Зеркало Анхелики - 32

Однажды Анхелика вернулась с воскресной службы молчаливой и подавленной. Добиться от нее вразумительных объяснений я не смог, сказала только, что в храме были гестаповцы. Она что-то не договаривала, ведь гестаповцы теперь были повсюду, я предположил, что она, возможно, стала свидетельницей ареста или другой безобразной сцены.
В следующее ее возвращение из храма я увидел в окно, что с ней идет офицер. Я поспешил открыть дверь и застал их на пороге.
- Прощайте, герр Шнееманн! Не стоило провожать меня! – сухо, даже недовольно сказала Анхелика, не глядя на него.
- Мне было очень приятно, фрау Герц! Надеюсь еще много раз видеть Вас и слышать Ваш голос.
Я распахнул дверь и они глянули на меня. Анхелика была уже знакомо подавлена и встревожена, заметно бледна.
- Оберштурмфюрер СС Шнееманн, - представился довольно красивый мужчина лет тридцати шести, щелкнув каблуками и вскинув руку.
- Добрый день! – кивнул я и посторонился, чтобы Анхелика вошла в дом.
Он окинул меня весьма умным взглядом. Я сразу все понял: этот офицер услышал в храме чудный женский голос, был заворожен. Захотел узнать, кому он принадлежит, дождался певцов и увидел Анхелику. Видимо, с тех пор на службы с пением он стал ходить как на работу. Не сомневаюсь, он потрудился узнать о нас все, что можно. Считает Анхелику фактической вдовой, она нравится ему, он не видит препятствий в своем интересе и проявляет его, по всему выходит, не в первый раз. Я снова кивнул, пропустил в дом Анхелику и закрыл дверь.
- Давно?
- Гестаповцы приходят на службу уже третью неделю.
- Давно этот Шнееманн проявляет интерес к тебе?
- Три недели. Мне удавалось избегать общения и отказываться от предложения проводить до дома, но сегодня ему не потребовалось мое согласие.
- Почему не сказала?
- Думала, поймет, что я не заинтересована и оставит меня.
Я мысленно всмотрелся в лицо Шнееманна: стальной взгляд, жесткая складка тонких губ, аскетичная худоба увлеченного человека. Тихий фанатик, борец за идею. Истинный ариец, характер нордический, как они говорят. Сгусток мужской энергии, не признающий слабостей. Не сомневаюсь, что весь жар крови он отдавал делу, пренебрегал личной жизнью, пока не встретил Анхелику, свой антипод, воплощенную женственность. Магия ее голоса в каменном храме обретает удесятеренную силу, могу себе представить потрясение Шнееманна. Потом он интересуется, кто пел, видит Анхелику и… все. Она овладела им. Я глянул на Анхелику его глазами: молочная нежность кожи, хрупкость точеного подбородка, трепещущие веки, нос гордячки, золотые завитки из-под шляпки, бесконечная женственность в движениях изящной фигуры. Ей не дашь ее возраст, черты ее лица стали тоньше, утратили пухлость юности, но не приобрели сухости или плоскости, не исказились, фигура тоже осталась девичьи легкой и тонкой. Не сомневаюсь, Шнееманн сражен веющей от нее мягкостью, податливостью, теплом, истиной – я это хорошо понимал. Человек с его отношением к жизни привык  добиваться своего – это я тоже понимал.
- Не оставит, - ответил я ей.
- Теперь я тоже так думаю. Не знаю, что делать.
- Он считает тебя свободной и не видит препятствий для ухаживаний.
- Он так настойчив, по-моему, ему неважно, интересен ли он мне. Я его боюсь.
- И у него власть.
- Я больше не пойду в церковь.
Это не имело значения, Шнееманн не отступится, даже если ему прикажут.
Я всерьез обеспокоился, как избавить Анхелику от нежелательных ухаживаний. Ничего не приходило в голову, связей в нацистских кругах у меня не было, да я и не верил, что на Шнееманна можно повлиять давлением.
Следующую неделю ежедневно посыльный из цветочной лавки доставлял букеты «от Гельмута»
- Шнееманн просил называть его просто по имени, Гельмут, - пояснила вконец расстроенная Анхелика. Каждый раз она отправляла ответную записку с просьбой не присылать цветов, но они приносились с припиской: «Сожалею, что дела службы не позволяют вручить букет лично»
Затем к букету была приложена записка с приглашением поужинать. С тем же посыльным Анхелика ответила вежливым отказом и снова попросила не присылать цветов. На следующий день ничего не было, и мы вздохнули с надеждой, но на завтра посыльный уже в военной форме доставил приглашение участвовать в концерте на празднике для руководства СС и гестапо по указанному адресу в указанном ресторане. Через девять дней. На официальном бланке-пропуске подписи не было, только штемпель с фамилией начальника Главного отделения гестапо в Вене Гумберта Ахамер-Пирадера со страшным адресом: Морцинплатц, 4. Мы еще растерянно смотрели в это приглашение, не зная, как быть, как снова раздался звонок. В дверях стоял Шнееманн.
