Очищение добром

                1.               

           За неуступчивый характер, и гордый вид — мимо, Самсонова Герасима Матвеевича, начальника отдела лёгких и облегчённых изделий, народ за глаза называл «Муму». Ему, 59-летнему сотруднику крупного телесного склада, с тёмной родинкой на веке, нравилось «рулить» женщинами. Власть над ними, самая — сладкая власть.

Давно понижены те, кто внутренне выказывал своё неуважение некрасивому мужику-начальнику, кто сами «ушли» по «собственному», кто перевелись. Близко и комфортно приближены те, кто подобострастно оставался верен своему «шефу», давая «планы» и «перевыполнения» к очередному красному юбилею, или дате зачатия и смерти нетленного вождя.

Тоненькая уборщица, в синем халате и резиновых сапогах, трусливо наводит уборку в ненавистном кабинете, боясь получить в спину замечание. Начальник-глыба, стоит за спиной, контролирует чужую работу.

Женщина, закончила. Трудно выживая тяжёлую мешковину-тряпку, смахивая пот со лба:
  — Всё, товарищ, Самсонов, я закончила! Пусть чуточку посохнет!

Но, «Муму», не слышит чернорабочую, идет по «мокрому», к главному портрету на стене и в жизни, включая в работу указательный палец:
  — Вы  когда последний раз Леонида Ильича?
  — При Вас же тёрла! — изумляется давно пожилая женщина, готовая вновь кинуться к очередному, ещё не старому «секретарю».
 
Но, перед ней, без всякого «спасибо», закрывается молча дверь.

Уборщица, отходит, кривобоко тянет полное ведро к очередному кабинету, что-то бурчит нелицеприятное. Она знает: здесь её примут с уважением и интересом к её пошатнувшемуся здоровью и семье. Она любит у таких людей работать, хлором и щёлочью гробить свои женские ручки, открываться душой.
               
                2.

         Перво-наперво, Герасим Матвеевич, после «пятиминутки» у грамотного и интеллигентного начальника отделения, любит заварить чаёк покрепче, настроить приёмника-волну на хор имени Пятницкого. Слушая «ситцевые» песни, ждёт прихода «своих» людей.

Одна из таких, незаметно прошмыгнула в «вышестоящий» кабинет. За ней защёлкнули замок.

Раскрепощает «доносчивый» язык, подаёт, оголяет свеженькие пирожки:
  — Вот, Герасим Матвеевич, утречком только испекла! Отведайте!..
  — Валентина! Обрисуй-ка мне вкратце вчерашнюю обстановку на местах… — хозяин кабинета громко «сёрбает» горячий индийский напиток, заедая душистой выпечкой, спиной к ней, глазами на огромный советский город.

  — Крылова недовольна тем, что Вы поставили Скрипкину Нинку на «проверку».
  — Мотив какой?
  — Говорит: негоже ставить на контроль ту, кто порола столько брака!
  — Ясненько!.. Ещё говори!
  — Кладовщица, Ленка Трухина, затеяла вчера скрытную пьянку. Отмечала день рождение на втором складе.   
  — Кто был?

Доносчица перечисляет, дольше стучит:
  —  Майорова бухтела… а Нина Фёдоровна Шац, из «закройки» ей поддакивала, когда выходили из политзанятий, что надоела слушать новую болтовню. Мол, Хруща Никиты бредни слушали, оказалось: зря столько жопы просиживали и конспектировали. Жалилась, что столько бы работы на станке полезной сделала…
  — Ещё?

