Альтруистка Часть 1 Глава 2

Если бы ни отец, Оля прожила бы, наверное, жизнь скучную и тривиальную, а она этого для себя не хотела. Поэтому Олимпиаду Шишкину или, как её ласково называли дома, Олю можно было смело пробудить посреди ночи и позвать… да куда угодно позвать! Неумытая и растрёпанная, через пять минут она была уже в полной боевой готовности. Маменька заходила, бывало, к ней с гребнем, но Оля быстро научилась самостоятельно наводить на голове порядок, не чураясь простой косы, свернутой на затылке в кукиш и скреплённой шпильками. Такая крестьянская причёска, надо признать, очень шла Оле, хотя маменька и вздыхала втайне, потому что мечтала наводить своей дочке пышные локоны и замысловатые причёски.

Имя Оле дал отец, страстный путешественник, естествоиспытатель, любитель истории, который повсюду возил жену и дочку, невзирая на их женские слабости и малоподьемные тяжести кочевой жизни. Со временем матушка смирилась, а Оля заинтересовалась. К тому же, глава семьи не злоупотреблял безропотностью своих дам, отчего они могли осесть и подолгу оставаться то в Греции, то во Франции, то в Китае.

1894 год как раз застал семью в Кантоне, столице провинции Гуандун. Будучи в ту пору единственным китайским морским портом, имевшим разрешение вести торговлю с другими странами, Кантон развивался особенным, ускоренным темпом и спокойно впитывал в себя европейский характер. Кантоном назвали местные земли португальцы, но Оля упрямо слышала в этом названии что-то французское, тем более что французы селились здесь с большой охотой после капитуляции Цинской империи. Англичане и французы вели с местными властями войну, получившую название Опиумной, именно с целью установить господство над этой лакомой территорией и получить возможность вести никем и ничем не ограниченную торговлю, в том числе и опиумом. Выйдя победителями из этой схватки, европейцы установили здесь сеттльмент, который не подчинялся китайским властям.

Несмотря на очевидную европеизацию, расслоение общества на богатых и бедных процветало в Кантоне столь же ощутимо, как и на остальной территории Поднебесной. Оля пропускала через себя картины увиденного с присущей её юному возрасту остротой и болью. В один прекрасный день она, конечно, проснулась с желанием перевернуть мир. Выбить из него пыль, как из старой подушки; перекроить его, как вышедшее из моды платье; надавать пощёчин старому укладу жизни, - и, может быть, тем самым вразумить его.

И, конечно, она пока никому не сказала о своём жгучем желании, позволив ему медленно кипеть у неё внутри. Этот невидимый остальным жар, лихорадка, похоже, необходимы молодым людям в шестнадцать лет, являя собой как бы их внутреннее топливо. И вот что особенно интересно: этому топливу, как лаве в недрах спящего вулкана, просто необходимо бродить и набираться нужной температуры, но если вдруг невзначай рассказать об этом хоть кому-нибудь, будет тот же эффект, что снять крышку с кипящей кастрюли. Поэтому Оля и скрытничала, даже с маменькой, - хотя та была в высшей степени эмпатична и сострадательна - не решалась поделиться сокровенным.

На самом деле, маменька была для Оли эталоном женщины, но именно из-за этого дочь боялась обнажить свои душевные страсти, - вдруг бы они показались Ирине Федоровне не идеальными? Оля старалась подражать матери, но не знала, с какой стороны к этому подражанию подступиться. Ей казалось, что она идёт в обратную от матери сторону. Вкупе с частыми переездами, сменой, порой координальной и крутой, места жительства, пейзажей, окружения, знакомых, которые крутились перед глазами девочки какой-то сумасшедшей вереницей, с необходимостью изучать, чтобы хоть как-то изъясняться с местными, разные, зачастую абсолютно непохожие друг на друга языки, окунаться в чужеродные обычаи, у Оли сформировался особый тип поведения, независимый и даже непокорный.

