Глава VII. Репетиция

РАНДЕВУ С МАДАМ МИШЕЛЬ
Петербургские гастроли Рихарда Вагнера


Глава VII.
РЕПЕТИЦИЯ

Новая страна, новый город, новый оркестр, новые люди… Рихард Вагнер сильно волновался, прозвучит ли здесь его музыка именно так, как он задумал, покорит ли она сердца неведомой ему публики? Чтобы успокоиться, а заодно и прочувствовать атмосферу Санкт-Петербурга, он предложил Александру Николаевичу Серову прогуляться сразу после завтрака.

Разве что сильный ветер, словно специально направляющий мокрые снежные хлопья на лицо композитора, помешал Вагнеру признаться вслух: столица Российской империи с её широкими проспектами, каналами, грандиозными соборами и особняками в итальянском стиле  была шикарна, выглядела абсолютно по-европейски. Императорский Зимний дворец поразил его своей величественностью, а дворец Великой княгини Елены Павловны – особой изящностью, наверняка подчёркивающей вкусы его хозяйки. Периодически поглядывая, как его друг одобрительно кивает головой, Серов заключил – Петербург Вагнеру понравился.

- Мы гуляем уже второй час, и я совершенно потерял ориентир, – обратился к своему спутнику Рихард, вглядываясь в окна Михайловского дворца. – Далеко ли отсюда до моего пансиона?

- Видите, от площади идёт небольшая улочка? – Серов указал своему другу на Михайловскую. – Ваш пансион там, в нескольких минутах неспешным шагом.

- Не могу в это поверить! Судьба словно специально поселила меня рядом с дворцом, чтобы непрекращающийся петербургский шторм за считанные секунды донёс мчащегося на желанную аудиенцию к назначенному времени…

- И не только на аудиенцию, – рассмеялся Александр Николаевич. – Давайте перейдём площадь вот к тому угловому зданию, я вам кое-что покажу.

Друзья приблизились к строгому дому с колоннами – Дворянскому Собранию, и Серов обратил внимание Вагнера на большое объявление у парадного входа, предложив ему прочесть написанное по-русски.

- Пук… пук… ксап… – попытался тот. – Нет, дальше не могу, буквы незнакомые.

- Именно так по-русски пишется «Рихард Вагнер». Это и есть концертный зал, где вы будете выступать, дорогой друг, о чём извещает афиша. Как мне сказали, билеты на оба концерта уже давно раскуплены! – расплылся в улыбке Александр.

Композитор впечатлился:

- Разве это не прекрасно! Отчего же они тогда не соглашаются на новые ангажементы? Прямо упускают из рук внезапно свалившуюся на них дополнительную выгоду, словно дети неразумные! Постойте! Смотрите, я ведь не ошибаюсь: там, чуть поодаль – вход в мой пансион? Поспешим, друг мой, в хорошо натопленное заведение госпожи Кунст, расположимся у камина и обсудим, наконец-то, программу моих концертов!

Александр Николаевич Серов оказался для Рихарда Вагнера настоящей палочкой-выручалочкой. Когда немецкий друг признался ему в опасениях, действительно ли Петербургское филармоническое общество имеет все нужные ноты его ранних произведений и симфоний Бетховена, выяснилось, что Серов это уже проверил. Почти все они имелись в наличии, недостающие были оперативно допечатаны и розданы 130-и музыкантам оркестра.

Стоило Вагнеру достать из саквояжа ноты фрагментов своих совершенно новых произведений – «Мейстерзингеров», «Валькирии» и «Тристана» – и рассказать своему другу душещипательную историю о том, как их попытались обложить пошлинами на таможне, Серов вдоволь нахохотался, а затем принялся жадно изучать партитуру. Похвалив созданную специально для Петербурга инструментальную обработку «Полёта валькирий» и объединённые для этих гастролей сцены  Вступления и Просветления из «Тристана и Изольды», Александр собрал все ноты и к удивлению своего друга воскликнул: «Не будем терять ни минуты. Подождите меня здесь. Я быстро отнесу их в филармоническое общество, чтобы передали музыкантам до завтрашней репетиции».

