Русские женщины. Часть I. Анна

Она лежала в больничной палате. Жизнь и силы уходили из ее, некогда прекрасного тела, которое и сейчас, на восьмом десятке лет, не утратило своей привлекательной белизны, и только морщинистое лицо, обожженное солнцем и ветрами, да ступни ног, похожие больше на подошвы солдатских сапог, выдавали в ней человека, посвятившего себя тяжелому физическому труду. И руки, натруженные руки крестьянки, которые не привыкшие лежать без движения, все искали себе работу. О эти руки! Руки женщины крестьянки, сколько всего было переделано и вынесено на этих руках, сколько выхожено и вынянчено детей и внуков, сколько перелопачено родной земли матушки и хлеба, да и можно ли оценить весь объем труда, переделанного за жизнь женщиной крестьянкой. В больницу Анна попала первый раз, в первые за все свои прожитые годы, да и сейчас не в жисть бы не согласилась, но ноги, ноги стали отказывать делать свою работу. Вот и пришлось по настоянию сына и дочерей согласится. В первые у Анны появился целый уповод времени, когда никуда не надо было идти, что-то делать, и сейчас в больнице, глядя на белый больничный потолок, появилось у Анны столько свободного времени, что ей, не покладавшей в жизни не на минуту своих рук, становилось как-то не ловко от вынужденного безделья. Лежать оно конечно можно, размышляла она, да вот ныло не известно от чего ее сердце. Старик от мой больно уж тоже плох, инсульту перенес, как он там без меня, размышляла Анна, беспокоясь за своего Поликарпа, в своей больничной палате.!? Это ж до чего надо было их с Поликарпом довести, чтобы вот так, чуть ли не сразу, почти одновременно подрубить на восьмом десятке лет, корень их жизни.


