Атланта. Глава 4. 2

«Когда расстаешься с иллюзиями,
самая сложная задача — вновь полюбить тот мир,
что предстал пред тобой во всем своём великолепии отвращения
к нему и во всей красе неприглядности» ©

Причесываясь в то утро перед зеркалом, Глеб размышлял о своем безрадостном будущем. Угадывая каким-то только ему присущим чутьем дальнейшие перспективы развития событий, он дал себе обещание воспользоваться всеми возможностями, как только они появятся в его жизни.

Негодуя от склонности большинства окружавших его людей концентрироваться на горестном настоящем, он приходил в ещё большее смятение, ежели те начинали жить прошлым. И пока он перебирал в уме варианты выхода из нищеты, Чехова, предпочитая оставаться в настоящем, (каким бы ужасным оно не было), убегать в неизвестное будущее пока не стремилась. И только одному Джейку, бывшему пастуху скота, было плевать, как на свое прошлое, так и на будущее.

— А чего ты тогда не пошел с неграми, Джейк? — расспрашивал его Глеб, когда освобожденный от других трудов, тот подметал листья во дворе; мать, сославшись на привычную лень, уединилась в своей комнате, а сводная сестра, будучи увлечена чтением очередного любовного романа, даже не пыталась сойти вниз, чтобы помочь этим двоим с уборкой.

— А зачем оно мне надо? — с чувством наивной простоты отвечал ему «юродивый», ковыряя дырявой подошвой своего ботинка красноватую глину. — Мне и здесь хорошо.

— Я в этом и не сомневаюсь. Просто ты мог бы запросто переметнуться на сторону Севера и, приняв присягу на верность Союзу, получить за это деньги.

— А мне они не нужны, — простодушно отозвался слуга, поправляя на голове свою обтрепанную шляпу. — Я в них не нуждаюсь.

Лобов лишь снисходительно пожал плечами в ответ. Ну, Джейку, может, без денег и хорошо, но лично он вести полунищенский образ жизни не собирается.

— А все-таки почему бы тебе не подумать о перспективе побега на Север? Наше поместье пришло в упадок, того и гляди, скоро придется продавать его с шерифских торгов за неуплату налога, а ты в это время мог бы подыскать себе других хозяев. Это все же лучше, чем оставаться с нами. Но если подобный расклад дела тебя не устраивает, так уж и быть, оставайся на воле.

— А разве я был когда-либо от кого-то зависимым? — задал тот ему встречный вопрос с прежним упрямством.

— Ну, не знаю, ты же постоянно жалуешься, что тебя вечно кто-то эксплуатирует, — развел руками Лобов.
 
— А, по-моему, я и так предоставлен самому себе, и от этой свободы все равно ничего хорошего не жди.

Парень подавил улыбку. Порой логика этого типа его поражала. В хорошем смысле этого слова, но в целом, для рассуждений на подобные темы голова у Джейка работала хорошо, — как для представителя «белой рвани», конечно.

Увлекшись спором на столь пространную тему с целью выяснить, что же все-таки лучше: жить под «игом» хозяина или быть предоставленным самому себе, они не сразу обратили внимание на незнакомца, подъехавшего ко двору на тонкохвостом муле.

Узнав в этом типе обрюзгшего и ещё больше облысевшего Степанюгу, и переведя взгляд на его «передвижное средство», на котором тот не постеснялся заявиться к ним в гости, Глеб отметил про себя, что более жалкой, хромоногой, и вислоухой твари ему не приходилось ещё видеть; даже та кляча, которую украл для него когда-то Гера, выглядела куда пристойнее этого пугала.

С появлением у порога поместья Семена Аркадьевича, все, включая Валерию и саму Аллу Евгеньевну, вышли к нему навстречу и принялись засыпать его вопросами о госпитале и общей обстановке в городе.

Один только Глеб, запомнивший предательство Степанюги в день падения Атланты, ещё долго не решался вступить с ним в диалог.

За это время бывший профессор Гарварда заметно похудел, лицо его вытянулось, а черные глазки, зорко подмечавшие все перед собой, глубоко запали и слезились теперь на ветру. Тем не менее его оживленное лицо являло собою резкий контраст тем печальным лицам, которые Лобову приходилось видеть вокруг себя каждый день.

