Лазурное царство

ЛАЗУРНОЕ ЦАРСТВО

Из цикла "Рассказы о прошлой жизни"

Лазурное царство

 — «О, лазурное царство! О царство лазури, света, молодости и счастья! Я видел тебя… во сне!»
 — Стоп-стоп-стоп, Людочка, совсем не то! Тебе приснился сон. Ты хочешь этот сон кому-то рассказать. Рассказывая свой сон, ты стремишься как можно ярче и осязаемее передать то, что стоит у тебя перед глазами. Ты произносишь каждое слово, как бы в него вслушиваясь, как будто проверяешь, правильно ли оно подобрано, а каждое новое слово уточняет то, что уже произнесено. Вот ты говоришь: «О царство лазури, света, молодости и счастья!» «Молодость» только потому несет на себе смысловую нагрузку, что оно стоит после слова «свет», которое, в свою очередь, идет после «лазури», понимаешь? А слово «счастье» — последнее в этом ряду, и в нем должен заключаться апофеоз того, что ты называешь «лазурным царством», которое ты хочешь открыть миру, понимаешь?
 — Да.
 — Теперь попробуй повторить.
 — О, лазурное царство! О царство лазури, света, молодости и счастья!..
 — То, да не совсем. Не хватает именно этого поиска, не видно в тебе артиста, художника! Сделай после каждого слова небольшую паузу, вслушайся в него! И вот еще что надо иметь в виду: этим своим рассказом, своим сном ты намереваешься убедить, что это лазурное царство действительно существует, в том смысле, что жизнь человеческая, ее повседневная сторона просто немыслима без этого лазурного царства, а?
 — Хорошо… Сейчас… О, лазурное царство! О царство лазури, света, молодости и счастья! Я видел тебя... во сне!
 — Уже лучше.
 — Что-то не так?
 — Я бы хотел большего. Знаешь, что я увидел в том, что ты произнесла в последний раз? Я увидел десятиклассницу, которая читает «с выррражжжением». Видишь, ты смеешься… Но одно дело — десятиклассница, и другое — артист, для которого не существует ничего более важного, как только то, о чем он рассказывает…
 — Я понимаю.
 — Повтори.
 — О, лазурное царство! О царство лазури, света, молодости и счастья! Я видел тебя... во сне!
 — Когда говоришь «счастье», не следует прижимать руки к груди. И вообще, не нужно этой жестикуляции, этих закрытых в самозабвении глаз… Теперь эта фраза: «Я видел тебя во сне», — здесь следует сделать ударение на слове «видел» или на слове «тебя», но никак не на «во сне». Понимаешь почему?
 — Нет.
 — Потому что в конце стихотворения — те же слова и там уже нужно выделить это «во сне», так как если и был это только сон, то в конце, после того, как ты этот свой сон рассказала и уже убедила слушателя в реальности этого царства, тебе не о чем беспокоиться: тебя выслушали... И еще: это «видел» надо сказать как-то очень серьезно, как бы это… м-м… как-то очень правдиво произнести, чтобы, знаешь, мурашки по коже, чтобы слушатель проникся и не посмел сказать, а зачем мне, дескать, слушать ваши сны, когда у меня самого этой дряни по ночам хватает?.. И самое первое восклицание: «О лазурное царство!» — оно должно вырваться из тебя как бы ненароком. И откажись от экзальтации. Наоборот, немного недоверия, даже насмешки, понимаешь?
 — Почему насмешки?
 — Да хотя бы потому, что это лазурное царство слишком тебе дорого, как, например, первая любовь, и потому ты, когда рассказываешь об этом стороннему человеку, скрываешь, насколько это тебе близко, иначе он опять задаст тебе этот вопрос: а на кой, мол, мне все эти ваши чувства?
 — Давайте я повторю… О, лазурное царство! О царство лазури, света, молодости и счастья! Я видел тебя во сне.
 — Дальше, дальше!