«Чтобы чего-то добиться, я должна уметь говорить нет, даже самой себе», - похоже, со временем это стало негласным девизном девочки.

Она с большим любопытством  осматривала местные достопримечательности и фанзы бедняков. Раньше эта культура была совсем чуждой Олимпиаде, и перед переездом в Китай она была уверена, что ей никогда не удасться полюбить его культуру и обычаи. Еда здесь была странная и даже порой отвратительная для европейца, привыкшего к совершенно иной кухне. Хорошо, что папа привёз сюда их повара, который из местных продуктов делал вполне сносную и привычную для них еду. Будучи подростком, Оля ела немного. Её отказ от еды походил на капризы, но есть ей действительно не хотелось, особенно в летнюю жару. Девушка вполне могла подкрепиться сырой морковкой или огурцом. И всё больше гуляла, смотрела, впитывала, ища, как бы полюбить своё новое место жительства и куда бы приложить свою неуёмную энергию.

Куда только ни заводило Олю её желание быть полезной вкупе с жаждой сделать этот мир лучше и прекраснее! Начала она с вполне благовидного занятия: помогала в лавке, ассортимент которой наполовину состоял из книг, и наполовину - из чая и местных сувениров. Лавка пользовалась успехом, - она находилась в самом центре города, - и туда любили заглядывать путешественники, сходившие в порту, а также местный бомонд, которому нужно было как-нибудь скоротать время. Владелец лавки собственноручно заваривал для гостей чай, переливая ароматную жидкость различных оттенков из прозрачного чайничка в глиняный и обратно. По сути, никакого другого смысла в этих манипуляциях не было, кроме как потешить публику. Иногда он просил Олю переводить своё витиеватое повествование о каком-нибудь сорте чая, и девочка, не совсем разбираясь в тонкостях искусства чаепития, несла околесицу, выдуманную на ходу. Но гости оставались довольны, хваля напиток и интереснейший рассказ, погрузивший их в «аутентику»… выдуманную русской девочкой, которая была рождена на берегу Эллады в семье русских путешественников.

Нередко захаживали матросы с кораблей, просто поглазеть на содержимое витрин. Они не особо раскошеливались, берегли деньги на местных проституток. В такие моменты китаец приказывал Оле спрятаться под прилавком и сидеть там, как мышка, - он клятвенно пообещал отцу Оли, что будет оберегать девочку от мужского внимания. Сам он услужливо стоял, то и дело отпуская короткие поклоны в сторону гогочущих матросов, с неизменно приветливой улыбкой на губах, которая ещё значительнее вычерчивала «гусиные лапки» в уголках его раскосых глаз. Оле, честно сказать, становилось жаль старого китайца, который был весь изранен в стычке с английским отрядом у моста Балицяо в 1860 году и лишь чудом избежал смерти, - а теперь вынужден заискивающе улыбаться иностранным матросам, которые, думая, что владелец ничего не понимает, злостно шутили над его лавочкой. Сама Оля, скрючившими в неудобной позе под прилавком, понимала многое и грубые насмешки матросни разжигали в ней желание подняться во весь рост и надавать пощёчин по их небритым брылям.

Вскоре, как бы ни нравился Оле внутренний мирок лавки с его особым запахом: от бодрящего аромата зелёного чая до терпкого, источающего запашок костра и вяленой колбасы, красного; с его переливчатой игрой света и тени, посреди которой оседали крохотные пылинки; с его разноголосьем, привозившим и увозившим приветы в разные точки мира, - она ушла оттуда. Это было не то, к чему стремилась её мятежная душа. Оля была здесь нужна, но её не удовлетворяло стояние за прилавком, она хотела приносить какую-то более значительную пользу. Она хотела приносить себя в жертву. А жертвы в букинистической лавке не очень-то получилось.


Продолжить чтение http://proza.ru/2024/07/06/1137