Оставшиеся в вечности. Глава 4

Как ни устал Сергей, вечером он решил взяться за трактат старика. Отправив жену спать, Сергей уселся на кухне. Вытащив из холодильника бутылку пива, он открыл упаковку с чипсами, (побороть свою привычку к этому «деликатесу» он не мог). Открыв бутылку, Сергей медленно нацедил в кружку темного пива и с наслаждением отхлебнул холодный, терпко-горьковатый Guinness.

Сквозь полупрозрачную полиэтиленовую обложку он прочитал название: «О сущности понятия Времени, как узаконенного мифа в научной парадигме». Сергей сделал еще глоток, хрустнул парой чипсов и вытащил из обложки тонкую подборку печатных листов. Он заранее настроился на нуднейшее изложение какой-нибудь теории, но первые же строки текста удивили его своей простотой и легкостью изложения. Сергей с интересом вчитался в смысл изложения мыслей профессора:

 
Для начала рассмотрим основные онтологические толкования и гипотезы, существующие на данный момент в научном корпусе знаний со времени их возникновения и до сего дня.

Космогоническая картина Мироздания на протяжении всей истории становления человеческой цивилизации строилась на трех основополагающих понятиях, позже составивших всю научную парадигму корпуса знаний, накопленных человечеством за период существования, а именно: трехмерном пространстве, веществе, его наполняющем и времени, определяющим длительность существования первых двух понятий. Эти категории возникали в сознании человека путем накопления знаний о них через воздействие на органы чувств окружающих его разнообразнейших форм и состояний материи и дальнейшего упорядочивания этих знаний. Все формы познания мира на протяжении становления этих фундаментальных понятий осмысливались во всевозможных религиозных, философских и научных мировоззренческих концепциях.
Реликтовые остатки такого мифологизированного принципа мышления до сих пор еще лежат в основе некоторых научных принципов понимания процессов, протекающих в природе.

В частности, если обратиться к истокам возникновения изначального представления о сущности понятия «Время», можно с абсолютной уверенностью сказать, что причины такого возникновения лежали в доисторических зачатках осмысления мира прачеловеком, в мифологизации окружающей его среды и всей Природы. Для большей наглядности и доступности понимания окружающей среды стало ее одушевление, персонализации явлений природы, овеществления этих явлений, опредмечивания тех физических процессов, которые на тот период развития человека были доступны для его понимания.

Вся окружающая прачеловеком среда обитания, конечно же, не могла быть им осмыслена в едином потоке ее познания. Что-то прачеловеком было освоено в первую очередь. А именно то, что являлось непременным условием выживания. И если перевести те направления его первоочередных интересов в термины научного естествознания, то они будут нами обозначены как «материя» и «пространство».

Но, вместе с тем, для упорядочивания, своего рода контроля над бытом любого социума, будь то элементарная семья, и, далее, вплоть до племени и всего рода, прачеловеку потребовался некий механизм отсчета периодов своей деятельности.

Этот механизм отсчета периодов жизнедеятельности прачеловек связал с теми явлениями, которые были для него совершенно очевидны, и которыми его жизнь была регламентирована на уровне инстинктов и возможностей физиологии.

Тут следует принципиально разобраться в вопросе возникновения самого понятия «Время». Смотря на движение солнца по небосводу, Луны и звёзд, мы на самом деле наблюдаем лишь их перемещение, как небесных тел и ничего более. В самом деле, положение Солнца, стоящего в своём зените мы называем полднем и обозначаем как двенадцатичасовой отрезок дня. Но кто может сказать с самой минимальной долей уверенности, что, кроме движения Солнца, (то есть, обычного, состоящего из изученного до мельчайших нюансов вещества) небесного тела, существует ещё какое-то физическое явление, определяющее смену дня и ночи?

Само Солнце и Луна, как небесные объекты, были единственными, инстинктивно воспринятыми, вследствие жизненного цикла перволюдей, непроизвольными факторами для зарождения отсчёта времени. Смена света и тьмы стали для них самыми первыми явными границами разделения кратных отрезков своей жизни. День и ночь, как предъявляющие свою специфику человеческим ощущениям в виде сна ночью и бодрствования в светлое время, дали основание поделить эту цикличность на равные промежутки.

В сущности, такое деление смены дня и ночи стали первым абстрактным актом, задействованным человеком в своей практической деятельности. «Временем» это деление стало значительно позже, когда прачеловек смог оформить свое воображаемое деление суток в стройную абстрактную теорию. Эти представления древних людей, в силу невозможности их определения как некоего, не имеющего реального физического воплощения понятия, воплотились в чистой абстракции. Они привели к укоренению, к трансформации этого понятия в «конкретном физическом» явлении, понимаемом с незапамятных пор, как «Время».

 
Дочитав до этого места, Сергей усмехнулся: «Перестраховывается старик. Ничего заумного в этом тексте нет. Вполне доступная, я бы сказал, даже банальная тема». Сергей вспомнил, что на просторах интернета ему уже встречались рассуждения на подобные темы. Даже с неким обоснованием доводов автора. Многие умы догадывались о несуществовании времени, как физической сущности. Но все их догадки висели в воздухе. Не было твердых доводов в их пользу таких предположений. «Посмотрим, что старик сумел раскопать на эту тему».

Он вдруг почувствовал, что между этим, вполне обычным, даже несколько банальным текстом и теми инфернальными событиями, случившихся с ним в последнее время прослеживается неуловимо-тонкая связь. Сергей напряженно вдумывался в строчки текста, пытаясь понять, что могло породить в нем эти неясные, но вполне определенные ощущения. Инстинкт правды сработал в нем безошибочно. Осталось только отыскать эту правду в тексте Аркадия Львовича.

