Темная материя - 22

***

Формальностями и похоронами занимались Гарик и Кирилл, по дому хлопотала Нина, мать Платона. Никто не рассказал ей всей правды, и она, оглушенная ничего не предвещавшим горем, частенько срывалась на искренние причитания о подвохах судьбы, о том, каким замечательным человеком был Миша, жить бы да радоваться. Неожиданность смерти брата заставляла ее беспрестанно задаваться вопросом: почему бог забирает хороших людей? Этот вопрос она задавала вслух, ни к кому прямо не обращаясь, просто сквозь слезы, но слышать его никто из домочадцев не мог. Из-за тайны, которую четверо хранили по непонятному молчаливому уговору и не желали раскрывать ее, Нину все избегали. Видеть ее искренние слезы, слышать ее сожаления для всех было невыносимо. Пожалуй, только ничего не ведавший Гарик реагировал на смерть друга так же искренне.
Ирину оглушило и горе, и правда о Малышке. Она все время сидела в кабинете мужа, в его кресле, о чем думала, что чувствовала неизвестно, потому что она молчала.
Платон рыдал как дитя вместе с близняшками у себя или у них в комнате. В его слезах была вина, которую он изливал перед невидимой душой дяди. Девочек пугала ситуация и общее горе, но глубина утраты им еще не открылась, они, скорее, испытывали растерянность и неопределенность. Малышка не высовывалась из своей комнаты. Алтай скулил и ходил как неприкаянный, тыкаясь в закрытые двери. Если ему удавалось пробраться в кабинет, лежал у ног Ирины. Иногда клал голову на колени хозяйки, она гладила его, и они долго-долго смотрели в глаза друг другу. Когда слезы текли по ее щекам, Алтай волновался, поскуливал, слизывал их, Ирина обнимала его, пришептывая: «Спасибо тебе, мой дорогой! Спасибо! Я только чуть-чуть! Не бойся. Это ведь мой муж ушел, я имею право плакать, я хочу поплакать, в этом нет ничего плохого, это нормально, слез не надо бояться»
В прекрасной Авроре установилась гнетущая атмосфера горя.
У гроба Ирина бурно разрыдалась, и всем от этого естественного проявления чувств стало легче. Малышка хмурая, с плотно сжатым ртом, молча взирала на всех чуть со стороны, к гробу не подошла. Остальные искренне горевали.
После похорон Нина увезла Платона. Близняшек забрали родители их подружки, они повезли девочек куда-то в автопутешествие. Ирина всех благодарила за помощь, ее очень трогало искренне желание людей облегчить им этот страшный период.
Дом опустел, обезмолвил, и сам Михаил, имевший инженерное мышление, назвал бы воцарившуюся атмосферу статикой горя.
Ирина в компании Алтая днями сидела в кабинете супруга или в домике патио, или где-нибудь в саду. Гарик заглядывал по вечерам, однако, их хватало лишь на то, чтобы поздороваться и обменяться вопросами о самочувствии, после этого каждый из них невольно усиливал у другого ощущение утраты, потому что своим присутствием подчеркивал необратимое отсутствие Михаила. Оба они только больше расстраивали друг друга и избегали смотреть в глаза.
Гарик был откровенно растерян. С уходом Миши ему стало ясно, что это друг делал его таким, каким он являлся: надежным человеком с твердыми взглядами. Твердость была у Миши, как и обожание жены, и верность, и сметливость, и напористость, и стремление к высокой нравственности. Все это нес в себе он. А Гарик лишь любил его и хотел быть похожим на него. Теперь появился страх, что все может исчезнуть: держаться не за кого, а сам он склонен к бесконечным сомнениям. Гарик боялся выдать свой страх и боялся, что страх одолеет его. Приходя к Ире он искал в ней или в привычной обстановке Авроры поддержку, но Ира была погружена в себя и не спешила его утешать.
