Толстой. Кутузов и мадам Жанлис

КНИГА И БЫТИЕ МИРА
В ХУДОЖЕСТЕННОМ ПРОСТРАНСТВЕ ЛЬВА ТОЛСТОГО
Герасимова Светлана Валентиновна,
кандидат филологических наук, доцент;
доцент РГУ им. А.Н. Косыгина,
Россия, 117997, г. Москва, ул. Садовническая, 33,
Россия, 107023, г. Москва, Московский политехнический
университет, Большая Семеновская, 38.
Email:metanoik@gmail.com
В романе выделено два типа героев: искатели и обретшие. Искатели составляют в романе большинство. В своем духовном развитии они колеблются между полюсами книжного знания и ведения, которое дает мир. К обретшим можно отнести Кутузова. Толстой указывает, что перед сражением полководец читал роман Стефани-Фелисите де Жанлис «Рыцари Лебедя, или двор Карла Великого» (Les Chevaliers du Cygne ou la cour de Charlemagne), причем на французском языке, хотя в 1807 году вышел его русский перевод. Проводя параллели между текстом французского и русского романов, объясняющие, почему именно эту книгу Жанлис Толстой вложил в руки Кутузова, необходимо отметить черты историзма и нравственной проповеди, сближающие эти тексты. Романы близки идеей любви к друзьям и неприятелям, высокой оценкой простоты и умения не знать своих достоинств. Однако у Толстого нет элементов готического романа и многостраничной исповеди, характерной для Достоевского.
Ключевые слова: книга, мироздание, Толстой, Жанлис, Лесков, Достоевский
В статье рассмотрены книга и бытия за ее пределами как корреляты семиотической системы культуры на примере романа Льва Толстого «Война и мир».
М.Ю. Лотман отмечает, что культура в своем развитии колеблется между полюсами, когда функции текста исполняет либо сам текст – либо не-текст, ориентированный на естественность, незашифрованность, простоту, причем носительницей текста может быть как становящаяся собеседником книга [Лотман, 2002, с. 88], так и мир [Лотман, 2002, с. 151], мир людей, космос, видение земли из космических пространств. Эти полюса соприсутсвуют друг другу. При доминировании одного из полюсов другой может находиться на периферии. Середина ХIX в. интересна тем, что эти полюса как доминанты были выражены в творчестве Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, Н.С. Лескова и других писателей.
В системе персонажей романа «Война и мир» Толстого большинство героев находятся в состоянии духовных и нравственных исканий. Для них при доминировании символа учащей книги бытие и космос предстают в апофатической неизветсности, а при доминировании мудрого космоса и природы книга оказывается ненужной, лишенной способности учить.
Исключением является Кутузов – это редкий в системе персонажей Льва Толстого герой из числа нашедших истину, то есть завершивших поиски и обретших золотую середину – во всем, а следовательно, и в споре между книгой и бытием мира.
Классический взгляд на роль книги в мире Льва Толстого можно было бы сформулировать так: в тексте Толстого есть три структурообразующие доминанты, связанные с влиянием французской литературы, псевдонациональной и подлинно национальной, представленной преимущественно фольклором, а потому выходящей за рамки заявленной темы.
Чтение Кутузовым французской книги можно было бы объяснить толстовским принципом диалектики души: военачальник, ответственный за победу русских над Наполеоном, читает книгу любимой им писательницы.
С точки зрения семиотики культуры этот феномен осмысляется иначе: Кутузов является структурным центом художественного мира Толстого, способным сопрягать элементы структуры, которые в духовном пространстве других героев реализуются по принципу дополнительной дистрибуции, то есть их духовному пространству характерен либо примат книги, либо вера в то, что учит жизнь, само бытие, а не книга.