Но это потом. Нужно поговорить с учителем. Вполне возможно, что Аркадий Львович сможет связать его провалы в прошлое с этим интуитивным ощущением разгадки. Зевнув, он отложил тетрадь. Пора было ложиться. Вставать надо было рано. Предстояла поездка по нескольким районным муниципалитетам. Некий информатор сообщил о сговоре их глав, задрать цены на товары, изготавливаемые местными производствами. Нужно было выяснить, то ли это была прямая попытка крышевания этих производств, то ли их устранение в пользу своих прикормленных предпринимателей. В общем, поездка обещала была хлопотной. Вполне может статься, и небезопасной. Один случай в этом регионе уже был. Расследовавший махинации глав этих муниципалитетов корреспондент до места работы не доехал. Его машину через несколько дней нашли в лесопосадке, сгоревшей дотла. Самого корреспондента не нашли…

Сергей не успел встать из-за стола. Волна ледяного озноба прокатилась по телу, оставив в сердце занозу страха.  Сзади раздался голос, спросивший чуть насмешливо и совсем по-свойски, будто они с Сергеем были лучшими приятелями:

–  Ну, Аркаша, ты прямо как маленький мальчик! Нехорошо, селедка ты копченая, не выполнять обещания! Вспомни, два дня назад я просил тебя связаться с твоим медиумом. Или ты сделаешь это на ближайшем сеансе спритизма, или я отлучу тебя от своей милости!

Сергей в испуге и изумлении обернулся. Около холодильника, в своеобразном, мерцающим жемчужным отливом облаке туманного марева, он увидел того самого, явившегося ему в кабинете главреда, архаично одетого мужчину. На этот раз на нем был несколько кургузый, застегнутый на одну пуговицу, пиджачок. Густая, не очень аккуратная щетка усов, высокая залысина лба, переходившая в мелкие, беспорядочном порядке кудряшки, и черные, со смешинкой глаза очень живо напомнили Сергею некий, очень знакомый образ. «Ну и ну, не может быть! Вот хреновина, если это не сам Эйнштейн!».


Сергей открыл было рот, чтобы выдавить из себя хотя бы пару слов, но его кто-то опередил:

–  Герр Эйнштейн, я помню свое обещание. К сожалению, медиум сказал, что пока вся аппаратура занята. Она расписана на несколько недель вперед. Оборудование очень редкое, и на него выстроилась приличная очередь из желающих проверить на практике свои теоретические задумки.

Сергей слышал голос человека, ведущего разговор с Эйнштейном, но не видел его. Он почти сразу же догадался, что собеседник мэтра находится в том же пространстве, что и он сам. Но его несколько удивило упоминание визави Эйнштейна о медиуме и сеансах спиритизма. Сергей усмехнулся. Хитер этот парень, если так удачно замаскировал свою способность проникать через топологические петли в прошлое.
 
Эйнштейн тряхнул головой и всплеснул руками:

–  Аркаша, ради бога, не надо мне этих отговорок! Мы в свое время ночами сидели в лабораториях, убивая свое время и здоровье. Неужели в этом институте все работают и по ночам?! Пусть ваш медиум пожертвует малой толикой своего драгоценнейшего здоровья, но добудьте мне конечные результаты как можно скорее!

–  Герр Эйнштейн, институт, где работает медиум, совершенно секретное учреждение, –  скучным голосом ответил невидимый Аркаша. –  Чтобы выбить пропуск на ночные работы, ему придется получить очередную ученую степень, не меньше докторской! Только так можно зарезервировать время для работы исследовательской группы. К тому же ему придется обзавестись таким коллективом, с утвержденным планом исследований на определенный период.

–  Аркадий, делайте все, что можно и не можно, но мне нужны практические данные! –  нетерпеливо воскликнул Эйнштейн. –  Без них я не смогу продвинуться в решении теории единого поля ни на йоту! Поймите, технологические возможности моего времени не позволяют проверить экспериментально мои догадки. Повлияйте, надавите на вашего медиума! У них, в его времени, уже имеются все инструменты для проведения и доказательства моей теории!

–  Сделаю все, что в моих силах. Но ему не хватает теоретических выкладок. Без них можно блуждать по перебору вариантов, как слепой котенок. Вы говорили, что передадите медиуму свои выкладки и расчеты. Он требует этого. Пришла пора, герр Эйнштейн, это сделать.

–  Передам, передам, –  нетерпеливо, с раздражением ответил физик. –  Но где гарантии, что я не останусь с носом? Когда я работал в патентном бюро, таких случаев было пруд пруди! Уж я-то хорошо это знаю… Нет, пусть сначала мне дадут реальные результаты по тому эксперименту, на который он уже получил некоторые мои расчеты.

–  Хорошо, герр Эйнштейн, я передам ему ваши условия. Но, думаю, это никак не изменит решения медиума.
 
–  Эх, дьявол! Знать бы физические параметры понятия Времени! Я бы не тыкался беспомощно в бесконечную стену в поисках двери в ней! Время, время, –  что это такое?!

Облако потемнело и поглотило вскинувшего кверху руки вконец расстроенного гения. Сергей выдохнул и машинально допил одним глотком всю кружку. «Уф, гребаный конь! Чертовщина какая-то! Теперь на мое место уже отыскались претенденты! Глядишь, я так вообще растворюсь в неизвестном прошлом. Сгину, кану и исчезну без следа! М-да! Что вообще происходит?! Я что, опять брежу наяву? Но сейчас-то я здраво осмысливаю эту хреновину? О, блин! Кто бы мне мог объяснить всю эту хренотень?! Поговорить с учителем? Может, ему что известно об этих провалах в прошлое? Хотя откуда, если это просто психические выверты моего сознания?..».

