Зеркало Анхелики - 34

"После ухода Анхелики я не жил, только ждал. Ждал своего часа, чтобы соединиться с ней навсегда, открыто и законно. Я твердо решил дождаться окончания войны, вернуться на родину, перевезти прах Анхелики в наш родовой склеп, чтобы потом лечь рядом с нею. В ожидании этого благословенного часа я с утра приходил к ней, читал ей газеты и рассказывал про Лео. Потом описывал, как разбираю и упаковываю ее вещи - ничего не оставлю никому, все заберу, даже зубную щетку. Меня успокаивало касаться ее вещей, слышать ее запах, казалось, она присутствует и общается со мной. Я скучал и тосковал. Бывало, подолгу расспрашивал ее о ее нынешнем пребывании, представлял разные картинки, как она там, в раю? Кого встретила? Нет ли там Бруно? Моего трепетного мальчика. Просил ее замолвить словечко за Шнееманна, думаю, нацистам на том свете не поздоровится. Гестаповец не выходил у меня из головы, наверное, потому что тоже любил Анхелику и тем самым был мне близок.
У меня не стало своих интересов, я занимался только тем, что так или иначе связывало меня с ней.
Мы покинули этот континент в ноябре 1945-го. Лео держал путь в Цюрих, он хотел пару месяцев поработать в одной из больниц под началом какого-то светилы, активно внедряющего новые методы в лечении. Сколько же учатся эти врачи! Постоянно.
В Вену я прибыл с Анхеликой. Хорошо, что она не увидела, что стало с нашим прекрасным городом. Он был разрушен бомбардировками, говорили, не так сильно, как другие европейские города, где-то на двадцать процентов; утратил парадность и лоск, как всегда случается в войну. Воронок было много, бездомных тоже. Наш дом уцелел. Старушка Хильди улыбалась мне беззубым ртом, я тоже был рад ей. Она рассказала, что герр Генрих в 44-ом привязал к себе несколько гранат и на улице подошел пожать руку офицеру, ответственному за арест фрау Тильды и Ноэль, но его подвели слабые трясущиеся руки, офицер мгновенно заподозрил неладное и выстрелил в герра Генриха. Герр Шнееманн перед наступлением советских войск попрощался с ней и ушел. Он всю ночь просидел в кресле под китайской розой и пил шнапс, чего никогда с ним прежде не бывало. Хильди обнаружила, что он забрал с собой все фотографии Анхелики, оставив только портрет на стене. Хоть это осталось у меня! В Америке мы не подумали сфотографироваться.

Немногочисленные оставшиеся в живых знакомые из прежней жизни спрашивали меня о Бруно и Анхелике. Они сожалели о ней, как о превосходной красавице, потерявшей супруга, отказавшейся от личного счастья и посвятившей свою жизнь сыну. В этих сожалениях было и восхищение, и сочувствие, жизнь Анхелики казалась людям тусклой, пустой, напрасной, и мне хотелось кричать, что она прожила в счастье, которое им не досталось. Я думал об этом, мысленно рассказывал всем, как мы жили и кем являлись друг для друга, мне хотелось, чтобы люди узнали, какое сокровище было у нас и каким сокровищем была Анхелика. Я был защитником ее чести, ее жизни, души, но… только немым. Она казалась людям скромной? Смешно. У меня, старого греховодника, внутренних запретов больше, чем у скромной Анхелики.
Что же, я давно достаточно мудр и осторожен в своих высказываниях и суждениях о людях, кто знает, что скрывается за их скромной или бурной жизнью? То ведомо одному небу, перед ним нам ответ и держать.

Спальня Анхелики неприкосновенна, я хожу к ней каждый день, иногда уходить не хочется, иногда нет сил оставаться даже минуту - так больно. Комнату Лео обустроили заново, я уступил ему свой кабинет. Фабрику нашу разбомбили еще в 42-ом при первой бомбардировке Вены, да я бы уже и не смог заниматься делами. У Лео останется этот дом, дом в Бадене, проценты со вклада и личный заработок – неплохо по нынешним временам, хотя не идет ни в какое сравнение с былым богатством нашей семьи. Его взяли в городскую больницу, кажется, теперь он осядет в Вене навсегда. Наконец-то! Я устал и больше не хочу жить на чужбине, мое место рядом с любимой женой.

