366 снов на Благуше. Часть 16

                Часть 16
Но ветер унесет твои терзанья
И превратит их все в печаль и нежность
И вновь гармонию увидишь в мире.
                (Каролина Павлова)


Сон 124
Бледное небо, чуть тронутое лазурью, светилось над сырым холодным сумраком двора-колодца. Зарешеченные или закрытые деревянными ставнями окна, белая колонна словно вросла в угол серого, с отваливавшейся штукатуркой здания, поддерживаемого невысокими замшелыми контрфорсами. По узкому темному проулку он вышел в другой, точно такой же двор-колодец.  Между стен вновь виднелся узкий проход, верх которого был завешан пестрым бельем, однако он уперся прямо в канал с зеленовато-синей водой.
Канал показался ему настолько узким, что он попытался перепрыгнуть его, но упал в воду. По счастью, канал был мелким, он кое-как выбрался на мостовую и, пройдя через арку, вновь оказался в полутемном дворе. Тут он услышал голоса и, пройдя еще через одну арку, вышел на маленькую площадь, ограниченную с противоположной стороны каналом, но гораздо более широким, чем тот, который он пытался перепрыгнуть. Через него был перекинут горбатый мостик, а справа виднелась лагуна. Сквозье перламутровые полупрозрачные облака пробивались лучи холодного  светло-лимонного солнца,  отраженного в серой воде, покрытой мелкой рябью. Слева, в профиль,  стоял старик в ослепительно-желтом, как будто сверкающем одеянии, а рядом высокая крупная женщина, наклонившись к маленькой девочке, вероятно, дочери, показывала ей на кого-то непомерно длинной, мускулистой, почти мужской рукой.
Он посмотрел в этом направлении. По мосту медленно шла, словно плыла, маленькая худенькая девочка лет четырех-пяти. И он пошел за ней по мосту, на тот берег, где стояла, заслонив все, белая мраморная церковь, и на ее фасаде бесчисленные ангелы, смеясь, пытались вырваться из каменного плена.
Девочка обернулось.
Бледное личико, обрамленное, словно сиянием, золотыми кудрями, и черные блестящие глаза с радужкой столь широкой, что почти не видно было белка.
«Фридерика! – темноволосая молодаяженщина  бежала к ней. - Где ты была, Фридерика? Разве можно убегать из дома?» Она схватила девочку на руки и прижала к себе.
Девочка опять обернулась и показала на него матери. Женщина ахнула и спустила ее на землю.
«Эмиль... Я так ждала вас, Эмиль...» – и ее прекрасные  глаза заблестели еще больше от выступивших слез.. 

 
Сон 125
Маленькая квартира Софи находилась в первом этаже старинного, некогда великолепного, а ныне обветшавшего  палаццо, которое служило жилищем для множества громкоголосых жизнерадостных семейств.
Небольшая, но с высоким лепным потолком гостиная занимала угловую часть здания. Одно ее окно смотрело на узкий канал, на другой стороне которого высилась стена огромной церкви, но рассмотреть архитектуру ее было невозможно из-за  слишком близкого расположения. Другое окно, французское, выходило в миниатюрный садик; за его зарешеченной ржавой калиткой, запертой на массивный  замок, плескались мутно-зеленые воды Canal Grando. Высокие каменные стены были увиты плющом, а рядом с цветником, напоминавшим пестрый деревенский коврик, росла кривая низкорослая сосенка.
Фридерика поставила в саду два плетеных кресла и скрылась в доме.
«Эта сосенка – единственное напоминание о том крае, где я... - Софи помедлила, – была счастлива... Пять лет  назад, когда мы приехали сюда, дедушка... – Софи запнулась, – синьор Люксембург подарил мне маленький саженец, и вот она растет потихоньку, хотя соседки говорят, что ничего из моей затеи не выйдет: когда корни дойдут до воды, деревце погибнет. Но я и не жду иного: наши корни тоже когда-нибудь дорастут до подземных вод Леты, и нас ждет тот же удел, и кто стремился быстрее и прочнее укорениться в этой жизни, тот скорее достигнет их.  Тот же, кто всем чужой, кто нигде не может и не хочет укорениться, кто равнодушно скользит по поверхности жизни, боясь и презирая ее, и не хочет погрузиться в ее глубины, тот, возможно, продлит свой век и не скоро достигнет рокового предела».
Софи побледнела, похудела, стала еще печальнее и – моложе. Прежде, несмотря на классическую, возвышенную красоту, в ней чувствовалась укорененность, домовитость и спокойная уверенность. Сейчас  она казалась увядшим, но все еще прекрасным цветком, сорванным чьей-то праздной рукой и брошенным на обочине.
«Простите, - сказала Софи печально и очень тихо, - я не ждала вас. Я люблю другого».