Сергей помотал головой, чтобы остановить этот бешеный поток мыслей. Ему с трудом давалось удержать себя в рамках здравого смысла Он стиснул зубы и подумал, что сейчас лучше лечь спать. Все равно ничего здравого он не поймет и не придумает.

Уже в дороге, выехав ни свет, ни заря, Сергей вспомнил о вечернем случае. То, что с ним случилось, не укладывалось в рамки уже знакомых прыжков по прошлому. «Это что-то новенькое. Дьявольщина, чем мне это может обернуться? Слишком вчерашний выверт был похож на нервный срыв от переутомления. Что-то зачастили эти срывы. Так и не замечу, как окажусь в психушке после очередного провала…». Мысли об этом приводили Сергея в тихое озлобление. Ну что могло случиться во Вселенной, что он расплачивается за ее грехи? Нет, чтобы скакать по другим местам, вроде Куршавелей и им подобным! Так нет, сволота паскудная, кто бы они ни были! Устроили ему вздрючки-выволочки!..

Весь день Сергей мотался по районным муниципалитетам смежных областей. Первым делом он предпринял все меры, чтобы не засветиться ни в каких регистрационных организациях. В перерывах между посещениями очередного муниципалитета, Сергей не заходил ни в рестораны, ни кафе. В небольших городках новый человек был весьма приметен. Наверняка весь обслуживающий персонал тут же оповестил кого надо о приметной личности, обедающей в их заведении. Дальнейшее было бы делом техники. То, что его тут же взяли бы в оборот, Сергей не сомневался. Предыдущий парень тоже был из опытных. Но, видимо, он не учел этого нюанса. А у официантов глаз был наметан на такого рода субъектов. Потому Сергей, пристроившись в сторонке на обочине, где-нибудь на тихой улочке, он перекусывал купленным в магазинчике чем-нибудь соответствующим. Потом, оставив машину где-нибудь на окраине, он ехал местным транспортом до здания муниципалитета или нужного частного заведения.

Аккуратные, ненавязчивые разговоры с сотрудниками предприятий вымотали его до предела. Разговор с информатором подтвердил все предположения о махинациях и сговоре местных князьков. Владельцы в один голос утверждали о невыносимых условиях работы их предприятий. Картина, вырисовывавшаяся в бесконтрольном, полном самоуправстве мэров, попустительстве силовиков и надзорных органов, дала почти убойный материал. Главред будет доволен. Таких сенсаций, как куст из муниципальной верхушки целого региона и силовых структур, сложившийся в ОПГ, давненько не попадалось в СМИ.

Набегавшие сумерки быстро гасили желание рассуждать. Сергей устал от психологического напряжения. Бездумно гоня машину по трассе, он постепенно освобождался от нервического напряжения постоянного стресса. Но ему недолго оставалось расслабляться. Внезапный удар, как будто он на своей тачке перешел звуковой барьер, заставил его тормозить изо всех сил. Не сделай Сергей этого, он на полном ходу влетел бы в серую стену, стремительно выраставшую у него на пути.

Скатившись на обочину, Сергей замотал головой и зажмурился. Он сразу сообразил, что это такое. Сделав пару выдохов, Сергей открыл глаза. Стена высилась перед ним, зловещей тенью отсвечивая на фоне предзакатного солнца. Сергей оторопело смотрел, как вылетающие сзади него машины на полном ходу врезались в эту стену и исчезали за ней. По другую сторону дороги происходило то же самое. Из стены вылетал поток встречного транспорта. Стена никак не реагировала на них. Лишь только в местах проникновения она едва колебалась краями соприкосновения с машинами.

До стены было всего несколько метров. Сергей открыл дверь машины и вышел. Он стоял в размышлении что было бы, если бы он также, как и остальные машины, проскочил бы сходу сквозь эту стену. Но тут же понял, что ее никто из водителей машин на трассе не видит. Иначе неминуемо тут случился бы катастрофический коллапс. Через несколько минут вся дорога была бы завалена битой грудой железа. И не от того, что стена была непроницаема. Испуг людей от внезапной преграды заставлял бы их выворачивать куда угодно, только не в эту темно-серую преграду.

Значит и для него стена также проходима, но что его ожидало бы за ней? Он закурил и, размышляя, что предпринять, стоял, пока не докурил сигарету. Отбросив окурок, Сергей решительно шагнул вперед. Света еще было достаточно, чтобы как следует осмотреть эту чертову преграду. Или то, что находится за ней. Сергей приблизился к стене. Глухая, темно-серая, шершавая на вид стена, казалась монолитной бетонной надолбой-переростком. Сергей подумал, какова же должна быть ее толщина. Чтобы не гадать, он осторожно протянул руку и пощупал поверхность стены. Рука свободно, не встречая препятствия, прошла сквозь поверхность. Кисть руки, скрывшаяся в стене, ощутила прохладу, как будто Сергей погрузил ее в горный, ледяной поток. Сергей выдернул руку.

Еще не решив, войти ли в пределы стены, он нерешительно переминался на месте. Пока он размышлял, сзади послышался звук тормозов. Хлопок двери и голос заставили его обернуться:

–  Эй, парень, что с тобой?

На него глядел мужик, в кожанке и летной фуражке. Сергей глянул на него с удивлением и ответил:

–  Да вот, изучаю…

–  Не вижу, что тут можно изучать, –  рявкнул мужчина. –  А вот тебе еще бы шаг, и ты угодил бы мне прямо под колеса. Куда это намылился?

–  В смысле?

–  Какой тут смысл, если ты, как обкурившийся, шел с вытянутой рукой прямо мне под машину! –  раздраженно ответил мужчина. –  Хорошо, что я еще издали заметил твое намерение. Что, жизнь надоела?

–  С чего это вы решили? –  машинально ответил Сергей. Он понял, что никакой стены мужчина не видит. И сам он стоял на краю обочины, развернувшись лицом к шоссе.

