Зеркало Анхелики - 24

***

«Сразу после церемонии молодые отправились в свадебный вояж в Париж. Две недели я очень переживал и молился, чтобы Господь дал им нормальную семейную жизнь. Они вернулись в приподнятом настроении, держась за руки. За ужином, на который был приглашен еще и отец Нолькен, новобрачные весело, перебивая друг друга, рассказывали о своих впечатлениях. Любой бы был сбит с толку их приязнью друг к другу, но я ловил особенности их взглядов и чего-то еще, что незримо присутствует между любовниками, и понял, что они не любовники. Они сблизились, подружились, но не стали мужем и женой. Позже я узнал от горничной, что в нашем доме они попросили раздельные спальни.
Бруно зашел ко мне в кабинет пожелать спокойной ночи.
- Ты уже понял, отец, что я не изменился. Я честно пытался, но у меня ничего не вышло. Рассказал Анхелике все, как есть. Я не хочу никого обманывать. Если я и урод, то не подлец. Она удивительный человек! Сначала испугалась и растерялась, но не плакала и не устроила истерику, попросила дать ей время осознать свое положение. Утром сказала, что поняла, что мужа у нее нет, но не поняла, что за жизнь теперь у нее будет. Я ответил, что и сам не знаю, но, наверное, со временем все как-то образуется, а пока мы можем быть друзьями. Мы отличные друзья.
- Как же теперь быть?
- А ты не думал об этом, когда вынуждал меня жениться?
- Нет, я надеялся, ты станешь нормальным.
- То, чем я отличаюсь, не блажь. И я не верю, что это развращенность, потому что это было во мне изначально, никто меня не растлевал. – Он замолчал, видимо, ожидая каких-то слов с моей стороны, но я не знал, что сказать. Природа гомосексуализма так и осталась для меня загадкой. Бруно продолжил: - Я хлопотал и получил место в нашей концессии в Тяньцзине и скоро уеду в Китай. Несколько месяцев Анхелика поживет с тобой, если не возражаешь, потом, если жизнь не подскажет другого, она, возможно, приедет ко мне.
- Не подскажет другого?
- Да. Знаешь, отчего она больше всего растерялась и расстроилась? От того, что, когда мы явились к ним в дом, у нее возникло чувство, что ее судьба пришла к ней, так она сказала. Сказала, это было так ясно, что даже странно, что вышла ошибка. Анхелика необыкновенная, ты сам увидишь это, когда узнаешь ее получше. Как бы то ни было, несправедливо лишать ее счастья только потому, что ты надеялся меня изменить. Может, она встретит хорошего человека. Я дам развод. Я выделил ей достойное содержание, чтобы ей не пришлось чувствовать себя приживалкой. Она, действительно, очень хорошая, нам было легко друг с другом. При других обстоятельствах я бы полюбил ее, а сейчас считаю сестрой, ведь я всегда хотел иметь сестру. Возможно, лучше было бы развестись сейчас, но она не хочет огорчать отца, да и зачем скандал? Мы решили, что нам некуда спешить, ведь морально мы освободили друг друга.

Я был кругом виноват и сожалел, что заставил Бруно жениться. После его отъезда целыми днями пропадал на фабрике, лишь бы не увидеть упрек в глазах человека, невинно пострадавшего из-за моего упрямства. Я не знал, как Анхелика проводит дни, есть ли у нее друзья в Вене, хорошо ли ей или плохо.