Образ Кутузова нельзя назвать исторически достоверным – он скорее отражает философию непротивления и упование на Божий промысел самого Толстого, нежели объективную историческую реальность: «С одной стороны, М.И. Кутузов находился в “старческой немощи и бездействии”, “много спал и ничего не делал”, с другой стороны, он, как народный вождь, уповал на провидение, предоставляя событиям совершаться своим чередом» [Жучков, 2008, с. 29]. Вместе с тем мемуаристы отмечают и черты, противоречащие концепции Толстого: «Главной отличительной чертой характера Кутузова, отмеченной людьми, работавшими с ним в течение похода, была крайняя раздражительность, вспыльчивость и горячность. Эта черта характера прямо противоположна тому образу мудрого вождя, который пускает военные действия на самотек в надежде на их божественное, то есть фатальное, саморегулирование, как это пытается представить Л.Н. Толстой.
А.А. Щербинин, всю войну безотлучно находившийся в главной квартире и единственный, оставивший подробное описание ее деятельности, констатирует: “Кутузов был чрезвычайно вспыльчив”» [Жучков, 2008, с. 34].
Этот же исследователь подтверждает мемуарными материалами мысль о том, что накануне сражения Кутузов не читал роман Стефани-Фелисите де Жанлис «Рыцари Лебедя, или двор Карла Великого» (Les Chevaliers du Cygne ou la cour de Charlemagne), изданный В.Ф. и Н.Ф Кошанскими на русском языке в 1807. Показательно при этом, что Кутузов у Толстого читал уже переведенный роман по-французски. Итак, по свидетельствам, мемуаристов, проанализированным Жучковым, в ночь накануне великого сражения Кутузов исследовал разложенную перед ним карту боевых действий.
Однако «позже были найдены архивы, в которых находилась книга мадам Жанлис, подписанная рукой Кутузова. Там он написал, что часто читал романы этой писательницы, просто чтобы развеяться. Правда, не до, а после Бородинского сражения.
Дидактика романов мадам Жанлис дала повод молодому поколению Ростовых назвать ее именем “рассудительную” графиню Веру» [Барбазюк, 2012, с. 62].
Кутузов сопрягает в своей личности полюс интереса к нравоучительным романам французской писательницы и чувство русского мира, который он чувствует, словно читает, постигая его суть: «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что-то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной воли, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“» [Юб, т. 11, с. 174–175 ].
Встает естественный вопрос, почему именно этот роман, а не какой-то иной этой же писательницы вложил в руки Кутузова Лев Толстой. Во-первых, Жанлис заявляет, что хочет прославить «Рыцарство», написав этот слово с заглавной буквы [Жанлис, 1807, с. 2]. Во-вторых, она стремится воспеть любовь, чуждую нравам «Придворных» (слово также написано с прописной), с их уловками и искусством пленять и обманывать [Там же]. Писательница следует в романе иерархии ценностей, близкой Кутузову, да и Толстому, для которых подлинный подвиг Рыцарей, то есть солдат, готовых вступить на Бородинском поле, противопоставлен придворным интригам. К тому же этот подвиг связан со служением духовной любви и взаимовыручки между рыцарями – высочайшей ценности также и в мире Толстого. Словом, в романах Жанлис и Толстого войне противостоит высокая дружба и духовная любовь. На щитах главных героев, оптимистичного Изамбарда и меланхоличного Оливьера (друга Роланда) (вспомним кстати, как между подобными типами рыцарского служения выбирал Дон Кихот), кроме лебедей, был начертан девиз: «Искренность и верность» [Жанлис, 1807, с. 3], который также отражает ценностные ориентиры Кутузова и Толстого. Хотя роман Жанлис посвящен дружбе и любви, он имплицитно включает в себя мотив противостояния Роланда войскам Марсилия, представленного в средневековом эпосе язычником и магометанином одновременно, словом – неверным, персонификацией мирового зла, чей образ коррелирует с Наполеоном, которого анафематствовали [Юб., т. 10, с. 45] или воспринимали как Антихриста [Юб., т. 9, с. 3; т. 11, с. 105 и др. (в целом он упоминается в 4 сценах)]. Роман Жанлис начинается со смерти Роланда. Это нравоучительное повествование испещрено рыцарскими сражениями, любовными приключениями и, главное, отсылками к нравственным категориям, близким самому Льву Толстому: в поступках Оливье писательница усматривает простоту [Жанлис, 1807, с. 5]. Лев Толстой отмечает истинную простоту без ее двойника, фамильярности, в поведении Пьера Безухова, Марьи Дмитриевны Ахросимовой, Николая Ростова, Долохова, Пьера Каратаева, русского народа.
