Всем бедам на зло

Ростовская таможня осталась позади. Водитель Владимир ведёт тёмно-бордовую «Ниву», осторожно объезжает множество ям. Середина августа, но перед   глазами раскинулась выжженная степь Донецкого кряжа, покрытая толстым слоем чёрной сажи. Глубокие воронки от снарядов и разбросанная взрывной волной земля напоминали о тяжёлых боях в этих местах. По дороге встречались деревни с сожжёнными хатами, но были и уцелевшие, только проёмы окон заколочены фанерными листами. Знойный суховей не гонял по сельским улицам целлофановые кульки, как в других местах, —несмотря на разруху, всюду царил порядок. На одной из остановок, в небольшом селении мы увидели родник, решили пополнить запасы воды. Местные жители сразу окружили нас плотным кольцом, засыпали вопросами. Женщина с буханкой ржаного хлеба под мышкой удивлённо воскликнула:
— Вы русские?
Я смотрела на этих людей, а меня поражали их глаза — потухшие, растерянные, в них застыла великая скорбь. Услыхав русскую речь, они приветливо улыбались, предлагали продукты —виноград, арбузы. Высокий, с посеребрёнными волосами мужчина, сдерживая волнение, поинтересовался:
— Девчата, а когда, наконец, войска России придут и защитят нас от бомбёжек украинцев, которые уже почти четыре года рвут нашу землю с утра до ночи, не переставая. Половины жителей-то нет: кто уехал к вам в Россию, а кто и на погосте. Нас-то со всего села осталась мала куча. Но мы - то, как одна семья, друг-то за дружку держимся. А нам бы то чуток помощи, фанера нужна, холода-то идут.
Что можно ответить на этот вопрос ростовским писателям? Мы держали в руках их подарки, видели горькие слёзы, слушали трагические истории, молчали, осознавая, что ответ нам тоже не известен. Ответ, наверное, не сможет в данный момент дать даже президент нашей страны, а мы всего лишь едем в гости.
 Город Донецк встретил нас цветущими розами, ухоженными тротуарами, умытыми улицами. Поэтесса Вера Белина на три дня стала для меня экскурсоводом. Она заметила, как я кручу головой по сторонам, внимательно приглядываюсь к тёмным пятнам на тротуаре.
— Мы не хотим, — с горечью сказала она, — чтобы оставшиеся от взрывов авиабомб и снарядов ямы напоминали о прошедших боях. У нас организованы специальные ремонтные бригады, они тушат пожары, разгребают завалы разрушенных зданий, собирают убитых людей и животных, хоронят. Часто попадаются неразорвавшиеся снаряды, ребята вывозят их за город и взрывают. Мы живём с верой и надеждой, что Россия нас не оставит. Бандеровцы просчитались. — Она украдкой вытерла батистовым платочком воспалённые глаза. — Несмотря на все старания «укров» уничтожить, сломить наш дух, у них не получится. Глупые, бездушные людишки, они не понимают, что мы сплотились вокруг нашего руководства, как единый железный кулак. Город продолжает жить, работать. Посмотри, какой красивый центр. В мирное время улицы шахтёрского города благоухали от цветов. Ты только вдумайся, — двадцать тысяч кустов роз радовали нас разными оттенками. — В её глазах вспыхнула надежда. — Я верю, что обязательно придёт время и мы, выстоявшие, пережившие эту братоубийственную войну, превратим наш любимый Донецк в цветущий сад всем бедам назло.
Встреча с донецкими поэтами и прозаиками проходила, можно сказать, в братской обстановке. Нас пригласило литературное объединение «Прометей», Поводом для встречи послужил выход 26-го сборника «Поэзия непокорённого Донбасса» Нас ждали, готовились, и, как радушные хозяева, окружили добротой и сердечностью. Вечерами, в редкие минуты затишья, жители наслаждались покоем.  Сегодня отмечали день шахтёра. На главной площади играла музыка, выступали артисты. Мамочки вывели детей на прогулку. К сожалению, главная площадь казалась пустой.
— Это ничего, что народу мало! — воскликнула Вера. — Многие не решились вернуться, военное положение пока не отменили.
Навстречу нам шли трое подростков школьного возраста. Вера погладила одного по вихрастой голове и, вздохнув, сказала:
— Это наши ангелочки, именно — наши, здесь чужих детей нет. Мы их знаем каждого, и за каждого болит душа, молим Бога, чтобы уберёг и защитил.
Мы продолжали не спеша   бродить по улицам, я рассматривала растерзанный, но не побеждённый город.
— Как твои нервы, крепкие? — Вера резко остановилась и предложила:
— Я тебя поведу к северной окраине, это район аэропорта. Правда, там стоят погранцы, нас могут не пропустить, но и то, что увидишь, оставит в душе тяжёлый след. — Она внимательно, жёстко посмотрела на меня. — Я хочу рассказать тебе, а ты расскажешь всем то, что я видела, какой здесь был ад! Плавились оконные стёкла, горели камни, взрывался шифер. Дом, в котором я живу, слава Богу, уцелел, его прикрыло новое двенадцатиэтажное здание редакции, стены которого приняли на себя весь удар. А мой дом лишь посекло осколками от разорвавшейся мины. Посмотри, терриконы руин, а вокруг мёртвая земля. Правда, за эти четыре года, начала пробиваться трава, но даже свежая зелень не может скрыть масштаб убийственных разрушений.
