Темная материя - 10

***

В Аврору Юлечка вернулась в раздрае: злость и упрямство сменяли друг друга и сплетались в единый клубок, заставляя ее то чертыхаться, то проваливаться в розовые мечты о капитуляции Кирилла. Провал очередной попытки вернуть его дался тяжелее предыдущих, ведь теперь этому были свидетели. И пусть любимые Ирочка с Мишей не подавали вида, что видят ее фиаско, а сестра прямо советовала оставить бывшего в покое, легче от этого не становилось, даже напротив, еще хуже. Малышка сама не могла допустить, чтобы от нее кто-то избавился. Это было против ее природы. Списывать людей допустимо только ей, так было всегда.
Пока она парковалась во дворе Авроры, и Алтай скакал вокруг машины, заглядывал в окно, потом норовил лизнуть в лицо и обниматься, раздражение улетучилось. Вот только говорить с сестрой сейчас не хотелось, она сразу поймет что к чему, и, даже если не задаст вопросов, все равно в самом воздухе разольется весть о поражении Малышки - с Ирой так всегда, не увильнешь.
Малышка увидела Платона, кликавшего Алтая гулять.
- В лес? – крикнула она.
Он приветственно помахал рукой.
- Я с тобой!
Он снова махнул, приглашая ее.
- Штаны натяну! – попросила она подождать.
Алтая по пути перехватили встретившиеся им девочки, шумной ватагой направлявшиеся купаться, и Юлечка с Платоном обрадовались возможности прогуляться, спокойно предаваясь своим мыслям. Они с Платоном по-прежнему были в негласном молчаливом союзе, прикрывая друг друга компанией, при том что так и не обращали внимания один на другого. За прошедшие недели вряд ли кто-то из них узнал что-либо о другом. Платон лишь при знакомстве взглянул на Малышку, отметив, что она выше его на полголовы и ей, к счастью, совсем не до него. Ее же взгляд лишь скользил по нему, не замечая ничего.
- Пойдем каким-нибудь другим направлением? – предложила Юлечка. – Подальше и подольше. Времени еще вагон. - Летом в Подмосковье темнеет поздно, ближе к одиннадцати, сейчас было только около восьми.
Они углубились в лес нетореным путем. Привычно светлый лес через каких-то пятьдесят метров от дорожки неожиданно оказался темным и захлестал ветвями.
- Подумать, какие заросли! – скоро заворчала Малышка.
Платон поднял палку и пошел впереди, отхлестывая тонкие ветви и отсекая крапиву. Вне тропы земля была усыпана ветками, замшелыми корягами, поваленными стволами, гнилыми пнями, папоротники чередовались с высокой крапивой. Ноги то провались в заросшие травой ямки, то играли на высокой подушке из прелых листьев, то спотыкались на неразличимых кочках. Их пионерство перестало быть легкой прогулкой и потребовало внимания. Во влажной, обволакивающей тишине нехоженой части леса любой звук слышался особенно отчетливо, и Юлечка удивлялась звонкости комариного писка и хруста ломающихся веток, собственное дыхание казалось громким, как на сцене греческого театра.
- Здесь смотри под ноги! – вдруг велел ей густой голос, и она чуть оторопела.
Голос поразил очаровательным сочетанием юношеской свежести и неуклюжей басовитости. Платон?! Малышка посмотрела на него, словно впервые увидела. В полутора метрах впереди нее шагал очень выразительный молодой человек! Какая развитая мускулатура! Спина под обтягивающей футболкой вздымалась буграми при каждом взмахе палкой. Ничего себе у него плечи! Ее взгляд опустился ниже спины, и она невольно сглотнула: какая… какие… вот это да! Шорты начинались на изрядных упругих полушариях и заканчивались на таких же мощных икрах. Бодибилдер какой-то.
- Платон, ты каким спортом занимаешься?
- Да чем я только не занимался! Последний год воркаутом и паркуром.
- Чем-чем?
- Уличная гимнастика. Когда висят где угодно и выполняют всякие стойки и трюки на чем придется.
- А! Кажется, видела такое по телеку. Это сильно развивает, наверное.
- Да, неплохо, но до этого я три года качался. Дядя Миша подарил мне универсальный домашний тренажер на б;льшую часть мышц.
- Круть, - подытожила Юлечка, поглядывая на мощную шею и плечи парня. - Имя у тебя такое внушительное, не забалуешь.
- Да уж, нарекли так нарекли. Спасибо, не Фомой или Еремой каким-нибудь. Мама говорит, что металась между Лукой и Платоном.
