Глава 19

Вадим вылетел в срок и через час с небольшим был в Барнауле. На такси подъехал к дому. У подъезда толпился народ с яркими венками, чуть в стороне катафалк. Вадим остановился. Жгуче прошибла слеза, с усилием воли, проглотил комок слёз, застрявший в горле и вошёл в подъезд. Быстро поднялся на этаж, кругом были люди; на лестничном марше, на площадке, в прихожей. Стоял приглушённый говор, запах формалина, плавленого воска свечей и сладкий привкус тления… Протиснувшись сквозь толпу Вадим вошёл в зал. На широкой, деревянной, лавке стоял маленький гробик, оббитый красной тканью, весь в живых цветах, а в них, покоилась, спящая его дочь. У изголовья, на тумбочке её портрет обрамлённый, с угла полосой чёрной ленты и подрагивающий огонёк свечи. Вдоль гробика, с обеих сторон, на стульях, сидели не знакомые люди, старики и старухи. С торца, вся в чёрном, Люся и Любовь Михайловна. Антон Павлович стоял. Завидев Вадима, быстро подошёл, молча поздоровался за руку и усадил у изголовья маленькой покойницы. Вадим, как старик, тяжело опустился на стул, посмотрел на Люсю, устало, каменно. Она подняла на него взор затуманенный, жаркий, без слёз, слегка кивнула. «Хоть в пору самой ложись в гроб…» - Подумал Вадим и перевёл взгляд на дочь. Девочка лежала в воздушной, кисейно прозрачной  фате, как невеста. Казалось она спала, тень смерти не коснулось её лица.
Вадиму почудилось, что вот сейчас она откроет, свои светлые глазки и радостно произнесёт:
-  Папа!..
Он положил свою тяжёлую руку на скрещенные кисти рук дочери – холодные, не живые, слёз не было, стоял огненный жар в глазах и круги большие, жёлтые парили и лопались у переносицы, как воздушные шары. И пульсирующая боль сердца, сжимало дыхание. Он смотрел на свою дочь и безмолвно просил: «Леночка, скажи мне что ни будь, ну скажи девочка моя, кто тебя обидел? Кто отобрал у меня… Ты же спишь?  И ты сей час встанешь, и мы уйдём… Встань и мы уедем, здесь так холодно…» Вадим склонил горячий лоб на руки своей дочери, обнял гробик, не рыдал, не плакал, а только шевелил губами. «Ты у меня красавица, скоро вырастишь и мы вместе будем ходить в школу. Я куплю тебе красивое платье, пышное как у невесты и понесу на руках…» Он как обезумевший, мысленно поднимал свою дочь, просил, словами возвращая к жизни и как бы не понимал, что это уже невозможно. «Вставай Леночка, не надо пугать меня! Ведь это не правда, ведь это сон… - Плечи Вадима вздрогнули – я такой одинокий у меня нет никого, только ты Леночка! Я за тобой приехал…» В зале зашевелился народ, повис громкий шёпот, возвращая Вадима к реальности. Он поднял голову и увидел в длинной рясе батюшку, с раздражением подумал:
«А этот зачем здесь?! Поп здесь не нужен! И молитвы его, как блеяние одинокого козла в пустыне, ничего не дают» - И твёрдо в пол голоса, всё ещё обнимая гробик, сказал:
-  Всем выйти! Оставьте нас…
Люди услышали, переглянулись, зашептались, но остались стоять, наблюдая за приготовлениями батюшки к отпеванию. Вадим выпрямился от гроба и продолжая сидеть, повторил громче:
-  Я сказал, всем выйти!
Народ затоптался шушукаясь, а батюшка недоумённо посмотрел на Вадима и перевёл взгляд на рядом стоявшую Любовь Михайловну как бы спрашивая – что же делать…
Люся поднялась с места и подошла к Вадиму, на клонясь шепнула:
-  Так положено, Вадик.
Вадим сверкнул взглядом, словно обжог Люсе лицо, гулко с болью в душе произнёс:
-  Она тобой положена в этот гробик и от пьяного попа не воскреснет. – Он скрипнул зубами и со злостью, почти закричал:
-  Всем вон!!
Люди вздрогнули от страшного стона, засуетились, толкаясь заспешили к выходу. Люся заплакала, упав на колени и прижалась головой к гробику, Вадим отдёрнул её:
-  Не шуми, поздно. А нужно было послушать меня, эх… - Он с горечью махнул рукой и посмотрел тяжёлым взглядом на замешкавшего батюшку:
-  Ты ещё здесь? Козёл драный!
