Андрей Голов. Достоевский поэта

Достоевский Андрея Голова

Герасимова С.В., РГУ им. А.Н. Косыгина,
Московский политехнический университет, Москва.

Всемирная отзывчивость для Ф.М. Достоевского была важнейшей особенностью русской души, - но особенностью, уравновешенной почвенничеством. О всемирной отзывчивости Достоевский писал: «Даже у Шекспира его итальянцы, например, почти сплошь те же англичане. Пушкин лишь один изо всех мировых поэтов обладает свойством перевоплощаться вполне в чужую национальность <…> и не было поэта с такою всемирною отзывчивостью, как Пушкин, и не в одной только отзывчивости тут дело, а в изумляющей глубине ее, а в перевоплощении своего духа в дух чужих народов, перевоплощении почти совершенном, а потому и чудесном, потому что нигде ни в каком поэте целого мира такого явления не повторилось» [Достоевский, с. 436–438]. В отличие от Достоевского Вадим Валерианович Кожинов (1930–2001) указывал на амбивалентность русской отзывчивости на все иностранное: «С самого начала «всемирная отзывчивость» предстала в отечественном сознании и как глубоко положительная, в пределе идеальная, и одновременно как недвусмысленно «отрицательная» черта нашего национального характера. Именно другой стороной «всемирной отзывчивости» оказывается наша переходящая из века в век оглядка на Европу, а порою и низкопоклонство перед ней. <…> Так из «всемирной отзывчивости» естественным образом вытекает та стихия самоотречения, в которой справедливо можно видеть и другую нашу важнейшую национальную черту. <…> Одним из первых «в беспощадном самосуде» увидел существенную черту отечественного бытия и сознания Чаадаев, для которого стихия самоотречения наиболее ярко воплотилась в личности и судьбе Петра Великого» [Кожинов].
В творчестве Андрея Михайловича Голова (1954–2008) всемирная отзывчивость стала условием обретения чувства полноценного личностного бытия. Помню стихотворение, написанное в 1980-е годы, в котором поэт описывал раковину, впитавшую в себя звуки пространств и времен и обретшую талант звучать самостоятельно. В доме поэта собирался круг членов литературного объединения «Бригантина» с капитаном – Дмитрием Юрьевичем Цесельчуком во главе. И в контексте поэтически-морской стихии одним из любимых стихотворений был верлибр «Раковина».
Тема раковины-ракушки звучала в поэзии Андрея Голова и в последующие годы:
О раковины, слушал ли вас Бах
Или, куда ни шло, хоть Монтеверди,
Запечатлевшие в своих тонах
       (Внемли ушной, коль серьги не мешают)
Гармонию пластов земныя тверди? («Ракушки») [Голов].
В этом стихотворении раковина становится производной мистической спирали, то есть мира трансцендентного Божественного бытия, и земных пластов – мира феноменов. Важно, что раковина впитала не музыку сфер, то есть небесных тел, а земной тверди. Она сопрягает миры – трансцендентный и земной, божественный и человеческий, мистический и материальный. Так же сопрягает эти миры человеческая личность, которая, по мысли Ф. Тютчева, бьется «на пороге как бы двойного бытия» («О вещая душа моя», 1855) и желая прильнуть к стопам Христа, как св. Мария.
Раковину можно осмыслить как символ, выражающий специфику личностного творческого бытия Андрея Голова. Подобно раковине, впитывавшей звуки пространств, поэт впитывает звучание времен и эпох, от эры Древнего Египта до века постмодернистской Европы, чтобы породить неповторимый звук, созданный спиралью раковины, как спиралью ДНК. Раковина и есть духовная ДНК, определяющая уникальный код неповторимой личности. Культуры, ожившие и зазвучавшие для поэта, - это всеобщее достояние. Но погружение поэта в конкретную эпоху разрушает культурную энтропию: всеобщие, универсальные, объективно существующие культуры обретают личностный центр, вступают в общение с поэтом, по инициативе которого начинается диалог двух личных начал – определенного типа культуры и человека, то есть самого поэта.
Всемирная отзывчивость породила поэтические циклы, посвященные Древнему Китаю и Японии, Египту, Византии, иконам Древней Руси, странам Европы. Но это не всеядность, а многоголосие, полифонизм, основы которого были заложены во времена равноапостольных Кирилла и Мефодия. Западному принципу священного, или избранного, языка, то есть латыни, Восток противопоставил сакральное многоголосие, восходящее к библейской идее «всякое дыхание да хвалит Господа» (Пс. 150: 6), причем на своем родном языке.
Западная идея универсального языка позже была уравновешена демократическими принципами, которые выросли на ее основе, стали ее производной по принципу преодоления. Русская, даже славянская, идея языкового полифонизма, многоголосия была уравновешена позже созревшей на ее основе концепцией Соборности, стремлением к духовному единству.
Это духовное родство поэта Андрея Голова с Достоевским породило множество стихотворений, посвященных ему. Из них можно составить большой цикл. Приведем и откомментируем только три произведения, которые сам автор разместил в следующем порядке.
Первое из них, «Федор Михайлович», восходя от бытописательного биографического очерка в стихах к философской и богословской элегии, увенчивается идеей двойного бытия.
ФЕДОР МИХАЙЛОВИЧ
Бедный Федор Михайлович! На ночь заваривать чай,
Листать жития, строгать по лекалу фразы
И благодарить церемонный циньский Китай
За его фарфоровые вазы,
Кои можно в бесчисленный раз заложить
При неудачном раскладе издательского пасьянса
И всесемейственно на мелочишке дожить
До очередного аванса
Или благоприятного разворота рулетки, чья
Стрелка минует зеро, что вожделенно до боли,
И извлекает из пресной пустоши бытия
Капельки крови или просто крупицы соли,
Осоляющей время. Счастье оставь на потом
И осанну в горниле храни безнадежно и долго.
Но все же блажен, чья шея истерта в кровь хомутом
Системы вечного долга,
Которую чуть смягчит будущий государь,
Воз государства влача, как всемощный одр,
И из-за могилы благословит алтарь
Спасова храма, в чье основание Федор
Михайлович ляжет, за страданье благодаря
Христа «Филокалии» и оптинских писем,
Закладною жертвою прежде царя,
Пребывая отныне независим
От измученной плоти, уставшей от слов и склок,
В коей божьему дару служа почти без печали,
Доверчивый петрашевец и скорбный русский пророк
Нераздельно и неслиянно обитали.