–  Да чего тут решать! Зрение меня еще не подводило, да и понимать тут нечего. Человек с закрытыми глазами прет на поток машин! Это, знаешь ли, похоже на самоубийство.

–  Я очень признателен вам за помощь, но никакого самоубийства я не намерен был совершать. Может быть, вы не так поняли мои маневры на дороге.

–  Эх, мужик! Следи лучше за собой. Нечего подводить под статью ни в чем не повинного человека, сбившего тебя! Случилось у тебя что? Может, помочь?

–  Нет, нет, все в порядке! –  замотал головой Сергей. –  Я очень вам благодарен. Все о-кей!

–  Ну ладно. Будь здоров.

Мужчина уселся в машину и, вырулив на трассу, быстро скрылся. Сергей резко выдохнул и повернулся. Никакой стены не было. Он стоял в размышлении, что же это было? Попытка неведомых сил его угробить? Иначе как понять все манипуляции с его телом? Сергей, в силу своего характера, был склонен все всегда прояснять до конца. Он хмыкнул. Если он до сих пор еще жив, значит, стена не для того возникла перед ним. Что, вообще, она могла значить? Какое-то предупреждение, знак опасности, ждущий его впереди? Мол, притормози, браток, и обмозгуй, что да как. «Хм, может, оно и так, но пока я не окажусь за стеной, –  не узнаю».

Сергей снова подошел к стене и не раздумывая шагнул вперед. Ничего из ожидаемых ощущений не произошло. Он сразу же оказался в некоем пространстве. Перед ним было поле. Оно простиралось насколько было видно взгляду. Перелески, взгорки, небольшие низкорослые заросли составляли ландшафт этого места. Но не это изумило и повергло в шок Сергея. Сразу же перед собой он обнаружил тела. Закованные в доспехи, шлемы и кожаные накладки, тела лежали в хаотичном беспорядке. Кое-где их было больше, груды тел перемежались с трупами лошадей. Кое-какие из них еще жалобно ржали, другие, хромая, бродили по полю, волоча за собой труп всадника за застрявшую в стремени ногу.
 
От неожиданности Сергей поначалу не услышал стонов, криков и брани, доносившихся до него со всех сторон. Придя в себя, он шагнул вперед. Он понял, что тут только что произошла страшная битва. Кто эти были люди, он не мог определить. Память подсказала, что кое-какие доспехи на некоторых были похожи на облачение ратников русского войска. Другие видом походили на татарские. То, что это сражение произошло в весьма отдаленное время было очевидно. «Где это могло быть? Сам я нахожусь в Тульской области. Вполне вероятно, что вон та речушка и есть Непрядва. Значит, судьба забросила меня на Куликово поле… Вот это да!».

После последнего броска в прошлое, Сергей твердо решил, что в случае еще одного, чтобы доказать самому себе реальность пространства, в которое перешагнул, он решил взять оттуда какой-нибудь предмет, вещь. Что-то нужно было сделать. Краем глаза Сергей увидел группу всадников, направляющихся во весь опор к нему. Лихорадочно соображая, что сделать, Сергей схватил первый попавшийся под руку предмет. Им оказался воткнутый в землю меч. Всадники что-то крича, были совсем близко. Он бросился к стене. Через мгновение он уже был в одном броске от спасительной преграды. Мимо свистнули стрелы. Они вонзились в стену и пропали. В следующее мгновение он сам в отчаянном прыжке оказался в плотной завесе тьмы.
 Сергей ожидал, что он тут же окажется в своем времени, на трассе. Но пространство стены не отпускало его. Что-то держало его внутри этого междувременья. Меч, который он зажал в руке, вдруг стал таять. Глаза еще видели его, но руки уже потеряли тактильное ощущения тяжести и размера. Едва раритет пропал из его руки, как он мгновенно оказался около машины. Он лежал на спине. Над ним простиралось вечернее небо, на котором уже замерцали первые звезды…


Приехав домой, Сергей после ужина, ни словом не обмолвившись об очередном провале в прошлое, сказал:

–  Надо сходить к старику по поводу редактирования его реферата.

–  Ну, конечно, дорогой. Хороший старик. Сегодня он мне помог дотащить коляску с продуктами до дома. Спрашивал, как у нас дела, когда мы…

–  Ну и отлично, –  не дослушав жену, на ходу ответил Сергей.

–  Добрый вечер, Аркадий Львович, –  улыбнулся Сергей открывшему дверь старику. –  Я к вам по делу.

–  Да проходите же, проходите, –  засуетился учитель.

Сергей прошел за ним в комнату старика. Тот усадил Сергея в мягкое удобное кресло и спросил:

–  Как вы настроены на повторение чаепития?

–  Если же это тот же самый, то с огромным удовольствием! –  улыбнулся Сергей. –  Вашим эликсиром можно приманивать людей, как колдовским снадобьем!

Сергею притворяться не приходилось. Напиток был великолепен и необычен своим густым, плотным ароматом. Ему никогда до этого не приходилось пробовать нечто подобное. Ему приходилось бывать во многих местах, где изысканные блюда поражали вкусовые претензии. Но этот чай?!

–  Вот видите, что я вам говорил!

Сергей уклонился от ответа, слегка кивнув в подтверждение слов учителя. Тот что-то еще говорил, но Сергей, отрешенно глядя на стол, молча отпивал душистый напиток.

–  Дорогой мой, простите, но вы меня слушаете? Мне показалось, что вы как-то заторможены. Может, что-то случилось, а я тут лезу к вам со всякой ерундой?

–  Аркадий Львович, со мной все в порядке. Устал немного за последнее время. Событий много, а наш редактор хочет скушать их все. Вот и гонит людей в хвост и гриву, чтобы не отстать, как он выражается, «от злобы дня».