По возвращении Александр Николаевич ещё больше поразил Вагнера, посетовавшего на неопределённость с поиском сопрано для исполнения баллады Сенты из «Летучего голландца» и тенора для любовной песни Зигмунда из «Валькирии». Оказалось, что и здесь Серов уже всё продумал. Готовящие партии в его «Юдифи» госпожа Бианки будет прекрасной Сентой, а господа Сетов и  Радковский – Зигмундами. Все трое придут на завтрашнюю репетицию. Единственное, о чём он попросил Рихарда, – незамедлительно помочь ему с поэтическим переводом  этих фрагментов на русский язык, дабы репетиция прошла без заминок. Этим друзья и занялись.

Рихард Вагнер был тронут благородством и чувством ответственности Александра. Сам он, несомненно, считал себя человеком выдающимся, особенным, и ожидал безусловного содействия со стороны окружающих. Однако чувство его благодарности к этому невзрачному на вид, но глубочайшего ума человеку  не знало границ, ибо редко кто помогал композитору без единого намёка и малейшей просьбы. А Серов всё делал по собственной инициативе и абсолютно бескорыстно, как настоящий друг, горящий желанием представить русской публике вагнеровскую музыку на самом высоком уровне.

- Так вы за меня выполните всю подготовительную работу, друг мой. А что же останется мне? – только и смог промолвить Вагнер, разведя руками.

- Как что? – Серов чуть отвернулся от Рихарда, чтобы тот не смог заметить огонька в его глазах. – Надзор за исполнением вами же данных рекомендаций: прогуливаться и принимать красное вино!

- Ах вы, хитрец, Александр! Я так и знал, что вам понравятся мои незамысловатые, но действенные рецепты! Но, право, у меня не хватает слов, чтобы выразить вам свою признательность за помощь.

- А у меня – за возможность прикоснуться к новой музыке и поучиться у вас. Кстати, Рихард, возвратившись домой вчера вечером, я всё время размышлял: чем можно побудить в Великой княгине Елене Павловне интерес к дополнительным для вас ангажементам? Можно задать вам вопрос: когда вы раньше жили в Российской империи, в Риге, как вы начинали свои концерты?

- Собственным маршем «Николай», – не мешкая, ответил Вагнер. – Я его специально написал торжественным, и даже деспотичным, чтобы он нашёл отклик у публики. А почему вы спросили, друг мой?

- Понимаете, ваш первый концерт в Петербурге придётся на день второй годовщины освобождения крепостных крестьян в России. Елена Павловна сделала для этого освобождения гораздо больше, чем кто-либо ещё в императорской семье, и для неё эта дата – настоящий праздник. Вот если бы придумать парадное, торжественное начало концерта… Марш «Николай» – это прекрасно, но Император Николай уже почил, царство ему небесное! Сейчас этого жеста не поймут. Как вы воспримите идею начать свой концерт русским гимном «Боже, Царя храни!»?

- Вот идея, так идея! Она мне нравится, спасибо, друг! И принцесса Елена это наверняка оценит. Я слежу за деятельностью императора Александра, восхищаюсь вашим царем, даже переживаю за него: нелёгкая ему выпала доля. Это я к тому, что смогу дирижировать гимном с собственными эмоциями. У вас  есть ноты?

- Конечно, я захватил их с собой. Глянете?

Рихард посмотрел в ноты и сказал:

- Ну, признайтесь, чем Россия не Европа? От английской музыки гимна вы в своё время отказалась, но создали самый настоящий европейский гимн! С удовольствием его исполню, только я бы темп немного ускорил. Отрепетируем завтра с оркестром?

Когда работа над поэтическим переводом вокальных партий на русский язык завершилась, оба согласились: подготовиться к завтрашней репетиции ещё лучше было просто невозможно. От продолжения первой части своего «рецепта здоровья» – прогулки – Вагнер отказался, полагая, что при питерском сильном и пронизывающем ветре уже пройденный ими сегодня маршрут можно смело умножать на четыре. Поэтому друзья переключились на вторую часть «рецепта», для чего заказали у мадам Кунст два графина дешёвого сухого красного французского вина.

Под действием винных паров Рихард поделился с Александром не дающей ему покоя мыслью: похоже, ни один композитор при жизни не может добиться триумфа исключительно своим талантом, без протекции людей, облеченных деньгами и властью.

