Атланта. Глава 5. 1

ЧАСТЬ ПЯТАЯ


I have to speculate
That God himself did make us into corresponding
Shapes like Puzzle pieces from the clay
True, it may seem like a stretch,
But Its thoughts like this that catch my troubled
Head when you;re away when I am missing you to death

Iron&Wine — Such great heights

Прислушиваясь к ударам топора, доносившихся из ближайшей рощи, девушка вышла прямо к низкой деревянной усадьбе, утопавшей в зеленой листве. Гордеев обтесывал вытащенные из болота стволы деревьев для восстановления уничтоженной войсками изгороди.

Повесив сюртук на ближайший сучок, и вооружившись топором, «светило» с такой интенсивностью им работал, что щепки с кольев так и разлетались по сторонам, норовя кого-то ранить.

С тех пор как Джеймс Уитсон стал вольным негром, Гордееву приходилось справляться с домашними делами самостоятельно. Но работа с деревом у него продвигалась куда лучше, чем у неприученного к физическому труду Лобова. И глядя на этого мужчину сейчас — такого оборванного, и с топором в руке, у Валерии щемило сердце от одного осознания, что их новая встреча состоится в условиях, весьма далеких от романтических.

Ей было невыносимо видеть его в старых домотканых брюках и рубашке, принадлежавшей когда-то его другу Куратову, которую тот надевал в былые времена только в суд или на пикник.

— Говорят, Эйби Линкольн свою карьеру тоже начинал с обтесывания кольев, — усмехнулся хирург, завидев её издалека. — Подумать только, каких высот я смогу достичь!

Чехова нахмурилась. Вечно он шутил по поводу своих невзгод. И даже посиделки в плену в Рок-Айленде, казалось, ничуть не повлияли на изменение его характера. Порой Валерия ловила себя на мысли, что слишком серьёзно воспринимала его слова, в порой его шутки её раздражали.

— С того момента, как мы расстались, я наверное так изменилась, — виновато проронила она, решив, что он её попросту не узнал.

— Нет, — отрицательно кивнул мужчина, выпрямляясь, — для меня вы остались прежней: немного рассеянной и неумелой ассистенткой, чуть не погибшей под колесами моего экипажа.

Чехова улыбнулась. Значит, все это время он помнил о ней? И словно в подтверждении этой догадки, опершись о свой топор, Гордеев спокойным тоном добавил:

— Я всегда буду помнить момент нашей первой встречи, происшедшей в экстремальных условиях. Я даже могу сказать по памяти, во что вы были тогда одеты. Мало того, запомнив в подробностях ваш наряд, там, в Рок-Айленде, я извлекал из памяти картины прошлого и, перебирая их, вспоминал каждую мелочь…

Ему не хотелось воскрешать в воображении полузабытые воспоминания, но отдельные фрагменты пережитого то и дело возвращались к нему во снах.

— Ладно, пойдемте-ка в дом, — предложил он ей, отбрасывая в сторону инструменты и подбирая с дерева свой сюртук. Чехова последовала за ним.

— Могу предложить вам в качестве угощения пока только чай, — сказал мужчина, наливая в железный чайник воды, зачерпнутой из кадки, — но придется подождать, пока он закипит.

Едва заметно кивнув, Валерия расположилась за маленьким столиком в помещении, который при всем её желании сложно было назвать «кухней».

Поставив чайник на огонь, Гордеев подошел к буфету и, достав оттуда нехитрую снедь в виде сливочного масла, ржаного хлеба и баночки смородинового варенья, поставил все это на стол. Но только чайник закипел, немного устыдившись, что «светиле» приходится ухаживать за ней, Валерия тотчас бросилась ему помогать.

— Посидите, я сама все налью, — поднявшись с места, она метнулась к плите, останавливая его взглядом.

Пододвинув к себе треногу, Гордеев уселся за стол.

Сняв чайник с огня, Валерия достала с полки жестяную банку с чаем, поле чего ополоснув чашки кипятком, поставила их на стол. Через десять минут, когда все было готово, эти двое, расположившись под навесом, принялись обедать.

— Как у вас здесь хорошо! — промолвила она, любуясь окружающим пейзажем.

Здешняя местность и вправду чем-то походила на заброшенный лесной край. Согласившись с этим утверждением, Гордеев долил себе чаю и, пододвинув к ней банку с вареньем, с незавидным аппетитом принялся за свою незамысловатую пищу. В тот день Чехова почти ничего не ела, зато «светило» ел за десятерых.

