Зеркало Анхелики - 9

***

Казалось, между мгновениями, когда счастливая Катька сияющими глазами восторженно смотрела на свою фамилию в списке поступивших в консерваторию, и когда ей, гордой и уверенной в своем таланте и голосе, вручали диплом, прошли не годы, а считанные дни. Куда и почему так быстро унеслись трудности учения, тревоги и волнения экзаменов, радости от похвал и побед? В памяти все всплывало какой-то сумбурной круговертью, мощно толкаемой вперед радужными мечтаниями и амбициями.
Поздно вечером, уставшие от праздника и поздравлений выпускники, сидя за общим столом в самой большой комнате общежития, притихли и от бравурных тостов перешли к обсуждению своего будущего. Катьке всегда был смешон этот этап застолья, потому что яркий макияж и стоящие дыбом от лака прически будущих народных артисток и артистов не сочетались с усталым выражением лиц, а стразы и пайетки казались дико нелепыми рядом с пустыми консервными банками от кильки в томате и всех объедков и огрызков на столе, посуды в разнобой и клетчатой клеенки, прорезанной во многих местах.
Катька ела уже третий кусок «Праги», недовольно кривилась на собственное обжорство, зная свою склонность к полноте, и вяло слушала остальных. В отличие от большинства сокурсников она не была озабочена поиском места работы. На последнем конкурсе им. М.И. Глинки ее приметил дирижер Мариинского театра, пригласил спеть в паре постановок и вскоре, попробовав силы и оправдав самые смелые ожидания режиссера, она была приглашена служить в Мариинский театр. Ее «открыли», с ней носились! О таком можно только мечтать, Катька тогда от возбуждения не спала почти неделю!
- А Ленка Терентьева в Ростов едет, представляете?
- Из Петербурга в Ростов? Она чего?
- За Лешей своим!
- С ума сошла!
- Господи, каким местом люди думают?
Катька удивилась и перестала терзать вилкой торт. Ленкина страсть к Лешке уже два года была притчей во языцех. Даже преподаватели качали головами, мол, загубит свое будущее Лена – у нее было сочное, мягкое, обволакивающее сопрано. Катька сама любила ее слушать, остальные сопрано с их курса резали слух своей сухой писклявостью. При всяком упоминании Ленкиной любви лицо Катьки невольно принимало недоуменное и недоверчивое выражение: не играла ли Ленка в испанские страсти? Начиталась или наслушалась всяких историй, леди Макбет местного разлива! В то, что можно зависеть от чувств к мужчине, и даже сам факт возникновения таких чувств она втайне считала красивой придумкой романистов и романтиков по жизни. У самой Катьки за годы студенчества было два романа, и оба оставили ее совершенно равнодушной к той стороне жизни, о которой пелись песни и писались большие истории. Первого своего парня она «полюбила» за компанию, потому что тогда, на вечеринке, у всех были парни, все танцевали и целовались, потом разошлись по комнатам. И она танцевала и целовалась, и пошла с Валерой в его комнату. Потом еще, и еще, и еще. На правах девушки, состоящей в отношениях, понимающе вздыхала или хихикала вместе с девчонками, которые с упоением рассказывали о сложностях или радостях любви, про себя удивлялась, почему не обращает внимания и не ждет от Валеры того, чем озабочены ее подружки. Она и не думала о нем, пока он не подходил к ней, и даже не поняла, когда именно они расстались. Для нее все само собой началось, само собой закончилось, все как-то без ее особого вклада. А второго парня, Олежика, пианиста, она пожалела, сначала засиделась с ним допоздна, чтобы поддержать, потому что все над ним насмехались и сторонились, ночью осталась. И если про Валеру она толком и сказать ничего не могла, потому что мало обращала на него внимания – был и был, - то про Олежика уверенно могла заявить: редкий нытик! Вечно все ему было не так, все плохие, злые, амбициозные, один он честный и