То, как говорил Платон Юлечку поразило. Весомо и значимо. По-мужски. Разумно. А в интонациях есть какая-то юношеская чистота, неискушенность. На маму и дядю Мишу ссылается - трогательно! Впечатление от его речи такое, что хотелось сесть и расплакаться, и чтобы он пожалел и сказал, что все будет хорошо.
- Лукой бы тебе тоже пошло. Ай! - нога Юлечки подвернулась, и в мгновение она уже лежала на боку.
Платон вернулся и помог ей подняться.
- Трындец! Кажется, голеностоп потянула. Больно наступать. Давай палку найдем, обычно идти не смогу.
- Далеко, натрудишь ногу. Донесу тебя, - и он легко подхватил тонкую Малышку на руки, она и охнуть не успела. – Тропинка была справа от нас, правильно? Пойдем наперерез и выйдем на нее.
От него пахло сладким.
- Ты что, конфеты ел? – удивилась Малышка.
- Барбариску, - улыбнулся он. – Девчата в карман подкладывают.
«Барбариску! Сто лет не ела. А я курю. Нет, уже не курю, Ира не дает, - подумала Юлечка. – Как смешно сказал: ногу натрудишь! Разве так говорят? Былинный богатырь какой-то»
Платон повернул направо и пошел прокладывать путь в поисках протоптанной дорожки. Юлечка притихла. Ее взгляд упирался в его щеку, и она не могла оторваться от юношеской свежести его кожи, темного пушка над губами.
- Успел загореть.
- Да, солнышко ко мне так и липнет. – Он чуть смущенно глянул на нее ясными очами цвета марины.
- Медовый загар. Ты от природы смугловат, да?
- Немного.
- А волосы русые. Забавное сочетание. – Она провела рукой по короткому и жесткому ежику на его крепкой голове. Он снова смущенно улыбнулся.
- Сколько тебе лет?
- Шестнадцать, но в сентябре уже будет семнадцать.
 - Еще школьник?
- Остался одиннадцатый класс.
«Как жаль!» - пронеслось в сознании Малышки, хотя почему жаль, мысль не оформилась.
- Тебе тяжело? Может, просто обопрусь на тебя?
- Ты легкая, килограммов пятьдесят, думаю, донесу. – Он слегка подбросил ее, устраивая поудобнее.
Оставшийся путь молчали. Юлечка притихла, ей хорошо было слушать его молодое барбарисовое дыхание. Рядом с ним было так же ладно, как рядом с Ирой и Мишей.

***

Три дня Малышка провалялась на шезлонге патио с перетянутой эластичным бинтом ногой. Михаил с Ириной разъезжали по делам, девочки пропадали с утра до ночи, Платон навещал мать. Юлечка чуть не рехнулась от скуки. Она с нетерпением ждала его возвращения и, как только Платон вернулся, попросила прогуляться с ней до ближайшей лужайки. Взяла его под руку и они неторопливо пошли. Лужайка простиралась сразу за последней линией домов и оставалась дикой, то есть не стриженой и вообще не тронутой садовниками, ухаживающими за территорией поселка. Трава на ней была высокой, со множеством полевых цветов, бабочек, сверчков, кузнечиков, жучков и прочей летающей да ползающей живности.
Юлечка скоро устала и опустилась на землю, похлопала ладонью рядом с собой, приглашая Платона:
- Приземляйся!
Они блаженно вытянулись и смотрели в чистое небо, жмурясь от косых лучей солнца, достававших их сквозь цветы.
- Как хорошо! – прошептала Юлечка.
- Угу, - мыкнул в ответ Платон.
- У тебя девушка есть?
- Нет.
- Нету? – искренне удивилась Юлечка. О чем только думают нынешние девицы? – Но кто-то тебе нравится?
- Нравится. Очень.
- А ты ей?
- Не знаю. – Юноша испытывал свойское расположение к Малышке, она не смотрела на него как на объект воспитания и вообще допускала его существование в доме родственников с тем добродушием, которое граничит с равнодушием и облегчает общение. И он открылся ей: - Я с ней еще не знаком. Видел издалека. Новенькая в девятом классе. Пришла уже в самом конце учебного года. Даже не знаю, где живет.
- Значит, ждешь сентября?
- Жду.
- Красивая?
- Самая красивая.
- Опиши.
Платон замялся.
- Что, по мужскому обыкновению затрудняешься с описанием женской внешности? – кокетливо посмеялась Юлечка. И тем же легким, игривым тоном помогла ему: - Что зацепило? Из-за чего обратил внимание?