Аппетит каждого из них соответствовал казалось вкладу в медицину.
Гордеев хорошо знал цену такого аппетита, ведь находясь в плену, у него почти не было возможности наедаться досыта.

А кормили там такой отвратительной бурдой, что он не мог без содрогания вспоминать те времена, не понимая, как вообще остался в живых. И хотя сейчас ему приходилось есть блюда далеко не самого лучшего качества, это, по крайней мере, было лучше всего того, чем кормили его в лагере для военнопленных.

— А кто вам покупает хлеб?! — поинтересовалась Валерия, добавляя в чай сахар; ещё ни разу за это время ей не пришла в голову мысль, что, быть может, это последние запасы хозяина дома.

— Я сам хлеб пеку, — утвердительно кивнул Гордеев, с аппетитом облизывая ложку. — Только муку покупаю у одного еврея… Мне нравится свой хлеб, куда я вкладываю «душу». А ведь я живу без денег, ты об этом знаешь?

Валерия с удивлением уставилась на него. Сводный брат говорил ей, что жизнь без денег невозможна, уж кто-то, а он и дня не мог без них прожить, но Гордеев, осмелившись высказать вслух столь радикальную мысль, похоже, решился на полном серьезе развенчать этот миф о культе поклонения «зеленой» бумажке.

— Тебе, конечно, смешно сейчас это слышать, но это так, — отозвался он, допивая заварку. — В отличие от некоторых, я не считаю количество денег синонимом удачи. Для меня они всегда зло, но… Да, питаюсь я и кушаю за деньги, но ем лишь самое необходимое, то без чего моё тело не сможет прожить и дня, а поскольку я живу в уединении, и ни в чем не нуждаюсь, то мне особо много и не надо.

— И вам нравится так жить? — переспросила она. — Вдали от всех и от всего?

— Уединение, бывает иногда полезным, но не факт, что ты меня сейчас поймешь.

Даже будучи разоренный войной, вернувшись из плена, «светило» ни на что не жаловался, сохранив, на удивление, довольно оптимистический взгляд на некоторые вещи. С какими трудностями не приходилось ему сталкиваться в этой жизни, сочувствия к себе он не искал, да и не особо в нем нуждался.

Чувствуя себя рядом с ним беспомощным ребенком, Валерия безмерно уважала его, но поскольку со стороны это выглядело так, будто она «выклянчивает» расположение этого человека, спустя время она начала невольно задумываться о том, что он, пожалуй, не слишком-то её и уважает, позволяя себя так вести в её присутствии.

Лишенная закадычных друзей, она всегда искала поддержки в своих бесконечных странствованиях в заманчивый мир фантазий.

Восприимчивая после смерти родителей психика сделала её уязвимой, и не испытывая особой привязанности к людям, девушка предпочитала жить несбывшимися мечтами. Вопиющее опустошение, сковавшее её сознание после того рокового события, навсегда отпечаталось на её душе неизлечимым рубцом. И хотя в чужом доме голодать ей не приходилось, любое воспоминание о проживании там вызывало у неё достаточно противоречивые эмоции.

Нескольких лет кряду её сопровождало ощущение отсутствия счастья, и это не могло отразиться на её будущем мировоззрении. Годы жизни, проведенные в чужой семье, где Алла Евгеньевна с сыном относились к ней как к гадкому утенку, проникшему в стаю величественных и прекрасных лебедей, лишь способствовали развитию у девочки гипертрофированного восприятия себя и своей связи с зыбким окружающим миром.

Вскоре на смену унылому сиротскому периоду пришел другой: её отдали на воспитание в Фейетвилский пансион, пребывание в котором наложило на неё отпечаток строгой дисциплины и обязательности, трансформировавшись с годами в качество непростого характера.

Не проявляя особого интереса к занятиям, Валерия Чехова черпала свои познания о мире из любовных романов, которые в ту пору стали для неё единственным «светочем» знаний. Брошенная, и никому не нужная девочка прозябала в полном одиночестве, сетуя на несправедливость судьбы и смерть родителей.

Отгородившись от действительности, она погружалась в мир вымысла, посвящая чтению немало свободного времени. Её внутренняя жизнь была более глубокой, более полной, чем внешняя.