 — Нас было несколько человек на красивой, разубранной лодке. Лебединой грудью вздымался белый парус под резвыми вымпелами. Я не знал, кто были мои товарищи; но я всем своим существом чувствовал, что они были так же молоды, веселы и счастливы, как и я!
 — Хорошо, Люда, хорошо!..
 — Да я и не замечал их. Я видел кругом одно безбрежное лазурное море, всё покрытое мелкой рябью золотых чешуек, а над головой — такое же безбрежное, такое же лазурное небо — и по нем, торжествуя и словно смеясь, катилось ласковое солнце. И между нами порой поднимался смех…
 — Стоп-стоп-стоп! Если ты в самом начале имеешь целью привлечь внимание собеседника, то уже со слов — дай-ка текст, ага, вот — то уже со слов: «Да я и не замечал их!» — ты уже как бы отказываешься от того, чтобы и впредь занимать внимание слушателя, ты уже знаешь, что он наверняка тебя выслушает, а потому отсюда идет как бы чистое творчество, ты воспаряешь, ты вся вдохновение, ты говоришь об этом лазурном счастье…
 — Царстве…
 — … лазурном царстве, да, ты говоришь о нем, существуя уже как бы внутри него, упиваясь им. Получив разгон, стихотворение идет своим собственным ходом, и потому тебе необходимо подчеркнуть его музыку, вот это «беззбррежжное лаз-ззурррнное мммммоооррре», это «такоое жжже безззбрррежжжннное, такоое жжже лазззурррнное нннеееебббо»…
 — Ассонанс и аллитерация, да?
 — Неважно… и дальше: «торжествуя и словно смеясь, катилось ласковое солнце», видишь, что здесь? — ствслвнсмслслсвслнц!
 — …торжествуя и словно смеясь, катилось ласковое солнце…
 — Вот-вот! Молодец!.. А теперь попробуй прочесть от начала до конца, а я постараюсь не перебивать тебя. Только помни, что ты художник! Художник!
 — О, лазурное царство! О царство лазури, света, молодости и счастья! Я видел тебя… во сне.
Нас было несколько человек на красивой, разубранной лодке. Лебединой грудью вздымался белый парус под резвыми вымпелами. Я не знал, кто были мои товарищи; но я всем своим существом чувствовал, что они были так же молоды, веселы и счастливы, как и я!
Да я и не замечал их. Я видел кругом одно безбрежное лазурное море, всё покрытое мелкой рябью золотых чешуек, а над головой — такое же безбрежное, такое же лазурное небо — и по нем, торжествуя и словно смеясь, катилось ласковое солнце.
И между нами порой поднимался смех, звонкий и радостный, как смех богов!
А не то вдруг с чьих-нибудь уст слетали слова, стихи, исполненные дивной красоты и вдохновенной силы… Казалось, самое небо звучало им в ответ — и кругом море сочувственно трепетало… А там опять наступала блаженная тишина.
Слегка ныряя по мягким волнам, плыла наша быстрая лодка. Не ветром двигалась она; ею правили наши собственные играющие сердца. Куда мы хотели, туда она и неслась, послушно, как живая.
Нам попадались острова, волшебные, полупрозрачные острова с отливами драгоценных камней, яхонтов и изумрудов. Упоительные благовония неслись с округлых берегов; одни из этих островов осыпали нас дождем белых роз и ландышей; с других внезапно поднимались радужные длиннокрылые птицы.
Птицы кружились над нами, ландыши и розы таяли в жемчужной воде, скользившей вдоль гладких боков нашей лодки.
Вместе с цветами, птицами, прилетали сладкие, сладкие звуки… Женские голоса чудились в них… И всё вокруг: небо, море, колыхание паруса в вышине, журчание струи за кормою — всё говорило о любви, о блаженной любви!
И та, которую каждый из нас любил, была тут… невидимо и близко. Еще мгновение — и вот засияют ее глаза, расцветет ее улыбка… Ее рука возьмет твою руку — и увлечет тебя за собою в неувядаемый рай!