Гостья, зная, как предпенсионный руководитель не любит принципиального начальника отдела охраны труда, красивого и душевного молодого человека:
  — Приходил инженер Курочкин! За дверями, о чём-то шушукался с Зыбкиной. Счастливой бабой последнее время ходит-летает. Её мужик сейчас на курорте ревматизмы лечит...
  — У них, что, роман?
  — Пока не понимаю… но я присмотрюсь, Герасим Матвеевич.
  — Будь тоньше нюхом… мне это очень важно, Валя!
  — Вчера краем уха уловила: вроде нашего Макейченкова собираются переводить куда-то выше… а куда, пока не знаю.
  — В главк! — печально вздохнул нач.отдела, коего таким же образом, сценарием-лекалом много лет информировал о делах на своём участке ответственности и работы. — Здесь вопрос сейчас в другом, товарищ Жмых Валентина Ивановна. Кого назначат на его место? Или Твердохлеба или Мутного? Нам надо точно угадать… ни в коем случае, не ошибиться!
  —  Мутного, наверное, нет! Как я слышала: Он на партсобрании, дозволял себе критиковать «линейщиков» за мухлёж с приписками. А там же «самого», работает сын с невесткой. Говорят: он «тучей» сидел, что-то карябая в рабочую тетрадь.
  —  Спасибо, за пирожки! Иди!

Женщина, мнёт лица-виноватую мину, молит-просит, делая глазки очень жалкими:
  — Герасим Матвеевич, у меня маленькая просьбочка, а!..
  — Валяй!
  — У меня мамочка приболела. Мне бы завтра выходной заиметь… в больничку её… я потом, останусь, наверстаю…
  — Скажешь Шурдуковой… что я разрешил, без отметки в табеле.
  —  Ой, спасибочко, вам, Герасим Матвеевич! Ой, я ещё забыла. Этот новенький, ну, что с острой бородкой, в круглых очёчках, из «штамповщиков»… что на перерыве у художников, на гитаре бряцает. Так говорят: он, наверное, иностранные голоса по приёмнику слушает.
  — Всё, идите!
               
                3.

             Герасим Матвеевич, больше всего любил официальные праздники большого союза, а ещё свой день рождения. Допоздна задерживался, ожидая подарков. Не уходил, пока не «выбирал» все, сличая пофамильный список на календаре, уже годами зная, кто уважает его, а кто нет.

Вот и сейчас, в свой очередной юбилей, проводив давно солнце за горизонты, встретив улыбчивый месяц-луну, закрылся, скрупулёзно перебирает «ценность», что повезёт на троллейбусе домой, что оставит «передарить».

Согласно, «оперативных» данных, собранных за две недели, Муму, уверен, что эстафетную палочку начальника управления, перехватит более молодой и талантливый специалист, недавний коммунист, товарищ Мутный. Принципиальный работник, незамаранный идолопоклонничеством, клятвами, бывшему Первому Секретарю КПСС Хрущёву, его эпохальной кукурузе и неосвоенной целине...

Какой набор из штофа и шести гранёных стопок-стаканчиков, с позолоченными ободками, подарили девочки из «закройного» — юбиляру, глаз не отвести. Такое хрустальное богатство домой бы унести, да владелец впадает в липкую задумчивость, не зная как правильно поступить, не ошибиться, не продешевить, вынашивая мысль: на опережение выказать своё уважение и угодничество достойному начальнику.

К обязательному торту, давно припасён армянский коньяк «Наири». Замыкает праздничный подарок — набор изумительных «гранчиков». При бережной укладке, произошёл малозаметный скол золочёного ободка, что сразу испортило настроение слегка выпившему руководителю давно не передового отдела.

Погоревав, надеясь на удачу, что такие высокие «люди» не будут мелочно «заостряться» глазами, тем более из него пить, Самсонов двинулся к будущему шефу. Скрытно шел, бережно нёс, в надежде, что никогда не увидят хрустальную «ранку». 

Сокращал метры, радуясь, что бездарный и нагловатый Твердохлеб пролетит «мимо», всё ещё практикующий сталинский командно-административный метод управления подчинёнными. О чем ему уже делали замечание на партсобрании.
               
                4.

      Чистый четверг, — рыбный день, для Самсонова Герасима Матвеевича, был самым грязным и чёрным, когда с проверочной проходной узнал: его козырная карта жестоко бита, как и дорогой сервиз — «не тому».