Много раз я хотел рассказать нашу историю Лео, но страх сковывал меня: наш мальчик был очень развит интеллектуально, но эмоционально оставался юношей-максималистом. Из-за учебы и работы ему некогда было жить, глубоко любить, страдать, его душа еще не накопила ничего из тех горестей, которые делают людей мудрее и снисходительнее. Он общался в основном с коллегами и пациентами, я слышал их разговоры: в каких случаях какие швы лучше и до какой ткани отсекать пораженную гангреной конечность – вот его знания. Наш Леонард светлый, в нем сплошной свет и доверие к жизни, я знаю, он облагородит мир, и я не в силах лишить его основы основ – восхищенной любви к матери.
Это для него я пишу нашу историю, я понял это не сразу. Начал записывать, чтобы прожить свою жизнь еще раз, вспомнить драгоценные моменты, ведь поговорить о ней мне не с кем. Я долго писал, несколько месяцев, не хотел спешить и переживал все заново, на это нужно время. Получилось, как получилось. Исповедь, признание для нашего сына. Надеюсь рассказать сам, когда почувствую, что час мой близок, но если не решусь, пусть узнает из записей. Я спрячу их в любимом зеркале Анхелики, в нем есть двойное дно, пусть оно хранит нашу тайну. Я повесил его напротив своей кровати, мне кажется, это зеркало такое же доброе, как его хозяйка. По крайней мере, мне нравится смотреть в него, что-то хорошее вливается в меня через него, наверное, улыбка Анхелики.

Лео, мой дорогой мальчик, я - твой отец!
Мы с твоей матерью очень любили друг друга. Знай, я жалею только о том, что поспешил женить их с Бруно. О своей любви я не жалею и никогда не жалел, я славлю ее. Анхелика говорила, что грешникам всегда страшно, потому что они понимают, что отдали себя аду. Мне не страшно, напротив, я хочу предстать перед Богом и поблагодарить Его за любовь, за дарованный мне смысл жизни, за открывшиеся глаза, за прозрение и за тебя, мой мальчик. Многие люди сочтут нашу любовь грешной, скажут, что мы потеряли свои бессмертные души. А я не потерял, наоборот, обрел. И грешна наша любовь только из-за того, что не вписалась в правила общества, перед высшими силами мы чисты – мы приняли, пронесли и сберегли посланное нам чувство. Мы не разлучались с Анхеликой ни на один день и мне мало. Я хочу соединиться с ней навечно во всех мирах. Уверен, наша встреча с ней и жизнь были замыслены так же, как замыслен рост дерева из семечка. Все, что у нас было, - правильно. Ты говоришь, что тебе жаль меня, как я страдаю в одиночестве. А я и в страдании счастлив, ведь страдание в разлуке это та же любовь, мое сердце стучит ею. Я скучаю по Анхелике и хочу к ней, я хочу, чтобы она своими руками намазала мне булочку маслом и придвинула чашку с кофе ко мне поближе, как делала это тысячи раз за годы нашей жизни, а я бы склонился и поцеловал ее мягкие и нежные руки. По тебе я тоже буду скучать, но это совсем другое, ведь ты наше продолжение, а она – я, моя душа. Жалею только о том, что мы не были венчаны, знаю, для Анхелики это было важно, она ведь дочь священника и очень верующий человек.
Не стыдись нас, Леонард, ты – благословенное дитя любви»

- Выходит, так и не рассказал.
- Может, умер внезапно. Может, не успел, знаете, как в фильмах показывают, дух из него выходит, а он: «Лео! Зеркало!» и тычет пальцем в зеркало, нет сил объяснить, а Лео смотрит на зеркало и не поймет, что к чему.
- Возможно. Зато мы узнали. Анхель обалдеет, наверное.
- Я была бы потрясена. Мы родителей воспринимаем как данность, что они жили для нас, а они проживали свои истории.
- Я не верну зеркало, если он попросит, - угрюмо заявила Катерина. – Я его сразу полюбила, почувствовала его необычность, улыбку Анхелики, как сказал Бернхард. Оно на меня хорошо влияет. Анхель этого не чувствовал, раз решил продать. Не отдам!
Все сочувственно глянули на Катерину, в то же время покачивая головами: вещь-то семейная, ошибся парень, каждый может раскаяться.
- Может, он не захочет письмо это читать? Надо его еще спросить.
- Лея, позвони ему, расскажи, что мы нашли и что там написано!
Лея Моисеевна набрала Анхеля.
- Мальчик разволновался, сказал, сейчас приедет на своем мотоцикле, но я предложила самой занести ему папку, мне кажется, так лучше, правда, Катюша? Чтобы не увидел зеркала.
- Спасибо, - прошептала Катерина. Она чувствовала, что не в силах расстаться с зеркалом Анхелики. – Я смотрю в него и все встает на свои места у меня в голове и в душе.
- Анхелика была, видимо, ясная и светлая, зарядила зеркало.
- Заметили, Лея уже давно не ругалась на длинные предложения? – улыбнулась Роза Моисеевна.
- Привыкла. Кстати сказать, у него красивый язык.
- Барон, что ты хочешь!
- И писал он то в прошлом, то в настоящем времени, сразу понятно, когда вспоминает, когда заново проживает.
- Мне и светло, и грустно от этой истории, - поделилась Ольга Ивановна.
- От историй большой любви всегда так.