Любимые писатели составляли для неё компанию более интимную и более тайную. И перечитывая по несколько раз книги наиболее сентиментальных авторов, каждый раз она открывала в них для себя что-то новое, что было неподвластно её глазу во время первого прочтения романа.

Очень скоро в жизни Валерии наступил новый период, ознаменовавший её превращение из забитого ребенка, ведущего затворнический образ жизни в желанную невесту для богатого вдовца-плантатора. В ту пору к ней сваталось немало кавалеров, не только из Атланты, но и из других городов, однако отвергая одну кандидатуру за другой, Олег Викторович желал для своей падчерицы лишь самой выгодной партии.

Будучи не в меру впечатлительной, и застенчивой девочкой, с возрастом Валерия начала выделяться на фоне ровесниц, словно пестрая птичка среди серых воробьев, привлекая к себе внимание не только сверстников, но и довольно взрослых мужчин, что не могло не отразиться на её поведении в дальнейшем.

Позже к этим ощущениям добавились острые и драматические переживания, связанные с домогательствами со стороны сводного брата, вследствие чего стремясь вычеркнуть из своей памяти тот ненавистный период, она принялась с какой-то фатальной страстью искать встречи с неким «мистическим» мужчиной-отцом, пытаясь найти у него ту самую духовную поддержку, которой ей так не хватало.

Так её выбор пал невольно на Гордеева, подходившего на эту роль по всем параметрам.

Таская у подруг книги, ставшие её «проводниками» в мир взрослых, особое внимание уделяла она романам, в которых зрелые мужчины волочились за привлекательными молоденькими девушками. Но воображение, как известно, имело свойство создавать реальность. И очень скоро она сама встретила такого мужчину, перестав осознавать, с какого момента литература начала переплетаться с её реальной жизнью.

Как мужчина, Гордеев восхищал её своим непокорным нравом, самоиронией и харизмой, напоминая ей своими повадками отца, чей образ вдохновлял девушку на поиски честного и благородного «принца», который во всем должен был походить только на него одного. Между тем подобные поиски были заранее обречены на провал.

Словно издеваясь над остальными, неспособных покорить её так, как это получилось у Гордеева, она продолжала игнорировать «щенячьи» восторги Рудаковского и притязания Глеба, (интриганов подобно её сводному брату и расчетливых манипуляторов Валерия никогда не рассматривала в качестве своих кавалеров и будущих любовников), но стоило ей распознать в «светиле» почти идеал мужчины, сколько не предпринимала она попыток обратить на себя его внимание, тот оставался равнодушным к её чарам, не заходя дальше вежливости и учтивости как того требовали правила хорошего тона между едва знакомыми мужчиной и женщиной.

Никогда прежде не искавшая его общества, она первой сделала шаг ему навстречу, узнав, в каком бедственном состоянии находится его нынешняя жизнь. Александр Николаевич навсегда остался героем её юности.

Выходцы из провинции, язык и нравы которой были хорошо известны обоим, они с полуслова понимали друг друга. Насчет бывшей ассистентки у него не было никаких корыстных мотивов, и никаких видов Гордеев на неё не имел, чего нельзя было, конечно, сказать о самой Валерии.

Знаменитый хирург вызывал у неё интерес ещё с момента их нелепой встречи по дороге в госпиталь. Завоевание Гордеева показалось ей делом интересным и волнующим.

Хладнокровный, расчетливый, и невозмутимый шатен с серо-зелеными, как осеннее небо, глазами, в которых можно было утонуть, являл собою полную противоположность её сводному брату — черноглазому дерзкому брюнету, вспыхивающему по малейшему поводу. И сколько Чехова себя помнила, её постоянно притягивало к личностям исключительно «нордического» типа, которые своим отстраненным отношением ко всему вокруг всегда являлись для неё загадкой.

Отвлекшись от окружающей природы, она только сейчас заметила убогую обстановку веранды. Это было помещение с выцветшими обоями и вытертым на полу ковром, с расставленными по углам стульями различной степени дряхлости, не считая в центре дубового стола. И только одно украшение на стене — дагерротип молодой четы невесть какой давности — вносил оживление в унылый интерьер.

— Это вы? — внезапно осведомилась Чехова, кивая в сторону изображения, на котором знакомый молодой человек в дорогом костюме стоял в обнимку с эффектной блондинкой с изящными чертами лица.

Повернувшись, Гордеев перевел взгляд на снимок, висевший у него над головой.

