Интеллектуалы и Антиинтеллектуалы у Пруста. II

Это серия эпизодов из шести частей. Часть первая была опубликована 1 мая 2024. Как говорит автор данной статьи - Патрик Мимуни, именно интеллектуалы повлияли на Пруста для создания одного из своих персонажей «Поисков»  - маркиза де Норпуа (de Norpois).

ЧАСТЬ I

Флейтист

После смерти Робера Пруста - брата Марселя, 29 мая 1935 года, его вдова Марта сожгла большое количество рукописей, доставшихся в качестве наследства её мужу. Возникает вопрос - почему она решилась на это, совершив тем самым нечто, подобное Аутодафе?

Этого никто не знает. Марта точно также избавилась и от одежды, и от мебели, - всего того, что принадлежало Марселю. Вот именно это и превратилось в проблему, ведь все эти предметы не принадлежали самой Марте. Они  принадлежали Сюзи - её дочери, в браке -  Мадам Мант-Пруст. Так как необходимо было соблюсти приличия, Сюзи решила преподнести это, не ссорясь ни с кем. Тем не менее, несколько лет спустя,  Жорж Катои (Georges Cattaui) - близкий друг её дяди, стал и её другом. Он поведал Сюзи, что у известного  коллекционера -  Жака Герена (Jacques Gu;rin) хранится экземпляр романа «В сторону Свана»,  подаренного когда-то Марселем брату Роберу с посвящением: «Моему младшему брату в память об утраченном времени, которое мы обретаем каждый раз, как оказываемся вместе». И вот этот экземпляр, находящийся в руках  Герена, компрометировал Сюзи. Напрашивался вопрос,  как можно было отдать рукопись, принадлежащую её семье, кому-то. Она ведь не нуждалась в деньгах.

Тогда она решила убедить Герена вернуть ей эту рукопись. Все это происходило после войны, поэтому она была, буквально одержима желанием сохранить собственную репутацию. Дело дошло до того, что она исключила из Сообщества Марселя Пруста всех тех, кто был скомпрометирован связями с немцами и сторонниками Маршала Петена [1]. 

Герен, в те времена, руководил Парфюмерным Домом D’Orsay, считавшимся самым престижным французским Домом предметов роскоши. Наполовину еврей, как Марсель, а также и гомосексуалист, он был одним из крупных библиофилов своего времени. Что касается своего дела, то в нем, - по утверждению современников, он был ярко выраженным маньяком. Так как с  Мадам Мант-Пруст у него были довольно прохладные отношения, то какой-то общий друг (возможно, это был  Cattaui)  взял на себя роль посредника в  переговорах. В итоге, Герен согласился обменять экземпляр «Свана», с посвящением Роберу, на некое произведение, которое принадлежало Марселю. Это была редкая вещь, ведь и она могла бы исчезнуть  в огне покаяния,  кто знает [2].

И это по той причине, что сама библиотека Марселя, после его смерти, досталась  какому-то старьёвщику; это было сделано по приказу Робера. В таких случаях, посвящения, которые красовались на титульных листах книг, вырывались и уничтожались, чтобы скрыть имя адресата посвящения [3]. Совершенно очевидно, что Робер не был заинтересован в том, чтобы другие знали, что именно читал Марсель. Однако некоторые книги не подверглись цензуре. Почему? Это загадка.

Герен приобрел также книгу «Жизнь Иисуса» Эрнеста Ренана, на титульном листе которой можно было прочитать: «Марселю Прусту, с просьбой хранить обо мне нежное  воспоминание после того,  как я покину этот мир».

Великий человек

В среду 16 января 1889 года, доктор и Мадам Пруст давали у себя обед в честь Эрнеста Ренана, известного писателя, философа, историка, эссеиста, члена французской Академии. В свои 65 лет он преподавал иврит и арамейский во французском Колледже. С момента объявления III ей Республики, в 1870 году он стал главным французским экспертом по вопросам  религий - само собой разумеется, что ученым экспертом, что означало быть атеистом. В предыдущий период Второй Империи, его книга об Иисусе Христе  вызвала скандал; в ней он лишал Иисуса каких бы то ни было сверхчеловеческих способностей, настаивая на том, что все это мифы.  Тем самым он превращал Христа в обычного человека. И вот это было подобно перевороту в истории религий: превратившись в обычного человека, Иисус превращался и в еврея. При этом он добавил: - «ученики сделали из него человека  - Бога, воплощающего  анти-еврейство. ». [4] 

