6. Марина. Зона

Мария Шпинель


Автор:   Марина


Помните ли вы «Лягушатник», кафе-мороженое на Невском проспекте?

Темно-зеленые шторы мягко отделяют от потока людей за окнами. Полукруглые диваны, плюшевые, болотного цвета, прикрывают от тех, кто в соседней кабинке. Надо постоять в очереди на ступеньках, чтобы попасть внутрь. Подождать, пока официантка принесет креманки с мороженым. И тогда уже расслабиться в комфорте, отдохнуть, посекретничать или разобраться с проблемами. У моей одноклассницы Ларисы, похоже они появились.

Обычно веселая, шумная, жизнерадостная, вчера вдруг позвонила расстроенная. Получила место в общежитии на Лиговском. И что-то пошло не так. Не знаю, смогу ли ей чем-то помочь.

Мы не виделись с самого выпускного. Я поступила на филфак в университет. Ей не хватило полбалла в институт связи. Осталась в Ленинграде. Устроилась работать на телеграф. Несколько месяцев жила у Ангела. Правда ведь, необычное имя. Так зовут ее родного дядю.

Лариса вообще крутой замес: мама татарка, отец из западной Украины, западенец, как она говорит. Внешне, как оказалось, она похожа на Камиллу Клодель, любовницу Родена. В прошлом году учитель истории организовал игру-лотерею. Каждый искал двойника для кого-то другого из одноклассников. Затем на лист ватмана наклеивали фото, вырезки из газет, журналов и отгадывали. Если тебя узнают, делаешь доклад о своем двойнике.

Ларису узнали все. Думаю, многие помнят ее сообщение, а Родена с тех пор ненавидят. За то, что присваивал идеи Камиллы и жизнь ее погубил.

Меня, по двойнику, мальчишки сразу узнали. Девочки спорили. Говорили, у Марины Влади челка и стрелки на глазах, а у меня нет. Честно, мне вообще не нравится быть похожей на кого-либо. Марина Влади еще терпимо. Но о ней и так все знают. Мой доклад был кратким. Как политинформация.

Сидим мы в отдельной кабинке. Две лягухи-путешественницы, похожие на Влади и Клодель. Лариса взбалтывает мороженое в кофе глясе, задумчиво, низким голосом с легкой хрипотцой говорит:

— Мы ведь с тобой тоже провинциалки. Но мы нормальные люди. Выглядим как все. Говорим, как все. Гадости никому не делаем.

— Провинциалки – это факт, и про гадости соглашусь. Но выглядим, пожалуй, лучше некоторых. Город наш портовый. Одеты хорошо. Ты просто не замечаешь, привыкла. А говор наш, южный, мешает.

– Тебе то, чем мешает, – удивляется Лариса и мгновенно выскакивает из своего задумчивого состояния, – ты же не гэкаешь и не шокаешь, как все мы.
— Не гэкаю, не шокаю, а книгу, – вздыхаю с улыбкой, – а книгу ложУ.
— Куда ложишь?
— А куда угодно. И на стол ложу, и на подоконник, и в сумку ложу. А ложить ее нельзя. Ее класть надо.
— Вот оно что, – закатывается смехом Лариса, – так клади ее на все. Свою книгу.

Она прикрывает рот рукой, пытаясь сдержать смех:

—Кажется, я слишком громко. Во всех кабинках глаза выпучились.
— В самом деле громко, – говорю, а сама радуюсь, удалось хоть немного сбить ее мрачное настроение, — громкость не проблема. Расскажи, что не так с твоими соседками.

—  Думаю, зря уехала от Ангела.

Я молчу, понимаю, что не стоит торопить. А Лариса вдруг говорит:

— Ты права, если, с другой стороны, посмотреть это даже смешно. В первый день у меня бутылку кефира из холодильника стащили, – смеётся.
— Смешно, — соглашаюсь, хотя я ж ничего не говорила. А она продолжает:

— Утром в душ пошла. Разделась догола, смотрю — мочалку забыла. Халат накинула, в комнату сбегала. Возвращаюсь в душ — шампунь и мыло исчезли. Стою с мочалкой голая. Обидно так.