«Самовлюбленный болван» — промелькнуло в мыслях парня, едва Семен Аркадьевич, сделав вид, будто он ничего не помнит, протянул ему для рукопожатия свою ладонь.

И когда первоначальное любопытство окружающих было наконец удовлетворено, вспомнив наконец, зачем он приехал, мужчина достал из кармана запечатанное письмо, после чего окинув молодых людей суровым взглядом, вручил его Чеховой; та стояла к нему ближе всего.

Медленно распечатав письмо, написанное каллиграфическим почерком, первое, на что обратила внимание Валерия, была подпись в конце с фамилией некой Жуковой.

— Я присылал вам записку от лица Лидии Гавриловны с приказом вернуться в Атланту и приступить к работе в госпитале, да так и не дождавшись ответа, был вынужден доставить его сюда лично, — прокряхтев, Степанюга поправил вытертое на муле седло.

— Ну, вы же сами знаете, что у нас дел сейчас невпроворот, — едко заметил Глеб, подавляя желание выхватить конверт из рук Чеховой, чтобы ознакомиться с его содержимым самостоятельно, — так что о возвращении в Атланту пока не может быть и речи.

Прочитав письмо, Чехова попыталась было тоже ему возразить, но Степанюга, отмахнувшись от неё, не стал даже слушать всех её доводов.

— Вы не хуже моего знаете, какого нам приходится сейчас в госпитале, куда солдаты прут как саранча! — продолжил он читать им мораль в надежде на понимание ситуации. — Конечно, не в таком количестве, как раньше, но работы хватает.

Оставшись на пороге вместе с остальными, «голодранец» Джейк с крайним любопытством взирал на этого брызжущего слюной от гнева клопообразного джентльмена, чей мул также не вызывал у него никакой симпатии как и сам хозяин.

— А что же вы, Семен Аркадьевич, — резко оборвала его Алла Евгеньевна, задетая за живое таким тоном, — так одряхлели за это время, что не можете сами выходить наших солдат? Одряхлели?

Хирург до глубины души был оскорблен этим замечанием.

— Это я-то одряхлел? А не мне ли приходилось оперировать раненых во времена осады, подчищая за Гордеевым «хвосты», когда его забрали на фронт?!

Слегка побледнев от упоминания фамилии своего соперника, Глеб попытался взять под контроль свои эмоции, и дабы не выдать перед окружающими своей нервозности, придал своему лицу непроницаемое выражение.

Взглянув украдкой сначала на Чехову, а потом на мать, и убедившись, что они ничего не заметили, молодой человек успокоился, после чего вновь уставившись на Степанюгу, чьи злые глаза до сих пор «метали молнии», не без чувства раздражения дослушал «отповедь» уязвленного профессора до конца.

— У меня подмоги тогда не было! — причитал тот как ненормальный, выставляя себя жертвой обстоятельств. — И в то время как большинство коллег успели покинуть город до появления там войск, мне пришлось до самой осады находиться в Атланте.

Увы, сама Алла Евгеньевна, не слишком переживая за будущность госпиталя, принадлежавшего когда-то её мужу, расставаться с сыном и падчерицей не собиралась, о чем тотчас поспешила поставить в известность негодовавшего Семена Аркадьевича

— А чего же эта ваша Лидия Гавриловна не обратиться за помощью к другим семьям, ежели госпиталю так не хватает рабочих рук?! — донимала она его своими вопросами. — Мне сын нужнее здесь, чем неизвестно где! 

Мужчина бросил на нее уничтожающий взгляд.

— Ладно-ладно, Семен Аркадьевич, не сердитесь, — вмешиваясь, умиротворяющим тоном произнес Глеб, (не хватало ещё, чтобы мать поругалась с его профессором из-за какой-то ерунды!): — Нам очень стыдно, что мы не ответили на ваше предыдущее письмо; оно наверное где-то затерялось в пути, в противном случае мы бы его получили. Но сейчас у нас, увы, нет никакой возможности покинуть поместье. Может быть, потом… Да и вообще, я не понимаю, почему из-за этого надо поднимать такую шумиху? Можно подумать, Лидия Гавриловна заставила вас проделать такой путь сюда, чтобы вы привезли нас в Атланту на этом тощем животном…

Остановив свой взгляд на муле, Глеб невольно фыркнул. Чехова с укоризной посмотрела на него, словно намекая ему, что сейчас не время для шуток.