Сон 126
«Я не любила и не ждала вас, - тихо и печально произнесла Софи, не глядя на него. – Уступив уговорам матери и деда, я согласилась выйти за вас замуж, но стремилась всеми способами оттянуть день свадьбы, надеясь, что случай или стечение обстоятельств помешают нашему браку. И…- Софи сжала руки и побледнела, - мое невысказанное желание исполнилось. Вы помните, я согласилась выйти за вас замуж с условием, что получу согласие моего троюродного дяди, Феликса Велимирского, жившего в Вильно. Я и предположить не могла, что он пригласит вас к себе и чем закончится эта поездка. Вы не вернулись, мое тайное желание осуществилось, но какой ценой! Вы стали жертвой чудовищной клеветы и вынуждены были искать убежища в России. Получив ваше письмо, я поняла, что являюсь главной виновницей ваших страданий, а год назад я увидела страшный сон. Вы были в темнице, в цепях и без устали били кандалами о железные прутья и кричали-кричали, что было мочи, пытаясь докричаться до кого-то, там, на свободе, но напрасно…» - «Не верьте снам, сны лгут, - произнес с мягкой улыбкой Эмиль, которому очень не хотелось сочинять истории о своем прошлом. – Однако, пожалуйста, расскажите о себе. Как вы жили все это время и как оказались в Венеции?»
 

Сон 127
«В тот год, когда вы уехали из П., зима выдалась на редкость морозной и снежной, птицы замерзали на лету и сугробы были выше человеческого роста, - так начала Софи свой рассказ. - Мы остались совершенно одни в этом забытом Богом и людьми имении, без всяких средств к существованию. Единственным человеком, которого мы видели, был Кестутис. Он починил прохудившуюся крышу, делал всю тяжелую работу по дому и приносил нам продукты. Если бы не он, мы погибли бы. А потом заболела моя матушка. Доктор Люксембург, настаивая на моем замужестве, предупреждал меня о ее близкой кончине, однако ни он, ни тем более я не могли предположить, что это случится так скоро. Молодой доктор Инго Арцт, который замещал Мейера Люксембурга зимой, когда тот был в Риме, сразу объявил мне, что профессиональная медицина здесь бессильна. «Однако, – произнес он, – мой долг сказать вам о последней возможности спасти вашу матушку. Ваш батрак Кестутис – местный жрец и знахарь. В прошлом году он вылечил одну крестьянку с теми же симптомами. Обратитесь к нему, ибо вам остается только уповать на чудо».
Как только господин Арцт ушел, я отправилась в сторожку колесованного  садовника, где жил Кестутис. Я застала нашего батрака  за его обычным  занятием в долгие зимние вечера: он читал очередной старинный фолиант на каком-то древнем языке из монастырской библиотеки, из которой брал книги  с разрешения аббата.
«Я христианам не помогаю» – ответил он, не взглянув на меня.
Я заплакала и упала пред ним на колени. «Кестутис, – сказала я, – ты знаешь, я ничем не могу отблагодарить тебя, но я сделаю все, что ты захочешь, только спаси мою мать!»
«Все случится в свой черед, – сказал он, не отрывая глаза от книги, – и я не спешу. А теперь уходи».