— Неприятно, но, прости, все равно комично. На глупую шутку похоже.

— Смешно, хоть плачь, — говорит она, отламывает ложкой небольшой кусок от шарика мороженого, слегка разминает его о бок креманки и продолжает:

— Вчера пришла, не пойму, что с моими вещами. В шкафу все перевернуто, валяется комьями как попало, пакеты целлофановые помяты. Такое впечатление, что все примеряли. Пакеты то, для чего мять? Из вредности просто.

— Да, странно, — соглашаюсь.

— Заглядываю в тумбочку.  И там бардак. Ты же знаешь, я особо не крашусь. Отец из рейса привез косметику. Для меня эта красная коробка как подарок, как талисман. А в ней. Представь, все двадцать восемь теней перепробованы, размазаны, смешаны. Спрашиваю — все молчат или бурчат, не знаем че, ниче не видели.

— А сколько в комнате человек? — уточняю.
— Соседка одна. Это не она. Вчера утром ушла раньше меня и вернулась позже. Явно ключ у кого-то запасной.

— Ничего не пропало?
— Нет. Что удивительно. Цепочка золотая, как лежала, так и лежит в тумбочке.

— Даже не знаю, что это может быть, — вслух размышляю, — просто пакость или проверка как себя поведешь. Надо выяснить. Не пробовала разговорить их? Чаю с пирожными вместе попить как ни в чем не бывало. Люди меньше гадости друг другу делают если по-дружески за одним столом посидят.

— Не представляю, как я их за стол усажу.

— А я к тебе завтра в гости приду.  Начну со всеми знакомиться. Вино захвачу с собой, торт.

— Вино? Мне кажется, они вечерами водку глушат. Я водки вообще ни глотка сделать не могу.

— Я и водку принесу. Мне мама с собой дала на подарок кому-нибудь. Такую красивую, с закручивающейся крышкой и полем пшеничным на картинке.   Я не спец, конечно, но маленькими глотками одну-две рюмки смогу. Сама по глоточку, а им подливать буду.
 
— У меня огурцы соленые есть, домашние, – сказала Лариса. Я эту фразу восприняла как согласие.


***


На следующий день на трамвае подъехала к дому Перцова.

Вы обязательно вспомните этот дом, если хоть раз проезжали по Лиговке. Шестиэтажный мрачно-серый, величественный. С коваными решетками на балконах, с фигурами мальчиков в листьях каштанов, с головами сатиров в растительных завитушках. Модерн, одним словом.

Так близко к этому дому я подошла впервые. Постояла немного, задрав голову и вошла в парадную. Уже привыкла, называть парадная, а не подъезд. Хотя иные парадные хуже самого грязного подъезда бывают. В этой чисто. Краска на стенах еще не облуплена. Лифт, правда, не работает.

Поднимаюсь на шестой этаж по лестнице. Рассматриваю решетки с коваными цветами под перилами. Мысль крутится: интересно, какая светлая голова придумала сделать женское общежитие в бывшем доходном доме, символе распутной столицы.

Общежитие оказалось не таким мрачным, как я себе представляла. Это бывшая коммунальная квартира с простым, но свежим ремонтом. У всех жильцов есть ключ от входной двери. Никаких вахтеров. Комендант живет поблизости и может прийти с проверкой в любой момент днем или ночью.

Гостям можно находиться до одиннадцати часов вечера. За нарушение наказание неотвратимо: выселение в старое общежитие.  А там, со слов Ларисы, ремонт не делали лет пятьдесят и в одном гигантском коридоре блоки комнат: мужские, женские, семейные. Дети орут, носятся. Белье, пелёнки на веревках сохнут. Штукатурка с потолка падает. Грязь.  Тараканы.

Общежитие Ларисы небольшое, двенадцать спальных мест. Комнаты огромные. Потолки высоченные. Тишина. Даже слегка жутковато.

— Пойдем, покажу тебе душевую и кухню, — говорит Лариса.