- Если рассчитывать только на свои небезграничные силы, бедствовать, отказываться от наслаждений, жить как собака, спать на сене, довольствоваться сивухой – поможет ли это реализовать прекрасные идеи, этот дар божий?

Серов категорически возражал и горячо спорил: не должен настоящий художник идти на поводу у титула или у денежного мешка, он должен оставаться самим собой. Только страдающий, неустроенный, голодный и отвергнутый сможет создать самый настоящий музыкальный шедевр!

Друзья так и не пришли к общему мнению и договорились продолжить дискуссию после аудиенции Вагнера у Великой княгини Елены Павловны. Пока же они сосредоточились на придающем перед завтрашней репетицией сил и энергии эликсире, что муж хозяйки пансиона выписывает прямо из Франции. И он помог превратить эту репетицию в событие, оставившее в душе каждого участника глубокий, неизгладимый след.

Внешне всё происходило как обычно: с раннего утра до позднего вечера дирижёр пытался добиться от музыкантов Петербургского филармонического общества совершенства в исполнении конкретных фрагментов. Но было в этой репетиции нечто новое, притягивающее, завораживающее для всех членов оркестра.

Какие только слухи не ходили про этот оркестр! Поговаривали, что немецкая община Петербурга, не без участия Великой княгини Елены Павловны, обеспечила его приличным капиталом в обмен на обещание развлекать людей. Что музыканты были готовы исполнять всякую ерунду, хоть на канате плясать, лишь бы привлечь публику и обеспечить высокие кассовые сборы. Вряд они были правдивы, но оркестр действительно исполнял, в основном, пользующуюся спросом лёгкую итальянскую музыку.

Рихард Вагнер сразу же почувствовал это. Через нечто подобное он уже проходил четверть века назад в Риге и точно знал, как настроить оркестрантов на произведения более серьёзные. С первой же минуты он влюбил в себя огромный коллектив молодых, образованных, талантливых, воспитанных людей тем, что объяснил им замысел каждого фрагмента. У именитого маэстро напрочь отсутствовало приписываемое ему высокомерие. Он был дружелюбен и установил тесный контакт как с коллективом в целом, так и с каждым музыкантом в отдельности.

Если Вагнеру что-то не нравилось, он останавливал оркестр и подробно объяснял, как именно должна звучать музыка в этом конкретном месте, и почему. При этом, к изумлению всех присутствующих, дирижировал он наизусть и русским гимном (подготовился за ночь), и сложнейшими симфониями Бетховена, и своими собственными произведениями. Виолончелисты Арвид и Людвиг решили посчитать, сколько раз указания дирижёра по памяти войдут в противоречие с партитурой – маэстро не ошибся ни разу!

Ещё до приезда Вагнера музыкантов настраивали на то, что маэстро по обыкновению будет изнурять их долгими, нудными репетициями. Но это оказалось неправдой. Даже когда день близился к концу, оркестранты жаждали продолжения. Профессиональный интерес молодых исполнителей подстёгивал их использовать каждую минуту, чтобы освоить необычную, возвышенную музыку под управлением настоящего Мастера, ею живущего.

И никого на сцене не раздражали постоянные замечания Вагнера: «Ещё бодрее! Ещё живее! Ещё немного бодрее!» Наоборот, ускорение темпов не дало никому возможности замёрзнуть в прохладном зале Дворянского Собрания.

Свою лепту в создание дружелюбной атмосферы внёс и Александр Николаевич Серов. Он тщательно фиксировал все замечания Вагнера по ходу репетиции и обсуждал их с музыкантами во время перерывов. Пришедшим певцам Серов переводил указания композитора на русский язык. Затем всё проигрывалось и исполнялось вновь и вновь, пока уже глубоким вечером Рихард не опустил дирижёрскую палочку, объявив: «Друзья мои, я доволен тем, с каким пониманием вы исполняете и бетховенскую музыку, и мою. Благодарю вас. На сегодня все свободны. Даю вам день отдыха, а послезавтра продолжим!» 

Усталый и счастливый, Вагнер тепло попрощался с Серовым, пригласил его утром на завтрак, а сам помчался в тихие и тёплые апартаменты пансиона. У входа его встретил посыльный Степан, заглянул в свою записную книжку и сообщил постояльцу о  том, что к нему заходил полковник Мекк, оставил свою визитную карточку.