Сон 128
Ночью моей матери стало хуже. Не в силах видеть ее страдания, я вновь пошла к Кестутису, дабы во что бы то ни стало умолить его помочь ей.
В сторожке горел свет. Три тени колебались на фоне плотно задернутых занавесок. Я подошла к окну и прислушалась. Кестутис с кем-то спорил, но голос его был не столь уверенным, как обычно. Вначале говорили все разом, и я не могла разобрать, о чем речь. Потом Кестутис замолчал, и я услышала тихий, но исполненный ярости голос: «Проклятый язычник, ты будешь корчиться в адском пламени за свою жестокость!»
«Феликс, не горячись», – раздался спокойный, еще более тихий голос. И, о боже, это был голос покойного Анджея Велимирского. Он почти каждый день бывал у нас в Страсбурге, и, хотя он умер восемь лет назад, его голос до сих пор звучал у меня в памяти. И сейчас, наяву, я слышала его.
«Феликс, – мягко продолжал Анджей, – не подобает христианину так говорить со своим ближним, а уж тем более с единокровным братом. А ты, Кестутис, подумай: эти женщины – наши родственницы, и очень мне дороги. Вылечи  Фридерику. Что тебе стоит? Я могу подождать ее еще немного, а она не помешает тебе в твоих планах».
«Она ненавидит меня, потому что даже крестившись, я не оставлю наших богов, – возразил Кестутис. – Она лучше убьет свою дочь, чем…» – «Оставь, – перебил его Анджей, – она ненавидит тебя не за это, и тебе прекрасно известно, за что. Я все про вас знаю и не пытайся что-либо скрывать от меня. Однако не бойся, я не ревную. Ты скрасил одиночество бедной женщины, и на том спасибо.  Теперь она стала мешать тебе, и ты отказываешься вылечить ее» – «Она ненавидит меня» – упрямо возразил Кестутис.
«Дорогой брат, – сказал Анджей, и в его голосе уже не было прежней мягкости, – мы слишком долго злоупотребляли твоим гостеприимством: нам пора, ибо скоро закричат петухи. Итак, ты отказываешься помочь женщине, которую я любил и люблю… Кстати, как поживает Аустея и ее дети?»
«Господин, – голос Кестутиса дрогнул, – убей меня, выпей всю мою кровь, но не трогай моих сыновей, они ни в чем перед тобой не виноваты...» – «Дорогой Кестутис, – произнес насмешливо Анджей, – мои  развлечения и мое меню – мое дело. Прости, но твоя кровь не особенно изысканный напиток» – «Господин, – смиренно  произнес Кестукас, – я во всем буду покорен твоей воле. Я вылечу Фридерику»
Два силуэта бесшумно вышли сквозь закрытую дверь и, не оставив следов на свежевыпавшем снегу, исчезли среди деревьев.