    Она подошла к углу дома, почти   до основания стёртого разрывами бомб, водила дрожащими пальцами по простреленным кирпичам и с дрожью в голосе продолжала:
— Я многих знала на этой улице, здесь выросли мои дети и родились внуки. Горько осознавать, ведь в каждом доме жили люди, у них, конечно, была мечта о мире. Скажи, где они теперь? И мы не знаем! Кто-то убит, кто-то бросил годами нажитое, спасая детей из огненного смерча, уехали в Россию. Мы знаем, — там их встречали, лечили, поддерживали, дочь звонит часто. Но я уехать не смогла, если все уедут, — кто будет поддерживать ребят. Здесь всюду была передовая, и вчерашние мальчишки вышли и дали   достойный отпор нелюдям. В это сложно поверить, но дали!
В эти минуты её серые глаза затуманила пелена ненависти. Что можно на это сказать? От масштабов разрухи и потерь, моя душа замирала.  Я видела, сколько невысказанной боли в каждом её слове, взгляде. Но я пыталась отвлечь эту добрую, стойкую женщину от тяжких минут воспоминаний.
— Вера, я вижу, что некоторые здания уже восстанавливают!
— Нас это радует, — взволновалась она, прогоняя тяжёлые мысли. — Это первые ласточки. Как радостно услышать стук молотка, звук пилы и весёлый смех рабочих, и как приятно вдыхать неповторимый запах дубовых стружек.
Вера познакомила меня со многими замечательными поэтами Донецка. С болью в сердце слушала я проникновенные, наполненные скорбью авторские стихи. Мы, ростовские поэты, тоже читали свои произведения, но стихи донецких поэтов были полны таким горем, которое не измерить никакими словами. Нет слов на земле, на любом языке планеты, чтобы описать горечь невозвратных потерь. Я слушала, и моё сердце сжималось от презрения к тем, кто оплачивает «цветные» революции. Странная тоска охватывала меня особенно в вечернее время. Словно моя душа была постоянно во всеоружии, чтобы предупредить о настигающей опасности. Вот и в тот вечер, где-то вдали раздались вдруг глухие, ухающие разрывы. Изредка содрогались оконные блоки, падала посуда на кухне. Мы лежали всю ночь в длинном коридоре трёхкомнатной квартиры. Вера видела испуг в моих глазах, — как от каждого взрывного толчка расширяются зрачки. Успокаивала:
— Осколки нас здесь не достанут, но если уж бомба прилетит, что тут поделаешь, значит, –– не судьба.
     Ещё до рассвета зазвонил телефон. Вера сняла трубку, долго молча слушала и радостно подытожила:
— Ну, слава Богу! Отбой, ложная тревога. — Она одними глазами улыбнулась мне.
— Представляешь, эти бандерлоги, ну, совсем тупые. Часто они пытаются провоцировать нашу армию на ответные удары. Пустыми болванками обстреливают свои же позиции! Вот и сегодня ночью цирк устроили. Только бойцам выдержки не занимать. С балконов многоэтажек добровольцы осведомители наблюдают, сообщают, откуда и куда летят пустышки… А вот меня в четырнадцатом году Бог помиловал! — на её прежде озабоченном лице вспыхнула удивительная улыбка. — Всем давно известно, что эти укро-упыри обстреливают в основном школы, детские сады, больницы. А в нашем дворе как раз и есть небольшой заводской садик. Он защищён высотками. Но как они прознали про него, ума не приложу, наверное, «доброхоты» навели. В тот день детей было много, полдень, ребятишки спят. Я тоже отдыхала вот на этой тахте, на которой ты сейчас сидишь. Что-то меня заставило встать, и в это мгновение прилетела бомба. Но она не разорвалась, а застряла посреди двора. От удара вылетели стёкла из всех окон в округе. Несколько осколков залетело через лоджию в мою квартиру, они застряли в стене и разорвали диван.  Вот, видишь, врезались намертво, ремонт буду делать — тогда вытащим.
Увидев ужас в моих глазах, она доброжелательно воскликнула:
— Успокойся, всё обошлось, детей разобрали, бомбу обезвредили, только яму ещё не совсем засыпали. Как дождь, она наполняется водой и грунт оседает.
От пережитого и услышанного у меня возникло желание взять в руки оружие и стать в ряды ополченцев, чтобы гнать со святой русской земли остатки недобитых нациков. Ведь они не знают границ своей подлости. Идут на всякого рода уловки, чтобы доложить дяде Сэму, как ополченцы вновь не соблюдают Минские соглашения и нарушают перемирие.
Прогуливаясь по парку «Кованых фигур», я восхищалась талантами мастеров. Даже в военное время думы о прекрасном не покидали жителей геройского города. Они устраивали конкурсы, лучшие работы выставляли под открытым небом, на аллеях парка для общего обозрения. Они подтверждали значимое: народ Донбасса — мирный народ, это люди труда и созидания.
    Но самые тяжёлые воспоминания отложились в наших сердцах от посещения городского парка, где на аллее Ангелов в граните застыл мальчик, заслонивший собой сестрёнку от разорвавшегося снаряда. Этот памятник—    символ смелости, любви. Это памятник невинно убиенным детским душам. Ополченцами Донецка в эти огненные годы стали и дети, и женщины, и старики. Сломить и победить стойкость духа русского народа невозможно, нет такой силы во вселенной. Через века Россия, словно птица Феникс, восстаёт из пепла, расправляет крылья и поёт песню мира и добра.
 Август 2018 г.