- Добрый день! Вы получили приглашение?
- Только что, - ответил я, вскидывая руку, в которой держал бланк.
- Не вздумайте идти! – резко сказал Шнееманн Анхелике. - Отдайте его мне! – Он подошел и взял у меня листок. – Будем считать, что вы его не получали. Я постараюсь узнать, кто включил Вас в список и приму меры.
- Спасибо, - еле слышно пролепетала Анхелика. Нам всем в ту минуту стало ясно, что было бы после этого праздника. Из каких бы то ни было побуждений, но Шнееманн тогда спас Анхелику и всех нас от пагубы. – Я Вам искренне благодарна.
- Не пойте больше в хоре, мой Вам дружеский совет.
- Не буду.
Шнееманн смотрел на Анхелику, и я видел, как в этом собранном, цельнолитом человеке разливается мягкость, выражение его лица утрачивало жесткость, он весь подавался навстречу ей. Его рука чуть дернулась, словно он остановил желание коснуться ее. Анхелика стояла потупившись, в испуге и растерянности не поднимая глаз на своего спасителя, и выглядела невозможно беззащитной, хрупкой, бесконечно женственной. Наступило неловкое молчание.
- Честь имею кланяться! – щелкнул каблуками Шнееманн.
- Спасибо! – сказал я, распахивая дверь.
- Благодарю Вас, - пролепетала Анхелика.
Для меня тогда был самый страшный и унизительный период, потому что я не мог эффективно защитить свою любимую женщину. Не на дуэль же было вызывать мне этого Шнееманна и всех остальных, кто приметит Анхелику! Для всех она всего лишь добровольная затворница, безгрешный и добропорядочный образ жизни которой только добавлял ей света и привлекательности. Старик-свекор и сын-студент в расчет не шли. Все-таки возраст имеет колоссальное значение: соотношение двадцать и сорок, как у нас было когда-то, и сорок и шестьдесят, как сейчас, это очень чувствительная разница. Я был сед и хром, хотя крепок телом и на здоровье не жаловался, но сед! Но хром! И мне шестьдесят! А душа молода и горит любовью!
- Нам надо уехать, - объявил я ей. – Не вижу другого способа обезопасить тебя, моя дорогая. Кто я им? Шестидесятилетний свекор? Чихать они на меня хотели! У них власть.
 - Да, я думала об этом. Мы безоружны и бесправны перед любым из них. Они могут действовать как прямо, так и через тебя или Лео, не дай Бог! Что им стоит устроить нам неприятности и потребовать моей лояльности?
Мы крепко обнялись.
- Со стыдом признаю, что ничего другого не могу сделать.
- У нас есть дом в Бадене, поедем туда!
- У Лео выпуск через две недели, давай пока отправим вещи, сами потом сбежим налегке.
Приняв решение мы почувствовали облегчение и начали обговаривать детали.
На следующий день доставили коробку конфет «от Гельмута», и на третий день, и на четвертый. Такой настойчивости мне еще не доводилось встречать, это была уже беспардонность. Анхелика по-прежнему отвечала просьбами не делать ей больше никаких подношений. На пятый день после обеда мы с Анхеликой пили кофе в гостиной, расположившись в уголке среди цветов зимнего сада. Хильди открыла дверь и объявила, что пришел офицер. Отодвинув ее в комнату вошел Шнееманн, он кивнул мне и наклонился к руке Анхелики.
- Хильди, можешь убрать! – распорядилась Анхелика, не желая задерживать Шнееманна угощением.
- Я бы выпил чашечку, - заявил он, навязывая себя. – Вы позволите?
- Конечно, присаживайтесь! – капитулировали мы.
- Вам больше не досаждали? – поинтересовался Шнееманн.
- Посыльный был только от Вас.
Он тонко улыбнулся, все понимая. Да, этот человек все понимал: и свой прессинг, и наше бесправие. Он снова начал утрачивать суровость и нежился рядом с Анхеликой, не сводил с нее глаз. Он оперся на правый подлокотник, чтобы быть ближе к ней, мне показалось, что Шнееманн принюхивается к ее запаху. Он млел от нее и старался перехватить ее взгляд. Я хорошо представлял, что чувствовал этот сильный человек и даже сочувствовал ему. Полагаю, он из тех людей, которые привыкли добиваться своего, но пока он еще был не в той стадии, чтобы стать беспринципным негодяем. Пока он надеялся завоевать симпатию Анхелики. Это давало нам некоторый запас времени.
