Tres faciunt collegium

Деревья складками коры
Мне говорят об ураганах,
И я их сообщений странных
Не в силах слышать средь нежданных
Невзгод, в скитаньях постоянных,
Один, без друга и сестры.

Райнер Мария Рильке

Бывает, что стойкое ощущение опережает мысль. И потому его сложно выразить.
Или интуиция идет порой вразрез со здравым смыслом.

Но Холмс призывал интуиции доверять. Тем более, что ощущение навязчиво. Рискну попробовать оформить его в слова.

Смотрите. Сага о Холмсе и Уотсоне - это формально серия детективов. Косвенно они касаются политики, истории, философии, науки. То есть, сам Канон - это нормальная мужская история длиной в пятьдесят с лишним произведений.

Но вокруг него существует и, возможно, еще создается целый вал художественных произведений, которые стилистически и жанрово являются чем-то совершенно иным.

Бегло и не совсем упорядоченно ознакомившись с некоторым количеством экранизаций приключений Холмса и Уотсона, подражаний А.К.Дойлю, фанфиков и лирики на эту тематику, не могу не отметить этой странности. Но, что характерно, многие произведения при этом обнаруживают поразительное внутреннее родство между собой. Так, словно бы они создавались по определенному шаблону. И если множество авторов действуют заодно, не сговариваясь, это может свидетельствовать о каком-то подспудном внутреннем запросе.

В самом деле, на базе детективно-приключенческой саги рождается целый пласт историй, истинный предмет которых - осмысление отношений между Холмсом и Уотсоном. В лучшем случае это покушение на психологическую или экзистенциальную прозу, поэзию или кино, в худшем - мелодрама. Почему именно так? И почему именно эта сага послужила отправной точкой?

Можно сказать, что Дойль оставил много недомолвок и провокаций в своих текстах. Цель его последователей - заполнить лакуны, оправдать нестыковки, рационально и безопасно объяснить мотивы привязанности друзей. Да и пишут очень часто дамы, что с них взять! Вот и получается жанровое и стилистическое отличие.

Но сдается мне, что такое объяснение поверхностно, и копнуть нужно глубже.

Кажется, меня осенило. Открытие первое. Ведь от романтика А.К.Дойля нас отделяет пропасть в одну мировоззренческую ступень. А это существенная деталь.

Мир мог быть союзником или противником романтического героя. Он мог обрушиться на героя всею мощью своих неистовых стихий и рока, несовершенством общественного устройства. И это было еще не самое худшее, что с героем могло приключиться.

Знаете, что самое худшее?
Прекрасный и яростный мир, которому до тебя вообще дела нет. Настолько, что ты начинаешь сомневаться в собственном бытии и испытывать комплекс неполноценности, пытаясь убедиться в собственном существовании. А это уже экзистенция. Трибьют Дюйлю в наши дни - он просто обязан быть экзистенциальным, по определению, и в этом его секрет.

Не очень сильна в истории культуры, поэтому выскажу свои, возможно, убогие, догадки. Исторически зародившись где-то там, у Гете, Гейне, Бетховена, Гофмана, облетев мир, романтизм вернулся туда, откуда возник и погиб в 1914 году в окопах с мальчиками Ремарка, наслушавшимися пропаганды. Но попутно он коснулся Пушкина, Скотта, Стивенсона, Дойля, Конрада. Свил себе уютное гнездышко на Бейкер-стрит. И именно с ним трогательно прощались Холмс и Уотсон, стоя на террасе над морем в августе 1914-го, обвеваемые восточным ветром.

Вот пример классики жанра, и, так как авторы указываются в разных источниках разные, возможно, это уже народное:
“Дождь бесшумный наводит придушенный ступор,
Сердце бьет по ушам, как израненный ящер.
Я смотрю, как увозят безжизненным трупом
Человека, что делал мой мир настоящим”.


Это, конечно, по мотивам “Шерлока”. Надо сказать, что Моффат и Гэтисс именно подняли было этот экзистенциальный пласт (что, к сожалению, практически ограничилось первой серией, особенно пилотной).