Примерно через месяц после отъезда Бруно я немного простудился и остался дома. Легкий насморк, конечно, не причина для безделья, скорее дело было в погоде, погода уже неделю стояла промозглая. Низкое свинцовое небо и нескончаемая мелкая сыпь лично у меня всегда отнимают силы и вызывают раздраженное состояние, в такие дни мне хочется брюзжать на всех и вся или подраться с кем-нибудь самым безобразным образом, поэтому я стараюсь читать или работать.
Я позавтракал у себя в комнате, спустился поработать в кабинет, но болезненное состояние и паршивое настроение не давали сосредоточиться, и я больше смотрел в окно, чем в бумаги. В какой-то момент услышал, что в гостиной кто-то мастерски, но небрежно, как это делает скучающий человек, играет Шуберта. Начинает одно, бросает, наигрывает другое, снова бросает - явно ищет что-то к своему настроению. Это могла быть только Анхелика, последней, кто сидел за нашим роялем, была гувернантка Бруно. Я подошел к двери кабинета, приоткрыл ее, чтобы лучше слышать. Я люблю музыку, часто бываю на концертах, неплохо знаю репертуар разных композиторов. Шуберта люблю больше всех, он такой романтик! Моя невидимая исполнительница заиграла «Ночь и грезы» и… запела. Хорошо помню, как от звуков ее голоса меня словно что-то невидимое пригвоздило к месту. Я был поражен. Десятки раз слышал эту песню, исполняемую и виртуозно, и так себе, и душевно, и просто старательно. Но в данном случае, даже спустя время, трудно подобрать слова, чтобы объяснить, что особенного было в голосе Анхелики. Очень мягкий тембр сопрано, велюровой нежности, округлый и одновременно плотный звук, даже самые высокие ноты оставались бархатными, не звенели в ушах и не резали слух. Волшебно! Но и это не главное. Ее голос нес в себе магию, ту магию, которая заставляет вдруг увидеть привычные вещи в сокровенном, обычно скрытом наполнении. Я разволновался донельзя, вслушивался в эти чарующие звуки и разве что не умирал от свидетельства красоты. Анхелика просила. Просила! Натурально обращалась к ночи с просьбой так, как будто бы действительно могла получить просимое. Это звучало прекрасно, необыкновенно, наивно и трогательно!»

- Катюша, ты знаешь это произведение, «Ночь и грезы»? – перебила чтицу Ольга Ивановна.
- Знаю.
- Спой нам, мы сможем прочувствовать момент, когда его громом поразило!
- Катенька, спойте, действительно, интересно!
- Ольга Ивановна, подыграете одним пальчиком? – Катерина стала искать ноты.
- Конечно, подыграю! Господи, никогда еще так не радовалась, что в квартире есть рояль, обычно он только мешает!
- Я без распевки, делайте скидку, - пояснила Катерина. - Кстати, знаю это произведение на русском, в переводе Воробьевой. Оно для сопрано, у меня будет ниже, но вы представьте выше.
- Мы и на немецком поймем, но лучше на нашем, на русском!
- Только ты проси, как Анхелика!
- Попросит! Катя у нас эмоциональная исполнительница, – заверила Ольга Ивановна.
Зазвучала нежная мелодия и красивый голос заполнил комнату и души слушательниц неясной, но горячей мечтой. Катерина всегда отличалась проникновенным исполнением, а в данном случае ее душа была полна впечатлением от записей барона, и она буквально находилась в состоянии Анхелики, переживавшей нестандартную ситуацию и просящую перемен.
Ночь, сойди на землю тихо,
Ты всем даришь сны кругом.
Луч Луны, в домах не слыхан,
Нас укрыл, будто крылом.
Сны, мечты… Хочу им верить!
Где вы днем, когда не сплю?
Ночи лишь могу доверить
Ту, которую люблю.
- Боже, Катя, если бы я такое услышала на месте Бернхарда, то тоже была бы громом поражена!
- Необыкновенно красиво и как трогает!
- Очень понимаю барона!
- Леечка, давай, что там дальше?
Все угомонились, сбегали в туалет, снова уселись слушать.