- Надеюсь, у Вас не было неприятностей из-за приглашения, - сказал я, надеясь узнать какие-нибудь подробности и отвлечь его.
- Не было. Я принял кое-какие меры, чтобы о фрау Герц забыли, приглашение отдали другой женщине.
Нам с Анхеликой стало страшно за неведомую нам заместительную жертву.
- Ваш сын заканчивает учебу, кажется? – спросил Шнееманн, хотя, безусловно, думаю, у него была о Лео вся информация, включая имена учителей и количество заданных им на занятиях вопросов.
- Да, - сдавленно подтвердила Анхелика.
- Это хорошо, Рейху нужны хирурги!
- Вы думаете? Лео хочет работать в городском госпитале.
- Хочет – пусть работает, при должном заступничестве его не отправят на фронт.
- На фронт? Будет война?
- Ну, когда-нибудь будет, - уклончиво пообещал Шнееманн. – Но Вашего сына вполне можно будет обезопасить.
- Прошу Вас, - Анхелика протянула ему чашку с кофе, поданном Хильди. Шнееманн взял чашку, обхватив обеими руками руку Анхелики. Она покраснела, он разволновался. Шнееманн был не на шутку влюблен. Через секунду он справился с собой и спросил:
- У вас не найдется конфет?
Анхелика смешалась, поняв его намек, и поднялась принести одну из присланных им коробок, не распечатанными лежавших стопкой на буфете в столовой. Шнееманн плотоядно смотрел ей вслед.
- Наконец-то установилась теплая погода, - сказал я, желая разговором отвлечь Шнееманна от Анхелики.
- Да. Вы уже были за городом?
Этот человек тянет одеяло на себя! Сейчас предложит прогулку!
- Мы ждем Лео, не хотим без него.
- Понимаю, - в этот раз он отступил.
Шнееманн оглядел гостиную, увидел рояль.
- Вы поете не только гимны? – он улыбнулся Анхелике. Улыбка совершенно преобразила его лицо! Признаю, видимо, это был человек не без достоинств. Пожалуй, он мне нравился, я сочувствовал ему. Вряд ли мы с ним когда-нибудь смогли бы стать друзьями, мы бы даже не встретились, наши интересы вращали бы нас в разных кругах. Шнееманн являлся покорителем, как Александр Македонский или Барбаросса, а я всего лишь философствующий прожигатель жизни, которого любовь сделала семьянином. Он внушал уважение и держал на расстоянии своей силой, думаю, он, как и мы с Анхеликой, шел до конца в своих чувствах, принадлежал им полностью, в этом мы были похожи.
- Да, бывает.
- Надеюсь, когда-нибудь услышать.
Анхелика не ответила. За ее креслом стояла огромная кадка с разросшейся китайской розой, ветви которой нависали над ним. Один красный лепесток цветка опал и мягко опустился на волосы Анхелики, она его не почувствовала, выглядело это трогательно и по-домашнему мило. Шнееманн улыбнулся, его лицо снова преобразилось самым удивительным образом, обнажая скрытую трепетность души. Я вдруг заревновал к нему: он сильный, воин, победитель, покоритель людей и народов, а я всегда был только сентиментальным и мягким человеком. Мне кажется, женщины не могут оставаться равнодушными к мужской силе, в их природе распознавать ее и покоряться ей. Смущение Анхелики перед Шнееманном тому доказательство, передо мной она никогда так не робела и не терялась. На этого чертова Гельмута она не решалась поднять глаз, на меня всегда взирала с младенческой открытостью! И если со мной, своим сердечным другом, она была самозабвенной любовницей, то какой бы она была с ним? Мне буквально нехорошо стало, когда я представил ее в его жадных и властных объятиях – она бы растворялась в нем, а не в себе! Я похолодел вдруг поняв, что Шнееманн такой же страстный, как она, а не чувственная рохля, как я. Со мной она наслаждалась собой, ее источник был внутри нее, а я всего лишь средство, заставляющее этот источник выдавать негу, с ним они горели бы одним синим пламенем. Понимание всего этого пришло мне в голову в какие-то мгновения, не самые лучшие мгновения в жизни любого мужчины!
Что же, природа нашего тела нам не подвластна, в чем винить Анхелику или Шнееманна? Мы можем только руководить своим поведением, сделать выбор.
