Фотий Константинопольский вопрошал: «Скажи же мне, иудей, почему ты пророков хвалишь, а Того, о Коем они предсказывали, порицаешь? Как ты прилежишь Писанию и в то же время отклоняешь свой ум от сего Писания? Почему ты собираешь листья закона, а зрелый плод законоположения оставляешь снимать другим? Зачем ты напрасно отыскиваешь руду Писания, а то, что скрывается в ней, именно – золото, не выкапываешь и не хранишь как сокровище? Тогда как другие, тщательно собрав цветы с лугов законных и великолепно украсив себя роскошным венком, ликуют вокруг чертога церковного и благоухают благочестием благодати: ты всецело сосредоточил свой взор на листьях цветочных растений, нисколько не смущаясь суровостью вида и не обращая своего внимания на цветы. Ты, к несчастью, высоко ценишь самые раковины с жемчугом, в коих он находится, а люди Христовы, искусно вскрыв их, действительно извлекают оттуда блистающий свет истины… Не были ли глаза твои свидетелями предсказанного? Не слышал ли ты этого пророчества и не видел ли его осуществления? Не согласны ли дела со словами? Разве Он не кроток? разве не праведен и не спасающий?.. Но ты не взираешь и на Лазаря, восставшего от гроба, на мертвеца, оказавшегося среди живых и возлежавшего со Христом на вечери (Ин.12:1–2)? Ты развязываешь погребальные пелены умершего (Ин.11:44), а своего неверия не разрешаешь. Ты отнимаешь камень от гроба (Ин.11:41), но зависть души твоей, произведшую в тебе весьма вредную язву, ты не отвергаешь? Но ты видишь, что Ад, по Господню повелению, возвратил четверодневного (Ин.11:39), а ты вооружаешь свои, избившие пророков, руки (Мф.23:31) для убийства и Воскресшего, и Воскресившего». Обращаясь с гласом проповедника к пастве своей и ко христианам всех времен, святитель Фотий Константинопольский наставлял: «Мы же, возлюбленные, станем избегать сих душевредных страстей. Будем удаляться тщеславия (Флп.2:3), из-за которого пал первым падением первый из бесплотных (Ис.14:12). Станем избегать зависти (1Пет.2:1) и в особенности потому, что она для того, кто имеет ее является гибелью, нисколько или мало опечаливающею того, кому завидуют. Будем удаляться самомнения и честолюбия, которыми прогоняется уразумение истины. Станем избегать неблагодарности (2 Тим.3:2) и хуления (Кол.3:8). Ибо все это низвергло архиереев и книжников иудейских в бездну погибели (Мф.23:13), привело их в неистовство Христоубийства (Мк.11:18) и сделало не разумнее младенцев (Мф.21:15–16). Не будем подражать неразумию иудеев, но взревнуем благодарению детей. Будем следовать не богоборству старейшин, но богословствованию младенцев, не слепоте завидующих, но Богопознанию воспевающих, не злобе убивающих, но незлобию младенствующих. Будем и мы как дети, ибо Господь говорит: «аще не обратитеся, и будете яко дети, не внидете в Царство Небесное» (Мф.18:3). Будем детьми по незлобию, не записывая в своей душе ничего дурного или лукавого, но, освободившись от образов злочестия и приняв и вписав в своей душе благочестивую веру, станем стремиться к тому, чтобы войти в Царство Небесное (Мф.5:20)». В своих вдохновенных проповедях святой Фотий Константинопольский с пламенной молитвой воспевал Иисуса Христа как единственного Спасителя мира: «Благословен грядущий простереть на кресте руки Свои и собрать к Себе все народы. Благословен грядущий показать Ад связанным, разрешить Адама от уз и поднять от падения. Благословен грядущий погубить державу мучителя и даровать свободу переносившим величайшие страдания. Благословен грядущий упразднить адовы жилища и наполнить небесные обители многочисленным сонмом спасаемых. Благословен грядущий принести Себя в жертву за нас, очистить все грехи и примирить с Отцом. Благословен грядущий разрушить смерть, возродить нам воскресение, избавить от рабства и даровать в наследие усыновление. Ибо Тебе, Создатель, принадлежит – сотворить нас из небытия и создать и в Твоей власти – восстановить и воссоздать нас, падших и сокрушенных. Твоему человеколюбию свойственно искать заблудившегося, обратить от ложного пути и удостоить древнего наследия. Ибо «мы же людие Твои и овцы пажити Твоея» (Пс.78:13) и все находимся под Твоею властью и Тебе славу и благодарение возсылаем вместе с Отцом и Святым Духом, единосущной и животворящей и вседержавной Троице, ныне и присно и во веки веков. Аминь».
