Первый на Марсе

   Через две недели после того, как Егору Поливанову исполнилось двадцать лет, ему пришло извещение о том, что:
 «26 июля 1934 года согласно закону СССР «Об обязательной военной службе» Поливанову Е. Ф. предписано явиться в Костромской военный комиссариат Ивановской Промышленной области для прохождения призывной медицинской комиссии. Явка к 9 (девяти) утра. С собой иметь:
1. «Свидетельство о рождении» или иной, удостоверяющий личность документ.
2. Краткую автобиографию.
3. Смену нижнего белья.
4. Бритвенные принадлежности.
5. Находиться в трезвом состоянии.
Военный комиссар - комполка …  (закорючка-подпись)»
И большая круглая печать в нижнем правом углу.
Извещение размером с поздравительную открытку из плотного канцелярского картона. Текст печатный, машинописный, буква «р» нечёткая.   Вручил его колхозный председатель, специально для этого приехавший в кузницу, где Егор работал в помощниках, учась кузнечному делу.
- Ну вот, Егорий! Дождался и ты своего часа. Пора! Послужить родине и народу. И не посрамить память отца, показать, что яблоко от яблони падает рядом.  Только вот странно, что они тебя сейчас забирают, а не осенью. Но им видней. И зачем им твоя автобиография? Держи! - председатель протянул Егору повестку, на которой кто-то уже оставил жирный отпечаток пальца.
Закурил и добавил:
- Сегодня работай, а завтра даю тебе выходной на сборы и проводы. И Зинаиде тоже, потом отработает.  Оповести, если пригласишь к столу. Много не пей и сходи в баню.
Чтобы оказаться в Костроме в указанный день, Егор должен был выехать из Знаменки, где он жил, не позже, чем послезавтра.
После отъезда председателя Егор утратил часть рабочего энтузиазма, отдав душевные силы представлениям, что его ждёт и что написать о себе. Так, чтобы кратко.
Значит, завтра с утра баня, затем помогать матери готовить прощальное застолье. Позвать Митьку, Пашку, тётку Лидию, дядю Петю, Кузьмича, председателя и Верку Донцову, если пойдёт. Пойдёт! Куда она денется?
Хорошо бы, взяли в танкисты. Или в артиллерию. Там, говорят, служить безопаснее всего. Если случится война.  Сильнее танков и страшнее для врага нет ничего.  Из подбитого танка можно вылезти, из самолёта не вылезешь. Хорошо бы, не в пехоту. И не в кавалерию. Хотя можно и на тачанку в пулемётчики. Строчишь себе, а кони несутся. Только, куда они несутся, если пулемёт установлен на заду тачанки? Нет, лучше в танкисты – броня со всех сторон, люки. И девки танкистов любят! Вернусь, и сразу женюсь. Говорят, туда бойких берут. Нужно показать себя бойким.
Следующий день прошёл для Егора удивительно быстро, словно в часах сократилось количество минут. Проснулся Егор рано и самостоятельно, без помощи матери. В семь утра он затопил баню и ему казалось, что готова она была раньше обычного. После мытья попил чай и сел писать автобиографию. Думал долго, долго подбирал слова… Но оказалось, что вовсе и не долго. Получилось так:
«Родился в деревне Знаменка, в одна тысяча девятьсот четырнадцатом году, десятого июля. Окончил школу в селе Петровское, семь классов с отличием. Играл в школьном оркестре на балалайке. Живу с матерью Зинаидой Григорьевной Поливановой. Мать работает дояркой. Отец погиб в гражданскую войну. После школы работал пастухом и в плотницкой бригаде.  Теперь работаю кузнецом. Когда исполнилось восемнадцать лет, вступил в Ленинский комсомол.  Готов отдать жизнь за Родину, как это сделал отец. Всё»
Отец Егора - краском Фёдор Поливанов был дважды награждён орденом «Красного Знамени». В последней для Фёдора сабельной атаке ему отрубили голову. Почти отрубили - срезанная шашкой голова не отделилась от тела благодаря лоскуту кожи, до которой клинок не добрался.    В школе, где учился Егор, на стенде, посвящённом героям Гражданской войне, висит его портрет. Но пятёрки Егор получал за прекрасно усвоенные знания, а не потому, что он «сын Поливанова».
Потом Егор разжигал матери печь для готовки, тяпнул топором курицу, ощипал. Затем ходил в лабаз за вином и разыскивал тех, кого хотел пригласить на проводы. После вернулся и стал собираться – укладывал в фанерный чемоданчик майку, трусы, носки, сухари в мешочке (на дорогу), книжку «Как закалялась сталь», гребешок-расчёску…
Что ещё?
Ещё на всякий случай наградную грамоту, вручённую ему, когда он был в плотниках. И завёрнутую в тряпицу отцовскую бритву (хранилась вместе с орденами в комоде), которой пока ни разу не пользовался – щетина у Егора не росла, пушок на щеках был еле заметен, а белёсую жижу над верхней губой называть усами никто бы не стал.