Кроме того, Оливье «весьма скромен и не знает своих достоинств» [Там же]. Последнее изречение коррелирует с знаменитым толстовским уподоблением человека дроби из «Круга чтения»: «Человек – дробь. Числитель – это его внешние, телесные и умственные качества сравнительно с другими; знаменатель – это оценка человеком самого себя. Увеличить своего числителя – свои качества – не во власти человека, но уменьшить своего знаменателя – свое мнение о самом себе, и этим уменьшением приблизиться к совершенству – во власти каждого человека» [Юб., т. 42, с. 236–237]. Или совершенно по-толстовский Жанлис пишет: «Храм Наук почтен и величествен; но храм Добродетели несравненно священнее» [Жанлис, 1807, с. 26]. При этих словах вспоминается неварбализованный спор о добродетели отца и дочери Болконских. Отец, как истый просвещенец, заставляет княжну Марью, учить геометрию, ибо учение – свет и основа добродетели, но у Марьи иной источник нравственности – это христианские заповеди, влекущие ее сердце принимать божьих людей – странников.
В другом эпизоде, помогая раненому врагу, Оливье понимает, какое счастье «любить друзей, любить и неприятелей». Облагодетельствованный враг дарит Оливье шарф. Позже выяснится имя рыцаря – Витикинд [Жанлис, 1807, с. 79]. У Толстого аналогичная история: русские мужики переделали имя Vincent в прозвище Весенний и полюбили этого военнопленного француза – молоденького мальчика, греющегося у костра.
Подобных сентенций и примеров пересечений художественных миров можно привести множество.
Писательница, повествуя, что Селанира, единственная дочь Витикинда, вождя «Саксонцов», воевавшего против Карла, обращенного в христианство и ставшего другом своего победителя, соделалась причиною всех бедствий рыцарей; что Изамбард отправляется в Царь-град, то есть Константинополь, ко двору Ирены (Ирины), так как распространились несправедливые слухи о его влюбленности в королеву, жену Карла; вплетает в свое повествование конкретно-исторические факты. Она развивает традиции не столько средневекового эпоса, сколько исторического романа, - что также соответствует толстовскому замыслу исторического романа-эпопеи. Однако историзм Толстого многократно превосходит по точности и глубине отсылки к истории в романе Жанлис.
Далее мы узнаем, что Селанира убита. Перед смертью, истекающая кровью, она признается, что на нее напали бандиты, а умирающий возле нее от ран Оливье попытался ее защитить. Далее писательница намекает, что в действительности и сам Оливье был замешан в страшном преступлении. И, развивая мотивы готического романа, живописует, как исцеленного от ран Оливье преследует по ночам призрак убитой им девушки. Герою являлись «кости окровавленного скелета, который, испуская томные стоны, медленно удалялся, и оставлял большие кровавые следы за собою – скелет дошел до средины комнаты и исчез в воздухе» [Жанлис, 1867, с. 58]. Эта тайна заставляла недавнего смельчака и героя бояться темноты и сторониться даже своего ближайшего друга – Изамбарда, который хотел бы спать в одной комнате с ним. Роковая тайна и вина встают между друзьями. Далее следует многостраничная исповедь Оливье скорее в духе Ф.М. Достоевского, нежели Толстого. Герой исповедует свой грех Изамбарду. Эта исповедь скорее похожа на авантюрный роман, с неожиданными поворотами судьбы и сюжета.  Далеко не все в романе Жанлис гармонирует со стилем и идеями Льва Толстого. Но хитросплетения ее повествования устремляются к утверждению нравственного идеала.
