Атланта. Глава 4. 5

When sea wash away my tears i will be fine
I finally will forget everything

Cats Never Die — In The Sky We Have No Mercy

С тех пор как Жукова, уроженка Филадельфии, бесцеремонная и придерживающаяся самых строгих правил дисциплины «северянка» взяла под свой контроль управление госпиталем, первое, с чем пришлось ей столкнуться, чтобы наладить работу, это уничтожить всю архивную документацию, накопленную в этом заведении за годы войны.

Так, в процессе «инвентаризации» базы данных и всплыл на свет божий злосчастный документ об отправке Гордеева на фронт.

В связи с возникшими обстоятельствами она, возможно, никогда бы не обратила внимания на этот факт, если бы не вмешательство Степанюги.

Вечно жалующийся на невыносимость характера бывшего коллеги, Семен Аркадьевич все уши прожужжал новому начальству о знаменитом хирурге, с такой внезапностью отбывшего на фронт, когда он нужен был в госпитале, так что не простив ему подобного «предательства», (ведь большая часть работы из-за этой истории впоследствии легла на его плечи и плечи его коллег), мужчина принялся разводить о нем сплетни, выставляя «светило» перед новыми сотрудниками в самом неприглядном свете.

Не догадываясь тогда, что в этой ссылке была замешана ещё третья особа, о чем сам Степанюга был ни сном, ни духом, Жукова потратила пару дней на то, чтобы разобраться, какими мотивами руководствовался предыдущий и уже покойный владелец госпиталя, совершая столь нелепый поступок в отношении своего подчиненного, а именно отправляя его на фронт, когда в самом госпитале работы хватало с головой.

И поставив себе за цель стать «закадычным» другом новому начальству, раз у него не получилось провернуть что-то подобное с Лобовым-старшим, Степанюга быстро нашел выход из положения, предложив ей обратиться с этим вопросом лично к сыну Олега Викторовича, — тому, мол лучше знать привычки своего покойного отца, вот пусть он и «просветит» её по этому вопросу, а они уже потом подумают, что сделать в дальнейшем, чтобы закрыть эту историю и больше к ней не возвращаться.

Посчитав его совет дельным, Жукова не стала тянуть с решением проблемы, и едва в госпитале выдался более-менее свободный от приема высокопоставленных гостей день, когда часть времени можно было спокойно потратить на перелопачивание архивной документации, недоумевая, как раньше она не додумалась до подобного, Лидия Гавриловна вызвала к себе этого молодого человека, дабы обсудить с ним сложившуюся ситуацию.

Околачиваясь по госпиталю в поисках документа с отцовской подписью, Глеб хотел уничтожить «следы» своих злодеяний раньше, нежели тот попадется на глаза новому начальству, но как бы он не усердствовал, переворошив тайком весь архив, бумага о Гордееве как в воду канула, из чего он успел сделать вывод, что она каким-то образом уже попала в руки Жуковой, а это значило, что дело его было плохо.

Осталось теперь только ждать, когда правда выплывет наружу и начальство вызовет его к себе, чтобы разобраться с этим делом. Глеб отлично помнил, что покидая Атланту, Степанюга захватил с собой немало документации, но попала ли эта бумажка в общий ворох архивной информации, или нет, для него так и осталось загадкой.

Каким же было его удивление, когда явившись на следующий день «на ковер» к Жуковой, но не надеясь услышать от неё ничего нового, кроме, пожалуй, очередного выговора за нарушение дисциплины, вместо привычных порицаний она протянула ему документ, на поиски которого он убил немало времени, потеряв всякую надежду наткнуться на него когда-либо вообще.

Шокированная его признанием, на некоторое мгновение ей показалось, будто этот молодой человек её разыгрывает, но едва Глеб рассказал в подробностях обстоятельства с целью похвастаться перед ней, как ловко получилось у него тогда провернуть авантюру с Гордеевым, не надеясь дождаться возвращение гениального хирурга обратно, дослушав его признание до конца, шокированная женщина ещё долго не могла поверить в истинность таких «показаний».

У неё просто не укладывалось в голове, что этот молодой человек мог сыграть со «светилом» столь сволочную штуку, на воплощение которой не хватило бы решимости даже у отъявленного мерзавца.

Учеба в Гарварде с жесткими рамками, способствовавших смирению студентов, претила заносчивой натуре Лобова. И уже тогда прослыв отчаянным смутьяном, он неоднократно бывал замешан в сомнительных конфликтах, нередко обвиняясь в подложной клевете на товарищей, а немного позже — отличившись в подрывной работе против Гордеева.