С сосредоточенности на потере их обоих сдвинула необходимость управлять делами. Гарик с Мишей были равноправными партнерами, и для Гарика стало потрясением узнать, что имелось распоряжение Миши в случае чего управлять делами не ему, а Ире. Несмотря на любовь и преданность Аллочке, Гарик в душе полагал женщин не способными на значительные дела, поэтому доверие друга не ему, а жене его почти оскорбило. Лично он доверил бы управление Мише, а семье, до вступления в дело сыновей, доставались бы только деньги. Неужели Миша знал, что Гарик не так силен и был всего лишь его отражением? Но доверить Ире, женщине?
К удивлению Гарика, Ира приняла необходимость управлять фирмой как должное и в свою очередь поразила его просьбой:
- Ты не мог бы до сороковин единолично принимать решения? Я хочу нормально, по-людски, погоревать по своему мужу, он это заслужил, правда? А если вклинюсь в дела, то все затолкается, затопчется заботами…
Это было такое трезвое и четкое обозначение срока желанию погоревать, что Гарик мысленно развел руками перед внутренней силой Иры. Ему не приходила в голову мысль о временности собственной растерянности, он был целиком в ее власти и лишь работа привычно удерживала его в сложившихся рамках.
- Понимаю, хорошо.
- На сорок первый день обещаю встать в строй.
После некоторого смущения и раздумья Гарик счел своим долгом при встречах в общих чертах обрисовывать ей текущее положение дел. Поначалу Ирина слушала его с большим усилием, рассеянно кивала, и Гарик прикидывал, не предложить ли ей оставить заботы ему. Однако вскоре Ирина начала задавать вопросы, и по их практичности он понял, что она имеет верное представление о процессах и знает, что надо делать. Гарик вспомнил подзабытое, что дело создавалось Мишей с Ирой вдвоем, и она ушла в свою любимую науку лишь после того, как бизнес встал на прочные рельсы, и для его расширения партнером пригласили его, Гарика. Видимо, Ира продолжала интересоваться делом, или Миша считал необходимым не совсем отпускать ее в свободное плавание, но по всему выходило, что она сможет управлять фирмой. Гарик снова удивился своей слепоте: как это ему казалось, что их с Мишей деловая и дружеская близость исключала участие их жен в некоторых вопросах? По крайней мере, Аллочке он сам отводил хоть и почетное, но несколько изолированное присутствие в своей жизни. Миша, выходит, не отделял себя от Иры. Может, это потому, что Ира человек практического склада ума, а скрипачка Аллочка витает в эмпиреях? Тем более, у него есть сыновья, которые унаследуют его дело, и которых он готовил как приемников. Гарик определил себе до сороковин смириться с новым партнером, и посматривал на нее иначе, стараясь разглядеть что-то, выходящее за привычные для него рамки хозяйки дома. Ведь должно же быть что-то, что заставляло Мишу ставить ее так высоко?

***

Соседи приносили корзины фруктов, пироги, грибы, цветы, Ирина принимала, благодарила, тоже что-то дарила, но была рассеянной, отстраненной. Сочувствующие быстро ретировались, потому что им было трудно видеть ее взгляд, вроде бы устремленный на них, но явно обращенный внутрь нее самой.
Дочки присылали бесчисленные сообщения о потерянной сумке, о необходимости купить купальники, о страшно длинном списке литературы на лето с просьбой собрать все книги на отдельной полке, о солнечных ожогах и ужасных веснушках, о собранном пакете ракушек, что они хотят к школе розовые кроссовки и розовые в белый горошек галстуки. В их заботах была неумолчная жизнь, движение вперед. Наверное, сама природа защитила психику детей от полного осознания горя. Они занимались какими-то своими детскими делами, были полны своими переживаниями и это, разумеется, бесконечно правильно. Грустить об отце они будут позже, когда придет пора сравнивать, подводить итоги, лелеять утраченную безусловную родительскую любовь к себе.
Ирина привычно утешала дочек, давала добро на покупки, выполняла их просьбы, но делала это без привычного участия. Вдали от печального дома девочки были вполне себе в порядке и не вызывали ее беспокойства. В них пока она была увереннее, чем в себе.
