Обещание

Вадиму Дикан с признательностью

Ёжики жили под аккуратно сложенными сухими стеблями рогоза в саду. «Пiд очеретом», - говорила бабушка Саня. Каждое утро я, затаив дыхание, следила за тем, как колючие зверьки ловко выкатывали яйца из курятника и, подталкивая их носами, за считанные минуты исчезали с добычей в норе под сохранившим аромат речной свежести стожком. Вторым наблюдателем был цепной пёс по имени Букет. Когда набег ежей на курятник завершался, мы с Букетом виновато переглядывались, понимая, что в очередной раз злоупотребили доверием бабы Сани. Собирать яйца в плетёную корзинку было моей обязанностью. На собаку же была возложена почётная миссия по охране двора от вторжения пришельцев всех мастей. Дав друг другу общение сохранить всё случившееся в секрете, мы расходились по своим делам: я направлялась в бабушкин сад, а Букет – в будку, отдохнуть.

В саду у меня было много дел. Первым делом нужно было собрать упавшие за ночь крупные, с дивным ароматом абрикосы, которые так любила мама. Она называла их «ананасными» и всегда с удовольствием ела на завтрак. Чмокнув маму в щёку, я, не теряя ни минуты, неслась обратно в сад, на этот раз – к моему дереву. Раскинувшая на добрую половину бабушкиного участка шатёр веток, унизанных сферами полупрозрачных плодов, старая яблоня сорта белый налив была моим наблюдательным пунктом. Забравшись на одну из её сильных ветвей-рук, я с нетерпением начинала ждать представления, которое щедрое дерево устраивало для меня каждый день. Лёгкий ветерок, танцуя, словно балерина на пуантах, приближался к нам, заканчивая утренний обход сада.  Разлохматив мне волосы, он начинал сдувать пыль с листьев яблони, прихорашивая свою любимицу. Этого легкого прикосновения оказывалось достаточным для того, чтобы поспевшие яблоки одно за другим начинали падать в зелёную траву. Разбиваясь, они выстреливали фонтанчиками пенного сока, испить которого слетались бабочки со всей округи. Опьянённые хмельной сладостью, яркие «адмиралы» забывали хвастаться красотой своих мундиров, смыкая украшенные яркими эполетами крылья. Огромные блестящие жуки-рогачи устраивали поединки между упавших плодов. Они здорово смахивали на цирковых борцов, встретившихся на арене, для полного сходства не хватало только полосатых трико.

Иногда полакомиться яблоками приходил бабушкин петух. Сверкая, словно павлин, отливающими зеленью перьями, он гортанным квохтаньем созывал на угощение своих подружек-кур. Глядя на эту мирную картину, просто не верилось, что у заботливого семьянина была скандальная репутация отъявленного драчуна. Однажды он, разъярившись на соседского ногастого петуха, который был почти в два раза больше него, перелетел через забор и изо всех сил долбанул задиру клювом в темечко. Белый, в чёрную горностаевую крапинку соперник, которого хозяйка называла «индокуром», завертелся, словно волчок, да и рухнул бездыханным на землю. Пришлось бабушке Сане, которая работала пекарем в кондитерском цеху на местном хлебозаводе, в знак примирения испечь для расстроенной соседки роскошный бисквитный торт, который мы затем вместе дружно и съели.
 
Когда спадала жара, мы с мамой шли купаться через луга на речку Тясмин. Проходя мимо аккуратных белых домиков-мазанок, палисадники которых утопали в оранжевом цветении тигровых лилий, мы здоровались с сидящими на лавочках бабушкиными соседками, радушно приветствовавшими нас. Соседки объясняли своим приятельницам, которые ещё не знали о приезде гостей: «Це Санина племінниця Раю з донькою Наталкою, з Воронежа приїхали.Такі гарні дівчатка!». Часто с нами на речку ходил мой приятель Олег, упитанный хлопчик со смешным чубчиком и томными карими очами. Мы шли к Тясмину по луговой тропинке, идущей вдоль протянутых от реки каналов, в которых мокли стебли скошенного льна. Каналы были обсажены пушистыми вётлами, с веток которых камнем бросались в воду бирюзовые зимородки. С замиранием сердца мы с Олегом следили за их прыжками, похожими на ритуальное самопожертвование. Но вода в каналах жертвы не принимала.  Расступаясь, она выпускала птиц из своей прохладной глубины обратно к свету и голодным птенцам, которые дружно набрасывались на принесённых родителями серебристых рыбёшек. Очень быстро от рыбок оставались только тонкие ажурные скелеты, которые шли на подстилку для гнезда.