Проходя по коридору, через знакомую дверь, слышал неприятное возмущение, самого раннего человека в управлении. Твердохлеб рычал в селектор, изъявляя первым своим желанием, чтобы на двадцать минут раньше приходили подчинённые на пятиминутку. Которая, как потом, оказалось, растягивалась на полчаса, а то и более, повторяя одно и то же по несколько раз, окутывая всех дымом знаменитых папирос, и «солёными» вставочкам скудного словарного запаса, с угрозами к самым нерадивым.

Уже на свежем воздухе, Самсонову, нач. другого отдела, кривя вымученную улыбку, сказал: «Теперь понятно, почему на проводах, Макейченко говорил: ещё вспомните меня, ребята! Знал уже, какому козлище освобождает кресло!»
  — А почему Мутного не поставили?
  — Хозяин двигал его! Но, вмешалось министерство. Поговаривают, у «твердолоба» там крепко сидит братец. У самого Брежнева, был в политотделе 18 армии, под Новороссийском. Теперь я понимаю, почему он так нагло катил, не замечая знаков… Говорят: Когда Леонид Ильич, зажигал 8 мая Вечный огонь у Кремлёвской стены, два этих братца в толпе приглашённых стояли…

  — Пока метла, начнёт по новому больно мести, я уже спроважусь на пенсию, — тяжко вздохнул Герасим Матвеевич, уже понимая: «Масло масленое, закончилось! Начались гвозди, и от них — тяжело заживающие раны…»
  — А я к Богданову, Степанычу, буду проситься на «разработку». С этим работать, себя на пустом гробить. Ничего, Матвеевич, выживем! Не такое в войну проходили. Да! Не забудь, сегодня рыбу будут продавать! Будешь первым, в очередь меня впиши. Да! Займи до получки десятку! Я знаю, ты многих выручаешь!
  — Пошли!
               
                5.

        Когда за дело и без него, стало прилюдно «прилетать-попадать» нашему «герою», превращая каждодневные заседания в «пыточную», Герасим Матвеевич, вдруг стал мягче и внимательней относиться к своим сотрудникам.

Однажды посмотрев на себя в зеркало, на отяжелевшего человека, с тоскливым взглядом в упор, глянул на себя со стороны. На того прошлого, во многом похожего на новоиспечённого босса, с пренебрежением реагирующего на любую штатную единицу, его скучную жизнь…

Стыдно спасаясь, уже перед самой пенсией, завёл тайную тетрадь «ДОБРЫХ ДЕЛ», пытаясь при всякой возможности помогать своим, стараясь дарить больше улыбок и добросердечия при всякой встречи, делаясь полным антиподом своему непосредственному начальнику.

Вернул в отдел тех, с кем принципиально «зарубился» раньше, ломая об колено бесплодные «принципы». Через редколлегию, первым пошёл на эксперимент, вывесить отдельными стендами «лучших», без всяких «отстающих», с ежемесячным собранием всего коллектива, где сами сотрудники выбирали передовиков. Почин, принял на «ура», директор предприятия, распорядившись передовикам производства добавлять небольшую «копеечку» к зарплате из своего фонда.

Обрубил привычку каждодневного сбора тайной информации, введя в задумчивый ступор добросовестных стукачей. Ощутил, что от неведения, от незнания «производственной грязи», ему стало легче жить и рулить. К нему, такому открытому и обновлённому, стало больше заходить разных людей, делиться «сокровенным», приглашая на «левые пьянки». 

Больше всех обрадовалась Клавдия Васильевна, — бедненькая уборщица в резиновых сапогах, которой однажды всем сердцем открылся совсем другой человек, рассказывая за своё голодное детство на Волыни, за рано умершего от голода отца, о чём было принято молчать. Даже, было, занял до получки её денег, о чём сознательно забыл, не беря долг обратно.
               
                6.

За окном ломалась погода, сменяя затяжные дожди на яркое солнце.         