Приготовив чемодан, Егор отправился на кладбище к деду и бабке.
Посидел на могиле. Щурясь на пробивающееся сквозь листву горячее солнце, послушал жужжание мух и щебет птиц, который, как человек проводящий много часов в кузне, давно уже не замечал.  Иногда Егор поглядывал на утонувшую в крапиве, заколоченную досками часовню. 
Хорошо бы, взяли в танкисты.  Да и в моряки тоже хорошо, но там служить дольше.  А в кавалерию не надо, хватило батьки. Можно и в лётчики. Если самолёт загорится, всегда успеешь спрыгнуть с парашютом. Наверно это страшно, с парашютом. Но и интересно. Можно и в лётчики…
На проводах Егор сидел во главе стола. Пил только квас. И краснел, слушая напутствия и призывы «быть не хуже отца», «не посрамить память Фёдора и честь колхоза». Мать при этом всхлипывала.
Наевшись и напившись (мужики пили самогон), плясали под гармошку, лупя каблуками по вымытому матерью полу. На гармошке играл Митька. Играл нарочно «плясовые», чтобы Егор не танцевал с нарядной Веркой Донцовой, которая тоже Митьке нравилась. Веркину грудь украшали крупные красные бусы.
Разошлись не поздно – солнце ещё не село.  Прекратить проводы приказал председатель:
- Вот что, други! Пора и честь знать - завтра нашему Егору вставать с петухами. Да и… - он посмотрел на Верку, икнул и подмигнул Егору, – …и всё такое прочее. Служи, сынок!
Егор провожал Верку до дома и у калитки попытался поцеловать. Верка не дала, но с жаром сказала: «Пиши, буду ждать!» И убежала.
От Донцовых Егор снова направился на кладбище. К часовне.
В Бога он не верил, но помолиться Ему захотел. Чтобы взяли не в пехоту и не в кавалерию. И чтобы, когда вернётся, на Верке жениться. Стоя у заколоченных дверей, окутанный влажным сумраком и возникшим, когда он пришёл на кладбище, страхом, Егор шептал:
- Помоги мне, Боже. Сделай так, как я хочу. Чтобы они меня определили к технике. Я люблю разную технику. Танки, корабли, самолёты. Можно и в авиацию. Помоги, чего тебе стоит? Поможешь?
Где-то рядом громко каркнула ворона.
Егор вздрогнул и поспешил домой. Дома сразу лёг и вопреки тому, что намеревался ночь не спать, мгновенно заснул…
На рассвете, около пяти за ним приехал ещё хмельной после вчерашнего Кузьмич – везти Егора на пристань в село Пастухово.  Оттуда Егор поплывёт в Кострому.  В Костроме жила тётка Варвара – двоюродная сестра матери Егора. У неё Егор заночует, приплыв в город около одиннадцати вечера.
Оделся Егор празднично – пиджак, новая кепка, ни разу не надёванная белая косоворотка, начищенные сапоги. Так, как будто они не из кожи, а из воронёной стали. Во внутреннем кармане пиджака лежали повестка, «Свидетельство о рождении» со вложенным в него листком с автобиографией.  Там же данная матерью пятирублёвка.
Перед уходом Егор последний раз посмотрел на себя в зеркало: широкие скулы, голубые глаза, кудрявые волосы цвета пшеницы. Учитель литературы говорил, что Егор похож на поэта Есенина.  Как «две капли воды», только жаль, что Егор не пишет стихи.
 На крыльце Егор обнял мать, схватил стоящий на ступени   чемоданчик и быстро, не оглядываясь, пошёл к телеге Кузьмича.
Всю дорогу Кузьмич курил и мычал себе революционные песни, а Егор спал. Не от усталости, а от волнения.
В Пастухово они приехали к десяти. Дожидаться пароходика под названием «Коммунар», который доползёт сюда через час, Кузьмич не стал… Народу не пристани и на пароходике было немного.
До заката Егор, испытывая прочность ног, стоял на палубе, смотрел на воду и представлял, что плывёт на военном корабле. На нём бушлат, ботинки, бескозырка. Грудь расстёгнута, видна тельняшка.  Кругом бескрайнее море, орудия готовы к бою. Шумит ветер, от работающих машин дрожит палуба, кричат чайки. Небо тоже, как сейчас - солнечное и без облаков. Но на море волны, и корабль качает.  Жаль, что на флоте служат дольше, чем на суше. Хотя и морячков девки тоже очень сильно любят. Он согласен, чтобы определили на военный корабль.
Когда стало садиться солнце, Егор пошёл в пассажирское отделение и, грызя сухари, принялся рассматривать   мужиков и баб, их мешки и котомки.  Лица баб были сосредоточены и серьёзны, мужики беспечно курили и между собой, громко смеясь, шутили…
У тётки Варвары он оказался около полуночи – от речного вокзала до неё нужно было добираться двумя автобусами.