недооцененный. Катька от него быстро уставала, он вытягивал из нее силы. Валера был энергичным любовником, весело командовал: «Раздеваемся, ложимся!» Так же весело и энергично тискал Катьку, быстренько управлялся и отваливался на бок, оставляя ее в неизменном удивлении глядеть в потолок: и вот об этом так много разговоров? Олежик все делал тоже недолго и с бесконечными замечаниями: то Катька слишком горячая и ему жарко, то она занимает всю кровать и ему тесно, то ему сегодня испортили настроение, и он больно щипал ее. И всегда у него были холодные и мокрые руки и ноги. После всего Катька тайком облегченно вздыхала: «Слава богу!» – и хотела глотнуть свежего воздуха. Эти отношения были ей в тягость, но она не знала, как корректно прекратить их. Помог случай. Как-то Олежик пришел к ней в особенно язвительном настроении, плевал ядом на преподавателя, не способного его «раскрыть», и взбеленился на Катьку, что она зубрит партию, вместо того, чтобы поддержать его. Услышав, что она тварь тупорылая, курица провинциальная и бревно бесчувственное, не способное понять страданий тонкой души гения, у Катьки потемнело в глазах и прояснилось после того, как она, оказывается, встала, открыла дверь и мощным пенделем выбила из комнаты бьющегося в припадке самообожания Олежика.
Парнями она больше не обзаводилась и Ленкиной страсти не верила. И вот Ленка бросает Питер ради ушастого Лешки! Ну не дура?
Новоиспеченные звезды большой сцены начали вставать из-за стола, прощаться на ночь, устало улыбались и часто зевали во весь рот, по-свойски не утруждаясь прикрываться. Утром наступит то самое будущее, в котором будет блеск и слава, и надо будет в это будущее собирать вещи и до конца недели освободить общежитие.

***

Катькина карьера в Мариинском театре складывалась больше, чем успешно. Ее красивый голос то ли эволюционировал, то ли раскрылся в редкое по красоте колоратурное меццо-сопрано. Обволакивающий бархатный тембр легко льющихся звуков уносил в поднебесье не только зрителей, но и взыскательных профессионалов. Режиссер делал постановки специально под Катьку, и довольно скоро публика стала ходить именно на нее. Афиши и баннеры с ее именем красовались по всему Питеру, и сердце Катьки ускоряло ход всякий раз, как она видела их и представляла радость и гордость своих родителей. Они обклеили уже изрядную часть кухонной стены афишами и вырезками из журналов со статьями о ней. Труппа давала спектакли в Европе и Америке, ее известность росла.
Несмотря на головокружительный взлет, Катька оставалась той же простой девчонкой, какой покинула свой родной городок. «Господи, ну ведь балда балдой!» - вздыхала костюмерша театра Ольга Ивановна, бывший концертмейстер, полюбившая Катьку с первого ее выступления и взявшая над ней добровольную опеку: «Да любой артист мечтает, чтобы с ним так режиссер носился! Звездилась бы уже! Пожинала бы плоды успеха!» Катька слушала ее, всегда дотошно просматривавшую складки сценического платья сегодняшней героини, смотрела на себя в зеркало гримерки и тоже удивлялась: «Мне нравится петь, я и пою. Чего еще?» Ольга Ивановна махала рукой, выражая свое безнадежное возмущение неумением Катьки быть звездой, потом грозила пальцем, мол, научу я тебя женским премудростям, раз природой не дано! И действительно учила Катьку манерам, прививала вкус к одежде и внешнему виду. Петербурженка в нескольких поколениях, Ольга Ивановна исповедовала классические представления о красоте и выше всего ставила элегантность и лоск. Катька была невзыскательна от природы и простовата по воспитанию, но красоту воспринимала чутко и с удовольствием, хоть и несколько легкомысленно и поверхностно вводила ее в свою жизнь. Ольга Ивановна говорила, что чувствует в ней изысканную женщину и надеется дожить до тех пор, когда Катька в таковую превратится.