Пятясь, батюшка перекрестил Вадима:
-  Свят-свят-свят! Вразуми господи не разумное дитя твое…
Вадим медленно поднялся и сделал шаг в сторону батюшки:
-  Сейчас я тебя перекрещу…
Люся вскрикнула, схватила Вадима за руки:
-  Вадик, милый, не надо!
Любовь Михайловна загородила батюшку, спиной, выталкивая его к выходу. Антон Павлович подошёл к зашторенному зеркалу из-под него вытащил бутылку, наполнил полный стакан водкой и протянул Вадиму:
-  На, выпей, легче будет.
-  Не хочу. – Он отстранил руку тестя и медленно опустился на место.
Антон Павлович, покрутил в руке наполненный стакан, вздохнул и сам залпом выпил и присел рядом. Люся тихо плакала, Любовь Михайловна отрешённо смотрела на тело внучки и слёзы медленно текли по её щекам. Вадим устало обвёл всех взглядом, горько прохрипел:
-  Все беды от неразумных женщин…
… Хоронили скромно, без речей, да и слух пополз среди народа – отец то покойницы антихрист, не верующий. Только тихие слёзы Любови Михайловны, да истеричные рыдания и вопли Люси, нарушали кладбищенский покой.
Холмик мёрзлой земли украсил свеже-тёсанный крест, с выжженной надписью: «Тишина Елена Вадимовна октябрь 1971г. – январь 1975г.»
Вадим долго стоял с непокрытой головой. Он простился первым, поцеловав дочь в холодный лобик, тихо простонав: «Я никому не прощу твоей смерти, клянусь.» Люсю увезли домой ещё тогда, когда опускали гроб и она зашлась истошным криком, ей натирали виски, совали под нос ватку с нашатырём, сделали укол и в обморочном состоянии увезли, вместе с Любовью Михайловной. Народ потихоньку расходился, усаживались в автобус, а кто и брёл из кладбища пешком, медленно, в доль аллей покидали территорию. Загрузившись людьми автобус уехал. Антон Павлович стоял чуть в стороне с каким-то парнем, а недалеко за кустами стоял москвич. Антон Павлович курил, столько лет не курил, а тут затягивался дымом глубоко, жадно как на фронте. Он подошёл к Вадиму, позвал:
-  Вадим, пора…
Не оборачиваясь Вадим ответил:
-  Вы езжайте, я побуду ещё с ней, подойду позже.
Антон Павлович притоптал папиросу, сокрушённо вздохнул, ещё не уверенно потоптался и махнув рукой, медленно побрёл к машине. Вадим остался один со своей дочерью.
Стояла морозная тишина. Он опустился на колени и только теперь заплакал. Его ни кто не видел, он смахивал слёзы склонившись склонившись к жёлтому холмику свежей земли, гладил его рыхлое, холодное тело и говорил одними губами: «Прости меня, прости… я ещё к тебе приеду. Я поставлю тебе такой памятник, что люди проходя будут останавливаться отдавая тебе дань внимания. – А в ушах у него стояли слова – пионеры пройдут- честь Мальчишу-Кибальчишу! Поезда прогудят - честь Мальчишу-Кибальчишу! Самолёты пролетят…» - Вадим застонал и склонил голову к холодной земле, здесь его никто не видел, здесь он мог позволить себе, говорить с дочерью в голос и ощущать, в мыслях, её тёплые маленькие ладони, слушать её щебет и видеть цветущую, жизнерадостную улыбку, он плакал и безутешно стонал…
Вадим вздрогнул и замер от прикосновения чьей-то руки к его плечу и властный голос:
-  Отставить слёзы, гвардеец
Вадим обернулся и тут же вставая с колен, воскликнул:
-  Комбат?! – И по-детски прильнул головой к его плечу.
-  Ну-ну, крепись мужик!.. – Хлопая по плечу и обнимая Вадима, произнёс Анатолий Иванович.
-  Сколько можно… - Простонал Вадим.
-  Сколько надо, столько можно. Ты на жизненном фронте, а здесь без потерь не бывает. Поехали! – Отозвался комбат. – Шапку накинь, холодно. А вот батюшку ты выгнал зря, не дело это не по христиански.