- Сначала из-за косы. Толстая такая коса, чуть ли не как моя рука. До поясницы. Даже голова кажется маленькой из-за нее. Я ее со спины увидел. А потом она обернулась и оказалась такой румяной, как матрешка. Даже смешно стало. И лицо такое, что хотелось смотреть и смотреть. Живое. И хохочет хорошо. Как будто кроме ее смеха и нет на свете ничего. И вообще, в ней нет никакого жеманства.
- Жеманства? – удивилась Юлечка тонкому нюансу. Неужели этот юный товарищ замечает подобное? Необычный парень: натрудишь, жеманство. - Волосы какого цвета?
- Черные. А кожа совершенно белая.
Юлечка вздохнула: никогда-то у нее не было длинных волос. И дико захотелось иметь косу, самую толстую и красивую на свете, чтобы все, кто видел ее, вспоминали бы потом.
- Ты подходил к ней?
- Ближе подходил.
- Любовался, что ли?
- Можно и так сказать.
- Как ее зовут?
- Ангелина. Я называю Ангелом.
Юлечка повернулась к Платону, оперлась на локоть. Его глаза отражали небо, а юношеское лицо выражало вдохновенное восхищение той картинкой, которая стояла перед его мысленным взором. В Юлечке словно желчь разлилась и пружина лопнула. Платон улыбался неведомой Ангелине и не думал посмотреть на нее, Юлечку. Она наклонилась и поцеловала его в уголок губ, туда, где заканчивался темный пушок. Секундная задержка прилипчивых губ и ощутимо лизнувший кончик языка исключили этот поцелуй из разряда родственных. Платон покраснел и смутился.
- Это тебе поддержка! – невинно и легко засмеялась Юлечка. – Чтобы не печалился! Никуда твой ангелок не денется!
Платон делал усилие над собой, под стать ей стараясь отнестись к поцелую, как к невинности, но неискушенность выдавала его смущение, и он отвернулся. Юлечка развеселилась и навалилась на него. Двумя руками пыталась повернуть его лицо к себе, но юноша совсем растерялся и отворачивался.
- Боже, какая невинность! – лукаво похохатывала Юлечка, начав елозить на нем и часто целовать, все жаднее и медленнее. Платон перестал дышать и весь сжался. Юлечка втягивала его губы, облизывая их и темный пушок. Пушок просто свел ее с ума. Ее язык оказался у него во рту, и она почувствовала напряжение у него в паху.
Когда все закончилось, она откинулась с него на спину. Оба тяжело дышали. Платон застегивал шорты и боялся взглянуть на нее. Она оправила одежду и с гусарской лихостью спросила:
- Ну что, понравилось?
Он покраснел.
- То-то. А то ангелы какие-то, коса! Пойдем домой, пить охота!
Она бойко и победно шагала впереди, он, все еще ошарашенный, поспевал за ней, с удивлением поглядывая на ее хрупкую фигурку.
Весь оставшийся вечер Юлечка просидела в патио с гостями. Платон расположился чуть поодаль и поглядывал на нее с непроходящим ошеломлением. Со стороны казалось, что он удивлен чем-то необыкновенным и все никак не может усвоить это удивление. Словно ему нужно какое-то подтверждение полученного чуда. Юлечка усердно не смотрела на него, ограничившись парой взглядов на его ищущий взгляд, и развеселилась пуще прежнего. Что за сладкий теленок!
На следующий день она вновь позвала его гулять и преисполнилась победного ликования, заметив, как он смутился и порозовел.
Снова она вела его на лужайку, веселясь и дурачась. То пританцовывала, то подпрыгивала, то срывала и бросала в него головки цветов. Ее радость была так невинна и заразительна, что Платон стал сомневаться, не приснилось ли ему вчерашнее событие. Он шел позади Юлечки и робел догнать ее и идти рядом, говорить, как ни в чем не бывало, как говорила она.
Юлечка свернула в сторону от вчерашнего места и уселась в высокую траву. Она снова похлопала рядом с собой, приглашая его сесть рядом. Платон опустился. Юлечка грызла стебелек и молчала, Платон начал деревенеть от смущения. Он не знал, как себя вести. Делать вид, что между ними ничего не было? Извиниться?
Юлечка бросила травинку, обняла его за шею, притянула к себе и в самое ухо спросила:
- Так тебе понравилось вчера?
Кровь ударила ему в голову такой тугой волной,  что даже уши вспыхнули и глаза наполнились слезами.
- А мне понравилось. Ты такой сладкий.
Она толкнула его навзничь и провела рукой по его лицу, груди, животу, остановилась внизу живота и начала проделывать все то, что умела.