Все больше полагаясь на отточенные за время практики в госпитале способности к интригам и созданию схем, при которых жертва неминуемо попадала в тщательно подготовленную ловушку, уж ежели он брался за какое-нибудь дело, то совершал все с такой неотвратимой настойчивостью, что сомнений в положительном результате и быть не могло.

Сам «светило» в своих «звездных» устремлениях недооценил мстительность скрытного соперника, за что впоследствии поплатился, угодив в плен к врагу. И хотя самому Глебу общение с «северянкой», управляющей госпиталем его отца, оказалось совсем по душе, переборов в себе предвзятое к ней отношение, к концу беседы он сумел настроиться на более добродушный лад, и сделать вид, будто ему искренне жаль, что все произошло именно так, а не иначе.

— То, что вы совершили, равняется преступлению, — отчеканила она, смерив его холодным взглядом. — И оставлять этот поступок безнаказанным я не собираюсь.

— Ну, что ж, тогда вызывайте шерифа, — невозмутимо предложил ей Глеб, даже не рассчитывая на другой поворот событий после всех своих признаний. — Пусть приезжают, надевают на меня наручники, и увозят под конвоем в камеру. Я даже готов их подождать. Тем более спешить мне некуда.

— Не торопите события, молодой человек! — приструнила его Жукова, поражаясь нахальному тону парня. — Я не хочу портить жизнь ни вам, ни вашим родным, ведь кроме матери, у вас, похоже, больше никого нет…

— Спасибо за заботу, Лидия Гавриловна, но чем обязан я заслужить подобную честь? — он понимал, что просчитался, но где и при каких обстоятельствах это произошло, догадаться был уже не в состоянии.

— Сдавать вас властям я не собираюсь, хотя и должна была сделать это в первую очередь. Тем не менее, как подчиненный, нарушивший закон, вы обязаны понести наказание.
 
— Вот как?! — удивился он, и глазом не моргнув. — И что вы предлагаете?

— Я не только не сдам вас властям, но ещё и уничтожу этот документ, только при одном условии.

— Каком же?

— С этой поры вы должны будете пообещать, что никогда больше не переступите порог нашего учреждения. И отныне вам дорога сюда закрыта.

— Что ж, прекрасно! — кивнул Глеб, обрадовавшись, что все так удачно разрешилось, и на его проступок были готовы закрыть глаза. - Я рад, что вы приняли именно такое решение.

Жукова кивнула. Удрученная тем, что подчиненный вместо того, чтобы начать её умолять не делать этого, смотрит на свое увольнение как на избавление от невыносимой каторги, женщина превратилась в воплощение ледяного хладнокровия.

— Значит, я могу покинуть это заведение прямо сегодня? — продолжил парень, проигнорировав её красноречивое выражение лица.

— Не совсем, — отрицательно кивнула она. — До конца недели вам надо будет передать своих пациентов коллегам, и только тогда, предварительно уладив все свои дела, с чувством выполненного долга вы можете покинуть этот госпиталь, но теперь уже навсегда.

— С чувством выполненного долга я мог бы покинуть его и сегодня, — в тон ответил ей Глеб, не отставая от неё по части категоричности, — но поскольку пациентов у меня не так уже и много, то справиться с этой задачей я могу и за пару дней, не дожидаясь конца недели.

Приноровившись за это время к своим обязанностям, он даже начал получать некое удовольствие от своей работы; к тому же помирившись с Чеховой, («сестренка» стала обходиться с ним куда нежней, чем раньше, понимая, кому обязана была жизнью в ночь падения Атланты), он начал входить во вкус прежде ненавистной «каторги», а тут такое…

Одно Лобов понимал для себя ясно: Жукова — не Ковалец, и церемониться с ним точно не будет.

Если произойдет что-то серьёзное, она, не раздумывая, тотчас укажет ему на дверь, что, собственно говоря, и произошло. Потому он и не особо удивился такому повороту событий, мысленно готовый в любой момент покинуть отцовский госпиталь и отправиться на вольные хлеба.

В этом стечении обстоятельств было что-то фатальное и роковое. Стоило ему привязаться к какому-то человеку, как тот спустя время пропадал из его жизни, а стоило ему занять свою нишу в сложившимся коллективе, — тот мгновенно «рассыпался» в прах, и от самой сплоченности этих людей не оставалось и следа, и так на протяжении всей жизни.