«Она живая! Она чувствует, мечтает, надеется – и это имеет для нее колоссальное значение, составляет ее жизнь, дает ей смысл. Она человек, вселенная.
Кого удивишь тем, что все мы люди? И мечтаем, и надеемся? Но у меня был момент, созданный волшебством голоса, в который я узрел человека. Узрел, прочувствовал, проникся, пропустил через себя. Она жи-ва-я! Это ощущение отпустило меня не сразу.
Я потом думал об этом; мне кажется, разница между тем, как я обычно воспринимаю женщин и, наверное, мужчин тоже, и тем моментом, когда я узрел Анхелику, в том, что от ее голоса я был немного не в себе и потерял себя (или напротив, стал собой истинным), поэтому почувствовал ее как она есть, без привычных характеристик статуса и роли. Наверное, тогда я увидел ее душу, и никогда бы она больше не смогла выйти из моей памяти, даже если бы вдруг мы расстались навсегда. Мы многое забываем, но увиденные души нет»

- Надо законодательно запретить писать им такие длинные предложения! – снова в сердцах ругнулась Лея Моисеевна.

«Давно я уже был искушен и, видимо, испорчен, в женщине видел только то, что она может дать мне и чего сама хочет получить от меня. Я с ними в давнем честном натуральном обмене, не помню, чтобы кто-то из них предстал передо мной без тайной заботы о насущном во взгляде. Нас всех корежат заботы. А в Анхелике через ее голос я застал момент то ли мечты, то ли ожидания, то ли томления в отрыве от беспокойства о проживании, то есть момент души, и меня, как я потом понял, безудержно потянуло узнать, а какая она – ее женская душа? Не характер, а душа.
Невидимая певица немного посидела в тишине, затем хлопнула крышка рояля, и я, как нашкодивший школьник, метнулся в свое кресло за столом. Сердце мое бешено билось. Раздались  легкие шаги в холле, в прихожей, она крикнула горничной, что прогуляется до обеда и щелкнула замком входной двери. А я так и сидел, и смотрел в окно. Может, виноват был сумрак дождливого дня? Такая погода всегда располагала меня к меланхолии. А возможно, просто все случилось так, как должно было случиться. Я не мог скинуть с себя ощущение прекрасной и неясной души мало знакомой мне супруги моего сына.