 
\
Мать выдала ее замуж в 18 лет, в дальнюю деревню, приезжал как-то на троицу, с другой стороны, Поликарп, к своей тетке, заприметил длинноногую, полюбившуюся ему девушку, да и заслал сватов. Свадьбу сыграли осенью, когда завершили сельскохозяйственные работы, свекор и свекровь помогли поставить свой дом, ибо край был лесной, лесу хватало да и деревенские помогли, и мужики и бабы откликались, на устраиваемую несколько раз «помочь»*,своим хозяйством зажили, да вот начали деревню трясти всякие потрясения. Пришла в сельсовет бумага, ишь ты, и давай всех мужиков и баб в какой-то колхоз сгонять. Общественный труд, общественный труд, а какой он общественный, ежели Афонька на земле работать не горазд, дом поразвалился,дети оборванные, голодные, а он винище хлещет, да и не один Афонька на деревне имеется. А Поликарп он мужик ничего, хоть тоже иногда винище то потребляет, но руки бог к тому месту приставил, зимой тож без дела не сидит, то салазки из липы и вяза ладит, бочки опять же, туески из бересты, сани, на зиму для лошадей, грабли, вилы тройчатки, опять же по плотницкой и столярной части горазд, всю мебель в доме сам изготовил, правда не мудреная у их мебель, стол, полати, да лавки вдоль стен, но все ж сам. Да и ружьишком в лесу-то промышляет, зайца, лису, куницу берет, да и сохатого нет, нет, да и завалит, опять же по осени утка, рябчик, глухарь, косач тоже не лишни в хозяйстве, все ребятишкам да семье подспорье, рыбу опять же ловить приспособился, в дому не переводится рыба- то. И зачем, говорит Поликарп, нам этот колхоз с тобой Анна нужен, хлеба своего нам хватает, другие съестные запасы имеются, коровы вон, две кормилицы завели, овец два десятка, лошадь в хозяйстве имеется, вон говорит Михаил, брат свекра, тоже не желает свое хозяйство рушить, да и детей у него от мала до велика. Хорошо Поликарп мыслил, если б знать, как потом это все ему отольется, о-хо-хо, как обернулось и отлилось. Детишками нас бог тоже не обидел, каженый год почитай рождались, все вроде баские уродились, восьмерых к коллективизации Поликарп смастерил. Эх жизнь! На ту пору в сельсовет плану какую-то прислали, сплутаторов каких- то искать, добро отымать, а их родимых на Севера отправлять. Свекрова то брата Михаила, сплутатром эким и признали, поприезжали с району, следователь, еще какие-то в кожанах с наганами, да винторями, погрузили на подводы Михаила, жену Агафью, детишек всех его, числом-то 12 душ, да и повезли куда-то родимых, в далекие края. Ох горе, горе, каким –то классным врагом обозвали, пошто врагом-то, если Мишка, со своей семьей, на земле от зари до зари ломался, хлебопоставки выполнял, признали ,что скотины и лошадей больше всех у него на подворье, да домок самый баский и крепкий на деревне, Агафья ,жена Мишкина, доброй хозяйкой была, все в дело пускала, ничего в хозяйстве не пропадало, на его, из деревенских ,никто не горбатился, прижимист был Мишка, куском хлебом не очень делиться любил, так и своих 12 ртов кормить было надо.
Поликарпа и ее, люди баяли, тоже в эту плану вставили, сплутаторов значит, да нашелся добрый человек в сельсовете, заступился родимый, не гоже говорит все семейство под корень рубить, если один из сыновей, свекора, героически сражался и голову сложил на фронте борьбы с разной гидрой. Поликарп, по совету свекра в колхоз от и вступил. А свекор Арсентий, не долго уже протянул, на крещенье и представился сердешный, свекровь Ольга еще года два али три с имя жила, в 36 бог и ее прибрал, царствие им обоим небесное. Про колхозную жизнь Анна вспоминать не любила, детишки все плодились, вскоре они с Поликарпом догнали уже Михаила, по количеству ртов, а вот с достатком было уже не то. Не было ладу в колхозе промеж колхозников, землю обрабатывали так, лишь бы день прошел, да трудодень заработать. Да и во главе мужичка поставили не очень крепкого, да работящего, земли скудные, урожаи упали, не для себя работали. А тут еще этих полномочных с району, начали присылать, весь хлебушко почитай под метлу выметали, и мясо в плану сдавай и молоко и яйцо, все уходило на сторону. Да и энто бы ладно, прохарчились бы как- никак, а то еще придумали энти полномочные указывать, когда сев вести, когда урожай убирать. Земля еще мерзлая, а они на председателя наезжают, срок какой-то по севу объявили, кричат сей давай, а куды сеять, если земля тепла еще не имеет, и кидали в мерзлую землю семенное зерно, урожаи и повывелись. Правда большое облегчение мужикам и бабам сделали, механизму стали присылать, в соседнем селе Метеес сделали, так трактора стали ездить, чудная такая машина, старики крестились по началу, завидя ее, потом привыкли. Несколько коней заменяет, смердит правда, но облегчение от ее хорошее было, когда землю надо пахать, опять же сеялку таскает, котора зерно прямо на глубину бросает и борону за собой тащит, сколько Анне с малых лет, на пахоте этой и на бороне работать пришлось, тятенька- то рано умер, вот до замужества почитай и не вылезала с поля. Все же как-то жили. А в Мишкином доме избу читальню сделали, дом от Мишкин самым просторным был, так и стоял заколоченным по началу, но потом комсомолия отмыла полы, выскоблила, стали молодежь на беседы зазывать, да и всех, кто почитай интерес имел. Патефону поставили, газеты читали вслух, грамотеев, почитай на дерене, и не было никого. Фигуру товарища Сталина поставили в красном углу. С этой вот фигурой муж золовки и пропал. Избач, Колька Истифорков, лихоманка его задери, совсем товарища Сталина плохо укрепил, а Афанасий, «кумышки»* хлебнув маненько, и пошел в эту избу-читальню. Через порог переступил, не успел родимый и шапку снять, чтобы со всем честным народом поздороваться, лапти, возьми, с морозу, и подкатись, он к товарищу Сталину махом и подъехал, тот видно плохо на тумбе держался, упал родимый, и повредил себя, На следущу ночь и приехали с району за Афанасием, и увезли, с поражением в правах, исчез совсем, не грамотный был, фамилию свою, как и Поликарп, печатью писал. А потом Варвара получила уже казенную бумагу, что без вестей пропал Афанасий в 42 годе, сражаясь за землю и детей своих, с проклятым Гитлером, под городом Ржевом. И опять беда, опять с району к Варваре приезжали, все спрашивали может знала она, может отписывал чего, когда вздумал к супротивниу податься!? Чего отписывал-то, если грамоты не разумел? Как увезли в 38 годе, так Варвара и не слыхивала об ем,