«Всё завтра, мсьё Штефан!» – отреагировал маэстро. Ему хотелось лишь одного: поскорее выспаться и восстановить силы, чтобы с первой зарёй ещё раз прокрутить в памяти сегодняшнюю репетицию и понять, что ещё можно улучшить.

***

Утром Александр Николаевич Серов больше часа дожидался Рихарда Вагнера в каминной зале пансиона, но его друг так и не появился. Серов не на шутку разволновался и поделился своими переживаниями с хозяйкой гостиницы госпожой Кунст. Тотчас же оправленный в вагнеровские апартаменты Степан вскоре вернулся с неутешительными вестями: маэстро слёг с сильной простудой, не в состоянии спуститься в столовую и отказывается принимать посетителей.

«Господи, что же за напасть такая! Неужели наша мерзкая погода и вчерашнее отвратительное отопление во время репетиции в зале Дворянского Собрания так повлияли на здоровье дорогого друга! – чуть не плача, промолвил Серов и обратился к хозяйке пансиона. – Любезнейшая мадам Кунст, нам незамедлительно требуется доктор. Я очень прошу вас отдать в моё распоряжение Степана на 20 минут – отнести записку в филармоническое общество за углом. У них всегда имеется под рукой врач на случай внезапной болезни певцов».

Написав короткую записку, он внезапно разорвал её. «Нет, здесь надобно поступить по-иному, оставив при себе все разногласия и претензии!» – добавил он твёрдым, решительным голосом, принявшись  строчить на другом листе бумаги. Закончив, Серов дал посыльному наставление: «Мсье Степан, что есть сил мчитесь к левому флигелю Михайловского дворца и попросите привратника  мгновенно передать моё послание баронессе Раден». Он достал из кармана несколько серебряных монет для дворцового привратника и для самого посыльного и умоляюще упросил Степана не медлить, а сам кинулся наверх, в апартаменты Вагнера.

«Милостивая государыня Эдита Федоровна! – прочёл по дороге Степан. – Нижайше прошу Вашего участия в чрезвычайно серьёзном и срочном деле. Рихард Вагнер заболел и требует неотложной медицинской помощи. Репетиции и концерты под угрозой срыва. Не оставьте, милостивая государыня, без внимания просьбу Вашего покорного и абсолютно преданного слуги. Александр Серов».

Тем временем Рихард Вагнер укутался в толстый плед, развалился в кресле и принимал извинения от своего друга за то, что тот буквально ворвался к нему в комнаты.

- Александр, право, не стоит извиняться. Разве это не счастье, иметь рядом такого заботливого товарища, чувствующего полную ответственность не только за мои гастроли, но и за мою жизнь в далёкой стране?

- Спасибо, дорогой друг. Я послал за врачом и надеюсь, что он не заставит себя долго ждать. А сейчас скорее расскажите мне о вашем самочувствии.

- Не беспокойтесь так сильно, я пока ещё не собираюсь на встречу с Бетховеном и Моцартом. Всего лишь чувствую озноб, слабость, да и горло похрипывает. Единственное, что я боюсь: в таком состоянии у меня случаются нервные срывы, а перед концертами это было бы совсем некстати.
 
- Могу я предложить немного «Ерофеича»?

- Нет-нет, – рассмеялся Вагнер, закашливаясь. – Лучше побудьте со мной до прихода доктора. Я хочу поделиться с вами самыми приятными впечатлениями от вчерашней репетиции оркестра. Кто бы мог подумать, что на далеком севере живут такие талантливые музыканты!

Вагнер нахваливал каждого оркестранта в отдельности, особенно своих юных друзей – виолончелистов Арвида и Людвига. Он поблагодарил Серова за солистов. Валентина Бианки оказалась великолепной Сентой. С тенорами ещё  придётся поработать и выбрать из них лучшего, но они оба, по крайней мере, стараются.

Монолог Рихарда перебил раздавшийся стук в дверь. На пороге появился мсье Арнет, личный врач Великой княгини Елены Павловны.

Осмотрев больного, Арнет заключил: болезнь эта не опасная и не заразная. Обычная простуда – реакция европейского организма на резкую смену климата. Он приказал маэстро соблюдать постельный режим в течение трёх дней, заставил его выпить ужасный по вкусу, вызывающий рвоту напиток и уложил на грудь жгущие горчичные пластины. Арнет пообещал, что придёт вечером и утром – проконтролировать состояние пациента и повторить процедуры. А напоследок предложил поставить за уши пиявки.