К обеду я спустился в столовую, мне хотелось увидеть ту, нежность которой я узрел. Анхелика обрадовалась компании, видимо, устала быть одна. Она сидела слева от меня и улыбалась мне с таким расположением, что я расчувствовался. Наш разговор о Вене, о погоде оказался неожиданно легким и приятным. Анхелика сыпала городскими новостями, удивляя меня тем, что она в курсе многих событий. Ее замечания были сплошь позитивными, стало ясно, что хандрой она не страдает. Поначалу в ее восторгах о Вене я снисходительно усмотрел провинциальную простоту, но она сравнивала дворцы здесь и в каких-то других местах, которые она видела, говорила, что их внешний вид отражает то или иное настроение архитекторов, называла имена, описывала события жизни создателей, в общем, обнаружила широкий кругозор и знания, и я присмирел в своем столичном апломбе, слушая о ее восхищении чем-то в других местах. Она ничего не критиковала, разве что некоторая добрая ирония в ее замечаниях свидетельствовала, что она не слепа к недостаткам и слабостям людей. Мне довольно скоро стало понятно, что передо мной сидела далеко не простушка. Она обнаружила тонкое чувство юмора и заставила меня улыбаться. Я был очень рад, что остался дома и смог познакомиться с ней поближе. Вот уж не думал, что сноха может быть интересна! Я повеселел, подобрел и окончательно вошел в самое приятное расположение духа.
В какой-то момент я осознал, что, общаясь, Анхелика придвигала ко мне поближе соль, хлебницу, блюда - в этой бездумной заботе была бездна женственности, тепла, доброты. Я вдруг понял, что дико соскучился по женской заботе. Не по женскому телу, а по женской сути.
После смерти Элизы у меня было много романов, и на тот момент я встречался дважды в неделю, по вторникам и пятницам, с одной веселой пышечкой из театральных, а на примете у меня была брюнеточка из света, с которой я уже начал обмениваться многозначительными взглядами и планировал сойтись с ней после расставания с пышечкой. Сказать короче, в свои тридцать восемь лет я считал себя опытным человеком, защищенным этим самым опытом от горячих и радикальных чувств. Для меня дамы давно не окутаны романтическим ореолом. По сути, женщины мало отличаются от мужчин в вопросах радостей жизни, просто они больше вынуждены заботиться о своем обеспечении, поэтому больше терпят и притворяются перед обладателями денег – перед нами, мужчинами, за что мы несправедливо ругаем их обманщицами. Я этого насмотрелся, я их понимаю и не осуждаю, тем более, что прекрасно помню собственную материальную зависимость от отца и внутреннее ликование от последующего личного богатства. Я никогда не обманывал своих дам, между нами всегда происходило веселое и свободное сближение, без налета драматизма и без перспектив на будущее. Всегда чувствовал женщин, схожих со мной во взглядах на радости жизни, любящих менять любовников ради новых впечатлений и выгод. Я привык к вниманию дам, их кокетство и услужливость являлись той игрой, ради которой, собственно говоря, и затеваются такие отношения.
Однако, разница между тем, как себя вели мои любовницы, которые тоже ухаживали за мной, и инстинктивной заботой Анхелики была разительной. Я был растроган ее бездумной, бескорыстной опекой чуть ли не до слез. Она делала это потому, что это было в ее природе, а не потому, что ей что-то было нужно от меня или таковы правила игры. Женственность в ней проявлялась в каждом движении, взгляде, улыбке, и ведь она не кокетничала! С нею я чувствовал, что меня умывают росой, это ощущение переворачивало душу.
У Анхелики странная манера в разговоре заглядывать непосредственно в глаза собеседнику, как будто ей необходимо читать малейшие изменения в человеке. Весь ужин в сиянии свечей ее лицо было перед моим взором и глубокие серые глаза так прямо смотрели на меня, что я прилагал усилия, чтобы не смутиться. Обычно женщины так не смотрят, только дети. И еще мне хотелось дотронуться до нее, потрогать чистоту.
Кофе перешли пить в гостиную. Я весь стал обостренно восприимчивым и млел от того, как она быстро бросила на диван подушечку мне под поясницу - так, невзначай, за разговором! – как неспешно заваривала и разливала напиток, не стараясь принять выгодные для себя позы, не выставляя ножку или плечико, и, тем не менее, оставляя во мне полную уверенность, что каждое ее движение для меня. Она взяла щипчиками кусочек сахара и, не глядя на меня, подняла брови. Я, продолжая говорить, «кивнул» два раза пальцем. Она поняла и положила в мою чашку еще один кусочек, разве не прелесть? Как будто мы знали друг друга десяток лет, а ведь мы впервые общались напрямую, наедине, без Бруно, и никакого напряжения! Тепло разлилось в моей груди. Да, все это время у меня было ощущение, что я там, где должен быть.
- Спой что-нибудь, ведь ты поешь, - попросил я.
Она кивнула и села за рояль.
- Что-нибудь определенное?
- Нет, все равно, на твой вкус. Твое любимое.
- Тогда, что пойдет, - и принялась перебирать клавиши в поисках настроения.
Я сидел на диване, она – полубоком ко мне. Мне хотелось снова узреть ее и рассмотреть как следует эту вечную тайну - женщину. Я потянулся и выключил лампу около себя, свет остался у рояля, вся остальная комната вместе со мной потонула в полумраке. От интимности обстановки, от близости Анхелики у меня случилось какое-то расслабление души и мозга. Я не сразу узнал наигрыш арии «Casta Diva» из «Нормы» и растерялся, и утратил ощущение действительности, когда из-под потолка нашей гостиной, из сумрака, чистейший голос прорицательницы Нормы горячо и тихо взмолил: «О, чистая богиня!..» Искреннее, сокровенное обращение невидимой молельщицы звучало потусторонне, у меня остановилось дыхание, как будто бы я совершал святотатство, слушая эту тайную мольбу.
Ария «Чистая богиня» довольно длинная, и я успел прийти в себя и понять, что всю мистику создал голос Анхелики. Она пела одну из самых сложных каватин на свете и пела так, что моя душа вновь была вынута из моей груди. Что за магия у ее голоса? Она пела, а я не зрел ее, я зрел храм друидов в захваченной римлянами Галлии, жрицу Норму, ее богиню и себя: я был очень одинок в этом суетном мире. Волшебные вибрации магического голоса мытарили меня по моей жизни, делам, романам. Наверное, я неплохой человек, просто одинокий. Так мне казалось в тот вечер, в этом хотелось признаться Норме, Чистой богине и Анхелике.
- Уже одиннадцать, пора ложиться, - вклинилась в мою задумчивость Анхелика.
- Да, конечно, спокойной ночи, дитя мое!
Я был еще в себе и даже не поблагодарил ее за прекрасное пение, долго сидел на диване в темноте.