 
 
 
 
В правах человека поразили. Трое деток сирот, без отца оставили, да еще и грамоте обучаться запретили, мол все детишки в школе не хотят де с сынами и дочерьми врагов народа учиться. Ох не сладко Варваре пришлось, ох не сладко, мануфактурой опять же обделять стали, семья врага, а какой Афонька враг, если даже охотничья ружья в руках не держивал, муху забидить боялся, это наверно кто из тех донес, кто на Варвару глаз клал, ех хороша была Варвара собой, бровь как стрелки, статью хороша, коса, как воронье крыло, отливом отдавала, а глаза, как темный омут, много парней на Варвару зарилось, да Афанасий тихим сапом, от всех увел. Да и зачем Афоньке было к супротивнику бежать, ежели он свою семью почитай 5 годов не видел, не побежит Афонька к супротивнику, пустой наговор это, от таких жен не бегают. Да и не только к Варваре приезжали, почитай всех опрашивали, у кого мужики без вестей-то сгинули, видать плохо их на войне-то начальство считало, ох дела твои господи! Это что ж получается!? И на могилку-то съездить будет к любимому, поклониться низко ему за то, что не жалел живота своего, не придется, где упокоятся милые косточки не узнать,ох,горе, горе!

Примечание автора: Красноармеец 1190 Стрелкового полка, 357 Стрелковой дивизии, Логинов Афанасий Григорьевич пропал без вести в период апрель 1942 года по июнь 1942 года когда дивизия находилась в окружении под городом Белый, Калиниской области.
* кумышка -национальный хмельной напиток производившийся из пророщенного зерна и хмеля, путем разгона сваренной из компонентов браги водяным паром. Технологию производства кумышки использовали и русские, проживающие на территории Удмуртии.
Раскулаченная семья Михаила, была сослана в г. Шахты, Ростовской области, на горные работы. Потомки , внуки Михаила, живут в Шахтах и Ростове с семьями.

 
 
 
 