В дальнем углу коридора вход в душевую. Помещение большое. Два окна закрашены белой краской. Четыре кабинки отделаны голубым кафелем. В кабинках ни шторок, ни дверей.  Чистота идеальная. Напротив кабинок четыре умывальника, над умывальниками одно длинное зеркало.

— Лариса, – потихоньку говорю я, а голос отдается эхом, – как же так, если ты чистишь зубы, а кто-то в душе, хочешь не хочешь, ты смотришь на чью-то…

– Да, – не дает мне договорить она, – тебе это тоже кажется странным. А унитаз у нас один на всех, правда в туалете есть дверь, что радует. Я, когда заселялась, спросила коменданта, почему один. Оказывается, есть особые нормы. Кто-то их просчитал, утвердил. Опыты, наверно, проводили. Мужчинам положен один унитаз и один писсуар на восемнадцать человек, а женщинам унитаз — на двенадцать.


В глубине коридора зловеще и гулко прозвучали шаги.

— Кто-то прошел на кухню, – замечает Лариса.

— Отлично, пойдем и мы, – говорю, набираясь смелости, будто через пару секунд предстоит выход из-за кулис на большую сцену.

С грохотом открываю высокую дверь:

— Здравствуйте, я Ольга – подруга Ларисы.
— Здрась-здрась – откликаются эхом две особы без возраста в байковых бордовых халатах. Имен не называют.

— Как у вас необычно, — продолжаю по-приятельски, — все такое огромное. И чистота. Сами убираете?

— Уборщица приходит. Раз в месяц стены моет, окна, плафоны.

Задираю голову вверх:

— Да, — восхищаюсь, — до этого плафона так просто не добраться.

А другая продолжает:

– Полы и подоконники каждый день драит. Мы образцово-показательные, к нам комиссии водят.

— Надоедают, наверно? — спрашиваю.
—Да нет. Они обычно днем, когда мы на работе.


Угораздило Ларису так попасть, думаю. Чистота – это плюс. Но вообще, на тюрьму похоже, образцово-показательную. Резко отбросив мысли, спрашиваю:

—Есть у вас бокалы? Новоселье Ларисы хотим отметить.

— Вот на этой полке посмотри, – говорит одна, открыв дверцу.

— Приходите, – продолжаю, выбирая подходящие из разнокалиберных чашек и стаканов – у нас торт, вино.

— Если б водочка была, – себе под нос бурчит другая.

— И водка есть.

— Чего сразу не сказала? – оживились обе мгновенно, – совсем другое дело.  Меня Татьяна зовут, а это Валя. Мы и закуску с собой прихватим. Не с тортиком же водку пить.

И закрутилось.

— Лед тронулся, – шепнула я Ларисе, когда шли вдвоем по коридору.

Татьяну я попросила собрать всех, кто дома. Пообещав, если не хватит, отправим гонца за второй. Заверила, ради подруги остатки стипендии не пожалею.

Стол получился забавный. В центре торт с гордой надписью «Ленинградский», кремом по шоколадной глазури. Вокруг, в разномастной посуде: грибы маринованные, килька в томате, квашеная капуста, сало, соленые огурцы и с двух сторон, по краям, две большие тарелки обжаренных до румяной корочки макарон.

Собралось человек семь-восемь, потом подходили еще, добавляли к столу печенье, конфеты. Кто-то пришел со своей бутылкой вина.

Несколько первых тостов: за новоселье, за любовь – и, уже легко переплетаясь, потекли разговоры о доме, о работе. Иногда соседки искренне удивлялись, почему так мало знают друг о друге.

Оказалось, Татьяна и Валя из одной деревни, с красивым названием, похожим на слово Лиговка. Поступили в техникум. Быстро вылетели за прогулы.  Теперь работают в отделе посылок на Московском вокзале. Работа тяжелая. Но есть шанс получить ленинградскую прописку. На нее и работают.

Самая скромная на вид, тоненькая, в старом штопаном свитере, Аня, как выяснилось, не так проста.