-  Что изменилось бы, она воскресла?
-  Мы православные люди и законы божьи мало-мальски уважать должны.
-  Я его законов не читал. Да и не крещённая она была! И потом если он есть, со своими законами, - и Вадим ткнул пальцем в небо, - как он мог позволить убить не разумное дитя?! Что она такого сделала, чтобы лишать её жизнь, что?
-  Есть-нет не наше дело! А ты живи и думай. И жить тебе придётся теперь уже за двоих и стареть за двоих. Поскольку ей теперь всегда будет три года.
***
Ну здравствуй Вадим! – Произнесла бабушка Маша, обнимая его и троекратно целуя в губы, отстранилась, глянула в лицо и с сожалением добавила:
-  Прими искренние соболезнование. –  Она склонила голову, а за тем отступив на шаг улыбнулась. – Это жизнь Вадим, крепись. Ты вон какой справный, парнище! У тебя всё ещё будет и выглядишь хорошо, и седина тебе к лицу, украшает.
-  Какая седина, баб Маш? Это иней, без шапки долго был.
-  Да по вискам сквозь запорошило!
-  Скажите тоже, не был я никогда седым, - Вадим улыбнулся, - вам показалось, с мороза я.
Мария Ивановна, прижала ладони к губам, оторопело взглянула на Анатолия Ивановича, тот только развёл руками, дескать – вот так…
-  Что это вы?.. – Спросил Вадим, глядя на обеих сразу.
Мария Ивановна, взяла Вадима за руку, сняла с него шапку и подвела к настенному зеркалу.
-  Взгляни.
Вадим увидел своё отражение и белую изморозь, густо влепившуюся в виски. Не вольно провёл ладонями по вискам, как бы смахивая запутавшуюся снежную паутину и горько произнёс:
-  Отца и мать потерял, хоть бы капельку, а здесь целый выводок. Как же это? Мне то и тридцати нет…
Анатолий Иванович, обнял Вадима за плечи, подбадривая ответил:
-  Не беда, седина мужчину украшает, - и добавил, - раздевайся, помянём.
Вадим, оторвавшись от зеркала, стал снимать свою куртку. Глядя на него и тепло ему улыбаясь, бабушка Маша произнесла:
-  Ты так в ней и ходишь, да в сапогах.
-  Я привык, - отвлекаясь от тяжких дум, ответил Вадим, стаскивая с ног свои хромачи.
-  Ладно проходи в зал. – Пригласил Анатолий Иванович.
Вадим прошёл. По середине светлой комнаты, стоял накрытый стол с холодными закусками. За ним сидела трёхлетняя девочка, весело болтала ножками и улыбалась.
-  А, это наша дочка! – Счастливо улыбаясь обранила слова, Мария Ивановна и обращаясь к ней спросила:
-  Ты уже поела?
Девочка кивнула.
-  Тогда беги к себе, поиграй, - она сняла её со стула, поцеловала в причёсанную головку и ласково провела по спине, - беги!
Девочка скрылась в соседней комнате, прикрыв за собой дверь. Вадим проводил её взглядом и улыбнувшись хозяевам, спросил:
-  Откуда дочка появилась?
-  Из дома малютки взяли, когда с твоей свадьбы вернулись. – Отозвалась Мария Ивановна, предлагая, - рассаживайтесь, пообедаем.
Присаживаясь к столу Вадим заметил:
-  А, портрет фронтовой висит, хорошо!
-  Да и нам память. – Отозвался Анатолий Иванович, наполняя из графина рюмочки водкой.
А, Вадим вдруг сказал:
-  А, вы знаете, у меня через три дня, день рождение.
-  Во как! Это сколько тебе стукнет? – Спросил Анатолий Иванович.
-  Двадцать восемь.
-  И, за это тоже выпьем!
Ели и пили много. Говорили, вспоминали прошедшее армейское время, эпизоды из гражданской жизни, Вадим от переизбытка чувств, расплакался одними повлажневшими глазами.
-  Не стесняйся. – Сказал Анатолий Николаевич, - слеза хоть и прошибает иной раз муторно, да потом легче становится.
А, Мария Ивановна, спросила:
-  В, наших, Урюпинских краях бывал?
Вадим кулаком смахнул слезу, отрицательно качнул головой.
-  Интересно, как там сейчас?.. – В задумчивости произнесла она.