А тут еще этот Гитлер объявился, чтоб его бестыжие глазищи повылазили, чего ему в энтой Ермании не жилось, мужики, кто опосля до Берлина дошли, сказывали, как имя там хорошо, этим эрманцам жилось, с какого заворота он в Расею свои полчища погнал. Мужики воевать уходили, прощались, не на долго, мол через месяц, другой энтому Гитляряке проклятому, юшку пустим и до дому воротимся. Ан не так на деле все обернулось. Силен, энтот Гитлер оказался, народу русского тьму побил, иж какой супостат, до самого городу товарища Сталина, на большой реке дошел, видать очень уж хотелось товарищу Сталину досадить, но не на того напал. Товарищ Сталин сам супостату шею то свернул, в его логове, народу побили, со всех сторон, что вспоминать страшно и подкосила же война проклятая, деревню, почитай пустой стала. Поликарпа взяли в августе в 41, пропал человек, как в колодец канул, вестей никаких не шлет, не досуг видно совсем, все с ерманцем управляется, прислал правда раз депешу. Нюра! Едем на фронт, береги себя и детей, видно товарищи поспособствовали. А как их родимых было сберечь, если кроме лебеды в огороде, да лесных ягод, ничего не оставалось, грибы еще вот хоть родились, хлеба неделями во рту не бывало, в добавок еще и трактора и лошадей, что посправнее, на войну забрали и пришлось нам бабам, да коровенкам нашим, в тягло для пахаты становится, а за плугом то инвалиды, да дети малые ходят, много ли на такой тяге напашешь, но молча впрягались бабы, рвали жилы свои, только бы Гитлера одолеть, только бы мужики живыми, с войны домой воротились. За детьми малыми, малые и присматривали, старшенькие да средненькие, кто с нами в поле, кто в школе, а летом, почитай, все на работах. Пяти и шести летним работа находилась, сено на волокушах возить. А харчь-то совсем уж худой стал, вот и стал забирать всевышний кровяночек моих, одного за другим к себе значит, все глазоньки я тогда выплакала, слез в них не осталось, из 12 ртов, трое старшеньких осталось, да Надюшка 36 году. А к лету 1942 и этих кормить стало совсем нечем, собрала тогда сынов Мишеньку да Васятку, лапти на дорогу сплела новые, онучи справила, последний холст на порты извела, на рубахи уж не хватило, да ничего, в мешках ножницами дыры то прорезала, для головы и рук, да вывела за околицу тайком и напутствие дала: «Идите к людям сыны мои, люди добрые прокормят, а мне вас кормить нечем и сил нет больше смотреть в голодные глаза ваши.» Заголосили в два голоса сыны мои, да делать неча, пошли, куды глаза глядят, не долга бог по земле водил, вышли они на строительство железной дороги, что с Ижевска к Кильмези тянули, там и определились, сучья с деревьев обрубать, рабочую карточку получили, помогли люди добрые. Слава богу!
А тут еще один случай случился, повезли сено сдавать, мальчонка соседский 11 годов, обоз от замыкал, мать ему краюху хлеба отрезала, да молочишка туесочек налила, да все это на слегу в платке подвязала, а как лесом ехали, так вышел мужик бородатый , красноармейской форме значит, да ножом платочек то с харчем и срезал. Мальчонка то видел, да не признал, кто? А по приезду бабам, когда воротились и рассказал. Бросились тут бабы в лес, кто с рогатиной, кто с литовкой, кто с вилами, весь лес прошерстили, никого не нашли. Только вот Василиса, хмурая из лесу-то, позже других воротилась. На утро, на работе, платок ослабился и сбился, ахнули бабы, перед ними стояла белая как лунь женщина, еще накануне расчесывающая у бочажка свойшикарный черный волос, ейный то Степан, как ушел на войну, так вестей о себе и не подал и после войны не объявился. Сникла после того дня Василиса, а какая баба могучая была, за двоих воротила, сказывали деревенские, что на медведя отваживалась ходить.

 
 
 
 