Словом, прозвище Веры Ростовой, мадам Жанлис, обладает отрицательной коннотацией не столько потому, что однозначно дурны романы самой писательницы, сколько потому, что Толстой не видит правды в книжной мудрости, оторванной от жизненной правды.
Популярности Жанлис и критике ее произведений в XIX в. посвящены многие исследования [Рак, 2004; Барбазюк, 2012; Полосина, 2017; Ляпидовская, 2019; Бушунов, 2022 и др.].
Популярность Жанлис дала Н.С. Лескову, в зрелые годы бывшему поклонником Толстого, даже толстовцем, материал для рассказа «Дух госпожи Жанлис» (1881). Главная героиня этого рассказа обращалась к томикам госпожи Жанлис, как к оракулу, для разрешения жизненных проблем. Так Ф. Достоевсий в последние часы жизни велел жене раскрыть Библию, ища в ней ответа, и услышал: «Не удерживай». Словом, Жанлис заменила Библию для героини Лескова. Церковь осуждает гадание на Библии, как и вообще любое гадание: судьба человека в руках Божьих, и не следует допытываться тайн, которые не вместишь. Однако следует отметить, что рассказ Лескова и убеждения Достоевского свидетельствуют, что в целом русская культура XIXв. была книгоцентричной.
Кроме того, Лесков с весомой долей сарказма повествует о вере своей героини в то, что в этих томиках живет дух самой госпожи Жанлис, сравнивая эту веру со спиритизмом и намекая на демоническое происхождение спиритических чудес.
Отношение к книге в XIX в. восходило к русской средневековой традиции. Средневековая культура ставила перед человеком цель – достигнуть святости, к которой через подражание Христу, а следовательно, через подражание книге призваны все. Книга – это единственный ориентир для человека, свидетельствующий о земных днях Христа и структурирующий жизнь человека.
В процессе секуляризации культуры место Библии заменила светская литература. Самый яркий пример подражания светской книге – эффект Вертера. Роман Гете заменил собой Библию. Актуализируя и приводя в действие выработанные еще в Средневековье механизмы доверия книге и подражания ей, он стал Антибиблией или Антиевангелием. Евангелие – благая весть, что врата рая отныне для нас открыты. Гетевский роман через искушение самоубийством отверзает врата ада.
Культура должна была адаптироваться к новой реальности: книга может давать ложные ориентиры. Библия теперь не единственная книга, не единственный авторитет первой величины. Каждый писатель мечтает занять место Библии – и Толстой в их числе. Восставая против диктата книги, сам Толстой своими книгами активно учит.
Однако в большинстве случаев книга в «Войне и мире» включена в значимые оппозиции и корреляции как негативный член. Толстой повествует, как Пьер, зайдя в гости к князю Андрею, тут же раскрыл «Записки» Цезаря вместо того, чтобы сосредоточиться на решении важного вопроса: какую жизненную стезю избрать и обсудить этот вопрос с другом. Далее речь идет о трех княжнах, сидевших за пяльцами и книгой, но чтение не смягчило их сердца, не склонило их встретить Пьера по-доброму, а не как мертвеца или зачумленного. Мы видим, что книга в этих двух примерах противопоставлена сосредоточенности на жизненных проблемах и умению принять другого – неудобного, отличного от хозяев нравами, взглядами, интересами. В следующем примере книжная культура будет противопоставлена небу и созерцанию облаков, поскольку книги внушили князю Андрею Болконскому ложный образ Наполеона и заслонили от него действительность и подлинное небо – и вот князь увидел над Аустерлицким полем облака и синеющую бесконечность. Е.Ю. Полтавец отмечает, что герои делятся на созерцателей звезд – и облаков, то есть на астрофилов и нефеломанов. К числу последних можно отнести и князя Андрея: «Нефеломаны не обязательно любят облака; нефеломаном можно назвать и того, кто испытывает странную зависимость от облаков» [Полтавец, 2015, с. 106]. Облачные выси открывают князь истину.
