Зеркало Анхелики - 28

«Настал вечер, когда ее всегда прямой и доверчивый взгляд изменился, она смотрела иначе – в ее глазах я читал, что она видит и знает о моих желаниях, она их больше не отрицает, а… разделяет? Мне казалось, я углядел в ней готовность, согласие. Она смотрела на меня с тем выражением, которое я искал в их с Бруно глазах, когда хотел удостовериться, что они стали мужем и женой по их возвращению из Парижа. В ее глазах была принадлежность мне как себе. За столом, чокнувшись бокалами, она без стеснения смотрела на меня: я принимаю тебя, я твоя. И я вдруг испугался. Но пугаться было поздно. Даже если она глядела в сторону, и я видел только ее своенравный профиль, то все равно в изгибе шеи, разомкнутых губах, во всем ее облике чувствовал, что в сердце своем она уже отдала себя мне и заявляет мне об этом. Камни диадемы, золотые волны волос, глянец щек, тонкая шея, выступающие ключицы и холод, пронзающий меня от страха, что я не оправдаю ее доверия – вот отчего я трепетал тогда в сверкающем ресторане. Я ясно ощущал всем своим существом, что в данном случае нет игры, веселья, забавы, что она может любить только одним способом – вверив себя. Вверив, а не доверив. То есть я для нее как она сама, она не отделяет меня от себя. Такие сердца не переживут обмана, а обманом будут считать любую радость, полученную без них. Смогу я любить так? Мой пыл был охлажден страхом перед подобной ответственностью. Я ответственен за спокойствие ее души. Разве думал я когда-нибудь, что столкнусь с таким? Кто из мужчин ищет такого? Никто. Мужчины не любят пут, а Анхелика могла принадлежать только насовсем и в ответ ждала того же. Помню, как я откинулся на спинку кресла, мы смотрели друг на друга, в души друг друга. Она видела мое метание, по ее взгляду я понимал, что она знает, что происходит в моем сердце. Она тоже страшилась перестать жить только собой, покорялась своему року, готовая с открытым забралом отдаться любви. В тот вечер мы не думали о своем положении, о последствиях, что мы были вне общества, решался другой вопрос: берем ли мы друг друга? Так сидели мы долго, молча, глаза в глаза, иногда чокались, подкрепляя то или иное движение души. Я так ни к чему и не пришел. Просто знал, что если сегодня начну ее целовать, то потом скажу себе, что никогда так мало не любил ее, как в момент поцелуев. Со мной творилось нечто необычное! Вообразить в людях подобные переживания раньше мне не пришло бы в голову»

- Подумать только, а? – взволнованно воскликнула Ольга Ивановна. – Во мужик, а?
- Оля, тебя, случайно, не Николай Озеров зовут? – зашипела Роза Моисеевна. – Комментаторша!
- А как молчать, когда такое происходит? Видели, что делается? Любовь! Это точно Кохаб! Он так любит, что для него в поцелуях меньше чувства, чем в сердце! Видели?
- Видели.
- Я тоже так хочу!
- Вспомнила бабка как девкой была!
Ольга Ивановна обиделась:
- А что сразу бабка? Душа же молодой остается!
- Бабка – потому что свечи тебе уже нужны не для романтики! – отрезала Роза Моисеевна.
- Мы все хотели бы такой любви. Надеюсь, Катюша отлюбит за всех нас, - пожелала Лея Моисеевна, сняв очки и устало потирая переносицу.
- Они слишком умные и жадные, чтобы в любви жить! – съязвила Ольга Ивановна. – Им любовь мешает жизнь хавать, все никак не нажрутся!
Все изумленно посмотрели на Ольгу Ивановну, не ожидая от нее подобной грубости, потом на Катерину, та растерялась, защищаясь, промямлила:
- Я тоже хочу.
- Ой, - безнадежно махнула на нее рукой Ольга Ивановна и принялась слезливо сморкаться. – Я не выдержу, если у них что-то плохое случиться.
Было не понятно, про кого она сказала.
- Не выдержит она! Без тебя все не выдержали, умерли уже давно! – не могла остыть Роза Моисеевна.
- Ладно, девочки, поехали дальше!