Проблемой, которая давила на ее сердце и заставляла блуждать ее взгляд, являлась Малышка. Ирина винила ее в бедах семьи. И одновременно жалела. Она не могла видеть сестру и болела сердцем, представляя, как той страшно и одиноко. Ирина знала, что из всех них хуже всего сейчас именно Малышке, потому что та виновата. Ей хотелось утешить ее и избить. Измордовать. Таскать по земле за волосы и яростно кричать в лицо: «Как ты могла?!»
Облегчение ей давал Кирилл. Он приходил в любое время, иногда утром. Пытался выгулять Алтая, но пес беспокоился, не хотел уходить со двора и возвращался к хозяйке. Тогда Кирилл тоже отправлялся к ней, здоровался, садился рядом, и так они проводили какое-то время. Они не разговаривали, но размеренное дыхание человека, который знал ситуацию изнутри, уважал ее мужа и стал поверенным другом ей, приносило Ирине облегчение.
К концу месяца настал день, когда Ира произнесла:
- Пахнет «Climat», слышишь? Были когда-то у мамы такие чудесные французские духи. Уже третий день пхнет. Это цветут ирисы и жасмин. - Они сидели в кабинете Михаила, на диване, развернутом к открытому французскому окну, за которым тянулась узкая терраса, а перед ней буйствовал красками и ароматами цветник. - Все цветет просто с оскорбительной пышностью. И птицы заливаются так самозабвенно. У жизни нет простоя.
- Земля вечно юная, - согласился Кирилл.
- Почему она сделала это?
Кирилл молчал, не зная, хочет ли она выговориться или ей действительно нужен его ответ.
- Почему? Я не могу понять. Скажи мне.
- Потому что не могла иначе.
- Почему не могла?
- Не справилась со своей пустотой. Втянула в нее и Платона. Она несчастна.
- Она, несчастная, сделала несчастными нас. А мы, счастливые, не сделали счастливой ее. Нелогично. Когда же она будет счастлива?
- Счастье – это последствие правильных поступков, честности с собой. А что она сделала правильно или честно? Нужно побороть свои страхи, слабости, тогда можно найти равновесие, а потом и счастье.
- Как просто ты это сказал и как сложно в это поверить. Она не поверит.
- Да.
Они замолчали.
- Здесь у нас так красиво, - сказала Ирина. Со смертью хозяина цветы во дворе вторую неделю цвели так обильно и пышно, будто отдавали ему дань уважения и памяти. - Мы обладатели небесных даров, мы должны быть только счастливыми, помнишь?
- Помню. Будем, раз должны.
- Она не показывается мне на глаза. Присылает сообщения. Я не в силах ей ответить.
- Кается?
- Нет, ни разу, ни в чем. Пишет, что я должна любить ее несмотря ни на что. Что мы всегда будем вместе, вдвоем.
- Хм!
- Вот именно. Она всю жизнь говорила мне это, с самого детства. Тогда меня это умиляло, а сейчас… я рада, что она не высовывается из комнаты. Мне кажется, я могу ее убить. Зачем чудовищам жить?
- Затем, чтобы преобразиться в достойного человека.
- Как просто. Ну и преображалась бы, зачем же… вот это все?
- Надо сначала понять, что есть проблема и следует преобразиться, потом работать над собой.
- Ценой жизни других людей? Зачем она совратила мальчика? Зачем? Ведь он ей не нужен! Она же говорила, что любит тебя!
- Никого она не любит, себя и то не может полюбить. Понимаешь, это все ей надо понять.
- Как она смотрела нам всем в глаза? Я не понимаю этого. Знала, что растлевает, влюбляет в себя мальчишку и как ни в чем ни бывало смотрела нам всем в глаза.
- Она не чувствовала себя виноватой.
- Но почему?
- Потому что нашла интересным сделать это. Это нравственно здоровые люди могут чувствовать вину, аморальные – никогда, им такое не по плечу, они считают себя безгрешными, в своем праве творить по своей нужде.
- Это ужасно.
- Да.
- Но почему расплатился Миша? Он же ни в чем не был виноват?
- Так оно всегда и бывает. Невиновные уходят, чтобы показать как омерзительна аморальность других.