О лазурное царство! Я видел тебя… во сне.

Закончив читать, Люда не сразу решилась взглянуть на Игоря Николаевича, сидевшего справа, на учительском стуле, уронив голову на ладони. Она глядела на его небольшую, нескладную, чуть наклоненную вперед фигуру, на его правую ногу, закинутую на левую и как-то неловко обвившую ее, на смятую под правой ногой брючину, на полоску обнаженной кожи между брюками и носком.
 — Для начала хорошо, — сказал он, оторвав лицо от ладоней и выпрямившись. — На этом пока закончим.
Игорь Николаевич встал, задвинул стул и несколько раз прошелся у доски.
— Знаешь что, — вдруг сказал он остановившись, — ты как-то ненатурально двигаешься. Ставишь как-то непонятно ногу, а потом так же неестественно подтягиваешь к ней другую... Ну-ка, пройдись.
Людочка покраснела и прошлась перед ним.
 — Ты что, всегда так ходишь? Да никогда не поверю! Пройдись еще!..
Людочка покраснела еще больше, но послушалась.
 — Хорошо, — неопределенно сказал Игорь Николаевич. — Почему на репетициях плохая посещаемость, не знаешь? Так мы ни в жизнь ничего не добьемся, не то что занять первое место. Скажи всем, что в следующий раз будет общее собрание, быть всем обязательно, предупреди… Ты, в общем, молодец, вот только ходишь непонятно… Поговори с родителями, чтобы они готовы были к твоему шагу и не препятствовали в последний момент… И самой еще раз подумать не помешает…
 — Я уже решила.
 — Ну, решила так решила. Надевай свою шубу. Ты что, в плаще? Застудишься!..
 — Все ушли ваши? — спросила маленькая вахтерша, когда они выходили из школы.
 — Все, — ответил Игорь Николаевич. — Свет выключили. До свидания.
Вернувшись домой, Людочка прошла к себе в комнату, села за письменный стол и несколько минут сидела в темноте. Потом зажгла настольную лампу, поставила перед собой зеркало, долго себя разглядывала, прижала холодные ладони к пылающим щекам и закрыла глаза. «О лазурное царство!.. — кричало всё внутри нее. — Нет, завтра им скажу, — подумала она. — Сейчас не могу. Завтра!» Она пошла в большую комнату, где домашние смотрели фильм.
 — Я ложусь, — сказала Людочка.
 — Ты же голову хотела вымыть, — повернулась к ней мать.
 — Утром успею.
 — Опять проспишь, как всегда, — ответила мать, отворачиваясь.
На следующей репетиции Людочка с нетерпением ждала момента, когда — «все могут быть свободны, а вы, Люда, останьтесь».
 — Итак, до субботы, являются все, будет общий прогон. Слава, Ирочка, слышите меня? Если кто-то не придет, репетиция будет сорвана. Всё. Все свободны, кроме Люды Овчинниковой.
 — Стихотворение я еще не подобрал, басню тоже, — сказал ей Игорь Николаевич, когда они остались вдвоем. — У меня малыш приболел, я не мог вырваться в библиотеку.
 — У вас сын? Сколько ему?
 — Скоро год… Начнем?
«Наконец-то! Вот сейчас! Сейчас!» И она прочитала монолог.
 — Что с вами, Люда? Зачем вы всё затвердили?! Ведь нельзя, что с вами?! Вы же о лазурном царстве говорили, о лазурном царстве вы говорили, разве же можно это затвердить?!! Да знаете ли вы, что я чувствовал, вас слушая? Что лазурное царство — одна сплошная ложь, что ничего нет пошлее вашего лазурного царства! Вы его просто съели! Вы не видели сейчас никакого царства, вы себя только видели! Ах, зачем же вы затвердили!
 — Можно, я еще раз попробую? — робко спросила она, не смея оторвать взгляд от пола, выкрашенного в ярко-рыжий цвет.
