Сократ

Солнце клонилось к закату над Афинами, окрашивая мрамор Парфенона в медовые и пурпурные тона. Внизу, на Агоре, жизнь бурлила, как вино в молодом мехе. Воздух был густым и пряным: пахло печеным хлебом, солеными оливками, пылью, нагретой за день, и терпкой зеленью, которую крикливая торговка швыряла на весы. Стук молота из кузни на окраине площади смешивался с блеянием коз, которых тащили на продажу, и нескончаемым, многоголосым гулом человеческих споров, сделок и сплетен.
Посреди этого хаоса, лавируя между корзинами с инжиром и амфорами, медленно шли трое. Один, высокий и широкоплечий, с осанкой воина и строгим лицом, был похож на ожившую статую спартанского царя. Это был Минелай, аристократ старой закалки, для которого мир был прост и делился на доблесть и трусость. Рядом с ним, жестикулируя и кривя губы в усмешке, семенил Аристофан. Его хитон из тонкого крашеного льна был испачкан вином, а в глазах плясали бесенята — комедиограф вечно искал сюжет для новой пьесы и видел сцену в каждом углу Агоры.
— Минелай, смотри! — прошипел он, театрально схватив спартанца за руку. Его палец указал на приближающуюся фигуру, выделявшуюся в толпе своей нелепостью. — К нам приближается само «Я знаю, что я ничего не знаю»!
Навстречу им, босой, шлепая по горячей пыли, шел Сократ. Его старенький химатион был груб и некрасив, лицо с приплюснутым носом и толстыми губами могло бы испугать ребенка, но глаза… Глаза его светились таким живым и ясным умом, что казалось, они видят не поверхность вещей, а самую их суть.
— …но мало кто и это знает! — закончил за Аристофана Сократ, подойдя к ним. Его голос был спокоен, как оливковое масло в лампаде. — Хайре, Минелай! Хайре, Аристофан!
— Хайре, дружище Сократ! — ответили они в один голос.
Минелай, человек прямой, как спартанское копье, тут же задал вопрос, который вертелся на языке у многих в Афинах. — Как поживает твоя благоверная Ксантиппа, дружище Сократ? Она все такая же покладистая с тобой? А?
Прежде чем Сократ успел ответить, со стороны рыбных рядов донесся пронзительный женский крик, перекрывший даже спор двух торговцев ослами.
— Бесстыдник! Ты продаешь гниль по цене свежего улова! Твоя скумбрия пахнет так, будто умерла от старости еще при Перикле!
Все трое невольно повернулись. У прилавка, уперев руки в бока, стояла женщина. Ее лицо раскраснелось от гнева, а голос был остер, как разбитый черепок. Это была Ксантиппа. Торговец, багровый и вспотевший, что-то лепетал в ответ, но его слова тонули в урагане ее праведного гнева.
Сократ с невозмутимым видом посмотрел на эту сцену, затем снова обернулся к друзьям. В его глазах не было ни стыда, ни раздражения. Лишь тень задумчивой улыбки.
— Поверьте мне, терпение никогда не смешно, — тихо сказал он, пока на фоне его жена яростно трясла рыбиной перед носом торговца. — Я для себя извлекаю пользу от злых женщин, как всадник от лошадей с норовом. Если я сумею ужиться с Ксантиппой, мне легче будет ладить со всякого рода характерами.
Аристофан фыркнул, с восторгом наблюдая за представлением. — Сократ, такие люди, как ты, с таким нравом, как у тебя, живут долго, но не столь счастливо.
— Аристофан, я проживу долго, если меня не отравят цикутой, — спокойно парировал философ, и от этих слов веселый шум рынка будто на миг отступил.
Минелай сурово свел брови. Тема смерти была ему понятна. — Цикута — всем смерть, одному — бессмертие, — пророкотал он, ударяя себя в грудь, словно произнося речь перед войском.
Сократ покачал головой. Взгляд его скользнул по кипящей жизни площади — смеющийся ребенок, догнавший обруч, раб, сгибающийся под тяжестью мешка, двое стариков, играющих в кости прямо на пыльной земле.
— Главное, чтобы твои слова не оказались пророческими. Хотя, то терпение, которое я выработал в себе, — он сделал едва заметный кивок в сторону утихающего спора у рыбного ряда, — скорее, походит своими свойствами на противоядие. И не думаю, что цикута сможет меня обессмертить.
— Слушайте его, Минелай! — взмахнул руками Аристофан. — Он нашел противоядие! Сократ, друг мой, боюсь, единственное противоядие от цикуты — это не пить цикуту! Твое терпение может успокоить фурию в твоем доме, но сомневаюсь, что оно убедит палача.
— Смерть за свои убеждения — не тот же бой? — не унимался Минелай. — Афины запомнят тебя как героя! Твоя цикута станет твоей славой!
— Вот в этом и разница, благородный Минелай, — с легкой усмешкой ответил Сократ. — Герой обретает бессмертие в памяти живых. Но что эта слава для самого героя, когда его душа покинула тело? Мое противоядие не для тела. Оно для души, чтобы она предстала перед вечностью невозмутимой и ясной, не отравленной ни страхом, ни горечью. Бессмертие — не в том, чтобы тебя помнили, а в том, чтобы твоя душа была достойна вечной жизни.
В этот момент к ним, тяжело дыша и сжимая в руке тощую, но отвоеванную скумбрию, подошла Ксантиппа. Она смерила друзей мужа испепеляющим взглядом.
— Сократ! Опять ты болтаешь, пока в доме нет ни драхмы? Философия не наполнит наши желудки! Пойдем, обед сам себя не приготовит.
Она схватила его за рукав и, не обращая внимания на опешивших Аристофана и Минелая, потащила за собой прочь, сквозь галдящую толпу. Сократ, не сопротивляясь, обернулся через плечо и, прежде чем исчезнуть в пестром потоке, виновато улыбнулся друзьям и развел руками. Мол, видите? Тренировка продолжается. И никто не мог сказать наверняка, что было для него страшнее — чаша с цикутой или ужин с разгневанной Ксантиппой.