  — Почему от Мутного не вылезаете? — ревниво скривилась начальничье обличье, по-сталински набивая «Герцеговиной Флор» подарочную трубку.
  — Когда зовёт по работе, тогда и иду! — спокойно ответил Самсонов, замечая косым взглядом, как погибельно дуреет от дыма в клетке, раньше веселый попугай, по кличке «Шплинт».
  — Вы обязаны мне докладывать обо всём, что творится вокруг меня, и около! Я должен днём и ночью знать, кто, чем дышит… — пыхнул удушливым дымом неприятный человек. — Как обо мне отзываются! Поняли меня?
  — Нет, товарищ начальник управления, я этим заниматься не буду! — переборов страх, — тупо ответил изменённый человек, глянув в окно, где столько было света и радости жизни. Радости, от того, что смелым оказался ранее трусливый язык. Радости, от того, что на носу уже пенсия, и матери-старушки, небольшой клочок ухоженной земли. — Простите, в мои обязанности не вписано это!
  — Жаль, что вы моё добро не оценили! Будем заходить с другой стороны. Свободны!
 
Окрыленный Герасим Матвеевич, лёгким телом летел по лестнице вниз, гордясь собой, своим мужественным поступком. На встречу подымалась ранее ненавистная «техника безопасности», товарищ Курочкин! Легко ломая гордыню, уцепился в того доброжелательными глазами, отметая всякие рабочие вопросы, поинтересовался за здоровье недавно прооперированной дочки, за успехи младшего сына-скрипача, чем сразу вызвал адекватную реакцию, вливаясь разговором в общее русло добросердечия и открытости…
   
               
                7.

            В кабинет, легко впорхнула ярко накрашенная секретарша, по кличке «Клавиша». Прижала дверь, шепотом быстро протараторила:
  — Ой, я на секундочку! Защищайтесь Герасим Матвеевич! Под вас роет «туполобый»! Вчера к «самому» приходил. Мотальщица, Жмых Валентина, ему на три листа на вас настрочила.

У Самсонова, как у «Муму» из сказки, от удивления вытянулось лицо, тотчас подумало: «Это ж какая сука оказалась… столько добра ей сделал… как легко в воздухе, в пушистые черевички переобулась…»

На то, он и «САМ», — не сторонник подхалимов, чтобы от верных друзей и помощников-замов, знать истинную обстановку на предприятии, сквозь зубы недолюбливая министерское протеже, не дав санкцию на «растерзание» добросовестного работника. Кой сумел к уходу на пенсию вывести в передовики свой слаженный и сложный отдел.
               
                8.


       Торжественно провожали Германа Матвеевича на заслуженный отдых. В актовом зале собрались на пять минут его девчонки, не бросая производство, подменяя, друг дружку. Не пришёл Твердохлеб, прилюдно выказывая своё неуважение своему непокорённому подчинённому. Зато «сам», нашёл несколько минут для прощального слова, от предприятия вручая настенные часы «Луч» и путёвку на море. Не сдержался, пустил скупую слезу ветеран, прилюдно прося прощения у каждого и каждой, если за 35 лет добросовестного труда, когда-то обидел, не проявил чуткость и внимание…

Говорили и дарили, с пожеланиями, с обещаниями передовому отделу выше задирать планку качества. А наш, вчерашний «Муму», сегодня заслуженный специалист,  многими уважаемый Самсонов Герасим Матвеевич, куда-то пихал и складывал подарки, совсем не обращая на их формы и ценность.

Только когда вечером, уже пьяного, верные девочки втиснули обцелованного ветерана труда с его «добром» в машину «самого», Самсонов, не стыдясь водителя,  тихонечко заплакал.

Когда слегка успокоилось сердечко, когда подсохли слёзы разлуки с любимым предприятием и коллективом, Герман Матвеевич, разодрал грубую бумагу, и среди прочего, увидел знакомый цвет небольшой коробки.

Открыл её. Перед ним, слаженным рядком лежал гранёный хрусталь, с еле заметным сколом позолоченного ободка. Штоф-графинчик и стопки-гранчики, кои когда-то приснились его верной супруги в дедовском серванте их маленькой советской кухни, недавно построенной спасительной «Хрущёвки».


                1 июля 2024 г.