Сон 129
Я опрометью бросилась домой.
Когда я вошла в комнату матери, она безмятежно спала, и на лице ее была блаженная улыбка. Через час она проснулась.
«Вскоре после твоего ухода я заснула, – сказала она, – и видела чудесные сны. Мне было хорошо и спокойно, перед глазами проплывали прекрасные видения, и все это время мне казалось, что кто-то совсем рядом молится за меня на непонятном языке. Это был мужской голос, но он не принадлежал ни Анджею, ни твоему покойному отцу. И я подумала, наверное, этой мой ангел-хранитель молится за меня, чтобы я  еще немного пожила и не покидала тебя  так рано в этом жестоком мире. Как знать, может быть, я еще увижу тебя счастливой, замужем за хорошим человеком».
Я поняла, чей это был голос, но промолчала.
Едва забрезжил рассвет, пришел Кестутис. Он заметно побледнел и  осунулся. «Что с тобой? – спросила я невольно. – Ты заболел?» Боже мой, мать  моя умирала, а я беспокоилась о здоровье какого-то батрака... «Зачем спрашиваешь? – спросил Кестутис с досадой. – Ты ведь все слышала». Я горько пожалела о своих словах.  Кестутис не мог не увидеть мои следы на снегу. «Вот лекарство для твоей матери. Пусть выпьет сейчас и помолится кому захочет», – сказал Кестутис.
Когда я вернулась в комнату матери, она выглядела почти так же хорошо, как и до болезни. «Мне гораздо лучше, – сказала она. – Может быть, после завтрака попробую встать с постели». Помедлив, она спросила: «Кто это приходил?» – «Кестутис. Кто еще к нам может прийти?»
По лицу матери пробежала  тень. «Скорее всего, это временное облегчение перед концом, – сказала она, – и потому, пока есть силы, хочу тебя еще раз предупредить: будь осторожна с этим человеком, если он вообще человек, избегай его, не разговаривай с ним без необходимости и, главное, не  смотри ему в глаза. Он опасен. – «Но Кестутис помогает нам». – «Неужели по доброте сердечной? Он смотрит на тебя взглядом голодного зверя, когда думает, что его никто не видит. Как только меня предадут земле, ты должна немедленно уехать в Мемель, в этом тебе поможет Инго Арцт, мы с ним обо всем договорились. Там обратись к нашему родственнику адвокату Рогериусу. Он спрячет тебя в надежном месте, где ты будешь дожидаться Мейера Люксембурга, который увезет тебя в Италию. Доктор – единственный человек, которому ты можешь безусловно доверять. Он святой человек и к тому же твой родной дед». И тут мать рассказала мне то, что Анджей Велимирский – мой отец, а его отец – не пан Велимирский, а Мейер Люксембург. «Обещай мне, что исполнишь мою последнюю просьбу», – промолвила мать. – «Но ты будешь жить, – ответила я.  – Пока ты спала, приходил доктор Арцт и принес тебе лекарство, которое он достал в Мемеле. Оно обязательно поможет тебе». – «Почему меня не разбудили?» – «Доктор запретил. Он сказал, что после хорошего сна лекарство подействует быстрее». – «Поклянись мне спасением моей и твоей  души, что ты не лжешь. Поклянись, что  лекарство принес именно доктор Арцт, а не этот ведьмак».
Я медлила. «Почему ты молчишь? Поклянись, что не Кестутис дал тебе лекарство».
Я не в силах была вымолвить ни слова. Я стояла как бы между двумя безднами: бездной горя и бездной греха. Потерять мать или спасти ее ценой клятвопреступления, погубив свою и, может быть, ее душу?
С неожиданной ловкостью мать выхватила у меня из рук склянку и разбила ее. «Этот колдун хотел отравить меня твоими руками, воспользовавшись твоей наивностью». – «Нет, он не хотел отравить тебя, это снадобье могло спасти тебе жизнь!» И я рассказала ей все.
«Я тебе верю, – сказала мать. – Верю теперь, что это зелье могло исцелить меня. Но как я могу противиться воле Господа и стараться продлить свою жизнь   вопреки Божественному Провидению, прибегая к помощи колдовских снадобий? Я готова покорно принять свою судьбу и надеюсь, что Спаситель будет милосерден к тебе».
Вскоре состояние матери стало стремительно ухудшаться. Страшные боли возобновились, и началась агония. И, боже мой, что она говорила  в беспамятстве! Она говорила, что Кестутис - мой любовник и мы вместе решили отравить ее, дабы беспрепятственно предаваться греховным утехам и колдовству.
Она умерла с проклятием на устах. Рыдая, я упала на ее тело, умоляя о прощении, ибо в тот момент верила, что это действительно так, что я, отдавшись Кестутису, убила ее.



Сон 130
Не знаю, сколько времени я пробыла в беспамятстве. Когда я очнулась, рядом стоял Кестутис. Его изможденное лицо было искажено гневом. «Зачем ты убила свою мать?» – спросил он тихо.
Его вопрос вернул меня к действительности. «Я не могла принести ложную клятву и погубить наши бессмертные души», – ответила я. – «Любой священник в нашем крае знает молитвы, освобождающие от греха клятвопреступления, если он был совершен ради любви. И ты знала об этом. Но ты желала смерти своей матери».
В тот момент я больше всего хотела, чтобы Кестутис убил меня, и я была уверена, что он это сделает. Он казался выходцем из преисподней. Однако через несколько мгновений Кестутис сказал  неожиданно спокойно:  «Не бойся. Этот грех не падет на тебя. Я обещал мертвым вылечить ее, но не смог. И потому вина за ее смерть целиком падет на меня и моих детей».
Почти сутки Кестутис один, на трескучем морозе, с помощью лома и заступа копал могилу. «И зачем он это делает? Он уморит себя», – шептались соседи, издали наблюдая за его работой. Никто в такой мороз не предавал земле усопших. Их присыпали снегом и оставляли до весны.
После похорон Инго Арцт подошел ко мне. «Вы готовы сегодня ехать со мной в Мемель?» – «Нет. Я должна принять свою судьбу».