Беседа 1


Я знаю, что я ничего не знаю
Минелай: Аристофан, смотри, «Я знаю, что я ничего не знаю» к нам приближается!
Сократ: …но мало кто и это знает! Хайре, Минелай! Хайре, Аристофан!
Оба: Хайре, дружище Сократ!
Минелай: Как поживает твоя благоверная Ксантиппа, дружище Сократ? Она все такая же покладистая с тобой? А?
Сократ: Поверьте мне, терпение никогда не смешно. Я для себя извлекаю пользу от злых женщин, как всадник от лошадей с норовом. Если я сумею ужиться с Ксантиппой, мне легче будет ладить со всякого рода характерами.
Аристофан: Сократ, такие люди, как ты, с таким нравом, как у тебя, живут долго, но не столь счастливо.
Сократ: Аристофан, я проживу долго, если меня не отравят цикутой.
Минелай: Цикута — всем смерть, одному — бессмертие.

Сократ: Главное, чтобы твои слова не оказались пророческими. Хотя, то терпение, которое я выработал в себе, скорее, походит своими свойствами на противоядие. И не думаю, что цикута сможет меня обессмертить.


Беседа 2

Эпиграф
А человеку свойственно не только ошибаться, но и признавать, в конце концов, свои ошибки, находя верные решения. Этим человек и жив… 