Достоевский, в трактовке Андрея Голова, был причастен двойному бытию, так как в нем жили пророк и петрашевец. Двойное бытие в своем благодатном, преображенном виде было присуще Самому Творцу, в Котором неслиянно и нераздельно жили Бог и человек. Эту аллюзию на Творца отмечала уже Е.Ю. Полтавец. Само чувство двойного бытия свидетельствует, что человек несет на себе Образ Божий. В стихотворении также намечен и вектор духовного развития писателя от человека, живущего проблемами плоти: долгами; необходимостью заложить китайские вазы или выиграть в рулетку; к пророку, легшему в основание Спасова храма, чтящего Христа «Филокалии» и оптинских старцев и готовому петь Ему осанну. В действительности, Достоевский похоронен близ Лавры св. Александра Невского в Петербурге, а не в Москве. К тому же храм Христа Спасителя никогда не был кладбищенским. Стихотворная метафора переосмысляет реальные факты. Достоевский почил примерно за месяц до убийства Александра II Освободителя (то есть стал «закладною жертвою прежде царя»), а его сын, Александр III, будучи еще царевичем, освободил от части долгов самого Достоевского. Денежная помощь наследника была продиктована желанием поддержать автора романа «Бесы», раскритикованного нигилистически настроенной прессой. Далее поэт, опираясь на прозаический опыт потока сознания, живописует Александра II, влачившего «одр государства». В стихотворном предложении не обозначено, что изменился субъект действия. Этот прием часто использует У. Фолкнер. Перефразируя стихи, можно сказать так:
Но все же блажен, чья шея истерта в кровь хомутом
Системы вечного долга,
Которую чуть смягчит будущий государь;
А нынешний, воз государства влача, как всемощный одр,
И из-за могилы благословит алтарь…