 — Не «можно», и не «попробую», и не «еще раз»! Начну! — вот как!
 — О, лазурное царство! О царство лазури, света, молодости и счастья!.. — и работа продолжалась…
Зима кончилась. На конкурсе школьных театров, проходившем в городском дворце пионеров в первых числах марта, постановка Игоря Николаевича заняла первое место. Но после этого театрик как-то сам собой уничтожился, распался. По-прежнему дважды в неделю Игорь Николаевич встречался с Людой. Он искренне хотел помочь ей поступить в театральный вуз. Стихотворение уже было поставлено, басню оставалось немного доделать, а на тургеневское «Лазурное царство» возлагались большие надежды.
Была весна. Малыш Игоря Николаевича выздоровел. Он уже умел говорить слова: «папа», «мама», «баба», «лампа», «упал»; у него выросло восемь зубов — по четыре сверху и снизу. Людочка успешно справилась с выпускными экзаменами и сразу же после школьного бала уехала в Москву. Игорь Николаевич досрочно сдал сессию и занялся дипломом, хотя до защиты было еще далеко. По три раза в день заглядывал он в свой почтовый ящик в ожидании вестей от Люды. Писем не было. Не было месяц, другой, третий; он перестал ждать. Пришла зима. Как-то после новогодних праздников он вдруг вспомнил, что в старой записной книжке у него должен быть прежний адрес Люды. «Узнать хоть, как она», — подумал Игорь Николаевич и в тот же вечер отправился к ней домой, но перед самой дверью передумал и не позвонил. Вернувшись, засел за диплом и больше не думал о Людочке.
Малыш Игоря Николаевича подрос, и через родителей жены его удалось пристроить в ясли. Ясли находились неподалеку, и это было удобно. Жена Игоря Николаевича вышла на работу. Ей, как молодому специалисту, в скором времени обещали квартиру. Игорь Николаевич с успехом защитил диплом, и его оставили при институте. Словом, всё складывалось неплохо и как бы само собой.
Прошло уже два с половиной года, как Людочка уехала. Игорь Николаевич иногда вспоминал о ней, как о чем-то, бывшем очень, очень давно. Однажды он достал из книжного шкафа том Тургенева, но нужно было купать малыша, и, склонившись над ванной и поддерживая сына, пока жена мылила и терла губкой прозрачную смугловатую кожу, он предавался каким-то странным мыслям, тревожившим его, наводившим тоску. Ночью он долго слонялся по квартире, шаркал шлепанцами, пугая домочадцев, и время от времени рассеянно кипятил воду на кухне. Уснул он только к утру, проснулся с головной болью и имел неприятный день. Назавтра Игорь Николаевич отоспался и уже ни о чем из того, что беспокоило его вчерашней ночью, не помнил. Как вдруг однажды, недель пять спустя, когда Игорь Николаевич выходил из аудитории, он услышал у себя за спиной:
 — О, лазурное царство! О царство лазури, света, молодости и счастья!..
Игорь Николаевич, вздрогнув, обернулся…
А потом, когда они сидели вдвоем в пустой аудитории, он как бы исподтишка рассматривал высокую красивую женщину, с умело нанесенной на лицо косметикой, в длинном кожаном пальто, блестящем и черном, в изящных, выгодно подчеркивавших подъем ноги сапогах на высоком каблуке.
 — А вы, Игорь Николаевич, не изменились! — сказала она уверенным, чуть насмешливым тоном.
Игорь Николаевич промолчал, неопределенно пожав плечами. Он явно робел перед этой женщиной, ему хотелось уйти. Она еще что-то сказала, но он не расслышал. Она взглянула на его устремленное в сторону окна лицо, как всегда чисто выбритое. Взгляд ее скользнул вниз по его фигуре: правая нога была закинута на левую и неестественно ее обвила, оставив обнаженной полоску кожи между брючиной и носком… Люда вдруг заплакала. Игорь Николаевич растерялся и стал неловкими движениями гладить ее по голове.