И этот день пролетел для Егора очень быстро (ему показалось, что совсем недавно садился в телегу к Кузьмичу, а вот он уже ест жареную картошку у заспанной тётки).     Зато следующий был прожит им с особой тщательностью.
***
Без пятнадцати девять тщательно причёсанный Егор стоял у двухэтажного здания Костромского военного комиссариата. Дом ранее принадлежал Губернскому правлению – тёмно-бурый, не боящийся времени кирпич, широкие ступени крыльца с витыми чугунными перилами, высокие полукруглые окна с узкими форточками.  На окнах решётки.
В тени росших перед военкоматом лип стояли одиннадцать человек. Таких же, как Егор, молодых.  Кто-то, подобно ему с чемоданчиками в руках, кто-то с вещевыми мешками на плечах. Некоторые явно деревенские (сапоги, перетянутые ремнями «праздничные» рубашки), некоторые «по-городскому» в костюмах и ботинках. Ребята, поглядывая на обитую железом закрытую дверь, курили, подбегая потом к стоящей у крыльца урне, чтобы бросить в неё очередной курок.
В девять из-за двери послышалось тяжёлое падение крюка, и она открылась. На крыльцо вышел хмурый человек в военной форме (как потом Егор узнал, комроты по фамилии Павлов).
- Заходи! – гаркнул офицер и встал у двери, чтобы забирать повестки.  Забирая, строго смотрел в глаза и говорил:
- Вещи положишь на диване возле дежурного. С собой бери только личные бумаги.  И стой у лестницы. И чтобы тихо мне!
Друг за дружкой вошли в здание.  Человек с повестками остался на крыльце.
Сразу от входа слева висел большой портрет - Иосиф Виссарионович и Ворошилов стоят на взрытой снарядами земле.  Совсем, как живые: в натуральный рост, в длинных шинелях, в руках Ворошилова бинокль.
Справа, напротив картины располагалась высокая конторка дежурного. За конторкой возле поблёскивающего рожками телефонного аппарата сидел могучий красноармеец.  Рядом с красноармейцем стояла винтовка и чуть дальше от его конторки когда-то кожаный диван. Прямо Егор увидел широкую, светлого камня лестницу. На лестничной площадке, на подставке стоял пулемет «Максим». Дулом на Егора.  Пол в помещении был выложен разноцветными квадратами, на потолке ярко горела люстра с бирюльками, оставшаяся должно быть, ещё с буржуйских времён.
- Что замер? – подтолкнул Егора в спину вернувшийся в здание комроты Павлов.
Быстро поставив свой чемоданчик у дивана, Егор присоединился к переминающимся у лестницы хлопцам. В одну и другую сторону от лестницы уходили длинные коридоры с дверями.
- Готовы, товарищ комполка! – громко доложил кому-то по телефону Павлов. Что-то выслушал и ответил. – Так точно, товарищ комполка!
- В шеренгу по росту становись! – подойдя к призывникам, скомандовал он. – Слева направо по росту.
Толкаясь, торопясь, друг другу мешая, встали в шеренгу. Егор оказался в шеренге последним. Как самый из всех низкорослый.
- Подравнять носки! Головы прямо! Вот так. А теперь за мной…
Миновав пулемёт, Егор начал думать о том, что зря он пошёл по стопам деда-кузнеца. Надо было в трактористы. Говорят, трактористов сразу берут на танк водителем. На танке целее.  Если будут брать в кавалерию, надо попроситься в пулемётчики. Потому что у Егора крепкие руки, чтобы строчить без перерыва сколько потребуется и меткий глаз, делать это без промаха. Так он им и скажет.
На втором этаже повернули   в правый от лестницы коридор, вдоль одной стены которого сплошняком стояли длинные скамейки.  С другой стороны коридора, в самой его середине имелись двойные, блестящие от лака двери.  Проведя свою робеющую команду до этих широких дверей, Павлов резко скомандовал:
- На месте стой, раз-два!
Встали.
- А теперь садись на лавки и жди, когда вызовут! И чтобы мне тихо! Когда позовут, не мешкай.
- А покурить можно выйти? – спросил кто-то.
- Выход по пропускам. У тебя пропуск есть?
- Нету.
- Вот когда будет, тогда и покуришь. Не на танцы пришёл. Жди.
Павлов оправил гимнастёрку, кашлянул и скрылся за дверями.
Прошла минута, пять, десять… За это время Егор смог увидеть потёртость когда-то крашеных в зелёное стен, такие же, как внизу большие старинные люстры, хрустальными грушами свисающими с высоких потолков, рядом с собой вырезанную на скамье (видимо, ножом) букву «К» и находящийся по другую сторону лестницы коридор. Скамеек там нет, есть четыре двери и ещё одна узкая в самом конце. На ней эмалевая табличка. Скорее всего, это туалет.   