Действительно Алтарь храма Христа Спасителя был освящен уже после гибели царя Освободителя и смерти писателя-пророка – 8 июня (26 мая по ст. ст.) 1883 года. Но этот храм был заложен императором Николаем I и строился в течение всего правления Александра II Освободителя. Кроме того, в стихотворении может иметься в виду Спас на Крови, или храм Воскресения Христова на Крови, воздвигнутый на месте, где царь Освободитель получил смертельное ранение.
Достоевский предстает в этих стихах как почитатель «Филокалии» - «Добротолюбия», переведенного на русский язык святителем Феофаном Затворником (1815–1894), а на славянский – св. Паисием Величковским (1722–1794). Эта тема развивается и в следующем стихотворении «Князь Мышкин», названный свидетелем Евангелия Красоты, ибо «Филокалия» переводится на русский язык как «Крастотолюбие», где красота – это познаваемая энергия, изливаемая в мир непознаваемым Творцом и позволяющая нам догадываться о его умонепостижимой, даже умопомрачительной красоте, если рассматривать мрак в контексте представления св. Дионисия Ареопагита о Божественном Мраке, то есть о непознаваемой Сущности Творца, к которой прикасается князь Мышкин, и плоть его не вмещает ведения, исходя пеной эпилептических припадков.

КНЯЗЬ МЫШКИН

Бедный князь Лев! Каллиософия Досто-
евского не пощадила сословия твоего:
Желтый дом – не спасительней погоста
И вряд ли целомудренней его,
Ежели красота барашком на жертвенном ложе
Прообразует счастья несбыточные рога,
А тебя облачит в смирительный саван рогожи –
По имени твоего побратима или врага.
Но это еще не сегодня, ибо сегодня
На льва не слетелось семейственное вороньё
И красота – искупительница и сводня –
Оскверняет Россию и освящает ее.
Воистину – есть что делать средь святорусского праха,
На который Спаситель ризу Свою простер –
И помнят нездешнюю поступь Мышкина-Машиаха
Волны швейцарских эрзацев галилейских озер.
Мистике росчерков покорствующая Россия
Талесом, епанчей фарисейски встретит тебя:
Ты выйдешь на проповедь, красотослуживый мессия.
Истину падшей плоти паче души возлюбя.
Но искорка духа вспыхнет в плотском оскале
И Маркову Льву сфинксовы крылья воздаст,
Ибо и в «Филокалии» рудимент почитанья Кали
Проскальзывает сквозь ушко книги Экклезиаст.
А впрочем – зачем тебе ниша анахорета:
Новый Израиль кресты прочит таким, как ты –
Ты промелькнешь над Русью, как апостольская комета,
Свидетельствуя сердцем Евангелие от Красоты,
Которой дела нет до Ставрогинских вопросов
О сути мирогармонии – ю же выну и присно зрим –
И пред которой первый российский каллиософ
Феодор молится Логосу вневербальным словом своим.