Со смиренным видом выслушав очередную порцию отповеди Степанюги, (не хотелось лишний раз огорчать человека, проделавшего столь длительный путь на такой кляче, чтобы передать им письмо), Лобов вскоре принял решение вернуться в Атланту, как только все основные работы в поместье будут закончены.

А едва выяснилось, что домик Семена Аркадьевича уцелел, несмотря на первоначальное колебание в принятии решения, тот согласился за определенную плату приютить их у себя на некоторое время как квартирантов.

***

Поместье таки пришлось продать с шерифских торгов. И если для Аллы Евгеньевны продажа имения, где прошла лучшая пора её молодости, стала личной драмой, то её сын, обрадовавшись возможности переехать из провинции в город, раз и навсегда порвав со средой, вызывавшей у него далеко не самые лучшие воспоминания, расстался с родным жильем без особых сожалений.

Пообещав матери когда-нибудь выкупить его обратно, ежели им удастся разбогатеть, Глеб, разумеется, лукавил. На самом деле ничего выкупать поместье обратно он не собирался, и никогда бы не выкупил его, даже если бы у него взаправду водились лишние деньги.

Просто ему нужно было воспользоваться хоть каким-то предлогом, чтобы заманить мать в город, и не дать ей возможности навсегда осесть в провинции, где его будущее могло погибнуть навсегда.

Переезд из провинции в Атланту дался Чеховой непросто. Провинциальная и размеренная жизнь в поместье нравилась ей куда больше, но Глеб и слышать ничего не хотел о возвращении к прежним истокам бытия.

Научившись приспосабливаться к внезапным переменам, городская жизнь с её суетой и шумом была ему гораздо больше по душе, нежели провинциальная реальность, где он изнывал от скуки из-за однообразия будней.

Пообещав перебраться в город, едва вопрос с продажей поместья будет разрешен, провожая сына и падчерицу в Атланту, Алла Евгеньевна с такой дотошностью лезла к нему с заботами, что со стороны можно было подумать, будто она провожала генерала на войну.

Станцию, сгоревшую во время войны, отстроить так и не успели, поэтому на её месте стоял теперь лишь деревянный навес, куда свободно проникали ветер с дождем. Брезгливо отдернувшись от матери, Глеб сделал ей замечание:

— Эти слезы были актуальны, когда ты отправляла меня, восьмилетнего, в гости к родственникам в Чарльстон. Теперь же орошать мой костюм своими слезами нет смысла!

Он терпеть не мог объятий на людях с элементами «телячьих нежностей», и менять своего поведения в ближайшее будущее не собирался.

Чувствуя себя превосходно оттого, что был одет в отличный дорожный костюм, а не в те «лохмотья», которые приходилось носить ему дома, он позволил себе подобную грубость в отношении матери, не зная, как от неё отвязаться.

Шокированная его высказыванием, Алла Евгеньевна сочла за нужное все же промолчать. Сама воспитала такого сына, чего теперь удивляться его нынешнему поведению…

Сравнивая утро 1862 года, когда она приехала с Олькович в Атланту совсем юной, с нынешним, Чехова содрогнулась от представшей её глазам картины.

Запомнив город совсем другим, она была удивлена изменениям, произошедшим в нем за эти пару лет. Нет, городская суета осталась прежней: перед её взором мельтешила толпа, проезжали все те же фургоны, санитарные повозки, ругались извозчики, но атмосферы того веселого возбуждения, царившего здесь в первые дни войны, больше не наблюдалось.

Атланту наводнили пришлые люди: неотесанные мужчины и безвкусно одетые женщины. Повсюду слонялись теперь вольные негры. Нельзя было пройти по улице, чтобы не наткнуться на чью-то черномазую физиономию, глядевшую на пешеходов и проезжавшие мимо коляски с особым нахальством.