-  Да живут люди, - отозвался смущённо Вадим, - проезжал как-то, пару раз мимо, не заезжал, по времени спешил и потом, нашей экспедиции там нет. А леса, ничего, стоят, красивые, зелёные чубчики в степи.
-  Хорошие места! – Согласилась Мария Ивановна и с грустинкой посмотрела на Вадима.
-  Вот и приезжайте!
-  Да нет уж, мы с Анатолием здесь, теперь на всегда.
-  У нас леса монолитные, - отозвался Анатолий Иванович, - стеной стоят! Горы! А, мы наездились за жизнь, находились… Лучше ты к нам!
-  Спасибо! Только я степи люблю, простор! Если честно, мне и в Монголии служилось легко, как дома. Степи меня выручали! А в лес люблю наездами, как в гости – полюбоваться, подышать лечебным, смолистым воздухом и, домой на простор, в обнимку со степью!
-  Вот видишь кому, что на роду написано, того туда и тянет. – Согласилась Мария Ивановна, подкладывая на тарелку Вадима, поджаристого карася.
-  Да куда мне вы всё кладёте?! – Запротестовал Вадим, - наелся уже!
-  Ешь тело нежь! – Не слушая возражений, ответила Мария Ивановна, - тебе сил набираться надо.
Анатолий Иванович поддержал жену, спрашивая в свою очередь:
-  Что теперь делать дальше думаешь?
-  Домой поеду. Вот переночую у вас и айда!
-  А, Люся как же?
-  Потом приедет, а мне на работу надо. Не прогоните?
-  Да живи сколько душа пожелает! А, на девять дней не задержишься?
-  Без меня справят, а я дома с бабушкой.
-  Люсю бы предупредить надо, что один едешь…
-  Ничего не надо, - Вадим опустил глаза, - она стылая Леночку в гроб положила из-за своей дури и спеси, видеть не могу!
-  Не казни её, не надо. Вы молоды, будут у вас ещё дети, будут. – Ласково произнесла Мария Ивановна, мягко кладя руку Вадиму на плечо, - оно конечно горе, когда детки мрут, но надо простить и жить дальше.
Вадим промолчал, нависла тягостная минута.
-  Ты хоть любишь её? – Вновь спросила Мария Ивановна.
-  Не знаю… Я теперь, баба Маша, ничего не знаю.
-  У меня сложилось впечатление, ещё там, на свадьбе, не любил ты её… Мстил кому-то, а наказал себя. – Как бы спрашивая и тут же сама отвечала Мария Ивановна, - одно правильно делаешь, что возвращаешься один, порознь разобраться легче. Если любишь, задохнёшься без неё, нет – с облегчением вздохнёшь. Но Люсю предупредить надо, что уезжаешь один.
-  Правильно! – Согласился Анатолий Иванович, - думай парень. Парень ты не глупый, а любовь, если она есть – не продаётся и не покупается. Её и силой не берут, она даром отдаётся. А Люся девочка хорошая и жена верная, она Кержачка, её любовь заслужить надо! Разве я не прав?
-  Наверно правы. – Хмуро согласился Вадим.
-  Давайте замнём эту тему, до лучших времён и выпьем горькую. А ты думай! – Вновь напомнил Анатолий Иванович.
Они выпили, Вадим закурил. Мария Ивановна разливала по кружкам чай и, вдруг спросила:
-  Ты помнишь свою утопленницу?..
Вадим удивлённо взглянул на бабушку Машу, он давно забыл о той девчонке с васильковыми, с поволокой глазами и даже припомнил куклу, подаренную ему, и даже усмехнулся в душе: «Фантазёрка!..» - А вот куклы давно уже не видел, затерялась она где-то…
Мария Ивановна словно читая его мысли, сказала:
-  Ей поди уже лет пятнадцать, шестнадцать… Заневестилась. В деревнях девки взрослеют шустрее – на свежем воздухе, да и еда не чета городской, здоровая!
-  К чему это вы баб Маш?
Мария Ивановна была женщиной мудрой и понимала Вадима, нутром чуяла, что не жить ему с Люсей, не жить! Изломлен человек и озлоблен. Лет мало, а спотыкался много. Она взглянула на Вадима и твёрдо сказала:
-  Вот такую бы тебе… С такой бы ты успокоился, это твоё. – И подвинув ему кружку с чаем, добавила:
-  Пей!