На журнальном столике завибрировал телефон Ирины, на экране высветилось хорошо видное в сумраке кабинета сообщение от Малышки: «Ира, ты должна любить меня!» Лицо Ирины мгновенно стало каменным. Тут же пришло еще второе сообщение: «Не заставите же вы меня расплачиваться всю жизнь?! И вообще в чем я виновата?» Ирина подскочила:
- Сучка! Какая наглая, тупая сучка!
Кирилл взглянул на светящий экран телефона и лишь повел бровью.
- Очень в духе Юлии.
«Вы все хорошо устроились! Сидите вместе, а меня делаете виноватой» - пришло еще одно смс.
Ирина пыталась унять негодование, все в ней клокотало, она подошла к окну, прислонилась к косяку и какое-то время смотрела в сад, потом села в кресло за столом и уставилась на один из портретов, стоявших на столе. На портрет Малышки. Любить это чудовище, доведшее мальчишку до петли и отнявшее у нее супруга? Поганку, испачкавшую их дом? Кириллу показалось, что взгляд ее стал недобрым, но присмотревшись, понял, что он скорее непреклонен, чем недобр. Пожалуй, никогда еще натура Малышки не была так прозреваема насквозь, как сейчас, под взглядом самого любящего ее человека.
- Жаль, что у вас не дошло до того, чтобы она сама слилась из отношений.
В другой ситуации и от другого человека Кириллу было бы неприятно такое услышать, но он понял, что подразумевала Ира. Не его унижение, а другие последствия – жизнь Миши и целое сердце Платона.
- Рано или поздно она должна была споткнуться.
- Должна. Сколько веревочке не виться…
Ира всмотрелась в лицо Миши на другой фотографии, где он был запечатлен с нею и с дочками.
- Я надеюсь, он ушел, не успев осознать свою беспомощность, - снова сказала она. – Он так гордился, что сам построил свое счастье, что у него хватало ума беречь его. Он говорил, что все под контролем и главное быть твердым духом. Боже! – Ира закрыла лицо руками и несогласно закачала головой. – Все его усилия оказались мыльным пузырем против ветра, вызванного безмозглыми поступками какой-то паршивки! – Она отняла руки от лица. - Хоть Платон жив!
- Миша был счастливым человеком.
- Да, счастливым. Это большое утешение для меня.
Они замолчали.
- Дом опустел, осиротел без него. Мы все осиротели. Девочки еще этого не прочувствовали, они всегда живут чуть в будущем, настоящее достигает их с опозданием. А меня как будто располовинили. Он забрал с собой половину меня.
- Ему повезло с тобой.
- Это мне повезло с ним. Редкий был человек. Мы много лет вместе, и ты знаешь, казалось бы, чего уж такого могло быть между нами? А вот было! Случались такие дни, которые мы проводили только вдвоем, и тогда… тогда… мы были счастливы без связи с прошлым или будущим. – Последние слова Ирина сказала с такой улыбкой, которую он никогда раньше не видел на ее лице и которая заставила его смущенно отвести взгляд.
Телефон Ирины снова завибрировал. Она подошла к столику, села на диван, взглянула на экран. Снова: «Ира, мы неразрывны! Наша любовь настоящая»
- Настоящая! – горько усмехнулась Ира. – Всю жизнь она искала эту настоящую любовь и где она у нее? Ты говорил, она сама не верит, что ее настоящую кто-то может любить.
- Сейчас ты можешь дать ей это успокоение. Именно сейчас, когда ее подлинная сущность раскрыта, и ты не отвергнешь ее, ты утешишь ее.
Ира заплакала.
- Да, понимаю, моя дорогая, это непосильная задача, но кто, если не ты, самый важный человек в ее жизни?
- Я не могу ее видеть. Теперь, когда сорвана маска, видно то, что мне принципиально противно. Она – мой принципиальный враг. – Ирина горько хмыкнула, поняв, что повторяет слова Кирилла.
- Не сдавайся. Один мой знакомый – а он жженый человек! - говорит, что есть единственный момент, когда нельзя опускать голову. Знаешь, какой? Когда ты по горло в дерьме.
Они усмехнулись, Ира утерла лицо.
