Зеркало Анхелики - 30

Мы вернулись в Вену в начале 1919 года. Все было другим: город, улицы, люди, настроение, жизнь. Мы возвращались по Рингштрассе и впервые не видели на ней нарядной публики, праздно дефилирующей, коротающей время до обеда. Австрийцы были унижены поражением, озлоблены разорением войной, положением страны, это отражалось на их лицах. Бедность всегда меняет выражение глаз, цвет лица, осанку и моральные ценности. Не в лучшую сторону, конечно же.
В те годы богатство тех, кого пощадила война и реформы, уже не выставлялось напоказ, чтобы не вызывать раздражения. Ярмарка тщеславия закрылась, но точечно переместилась в рестораны и клубы – замену балов и пышных приемов.
Наш дом усилиями управляющего герра Генриха и досмотром Хильди остался прежним, чему я был бесконечно рад. В благодарность за старания им обоим я выплатил солидную премию, как все-таки хорошо иметь надежных людей, чьи родители и деды служили нашей семье!
Нам пришлось представлять всему обществу Лео в качестве моего внука. Мы говорили, что виделись с Бруно в Китае, что он уехал в Африку и вести от него прекратились. Тогда было такое время, когда многие потеряли родных и вообще все, поэтому расспросами нас не мучили, людям хватало своего горя, своих проблем. Двое из моих друзей погибли на войне, один остался в живых, но был сломлен психологически, позже таких, как он, назовут потерянным поколением. Он был разорен, не смог устроиться в новых реалиях, семьи у него не было, и он отправился бродяжничать по борделям мира, заливая тоску и растерянность шнапсом и слезами. Какие мы были жизнелюбы, философствующие гедонисты, ценители женской красоты и изысканной сервировки стола! А обязательная белая гвоздика в нагрудном кармане! Все кануло в Лету! У меня, к счастью, были стены, жена и сын, которых я безмерно любил - мои якоря в ненадежном, бушующем мире.
Я погрузился в проблемы фабрики, они росли как снежный ком. По условиям мирного договора Австрия не могла иметь свой флот и ВВС. Предприятия закрывались одно за другим, заказов не было, сбыт отсутствовал, безработица росла по часам. Разрастался экономический и политический хаос.
Появился фашизм и национализм, впрочем, обе эти партии не находили общего языка и не давали друг другу занять лидирующие позиции. Нацисты стремились присоединиться к Германии, фашисты противостояли этому. Общество, измученное экономическим кризисом, раздиралось и политически. Мы все были в растерянности. Я думал о семье. Наученный горьким опытом, из накопленных сбережений я приобрел дом в Швейцарии и сделал значительный вклад в швейцарский банк, подготовил завещание, оставляя все мальчикам и Анхелике в равных долях.
В апреле 1919 прогремели очередные новости: император Карл уезжает за границу в изгнание, и вышел «Закон об отмене аристократии и дворянства» Теперь мы не могли именоваться фон Герцами - только Герцами. На фоне прочего это было сущим пустяком, хотя и обидным.
Австро-Венгрия рассыпалась как карточный домик, субъекты федерации стали провозглашать себя независимыми национальными государствами и национализировали  имущество кровопийц, то есть нас, аристократов. Многие наши знакомые  лишились всего, другие частично. Сохранили владения те, кто имел их в Австрии. У меня осталась только фабрика, земли нашей семьи на территории новой Венгрии вместе с домами были конфискованы в пользу государства без какой-либо компенсации. Имущество Бруно, доставшееся ему от дедов, бабушек и матери, находилось в Чехии и Венгрии, поэтому тоже было потеряно. Мой мальчик был разорен, он придет получать ренту в банк и не обнаружит ничего!
Откололись 7/8 частей государства, население из 52 миллионов человек стало всего 6 миллионов. Традиционный рынок сбыта продукции и поставщиков сырья был утрачен, ведь молодые государства – бывшие субъекты Австро-Венгрии – желали развить собственную промышленность и отделаться от былых зависимостей. Экономический кризис разрастался, все больше предприятий вставало, возникли массовая безработица, непрерывный рост цен на продовольствие, голод, инфляция, падение курса кроны. Сотни тысяч безработных, демобилизованных из армии и уволенных имперских госслужащих, не находили себе достойного места в новом государстве – смута и недовольства не прекращались. В стране был тяжелый социально-экономический и политический кризис. В январе 1922 года 1 швейцарский франк стоил 1 350 крон, в августе - 11 000 тыс. Я благодарил небеса, что распорядился деньгами должным образом, проценты с вклада позволяли нам поддерживать привычный уровень жизни, других доходов у нас не было, фабрика стояла без работы.

Мы прожили дома четыре года и за это время и я, и Анхелика до крайности измучились необходимостью скрывать свои чувства. В страшной неопределенности мы искали поддержки друг в друге, в нашей семье, это оставалось неизменно крепким и давало нам силу пережидать тяжелые времена, но самой возможности выразить чувства почти не было. Мы называли друг друга на вы, тепло и вежливо, но с обязательной дистанцией. Никаких любящих взглядов, жестов, прикосновений, все тайком, украдкой, как бы воруя. Это оскорбляло меня и ее, мою любимую женщину. Любовники, должные вести себя как родственники, это очень тяжело! Мы опасались даже смотреть друг на друга, чтобы не выдать себя перед Хильди и горничной, да и Лео уже подрос. Я чувствовал, что становился каким-то измученным, издерганным. К черту все! Всю политику, экономику, общество! Этим занимаются те, у кого в сердце нет любви. Мне весь мир –Анхелика и Лео, для них только и восходит солнце, и я живу и действую. Как мне хотелось быть с моей любимой как с любимой! Боже! Смотреть на нее, говорить с ней, отправляться к ней в спальню на полном праве! Боже! Мы были лишены этого естественного счастья. Я видел, что и Анхелике тяжело, оставаясь одна, она невольно скорбно хмурилась, но никогда не жаловалась. «На что здесь жаловаться? – говорила она. – Небо сделало то, что должно было - свело нас, обстоятельства жизни его не касаются» Не касаются. Когда я думаю об этом, хочу зарычать: подарками неба так просто не попользуешься!