Жаркое южное солнце золотило собранные в свечи мелкие цветочки луговых растений, облюбованных пятнистыми жуками-музыкантами. Жуки в руки не давались и протестовали против вторжения в их личную жизнь смешным писком. Чтобы не отставать от певцов, мы тоже заводили песню. И через поля до самого Тясмина летел звонкий мамин голос, рассказывающий о любви девушки Маруси к темноволосому парубку Иванку:
 Ой, чорна я си чорна, Чорнявая циганка,
Чом си полюбила, Чом си полюбила
Чорнявого Іванка.
Іванко, да Іванко, Сорочка вишиванка,
Високий та стрункий, Високий та стрункий,
Ще й на бороді ямка.
Сделав паузу, мама поднимала свою, словно нарисованную, соболиную бровь, и мы с Олегом подхватывали во всю мощь своих маленьких лёгких:
 Марусю, ти Марусю, Люблю тебе за вроду,
Люблю дивитися, Люблю дивитися,
Як ти ідеш по воду.
Испуганные нашим пением, серенькие с жёлтыми грудками птички взмывали из высокой полевой травы, а мама с улыбкой аплодировала нам.

Добравшись до тихого, утопающего в зелени плакучих ив Тясмина, мы с мамой сразу же бросались в тёплую ласковую воду, а Олег рыбачил на берегу, вытаскивая одну плотвичку за другой. Пока мама, словно поплавок, лежала на воде, широко раскинув загорелые руки, я плыла к зарослям жёлтых кубышек. В прохладных, пахнущих речной свежестью цветах прятались маленькие золотоглазые лягушата. Сорвав плоский лист кубышки, я усаживала похожих на нефритовые статуэтки лягушачьих детёнышей на его идеально гладкую, нагретую солнцем поверхность. И бережно возила пассажиров вдоль берега, объявляя остановки, словно заправский вагоновожатый.

К нашему возвращению тётя Вера, мама Олега, варила вкусный постный борщ с фасолью. Принесённых с речки в ведёрке рыбок она быстро и ловко зажаривала до хруста в пахучем подсолнечном масле. Вернувшаяся после смены баба Саня, моложавая и подтянутая, с пропахшими корицей волосами, добавляла в общий котёл пирожки с яблоками. Усевшись за стол во дворе, мы со вкусом ужинали, а потом допоздна пели певучие украинские песни. Звук наших голосов летел в мерцающее звёздным светом бархатное южное небо, а ночь собирала нотки своими мягкими прохладными руками.

Иногда мы с мамой ходили на Богданову гору, на вершине которой возвышался памятник гетману Хмельницкому, вздымающему в небо шишковатую булаву. У подножия лестницы нас встречал бронзовый Кобзарь, который, казалось, прямо сейчас начнёт бережно касаться пальцами струн бандуры, чтобы под её негромкий аккомпанемент рассказать нам повесть о защитниках крепости Чигирин. Далёким августовским днём 1678 года, когда турки пошли на штурм крепостных стен, воины, обороняющие твердыню, подожгли пороховые склады и взорвали замок, решив умереть, но не покориться врагу.  Поднявшись на вершину по извилистой лестнице, мы любовались с высоты видом на город Чигирин и долину реки Тясмин, охватывающую гору большим полукругом. А потом бродили среди выходов древних скал, прижимаясь ухом к нагретым солнцем и отполированным временем валунам, чтобы услышать живой голос истории…

Бывает так, что среди воспоминаний детства всегда оказывается одно, крепко-накрепко связанное с человеком или местом. Городок Александрия, куда возила меня на каникулы бабушка Миля, вызывает в памяти вкус и цвет спелой вишни. Время переносит меня в далекие счастливые дни и, вручив белую холщовую торбочку с яркой вышивкой крестиком, бережно усаживает на лестницу-стремянку. Лестница прислонена к гладкому, покрытому потёками застывшего вишнёвого клея древесному стволу. Вокруг, куда ни кинешь взгляд, всё красное от вишен. Я бережно срываю ягоды и поочередно отправляю их то в рот, то в торбочку, которая очень быстро становится пурпурной от окрасившего её сока.

На обед мы едим вареники с вишнями, плавающими в рубиновом сиропе. Дед Василь с кряканьем опрокидывает стопочку ледяной водки и подкручивает свои загнутые кверху офицерские усы. За ним с улыбкой следят моя черноокая бабушка Миля и её голубоглазая сестра Ленуша. Сестры совсем не похожи друг на друга, из общего – разве что высокие скулы-яблочки. Зато у них есть нечто большее, чем физическое сходство – воспоминания. И они говорят, говорят часами, хихикая и толкая друг друга локтями в бока, словно девчонки.  Мне, восьмилетней, ещё не дано понять, что в эти минуты они вместе заново проживают детство и юные годы, молодея душой. Я просто люблю слушать их певучую негромкую речь, насквозь пронизанную серебристыми нотками счастья…