«В следующие дни Анхелика окончательно изменилась: наедине каждое ее движение, взгляд, интонации свидетельствовали, что она моя. Любой, кто увидел бы нас, посчитал бы супругами, с таким доверием она смотрела мне прямо в глаза. В обществе мы вели себя корректно, сохраняя статусную дистанцию. Я перестал испытывать к ней страсть, мне больше не хотелось ни сжать ее до хруста костей, ни упрятать от всех – жар крови оставил меня, перешел в жар сердца. Я хотел, чтобы она всегда была рядом со мной, до последнего моего вздоха, говорила со мной, мне, смотрела на меня, чтобы ее жизнь была завязана на мне, потому что я был завязан на ней. Мы с ней поменялись местами, теперь она желала меня! Я видел это по отсутствующей туманности ее глаз, по чуть открытым, словно потяжелевшим губам, по тому, как она замирала и не слышала меня. Или еще бывало она вдруг отворачивалась в сторону и краснела. Пробуждение плоти, рождение чувств для всех является тайной, еще никто не постиг, почему от самого незначительного движения одного человека вскипает страсть в другом. Я ожидал, что неопытность вызовет у нее застенчивость, - ничего подобного! Она принимала себя и все в себе как должное и верное, иногда это обескураживало меня, ведь она невинная, целомудренная девушка, но потом я вспоминал ее разумение жизни, и выходило, что по-другому она не смогла бы, не умела. Она принимала себя и приняла меня как себя. Со временем я убедился, что Анхелика никогда не противоречила своей натуре, своему организму, не ставила под сомнение свои желания, всегда следовала их зову и полагала правильными. Удивительное доверие себе!»

- У них любовь, которая не оставляет места ни размышлению, ни нравственной оценке, - снова изрекла Ольга Ивановна. Роза Моисеевна свирепым быстрым взглядом пообещала убить подругу, Лея Моисеевна даже не отвлеклась, бормоча на немецком следующее предложение.
- Да! – не сдалась Ольга Ивановна и все-таки выразила свое мнение: - Их любовь делает души прекрасными, а прекрасные души спасутся сами, им никто не нужен!
Все были согласны с этим заявлением, но обсуждать это сейчас никто не хотел, каждая из женщин была охвачена личным смятением, которое так удачно сформулировала Ольга Ивановна.
Ольга Ивановна всхлипнула:
- Вы представляете, сколько всего стоит за этими словами? За каждым предложением мир! Анхелика вдруг отворачивалась и краснела? Я так хорошо представляю, что с нею происходило, все этапы.
- Все мы понимаем, Оля, не расстраивайся.
- Я расчувствовалась, а не расстроилась, это хорошо, очищает, пусть!

«Все случилось. Вспоминаю тот день, тот период и во мне все переворачивается, мне смешно, грустно, счастливо. Сначала я был оглушен, обескуражен, удивлен Анхеликой. Никогда до нее мне не приходило в голову, что обычное поведение женщины может не совпадать с ее поведением в постели. Спокойная, внимательная, предупредительная и ласковая в жизни Анхелика превращалась в какую-то незнакомую мне личность. Я даже несколько растерялся, мне пришлось пересмотреть свое видение и свои ожидания от близости. Невинность и неопытность вкупе с убежденностью, что между любящими все дозволено, делали ее абсолютно непредсказуемой и бесстыдной, я бы не решился предложить ей то, что она делала по своему желанию и воспринимала как должное только потому, что к этому ее толкала сладострастность. Очень часто я бывал ошеломлен и подшучивал над собой, что она меня растлевает. Примитивное, бездумное животное, которое полностью принадлежит моменту – вот Анхелика в постели. У нее два состояния: хочу – и тогда она захлебывается от жадности и даже злится, если что-то не соответствует ее внутреннему темпу (бывало, я получал сердитый тумак). Не хочу – даже не потрудится быть ласковой. Получать ее без ее желания было невообразимой скукой, я быстро оставил попытки вызвать в ней страсть, она просто говорила: «Не накопилось, надо подождать» Она верила своему организму, а не искусству любви. Искусство вызывало у нее досаду. До нее я считал себя толковым любовником, умеющим доставить удовольствие женщине, с ней мои умения не пригодились. Внутри нее был вулкан и в моменты полыхания он нуждался только в темпе, который поможет ему извергнуться. Она была поглощена собой и влекла своей самозабвенностью. Моя чувственность казалась бледной немочью против ее страстности. Лишь со временем я понял, что всегда был всего лишь чувственным человеком, во мне тлел неугасимый огонек желания, который необходимо было распалять игрой и ласками. Анхелика принадлежала к другому типу – страстному. В ней ничего не тлело, поэтому она не кокетничала, не заигрывала, не подогревала ни себя, ни меня; желание в ней вспыхивало, взрывалось моментально и с такой силой, что глаза ее закатывались, она рычала и рвала меня на части. Она слепила меня своим огнем, я ждал вспышек ее пламени как мотылек, моему организму такая дикая страсть не свойственна, поэтому я упивался ее стихией.
Думала ли она обо мне? Конечно со временем она стала внимательнее, но поначалу проваливалась в собственные ощущения и я ей нужен был только как утолитель. Жадная и эгоистичная, как голодная самка, но как же заразительно ее упоение! И я старался, боялся не удовлетворить ее. Искусство любви? Какое искусство? Только бешеный темп и искусанные губы, полуобморочное состояние и хрипы.
Ни разу ей не пришло в голову поинтересоваться, понравилось ли мне, что я люблю, чего хочу. Хорошо ей подразумевало, что хорошо и мне. Она вообще не старалась. Не оценивала себя или меня и не пыталась угадать по моему лицу, какова она в постели, как это делали все мои бывшие женщины. Она была занята собой, растворена в угаре страсти, это я (хе-хе, искусник!) догонял ее. Она не думала стесняться и скрывать своей вдруг проснувшейся потребности в удовлетворении и, бывало, смотрела на меня так, что я смущался и розовел, как юнец. В ее взгляде читалось все, чего она хочет и я должен был это осуществить. Для нее физическая любовь была необходима как шницель голодному, не проголодалась – подождет, перекусывать печеньем не будет. Для меня ее темперамент стал открытием. Я зависел не от своего желания, а от ее, ждал, когда «накопится» и она захочет - не меня, нет, тут я себе не льщу – освободить себя от внутреннего жара, и я готов был гасить его, сгорая сам. К счастью я думающий и наблюдательный человек, заметил дни ее желания, они зависели от женского цикла и я подстраивался под них. Все просто.