Видать, карма у него была такая, не позволяя ему нигде особо задерживаться, — ни в отношениях, ни в выбранном ремесле, пытаясь заработать себе на жизнь.

В этот самый момент Валерия Чехова, направляясь к Жуковой с одним поручением, была немного удивлена, застав в её кабинете своего сводного брата, но поскольку дверь, (не без помощи сквозняка), была слегка приоткрыта, снедаемая любопытством, девушка подошла поближе, и отогнав прочь мысли об угрызении совести, мол подслушивать ни есть нехорошо, попыталась уловить предмет их беседы сквозь приоткрытую створку.

Полчаса назад она разминулась с Алькович, чье уставшее выражение по причине возможной бессонницы и заплаканные глаза вызвали у неё удивление, наводя на определенные мысли. Тщетно Валерия пыталась узнать, что случилось, расспрашивая подругу о причине её нынешнего состояния.

Отмахиваясь от неё, Алькович не спешила делиться с ней причинами своего упаднического настроения, но уверенная, что это все из-за Толика, к которому привела накануне ребенка его бывшая сожительница, больше со своими расспросами к ней Чехова не приставала.

И оказавшись снова погруженная в собственные мысли, она не обратила внимания, что её подруга начала намеренно избегать общества её сводного брата, словно между ними пробежала черная кошка, когда раньше за ними ничего подобного не наблюдалось.

Будучи не слишком наблюдательной по природе своей, от неё ускользнуло даже то, каким жарким взором окинула Виктория исподтишка Глеба, стоило им пресечься в подсобке, но сделав вид, будто он ничего не заметил, хотя прекрасно помнил подробности проведенной вместе ночи, забрав свои вещи, парень ушел прочь, чувствуя, как его скулы окрашивает легкий румянец. 
      
Упоминание о документе, касавшегося ссылки Гордеева на фронт, не прошло мимо ушей Валерии. И едва кабинет Жуковой покинул сначала Глеб, мучимый мыслями о том, как рассказать о своем «увольнением» матери, а потом и сама Жукова, Чехова не поленилась проникнуть тайком в помещение и, стащив со стола бумажку, направилась вслед за сводным братцем, пытаясь уточнить у него все детали данного злоключения.

Ей хотелось ткнуть этим документом ему в лицо, и потребовать от него толковых объяснений. Впрочем, для неё Глеб, по сути дела, всегда оставался подонком, за исключением, пожалуй, моментов, когда проявлял о ней заботу, но убедившись, что сводный братец ничуть не изменился за это время, в его недавно обнаружившемся поступке ничего нового она для себя так и не открыла. Правда, и не ожидала, что все зайдет настолько далеко. Но теперь он точно получит сполна.

***

Переодевшись, Глеб как раз собирался уходить, когда в помещение подсобки ворвалась Чехова, и предупредительно закрыв за собою двери, чтобы никто не подслушал их разговор, с хмурым видом подошла к нему, никогда ранее сама не приближаясь к нему на такое близкое расстояние.

Не догадываясь о «возмездии», которое вот-вот должно было обрушиться на него, он приблизился к девушке и, хитро улыбнувшись, спросил:

— Что произошло? Чего это ты так уставилась на меня? Хочешь пригласить на свидание?

Его голос заставил её сердце забиться сильнее и ей пришлось вызвать на помощь все свое самообладание, чтобы справиться с нахлынувшим на неё волнением.

— Я пришла поговорить с тобой насчет Гордеева, — произнесла она, проклиная себя в глубине души за невольно дрогнувший голос.

— А других тем для разговоров у нас больше не осталось? — недовольно проронил Глеб, не готовый к подобному повороту событий.

У девушки от возмущения перехватило дыхание.

— Ладно, раз уж начала говорить о «светиле», продолжай, а я послушаю, — поторопил он её. — Как знать, может, сейчас обнаружатся новые и более исчерпывающие данные о месте его нынешнего пребывания… Чего ты замолчала? 

От его слов ненависть вскипела в ней с такой силой, что некоторое время Валерия не могла и слова вымолвить, не зная, как поставить его в известность относительно той информации, которая у неё имелась относительно «светилы».

Подойдя к ней вплотную, Глеб обнял ее за талию. Будучи знаком с крутым нравом «сестренки» не понаслышке, обычно он делал это осторожно, но сейчас взгляд Валерии был устремлен будто сквозь него, поэтому обвив ее талию своей рукой, он смелее прижал девушку к себе.