— Да, — кивнул он. — Это мы с женой. Мне здесь всего двадцать один, а Евгении восемнадцать. Она настояла, чтобы о той поре у нас осталось хоть какое-то воспоминание.

С удивительным спокойствием проглотив известие о нарисовавшейся из ниоткуда жене, что было вполне естественно в его возрасте, Валерия ничуть не изменилась в лице. Только губы у нее слегка побелели. Так иногда бывает, когда удар обрушивается внезапно и человек не успевает охватить сознанием происшедшее.

— Вы… Вы женились по любви? — судорожно вдохнув, переспросила она.

Вместо ответа Гордеев выбрался на табуретку и, сняв со стены дагерротип, тут же разорвал его на мелкие кусочки, пуская макулатуру по ветру.

— Александр Николаевич, вы так и не ответили на мой вопрос, — повторила Валерия, пытаясь прочитать на его непроницаемом лице хоть какой-то намек, но все было тщетно.

Раскидав бумагу по всей комнате, мужчина слез с табуретки, и поставив предмет мебели на место, внезапно подошел к плите.

— Я считаю, что вся эта «любовь» — ерунда, — глухо произнес он, делая вид, будто очень занят. — Особенно когда всё замешано на влечении.

Прополоскав чайник и вылив воду за стенку, мужчина снова повернулся к своей гостье.

— Значит, вы не верите в любовь? — переспросила Чехова.

— Меня трудно в чем-то убедить бездоказательно, а уж тем более в существовании некой иллюзии под названием «любовь». Я вообще-то скептик по натуре. И пока сам не увижу что-то или не познаю, не верю никому. Запомни, нельзя никому верить, кроме своего сердца.

— Теперь я кажется, начинаю понимать, почему вы никого не любите, и свою жену, в том числе, — разочарованно произнесла она, перебивая его мысль на полуслове.

— Любовь подобна полноводной реке, где всему есть место, — пояснил он свою точку зрения. — Любовь — это когда просыпаешься утром, и улыбаешься от того, что рядом есть человек, которого ты любишь, и ты больше ничего не ждешь от него взамен. Ты не в страсти, но и не в ревности. Любовь — это когда тебе НИЧЕГО НЕ НАДО ВЗАМЕН. Когда ты готов СВОЮ ЖИЗНЬ ОТДАТЬ за кого-то. Умереть физически, без мыслей и без промедления.

Увы, умея красиво говорить на подобную тему, в жизни он поступал иначе. И приложив в свое время немало усилий, чтобы женить на себе этого мужчину, выйдя за него замуж, Евгения Гордеева больше не видела.
Самовлюбленный ловелас выбирал «жертв» только из первосортных красавиц.

Так ему было суждено познакомиться со своей будущей супругой, — единственной дочерью состоятельного семейства, за счет брака с которой ему удалось поправить свое финансовое состояние.

Откровенный цинизм избранника не мог не тревожить Евгению, из-за чего до поры до времени она старалась придерживаться дистанции в общении с ним. Впрочем, Гордеев никогда не скрывал своих связей с красивыми женщинами.

С закадычными друзьями и приятелями наподобие Куратова он был дружелюбен и предупредителен, а вот женщинам от него доставалась одна лишь грубость и жестокость. Он изменял своим любовницам без малейших угрызений совести, приглашая к себе соперниц по очереди: ту, кого уже обманул, и ту, которую ещё надлежало обмануть. Конкурировать со всеми ними Евгении было непросто.

Не обладая внешностью Аполлона, он, тем не менее, на недостаток женского внимания не жаловался. Наоборот. Порой, даже не знал, куда от него деваться. Что-то влекло к нему женщин, и дело тут было далеко не в его внешнем облике.

Однажды во время ужина Евгения почувствовала, что у неё нет больше никакого желания делиться с супругом своими мыслями. Ей было просто нечего ему сказать, замечая, что её избранник интересуется всеми женщинами подряд, кроме неё самой.

Их стили жизни оказались несовместимы, но Гордеев не приложил ни одного усилия, чтобы пойти с ней на сближение. Ему нужны были от неё только деньги и положение в обществе. Любви он никогда ей не обещал. Их брак был чисто договорным и выгодным для обоих. Понятия же верности для него как будто вовсе не существовало, но взамен он не требовал того же и от своих любовниц.