Она из Белоруссии. Школу окончила с золотой медалью. Ей бы один только экзамен на пятерку сдать. А она его проспала. Влюбилась в художника, с ним и проспала. А он, гад такой, оказался женатым.

— Ну ты даешь, Анка, – сказала ей Валя, – ладно мы, бездари-прогульщицы. А ты? С золотой медалью швабру на почтамте тягать.

А ей, медалистке, домой ехать стыдно. Врет матери, что учится на повышенную стипендию. Деньги с зарплаты домой отправляет. У нее шесть младших братьев и сестер.


Стол постепенно пустел. Так вышло, кто-то завел речь о столовых. Какие смешные плакаты бывают. Как кто-то чужой стакан компота отобрал. Где вкуснее готовят, а куда лучше и не заглядывать.

И вспомнилась мне зона отдыха, пансионат. Родителям давали путевки в фанерные домики без удобств. Ехали семьями на зону. Загорали, плавали. Мыли ноги в тазу, чтоб песок в домик не занести. Умывальники в ряд под небольшими деревцами. Все такое простенькое, неказистое, а столовая красивая, стеклянная. Готовили достаточно вкусно. Я просто так, разговор поддержать, спросила Ларису:

— Помнишь, как нас на зоне кормили?

— Да, столовка классная была, – пробасила она, и то ли от вина, то ли от того, что все налаживается, стала говорить воодушевленно, громко.  Вроде обычные слова. Но девчонки смотрели на нее завороженно, с восхищением. А она продолжала:

— Да мы ж еще малые, вечно голодные. Я вот только кашу овсяную не любила. Хлюпнут на тарелку эту медузу серую. Кашу не ела. Девочки, никогда не предлагайте мне кашу.

Она высоко подняла стакан с остатками сухого вина и сказала:

— А давайте-ка еще по глоточку. За детские воспоминания.

Все оживились. Зазвенели рюмками, стаканами. Прямо перезвон. И тут же загомонили, расскажи еще, расскажи. А как же ты потом голодная оставалась, если кашу не ела.

— Хлеба побольше возьму и все. А вот яичница – это ж просто праздник. Жаль, что кофе никогда не давали. Кофе люблю.

— Ого, – спохватилась я вскоре, – через пять минут комендантский час, надо смываться.

Помню, бежали гурьбой по Лиговке, меня до метро провожая. Весело, с шутками, даже песни какие-то напевали. Казалось, что все друг друга знаем с детства. Такое единое девчачье племя.

Вот она. Сила дружеского застолья. Думала я и радовалась.


***


На следующий день Лариса позвонила.

Утром перед ее кроватью стояла табуретка. На ней соломенная салфетка. На маленькой сковороде яичница. В огромной кружке кофе. И хлеба целая тарелка.

— Представляешь, они договорились, что каждый день по очереди мне завтрак готовить будут. А вечером сегодня у нас общее застолье с тушеным кроликом. Кому-то из деревни кроликов привезли.  Прямо не знаю, что делать.
 
— Командуй, – советую я, – если к Ангелу не хочешь возвращаться.


***


Лариса с девчонками вечером поговорила. Сказала, что так через чур. Что тоже будет в складчину со всеми готовить. Они обрадовались:

— Ну ты, Лариса, человечище, – сказали.
 
Постепенно жизнь на Лиговке наладилась. Вороватые затаились, жадные стали делиться. Лариса, которая, по ее выражению, даже октябрятской звездочкой не смогла управлять, вжилась в роль главной по общежитию. Не тяготилась ею. Всё решала, по справедливости.

Я иногда приезжала в гости. С застольями и без. Бывало, большой компанией на электричке с Московского вокзала выезжали в Пушкин, в Павловск. Однажды даже вытащили двух соседок в филармонию на фортепьянный концерт.

Так бы и осталась навсегда моя вера в дружеское застолье, в силу доброй шутки и хорошего отношения к окружающим. Если бы.


***


Если бы однажды не появилась новенькая. Она, конечно, подошла к Ларисе, спросила, где ей можно хранить продукты. Сколько и когда сдавать денег в общую кассу. А потом.