— Сократ, скажи мне, почему в мире, как я думаю, дураков в разы больше, чем умных?
— Для начала, Афанасий, надо разобраться, кто такие умные, а кто такие дураки. Хотя, надо признать, это условные понятия, ибо нет абсолюта в природе, то есть, нет абсолютно умных, нет абсолютных дураков. Итак, Афанасий, нам нужно обозначить обстоятельства, условия и определение, кто такие умные и дураки, а также определить общее, специфическое и частное между двумя этими категориями или понятиями.
— Сократ, я так еще глубоко не копал.
— Афанасий, одним из признаков дураков, как я думаю, это делать скоропалительные выводы. Я надеюсь, ты не из таких?!
— Я тоже надеюсь на это, Сократ, но, кажется, прав был Александр Сергеевич Грибоедов, сказав, что на каждого мудреца достаточно простоты.
— Ну, насколько я помню, это сказал Александр, но другой — кажется, Александр Николаевич Островский, так и назвав свою знаменитую пьесу; правда, чуть иначе: «На всякого мудреца довольно простоты». Однако, Афанасий, я рад, что ты мыслишь самокритично. Самокритика — это ведь один их признаков развитого интеллекта. К примеру, умный, не только может написать философский труд, но и раскритиковать его; дурак же, написав философский трактат, доволен своим трудом, не имея ни капли сомнений в истинности им написанного. И вообще, дураки редко сомневаются в своей правде, признавая истину авторитета, но не признавая авторитета истины. Умный человек скромен и самокритичен. Не испытывает потребности доказывать, насколько он умен.
— И тем не менее, Сократ, есть исключения.
— А именно?!
— Ну, к примеру, Александр Сергеевич Пушкин — «Солнце русской поэзии» — в письме к Вяземскому он сообщает, что окончил работу над трагедией «Борис Годунов», и пишет: «Трагедия моя кончена; я перечёл её вслух, один, и бил в ладоши и кричал, ай да Пушкин, ай да сукин сын! Ай да Пушкин, ай да сукин сын!». Видно же, Сократ, что Пушкин, используя антифразис как стилистический прием, хочет сказать: «Ай да Пушкин, ай да гений!»
— Ну, такому как Пушкин можно заявить о себе как о гении и незазорно оставить после себя скрижали как то: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный // К нему не зарастет народная тропа // Вознесся выше он главою непокорной // Александрийского столпа» — тем более он русский. И потом, во фразе «ай да Пушкин, ай да сукин сын!» для моего слуха слышится самоирония, что является, наряду с самокритикой, еще одним признаком развитого интеллекта.
— Сократ, а кроме самокритики и самоиронии, какие еще признаки умного человека можно выделить?
— Хм… умный человек не занимается беспредметной болтовней, а общаясь предметно, критически мыслит, анализирует, задается вопросами, пытаясь найти истину. И для него вопрос о смысле жизни… вопрос о философском камне — не пустой звук и это определяет его целеустремлённость, а значит, он планирует каждый свой шаг и ценит как свое время, так и чужое. Умный уважает своего собеседника. Ему не скучно находиться в одиночестве. Одиночество, можно сказать, его естественное состояние, ибо истину можно найти именно в одиночестве, а не сбившись в стаю, где балом правит суета сует. Умный, если ошибается, всегда признает свои ошибки и ему не зазорно. Умный не страдает такими человеческими слабоумии как то: зависть, ревность… лень, страх… трусость, чревоугодие… сладострастие или похоть. Умный всегда стремится к благоразумию, справедливости, умеренности… Я имею четыре кардинальных добродетели, выделенные еще Марком Аврелием.
— Получается, умный — это супермен?
— Я лишь назвал общие признаки, свойства и склонности умного человека. Но, разумеется, какие-то признаки выше обозначенные у умного человека отсутствуют, какие-то преобладают, компенсируя недостающего признака. А в целом, можно отличить умного от дурака. По сути, назвав и кратко описав признаки умного, мы невольно обозначили и признаки дурака, то есть, дурак не самокритичен, не обладает чувством самоиронии и, как правило, приписывает те дурные качества другим людям, присущие именно ему, то есть, дурак всегда переводит с больной головы на здоровую или, как это принято сейчас говорить, пытается опустить другого до своего плинтуса. И кстати, в этой связи, я бы хотел обозначить еще один признак умного человека: умный не реагирует на критику дураков в своей адрес, зная себе цену. И опять же хочется вспомнить пушкинские строчки: «Веленью божию, о муза, будь послушна, // Обиды не страшась, не требуя венца, // Хвалу и клевету приемли равнодушно И не оспоривай глупца».
Итак, с умными и дураками мы, Афанасий, определились, теперь сам ответь на свой же вопрос: «Почему в мире дураков в разы больше, нежели умных?».
— Едва ли теперь я смогу ответить на этот вопрос, Сократ.
— Афанасий, я рад, что ты выбрал путь умного человека. Я и сам не знаю ответа на этот вопрос, я лишь могу сказать: наступают времена, когда нельзя быть дураками, ибо это смерти подобно. А человеку свойственно не только ошибаться, но и признавать, в конце концов, свои ошибки, находя верное решение. Этим человек и жив… 

30 июня 2024 г.