–  Сергей Владимирович, может быть, мы тогда на сегодня прервемся? Вам стоит отдохнуть. Я вижу по вашему лицу, что вы сейчас где-то далеко.

–  Пустяки, Аркадий Львович! К тому же, тема вашего реферата весьма занимательна. Когда я закончу редактирование, то хотел бы прояснить некоторые моменты, которые я не в силах осознать. Ваш реферат очень меня заинтересовал.
 
–  Я догадываюсь, что именно, –  качнул головой учитель. –  Пусть будет по-вашему. Когда пожелаете разъяснений, мы поговорим. Давайте-ка я вам еще чаю налью. Посидите, отдохните, может, чуть отвлечетесь от своих проблем.

–  Если бы! –  устало хмыкнул Сергей. –  Мои проблемы из разряда области непознанного. Просто какая-то чертовщина. А! –  отмахнул ладонью Сергей. –  Ничего, прорвемся, наливайте, Аркадий Львович, вашего эликсира!

Учитель некоторое время глядел на Сергея. Потом, ни слова не говоря, налил ему чаю. Пододвинув чашку, он, глянув в глаза Сергею, тихо спросил:

–  А что вы имеете под этим в виду? Если это не секрет.

–  Да какой тут секрет! – с досадой мотнул головой Сергей. –  Достали всякие видения, миражи, чуть ли не галлюцинации, –  со смущенной ухмылкой закончил он. –  Был я на приеме у врачей, так те говорят, что это может быть последствия скрытно перенесенного ковида.

–  Сергей Владимирович, вы уж простите старика за излишнее любопытство, а в чем выражаются ваши галлюцинации и видения?

–  Не могу точно определить сам, что это такое, –  пожал плечами Сергей. –  Понимаете, вроде бы я испытываю раздвоение личности. Одновременно нахожусь в двух местах. Простите, вернее, не так: я сам, как личность, перемещаюсь полностью из того места, где был, в наваждение. Причем то место, где я вроде оказался, принадлежит только прошлому. Оно настолько реально, что я опасаюсь за свой рассудок. Эти видения начались совсем недавно, всего с неделю назад. Что с этим делать, я не знаю, –  уже с обреченными интонациями в голосе проронил Сергей. –  Вот так, вот такие мои проблемы, Аркадий Львович.

–  М-да-да, –  в задумчивости ответил учитель. –  Вот что, мой друг! Скажу вам откровенно, мне знакомы эти симптомы. Когда-то мне приходилось испытывать нечто подобное. И знаете, меня спас, буквально вытащил из этой бездны психических приступов один мой давнишний друг и… единомышленник. Он прекрасный, гениальный специалист по аномальным нервно-психическим расстройствам головного мозга и нервной системы. Я хочу предложить вам пока не предпринимать ничего в этом направлении, пока я не свяжусь с ним. Зайдите-ка ко мне завтра вечером. Обязательно. Поверьте, дело может обернуться совсем не той стороной, о которой можно подумать, имея в ввиду ваше состояние. Мой друг проконсультирует вас. Я ручаюсь, что он объяснит вам природу ваших галлюцинаций, провалов в прошлое и скажет, что делать. Договорились?

Аркадий Львович легонько сжал руку Сергея. Сергей почувствовал некую непонятную энергию, запульсировавшую по его пальцам. Он с удивлением заметил, что это чувство почему-то было приятным. Не убирая руки, он ответил:

–  Хорошо, Аркадий Львович. Непременно буду.

Было и еще что-то, что чувствовал Сергей в этот момент. Будто между ними протянулась незримая, но ясно ощутимая связь единства их менталитетов. Если бы Сергей верил в существование душ, то именно такое чувство он смог бы назвать близостью и родством их душ. Но одно слово, произнесенное стариком, породило в Сергее некую аллюзию. Он сказал, –  «единомышленник». Причем, после небольшой паузы. Аркадий Львович словно хотел вложить в это слово нечто большее, чем его простой смысл. Странно, что оно запомнилось по-особому. Надо будет поразмышлять, что за специалист-единомышленник такой и чем эта знакомство может обернуться для него. Хотя Сергей уже ясно понимал, что без чьей-либо помощи все может кончиться для него весьма плачевно. Инстинкт подсказывал, что без какого-то реального действия он может навсегда остаться в этом промежуточном психически-неопределенном состоянии…

Дома Сергей принялся за отложенную работу. Дойдя до определенного места в статье, продолжение ее требовало вставки материала из папки, которую он на днях захватил из редакции. Он вспомнил, что положил ее на верхнюю полку шкафа, стоящего рядом со столом. Не обнаружив ее там, Сергей крикнул:

–  Аня, ты не видела мою папку, зеленая такая? Наверху, в шкафчике лежала.

–  Нет, Сереженька, я туда даже не достану. А специально ставить стремянку мне было незачем. Посмотри в «дипломате». Ты, кажется, его недавно доставал. Может, туда положил.

–  Спасибо, малыш.

Достав с антресоли старый «дипломат», Сергей опустил его на стол. Этот чемоданчик, бывший когда-то одним из самых модных аксессуаров любого делового мужчины, теперь служил местом для документов долговременного хранения. Раскрыв его, он увидел папку. Вытащив ее, Сергей хотел было закрыть чемоданчик, но что-то его остановило. Из лежащего сверху пакета торчали краешки фотографий. Чтобы их края не замялись, Сергей решил уложить их поплотнее. Но, поторопившись, как-то неловко взяв пакет, и фотографии посыпались на стол.