— Может, давай забудем, что я когда-то наплел там чего-то в адрес высокочтимого «светилы» и начнем общаться как раньше? — улыбнувшись, он посмотрел на нее сверху вниз; улыбка эта была сияющая и нагловатая.

Да она бы с радостью плюнула ему в лицо, если бы только позволяли обстоятельства, однако в данный момент ей ничего другого не оставалось, кроме как подавив собственный гнев, придать своему лицу, исполненное достоинства выражение.

Внезапно Глеб взял ее за руку и, повернув ладонь вверх, поцеловал её. Прикосновение его губ на руке обожгло Чехову, не готовую к проявлению неуместной нежности с его стороны, и невольный трепет пробежал по её телу.

— Признайся, я ведь всегда тебе нравился, — добавил Глеб.

Чехова отрицательно кивнула.

— Но почему нет? — разочарованно спросил он.

— Потому что ты ведешь себя как заносчивый подонок.

Разговор принимал неожиданный оборот, и ей надо было действовать, пока не стало слишком поздно.

— Я вижу, ты до сих пор чтишь память этого богоподобного «светилы», — стиснув ей до боли руку, произнес Глеб, — но в твоем сердце должно найтись местечко и для меня…

У Валерии от неожиданности перехватило дыхание. Да как у него вообще хватает смелости разбрасываться подобными заявлениями после того, что он совершил! Сейчас он у нее попляшет! Сейчас она устроит ему!

Вспомнив о документе, девушка выхватила его из кармана, и только Глеб выпустил её руку, она ткнула им прямо ему в лицо. Отшатнувшись, он не сразу понял, что произошло, но увидев на листе подпись своего отца, внезапно все осознал.

Его коварный замысел, улики которого он тщетно пытался скрыть от окружающих, был разоблачен, и Чеховой стало все известно, причем в не самый подходящий для этого момент. Осталось только узнать, каким образом данный документ попал к ней.

— Так это твоих рук дело? — переспросила она, заметив, как резко он побледнел, глядя на бумагу в её руках как на гремучую змею.

— Боюсь, что да, — безжизненным тоном отозвался Глеб, опуская взгляд. Теперь было все против него, и он ничего не мог с этим поделать.

— Да как ты вообще посмел вообразить себе, — по-прежнему продолжала неистовствовать Чехова, тряся перед ним этим документом, — что после того, как ты отправил Гордеева невесть куда, подсунув на подпись своему отцу эту бумагу, я соглашусь на одно из твоих гнусных предложений…

— Ловко придумано, не правда ли? — усмехнулся он, перебивая её на полуслове.

Ей захотелось ударить его, но она до последнего старалась держать себя в руках, понимая, что столь безрассудный поступок мог иметь необратимые последствия.

— Подумать только, я живу под одной крышей с мерзавцем, который чуть не отправил к праотцам четверых человек!
Карие глаза девушки сверкали угрожающим огнем.

— Троих, Чехова, — поправил её Глеб, искусно пряча улыбку. — Троих. Латухину все же удалось избежать моей методики «лечения».

— Троих? Да какая разница!

— Ну и что теперь? Разболтаешь все нашим?

Побледнев, Чехова схватила его за шиворот.

— Я добьюсь твоего ареста! — процедила она сквозь сжатые зубы, теряя над собой контроль. — Тебя заточат в тюрьму, как преступника! И клянусь богом, такой день придет!

Отпустив его, девушка побежала прочь. Не теряя ни секунды времени, Глеб бросился за ней.

— Да погоди ты!

Резко развернувшись, Чехова прокричала ему вслед:

— Если ты коснешься меня ещё раз, я возненавижу тебя до конца своих дней!

Метнув в его сторону гневный взгляд, она направилась дальше.
Поразмыслив, что с этим мириться нельзя, он все же двинулся дальше, пытаясь её догнать.

***

— Если вам кажется, что в старых деньгах Конфедерации можно найти что-то занятное, то я вашего мнения не разделяю, — фыркнул Новиков, с любопытством наблюдая за коллегами, которые став на лестнице, ведущей в холл, рассматривали ничего не значащие деньги, делясь своими впечатления о них. — У моих родных этих бумажек дома на две тысячи долларов лежит, а толку? — упрямо отзывался он, продолжая стоя на своем. — Тертель, между прочим, давно порывается заклеить ими прорехи на окнах палат от сквозняков. Так, по крайней мере, от них будет хоть какой-нибудь толк.

