Сивкина невеста

Кто не бывал в уральском горно-заводском поселке и не заходил к кому-нибудь в гости, тот не испытал особое чувство защищенности, попав в закрытый сверху двор. Над двором такая же «треугольная» крыша, так называемый конёк, как на доме, и над амбарами, конюшнями конёк, и всё вместе называется дом «на три коня», и даже «на четыре коня» есть. Под этими конями высокие чердаки, целый второй этаж, куда подняться можно по двум-трем капитальным лестницам. Там сложено сено, ещё что-то вплоть до дров. Висят веники, травяные пучки. Летом там постелено ребятне, а зимой, если засвербит, можно играть в прятки или в войнушку. Если некоторое время понаблюдать, посылая взор вдоль улицы, можно лицезреть первородную человечью деловитость в ребячьей беготне возле домов, из дома в другой дом, в красноречивых жестах. А дело было в святки, зимой. Взрослые ушли в гости, девки устроились гадать за столом в красном углу. Над столом висел деревянный фонарь с одной свечой (этакий застеклённый узко-высокий ящичек). Самодельная проволочная цепочка тянулась от него к маленькому, но крепкому крючку на потолочине. Всего этих широких досок-потолочин было девять, но это так, для связки...
Четвертая боковина фонаря была закрыта не стеклом, а тонкой выдвижной дощечкой, для смены свечи. Дощечка пришлась на сторону божницы, поэтому на затененных иконах только угадывались силуэты ликов. С печки за вечерним собранием девок наблюдал Катькин брат Авенир (Вирка). Его неподвижный лик с подбородком на подушке тоже едва угадывался. Катькины подружки Августа и Александра нет-нет да бросали в сторону Вирки осуждающие взгляды: как он им надоел! Что зимой, что летом — никуда от  него. Девичий пастух!.. А Вирка молча предался философическим мыслям: как его угораздило дожить до нынешних лет и слушать теперь девичью трескотню про суженого-ряженого.
Вот Катька скрылась на кухне (на середе), встала на лавку, ищет кедровые орехи: затеяли погадать о чем-то на ореховой скорлупе. Неугомонная, говорливая Шурка тут же начала свои турусы:
- Катька! Ты там масло что ли сбивашь?.. А, нет, она ретешными пельменями займуется, будущему мужу впрок. Слышь, а он, может, капусных захочет...
- Ой, уж замолчи! - доносится с кухни. - Нам с Августой давно уж по пятнадцать, а тебе только-только четырнадцать. Ты вообще тут с нами лишняя...
- А вот увидите, как меня первую высватают...
Вирка хладнокровно и холодно наблюдал за ходом собрания. Часа два уж никакого покою. Но вот его сестра решительно поднялась и приказала подружкам:
- Всё, девки! Осталось заговорить гребни — и по домам, спать! Чтобы снам-то не достало ждать нас...
- Не, Катя, не, - встряла Августа, - дома надо заговаривать, перед постелей, а то пока бежим...
- И то верно, - согласилась Шурка.
И девки засобирались по домам, а глаза Вирки, пригревшегося на печке, че-то заискрились  вдруг хитроватой улыбкой. Он что-то замыслил.
Сестра Катерина, прихватив гребень, тоже забралась по лесенке на печь, потом через Вирку, потом по наклонному настильчику на полати. Вирке досталось коленкой в бок.
- Вирка, тебе свечку задувать! Потому что ты уж давно спать должен, а ты кикиморишь, весь вечер испортил, девичий пастух и есть...
Вирка смолчал. Он стал ждать, когда сестра уснет. С полатей донесся ее полушепот:
- Суженый-ряженый, приди ночью и вот этим гребнем расчеши мою косу!
Прошло минут десять. Вирка заглянул на полати: Катька, точно, уснула. Он слез с печи, босиком вприпрыжку шмыганул в морозные сени, на верхнем косяке сенных дверей нащупал большой Сивкин гребень, коим тому чесали иногда гриву и хвост, вернулся в избу. В хозяйстве у них был мерин Сивка и корова Дудка. Вирка тихонько поменял гребни под подушкой сестры, а её гребень положил в сенях на косяк заместо Сивкиного. Задув свечку в фонаре, Вирка сладко уснул на горячей печке.
Утром он проспал то время, когда ошарашенная Катька с большим Сивкиным гребнем убежала к подружкам искать ответа на случившееся. Он вообще на время забыл о своей проделке, считая гадательную затею девок их очередной полной чушью. А девки собрались у Августы и искали объяснение случившемуся. В горничке тянуло теплом от черной круглой печи-голландки, два сундука были один на другом, на большой деревянной кровати с высокой постелью громоздилась пирамида подушек.
- А у вас у Сивки-то был гребень? - прервала общие тягостные раздумья Августа.
- Так был какой-то, тоже деревянный. - Катька взяла гребень за рукоять. - Может, вот он и есть, в два раза больше моего...
- А твой-то гребень где? - подхватила разборки Шурка. - Тут что-то нечисто, Вирку надо поспрашивать... А ты сама-то всё помнишь? Я вот от баушки слышала, что если ночью в потемках осторожно пробраться к лошадиной гриве да расчесать ее таким вот гребнем, так потом дома тоже можно по волосу угадать парня. Может, ты ходила к своему Сивке да забыла...
- Счас! Я днем мимо пойду, так он ногу подымает, спрятать хочет. Ему кузнец левое копыто изранил...
- Ну, девки, тогда на что и думать? - обобщила обсуждение Августа. - Наверно, подождать надо, может, прояснится. А Вирку ты хорошенько припри! А то и вместе навалимся...
Так история с гребнем ничем не закончилась, осталась таинственной, как та гадательная ночь. Единственный достоверный факт, что на Сивкином гребне они нашли его же, Сивки, волос.
Были вёсны, были осени и зимы. По улице бегала очередная подрастающая ребятня, деловито и торопливо вышагивали очередные выросшие девки. Вирка женился, они с бабенкой купили начатый домик на отшибе, обустроились, нарожали девок, Вирка заведовал лошадями да телегами-санями при заводе. Даже будучи иногда в стельку пьян, он никому не рассказал о своей тогдашней проделке с гребнями, а на прямые вопросы с резоном отвечал:
- А вот не надо заместо Бога угадывать. Он один знат, кого на ком женить...
А для себя Вирка решил так: ведь если бы девки не гадали тогда на своих гребнях, то и Вирке не пришлось бы менять местами гребни. Так что виноваты были всё одно девки.
Тогда, много лет назад, девки, Августа и Шурка, в поисках ответа на происшествие с гребнями судачили с теми-этими и в итоге о Сивкином гребне под подушкой Катьки знал весь поселок. Её никто не посватал. Она жила одна в громадном доме на три коня. Стоит, бывало, перед своими крепкими воротами крепкая, седеющая, все уже  воспринимают ее как что-то обычное. Почти всякий в деревне имеет свое прилепившееся прозвище. Катерину и в молодости, и под старость звали Сивкиной невестой. Правда, за глаза. Вот такое написано было ей на роду.