Досадливо крякнув, Сергей стал их собирать. Снимки были из семейного архива. Желтоватые, темные от времени, черно-белые и цветные, они хранили памятные даты семейных временных вех. Эти фотографии Сергей намеревался переложить в общий альбом, после того, как кое-какие из них подретушируют.
На одной из таких фотографий Сергей задержался. Он усмехнулся. Эта фотография сама по себе была уником. Пройдя все пертурбации, которых за это время было с излишком, она сумела сохраниться в их семье. Снимок был не совсем четким. Заломы и желтоватые пятна несколько портили общий фон, но многие детали были еще отчетливо видны. На снимке был изображен пожилой человек в военной форме пехотного капитана царской армии. Темно-русые волосы с сильною проседью падали в беспорядке на умный лоб, рассеченный несколькими шрамами. Из-под темных навислых бровей сверкал проницательный взгляд. Окладистая борода, почти совсем седая, доставала почти до половины груди. На его кителе виднелись несколько наград, три из которых были георгиевскими крестами. Это был его прадед по отцовскому роду, один из многих в длинной череде воинов, служивших Родине самоотверженно и честно.

Их род уходил корнями в давние времена, но всегда главным в их роду был стержень, –  стоять на огненном рубеже своей страны. Сергей знал об этом не только по семейным преданиям. О некоторых его предках история оставила значимые вехи в памяти людей.

Сергей припомнил свой давний разговор с отцом о войне. Тот всегда нехотя говорил о своих военных делах. Только однажды, когда случайно разговор зашел о романе Астафьева «Прокляты и убиты», отца будто прорвало. Поначалу спокойно, но затем все более свирепея, отец стал говорить об Астафьеве, как о недобитом власовце.
 
–  Вот ты можешь спросить меня, –  имею ли я право судить его –  героя Великой Отечественной? Я тебе отвечу: а почему нет, если этот оборотень подарил немалой силы идеологическое оружие врагам нашей страны, и они использовали его в девяностых, когда её разрушали? Ведь мы же судим генерала Власова, который до того, как немцы купили его никчемную жизнь, проявил себя храбрым и умелым командиром.

Не глядя на Сергея, он устремил потемневший взгляд куда-то вдаль и говорил без остановки, как будто хотел выговорится за столь долгий срок молчания до конца.

–  Никто из нас, солдат и офицеров, не понимал истинной сути этого катастрофического бедствия. Мы все мыслили категориями мирного времени. Мы думали, что нам, призванным в армию, должны были предоставить все условия пребывания в ней. Так мы себе представляли ситуацию. Но никто не понимал, что война ломает все представления о мирной жизни. Грязь, кровь, неустроенность, бардак и бесталанность, самодурство и хаос отчаяния… Да что говорить! –  выдохнул отец, –  война вывернула из людей самую суть человеческих инстинктов. Что могли понимать безусые, молодые новобранцы, попавшие в жестокий обмолот военной машины, после домашних вольностей и мамкиных пирогов? Им казалось, что командиры и их начальники должны были обеспечить всеми атрибутами воинской службы.

–  Отец, я понимаю и знаю все обстоятельства того времени. Но разве нельзя было заранее подготовиться к таким экстремальным событиям? Людям свойственно думать, что все должно быть, как им привычнее и удобнее.

–  Ну-ну! Никто не мог себе даже вообразить такие обстоятельства. Война не санаторий, не курорт, куда давали на работе профсоюзные путевки. Этим мальчишкам казалось, что весь ужас сосредоточился вокруг них. А то, что творилось в это время везде, им, сидящим в своем окопчике, было невдомек.  Ты же понимаешь, война требовала огромных ресурсов. Их катастрофически не хватало. Не было времени обучить беспомощное стадо новобранцев.

Отец жестко глянул на Сергея и едко бросил:
 
–  Вот ты говоришь, что Астафьев показал истинную окопную правду простого рядового солдата. Если бы это было так! Откуда ему, малограмотному детдомовцу, понимать, что на самом деле происходило. Я, офицер, до военного училища преподававший в школе, и то с трудом понимал, что война, это бездонная пропасть, куда проваливается все безвозвратно.
 
–  Хм, не оттого ли армия была так плохо снабжена, что власти были заняты политическими разборками, вместо практических дел? Разве не так?

–  Понимаешь, Сережа, мы жили бедно, вся страна так жила. Откуда же было взяться снабжению и вооружению, если армия, как на дрожжах увеличилась на миллионы солдат. Для мирного времени ресурсов содержать регулярную армию еще хватало, но в наступившем военном Апокалипсисе это было нереально.
А этот оборотень Астафьев спекулирует на этом, на условиях пребывания солдат в чрезвычайной обстановке. Воровство, уголовщина, самодурство и бездарность командиров, полное отсутствие армейской дисциплины описывается им, как типичные, характерные черты, присущие советской армии. Негодяев хватало всегда и везде. Его наглая, бесстыдная ложь рассчитана на то, что против него, такого авторитета, не найдется более авторитетный человек. Используя безудержный навал охаивания всего советского строя, он сделал на этом основной акцент. Если бы он был обывателем, безоговорочно принимающим все, что говориться вокруг, я бы его не осудил. Но он был талантливым человеком, этого не отнять. Потому я не могу принять этот роман, как правдивое отражение всего полотна великой войны. Я воевал почти полтора года на самом срезе этой кровавой молотилки. Я видел все. Но в том, что мне довелось чувствовать и видеть, была огромная доля самоотверженного патриотизма, и жертвенного героизма, чего в астафьевском пасквиле нет в принципе.

Отец вздохнул:

–  Много моих однополчан полегло. И ни один из них жаловался на судьбу. Все мы понимали причины этой войны. Либо мы, либо нас! Другого было не дано!  Ничего из этого в мелкотравчатом романе опустившегося до личной ненависти писателя я не увидел. А видел с самых первых строк его текста определенный настрой и набор эпитетов и определений. Они, не основываясь до этого ни на чем, уже нагнетали ужас, давили безысходной атмосферой обреченности.
 