Парадоксальность Толстого в том, что он, утверждая, что учит не книга, а жизнь, не отказывается от писательского призвания. Книга не учит героев «Войны и мира», но источник высшего ведения Пьер обретает во сне, и знание получает на языке космических символов. Герой созерцает землю словно из глубин космоса. Он видит ее и рядом, и обобщенно, словно издалека. Это хрустальный глобус.  Возможно, на образность сна повлиял  Лермонтов, который также из глубин космоса созерцает, как спит земля в сиянье голубом. Показательно, что элегия «Выхожу один я на дорогу» также заканчивается сном. Сон лирического героя Лермонтова коррелирует со сном Пьера. А хрустальный глобус – с голубой землей. В результате Пьер по-лермоновски видит исполненную значения и смысла землю. Наибольшим иноформативным потенциалом обладает эпизод, когда капли растекаются по поверхности земли, а ее ядро – Сам Творец.
Чему же учит космос Пьера, самого Л.Толстого, других героев «Войны и мира»? Отвечая на этот вопрос, можно выделить две аксиологические доминанты или два значимых образа сна. Причем для Толстого обучение – это не информирование личности, а ее формирование, образование как придание человеку Образа Божия.
- Первый образ-идея: Бог в центре.
Если христианская культура выражает идею поврежденности природы человека и мира (в человеке действует первородный грех; мир во зле лежит), то Лев Толстой, опирающийся на идеал естественного человека, где естественность свята, а не повреждена грехом или злом, переносит идеал естественности с человека на космос. Вселенная кажется не поврежденной грехом. В этих образах можно увидеть пантеизм, отсветы учения Шиллера и Шопенгауэра о мире и Боге, но скорее всего это чисто толстовское видение мироздания. Творец – безличностное космическое явление, – человек тоже безличностен и отражает Творца.
Лотман возводит идею мира-книги к средневековью [Лотман, 2002, с. 151], но подобные взгляды были характерны для западного средневековья. Мир, как книга, раскрывается Вильгельму Баскервильскому, когда он считывает мир, как книгу, и определяет, куда убежала монастырская лошадь («Имя розы» Умберто Эко). В художественном пространстве Толстого мир учит не знаками. Созерцая символы мира, эмоционально воспринимая их, герои Толстого постигают глубины своей души – в результате им раскрывается истина.
В мире существуют только энергии Творца. Толстой указывает, что божественная сущность в ядре бытия, но она космична и внеличностна. В результате человек утрачивает источник своего личностного бытия – личность Творца. Если Творец не личность, то и человек, даже отражая Творца, не личностен.
Античность видела божественность космоса, а человека осмысляла персоной, подражающей космосу, но не ставшей еще личностью в современном ее понимании, – личностью, обладающей внутренним голосом совести, и свободной, и не зависящей от внешних сил духовной саморегуляцией.
- Второй образ-идея сна связан с тем, что силы любви и ненависти действуют в мире подобно силам притяжения и отталкивания. Вселенная и мир людей живут единым вселенским законом. Универсальные законы пронизывают вселенную. И законы «личностного» бытия не отличаются от вселенских, вновь отменяя личность.
Герои толстого живут правдой книги или правдой мира. Им не удается, подобно Кутузову, сопрячь крайности, поэтому самым важным откровением Пьеру будет сон, в котором благодетель советует ему: «Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать  все эти мысли – вот что нужно!» [Юб., т. 11, с. 294]. Однако Толстой верит, что можно сопрячь не только знание книги и вселенной, но также и сопрячь всех людей. Об этом молится Наташа Ростова, продолжая в своем уме возглас священника «Миром Господу помолимся»: «Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться» [Юб., т. 11, с. 74].