Сон 131

Дни потекли за днями. Кестутис по-прежнему приходил и приносил воду, дрова и продукты. Он ни слова не говорил, и лицо его не выражало ничего. А я, обреченная вынужденному бездействию, изнемогала под бременем отчаяния. Мне не с кем было говорить, не у кого просить совета, и каждый вечер я молилась, чтобы мудрая Ванда посетила меня во сне и сказала, что делать.
И однажды она пришла. Ее лицо было сурово, как никогда. «Ты убила  мать своим молчанием. Если бы ты поклялась тогда, она еще долго была бы жива и здорова, а наш патер сразу бы снял с тебя твой грех, потому что ты совершила его из любви. Но ты не захотела. А твой покойный отец, Анджей Велимирский, винит во всем Кестутиса и собирается жестоко покарать его. Старший сын его уже захворал и слабеет с каждым днем, и Кестутис ничем не может помочь ему. Он даже обратился к доктору Арцту, но тот только развел руками. Не сегодня-завтра бедный ребенок умрет, и только ты виновата в этом»
«Но как мне спасти его?» – в отчаянии спросила я.
Ванда положила передо мной смятый пожелтевший лист бумаги, неаккуратно вырванный  из ученической тетради, перо и длинный ржавый испачканный в земле гвоздь. «Чернила у меня все высохли, придется  тебе писать своей кровью. Итак, я, Софи Эссельман, желала смерти моей матери и убила ее своим молчанием». – «Но ведь это неправда!» –  запротестовала я. – «Ребенок умирает , – отрезала Ванда, – а ты снова лжешь и оправдываешься».
Я проколола себе кожу гвоздем и покорно написала требуемую фразу. Кровь шла плохо, и рану пришлось несколько раз углублять.
«Пиши дальше: Кестутис не виноват в смерти моей матери. Он сделал все, что мог, для ее спасения, но я не захотела помочь ему. Вся вина за смерть моей матери лежит на мне».
Расписавшись и поставив дату, я отдала документ Ванде. Ванда спрятала его в карман передника и ушла, хлопнув дверью.
Проснувшись, я увидела на руке свежую рану с едва запекшейся кровью. Рука болела. Вначале слабо, потом боль усилилась и к середине дня стала почти нестерпимой. Потом я почувствовала сильный озноб, который сменился жаром. На месте раны образовалась большая гноящаяся язва.
Я поняла, что скоро умру, и это утешало. Закрыв глаза, я пробовала молиться, но мысли путались, и я впала в забытье.


Сон 132
Когда наступили сумерки, незапертая входная дверь хлопнула, и на пороге комнаты появился Кестутис. Это было не похоже на него, так как раньше он никогда не входил в дом дальше кухни. Он молча подошел ко мне,  снял повязку с раны и положил на нее ладонь. Она была прохладной, и я сразу почувствовала облегчение. Вскоре рука перестала болеть, и жар уменьшился. «Не  сердись на Ванду, – сказал Кестутис, – она подслеповата и не смогла как следует очистить гвоздь от могильной земли».
Мне стало страшно. Этот человек видел мои сны, и я целиком находилась в его власти.
«Спасибо, Кестутис, – произнесла я, – рука уже не болит, и я хорошо себя чувствую». – «Подожди. Могильная земля проникла в твою кровь, и она должна выйти, иначе ты умрешь». И Кестутис продолжал сидеть около меня, держа ладонь на моей ране.
Я задремала и, когда очнулась, он уже ушел. Была глубокая ночь. Зеленоватый лунный свет озарял мою комнату. Я вышла, чтобы запереть  дверь, однако она  была закрыта изнутри на засов. Значит, Кестутис здесь, в доме. Я вернулась в комнату, зажгла свечу у иконы Богоматери и села у окна.  Жар прошел, и на месте раны виднелось только небольшое пятно. Рассвело. Сквозь сосны я увидела, впервые за много дней,  оранжевое холодное ослепительное февральское солнце.
Кто-то постучался. Я открыла засов. На пороге стоял Кестутис. «Принес тебе дрова и воду, – сказал он, как обычно. – К полудню принесу хлеба».
Я не могла проронить ни слова. Как он мог уйти, заперев дверь изнутри? И тут я услышала свой голос: «Кестутис, как здоровье твоего сына?» – «Уже бегает», – ответил он, пристально посмотрев мне в глаза.