.
А летом 43, вдруг Поликарп объявился, соседский мальчонка, что дезертира видел, не свет не заря на лошади скачет, и на всю деревню орет: «Лико,лико,тетка Анна! Беги быстрее, твой от Поликарп к околице подходит!» Ноженьки подкосились, бежать бросилась к околице, что было мочи, вилы, что в руках держала, во хлеву чистила, с собой взяла со счастья-то, посреди дороги опомнилась, что на мужика с вилами бегу. Отставила в сторону. Слезы из глаз сами льются, не заметила даже, что Поля мой на правую ногу припадает сильно. Бабы все деревенские сбежались, кажная фронтовика пощупать норовит, вопросами засыпали, не встречал ли на войне моего, кажная с надеждой в глаза смотрит, а где всех встретишь то, ежели война гремит от океану студеного, до моря теплого, Черным почему-то прозывается, хотя сказывали мужики, что вода в ем совсем и не черная, чудеса прямо. Поля в избу зашел, в красный угол сел, самокрутку скрутил, затянулся и с глубоким вздохом произнес: " Вот я и дома!" Счастью моему не было предела, сердце колотилось, стремилось вырваться наружу, деревенских цельная изба набралась, все пощупать наровят, цельный мужик из войны возвернулся, а у некоторых бестыжих-то так и горят глазищи окаянные, у шельмы! Все просят рассказать, как там наши мужики с проклятым Гитлером управляются, но молчит Поля, думает о чем-то своем, да цигарку за цигаркой курит.
Уже далеко за полночь народ разошелся, баньку для Поли успела все же справить, а как разделся-то, так сердце все и зашлось, вся икра-то вырвана на ноге, тонкой розовой кожей рана затянулась и только сейчас заметила, что припадает Поля при ходьбе. Сказал тока, что немец разрывной пулей ногу повредил, в бою под городом Старой Русью, в январе 42 года, чтоб у него глазищи повылазили и руки, и ноги отсохли. И просил о войне на расспрашивать и не вспоминать, сам все расскажу со временем, баял он. Хоть и есть в доме было по-прежнему нечего, но как-то светлее в горнице стало, подпорка для души появилась. А вскоре и ребенка стала ждать, в ноябре 44 и Ниночка появилась. Сам от Поликарп, на мельницу мельником устроился, младшего Васютку и племяша Ваньку в сподручные устроил, и то сказать, Ванька чай не чужой, а родной сестры Варвары кровинушка, вскоре прослышав, что тятя с войны вернулся и старшой Михаил в деревню возвернулся, подъелся чуть на домашних харчах, да и лето и осень были урожайными на ягоды и грибы. А Мишеньку то забрили в Красную армию в октябре 1944. Как я бога молила, чтобы живым оставил Мишеньку, услышал бог мои молитвы, сохранил сына, не послал с ерманцем сражаться, а заслал так далече, что письмо почитай цельный месяц идет в один конец. С японами Мишенька воевал, не долго, на острову каком-то, с чудным названием, что насилу запомнила, Сахалином прозывается. Воевал от мало, на танке значит, механиком был по вождению, но что-то порушил в себе и в 1948 годе домой отправили, а его-то годки до 1951 году лямку- то тянули, цельных 7 годочков, не приведи господь, скока много.

 
 
 
 