Иными словами, грубые и необразованные христиане на протяжении веков ошибочно понимали то, что проповедовал Иисус. Сам Ренан приходит к заключению, что
«предназначением христианства и было утонуть в собственной победе, как если бы это был корабль, обреченный на крушение из-за того, что перегружен грубыми и вульгарными людьми».[5]

Вполне естественно, что все это не могло не заинтриговать семнадцатилетнего юношу, каким был Пруст. В глазах его современников, Ренан был воплощением французской гениальности, что касается республиканских и  гуманистических идей, не считая идей универсализма. Его сравнивали с Вольтером, Мишле или Гюго. Это был «великий человек, в том смысле, в каком это понималось в ту эпоху.

Однако, никто не произносил слово -  «интеллектуал». Такого понятия тогда не было. «Интеллектуал» всегда было лишь прилагательным. Существовали интеллектуальные профессии, интеллектуальные удовольствия, даже проблемы могли быть интеллектуальными, но такого понятия как «интеллектуалы» просто не существовало. Никому и в голову не приходило, чтобы сделать из этого слова некий концепт; все это никого не интересовало. Да и Пруст был студентом, заканчивающим Лицей Кондорсе. Ему понадобится время, около десяти лет, чтобы  стать интеллектуалом, одним из тех, кого стали считать  интеллектуалом.

На следующий день, после обеда у родителей, на который  был приглашен Ренан, Марсель купил семь томов "Истории происхождения христианства" после чего, естественно, не без приглашения автора,   отправился к нему, чтобы тот подписал свою книгу.  Ренан занимал квартиру прямо в помещении Коллеж де Франс (фр. le Coll;ge de France), на улице Saint-Jacques, рядом с Сорбонной.

Будучи немного сутулым, но с живым взглядом, с тщательно выбритым лицом и с телосложением,  напоминающим долото, он соответствовал образу великого человека, как это понималось во времена Третьей Республики.

Что хотел  сказать человек своей книгой "История происхождения христианства », не веря в Бога! ». Верующие приняли книгу с возмущением, а для атеистов её содержание  было слишком религиозным. Ренан действовал на нервы,  как правым монархистам, так и крайне левым социалистам.

Но зато он интересовал  Марселя!

Континентальный блок

Было заметно, что Ренан все реже и реже посещал ужины у Прустов, точно так же, как Бергот из романа  «Поисков» все реже и реже бывал на ужинах у Свана. Ренан и Адриан Пруст были чем то схожи: будучи подростками, они оба мечтали стать священниками. А затем, поступив в Семинарию, они оба носили сутану, - до того самого момента, пока не превратились в атеистов. Уже позже, поднявшись по социальной лестнице, оба  были выдвинуты на высшие посты государственной власти.

Вероятно, что они познакомились в Париже, в дипломатических кругах  у герцога  де Талейрана; во времена  Второй Империи он был Послом  Франции, -  сначала в Берлине, а затем в Санкт-Петербурге; именно он послужил моделью для создания образа маркиза де  Норпуа (Norpois) в романе Пруста. Графиня де Талейран (экстравагантная русская) имела свой салон на улице Монтеня (Montaigne), в котором принимала представителей высшего общества и где профессор медицины Адриан Пруст искал пациентов. Да и Марселю этот салон был хорошо знаком. Графиня приходилась тетей молоденькой девушке,  в которую Пруст был якобы  влюблен.

Талейран считал, что французы не должны позволять британцам постоянно расширять свою колониальную империю; при этом он пускал в ход отвратительные аргументы. Однако он считал, что французы имеют на это право, находя для них более благородные аргументы, подчеркивая что французы наделены миссией «нести цивилизацию». А для того, чтобы  действовать совместно против Великобритании, надо было заключить мир как с Россией, так и с Германией. Это было в интересах Франции. Вот это как раз то, что именовалось в те времена теорией континентального блока.