За завтраком я исправил свою оплошность и сказал, что у нее необыкновенный по силе воздействия на слушателя голос.
- Мне всегда это говорили. Я с детства пела в церковном хоре.
- И сейчас?
- В папином приходе, на воскресных службах. После замужества два раза только ездила туда.
- Ты училась музыке?
- Игре на фортепиано, еще наш церковный хормейстер с удовольствием занимался со мной.
- Когда ушла твоя мама?
- Мне было пять, она не перенесла воспаления легких. Я немного помню ее.
- Ты бы могла покорить сцену.
- Возможно, - она улыбнулась, - но в моем положении покорять можно только салоны и приходы.
В то время женщины из хороших семей еще не работали, работа понизила бы их статус, несколько позже жизнь вынудит одних аристократок заботиться о хлебе насущном, другим даст большую свободу, как, например, графине Агнес Эстерхази, которая начала сниматься в кино.
Я хотел коснуться ее брака, но не смог, у меня язык не поворачивался говорить о Бруно и всей ситуации, о своей роли. Вместо этого я сказал совсем другое:
- Тебе надо выходить в свет, пока Бруно не вызовет тебя, а то заскучаешь.
- Я хожу в музеи, на выставки, куда забреду, когда гуляю, знакомых здесь у меня нет.
- Это не беда, я выведу тебя, обзаведешься приятелями. В четверг большой прием с танцами у наших друзей. У тебя есть два дня, чтобы подыскать себе платье!
Она просияла. Я таким образом разгрузил свою совесть, решил развлечениями скрасить ее жизнь до лучшего поворота и сгладить свою вину.
Утром уехал по делам с легким сердцем и следующие два дня жил в свое удовольствие в обществе друзей и пышечки, иногда все же замирая от мольбы Нормы, врезавшейся мне в память. Голос Анхелики всплывал в моем воображении вдруг, совсем не к месту, и тогда мои дела и интересы, а также заботы и пикантные разговоры приятелей представлялись мне тем прахом, о котором, надо полагать, царь Соломон говорил: «Все суета сует» Я невольно спрашивал себя: а что же не суета, что же жизнь? Ответ был в голосе Анхелике и смутно маячил в моей голове, но рассыпался, не оформившись, стоило мне поднять глаза на смеющуюся физиономию друга. Мой приятель, разрумяненный вином, бифштексом и неприличными анекдотами, радовался здесь и сейчас, и это привязывало нас всех к действительности, делало жизнь простой и понятной, но я знал, что раздайся сейчас пение Анхелики, все наше мужское счастье растаяло бы, как туман тает под лучами солнца, и все мы чувствовали бы себя ничтожествами.