После грехопадения человек оказался во власти тройной тирании – дьявола, греха и смерти – этой инфернальной анти-Троицы, ибо грехопадение изгнало первых людей из Рая и осквернило их естество – дух, душу и тело, сделало их смертными и страстными, облекло их в кожаные ризы и обрекло на тленность и гибель, а самое страшное – поработило лукавому «князю мира сего» – Люциферу, поэтому никто из людей не мог спасти себя сам, унаследовать Царство Небесное и жизнь вечную, но по безмерной любви Своей Господь не отвратил сердце и лицо Свое от падшего творения и от вечности предвидя возможность грехопадения Адама задумал план спасения через искупительную жертву Сына Божиего и Его победу над смертью и Адом – Агнец Божий заклан прежде сотворения мира. В своем «Слове на рождество Пресвятой Богородицы» святитель Фотий Константинопольский обрисовал таинственную и грандиозную картину Божьего промышления о мире и домостроительства нашего спасения. В начале Бог создал небо и землю, Ангелов и человека, даровав ему образ и подобие Свой – «побуждаемый неизреченным богатством человеколюбия» Господь наш возжелал стать Творцом по всемогущей и абсолютно свободной воле Своей – Он создал великолепный мир, в красоте которого отразилась и запечатлелась Его премудрость и величие творческой мощи, Он насадил на востоке земли Эдамский сад – земной Рай, где стал счастливо жить человек – царь и пророк всего видимого мира, привел в бытие Еву, созданную из ребра Адама, и дал заповедь, запрещающую вкушать плод с древа познания добра и зла. Но лукавый змий – главный виновник зла, именуемый дьяволом, искусил льстивой речью Еву, а через нее увлек в грех и Адама – так свершилась трагедия грехопадения. По великой и непостижимой благости Своей наш Творец и Промыслитель не отвратил лицо Свое от творения, впавшего в несчастье – «погибающего в блужданиях своих», напротив – Он с любовью создал человека и не хочет погибели живущих, а потому – вся история мира до новозаветной эпохи была приуготовление к пришествию Сына Божиего, а «достойнейшей участницей таинства нашего спасения» стала «чудесно произросшая от бесплодного корня Иоакима и Анны» Святая Дева Мария, Которая от самого рождения Своего «сохранила тело чистое, душу непорочную и помыслы праведные», была ребенком приведена в храм Иерусалимский и шествовала святыми путями в жизни, став «истинным одушевленным храмом Даровавшего Ей жизнь» – «О, чудо! Того, Которого вся тварь не вмещает, не тесно вмещает в себе девственная утроба; на Кого не смеют взирать херувимы, Того бренными руками носит Дева. Из утробы неплодной и нерождавшей исходит гора святая, от коей нерукосечно отсекся краеугольный многоценный камень, Христос Бог наш, Который Своею властью сокрушил державу демонов и царство Ада. На земле изготовляется одушевленный и небесный сосуд, в котором Творец попалил божественным огнем начатки нашего смешения и истребил посев плевел, приготовив Себе таким образом чистое брашно…Ты, Дево и Матерь Слова, мой покров и прибежище, чудесно родившаяся от неплодной, еще более чудесно возрастившая нам Начальника жизни, молящаяся за нас и предстательствующая пред Твоим Сыном и нашим Богом, соделай прославляющих Тебя чистыми от всякой скверны и греха и достойными небесного чертога, яви их в вечной жизни сияющими тройным светом Пресущественной Троицы и наслаждающимися дивным и неизреченным Ея созерцанием, во Христе Иисусе Господе нашем, Которому слава и держава, ныне и присно и во веки веков. Аминь». В своих богословских рассуждениях святитель Фотий Константинопольский не страшился ставить самые острые вопросы – он размышлял о том, «почему Христос при Своем рождении попустил, чтобы из-за Него произошло избиение младенцев?». По слову патриарха Фотия