Отец открыл роман и прочел первые абзацы:

   «Поезд мерзло хрустнул, сжался, взвизгнул и, как бы изнемогши в долгом непрерывном беге, скрипя, постреливая, начал распускаться всем тяжелым железом. Под колесами щелкала мерзлая галька, на рельсы оседала белая пыль, на всем железе и на вагонах, до самых окон, налип серый, зябкий бус, и весь поезд, словно бы из запредельных далей прибывший, съежился от усталости и стужи.
Вокруг поезда, спереди и сзади, тоже зябко. Недвижным туманом окутано было пространство, в котором остановился поезд. Небо и земля едва угадывались. Их смешало и соединило стылым мороком. На всем, на всем, что было и не было вокруг, царило беспросветное отчуждение, неземная пустынность, в которой царапалась слабеющей лапой, источившимся когтем неведомая, дух испускающая тварь, да резко пронзало оцепенелую мглу краткими щелчками и старческим хрустом, похожим на остатный чахоточный кашель, переходящий в чуть слышный шелест отлетающей души».

–  Чувствуешь, как он завернул-то! Особенно весь последний абзац. Еще ничего нет, весь роман впереди, а этот бес лукавый давит на психику читателя! Здесь еще нет и намека на ужасы фронта. Притянутая за уши картина вселенского зла! Откуда? Чем обосновано? Он хитро рассчитал. Заранее, рассчитывая на осведомленность людей о войне, подсовывает эмоциональный фон. Этот мусорщик нагнетает ни к месту набранными сплошь отрицательными эпитетами обстановку, готовит читателя, разогревает его. И вся остальная писанина, если убрать мизерные включения военной атрибутики и тематики, то это будет описание один в один лагерной жизни заключенных в зоне. И все это изложено ернически-издевательским манером. Нарочитое передергивание событий и информации было излюбленным приемом этого перевертыша.

Вообще, в целом весь его роман напоминает муторное бормотанье какого-то озлобленного, полусумасшедшего старика, играющего в правдоруба. Всю жизнь копить желчь и злобу, жить двойной жизнью, – это нелегко. Вот потому он и выплеснул всю гадость, накопленную за время сытой жизни, обласканного вниманием страны, как только появилась возможность это сделать.

Отец умолкнул. Чуть погодя, он сказал:

–  Достань-ка мне вон ту папку. Порывшись в ней, он вынул блокнот. Саркастически усмехнувшись, отец сказал:

–  Вот послушай, что он написал в одном из писем в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году. Зачитаю только самые характерные отрывки:

«Советская военщина – самая оголтелая, самая трусливая, самая подлая, самая тупая из всех, какие были до неё на свете. Это она «победила» один к десяти! Это она бросала наш народ, как солому, в огонь – и России не стало, нет и русского народа… Вместо парадного картуза надо надевать схиму, становиться в День Победы на колени посреди России и просить у своего народа прощения за бездарно «выигранную» войну, в которой врага завалили трупами, утопили в русской крови».

–  Вот так, Сережа! Слова «победила» и «выигранная» в кавычках… Значит, и Победа – не победа, и не выиграли, а проиграли. Все в этой поносной желтухе ложь и безудержная ненависть! Я читал документы в Центральном архиве, когда писал передовицы для «Калужской правды» в свою бытность там главредом. Меня поразил один факт: потери войск Красной Армии были почти сопоставимы с немецкими. Документы на многое открыли мне глаза. Вся истерическая шелуха, которой враги, вроде этого обличителя облепили нашу победу, слетела в один миг.

Но главное, я уверен в этом, в чем была истинная причина скурвившегося Астафьева. Его сжигало огромное честолюбие, раздутое эго и черная зависть к известным всему миру писателям, нобелевским лауреатам. Он мечтал прославиться за границей, быть таким же всемирно известным, как Солженицын. Либералы купили этого Иуду за тридцать сребренников. Сергей, ты парень уже взрослый, должен отличать злобное передергивание от подлинных фактов…

Разговор был долгим. Но именно от отца, Сергей впервые узнал, что ни лакированный официоз войны, ни вонючие помои либеральной клоаки не были истинной действительностью того страшного времени. Редкие голоса писателей-фронтовиков раскрывали правду, но они гасли в мутных потоках забугорных прихлебателей.
 
Сергей встал. Подойдя к шкафу, он взял с полки тоненький томик. Это было все, что осталось от литературных трудов отца. Полтора десятка стихотворений, несколько рассказов и отрывки из мемуаров. Большего отцу не удалось оставить на бумаге. Жизнь, скрученная в тугой узел проблем, не позволила ему реализовать свой литературный дар.

Сергей раскрыл книжку. То, что писал отец в своих военных рассказах, было Сергею ближе и понятнее, чем тот разгул безудержных инсинуаций в романе Астафьева:

    «Василий и сам услыхал рассыпавшиеся коротким стаккато сигналы горнистов бригады. Их поддерживали частые паровозные гудки. Крики взводных, отдающих команды, гул солдатских голосов и ржанье лошадей сливались с глухим лязганьем выгружаемого оружия. Выкатываемые по настилам пушки, повозки с хозимуществом, и мельтешение строящихся в шеренги солдат, складывались в знакомый поток воинского сбора.
 
Василий видел эту картину неоднократно на длинном пути от Томска до фронта, но всякий раз что-то нереальное возникало в его мозгу. Он видел огромную силу ; несчетное количество солдат, мощное оружие, которым была вооружена его бригада. Это никак не вязалось с той катастрофической ситуацией на фронте, о которой говорили бывалые фронтовики, возвращающиеся на формирование, и раненые с санитарных эшелонов.
 