У меня к ней было две любви – как к Анхелике и как к сладострастной особе. Мне хотелось узнать, как она любит меня, она не поняла вопроса, пожала плечами: люблю тебя как тебя, как иначе? Для нее любовь сердца и плоти неотделимы, это от неопытности. Или так и должно быть? Я желал, чтобы оно так оставалось всегда, наверное, узнав ее, я бы не вынес, если бы вдруг она охладела ко мне и, сохраняя привязанность, начала желать другого. Пребываю в уверенности, что я и она рождены друг для друга.

Никогда, никогда я не раскаюсь в своей любви к ней. Пусть меня повесят, четвертуют, ославят как страшного греховодника, я благодарю небеса за встречу с Анхеликой и нашу любовь. У нас была своя мораль – мораль счастья. Счастье оправдывало нас, оно же оскорбило бы всех остальных. Если бы вдруг поползли слухи, мне было больно за Анхелику, не за себя. Клеймо осуждения нести тяжело, даже если считаешь себя правым.

Мы решили отправиться к Бруно и расторгнуть их брак. Желание соединиться на законных основаниях, открыться миру воодушевляло нас.
Мы оставили Баден и устремились в Россию. У китайской границы узнали об убийстве эрцгерцога Франца-Фердинанда и герцогини Софии..»

- Вот, 14-ый год! Война начинается, - вставила Ольга Ивановна.

«…были поражены и испуганы этой новостью, нам невольно пришлось отвлечься друг от друга и заметить всеобщее напряжение в обществе, ничего другого в газетах не печаталось. В России тоже было неспокойно, мы это чувствовали все два месяца пути. Мы достигли Китая, когда Автро-Венгрия объявила войну Сербии. Еще через месяц, в августе, когда мы пребывали в Пекине, началась война с Россией. Что творят эти политики?

Если верить газетам, в войну втягивалось все больше государств, короткой она не будет. Если так, назад нам придется возвращаться морским путем.
Бруно в Тяньцзине не оказалось, в концессии нам сказали, что он отправился в Шанхай. В Шанхае – что он говорил о широких возможностях Гонконга, но адреса или чего-то конкретного никто сообщить не мог. Мы оставили для него письма в посольстве и заторопились домой. Управляющий писал, что фабрика работает на полную мощь, получив госзаказ, это меня немного успокоило. Еще сообщил печальную новость – отец Нолькен оставил этот мир. И я, и Анхелика рвались домой, мы оба хотели быть с родиной в такой трудный для нее период. Анхелика очень переживала, что не была рядом с отцом в его последний час, что не хоронила его, говорила, ей нужно на его могилу, проститься, а то он не обретет покоя.
Мы ждали парохода в Макао, чтобы добраться до Манилы, а оттуда пересесть на судно до Лиссабона. Иногда во время прогулок мы отправлялись в порт, смотрели на суету, как будто торопили время, нам не терпелось уехать. В одну из таких прогулок оборвался трос лебедки, державший ящики с грузом, все упало, разлетелось и немного придавило меня, мои ноги. Просто счастье, что Анхелика за секунду до этого момента отошла крошить печенье чайкам. Помню грохот, крики, темноту, испуганные серые глаза необыкновенной красоты, снова темноту. Очнулся я уже в больнице, мне безнадежно раздробило половину ступни, ее ампутировали, кости голени удалось собрать, пятка не пострадала. Отправление на родину пришлось отложись до времени, когда все заживет и я смогу ходить»

- Кошмар! – выдохнула Ольга Ивановна.