Вот стало быть, и Мишенька вернулся, в колхоз от уж не пошел, да и какой резон за просто так вот горбатиться, все что соберут государство и заберет, а колхозникам уж что останется, а остается шишь с маслом, да и работать по правде сказать уже некому, повывела мужиков на деревне война, не вернулся почти никто, сложили буйные головушки в чужих краях. Да и то возьми, если мужиков, еще в прошлом веке родившихся, ухайдакали, и до 27 году добрались, чтоб этому Гитлеру и на том свете в аду крутиться, да чтоб черти посильнее жарили христопродавца. А тут сама под статью попала, не думала не гадала, зерно на гумне сортировали для отправки, пришла до дому уставшая, присела на крылечке, лапти сняла, а в них по мене горсти зерна значит застряло, возьми да это зерно и высыпи курам, и нашелся «добрый человек» донес, вот и припаяли шесть месяцев исправительно-трудовых работ за расхищение социлисткой собственности, вот дела были, за колосок сажали. Слава богу, что Поликарп мельник, да рыбку промышляет и зверя, не то совсем бы не выжить, особливо в 47 годе, какой недород вышел, пухли люди от голоду и мерли, нас бог не забрал, видно много уже заплатили, из 12 детишек пятеро осталось, да и то сказать Ниночка уже в 1944 годе родилась. А работы все не убавляется, и детишки уже за плугом ходят, мужиков почитай на деревне и нет здоровых, кто возвернулся весь ранетый или увечный, лошадей опять же не прибавилось, трактора, что были в метеесе все лажены, перелажены, да и то, что толку от них, день работает, 5 стоит, опять бабы основная тягловая сила. А тут лектор приезжал с району, мировую обстановку докладывал, не успели одну войну отломать, ан на двор другая катит, мериканцы теперича какие-то, грозятся Рассею всю выжечь и в полон взять, и чего имя от Рассеи надо? Говорит потерпите бабы еще малехо, все будет и хорошо заживем, когда заживем уж, не трогал бы никто, а нам чего впервой ломаться на износ, хлеба бы еще вволю, а труда мы не боимся, руки вон совсем огрубели, давеча из загнеты уголек раскаленный выпал, так гольной рукой подобрала и в печь возвернула и нечего, выходит рука потверже железа значит стала, ежели эти самые угли в кузне железо плавят, с тех пор угли в утюг уж без щипцов стала из загнеты класть. В 53 годе товарищ Сталин значиться, представился сердешный, и то сказать, скока вынес человек, баяли, не спавши денно и ношно, страной руководил, вот и не выдержал. К тому времени уже Михаил женился и детишками обзавелся, да и старшая Тася, уходом замуж ушла за татарина, без родительского благословления, тоже детками обзавелась. Надежда в 55-ом тоже выходила в дальнюю деревню, да неудачно, свекровь поедом заела, сынка правда успела родить, без отца тепереча значит растет. А после смерти товарища Сталина дела в колхозе стали дивные твориться. Народ, что посноровистей был, на целину подался, молодежь опять же под шумок утекла туда же, а ране как было отъедешь, пачпортов колхознику не полагалось, ежели куду ехать, то справку председатель давал, а тут значится вроде никому не противели. У нас то ничего почти не изменилось, тракторов и лошадей прибавили правдось, а землица так и осталась худородной, не родит ничего, да и как ей родимой родить, ежели скока годов не навозили, лошадей и коров нет, в войну то извели почитай всех, откуда навозу взяться, опять же кормов не хватало, а зимой в 57-58 годе и тех, что остался, вообще прелой соломой кормили, снимали солому с крыш овинов и скотных дворов, лошадей с коровами вожжами подвязывали, сами с голодухи не могли стоять, ох и дела творились. А по весне указ вышел, чтобы скот не голодал, засеять все кукурузой, сказывают выше человеческого росту растет и зерно дает и корм подходящий. Да ею и засеяли все заливные луга и поля некоторые. Да сам сев каким-то квадратно гнездовым способом провести. Вот по осени эти гнезда и образовались значит, тока гнездо от гнезда на десятки сажень вперемешку с лебедой, и ростом тоже не взяла, чуток выше колена выросла, не понравилось видать ей в наших краях, не приглянулось чего- то ей «королеве»! И опять ни травы, ни кукурузы, чем хошь скотину корми!? А тут еще бог прибавку в семью послал, морозной студеной ночью постучал кто – то в избу, пошла открыла, на пороге старуха стоит, вся в инее, откуда ее занесло в таку глухомань и еще зимой, какволки не загрызли по дороге. Языком еле ворочает, мол пустите погреться, Анной тоже назвалась. Раздела, щами накормила, чаю налила, «кумышки» плеснула стакан, отогрелась старуха, глухой оказалась, не слышала ничего, кричать шибко было надо. На палатях спать положила. А наутро пока со скотиной управлялась, глядь, старуха за прялкой сидит, да пряжу прядет, сама приготовила для себя на день работу делать, да старуха опередила. Поликарп с охоты поутру вернулся, сохатого завалил, стали рядить, что с ней делать, а много у нее выспросишь, ежели тугая на уши, не гнать же человека со двора в стужу, так и прижилась вторая Анна в избе, кто и откудова не сказывала, крестьянский труд знала, говор вот чудной был, не говорили в нашенских краях эдак.  Так и прожила Анна до самой своей смерти в дому то, почитай без малого 20 годочков, потом правда еще и ослепла совсем, но сама себя обихаживала. Последние годы с палатей только по нужде слезала, да в баню раз в неделю носили, но что поделаешь, Мишеньке с Васюткой тоже добрые люди выжить помогли, видать бог за их и послал такое испытание. А когда Анну господь призвал к себе, стала ее тряпки разбирать и о боже, почитай пять тышь ассигнаций нашла, только деньгами 47 году, не ведала, что такие деньги Анна глухая имела, а обменять и не слыхала видно Анна по немощности своей, что в 61 годе деньги менялись.