Не сумев противопоставить новой пассии Гордеева — Старковой ничего, кроме смиренного терпения и скрежетания зубами в пустой постели, которую супруг посещал лишь, когда его просила об этом предусмотрительная любовница, Евгения вымещала свой гнев на молоденьких служанках.

Ей доставляло удовольствие сечь розгами миловидных ирландок, придираясь к любой мелочи, — таковой была её месть за прошедшие в терпеливой тоске молодые годы. Таким образом, она пыталась сбежать от действительности в иллюзорное состояние упоения, позволявшее ей хоть ненадолго, но все же заглушить душевную тревогу и получить моральное удовлетворение.

Статус жены ничуть не усилил её позиций при «светиле» хирургии. Не чувствуя больше никакой ответственности за свои поступки, Гордеев практически возвысил Старкову, сделав положение любовницы более прочным, нежели законной супруги.

«Зачем же ты тогда женился на мне?» — вопрошала его Евгения, чувствуя себя униженной и удрученной подобным положением.

«Чтобы держать вместо кошки» — жестко отметил супруг, не в состоянии выносить её сцен ревности.

«Я ухожу» — сказала она ему однажды, узнав от знакомых об очередной его измене.

Женщина устала от наплевательского к себе отношения. Тогда разойдясь без лишних скандалов, дальнейшую часть пути каждый из них влачил по своему усмотрению: она — в гордом одиночестве, от скуки довольствуясь любовниками, он, всецело погрязнув в работе, лишь изредка выкраивал минуты на досуг с легкомысленными женщинами, пока жизнь не свела его со Старковой. Брак Евгении Гордеевой со «светилом» продлился меньше пяти лет.

— Я думаю, если бы вам стали известны подробности моей молодости, — признался он своей гостьи, снова присаживаясь за стол после того, как был вымыт чайник, — вы бы предпочли держаться от меня подальше.

— Говорите, как есть, — невозмутимо бросила Чехова, готовая ко всему.

— Вы действительно хотите об этом знать? Ведь правда, которую вы сейчас услышите, может оказаться не слишком приятной.

Валерия настояла на разговоре. Ей хотелось знать о нем все. Прошли те времена, когда её могли смутить какие-либо нелицеприятные стороны его биографии.

Вняв наконец её просьбе, Гордеев начал постепенно снимать завесы со своего прошлого, посвящая её в историю своего детства и юности, и начиная вникать в эти простодушные рассказы, девушка поймала себя на мысли, что никогда ещё не восхищалась им так, как в этот момент, когда он больше не боялся показаться ей смешным и нелепым.

— Весь период моего детства прошел в духе банальной борьбы за выживание и лихорадочным поиском своего места в мире, где меня никто не ждал. Мой воинственный характер не нравился многим, меня пытались усмирить и как-то приспособить к статичной окружающей среде, но ничем хорошим это не заканчивалось. Железный прут, который я использовал для устрашения сверстников, стал первым мои действенным уроком жестокости. Мне нравилось, что мою силу уважают и боятся, но в те дни я мало задумывался над адекватностью применения своего оружия. С шестнадцати лет до двадцати я кутил и дебоширил, привыкнув во всем первенствовать. Сейчас в это сложно поверить, но тогда я умудрялся перепивать всех своих товарищей. Дуэли у нас происходили поминутно. И на всех них я тоже бывал, если не в качестве свидетеля, то действующим лицом. Но это была всего лишь игра, — таким образом мы просто «щекотали» себе нервы, пока в один прекрасный момент я по-настоящему не убил человека. Получив срок, я откупился от тюрьмы, и судимость моя была погашена досрочно. Чуть позже, став азартным игроком в покер, я промотал отцовское имение, и не выдержав семейных тягот, старик мой слег, а мать, устроившись посудомойкой в бар для погашения части долга, устроила меня санитаром в лазарет, принадлежавший когда-то её двоюродному брату. Так началось мое приобщение к медицине… Чуть позже, чтобы как-то отойти от мрачной действительности, я начал баловаться гашишем, слабость к которому питаю до сих пор, но тут уж, ничего не поделаешь, — мне нравилось уходить в мир галлюцинаций…

Теперь Валерия начала понимать истоки его выходов за пределы реальности.