- Только если жалеть, – сказала она. – Противно. Вечная бабья жалость?
- Милосердие. Рука утопающему.
- Я бы лучше подралась.
Оба коротко рассмеялись, представив Иру дерущейся.
- Оставить бы ее самой расхлебывать эту ее кашу! – отчаянно пожелала Ира.
- Она будет несчастна. Когда она заперлась в комнате, казалось, это от чувства вины Сейчас, судя по сообщениям, с каждым днем она потихоньку отводит себе роль не виновницы, а жертвы обстоятельств, и совсем запутается в самообмане.
Ирина вскинула глаза на Кирилла: умен!
- Неприятно признавать, но получается, я никогда не видела сестру изнутри. Замечала лишь то, что ожидала: хотела славную девочку и получала славную девочку.
- Ты и права, и не права. Люди судят других по себе, а порядочные люди редко бывают прозорливыми. Да и некоторые проблемы в нас так глубоки, что вылезают поздно, даже не понимаешь, откуда они взялись. И у них много лиц. Для разных людей разные лица. Вы знали ее такой, какой она хотела предстать перед вами. Другие знали ее другой.
 Ира снова вскинула на него взгляд, будто говоря: как хорошо, что ты умен.
Она пересела на диван, они довольно долго молчали. Телефон опять завибрировал, Ирина взглянула на экран. Брови ее недоуменно поползли вверх, глаза непонимающе округлились.
- Что?! Что это такое? – она протянула телефон Кириллу.
На экране крупными буквами светилось сообщение от Ники: «Мам, почему нельзя любить двух мужчин одновременно?»
Кирилл тоже опешил, они оба смотрели друг на друга, сбитые с толку. Вопрос Ники был совершенно неуместен и несуразен в данный момент в доме, полностью отданном вопросам вины и горя.
- Почему нельзя любить двух мужчин одновременно? – повторил Кирилл. – А?
Они непонимающе смотрели то на телефон, то друг на друга. Спустя минуту оба хохотали как ненормальные.
- Боже, какая прелесть!
- Действительно, почему?
- Вот это аппетиты! Двоих одновременно!
В сумраке кабинета, перед открытым окном прямо в тихие летние сумерки эти двое смеялись и не могли остановиться. Будучи за тысячу километров отсюда Ника умудрилась влепить матери хорошую пощечину, какую отвешивают при истерике, и одним махом разрубила тугой узел всех ее мыслимых и немыслимых горестей своей настырной, молодой, безапелляционной потребностью жить.
Смех Ирины мешался со слезами, и она всхлипывала, утирала глаза и хохотала одновременно. Растерянный Алтай беспокойно перебирал лапами и непонимающе глядел на хозяйку, тревожно полаивая.
- Это самый чудесный вопрос за все последнее время, - еле выговорил обессиленный Кирилл. – Вот это, я понимаю, проблема у девчат!
«Мам?! Ну что?» высветилось требовательное ожидание юной прелестницы.
- Боже, как-то я не в силах сейчас осмысленно ответить!
- Я продиктую, пиши: «Потому что любовь всегда персонифицирована и предъявляет эксклюзивное право на человека. Если кажется, что любишь двоих, значит, не любишь ни одного. Только себя. В любви себя забывают» Так поймет?
- Поймет. Они у нас начитанные барышни. – Ира отправила ответ. – Спасибо. Значит, персонифицирована? – спросила она, утирая остатки слез.
- Ну, в исламской традиции нет, а у нас да.
- Ну вот, теперь буду думать и об этом! – усмехнулась Ира.
- Это хорошее раздумье, думай.
Посветлевшая и заплаканная Ирина поправила волосы, вздохнула с облегчением.
- Завтра зайду за тобой утром, пора уже выгуливать Алтая, да, Алтуш? – сказал Кирилл, потрепав пса за ухом. – Хочешь гулять? – пес снова беспокойно перебрал лапами, скульнул и оглянулся на хозяйку. Он прекрасно знал слово «гулять»
- Хорошо.
- В восемь?
- В восемь.
- Тогда до завтра!
- До завтра. И спасибо.