- Ни в коем случае! – отказался Вагнер. – Если в результате этого я оглохну, то не смогу ни оркестром управлять, ни музыку писать! К тому же, жена постоянно упрекает меня: ей кажется, что когда она говорит, то я её совсем не слушаю. С моей глухотой у неё появятся ещё больше поводов для жалоб и претензий.

Арнет улыбнулся и покачал головой:

- Ну, хорошо –  хорошо. Давайте подождём до вечера. А ведь я знаком с вашим личным врачом – доктором Штандгартнером, мы учились вместе и до сих пор общаемся семьями. Я ему сейчас отправлю телеграмму, расскажу о вашем состоянии. Но если он поддержит назначение пиявок, то никуда вам не деться! Кстати, Штандгартнер просил меня замолвить за вас слово перед Её Императорским Высочеством Великой княгиней Еленой Павловной…

- И? – Вагнер смотрел на него с волнительным трепетом, болезненные ощущения отошли на второй план.

- И, если при наличии на то показаний, вы откажетесь от пиявок, то я со всей прямотой заявлю Великой княгине, что человек вы – крайне самонадеянный, непослушный и с опасением относящийся к новейшим достижениям научного прогресса, – рассмеялся доктор, пожелал своему пациенту хорошего самочувствия и попрощался до вечера.

Вагнер сразу же позвал ожидавшего в гостиной Александра Николаевича Серова, рассказал ему про процедуры и показал письменные указания, оставленные Арнетом для госпожи Кунст. Ей предписывалось регулярно проветривать вагнеровские комнаты, раз в час приносить постояльцу кувшин тёплого питья из ромашки и липы и готовить Вагнеру тёплые ножные ванны.

Друзья принялись обсуждать методы лечения титулованных особ.

- У меня от одного запаха горчицы глаза на лоб вылезли, да ещё после принятия рвотной жидкости. Ощущал себя так, будто в пекле побывал. Как же они, бедные, выносят в своих роскошных дворцах? Ещё и пиявки! – с сочувствием произнёс Рихард.

- Да уж, людям без титула гораздо проще и приятнее, – согласился Александр. Русская баня, несколько «мух» «Ерофеича», немного рыбьего жира –  и прощай простуда!

-  Баня – это когда деревянную избу наполняют горяченным, обжигающим паром, заводят туда людей и стегают по голым спинам деревянными прутьями? – вопросил Вагнер и, увидев, как, посмеиваясь, Серов кивает головой, обречённо вздохнул. – Лучше уж тогда пиявки... Кстати, а как доктор Великой княгини оказался в моих апартаментах?

- Я написал баронессе Раден, фрейлине Елены Павловны, о вашем состоянии, срочно отправил гонца и попросил о помощи.

- Александр! Вы ей написали? Несмотря на то, что, по вашим собственным словам, вы с Великой княгиней идейные враги?

- Понимаете, Рихард, в жизни есть более важные вещи, чем идейные расхождения. Настоящая дружба, например, – скромно ответил Александр Николаевич Серов под восхищённые взгляды именитого композитора.

Три дня пролетели как одно мгновение. Маэстро пытался отсыпаться, но его сон часто прерывал Серов, прибегавший из филармонического общества с просьбами от оркестрантов разъяснить тот или иной музыкальный фрагмент – даже без Вагнера репетиции продолжились под неусыпным надзором Александра Николаевича.

Доктор Арнет приходил по утрам и по вечерам. Он с удовлетворением отмечал: благодаря его методам лечения, пациент идёт на поправку, и надобность в пиявках отсутствует. «Благодаря вашим методам, ну-ну! – посмеиваясь, шептала ему в спину госпожа Кунст. – Рассказывайте свои сказки во дворце! Посмотрела бы я на ваши успехи, если бы не касторовое масло и сладкое малиновое варенье, что я тайно скармливаю мсьё композитору».

Несмотря на сопротивление друга, Серов со словами «Это на экстренный случай» оставил ему на прикроватной тумбе бутылку «Ерофеича» с маленькой рюмкой «муха».

