Чертополох. Часть 2

    Дед Ерофей умирал тяжело. Лежал тяжким грузом на широкой дубовой лавке и тихо стонал. Временами его стон переходил  в громкий, душераздирающий вопль, который метался по горнице, бился о стены и вырвавшись через открытые двери наружу,  мчался по улице насмерть пугая односельчан.
    Люди становились, словно вкопанные и сняв шапки испуганно нерестились, губы их едва шевелясь читали молитвы…
- Колдун умирает…- шептали они, бледнея лицом и невольно ускоряли шаг, дабы миновать проклятое место…
    Изба Ерофеева стояла на самой окраине деревни. Большая просторная, рубленая из просушенной, звонкой лиственницы изба могла бы легко вместить целое семейство, но дед Ерофей предпочитал жить один…
    да оно так и положено – колдуны на Руси, отродясь жили отдельно и, даже, если были у них родные, то сторонились они их, или, хотя бы селились отдельно да вдалеке, таков уж исстари повёлся обычай…
    Суровые лютые времена миновали и давно уже никто колдунов не жёг на кострах, никто уже не мог в суде предъявить скорченный корешок или пучок пересохшей травы в качестве доказательства злонамеренности колдуна или колдуньи и громко, во весь голос заявить, что именно этим злым зельем хотели отравить доброго боярина или самого царя-батюшку злые слуги дьяволовы. Нет, всё это уже кануло в лету, нынче над такими «доказательствами» только посмеются в суде, да ещё самого доносчика отправят в дом для умалишённых.   Нынче прислужников нечистой силы сторонятся люди да открещиваются, да и власти их, разумеется, особенно не жалуют, но и не трогают без лишней надобности – кто его ведает, колдун он али, просто прикидывается, дабы соседей своих до смерти запугать да какую-никакую выгоду для себя от того поиметь? На кой нужно лишний раз в эту бездну непроглядную из человеческих слухов да суеверий состоящую соваться?!..  Да идёт оно всё лесом густым да морем синим глубоким!.. Нехай безграмотные крестьяне сами разбираются отчего молок скисло или у бабы очередной выкидыш. Ежели им стародавние бабушкины сказки дороже креста священного да Слова Божия, которое ежеутреннее и уже ежевечернее приходской батюшка оглашает, то пусть себе валяются в грязи грубости и невежества.
     - Вася… Васенька… - просочился стон еле просачивался из дома наружу.
   Василий сидел на завалинке и пожёвывая травинку молча смотрел вдаль…  Глаза его глядели не небо, а душа уносилась куда-то вдаль, рвалась в неизвестность, жаждала далёких неведомых доселе земель и ей сейчас было всё глубоко безразлично…  Безразлична деревня с надоевшими завистливыми односельчанами, уже много лет как зарившимся на большой добротной постройки дом да на зажиточное хозяйство, что имел его дед. Безразличны были Василию и громкие стоны, лежащего на одре, ибо жалость к умирающему и страх перед ним смешались сейчас в душе Василия крепким узлом и что брало верх, сказать было невозможно, ибо не было видно тойниточки за которую можно було потянуть и развязаться со своими сложными противоречивыми чувствами…
   К горлу подступил спазм, сглотнул с трудом и по щекам ручьём полились горячие слёзы…
    Мальчик любил деда, любил чистой внучьей любовью, нежно и беззаветно, как и положи было жить чистой любви человеческой к ближнему своему.
    То, что дед его колдуном славится по всей округе, о том знал Василии давно, ещё с самого своего девства. В правоте слухов он смог убедиться довольно скоро, жизнь предоставила к тому немало случаев.
    Дразнили его сверстники внуком нехристя и играть с ним отказывались, обидно было до слёз. Но прошла неделя, другая и враз перестали дети над Василием изгаляться, а стали ржать да гогогать, словно жеребцы друг над дружкой.  Поводом к тому стали запинки да оговорки в речах мальчишек и девчонок, то один из них чепуху смолотит, то другая глупость завернёт да так завернёт, что хоть стой, хоть падай…
    И от Василия быстро отстали…