Напряжённая, нарушаемая длинными вздохами тишина сгущалась - «оттуда» не доносилось ни звука. От волнения Егор вспотел. Почувствовав мокрые подмышки, вспомнил, как его принимали в комсомол, и что его комсомольский билет остался в чемодане.
- Алексеев! – раздалось вдруг из-за двери.
Чернявый, бледный от внезапного испуга, парень вскочил. Похлопал себя по карманам, постучал и, не дождавшись ответа, шагнул в помещение.
Через полчаса красный, как рак Алексеев вышел и быстро направился вниз. Больше Алексеева Егор не видел. Затем вызывали Борисова, Дорошенко, Ермакова… Каждый из вызванных находился на комиссии разное время, но совершенно точно, не менее получаса.  Ермаков заходил туда дважды – первый после вызова, второй - после уборной, куда его сопровождал Павлов, по неизвестной причине заглянувший после Ермакова в сортир и спустивший там шумную воду.
Прошедших комиссию шёпотом спрашивали: «Куда?». Но никто кроме рыжего призывника по фамилии Луков не отвечал. Тот, не поняв смысла вопроса, буркнул: «В канцелярию!» и побежал на первый этаж.
Через пять часов изнемогший от ожидания Егор (не хотелось ни пить, ни есть, ни в уборную, ничего вообще…) остался на скамейке один.
Неужели о нём забыли? Нет, не забыли, потому что из-за двери громко и повелительно донеслось:
- Поливанов!
С пересохшим ртом, прижав к груди заглушающую сердечный стук кепку, Егор вошёл в зал. Именно зал, таким большим было выстланное узорным паркетом помещение, где он оказался: занавешенные волнистой тканью окна, вдоль них длинный, как на заседаниях стол, перед которым расстелена узкая ковровая дорожка. На стенах зала развешены разные таблицы и медицинские рисунки, слева от стола с комиссией находилось похожее на детские качели-коромысла сооружение, справа, ближе к стене, покрытый простынёй топчан, возле него высокая линейка-ростомер и весы. В освещенном солнцем углу, стоял Павлов и что-то делал с похожей на карусель металлической конструкцией.
За столом сидели люди и внимательно разглядывали замершего у дверей Егора. Кто-то был во врачебных халатах и колпаках, один в военной форме и совершенно лысый, какой-то человек в чёрном пиджаке и с галстуком. Среди комиссии имелись женщины. Одна пожилая медичка в очках, вторая моложе, как киноактриса красивая и с причёской. Перед каждым лежал лист бумаги и стояла чернильница.
- Боязно? –  спросил Егора старичок в халате и, почесав седую бородку, ласково ему улыбнулся. – А почему?
«Действительно, почему? – подумал Егор, - Меня же не на фронт забирают»
Эта простая мысль мгновенно вернула Егору спокойствие и способность полноценно соображать.
- Вот также робел Есенин, придя в гости к Блоку, - сказал «профессор» (так доброго старичка обозначил для себя Егор) сидящий возле него врачихе в очках. – Как они похожи, однако. Что ж, товарищи, приступим? Должен же быть хоть какой-то положительный результат.
- Как прикажете, Павел Соломонович, - ответил старичку лысый военный человек и кивнул Павлову – Начинай!
 - Прошу представиться! – сухо и даже зло произнес подошедший почти вплотную к Егору   комроты Павлов.
- Егор Фёдорович Поливанов, - тихо сказал Егор.
- Не слышу!
- Егор Фёдорович Поливанов! – чуть ли не крикнул Егор.
- Так. Документы и автобиографию! И повесьте кепку.  Вешалка слева от двери.
Егор повесил кепку, вынул из нагрудного кармана свидетельство и листок с биографией. Взяв бумаги, Павлов отнес их к столу и вернулся со стаканом:
- А ну, Поливанов, выдохни отработанный воздух вот сюда.
Егор выдохнул. Павлов сунул нос в стакан.
- Ничего, - констатировал он, обернувшись к комиссии.
-  А вообще? Как часто выпиваешь, Поливанов?
- Не выпиваю.
- И по праздникам?
- И по праздникам.
- И на день рождения?
- И на день рождения.
- И даже в годовщину Революции?
- Зачем? Мне и так хорошо.
- А…
- Не гони лошадей, Павлов, погодь. Это же Федькин сын! Федьки Поливанова! То-то гляжу лицо знакомое, а вот оно что!
Из-за стола вылез лысый и, чуть прихрамывая, направился к Егору, раздвигая с каждым шагом руки (на правой не было мизинца), чтобы Егора обнять.  Но не обнял, а только сильно хлопнул Егора по плечу. Той самой рукой, на которой недоставало пальца:
- Вижу рожа знакомая, а это Федькин сын! А мы с Федькой… Мы с Федькой, царство ему Небесное…
Блестя влажными от слёз глазами, лысый сделал несколько яростных движений, будто машет шашкой.