Потом сказала одну фразу, которая позже, пересказанная Ларисой, разорвала в клочья мою теорию дружеского застолья.

Представляете, она сказала:

— Лариса, когда уже в гости твоя подруга придет? Та, с которой вы по малолетке на зоне сидели.


***


Помню, посмеялись тогда от души. Подумали и решили никого не переубеждать. Если спросят напрямую, расскажем, что это нелепая ошибка. Мы не знаем, кто придумал называть пансионаты зонами: зона отдыха завода «Залив», зона отдыха Керченского морского порта, зона отдыха железорудного комбината.


***


Если вам доведется проехать по Крымскому мосту и заехать в Керчь. Зайдите во «Вкус жизни» – кафе на набережной. Хорошее место для встреч или отдыха в пути. Разноцветные кресла, полосатые диваны, картины, подвески, клетчатые скатерти, соломенные салфетки. Вроде все в разнобой, но странным образом сочетается. Эклектика, одним словом.

Мы редко встречаемся с Ларисой, но каждый раз, будто виделись только вчера. Этим летом большую семью: мужа, двух сыновей с женами и детьми, Лариса привезла из Питера на отдых. На работе она начальник, и дома командир:

– Сегодня отправила своих в пансионат, сама позже подъеду, – говорит она, усаживаясь поудобнее в плетеное кресло, – вокруг гостиницы с горячей водой, кондиционерами. А детворе цветные домики из фанеры понравились. Те же сохранились, даже не верится. Удобств так и нет, а территория ухожена. И надпись на железных воротах цела: зона отдыха.

— Вырастут, как и мы с тобой когда-то, скажут, что в детстве на зоне отдыхали, – говорю, – хотя, знаешь, может, уже нет таких ассоциаций у детей. Дочка моя, например, когда маленькая была, ее зоной воздуха называла. Говорила, мама, ну, когда уже мы в зону воздуха поедем.

Улыбаясь, Лариса нажимает кнопку вызова официанта.

— Не держи так долго, – прошу я, – у официантов браслеты на руке. Когда жмут кнопку, их бьет легким током.

— Да, ладно, – удивляется, – как в тюрьме, – посмеиваясь, убирает руку с кнопки и продолжает, – надеюсь, не очень больно.  Эх, страна. Что же нам нравится так, тюремно-зоновское устройство?

Постукивая пальцами по столу, говорит:

— Я без кнопки его позову. Молодой человек, – и ведь не громко сказала, почти не напрягая голос.

Он забыл куда шел, резко развернулся и вмиг очутился у нашего стола.

— Принесите нам водки. Грамм по пятьдесят, в качестве аперитива, – и уже обращаясь ко мне, говорит — чтоб вкус жизни острее чувствовать.


***

Через пару минут официант разливал в запотевшие рюмки водку.
Лариса его спросила:

— Сильно бьет током?

— Нет, что вы. Не сильно. Как иглами немного покалывает.
     Сначала было больно. А сейчас мы все привыкли.


© Copyright: Мария Шпинель, 2022
Свидетельство о публикации №222020800047

7. Люська. Танькина месть
Мария Шпинель
Автор:     Люська



    Танька сердилась. Нет, не то, чтобы явно. Она не бегала по классу, не кидала портфель ему в голову – она просто сидела за партой и готовила ему месть, которая… Что будет дальше, Танька еще не придумала, но ведь время еще есть – три года до конца школы, а, может, и дольше – поселок-то один!

    Все началось с турнепса. Ну, это когда все классы, кроме младших, гоняют в сентябре на заготовку кормов для коров. Две недели без учебников, без заданий на дом – красота!

   Танька дергала турнепс одна. Как-то с классом у нее отношения не заладились. Да, она, впрочем, и не сильно переживала – книги заменяли ей и дружбу, и любовь, о которой она мечтала, как всякая девчонка в ее годы. А тут турнепс, большой такой, в два кулака, он прилетел в её голову неожиданно, словно метательное ядро… Танька оглянулась: «Вот он, обидчик! Стоит как ни в чем не бывало!».  И она со всей силы кинула турнепсину обратно!