 
 
 
 

И тут еще новая напасть, Поликарп колхозную работу в конце 50-х бросил и чего в ней хорошего, ежели не платят ничего, стал пчелок содержать, меду до тонны выдувал, государству опять же по рублю 50 копеек сдавал. Иву на корье драл, да на кожевенный завод свозил, опять же охотой промышлял и рыбу ловил, да и все дети почитай разъехались и своими семьями живут, денежка кака не кака, а в доме водиться зачала, к племянникам в Североуральск даже со старым съездили. Вот де подивилась, и баня и нужник, и вода горяча и холодна и все в дому есть, токо знай за чего дергать и нажимать, и дров не надо, хорошо плямяши живут, подарков надарили опять же. Мне платок пуховый, забыла, как называется, ренбургский что ли, Поликарпу моему плащ и сапоги новые, да еще по паре галош, удобная обувка, неча сказать, галоши эти, по дому убираться и со скотиной и все бы ничего, жисть стала налаживаться, но тока опять указ вышел, что пора бороться с пьянством и тунеядами какими- то *. Вот и Поликарпа мово энтим тунеядом и признал председатель, вот де не желаешь в колхозе трудиться, значит трутень. Тот все говорил, что указ энтот его не касается, так как на фронтах был и кровушку свою пролил, мол имею полное право отдыхать значится и годов мол уже 60, а токо все энто не учли и сослали моего старика Поликарпа в Сибирь на цельных пять годочков, ох горе, горе опять от его никакой весточки, так и не научился грамоте, слава богу нашлась женщина хорошая, прописала, что де мол Поликарп живет в далекой Сибири на станции Зима, и на нижнем складе в леспромхозе трудится. Чудное название станции «Зимой» назвать кто - то спроворился. Но видно снова внял господь моим молитвам, приехал Поликарп год спустя, инвалидом признали там его, занедужил в Зиме энтой. Ну ничего живой все же на своих руках и ногах. И совсем уж жисть вроде налаживаться стала, внуки вон вырастать зачали в школу по 10 годков отходили, лепестричество опять же на деревне появилось, лампу палить с лучиной не надо, приемник со старым завели, слушаем, что в мире деется. А сосед вон Фадей ящик купил в продмаге, ну чисто чудеса, люди в нем ходют и бают и опять же машины всякие ездят. Пенсион опять же положили, годов то уже 65 исполнилось, цельных 16 рублей 80 копеек колхоз платит, не видывала, чтоб такие деньги колхоз от платил кому на трудодни. Да и то сказать на меду несравнимо больше зарабатываем, а кака ни кака опять же прибавка. Сколько потрудиться пришлось за свою жизнь, с 5 годочков в поле о-хо-хо, но силенки еще имеются. Детки вон все своими семьями живут, внуков 13 душ, иногда в гости приезжают. Старший внучок, Михаила сын, летом подолгу живал, пока в школе не отучился, с деревенскими ребятишками сошелся, в ночное лошадей гоняют, страсти мордасти друг дружкесказывают ночью у костра картошки пеканят, а днем на покосе всей гурьбой трудятся и внучок с ними и то, чего ему ветра гонять по деревне, если все от мала до велика на покосе. Бригадир деревенский Колька Рокоссовский, что избачем был в 30-х, почитай один с войны целым вернулся. Так-то по фамилии он Дубовцев, а ранее Колькой Истифорковым звали, значит Истифора сын на деревенский значится манер, а как с войны вернулся все в грудь себя колотил: «Я в войсках Рокоссовского служил, я в войсках Рокоссовского воевал.» Так и дали новую кличку «Рокоссовский», ничего, Кольке даже нравилась, большой человек видать был энтот Рокоссовский! Так вот энтот Колька - бригадир и определил внучка на конные грабли сено загребать, бабы сказывали хорошо внучок с лошадью управлялся, трудодни им заработанные Колька по-честному, на ее имя писал, Сама то уж не могла в ряду косить, так Колька ее стряпухой определил, некогда в страду было всю работу делать и по хозяйству управляться, так обед на всю бригаду готовила, муку, мясо, другие припасы кладовщик со складу отпускал, она и кошеварила, тож трудодень записывали. А старшой то внучок так приспособился к работе, что почитай кажный год приезжал, мастерство стало быть повышать, потом уже и на конную косилку пересел и у комбайна работал, а после 9 классу Колька на трактор гусеничный, трактористом его посадил, в школе вишь им тракторное дело давали. Ничего справлялся парнишка. А и Колька хитрован, с обедами к внучку посылал девчат баских и пригожих и мол ежели внучок начнет руки распускать, то не сильно значит Клаша ты сопротивляйся, а присушишь внучка значит к себе, оставишь в колхозе, так колхоз вам дом добрый справит, участок земли вполовину гектара и корову, и свинью, и овец значится выделит, живите и детишек плодите. Но только видать плохо Клаши и Мани старались, или внучку не по нраву пришлись, но только он на жисть колхозную не позарился, Михаил баял ахфицером каким-то решил стать, по машинам значит, настырный ужас, ежели в че вцепится, пока до конца не доведет, не отступится. Да поди ты и правильно сделал.