Атланта превратилась в город, куда отовсюду стекались мошенники, проститутки и шулера, чего не наблюдалось при прежней власти.
Его наводнили подонки всех мастей. То были времена, где на фоне царившей нищеты, в пабах играли цитры и мандолины, а в ослепительно сверкавших яркими огнями публичных домах — звенели банджо и разносили дорогие напитки.

В памяти Валерии этот город по-прежнему оставался густо застроенным элегантными домами и госучреждениями.

Кое-где, правда, ещё сохранились остатки жилищ, которые она помнила, — кирпичные стены без крыш, оконные проемы, зияющие пустотой и одиноко торчащие трубы. И только время от времени им попадались по пути чудом уцелевшие от огня и снарядов магазинчики, и частично восстановленные конторы, владельцы которых были им теперь незнакомы.

Их дом сгорел. Не осталось даже стен. На весь квартал уцелело только жилище Степанюги, и одного этого было достаточно, чтобы остальные соседи начали ему завидовать.

Заплатив извозчику за доставку багажа, Глеб и его сводная сестра направились к дому, который до поры до времени им придется делить с Семеном Аркадьевичем.

Крыша здания была сделана из шифера, а кусты засохшего дикого винограда, обвивавшего фасад и сглаженные выступы и кромки, производили на окружающих впечатление уверенности и покоя, стоило представить, как зацветет здесь пышная листва с наступлением весны. Никто не знал, откуда Степанюга нашел денег, чтоб перекрыть крышу, но то, что они у него водились, соседи были уверены в этом на все сто процентов.

Глеб с такой стремительностью взбежал по лестнице, что немного утомленная поездкой Валерия едва за ним поспевала. Небрежно сбросив перчатки на мраморный столик в холле, он принялся осматривать помещение.

Прежний интерьер дома уже мало чем напоминал жилище с вылизанной до блеска мебелью. Теперь он имел сходство скорее с кочевым стойбище: то тут, то там были разбросаны разрозненные предметы, на полу валялись выцветшие коврики, неприятно резали взгляд кое-где обнажившиеся балки, а со стен на них взирали облупившиеся картины. Доски вылинявшего пола то и дело трещали под ногами.

За отсутствием чернокожих слуг, которых в свое время Степанюга заставлял убираться здесь едва ли не каждые полчаса, с домашними делами ему приходилось теперь справляться в одиночку. А поскольку основную часть своего времени он проводил в госпитале, являясь домой ближе к восьми вечера, то и наводить порядки в доме такими темпами, как раньше, мужчина, разумеется, не мог. Но с переездом к нему «квартирантов», в скором времени Степанюга надеялся поправить свои дела.

Категорически не желая мириться с таким положением дел, Глеб планировал собрать достаточно средств, чтобы купить отдельный дом и, переехав туда, раз и навсегда забыть о положении «квартиранта».

По крайней мере, он не терял надежды, уверенный, что все произойдет именно так, ведь смог же он в свое время разработать коварный план по отправке Гордеева на фронт, и у него это получилось. Значит и с покупкой жилья когда-нибудь тоже все решится.

Да, этот план был гнусным, но он сработал! Как знать, может у него взаправду имелись какие-то незаурядные способности, которые окружающие отказывались признавать.

Дома никого не оказалось, (хозяин либо опаздывал, либо попросту задерживался в гостях), поэтому прибывшим раньше срока «гостям» пришлось располагаться в нем на свое усмотрение. Только одну Чехову подобный расклад дел почему-то не устроил, о чем она тут же поспешила поставить в известность своего сводного брата:

— Мы не можем распоряжаться имуществом чужого дома без разрешения Семена Аркадьевича. Правила хорошего тона обязывают нас дождаться хозяина…

На что Глеб, обернувшись, лишь снисходительно улыбнулся ей в ответ:

— Если Степанюга настолько занят, что не в состоянии нас встретить, мы можем спокойно обойтись и без него. Не торчать же нам теперь целый день в дверях, дожидаясь его возвращения, верно?!

Так и услышав ответной реплики «сестры», задумавшейся о его наглом заявлении, он оставил в холле багаж, и забыв на мгновение о её существовании, отправился выбирать себе комнату.

Глава 4.3

http://proza.ru/2024/06/27/692