Попала или не попала, Танька не видела, только услышала, как кудрявый одноклассник Вовка крикнул: «Ты что? Дура?!»

Нет, дурой себя Танька не считала, а Вовку-двоечника она терпеть не могла, потому решила мстить тому, кто бросил. А еще потому, что тот был самым красивым в классе. Высокий, спортивный, с шикарной копной волос и какими-то мягкими глазами. И звали его необычно – Герберт.

   Танька почти не слышала, что говорила учительница. Подумаешь – прочтет нужное дома, тем более, что «Капитанскую дочку» она еще летом осилила. Сейчас Танька следила за предметом своей «ненависти». Делать это было не очень удобно – Герберт сидел через парту позади нее. Хорошо еще, что в кабинете сидели не кто как хочет, а мальчик с девочкой. Герберт сидел с Надей Зайцевой. Ее Танька тоже терпеть не могла: вся такая из себя, даже не отличница, а такая же «хорошистка», как и она, Танька, но ей всегда доставалось самое-самое: вместе с Гербертом они входили в пионерскую дружину, вносили знамя на торжественных линейках… Таньке хотелось так же на виду у всех печатать шаг или дудеть в золотистый горн, как это делал какой-то младшеклассник, даже барабанить – та-та-та… Но у нее не было слуха, и от этого Танька только вздыхала.  Но Зайцеву Танька невзлюбила по другой причине: Надька любила командовать и к ней всегда обращалась по фамилии. «Агафонова,- мысленно передразнила Зайцеву Танька,- с тебя два килограмма макулатуры!»

  Герберт что-то усердно писал в тетради. Танька видела его склоненную голову, «И чего это он там калякает, вроде и не заставляли ничего записывать»,- удивилась Танька и посмотрела на соседа по парте – Кольку, маленького и белобрысого. Тот что-то усердно рисовал на полях своей тетради. Как же он такую разрисованную учительнице на проверку сдавать будет?  Но размышлять долго над судьбой Колькиных рисунков Танька не собиралась – месть взыграла в ее маленьком сердечке еще жарче, еще острее: наказать, наказать, наказать!

…

Дома Танька, наскоро поев, устроилась с книжкой на кровать. Сидя читать она не любила – это надо было идти в большую комнату, садиться за стол, за которым уже, чаще всего, сидят… Нет, книжки Танька любила читать в уединении. Сегодня у нее была «Ася». Танька выхватывала страницу за страницей историю двух героев.  Ася ей нравилась – такая разная, непредсказуемая. Подумаешь, крепостная! А этот щеголь ее бросил. Вот и правильно – пусть теперь всю жизнь ее помнит! Повесть закончилась. Танька вздохнула и посмотрела в окно. Маленькое, деревенское, оно не вмещало всей той жизни, которая сейчас стояла перед ее глазами – немецкий городок, развалины и летящая в танце пара… Да, а что она там говорила про Татьяну из «Онегина»? Что она любимая ее героиня?

- Папа! - Танька высунула голову из своей комнатки. - А у нас «Онегин» есть?

- Есть, конечно. Посмотри на полке. Ты часом не в восьмой класс собралась? А точными науками как заниматься будешь – физика, химия, алгебра?

Папа, конечно, шутил, но точные науки Танька, действительно, не любила. Для этого у нее был брат, который сначала пытался объяснять упрямой сестре решение той или иной задачи:

- Вот видишь эту подушку! А сейчас представь, что она летит в тебя с километровой высоты. И убьёт!

- Нет! Не убьет!

- Почему? – удивлялся брат.

- А я отойду! – торжествовала Танька.

Брат махал рукой, писал в черновике решение, а она, счастливая, переписывала всё в тетрадь.

     Но Танька всегда воздавала брату сторицей: она помогала ему с сочинениями. Переводила из учебника немецкого большие тексты… Жаль только, что брат не сможет помочь ей с местью! Впрочем, это только ее тайна и ничья больше!