- Мне сказали, венцы страстно любят культуру, театры у вас на втором месте после пищи, - сделал он еще один заход, обращаясь к Анхелике.
- Да, были времена, когда больше пели и танцевали, чем маршировали, - ответил я.
- Можно сходить на «Летучую мышь», если желаете, - предложил он, обращаясь исключительно к Анхелике.
- Без Лео не хочется, - отказалась она.
- Договорились! Через три недели пойдем все вместе! Как раз на этот срок я командируюсь в Мюнхен и не смогу видеть Вас, – объявил Шнееманн и поднялся. – Благодарю за кофе, не смею злоупотреблять вашим гостеприимством! – Привычно кивнул и щелкнул каблуками - для меня, для Анхелики другое – взял ее руки и поднес их к своим губам. Он делал это с уверенностью и бесспорностью мужской доминанты, Анхелика застыла. Какие-то секунды Шнееманн смотрел в ее лицо, чуть потерся носом о ее пальцы целуя руки, придержал их у губ, с сожалением отпустил и был таков. Анхелика стояла в заметном смятении, а я был подавлен. Не сомневаюсь, ее суть откликнулась на его силу, его желание. Мужчина и женщина - напор и отклик. Такое возникает вне зависимости от нашего согласия или желания, это код мироздания.
Анхелика вымученно улыбнулась и сказала: «Надо бежать, Бернхард!» Эти ее слова отчасти подтвердили мои предчувствия, она чувствовала свою податливость ему и хотела убежать от него и себя. Что же, спасибо тебе, моя дорогая! Верность не подразумевает слепоту к привлекательности других людей, верность – это решение. Большинство женщин останавливает себя, встречая соблазн, потому что понимают силу безгрешной любви, и большинство мужчин поддаются своим слабостям, потому что невелики душой. Я встретил Анхелику почти в сорок лет, когда уже насытился любовными впечатлениями, и мог жить ею одной, но был бы я верным, соединись мы в мои двадцать? Не знаю, не уверен. Элизе я не изменял, мы много времени проводили вместе и соблазны обошли меня стороной. Лишь после ее кончины я сблизился со своими друзьями, ни один из которых не был женат и все трое предпочитали дам полусвета. Я с удовольствием втянулся в их философию прожигания жизни и только появление Анхелики заставило меня забыть о распутстве. Потом обстоятельства жизни складывались так, что берегли наши с Анхеликой чувства и лишали меня соблазнов: наша поездка в Китай изолировала меня от общества друзей, война, смерть двоих и скитание третьего друга, общий страх перед непостоянством и опасностью реалий - все трудности служили обороной нашей любви, заставляли нас крепче держаться друг за друга. По крайней мере, мне хватало ума понимать ее, его, себя. Шнееманн был соблазном Анхелики, она пожертвовала им в пользу чистоты нашей любви и моего спокойствия. Большего любящему человеку не нужно. Я кивнул в знак согласия и снял красный лепесток с ее волос»

- Так жаль прерываться, но мне пора!
- Что ты, Катюша! Работа есть работа. До завтра?
- До завтра.
- Шнееманна жалко, - жалобно сказала Ольга Ивановна в прихожей, подавая зонты гостьям. - Почему мне такие мужчины не встречались?
- Ты же жила в России, там мужчин полагается вытаскивать из канавы, отмывать, жалеть, ставить на пьедестал за то, что они решились связать себя отношениями, не пьют и приносят зарплату, - ответила Лея Моисеевна, поскольку Роза Моисеевна – первая охотница отвечать на вопросы - почему-то смолчала.
- Ну-ну! Наши этих победили!
- Ратные подвиги – да, а в миру да в быту среди русских мужчин героев мало.
- Мне понравилось, что Анхелика нормальная женщина и поддается обаянию других мужчин. Это так естественно и правдиво, - сказала Роза Моисеевна. – А Гельмут ого-го какой мужчина! Я бы такому отдалась!
- Пошли уже, давалка! – усмехнулась Лея Моисеевна.
- И я! – вставила Ольга Ивановна.
- Видала, Катюша, с кем жить приходится? Распутницы!
- С Гельмутом закрутить не распутство, а везение, где они, такие мужики, что даже другой мужик признает их силу, где?
- Среди военных, выходит. Искала среди военных?
- Не приходилось встречаться.
- Ну и все. А с артистов твоих какой спрос?
- Катюша, не бери себе артиста!
- Лекарь нормально?
- Лекарь?
- Хорошо сказала! Очень нормально!
- Особенно с возрастом, – Лея Моисеевна умела поставить точку