Константинопольского, «нужно было, чтобы злодейство Ирода стало всем явным и очевидным – а посему, если бы он показал его на людях, достигших совершеннолетия, то ничто бы не помешало племени льстецов и приспешников выдумывать некие причины, благодаря которым преступное убийство выглядело бы более приемлемым, и выставлять убитых виновниками немалых зол, говоря, что царю не подобало оставлять преступления безнаказанными. Применительно же к младенцам даже самая бесстыдная ложь не сможет ни помыслить, ни выдумать ничего такого, и во всем обличается неприкрытое и беспричинное человеконенавистничество и непревзойденное злодейство ума, и языка, и руки. Кроме того, надлежало, чтобы приношение, предваряющее новую и безгрешную жертву, очищающую грех рода, было свободно и чисто от всякого греха, по крайней мере, заключенного в поступках, и не оскорбляло великую жертву своим закланием – а потому было более естественно, чтобы перед Божественным Агнцем, вземлющим грехи мира, в жертву был принесен сонм младенцев, а не людей, запятнанных некими прегрешениями. Если же угодно, то можно видеть, как отсюда рождается утешение для испытуемых в величайших обстояниях, – ведь истребляются дети, чья жизнь неподвержена греху, чтобы люди в своем страдании, думая, будто страдают из-за тяжести согрешений, не были еще горше уязвлены тяготами и не впали в отчаяние, но, взирая на безгрешность детей и дерзость против них негодяев как на назидательный пример, достаточный для возбуждения мужества, восстали на благодарение Того, Кто премудро управляет всеми нашими делами». По глубокомысленному умозаключению святителя Фотия Константинопольского, после грехопадения Адама весь земной мир лежит во зле – здесь нет торжества правды и справедливости, ибо сердца людей стали жестокосердными – первым умирает праведный и ни в чем не повинный Авель, осмеянию подвергается праведный Ной и безвинно страдает праведник Иов – это свидетельствует о том, что мир сей пребывает в падшем состоянии, смерть витает над живущими, праведники страждут и пророки побиваются камнями, существует безвинное страдание, прообразующее страдание Самого Христа Богочеловека, описанное в четырех Евангелиях. Но непостижимая и неизреченная премудрость Божия имеет обыкновение даже из тягостных обстоятельств источать благо – по зависти братьев Иосиф был отдан в рабство и очутился на чужбине – в Египте, а там – он попал в темницу и был узником, но по Божьему дару он разгадал значение снов фараона и получил высокую должность от правителя Египта, сохранив свою праведность и приумножив свою мудрость. Возвращаясь к библейскому сюжету об избиении вифлеевских младенцев, святитель Фотий Константинопольский писал, что из злодейства Ирода и его нечестивых воинов сплелись мученические и чистые венцы невинноубиенным чадам – всемогущий Бог не предотвратил их мученическую и безвременную кончину, но через нее сделал их наследниками вечных и несказанных благ Царства Небесного. Христос пришел в наш мир, чтобы искупить грехи рода человеческого и разорить царство смерти, а безгрешные и невинноубиенные вифлеемские младенцы-мученики стали как бы свитой Самого Христа – как передовой отряд великого Небесного Царя они были отправлены к томящимся в Аду, «чтобы своим прибытием одновременно и благовествовать пришествие Владыки и всеобщее искупление, показывая, какому убийству они подверглись ради общего Освободителя, и удостоверяя собою, что явился провозглашенный пророками Спаситель рода, – а также устрашить Ад зрелищем наступающей на него фаланги мучеников, неповинных в грехах, и в предзнаменовании возвестить о грядущем вскоре полном его низложении, – ибо убийство безгрешных, и притом стольких, совершенно ниспровергает и отнимает оправдание смерти».