Другой - как зеркало, отражающее мою сущность. Как доказательство и условие моего собственного существования. Экзистенция.


Я вас поздравляю. У нас с вами посттравматический синдром. Как у Уотсона, который был ранен в плечо и потому хромал. Только нас ранили не физически, а духовно. У нас, не спросив нашего желания, ампутировали… романтизм. А это единственное течение в искусстве, действительно соразмерное здоровой душе.


Кого мы читаем по своей воле в юности, пока нас еще не изуродует окружающая реальность? Скорее всего, Скотта, Стивенсона, Дюма, Дойля, Толкина. Ну, точно не Мольера и не Сартра с Джойсом!


Найдите человека, которого бы не трогали сонаты Бетховена. Если найдете, он, скорее всего, врет!


У нас синдром, как у Уотсона. И мы, как он, вцепляемся в Холмса мертвой хваткой, как в последнюю волшебную весточку ушедшей прекрасной эпохи. И всерьез рыдаем над его мнимой смертью, потому что она становится и нашей символической смертью в этом довольно равнодушном случайном мире. В котором, утверждают философы уже сотню лет, Бога нет. Или Он умер.


Это причина номер один. Есть еще и вторая, менее очевидная. И с еще большим трудом поддающаяся точной формулировке.


Прекрасно токайское, которое благоухает фруктами. И которое проделало очень сложный путь от винограда, пораженного особым грибком, через подвалы винодела к столу гурмана. Но выдержанный рислинг, отдающий раскаленной гоночной трассой не менее, должно быть, хорош. Это вино из винограда, когда-то произраставшего под стенами рыцарских замков, кстати, прадедушки Шардоне, тоже имеет вековую историю, лицо и характер. Но токайское - это то, что Холмс похвалил. Чувствуете разницу?


Шекспир и Гете - авторы, которых Холмс цитирует.


И на протяжении всей Саги каких предметов только он не касается, как бы мимоходом упоминая их в беседе с другом: культура, история, археология, политика, спорт и т.д. От первоэлементов (химия!) до вершин (Священное Писание) бытия.


И тут нужно сделать небольшое отступление и вернуться к жанру. Точнее, форме повествования. Вы думаете, Канон - это рассказ от первого лица о некоем прекрасном друге и совместных приключениях с ним? Как бы не так! Это драматургический текст, в котором отчетливо слышны два совершенно реальных живых Голоса. Они пересекаются, иногда спорят, иногда звучат в унисон. То есть, взаимодействуют, дополняя друг друга.


Есть еще и незаметный третий. Он молчит. Это читатель, который сидит в клиентском кресле на Бейкер-стрит. Над его головой друзья перекидываются репликами и остротами, хорошо понятными им двоим.
Читатель пришел по делу, он хочет узнать истину. Она где-то рядом.
Сначала читатель немного скованно ощущает себя, как тот, кто впервые оказался в новой компании. Потому и мочит. Впрочем, здесь ему уютно и занятно. Хозяева светятся дружелюбием. И весь этот великолепный спектакль рассчитан и на него.

Если “Евгений Онегин” - энциклопедия русской жизни образца XIX века, то Канон - это что-то вроде Книги Бытия, где каждый атом освящен этим Личным Присутствием. Каждый камушек, каждый факт, каждый поворот истории любовно описан в диалоге, прежде чем занять свое место во вселенной.

Что происходит, когда мы закрываем последнюю страницу книги?
Голоса умолкают. Их отсутствие настолько оглушительно, что осиротевший мир оказывается как бы разъятым на части.

Должно быть, это абстинентный синдром.

P.S. Всякий раз, когда я пытаюсь докопаться до источника своей привязанности к Холмсу и Уотсону, неизбежно упираюсь в этот парадокс. Бог - везде, даже ад пронизан сиянием Его присутствия. Но человек все же умудряется искать Его не там, где следует. И даже умудряется не найти. Удивительно!