За каникулами следовало возвращение в Воронеж и серьёзный разговор с мамой, которая была сражена тарабарским языком, на котором теперь разговаривала её дочь.
- Я очень хорошо понимаю, почему тебе хочется разговаривать по-украински, девочка моя. Этот язык для меня родной, и нет на свете другого, который был бы таким же ласковым и мелодичным. Давай я тебе маленькое стихотворение прочту: «Телятко маленьке, стоить голодненьке у дворі одне. Нудьгує без неньки, та так помаленьку: «Ме...».  Попробуй- ка перевести на русский, доча.
- Маленький телёнок проголодался и зовёт маму.
- А куда же стихи пропали?
- Не получилось красиво на русский перевести…
- А теперь ты мне что-нибудь на русском прочти. Ну хоть «Зимнее утро» Пушкина, тебе ведь оно же нравится, правда?
- «Мороз и солнце; день чудесный! Ещё ты дремлешь, друг прелестный…» – с энтузиазмом начинаю декламировать я.
- Спасибо, этого достаточно. А теперь постарайся складно на украинский перевести.
- Я не могу, мам…
- Вот и я про то, дочка. Оба языка надо знать, любить и холить, у сердца держать. А не смешивать, превращая в нескладный говорок. Увлеклась украинским – замечательно! Мы все тебе поможем, будем дома только на мове разговаривать.

Мама подходит к книжному шкафу и снимает с полки томик стихов Тараса Шевченко, которые знает наизусть. Протягивает мне любимую книгу со словами: «Читай, лучшего учебника у тебя никогда не будет!». Я беру серебристый томик в руки и молчу, потупя глаза. Что сказать? В школе и так уроков хватает, поэтому корпеть над языком не хочется, а хочется только вновь и вновь возвращаться на Украину, чтобы впитывать каждой клеточкой кожи, всем существом и певучий язык, и любовь незнакомых людей ко мне, чужой маленькой девочке – дитині, дівчинці, говорящей на смешном суржике…

***

Мне нравится приходить на работу самой первой, чтобы, включая подсветку, будить дремлющие в полутьме музейные экспонаты. Совсем скоро мы распахнём входные двери, приветствуя первых посетителей. Те, кто приходит к открытию – самые благодарные слушатели. Ведь они не наткнулись случайно на приютившийся в конце набережной музей, а заранее спланировали свой визит. Они готовы всматриваться в прошлое и внимать его голосу, даже если голос этот звучит весьма необычно из-за акцента, который большинство посетителей определяет как восточно-европейский.  Я -  лоцман в плавании по временным потокам, уверенно прокладывающий курс парусной лодке с надписью «Знание» на крутоизогнутом боку.

Первым пассажиром, впрыгнувшим в лодку, становится высокий пожилой мужчина голливудской наружности. Улыбаюсь, здороваюсь и спрашиваю, откуда он приехал. Нет, не для того, чтобы завязать разговор, а для статистики. Всего два вопроса: где посетитель живёт и как узнал про музей.
- Я из Штатов, из Пенсильвании. А Вы сами откуда? Вы же не австралийка, правда?
- Нет, конечно! Я из России.

Доброжелательность собеседника исчезает, сменяясь явной неприязнью, которую он, будучи воспитанным человеком, старается по возможности замаскировать. Для чего шутливо становится в боксёрскую стойку и, сжимая кулаки в невидимых глянцевых перчатках, объявляет: «Предупреждаю – у меня есть друзья, которые живут на Украине!».
- Ну и что из того? – с улыбкой отвечаю я, не собираясь становится его спарринг-партнёром. -  Я сама родом из Западной Украины. Отец был военным, и его перевели в Россию, в город Воронеж, где я и выросла.  Но тогда мы жили в другой стране, где не делили людей по национальности. Она называлась Советским Союзом, думаю, что Вы должны её помнить.
- Конечно, помню, - отвечает американец. Он уже вышел из боксёрской стойки, глаза теплеют, а в голосе появляются ностальгические нотки. – Я был в Ленинграде и Москве. Мы с женой даже ездили на экскурсию в Клин, в Дом-музей Чайковского.
- Правда? Мне очень приятно! В Клину мне побывать не довелось, а вот Ленинград я люблю. Он сейчас называется Санкт-Петербургом, как во времена Петра Великого.
- Я знаю. Невероятно красивый город! Похож на Венецию, но только ещё лучше – нет ни огромных толп туристов, ни вони из каналов.

Мой собеседник замолкает, собираясь с мыслями. Затем вскидывает глаза и задаёт самый главный вопрос: «Вы - за Путина?». «Да, - отвечаю я. – Страна после развала Советского Союза катилась в пропасть, а он сумел остановить её на самом краю».
-  Как странно… Все русские, с которыми я разговаривал в Штатах – за Путина. Наверное, мне надо поехать в Россию, чтобы понять, почему…
- Замечательная идея! Сейчас, насколько мне известно, получить туристическую визу намного проще.  Ну а пока Вы ещё в Брисбене, могу немного о нашем музее рассказать, хотите?
- Конечно, хочу. Мне нравится Ваш русский акцент!

Я знаю, в чём сила, мой случайный знакомый из Пенсильвании. Сила – в открытости. Возможно, если мы научимся слышать друг друга, то нам вместе удастся понять, кто же украл ласковую и певучую Украину моего детства, кто прав и кто виноват. Я буду продолжать откалывать кусочки от стены отчуждения, которую пытаются возвести вокруг России.  Методично, день за днём, пока живу…


Брисбен, 22 июня 2024