Памяти Шуи Штивельман - 15. 06. 24

15 июня – день рожденья моей мамы Шуи Давидовны Штивельман.
Её давно уже нет на свете, а я продолжаю получать от неё какие-то послания, вообще как бы держу связь. Никакой мистики, я ужасно не люблю, когда люди приписывают себе экстрасенсорные способности, обычно на пустом месте.
Не мистика, нет. Просто есть вещи лежащие на поверхности, надо только уметь их видеть. Как можно объяснить, что книга из её библиотеки всегда открывается на нужном мне месте. К слову сказать, на моих полках соседствуют книги из разных прежних моих домов, из разных жизней, и мамино собрание – наибольшее.
«Когда меня отправят под арест без выкупа, залога и отсрочки...»

Начиналась её жизнь ещё до войны. С войной было связано и первое её осознанное детское воспоминание, первая запечатлевшаяся картина. В память врезались убитая девушка в голубой косынке, и оторванная голова лошади, и кровавая дорожка от головы лошади к туловищу.
А дело было так: они бежали, их подвода переправлялись через мост, через реку Буг. Они – это её мать и бабушка с четырёхлетней Шуей. Отец был уже на фронте, потом погиб. По мосту шёл поток беженцев, сопротивления солдаты группы «Центр» не встречали. И тут подоспел приказ взорвать мост, чтобы приостановить неприятеля. Приказ есть приказ – кого же интересуют бегущие женщины и дети. Мост взорвался, когда передние колёса их подводы были уже на берегу, они уцелели.

У неё была трудная и прекрасная судьба.

Мама была потрясающим врачом. Когда в 90-м мы уезжали из Казани в Израиль, нас провожало полгорода. Люди говорили: Шуя Давидовна, на кого вы нас оставляете.
Ей было 53 года в момент эмиграции. Все новоприбывшие ходят в ульпан, а она училась одновременно в двух ульпанах: один был обычный, другой для врачей. Конечно, а как же иначе истории болезни на иврите писать...
Врачам с большим опытом разрешалось не сдавать экзамен, но надо было проходить многомесячный «гистаклют» – от ивритского слова «смотреть». Это испытательный срок для получения врачебной лицензии: надо поработать в больнице за символическую плату, вместе с местными врачами. На тебя смотрят, достаточно ли ты хорош. Мамин случай был беспрецедентный: ей не просто дали лицензию, ей подтвердили высшую врачебную категорию. О таких результатах «гистаклюта» я больше не слышала.
В Израиле она стала почти таким же известным врачом, как была в Казани.

Вспоминаю мамины рассказы о её студенчестве. Ей повезло учиться в мединституте у профессора старой (ещё дореволюционной) закалки. Этот человек говорил с французским грассированием и обращался к студентам «др-гузья мои» (в советские времена).
«Друзья мои»- говорил профессор – «человек не может быть хорошим врачом, если он всего лишь хороший врач».

Вспоминаю, как мама цитировала Авиценну: «У врача есть три оружия: нож, корень и слово».

Да, слово... Некоторые стихи до сих пор звучат во мне маминым голосом.

Возвращаясь к не-мистике и её бытовым знакам. Мамиными цветами всегда были пионы: их пик в прежних наших широтах приходился как раз на середину июня. В Торонто они начинают цвести даже раньше, и я уже недели три получаю благоухающие послания – белые, розовые, тёмно-вишнёвые...