 — … А когда выздоровела и выписали, было уже поздно. Поехала в институт культуры. Провалила. Глупо как-то вышло, с наскоку. Пробовала податься в Ярославль — опоздала, потом в Горький — и тоже опоздала. Кто-то предложил: поехали к нам, во Владимир, в культпросвет. Поехала во Владимир, дура. Тоже ведь что-то театральное. Каждое воскресенье — Москва, мальчики, рестораны, кино. И ведь чувствовала, что неправда всё, а ездила в эту Москву, надеясь на что-то. Потом появился… мальчик. Учился у нас же, только на фотоотделении. Потом уже не мальчик, а Виктор, тоже с фото. Красавец и поэт. Вот оно и пришло, думала, лазурное ваше-то царство… ах-ха-ха-ха!.. Что же вы, Игорь Николаевич, молчите? «Беззбррежжное и лазззуууууууурррнное-э-э-э…» — Люда зарыдала в голос, убирая косметику.
 — А, знаете, я ведь теперь назад приехала, и не одна, с сыном, Игоречком, полгодика. Навсегда, кажется, приехала…
 — От него… Виктора… сын?
 — Какой же вы смешной, Игорь Николаевич, — засмеялась она сквозь слезы. — Да неужели я такая дура! Да нет, наоборот ведь, я еще больше дура, что замуж вышла. Это куда же мне замуж — мне, с вашим лазурным этим замуж идти! — и она зарыдала снова.
 — Ну, что вы так, не нужно, полно, прошу вас, успокойтесь, — бормотал он, гладя ее блестящие волосы.
 — … А когда рожала, думала, что умру, и всё силилась представить себе это лазурное царство, но только стены падали на меня… белые стены… белые бабы… всё белое…
Игорю Николаевичу показалось, что где-то он это уже слышал, а если и не он, то она слышала, затвердила и теперь, примерив к себе и убедившись, что «ничего» или почти «как раз», говорила с каким-то странным пафосом, с каким-то смиренно-экзальтированным превосходством. «Нет, так нельзя думать, — увещевал он себя, — пусть и похоже на правду, но так нельзя думать! Подлые это мысли, нельзя!..»
 — А рано всё, — продолжала Людмила, — не надо было спешить. Жить и любить в полную силу могут только старики и дети.
«Опять слова какие-то, не слова — модели, платья…»
 — А кто ваш муж, Люда?
 — Он прекрасный человек! — и она стала рассказывать о своем муже. Игорь Николаевич не слушал.
Он проводил ее до дому. У подъезда она вдруг прильнула к нему, а он зачем-то ее поцеловал.
 — Одного вас я любила всю жизнь! — с жаром прошептала она, прижимаясь к нему все телом.
Где-то далеко в его сознании пронеслось, что это неправда, но он постарался заглушить это «далеко». У Люды оказались холодные маленькие зубы, а губы были очень подвижные, но и это вдруг сделалось «далеко».
 — Вы ведь еще придете? — спросила она, заглядывая ему в глаза.
 — Конечно, конечно.
 — До свидания, Игорь Николаевич.
 — Всего доброго.
Она была уже в дверях, как вдруг обернулась и воскликнула:
 — Ствслвнсмслслсвслнц!
 — Что?
 — Забыли? Ну, как же: «торжествуя и словно смеясь, катилось ласковое солнце» — ствслвнсмслслсвслнц!
Было очень поздно. Троллейбусы не ходили, фонари не горели, только светофоры мигали желтым светом, вспышками обозначая тень Игоря Николаевича на снегу. На душе у него было нехорошо, и ему казалось, что светофоры мерцают у него внутри.
«Чем же я виноват? Чем?» — всё спрашивал он себя и не мог ответить. Чувство вины росло, и если бы не сознание того, что завтра утром вести малыша в детский садик и спешить к первой паре, он бы, верно, обрадовался, шепни ему кто-нибудь, что он сейчас внезапно умрет.