— Ну, почему сразу заклеивать окна? — возразила Маша, переворачивая купюру и с восхищенным взором показывая ему на какой-то стишок, наклеенный на её обороте: — Ты только глянь, здесь даже есть какие-то стихи… Мы не должны позволить завхозу заклеивать ими окна палат. Это же не просто бумажки, а память.

— Память о чем? — усмехнулась Шостко, удивляясь романтическому настрою коллеги.

— О той жизни, что ушла безвозвратно, — обреченно вздохнув, произнесла та.

— Да ладно, не будь такой сентиментальной! — усмехнулась Шостко, сворачивая доллары обратно. — Мне лично уже надоело выслушивать воркотню Тертель насчет сквозняков. А что касается настоящих денег, я думаю, плохие времена скоро пройдут, и у нас тоже появится  достаточно банкнот вместо этих никчемных бумажек.

Расправив купюры, Новиков с женой продолжили их рассматривать с таким видом, будто им в руки попалась какая-нибудь диковинная вещь, когда на пороге холла появилась взбудораженная Чехова, которую за пару секунд догнал Глеб.

Мгновенно забыв о купюрах, снедаемые любопытством, три пары глаз принялись следить за этими двумя.

— Чехова, да погоди ты! — парень тщетно пытался схватить её за руку, чтобы задержать в пути.

— Не трогай меня! — повернувшись, кричала на него Валерия, вырываясь.

— Давай, я объясню тебе, как было все на самом деле!

— Да пошел ты к черту! Ничего не хочу от тебя слышать! Ты мне уже осатанел!!!

Едва мимо них проскользнула эта парочка, Маша вопросительно посмотрела на мужа. Новиков лишь пожал плечами в ответ.

В последнее время у Глеба и его сводной сестрой настолько участились конфликты, что давно привыкнув к подобному явлению, коллеги научились относиться к происходящему с философским снисхождением, глядя на их ссоры сквозь пальцы.

— Похоже, к нам пожаловал ещё один солдат, — внезапно произнесла Шостко, кивая в сторону двери.

Оторвавшись от купюр, Новиков настороженно посмотрел на коллегу и, тут же прищуриваясь, словно наводя резкость, перевел взгляд на дверь холла, через которую туда-сюда сновали люди.

— А я думала, с солдатами давно покончено, — отозвалась Маша, с недоверием покосившись на незнакомца, облаченного в серые лохмотья, так называемые остатки военной формы, который так внезапно появился в дверях холла.

— Пойду, доложу Тертель, — поспешно молвила Шостко, порываясь уйти. — Надо удержать Галину Алексеевну, чтобы та не набросилась на бедолагу, и не начала стаскивать с него рубище прямо у порога…

Однако умолкнув на полуслове, она почему-то осталась стоять на месте. Озадачившись её странным поведением, Маша внимательно посмотрела на коллегу, но стоило им бросить взгляд на Чехову, как ей сразу стало все понятно.

При виде незнакомца лицо Валерии внезапно побледнело, а глаза стали почти черными от расширившихся зрачков.

— Александр Николаевич… — пролепетала она, с трудом удерживаясь, чтобы не броситься к нему с объятиями.

Уронив очки на пол, Новиков не сразу понял, о ком вообще идет речь. И как не пытался он «настроить» свое зрение, чтобы рассмотреть черты лица незнакомца, лихорадочно поправляя оправу своих очков, все было тщетно.

Явление культовой фигуры знаменитого хирурга произвело на Чехову впечатление, как вид небоскребов Манхэттена на туриста во время первого посещения Нью-Йорка.

При виде живого и невредимого Гордеева она испытала даже нечто вроде религиозного экстаза. «Сестренка» с таким трепетом смотрела на «светило», что перехватив её восторженный взгляд, Глеб почувствовал, будто ему в сердце воткнули кинжал, несколько раз провернув его в грудной клетке.

Из присутствующих он оказался единственным человеком, кто не разделял всеобщей радости по поводу возвращения Гордеева.

Не помня себя от горького разочарования и гнева, мгновенно его охватившего, он резко развернулся и, зашагав прочь, постарался исчезнуть в лабиринтах коридоров госпиталя, словно спасаясь от какого-то возмездия, которое вот-вот должно было обрушиться на его голову. 

Глава 5.1

http://proza.ru/2024/07/01/667