Во второй своей Беседе на Благовещение Пресвятой Богородицы святитель Фотий Константинопольский возвышенно проповедовал о том, что по безмерной и вечной любви Своей предвечный и всесоврешенный Бог Слово благоволил жить среди людей – Он явился в мир через Царские врата – непорочную Приснодеву Марию, чистейшую дщерь рода человеческого, а каждый из нас может или избрать путь спасения – путь христианской жизни, или избрать путь погибели – путь греха и страстей. Если Христос – наш Господь, Спаситель и Судия, то Пресвятая Дема Мария – истинная Богородица, ибо как невозможно для христианина отрицать Богочеловечество Иисуса Христа, так немыслимо и отнимать у Приснодевы Марии имя Богородицы, Она почитается Церковью превыше всех святых и Ангелов, превыше всех пророков, апостолов и самого Иоанна Крестителя, Ее честь и слава – выше человеческих, Она – «всесвятая» и «всемилостивая» наша Небесная Заступница и усердная Молитвенница за весь мир. По мудрому слову Фотия Константинопольского, каждый человек может принести Пресвятой Богородице чудный и достойный дар – «те, которые не вступили в брак, пусть принесут Деве в дар свое девство, ибо Приснодеве ничто не может быть так угодно и приятно, как девство. Находящиеся в браке пусть принесут опыт жизни, который должны передавать своим детям, целомудрие, содействующее спасению, и снисхождение к вступившим во второй брак; ибо целомудрие, хотя и далеко отстоит от девства, но родственно с ним как потому, что исполняет благословение Божие касательно рождения детей, так и потому, что предохраняет человека от необузданности. Допустившие падение в одном из сих (в девстве и целомудрии) пусть принесут покаяние в содеянном, слезы, прощение должникам и милосердие к бедным, ибо все это есть прекрасный дар Господу. Другие пусть принесут справедливость и пощаду врагов, ибо зачем стараться делать ближним то, от чего ты сам плачешь и стенаешь, когда тебя теснит и мучит другой? Иные пусть несут терпение и мужество в несчастиях, ибо и такой подвиг не оставляется без награды. Другие пусть приносят в дар кротость и странноприимство, ибо и это служит причиною божественного к нам снисхождения. Вообще каждый из всех, собравшихся в этот небесный и царский брачный чертог, пусть принесет дар, приятный Деве и достойный столь великой невесты; ибо сколько бы даров ни принесено было Ей, Жених и Бог наш будет радоваться им. А кто ничего не принес в честь Невесты, тот, как оскорбивший Жениха, будет строго изгнан из брачного чертога». По заветной мысли святителя Фотия Константинопольского, воплощение Иисуса Христа и Его искупительная жертва на Голгофе имеют вселенское значение – Сын Божий спасает не только все человечество – каждому из нас дана возможность спасения – но и весь видимый мир – все земное творение в целом. Бог хочет всех спасти и привести к познанию Истины, но каждый из нас создан по образу и подобию Божиему – обладает разумом, свободной волей и самовластием, а потому – никого нельзя спасти насильно и без согласия его воли ввести Царство Небесное. По замечанию Георгия Каприева, «упорядочивая и комментируя одиннадцать значений богообразия, вслед за Феодоритом Кирским, святой Фотий акцентирует третье из них – разум и свободу, а также пятое – данное человеку начальствование и способность возвышать себя к более превосходящему состоянию». В области сотериологии – учения о спасении – вслед за преподобным Максимом Исповедником и преподобным Иоанном Дамаскиным, святитель Фотий Константинопольский утверждал, что спасение возможно только через синергию нашей человеческой свободы и Божественной благодати – никто не может спастись без усвоения плодов искупительной жертвы Иисуса Христа и стяжания благодати Святого Духа, но всемогущий Бог никого не спасает насильно и не принуждает к добру – нужен подвиг нашей свободной воли и наше личное согласие на спасение, нужен подвиг веры, надежды и любви, ибо благодать Святого Духа не умаляет свободу и не отменяет ее, а преображает и возводит к Божественному совершенству – где Дух Господень, там и свобода. Путь спасения есть путь восхождения к Божественному совершенству – обожению и Царству святых, а для того, чтобы войти в чертоги горнего Иерусалима и стать истинным сыном Божиим нужно уверовать во Христа и очищать душу от грехов через покаяние, нужна аскетическая борьба со страстями и благочестивая жизнь по нравственным заветам Христа, нужно участие в таинствах Церкви и верность ее догматам, нужны пост и молитва в борьбе с силами бесовскими, а самое главное – нужна деятельная любовь к Богу и ближним, ибо вера наша действует любовью. В своих проповедях святой Фотий Константинопольский в ярких красках изображает величественную и грозную картину второго пришествия Иисуса Христа и Страшного Суда, по силе пастырского слова и красоте слога не уступающую поэтическим глаголам преподобного Ефрема Сирина: «Пускай пред твоими мысленными очами обращается страшное таинство второго пришествия Христова; что сокровенно было, то стало открытым: блудодеяния, хищения, прелюбодейство, любостяжание, брань, клевета, зависть, убийство, нечестие. Совесть, как