Вагнер был окружён заботой и ощущал себя с каждым часом всё лучше. Вот только на третий день он снова почувствовал озноб, приписав его чрезмерному усердию, с которым госпожа Кунст проветривала его апартаменты. Рихард даже поспорил с хозяйкой пансиона: холодный питерский воздух никак не может поправить здоровье, лишь усугубит ситуацию. Однако госпожа Кунст оставалась непреклонной и продолжала впускать в его комнаты этот, по мнению Вагнера, источник всех зараз. От гнева и досады композитор укутался в тёплое одеяло и погрузился в сон.

Привиделось ему, как  он вышел из рижского кабачка «Лавровый венок» и медленным шагом побрёл к хорошо знакомому зданию Немецкого театра на Кёнигштрассе. Остановившись у афиши, он отреагировал на название сегодняшнего спектакля: «Не может быть! Это же «пук-пукс» – надпись, которую показывал Серов! То есть, моё имя по-русски. Как любопытно, надо обязательно зайти!»

Привратник поклонился маэстро и сопроводил его в зрительный зал, указав на место в последнем ряду амфитеатра. Весь оркестр уже был в сборе, не хватало лишь дирижёра. Рихард осмотрелся по сторонам: зал был пуст, за исключением громко разговаривавших между собой трёх мужчин в первом ряду. Он смог рассмотреть лишь их очертания, но каждого узнал по голосу. То были его друзья: Франц Лист, Александр Серов и Карл Таузиг.

- Задача у нас не из лёгких. Мы проводим конкурс на самую подходящую музу для самого выдающегося композитора современности. Как вы, друзья, догадываетесь, композитор этот – наш дорогой друг Рихард Вагнер, – вещал Таузиг.

- Сволочь ты, Карл! – только и смог вымолвить Вагнер, но быстро сообразил, что друзья не знают о его присутствии, замолчал и решил понаблюдать за происходящим со стороны. 

Дирижёр Ханс фон Бюлов, ещё один друг Рихарда, вышел к оркестру и взмахнул палочкой. Раздались звуки «Полёта валькирий» из вагнеровской оперы «Валькирия». Поскольку солисток не было, Ханс  принялся напевать сам: «Hojotoho! Hojotoho!»

- Дирижёр ты прекрасный, но голос у тебя, Ханс, отвратительный! – заметил Рихард. 

Случившееся далее лишило композитора дара речи. На сцену поочерёдно выбегали и кружились в хороводе все женщины, которые когда-либо очаровывали его: жена Минна, ещё недавняя страсть – Матильда Везендонк, очаровательная куколка Серафина, несостоявшаяся невеста Матильда Майер и вскружившая ему голову Фредерика Мейер. Они весело плясали под вагнеровскую музыку.

Стоило к ним присоединиться юной, остроносой, длинноволосой фрау, Франц Лист поднялся из своего кресла и громко запротестовал:

- Немедленно прекратите сие безобразие! Это же моя дочь Козима! Ханс, ты что, совсем ослеп? Это же твоя жена!

Дирижёр остановил музыку, а Серов быстро скрылся за кулисами. Через несколько мгновений и дамы, и оркестр расступились, открывая путь на авансцену статной женщине в короне и в царских одеяниях, сопровождаемой  Александром Николаевичем под руку. Откуда-то из-под купола театра раздались звуки русского гимна, который Вагнер ещё вчера репетировал со своим новым оркестром. Мужчины преклонили колена, а женщины опустились в глубоком реверансе.

Рихард посчитал, что это безумное представление следует прекращать. Он на цыпочках прошёл через весь зрительный зал, подкрался к Карлу Таузигу и оглушил его надрывным, истеричным криком:

- А моего мнения, дорогие друзья, вы не забыли спросить?

- О чём спросить, мсьё Вагнер? – раздался из гостиной голос госпожи Кунст. Окна я уже давно закрыла и принесла вам тёплый морс.

Вытерев проступивший на лбу пот, Рихард присел на кровати и осознал, что проснулся. Это был какой-то сюрреализм. Пусть морс подождёт до завтра. Где принесённый Серовым «Ерофеич»? Композитор залпом выпил две «мухи» и вновь провалился в сон. На следующее утро он чувствовал себя здоровым, бодрым, веселым, полностью готовым к очередной репетиции.

Продолжение следует