Я как-то спросил Анхелику, почему она согласилась выйти замуж за Бруно, ведь они не знали друг друга, а назвать ее авантюрной сложно. Она пожала плечом: «Мне всегда казалось, что я раз и навсегда встречу своего мужчину, и сразу пойму судьбоносность встречи. В общем-то так оно и случилось, просто смотреть мне надо было не на Бруно, а на тебя. Вышла маленькая ошибка. А Бруно подкупил меня сердечной мягкостью, я это хорошо почувствовала. Он очень добрый и ранимый» Маленькая ошибка! Я прекрасно помнил наш первый визит к Нолькенам, хотя был озабочен Бруно и общался с отцом Нолькеном, тем не менее в памяти осталось неявное удивление поведением молодой Анхелики – она смотрела на Бруно так, как будто бы давно ждала его, совсем не смущалась и не рисовалась. Разглядывала с добрым расположением, я бы так сказал. Надо знать Анхелику, чтобы понять это, у нее кратчайший путь ко всему – прямая, вот и смотрела, поэтому и согласилась.

Пришло время отдавать Лео в школу. Мы, не сговариваясь, глянули друга на друга и сказали: Швейцария. Мы рады уехать туда, где нас не знают, чтобы быть вдвоем. Выбрали школу-пансион около Цюриха, сами поселились неподалеку, в нашем любимом Бадене, в доме, который я купил. Лео можно будет забирать на выходные и каникулы. До Вены тоже недалеко»

- Девочки, пора прерваться! Мне надо в Оперу. Соберемся завтра.

Перед сном Катерина и Ольга Ивановна не разговаривали, они знали, что у каждой из них свои думы, навеянные историей Герцев. Все четыре слушательницы переживали чужие чувства как свои, таково свойство любви. Катерина находила сходство между Бернхардом и Андреем, ей казалось, что Андрей и есть Бернхард. Та же основательность, желание любить и умение отдать себя любимым людям. Да и мышлением они схожи! Андрей тоже отмечал в ней способность быть благодарной. Катерине хотелось, чтобы он узнал историю любви Бернхарда и Анхелики, однако, поразмыслив, она решила, что это будет не в ее пользу, ведь никуда не деться от невольного сравнения. Лично она могла бы быть как Анхелика, но со смущением приходилось признавать, что ей не достает жертвенности. Анхелика посвятила себя любимому мужчине и их ребенку, Катерина, слушая откровения Бернхарда, восхищалась их чувством, все же глухо и упрямо сопротивлялась внутреннему стремлению поступить так же и отдаться Андрею. Ее глодало, что будет жалеть, ей мало только семьи. Стоило же ей признать, что она не способна на жертву и выберет и дальше порхать по гастролям, как начинало тошнотворно сосать под ложечкой от страха потерять Андрея. Анхелика с Бернхардом полагали, что любовь – высшее благо, возможность отдать свою дань законам мироздания. С этим не поспоришь, но зачем ей, Катерине, отказываться от дара петь ради дара либви? Анхелика тоже пела, но она жила в других условиях, ей на сцене делать было нечего, да и достаток был. Ольга Ивановна фактически обвинила Катерину в жадности, сказала, что она «хавает жизнь» Обидно, конечно, но если у нее два дара, надо принять оба, она же не виновата, что такая одаренная! Лично у нее сил хватит на все. Анхелика – героиня начала двадцатого века, Катерина – двадцать первого. Зря, что ли, неутомимые феминистки боролись за женские права? На феминизм Катерина чихать хотела и даже многое в нем считала перебором, однако за отвоеванные возможности была благодарна. Все-таки это из-за Андрея застопорилось их счастье! Домостроевец какой выискался!

Он прилетал к ней раз в две-три недели, как получалось. На два-три дня. На этом они держались. Она к нему все собиралась, но никак не удавалось без ущерба выкроить пару дней в графике выступлений и репетиций.
Катерина устраивала Андрею форменный допрос по пальмам, как он их поливает и стирает ли пыль. Окна доставили, заказчица успокоилась, только посмотрев на фото, как их сложили, боялась, что рамы прогнуться, если неправильно. Андрей неизменно был в хорошем настроении, ждал их совместной жизни и с удовольствием хлопотал по ее просьбам. Успел перевезти все Катеринины покупки, оставались только шторы, тяжелая ткань и значительный размер делали их увесистыми, забирал по паре штук, с трудом впихивая в чемодан. Он называл Катерину узурпатором, потому что она требовала прилетать без багажа, чтобы укладываться в допустимый вес, для чего держала для него пижаму и прочие мелочи. До конца контракта оставалось два месяца, Катерина не говорила ему, что ей предложили еще полный год, уж очень она полюбилась венской публике. Она еще не согласилась, боялась реакции Андрея, хотя сумма гонораров была лакомой. Диву брала досада: из-за упрямства лекаря она теряет и счастье, и деньги! Досаду скрывала, лекарь со своими бархатными глазами и надежной теплотой рук был ей дороже всех валют и аплодисментов. Но ведь мог же он подвинуться в своих требованиях!