— А когда я женился на Евгении, предварительно её соблазнив, то улучшив свое финансовое положение, смог, наконец-то, закончить образование и выучиться на хирурга.
Её родители были против нашего брака, отказывалась выдавать свою дочь замуж за жениха без роду и племени, но я так насел на тестя, (мне кажется, он даже начал меня боялся), так заморочил ему голову, клянясь в любви к его дочери, что от некуда деваться, старик был вынужден дать добро на нашу свадьбу, предложив за Евгению в качестве приданого одно из своих поместий.

— Значит, это был брак по расчету?

— Разумеется, мне надо было как-то рассчитаться за учебу, потому что тех денег, что присылала мне мать, едва хватало на пропитание и съем комнаты. Ну, а что было дальше, об этом не хочется даже вспоминать. Временами с Евгенией было очень весело, я искреннее пытался её полюбить, ведь свадьба с ней спасла меня, в конце концов, от нищеты, открыв доступ в мир состоятельных людей, где я сумел найти свою нишу и стать тем самым знаменитым хирургом, чья слава докатилась до американского континента, но воспылать любовью к супруге у меня так и не получилось. Так начались мои «хождения» по любовницам…

— И вам не стыдно было за свое поведение?

— А я никогда и не позиционировал себя человеком с нимбом над головой, — спокойно отозвался мужчина. — Да, я — стыд своих родителей, и моему отцу, вероятно, было стыдно за такого сына перед людьми, но прошлого уже не вернешь.

От хибары его родителей в окрестностях Эдинбурга ничего не осталось. А могилу своей матери он не мог найти до сих пор. Жизнь старой женщины была безрадостная, но с таким непутевым сыном хлебнула она предостаточно.

Уже не особо прислушиваясь к его рассказу, Валерия ждала, когда он снова заговорит о ней или скажет что-то такое, что она потом будет бережно хранить в своей памяти, но выговорившись до конца, мужчина почему-то замолчал и, не проронив с той поры ни слова, продолжал думать о чем-то своем. Не выдержав наконец столь томительного ожидания, девушка поднялась.

— Пожалуй, мне пора.

— Уже? Так быстро?! — очнувшись от своих грез, «светило» сопроводил её до ворот, где девушку поджидал экипаж.

Идти в темноте было трудно, но ему не привыкать. Повернув в сторону аллеи, эти двое вышли  к калитке. Чеховой хотелось, чтобы он ещё раз прикоснулся к ней и сказал что-нибудь приятное, но за все это время «светило» не проронил ни слова, погруженный в собственные мысли.

— Запомни раз и навсегда: твоя жизнь — это как РЕКА, — сказал он, когда забравшись в экипаж, Валерия захлопнула за собой дверцу. — Она течет и ты плывёшь вдоль неё, и если попытаешься уцепиться за куст, растущий по берегам, чтобы временно остановишься, и замедлить движение, то река все равно вынесет тебя, куда надо, как не пыталась бы ты цепляться за куст.

— И под «кустом» вы подразумеваете самого себя? — осведомилась она, пытаясь понять, к чему он клонит.

Гордеев лишь иронично усмехнулся в ответ.

— Знаешь, с одной стороны, может, и хорошо, что в тебе нет этой хитрости, и стервозности, присущей многим девицам, — промолвил он, не понаслышке знакомый с этими качествами характера в женщинах. — Но с другой, тебе будет непросто жить, поверь. Может пора меняться?
Чехова отрицательно кивнула.

— Если я изменюсь, то это буду уже не я.

— Мне казалось, мы все уже с тобой обсудили.

— А у меня период сейчас такой в жизни, понимаете?

— Я-то понимаю, — вздохнул он, пожимая плечами. — Но понимаешь ли это ты?!

— Прощайте, — холодно бросила она, приказывая извозчику ехать. Валерия даже не оглянулась в сторону «светилы», который оставшись стоять у ворот, ещё долго смотрел вслед  легкой карете, представлявшей что-то среднее между кабриолетом и ландо, с трудом передвигавшегося по грязи после проливного дождя, пока та окончательно не исчезла в тени деревьев.

Вернувшись в дом, мужчина зажег керосиновую лампу. Он часто любил посидеть один в тишине.

Взявшись за медицинский справочник, Гордеев хотел его полистать, чтобы забыть о сегодняшнем разговоре, но в этот вечер ему отчего-то не читалось. Изменив своей прежней привычке, он отложил книгу, и вновь задумавшись о дальнейшей судьбе гостьи, погрузился в новые размышления.

Глава 5.2

http://proza.ru/2024/07/02/758