Да, а где там «Онегин»?

Танька сползла с кровати и отправилась в большую комнату. «Онегин» нашелся быстро, и Танька уже приготовилась открыть для себя новую историю, но зазвонил телефон.

- Алло, здравствуйте! А Таню можно?

Звонила ее летняя подруга из другого поселка, Люська Пономарева. Они встречались всегда, когда Танька ездила к бабушке.

- Алло, Наташка, привет! Я через три дня приеду!

- Зачем? – не поняла Танька. – И почему вдруг Наташка?

- Танька, ты чего? – рассмеялась Люська, - через три дня смотр художественной самодеятельности. Я буду, Гошка приедет. А он тебя как Наташку Белохвостикову знает!

   Ох! Танька вспомнила, как прошлым летом они решили подшутить над Люськиными друзьями, а особенно над Гошкой, который в их компании был самым старшим. А Люська в то время собирала фотографии артистов. У нее был молодой Вячеслав Тихонов, Любовь Орлова и многие другие, которых Танька знала по фильмам, но не по настоящим фамилиям.

- Вот, смотри! – Люська покопалась в стопке и вытащила еще одно фото молодой актрисы с длинными светлыми волосами, заплетенными «в хвост».- Эта на тебя похожа. Или ты на нее!

- А кто это?

- Наталья Белохвостикова какая-то.

- Красивая! Я на нее и не похожа совсем…

- Как не похожа? А волосы? Ты их зачесываешь даже так же, как она. А «хвост» мы тебе сейчас соорудим.

И, правда, ребята поверили. Дольше всех сопротивлялся Гошка, но когда Люська вытащила ему фото актрисы и он сравнил портрет с «оригиналом»…

Так Танька и пробегала все лето Наткой, Наташкой.

…

- Так ты в клуб-то придешь? Гошка про тебя спрашивал.

- Приду, конечно, я же стихи читаю. Но он же узнает, что меня не Наташкой зовут!

- А тебе чего! Ну и узнает! Или тебе хочется по-прежнему Наткой быть?

- Да нет!...

После разговора с Люськой, Танька опять забралась в свою комнатку, легла на кровать. Полушки повыше! Фонарик, если зачитается. Хорошо, что завтра воскресенье!

    Роман был в стихах. Танька листала страницу за страницей. Судьба Евгения ее интересовала мало – она искала Татьяну. И вот: «…дика, печальна, молчалива, … казалась девочкой чужой…». И опять! Нет, чтобы влюбиться в Ленского, она Онегина выбирает! Ещё и письмо ему пишет! «Ты чуть вошел, я вмиг узнала…». Танька сердито отбросила книгу. Вспомнила склоненную над тетрадью голову Герберта. Месть! Это будет месть! Она завтра же подговорит Люську помочь ей разыграть Герберта! Она будет писать ему письма, пересылать Люське, а та будет переписывать и отправлять их снова от имени Белохвостиковой. Да, именно так! Это будет месть всех Татьян, которых обидели, это будет ее месть Герберту за брошенный в нее, Таньку, турнепс!


С Люськой Танька встретилась в Парке Победы. Они долго кружили вокруг памятника погибшим воинам, бродили между мемориальных плит. Был март. Снег еще не сошел, только кое-где проявлялись первые солнечные проплешины с выцветшей прошлогодней травой.

Люська упиралась.

- И зачем тебе это надо? Напиши от себя, от своего имени.

-  Нет! Так никакого интереса не будет. Мы с ним в одном классе учимся, А если он всем расскажет, то мне в школу точно потом не ходить! А школа у нас одна!

- Ну, ладно! Только недолго.

- Конечно, недолго. Всего-то два месяца, а там я сама к бабушке на лето приеду.
Всю ночь Танька сочиняла первое письмо Герберту, Она перечитала несколько раз письмо Татьяны к Онегину. Нет, оно не подходило. И вообще, по стихам Герберт ее сразу вычислит.

Танька помусолила кончик косы и начала:

«Здравствуйте, Герберт!