Колхоз в совхоз переделали в начале 70-х, трудодни отменили, деньгами стали давать, а деревню нашу записали к сносу под чистую, в планах значит так прописано было, Михаил сказывал. Внучок уж к тому времени школу военную окончил стало быть, и в Сибири далекой капитаном работал по машинам. Тут Поликарп мой и заартачился, никуда говорит с родных мест не тронусь и никуда переезжать не стану, да и куда, тут у меня свой дом, а на центральной усадьбе что? А начальство все понаехало, гвалт подняли, мы говорят, пока ты тут старик живешь, не можем в плану поставить, что деревни вовсе нет. А ты бери ссуду, государство тебе для такого дела даст, да ставь новый дом на центральной усадьбе, видать совсем от своих бумаг сбрендили, как нам ссуду платить на восьмом десятке, с пенсии в 16 рублёв, али как? Опять беда бедой, на детей ссуду повесить что ли? И осталося то нам энтой жизни небось несколько годков. Поля мой не сдержался, послал начальство куды - то, да так далеко, что видать оно еще туды не езживало. Вскорости столбы спилили, провода смотали, лепестричество значится убрали, да не на таковских напали. Мы и раньше с лучиной живали, да и не палили ее почти, крестьянский труд требовал с петухами ложиться, с петухами вставать, одно плохо, два дома во всей деревне осталось, волки зимой совсем одолели, собаку сучку со двора свели и разорвали прямо перед окнами. Говорила старику, что волки пожаловали, да обвинил, что чудится мол мне старой на старости лет. Небось бы и Вася был жив, из-за новой собаки стрелил себя сердешный. Теперича и старый с инсультом лежит и у самой ноженьки отказывают, в больнице маюсь. Сестра медицинская, в соседях они с Михаилом живут, сказывала, что внучок с правнучкой приехали, надо ждать теперича, уж он то ни за что не уедет, чтобы свою бабушку не навестить и ждать себя долго не заставит, да вона и в коридоре его голос то поди, чисто вылитый Михаил и голос такой же, как у Михаила, и вона уже на пороге стоит и правнучка с ним Оленька, в честь прабабушки поди назвали. Опять же сподобил господь и правнуков увидеть и еще долго, пока сидел и разговаривал внук с правнучкой интересуясь ее и деда здоровьем, чувство какой-то вины не покидало ее, что вот мол никогда не леживала, а сейчас вот залежалась совсем, ни к лицу мол баловством заниматься, стыдясь в душе за свою немощность.
И когда внук и правнучка покинули палату, Анна вдруг глубоко вздохнула и полетела душа ее по светлому коридору с какой-то легкостью и блаженством … И зашедшая через некоторое время медсестра, никак не могла понять, кому и чему улыбалась старуха в последние мгновения своей жизни!?

Примечание автора : * тунеяд- тунеядец Александр Вавожский 2006 год.