«Все… - ударило холодом в живот Егору, -  в кавалерию возьмут. Попрошусь у него на тачанку. Ради отца не откажет»
- Они же порода особая - Поливановы эти!  Горжусь, что воевал вместе с Федькой, - лысый снова с невероятной скоростью показал, что кого-то рубит. -  Не опозорь отца, сынок, продолжай династию! Продолжай. То-то я вижу, что рожа мне знакома, а вот оно что.
Он повернулся и сопровождаемый скрипом стягивающей торс портупеи захромал к столу. Когда сел, очкастая врачиха спросила:
– Скажите, Поливанов, как часто у вас возникает потребность в никотине?
Егор смутился:
- Я, извиняюсь, не понял вопроса.
- Вот вы покурили. А потом… Когда вам снова хочется закурить?
- Я не курю.
- А что по-вашему лучше – холод или жара?
Егор удивился вопросу, миг подумал и ответил:
- Холод. Потому, что от холода можно закрыться. А от жары никуда не денешься. При холоде согреться можно, при жаре не остынешь, чего не делай.
- Спасибо, - врачиха что-то записала на своём листке.
А профессор Павел Соломонович кивнул Павлову:
- Продолжайте, товарищ Павлов.
- Круго-ом! – скомандовал Егору Павлов.
- Что?
- Лицом к двери, вот что!
Егор повернулся лицом к двери.
- Руки по швам!
Егор замер по стойке «смирно».
- Скажите, Поливанов, – спросил Егора какой-то мужчина, - сколько человек сидят за столом?
Егор закрыл глаза и представил стол с комиссией:
- Семь. 
- Замечательно! –  изрёк профессор. – А что вы успели заметить ещё?
- Ещё топчан, ещё рост мерить, весы, плакаты, качели, карусель… Ещё бумагу, чернильницы, ковёр и… и ширму. Да! У самого правого окна стоит ширма. Окон четыре. И занавески.
- Удивительно! – профессор засмеялся и добавил:
– А вы, Степан Григорьевич, утверждали, что все деревенские сплошь неразвитые дураки.
- Я так не утверждал.
- Но смыл вашего давешнего замечания был именно таков. Продолжайте, Павлов.
- Раздевайся! – рявкнул Павлов. – Одежду вешай на вешалку. Я засекаю время. Давай.
Егор торопливо разулся и раздел себя до трусов.
- Трусы тоже.
- Что?
- Говорю, догола. Ты не в гости к тёще пришёл, а на освидетельствование.
Егор снял трусы и, прикрыв руками стыд, повернулся к столу. 
- Руки по швам! – рыкнул беспощадный Павлов.
- Ого! – с улыбкой изумилась киноактриса. – Вот это Геркулес. Какая мускулатура! А уж пенис… Феноменально!
Красивое лицо женщины приняло такое же выражение, какое бывало у Кузьмича, когда он видел стакан с водкой или вином.
- Полностью с вами согласен, – сказал сидящий с краю стола тощий доктор и облизнул губы.
- Товарищ Быков, - сказала ему актриса, - будьте любезны, произведите замеры.
Противный Быков быстро поднялся и чуть ли не подбежал к Егору, вынул из халата линейку и приложил к Егорову члену. 
- Пятнадцать с половиной сантиметров. Редкий экземпляр.
- Девственник? – спросила актриса.
Егор замялся.
- Опять не поняли вопроса?  У вас были женщины?
- Нет, - Егор почувствовал, что снова краснеет, хотя дальше краснеть было некуда. – Думал после армии жениться.
- Брак это одно, а половые отношения иное. Вы молодой, и очень сильный. Разве не возникало желания интимной близости? Не стесняйтесь, говорите, как есть. От честных ответов зависит очень много. И не только для вас.
- Возникало. Но без свадьбы… это… это нехорошо. Я ладно, а вот ей. Ну, с которой…
- Так вы ещё и благородный рыцарь! Чудесно. 
- И потом, - продолжил Егор, вдруг уловивший главное – ничему не удивляться, исполнять любое требование и отвечать им, ничего не придумывая, – я в кузне работаю. А там за день так наломаешься, что уже не до девок. Только поесть бы и спать.
- Как долго вы можете обходиться без еды? – подал голос профессор.
- Совсем?
- Абсолютно. Имели опыт вынужденного голодания?
Егор вспомнил, как ещё мальчишкой он заблудился в лесу и только через сутки к вечеру нашёл дорогу в деревню.
- Былог. Мальцом заблудился в лесу и кроме ягод ничего не ел, только малину. Примерно, тридцать часов.
- Что вы имеете в виду?
- Время вынужденного голодания.
Профессор засмеялся, а актриса (вот, стерва!) снова к нему прицепилась:
- Товарищ Быков, будьте любезны - произведите замеры в эрегированном состоянии. А вы товарищ Павлов, пока принесите нам формуляры формы «Бэ».
- Слушаюсь! – Павлов быстро вышел из зала.