Вечером я узнал от нашей болтливой горничной Ханны, что Анхелика спрашивала ее совета по поводу магазина, потому что сама не знала Вену с этой стороны. Мне было приятно представить Анхелику в обычных женских заботах, это делало ее земной и доступной пониманию. Девушка есть девушка!
В четверг я уехал с фабрики пораньше, пообедал в ресторане, переоделся дома и около семи часов вечера, уже в пальто, ждал Анхелику в прихожей. Она сбежала с лестницы в нарядной шубке, экипаж стоял у двери. Мои мысли были заняты предстоящим вечером с брюнеточкой, и я надеялся на все самое приятное. Кто не согласится со мной, что начало романа есть самое лучшее в отношениях?
Нас встретили у входа, хозяйка дома с дочерями сразу завладели Анхеликой и увели ее в женскую гардеробную. Началась привычная суета большого приема, я говорил с десятком знакомых, пока моим вниманием не овладела моя брюнетка. Мы с ней уединились в библиотеке, припозднились к столу, затем снова ушли в библиотеку, вышли, когда вовсю гремела музыка и веселье было в полном разгаре. Моя дама хотела танцевать. В дверях залы меня схватил за локоть приятель:
- Как ты мог скрывать от нас это чудо!
Мне польстило услышать такое о моей брюнетке, и я самодовольно улыбнулся – всегда знался только с красивыми женщинами! Но через пару шагов стало ясно, что сказано было о другом, вернее, о другой. В центре залы в вальсе кружилась пара: светловолосая нимфа излучала что-то такое, что заставляло остальных смотреть на нее, забывая, что они тоже могут танцевать. Я сам не мог отвести от нее взгляда, не мог понять, почему я раньше не заметил эту нечеловеческую красоту. Она была в светлом, серо-жемчужном платье, которое делало ее кожу тоже жемчужной, и волосы блестели золотом в искусственном свете. Спина изящно изогнута назад, голова повернута в сторону по фигуре танца, тонкая длинная шея открыта, тонкая длинная рука на плече черного фрака. Полуулыбка, едва заметная розовость щек, блеск серых глаз, провокационная безмятежность белого лба и нежность точеного подбородка. Холодно-перламутровая, как жемчуг, красота, подавляющая и стирающая любые попытки других женщин быть заметными радом с нею. Это была Анхелика.
- Да, Бернхард, ваша красавица сегодня произвела настоящий фурор! Вы только посмотрите на нее! – хозяйка дома с довольной улыбкой показала взглядом в танцевальную залу.
Я понял, что она удовлетворена тем, как возбуждены ее гости и предвкушает долгие пересуды и воспоминания об этом вечере. И, оказывается, я к этому причастен, причастен к этой красоте, я привез ее из своего дома, она живет у меня, со мной под одной крышей. А я не видел!
- Она настоящая?
- Что же делать остальным дамам?
- Говорят, это жена Бруно Герца. Он ведь в Китае?
- Да, она здесь со свекром.
- Бруно женат? Не знал, давно?
- Лучше бы ему забрать ее поскорее!
- Многие красавицы были забыты сегодня и чувствуют себя обиженными!
 Об Анхелике говорили все мужчины вокруг меня, женщины напрасно ждали приглашения начать танец. Моя брюнетка требовательно ткнула меня в бок, напоминая, зачем мы сюда пришли, я подал ей руку, и мы закружились. Тут же вышли и другие пары, и атмосфера понемногу разрядилась. Я чувствовал под ладонью горячий упругий бок своей пассии, ответил на ее требовательный взгляд и не отводил глаз от ее румяного лица, но видел только жемчужный облик лунной танцовщицы»

- Эти немцы такие романтики! – встряла Ольга Ивановна, не удержав эмоции.
- Он австриец.
- Ой, да одним миром мазаные!
- Чувствуете, как он увлекается описанием? Наверное, ему приятно было все это заново переживать.
- Как это он не видел, что Анхелика красива?
- Пойми этих мужчин! Небось, не услышал бы ее пение, так и бы смотрел сквозь нее, бегал бы на свою фабрику. Смешно!
- Ага, лицом к лицу лица не увидать.
- Я кушать хочу.
- Господи, Роза, ты всегда голодная!
Катерине стало смешно: эти старушки очаровательны! Обеим порядка семидесяти, но авторитет старшей Леи был непререкаем, и Роза Моисеевна заметно ее слушалась.
- Я тоже не прочь подкрепиться, столько переживаний от этого повествования, что сил уже нету! Закажем на дом! Кто что хочет?
Заказали, стали ждать, читать не торопились – устали. Подкрепившись, разомлели и устали еще больше.
- Девушки, предлагаю продолжить завтра, как проснемся-соберемся! – сказала Катерина. Ей самой требовалось отдохнуть и усвоить прочитанное. Все охотно согласились и гостьи засобирались домой.