С приветом к Вам Наташа. Вы меня не знаете, но я увидела Вас в клубе на празднике, и Вы мне очень понравились. Но у Вас был такой грустный взгляд, что мне захотелось подойти к Вам и успокоить. Но я не подошла и сейчас жалею об этом.
Мне очень хотелось бы с Вами переписываться. Жду ответа, как соловей лета.
Наташа».

На смотре Танька торопливо сунула Люське конверт с адресом Герберта (они сегодня уезжали) и побежала на сцену читать «Гренаду» - читать стихотворение «про любовь» ей не разрешили – рано ещё такие читать!

…

  Весь апрель Танька наблюдала за Гербертом, но тот вел себя как обычно, к ней не подходил, не требовал признаться. И Танька, уже много раз пожалевшая о письме, начала успокаиваться – не ответил Герберт!

Но…письмо пришло! Дрожащими руками Танька распечатала конверт:

«Здравствуй, Наташа!
С приветом к тебе Герберт, Я совсем тебя не представляю. Опиши себя или вышли свое фото, чтобы я мог вспомнить.

А переписываться – давай! Я согласен.

Жду ответа. Герберт.»

Он не узнал её! Ох, надо скорей писать ответ!

…

Второе письмо пошло лучше. Танька старательно «рассказала» свою внешность – длинные волосы, небольшой нос (у самой Таньки он был покрупнее и с горбинкой), была на смотре была в платье с ромашками (весь седьмой «б» выступал в школьной форме).

Танька старательно рассказывала о родителях, о папе-офицере, о том, что она хорошо поет…

Герберт ответил еще быстрее. Он писал, что живет только с отцом – мать умерла уже давно, что ходит в баскетбольную секцию. Ага! Танька сама видела, как Герберт мячи в кольцо «кладет» - лучше всех в классе!

Летом дело пошло быстрее. Танька жила у бабушки, и Люськой они были неразлучны. Как-никак, одна тайна на двоих. Они вместе читали письма Герберта, вместе сочиняли ответ. Но чем больше Танька узнавала про Герберта, тем меньше ей хотелось врать.  Месть куда-то улетучилась, турнепс забылся.

И однажды Танька просто не ответила на письмо.

Наступил сентябрь.  И впервые без турнепсового поля. Танька ходила в школу, сидела за своей второй партой среднего ряда, но школа была новая, с кабинетами, куда нужно было всякий раз со звонком переходить. И никто уже не заставлял садиться мальчик-девочка – все сидели, как хотели. Герберт перебрался ближе к выходу на третий ряд. И только Колька продолжал сидеть вместе с Танькой из-за своего маленького роста. Но сейчас он уже не рисовал на полях своих тетрадей, а пользовался Танькиными учебниками и рисовал в них бредущих по снегу волков… Танька не протестовала – Колька рисовал неплохо.

  Все было чисто и светло в Танькиной душе. И покойно. Она по-прежнему запойно читала и добралась уже до Наташи Ростовой, когда однажды после уроков к ней подошел Герберт, В руках он держал пачку знакомых конвертов. У Таньки похолодело внутри.
 
- Это ты мне писала?

- Я?! С чего бы я стала тебе писать!

- Не ври! Я был в том поселке! По этому адресу живут совсем другие люди! Это твои письма!

- Неет!

Герберт развернулся и пошел прочь.

Танька металась на постели всю ночь: «Как он узнал? Как узнал, что я? Ведь там не мой почерк!

А если бы я сказала: «Да! Мои!»

Утром она шла в школу медленно, очень медленно. « Наверное, рассказал всем? –думалось ей. – Сейчас приду, а все смеются…»

Но все было как прежде. Те же волки в учебнике физики, те же одноклассники, которым до Таньки не было никакого дела.

Тот же и не тот Герберт, который не сказал ей больше ни слова до конца учебного года и дольше….

А в книгах ненавидели, любили, мстили, сражались – в книгах была жизнь…


© Copyright: Мария Шпинель, 2022
Свидетельство о публикации №222021000040


http://proza.ru/comments.html?2022/02/08/47