Быков нежно взял Егора под руку и повёл к стене, где висели яркие крупные картинки с тем, что находится у человека внутри.
- Смотрите на это, - Быков щёлкнул по   одной из картинок.
Егор не сразу понял, на что он смотрит, а когда понял (на картинке были крупно и очень натурально нарисованы широко раздвинутые женские ноги), и когда Быков, вынув из халата склянку, дал Егору понюхать её, не имеющее запаха содержимое, у него стало происходить непотребное. Помимо сопротивления, готового умереть от позора Егора.
Быков хмыкнул, коснулся пальцем багровой распухшей головки и измерил то, что Егору хотелось от всех немедленно спрятать.
- Это даже не эрегированный член, а, пардон, «елда»! Двадцать три сантиметра, товарищи. И сие при таком невысоком росте.
- Замечательно! – опять воскликнул профессор, что-то у себя записал. – Но главное, конечно, рост, нам великаны не нужны.
«В танкисты хотят! – мелькнула у Егора надежда, - Хорошо, что я коротышка. А ведь жалел!»
Убрав линейку, гнусный Быков подсунул под плотную мошонку Егора ладонь и как бы её взвесил. Но и этого ему оказалось мало.
- Нагнитесь, - попросил докторишка, - и раздвиньте ягодицы. Шире.
Острый палец Быкова, нажав на то место, откуда лезет какашка, попытался пролезть внутрь. Егор дёрнулся. 
- Достаточно, товарищ Быков! – повелел профессор. - Хватит терзать юношу. Уверен, что его предстательная железа в полном здравии.
- Всё, молодой человек, - мягко и точно извиняясь, сказал Павел Соломонович Егору, - пытка стыдом окончена. Можете надеть трусы. Сейчас вами займётся наш терапевт. Наталья Николаевна, будьте любезны…
Натальей Николаевной оказалась пожилая тётка в очках. Она измерила рост Егора (сто шестьдесят два сантиметра), его вес (семьдесят три килограмма двести грамм), объём груди, рук, ног и пояса. Каждая, называемая докторицей цифра сопровождалась искренним профессорским «Замечательно!». Один раз он сказал лысому кавалеристу:
- Да это же самородок! Не зря мы приехали к вам в глубинку, не зря. Похоже, мы наконец нашли того, кого так долго искали.
- А вы, Павел Соломонович, сомневались. Поливановы, мать их в дышло. Федькин сын!
Вернулся Павлов. И стал помогать врачихе, сунув Егору стальную, очень тугую штуку, замеряющую силу сжатия.
- Давай, Поливанов, дави что есть мочи!
Егор надавил. Левой и правой рукой. И снова услышал: «Замечательно!».
Потом Егора уложили на кушетку (под ней стояли таз и небольшая тёмная бутыль), и Наталья Николаевна стала мять Егору живот. Затем она слушала его дыхание, прижимая своё жесткое ухо к груди и спине Егора. Ещё рассматривала кожу Егора – на ногах, между пальцами и на голове. И ещё била по коленям и локтям резиновым молоточком, отчего у Егора дёргались руки и ноги.
- Любите воду? – спросила она, приведя Егора (и Павлова) за ширму, где стояли зубоврачебное кресло и табурет с большой странной банкой, из которой торчала трубка, а внутри была вода и плоский блестящий поршень.
- Пить? Когда жарко лучше не пить, а то ещё больше захочется. И тогда уже не остановишься. Я привык уже мало пить.
- А плавать?
- Могу и плавать, но мне больше нравится нырять.
«Возьмут в моряки – подумал Егор, - а там служить на год дольше. И ладно! Скорее бы всё это закончилось!»
- Не боитесь глубины?
- Нет. Чего её боятся? Однажды я на восемь метров занырнул. Только на глубине холодно и много ила. А так ни капельки не страшно.
- Тогда проверим рабочий объём ваших лёгких. Наберите побольше воздуха и с силой выдохните сюда.
Егор вздохнул и дунул в трубку, присоединённую к странной банке. Поршень в ней взмыл так, что из банки на табуретку плеснула вода.
- Так говоришь, что на восемь метров нырял? – Павлов вынул из галифе секундомер, - Сейчас выясним, хвастун ты или нет. Вдохни и не дыши.
Егор вдохнул, Павлов же сильно сжал Егору   нос своими пальцами-клещами. Егор не дышал до тех пор, пока в глазах не появились мигающие красные точки. Задержка дыхания на вдохе длилась две минуты сорок восемь секунд.
- А теперь выдохни, - приказал Павлова и снова сжав Егору ноздри вперился в циферблат. Невыносимое желание вздохнуть возникла у Егора через пятьдесят одну секунду.
- А ты орёл! – похвалил Егора Павлов. – Теперь залезай в кресло.
Егор залез. Наталья Николаевна ушла и пришёл четвертый врач, до этого в осмотре Егора участия не принимавший. Широкое лицо его никакого выражения не имело, как будто он очень устал или ему всё давно надоело.