Катька обреталась в служебной квартире, обустройством которой занимались приезжавшие родители. Сама она денно и нощно жила партиями своих героинь, пела, пела и пела, и ничего другого не хотела знать.
На третьем году успеха Катьку подвели питерский климат и собственное легкомыслие. По весне, обрадовавшись солнышку, она решила пробежаться по набережной Большой Невы. Дав себе неплохую нагрузку, разогрелась, взмокла и неспешно отправилась домой. Внезапный ледяной ветер с Финского залива пронзил ее насквозь и терзал добрых полчаса, пока она мчалась до своей парадной. Замерзшая Катька долго стояла под горячим душем, но все же к вечеру ее спина встала колом. Мышцы просквозило, и каждый вдох, и движение отдавало стреляющей болью. Набрать полные легкие воздуха и поднять-опустить диафрагму не получалось, мышечный спазм в спине не позволял грудной клетке расходиться, пресекая задуманное движение где-то на половине. Катька запаниковала: как петь? Ольга Ивановна в скованных движениях своей подопечной сразу заметила неладное, забила тревогу и приняла меры. Она мазала и терла Катькину спину согревающими мазями, обматывала платками из козьей шерсти, заставляла лежать под пуховым одеялом, которые принесла к ней в квартиру, и усиленно потеть. На следующий день Катька была в общем довольна результатом, чувствовала только боль в пояснице. Еще какое-то время она лечилась прежними методами, но толку было чуть. Ольга Ивановна, в очередной раз поохав и поворчав на Катьку, сказала загадочное:
- Ладно, есть у меня крайнее средство! Не люблю с просьбами обращаться, но тут, кажется, уже по-другому никак.
Она взяла свой кнопочный мобильник, сдвинула очки на кончик носа, вытянула руку на максимум и пальцем пролистала контакты. Потом удовлетворенно вздохнула, поднесла трубку к уху и в ожидании ответа лицо ее преобразилось: перед Катькой сидела не седенькая старушка в белой блузе с жабо и клетчатой юбке, а трепещущая и смущенная обществом прекрасного мужчины женщина. Катька буквально рот разинула, наблюдая появившийся румянец и приглушенный опущенными веками ласковый взгляд Ольги Ивановны. Нежнейшей интонацией она с придыханием заговорила:
- Андрюшенька, ты ли? Здравствуй, здравствуй, мой сокол! Да, я! – Потом надолго умолкла, слушая, и даже чуть отвернулась, чтобы сохранить в тайне эмоции от того, что слышала. – Да, мой дорогой! Ты знаешь, если бы не крайний случай, я бы не стала тебя беспокоить! Спасибо, солнце мое! Хорошо, придет, придет, когда скажешь! До свидания и спасибо тебе!
Счастливая и взволнованная, она немного посидела молча, затем изрекла:
- Даже завидую тебе немного, Катюша! К какому мужчине пойдешь! Было бы мне лет на тридцать меньше, я бы его не упустила!
- Доктор, что ли, какой-то?
- Доктор! Сама ты доктор! Что они могут, доктора эти? Андрюша массаж делает! Да так делает, что попасть к нему с улицы невозможно. Балерин наших на ноги ставит! А у них-то уж проблемы так проблемы! Все его время и занимают. – Она снова вздохнула: - Да и вообще, не в этом дело! Мужчина! Мужчина он редкой породы! Одного такого и знаю. Ну, сама увидишь! Завтра в девять посмотрит тебя, он тут рядом с нами обретается.
- Утра?
- Господи, Катя! Какого утра? Вечера. Только не опаздывай и раньше не приходи! У него люди. Ради нашего с ним старого знакомства только и согласился взять тебя. Тысячу рублей возьми, это цена по блату, для меня. Когда-то я крепко помогла ему, вот помнит должок! Хороший человек! – снова добавила Ольга Ивановна, как-то сладострастно передернув хрупкими плечиками согбенной спины.
Обескураженная необычным поведением Ольги Ивановны Катька была заинтригована неведомым Андрюшенькой до невозможности.