Это желание цельности и единства, характерное для Льва Толстого, восходит к средневековому идеалу. Для средневекового христианства распад – следствие грехопадения. Адам пал и разбился, поэтому теперь необходимо обрести изначальное единство, сопрячь разрозненные идеи в душе.

Литература:
Барбазюк 2012 – Барбазюк В.И. Феномен С. Жанлис в России начала XIX века // Русская речь, 2012. № 1. С. 58–64.
Бушунов, 2022 – Бушунов А.Ю. Г-жа Де Жанлис в семье Тургенева // Спасский вестник. 2022. № 29. С. 140-147.
Жанлис, 1807 – Жанлис С.-Ф. Рыцари Лебедя, или Двор Карла Великаго. В шести частях. М.; Изданное В.Ф. и Н.Ф. Кошанскими, 1807. URL: https://rusneb.ru/catalog/000199_000009_010962162/
Жучков, 2008 – Жучков К.Б. М.И. Кутузов по характеристике его окружения в Отечественную войну 1812 года // Вестник Псковского государственного педагогического университета. Серия: Социально-гуманитарные и психолого-педагогические науки. 2008. № 3. С. 29–36.
Лотман, 2002 – Лотман Ю.М. Статьи по семиотике культуры и искусства. СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 2002. 544 с.
Ляпидовская, 2019 – Ляпидовская М.Е. Интертекстовые связи произведений Н.С. Лескова с русской классической литературой // Современная наука: актуальные проблемы теории и практики. Серия: Гуманитарные науки. 2019. № 11-2. С. 165-169.
Полосина, 2017 – Полосина А.Н. Стефани-Фелисите де Жанлис в русской литературе // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. Социальные, гуманитарные, медико-биологические науки. 2017. Т. 19. № 1. С. 106-110.
Полтавец, 2015 – Полтавец Е.Ю. Нефеломанты  и  нефеломаны  в русской  литературе  ХIХ века // Природные стихии в русской словесности» М. ЛЕНАНД, 2015. С.106–115. Примечания  (№ 8 – 36) С. 228–229. 
Рак 2004 – Рак В.Д. Жанлис // Пушкин: Исследования и материалы. Пушкин и мировая литература: Материалы к «Пушкинской энциклопедии». Санкт-Петербург, 2004. С. 143-144.
THE BOOK AND THE BEING OF THE WORLD
IN THE ARTISTIC SPACE OF LEO TOLSTOY
Gerasimova Svetlana Valentinovna,
PhD in Philology, Associate Professor;
Associate Professor of Kosygin Russian State University,
33, Sadovnicheskaya street, Moscow, Russia, 117997,
Moscow Polytechnic University,
38, Bolshaya Semenovskaya street, Moscow, Russia, 107023,
Email:metanoik@gmail.com
The novel distinguishes two types of heroes: the seekers and the finders. The seekers make up the majority in the novel. In their spiritual development, they oscillate between the poles of book knowledge and the knowledge that the world gives. Kutuzov can be considered among those who have found it. Tolstoy points out that before the battle, the commander read St;phanie-F;licit; de Genlis’s novel “The Knights of the Swan, or the Court of Charlemagne” (Les Chevaliers du Cygne ou la cour de Charlemagne), and in French, although its Russian translation was published in 1807. Drawing parallels between the text of the French and Russian novels, explaining why Zhanlis Tolstoy put this particular book in the hands of Kutuzov, it is necessary to note the features of historicism and moral preaching that bring these texts together. The novels are close to the idea of love for friends and enemies, a high appreciation of simplicity and the ability not to know one’s merits. However, Tolstoy does not have the elements of a Gothic novel and the multi-page confession characteristic of Dostoevsky.
Keywords: book, universe, Tolstoy, Zhanlis, Leskov, Dostoevsky