Включив прилаженную к креслу лампу, доктор зевнул и сипло произнёс:
- Откройте рот.
Егор открыл рот и закрыл глаза.
- Скажите: «А».
- А-а-а-а…
- Довольно. Теперь займёмся вашими зубами.
В рот Егору залез колющий дёсны крючок. Ковыряясь в зубах, равнодушный дядька постепенно оживлялся и закончил своё долгое исследование уже слышанным Егором словом «Феноменально!».
- Идёмте.
Они вышли из-за ширмы.
- Все, как один, Павел Соломонович. На кариес и намёка нет. У него челюсти, словно искусственные, так всё безупречно.  Я завидую состоянию зубов этого парня.
- Замечательно! – произнёс профессор. – Теперь проверим зрение и слух. А после приступим к динамическим нагрузкам.
Зрение проверял сам Павел Соломонович. С четырёх метров от таблицы, закрывая то один глаз, то друг Егор прочёл совершенно все буквы. Так же и с пяти. И с шести. И даже с восьми!
- У вас, молодой человек, зрение, как у кондора! Замечательно! Товарищ Быков, проверьте у нашего героя слуховые проходы и носовые пазухи. Я не сомневаюсь, что и слышит он, как чуткая летучая мышь, а обоняние имеет акулье.
Быков занимался ушами и носом Егора тоже в зубоврачебном кресле – из-за лампы.  Ноздри и ушные раковины раздвигались специальной штучкой, позволяющей заглянуть, как можно глубже. Ничего ненормального в ушах и носу не обнаружилось. Потом Боков затыкал Егору ухо и шептал:
- Пробка…
- Пробка, - повторил Егор.
- Шелест… - ещё тише сказа Быков.
- Шелест.
Ещё тише:
- Столпотворение…
- Столпотворение.
И почти беззвучно:
- Залупа…
Егор вздрогнул и ответил мерзкому Быкову:
- Не слышу.
Быков хлопнул Егора по колену, весело, совершенно по-человечески улыбнулся и сказал:
Правильно, Егор. Так и нужно было ответить. И запомни - никогда не поддавайся на провокации.
Потом Егором снова занялся Павлов, который заставлял его туда и обратно бегать по ковровой дорожке, быстро приседать, прыгать на одной ноге, маршировать на месте и тому подобное. После каждого упражнения Егору мерили пульс и давление.
Давая отдохнуть, задавали необычные вопросы. Занимались этим профессор и человек в костюме с галстуком, который, как чувствовал Егор, был здесь самым главным. Даже главнее профессора. Фамилия этого человека была соответствующей – Царёв. Царёв Степан Григорьевич.
-  Кирпич, плуг, бревно. – говорил он. - Что между ними общего?
- Общего? Твёрдость.
- Замечательно! Свеча, спичка, лампада.  Общий признак? – спрашивал Павел Соломонович.
- Свет. И ещё один признак – огонь. И тепло. Выходит, что три общих признака. Нет, четыре – от спички, свечи и лампады можно закурить.
- Так, допустим. – принимал очередь Царёв. - Одуванчик, ласточка, трактор.
- У них… У них общее, что они часть деревенской жизни. Ну и лето. Летом и трактора, и ласточки, и цветы.
- Умница! А тогда скажите, - профессор жмурился от удовольствия, - что разъединяет книгу, газету и календарь.
- Как что? Содержание.
 Потом Царёв спросил:
- А почему «Красная армия» зовётся красной?  Как вы сами думаете?
- Потому что… потому что… Я не знаю.
- Молодец! Честно признаться – это лучший ответ. Я доволен, Павел Соломонович. Перейдём к специальным нагрузкам.
Егора усадили на карусель, и Павлов специальным рычагом с шестернями начал её раскручивать. При этом стоящий рядом Царёв громко и медленно говорил:
- Планеты солнечной системы следующие: Меркурий, Венера, Земля, Марс, Юпитер, Сатурн, Уран, Нептун. Начиная от Солнца. Повторяю - Меркурий, Венера, Земля, Марс, Юпитер, Уран, Нептун. Стоп!
Павлов затормозил, Егора потянуло в сторону силой инерции, Царёв поинтересовался:
- Сколько планет в нашей солнечной системе?
- Девять.
- Назовите их в обратном от Солнца порядке…
И опять вращение. Только в другую сторону. И новый вопрос после остановки;
- Назовите четвёртую от Солнца планету.
- Шестую…
Крутился Егор довольно долго, до тех пор, пока не устал Павлов.
Потом его уложили вниз головой на качели, сделав так, что доска с головой касалась пола, а ноги задрались почти вертикально. Егор лежал и чувствуя, как в голову приливает кровь, отвечал на каверзные вопросы профессора:
- К сорока восьми прибавим сто тридцать пять. Сколько получится? Из трёхсот восьмидесяти одного вычтем девятнадцать…
Но закончилось и это.