Когда князь Мышкин исповедовал свою веру, что мир спасет Красота, то говорил на языке, понятном своим современником. Мир спасет Господь Бог, спасет Христос, о Котором писатель сложил свой символ веры: «Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но и с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше бы хотелось оставаться со Христом, нежели с истиной» (ПСС, Письма. XXVIII/1. С. 176). Жены декабристов подарили заключенным петрашевцами по Евангелию, с одной из них, Н.Д. Фонвизиной, Достоевский долгое время переписывался и именно в письме к ней в 1854 г. изложил свой символ веры. Позже его часть повторит Ставрогин, а за ним – Шатов: «Если бы веровали? - вскричал Шатов, не обратив ни малейшего внимания на просьбу. - Но не вы ли говорили мне, что если бы математически доказали вам, что истина вне Христа, то вы бы согласились лучше остаться со Христом, нежели с истиной? Говорили вы это? Говорили?» («Бесы» (1871–1872): Часть II, Глава I, VII). Интересно, что и сам князь Мышкин не проповедует спасительность красоты, но его идеи излагает Ипполит. Истина и Красота – важнейшие имена Божии; энергии, изливаемые Им. И благодаря проповеди Красоте князь Мышкин и Ставрогин становятся двойниками, образуя два полюса двойного бытия личности.

СТАВРОГИН

Обворожительный Спешнев, распустив Самсоновы волосы,
Позирует подсознанию бывшего
Петрашевца, рулеточника, мученика
И помогает ему эманировать Ставрогина,
Вырастить из детей собственных агиографов,
Разбросать францисканские коаны
Под ноги Алеше и даже старцу Зосиме,
И умереть, по-царски захлебнувшись кровью,
На пороге цареубийства. Бесы
Выкатят пешней щербатый горшок террора,
Раздадут чахоточным народникам
Ложки и плошки; в печи накалят ножницы
И обрежут под шляпами первых марксистов
Пейсы хилиазма. Бесы
Смачно поиграют в серебряный век,
Вспомнят мимоходом про Ноев ковчег
И по-братски поделят между собой
Посты в ленинском Совнаркоме:
Бес культурья, бес Божья, бес надежности. Бесы
Особенно из бывших семинаристов или
Мидрашных ребьят – сделают
Все в точности по Верховенскому. Верх –
овный совет возложит овнов и горлиц
В мартены всесожжения, выплавит
Высоколевитированную сталь пятилеток,
Сладит из нее костыли для шустрого
Голема государственного мифа
И тонирует их метафизической ржавчиной,
Чтоб на их глади не проступила
Слепящая маска Ставроевского-Достоврогина.


Князь Мышкин – автобиографический герой Достоевского, и вместе с тем, как свидетельствуют черновики, – князь Христос. И это общепринятая точка зрения на героя. Однако и Ставрогин – автобиографический герой писателя, но он один из бесов. Достоевский доверяет объяснить причину столь странного двойничества Мышкина, которому нет дела до ставрогинских вопросов, и Ставрогина – Дмитрию Карамазову, который говорит Алеше с исповедальным доверием: «Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей», – такова заключительная сентенция одной из глав («Братья Карамазовы», Том I, Часть I, Книга III: III). Эта идея Достоевского восходит к творениям св. Макария. Андрей Голов также отмечает в своих стихах близость Достоевского и к князю Мышкину, и к Ставрогину. Благодатное двойное бытие Христа, соединившего в себе Совершенного Бога и Совершенного Человека, откликается в душах людей, чувствующих свою связь с горним и дольним, с божественным и земным бытием. Однако есть и падший аналог двойного бытия – это сочувствие и Добру и злу.
Русский человек, как отмечает Достоевский и как это видно на примере поэзии Андрея Голова, широк душой и готов всему и вся посочувствовать. Это может стать всемирной отзывчивостью русской души, способностью понять людей разных национальностей, а в художественном творчестве – корректно изобразить их, но это может стать и той широтой души, в которой сходятся князь Мышкин и Ставрогин.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Голов А. М. Собрание сочинений URL: https://stihi.ru/avtor/20715152&book=1#1 (1.04.2021)
Достоевский Ф.М. Пушкин (очерк) // Малое академическое собрание сочинений: в 15 тт. Ленинград, Наука, 1995. Т. 14. С. 425–440.
Кожинов В.В. Красная сотня URL: (дата обращения: 24.01.2024).
Полтавец Е.Ю., Маликова С. Поэзия Фотиандра Метаноика (А.М.Голова): восприятие и интерпретация // Топос URL: (дата обращения: 25.01.2024).