строгая обличительница, все эти злодеяния и подобные им будет порицать и во всеуслышание оглашать, показывать все это нагим, лишенным всякого прикровения. Помышляй себе об этом, а впереди зри пламень неугасимый, тьмы Ангелов, окружающих престол Судии, весь род человеческий, призванный к суду и для отдания отчета в своих делах, грешников от праведных отлученных и строгим и страшным оным гласом осужденных, преданных мучителям и влекомых к наказанию, и ни единого слова утешения со стороны не слышащих, часто взирающих друга на друга и испускающих стоны бессилия, всех призывающих на помощь умоляющим взором, жалким видом, печальным лицом, глубокими вздохами и слезами и, ни от кого не получающих помощи. О, какое тогда будет раскаяние, а пользы никакой! Какое будет смущение и терзание души и ни одного сочувствующего! Какой будет плачь и страдание сердца и ни одного помогающего! Ни друг, ни брат, ни отец, ни мать, ни другой кто из близких или родных не явится для освобождения, и, таким образом, жалостно гонимые, смущаемые, разметаемые, и перепуганные будут преданы огню и червю». Критикуя оригеновское учение об апостасисе – всеобщем спасении всех людей и даже падших Ангелов, ставших демонами, святитель Фотий Константинопольский пояснял, что каждому человеку открыта возможность спасения – по великой и несравненной милости Бог хочет всех спасти и каждый может обрести спасение, но все те, кто употребил жизнь, дары и свободную волю свою во зло – в эсхатологический час всеобщего воскресения восстанут из мертвых и уподобятся демонам, они пожнут заслуженное наказание и проклятие в день Страшного Суда – будут низвергнуты в геенну огненную с дьяволом, Антихристом и лжепророком, ибо ничто нечистое не может войти в Царство Небесное, в то время как праведные в день всеобщего воскресения и Суда Господня сделаются ангелоподобными и бесстрастными, они будут созерцать свет славы Господней лицом к лицу и обретут подлинную полноту обожения святых, нескончаемое блаженство вечной жизни и несказанную радость Боговидения. В завершении следует сказать, что святитель Фотий Константинопольский был выразителем православного миросозерцания, он – вдохновенный проповедник и ученейший богослов своего времени, философствующий о Боге и духовных вещах в полном согласии с великими учителям и святыми отцами Церкви, он – неутомимый просветитель и одна из ярчайших звезд византийского богословия, хранитель вселенской ортодоксии и вероучительных формул семи Вселенских Соборов, тончайший логик и диалектик, всесторонне рассмотревший и изобличивший латинское учение о Filioque, а его богословские труды – особенно трактат «Слово тайноводственное о Святом Духе» – навсегда вошли в духовную сокровищницу святоотеческой мудрости как одно из ее драгоценнейших сокровищ. Свято храня память о личности святителя Фотия Константинопольского и молитвенно прославляя его, Православная Церковь возносит в его честь хвалебную и просительную молитву: «О всемудре и преизрядне архиерею равноапостольный просветителю земли болгарския, светлогласная гусло Божественного Духа, святителю отче Фотие к тебе ныне притекаем, и малое сие моление тебе умиленно приносим. Услыши нас, смиренных чад твоих, яви предстательство твое о нас к Вышнему, тепле Того умоляя да простит ны рабы своя, да отверзет нам двери милосердия своего. Несмы бо достойни, ниже довольно зрети высоту небесную от множества грехов наших сляцаеми. Но аще и тажце согрешихом и николиже воли Создателя нашего сотворихом, ни сохранихом повелений его, обаче не обратихомся к богу иному, ниже прострохом руце к богу чуждему. Преклоняюще колена сокрушенна и смиренна сердца нашего зиждителю своему и твоего отеческаго заступления к Нему паки просим: предстательствуй, угодниче Христов, светлопозлащенный Фотие, стране нашей и Церкве Болгарстей, некогда потом трудов твоих напаяемой, ныне же горькими соблазны снедаемой. Помози нам, святче Божий, да не погибнем со беззаконии нащими, избави нас от всякого зла и от всякия вещи сопротивныя, управи ум наш и укрепи сердца наша в православней вере, в нейже твоим предстательством и ходатайством ни ранами, ни прещением, ни коим гневом от Создателя своего умаленны будем. Молитимся, пастырю добрый, волки тяжки от словеснаго стада Христова отгоняй, латинскую гордыню, аки бы смирением себе покрывающую, и лестне о любви глаголющую, на Церковь же Соборную крепце востающу, якоже древле посецы. Нас же от еретических ухищрений добре сохрани и истинствовати в любви настави. Всякому доброделанию, наипаче же покаянию слезному о гресех нас научи: яко да по исходе нашем в тамошный мир омофором молитв твоих покрываеми и Матерним заступлением Преблагословенныя Владычицы нашея сохрани, избавимся воздушных мытарств и вечнаго мучения, да с тобою и со всеми святыми всегда прославляем Всепетое имя Отца и Сына и Святаго Духа, и ныне и присно и в безконечныя веки веков, Аминь».
Святой патриарх Фотий Константинопольский
© Copyright: Руслан Игнашкин, 2024
Свидетельство о публикации №224062600375
Свидетельство о публикации №224062600375
Рецензии