- А теперь, юноша, последнее! – сказал профессор, помогая Егору встать. – Тест Ольшанского. Товарищ Павлов, будьте добры.
- Выпей! – приказал Павлов, налив стакан из стоящей под топчаном бутылки. Жидкость в ней была синяя.
Егор выпил и через минуту почувствовал в животе бурлёж.
- У меня…
- Понятно, идём!
И Павлов повёл Егора в туалет.
- Когда оправишься, воду не спускай. Но руки вымой.
Из Егора с громким бульканьем вылилась оранжевая жижа.
Чертыхаясь («Сделали из меня мальчишку на побегушках, гады!»), Павлов удостоверился что это так и  жижу смыл.
- Цвет стула? – спросил его профессор.
- Оранжевый.
- Консистенция?
- Консистенция поноса!
- Замечательно!
Потом Егору разрешили одеться и усадили перед собой на табурет.
- Славный сегодня выдался денёк! – Павел Соломонович сиял. – Вы не находите, товарищи?
- Находим, -  ответила актриса, влюблённо глядя на Егора.
- Тогда ещё несколько вопросов и составим заключение, -  Павел Соломонович поперебирал свои исписанные листки. - Егор Фёдорович, у вас есть любимые книги?
- Есть.
- Сколько?
- Две.
Их, может быть могло быть и больше, но учитель литературы давал Егору только две. Старые, ещё с твёрдыми знаками и «ятями».
- Какие?
- «Восемьдесят тысяч ле под водой» и «Робинзон Крузо».
- Не «ле», а «льё». Впрочем, неважно. И чем же они вам понравились?
- Я тоже хотел плавать на «Наутилусе». И изучать подводный мир.
- Только подводный?
- Почему? Любой, где ещё не был человек.
- А замкнутое пространство подводного корабля вас не страшит? Немо и его команда месяцами не видели суши. Как с этим обстоятельством?
- Ради науки можно и потерпеть, - ответил Егор и подумал: «Наверное, возьмут на флот. Или на подводную лодку. А что? На подводной лодке служить интересно!»
- Умница. А одиночество Робинзона? Сколько лет он не видел людей!
- Так куда ему было деваться? Тем более, что у него такая сильная воля.
- А у вас? Сильная воля? – спросил Царёв.
- Я не знаю. Но боль терпеть могу. У нас в кузне часто бывают ожоги. Но я терплю и работаю.
- Хорошо. В своей автобиографии вы написали, что готовы отдать за родину жизнь. Насколько вы были искренни?
Несколько минут Егор молчал, представляя свою осыпанную цветами могилу – беззвучно рыдает мать в чёрном платке, переминается красноглазый от слёз Кузьмич, шмыгает распухшим носом Верка Донцова, Митька и Пашка его героической смерти завидуют… Председатель говорит речь и заканчивает ее словами: «Не посрамил родной колхоз наш Егорушка, и батьку своего не опозорил! Вот с кого нужно брать пример!» И председатель тоже начинает рыдать. В школе села Петровское рядом с портретом отца Егора висит и его фотография. Он в морской или танкистской форме. Или в форме кавалериста, а может быть, лётчика. На груди орден…
- Думаю, что так. Это ведь Родина. Если ей нужна моя жизнь – отдам. Но…
- Что «но»?
- Но лучше жить, чем умирать. Так я думаю.
- Правильно думаете. Умирать вам не потребуется, а вот Родине послужить придётся.
- На подводной лодке?
- Нет. На космическом корабле. Хотите полететь на Марс?
- На Марс?! Который от Солнца четвёртый по счёту?
- На Марс. Первым из людей. Рискуя жизнью. Рискуя погибнуть ради родины.
- Конечно, хочу!
- А значит и должны.
***
Через день Егор оказался в Москве, где была ещё одна медкомиссия и особые, подготовительные к полёту занятия. «Полёт» никем не назывался «полётом» - просто «Проект номер четыре». Сверхсекретный, не подлежащий разглашению и упоминанию где бы то ни было.
Через три месяца Егор, уже не наивный мальчишка, а молодой, многому наученный мужчина, на самолёте был доставлен на полигон, находящийся в…
Там он увидел чудо – громадную, черную из-за огнеупорной обшивки ракету, которая в несколько раз была выше самой высокой доменной печи. Недалеко от полигона находился городок, где жили все, кто имел отношение к «Четвёртому» сверхсекретному проекту. И Царёв в том числе.
В воскресенье пятого апреля объятая горящей плазмой ракета благополучно стартовала.
Люди кричали «Ура!», «Слава товарищу Сталину!», кидали в воздух фуражки, обнимались и смеялись. А кое-кто и плакал. Это женский медицинский персонал, поварихи, прачки, полюбившие Егора, как собственного сына. 
Свершилось! Самое трудное (годы, годы строительства и расчётов…)  уже позади.  Теперь осталось самое важное – дождаться возвращения Егора.
Ждём...