Ни фронтовые сводки, ни многочисленные разговоры никак не могли убедить Василия в реальности происходящих событий. Он смотрел на могучую армию, выстраивающуюся вдоль насыпи, и думал: «Если развернуть нашу бригаду шеренгой по фронту и дать залп, всего один залп из оружия, что мы имеем вон по этому лесочку, то на его месте образуется ровное поле, усеянное деревянной трухой. Что же такое эти фашисты, что против них такая мощь все равно что спичка против огнемета… Значит, дело не в оружии… Плохо, что ли, воюют наши войска?.. Этого не может быть…».

Сергей подумал, что отца невозможно было убедить в чем-либо, не основанном на его жизненных и моральных принципах. Вот и в этих строчках в его убежденности в мощи своего оружия, в силе настроя воинов видна глубинная искренность и уверенность в победе. Он отчетливо вспомнил первые абзацы астафьевского романа:
 
    «Когда новобранцев выгоняли из вагонов какие-то равнодушно-злые люди в ношеной военной форме и выстраивали их подле поезда, обляпанного белым, разбивали на десятки, затем приказали следовать за ними, новобранцы все вертели головами, стараясь понять: где поют? кто поет? почему поют?
Лишь приблизившись к сосновому лесу, осадившему теплыми вершинами зимний туман, сперва черно, затем зелено засветившемуся в сером недвижном мире, новобранцы увидели со всех сторон из непроглядной мглы накатывающие под сень сосняков, устало качающиеся на ходу людские волны, соединенные в ряды, в сомкнутые колонны. Шатким строем шагающие люди не по своей воле и охоте исторгали ртами белый пар, вослед которому вылетал тот самый жуткий вой, складываясь в медленные, протяжные звуки и слова, которые скорее угадывались, но не различались: «Шли по степи полки со славой громкой», «Раз-два-три, Маруся, скоро я к тебе вернуся», «Чайка смело пролетела над седой волной», «Ой да вспомним, братцы вы кубанцы, двадцать перво сентября», «Эх, тачанка-полтавчанка – все четыре колеса-а-а-а».
Знакомые по школе нехитрые слова песен, исторгаемые шершавыми, простуженными глотками, еще более стискивали и без того сжавшееся сердце. Безвестность, недобрые предчувствия и этот вот хриплый ор под грохот мерзлой солдатской обуви…

–   М-да! – усмехнулся Сергей. –  Никаких сомнений в шагающем стаде «не по своей воле и охоте». Заранее поданная обреченность еще не столкнувшихся с реалиями фронта новобранцев, находящихся на формировании где-то далеко в тылу. Астафьев с самого начала романа сказал: «Все кончено, вас поведут на убой, где вы будете прокляты и убиты…».


Весь следующий день прошел в напряженно-обременительной суете. Занятый делами Сергей не забивал голову посторонними мыслями. Но была еще одна, невольно напрягавшая его проблема. В последнее время он чувствовал за собой постоянную слежку. Сергей понимал, что его теперь так просто не оставят. После разговора в спецотделе ФСБ было понятно, что вся дальнейшая его жизнь будет проходить как за стеклянной стеной. Мысль об этом поначалу приводила его в бешенство. Но поразмышляв, Сергей взял себя в руки. Ничего с этим поделать было нельзя, а, значит, и психовать нечего. Просто следует ограничить свои жизненное пространство определенными рамками. Работа, дом, кое-какие отключения на отдых и развлечения. Контролировать это было нетрудно.

Сергей знал, что его перемещения в параллельное пространство предугадать невозможно. А потому ни один из «пастырей» не сможет отследить эти броски. Так что беспокоится не стоит. Думать надо будет только тогда, когда произойдет событие. В любом случае у него в это время будет возможность продумать, как уйти от слежки.

Было еще одно обстоятельство. Сначала исподволь, но потом все явственнее стало ощущаться, что об этих бросках в иное пространство в ФСБ как-то узнают. В том, самом первом разговоре с сотрудником отдела, у Сергея появилось это чувство. Слежку за ним даже не особо скрывали. Сергей заметил машину, постоянно следящую за ним. Было и то, что называется наружным наблюдением. Едва он оказывался на улице, как пара крепких парней, как привязанные, не особо скрываясь, постоянно следовали за ним. Сергей один раз подошел к ним и попросил передать их начальству, чтобы они избавили его от такого назойливого преследования. Реакция последовала незамедлительно.

На следующий же день Сергей не дошел до редакции. Как только он вышел из дома, его пригласили в машину и отвезли в известное здание на Лубянской площади. Оказавшись в знакомой комнате, человек, приведший его, мгновенно исчез. Как только раздался голос, Сергей без труда узнал того, кто был его невольным надзирателем.

–  Присаживайтесь, Сергей Владимирович, –  без всяких предисловий сказал мужчина. –  Мне доложили о вашем неудовольствии сопровождением наших людей. Но, поверьте, мы это делаем в ваших же интересах. Есть сведения, что люди, подобные вам, находятся в зоне риска. Некоторые зарубежные службы в целях уничтожения такого контингента, предпринимают определенные действия по их нейтрализации. Я не буду объяснять, почему так, думаю, вы сами догадываетесь.

Сергей хмыкнул:

–  Ваши предположения, мне кажется, из области фантастики. Я живу обычной жизнью и никаких экстремальных происшествий со мной не случается.

Мужчина покачал головой:

– Ну к чему эта бравада. Мы достаточно осведомлены о ваших, скажем, экстраординарных способностях. Сейчас еще не время подробного разговора на эту тему. Но оно наступит намного быстрее, чем вы себе представляете. Я вас не задерживаю. А что касается наблюдения за вами, то мы предпримем определенные меры на этот счет. Можете идти.