Талейран заимствовал идею континентального блока у своего дедушки - знаменитого принца во времена Первой Империи. Однако он дополнил её расовым  принципом, который был тесно связан с теорией арийства. Именно эту теорию Ренан излагал в книге «Общая истории семитских языков». Однако, он излагал её с точки зрения религии и культурологии, в то время как Адриан Пруст в своем известном «Трактате о гигиене» рассматривал  её  с точки зрения биологии и санитарии». «Белой расе и её арийскому ответвлению принадлежит окончательное превосходство», предсказывал он. [6]

Тем не менее, в 1870 году, немцы предпочли вступить в войну с Францией вместо того,  чтобы воевать с британцами. Таким образом, побежденная и униженная немцами Франция больше не размышляла на тему расового превосходства.
Что касается самой идеи примирения с немцами ради того, чтобы пойти войной на Англию, то эта идея не была популярна в самой Франции, хотя и стала модной; дело в том, что французы и британцы  сражались друг с другом за завоевание колоний.

Доктор Пруст пришел к заключению: «Ожесточенная борьба  между разными ответвлениями арийского сообщества за существование (или же за перевес сил, что, с исторической точки зрения, одно и то же) хотя и усиливается, однако лишь будущее покажет, какое именно из ответвлений - латинское, германское или славянское закалено в большей степени для того, чтобы одержать победу. [7]. »

Из всего сказанного можно сделать вывод, что с самого раннего детства Марсель жил в атмосфере расизма, который исходил не только от собственного отца, но  и его знакомых. Это был  расизм республиканского послушания, разработанный с согласия правительства для функционеров высшего эшелона - некая разновидность государственного расизма, хотя все это не фигурировало в законодательных актах. Доктор Пруст был тесно связан  с двумя дипломатами своего возраста - Gabriel Hanotaux и Armand Nisard, на которых оказал большое воздействие Талейран; оба колониалисты и антисемиты, наподобие маркиза de Norpois из романа.

Андре Ферре (Andr; Ferr;)  знаменитый эксперт  творчества Пруста, а также  издатель самой первой версии «Поисков»,  - именно она была включена в Плеяду, в 1954 году, утверждал, что Адриан и Жанна Пруст являли собой сплоченную семью и что рост антисемитизма не оказал на них никакого воздействия.

Как подчеркивал Ферре «В семье профессора Адриана Пруста  - и это само собой разумеется, не было никаких религиозных разногласий, а тем более расовых. [8].

Хотя именно он знал всю правду, но после окончания второй мировой войны он предпочел забыть, что доктор Пруст был среди тех, кто создал теорию расизма.

Ферре считал необходимым говорить об этой смешанной французской семье как образцовой, зная при этом, что это было далеко не так.

"Высказывания господина де Норпуа (M. de Norpois) по поводу внешней политики, - как отмечает Ферре,  «велись дипломатами во время ужинов у профессора Адриана Пруста, в присутствии Марселя».  Ведь его отец - Адриан Пруст поддерживал с ними отношения, благодаря своей санитарной миссии, в частности с Hanotaux et Nisard" [9]

Без всякого сомнения, Ферре знал, что маршал Петен (P;tain) сделал надпись в книге для господина Hanotaux в 1942 году, перед чествованием его 90 летия. Следует заметить, что в написании этой книги принимал участие не только господин Аното (Hanotaux, но  и все сливки Министерства Иностранных дел (Quai d’Orsay), пребывающие в ту пору в Виши.

Сван

Особенностью характера Господина Norpois было то, что он никогда не высказывал  своих антисемитских взглядов вслух. Да и какой интерес было вступать во все эти разговоры? И без того все знали, что он ненавидел евреев. Мог ли кто-то в этом сомневаться? В том кругу, куда он был вхож, было достаточно и красноречивого жеста. Для этого не было  нужды говорить что-либо. Именно поэтому вместо того, чтобы произнести фамилию Сван на английский манер - «Souanne», господин  Norpois предпочитал произносить её на немецкий манер - «Svann», показывая, что  ассоциирует его с  «Бошами».

Увы, так оно и было… Ведь  в стране распространялась идея, что поражение Франции в войне с Германией не могло случиться без предательства французских израэлитов, особенно тех, кто служил в армии.

Вот именно это и означает «Svann» на том самом дипломатическом языке, на котором говорили во время  обедов у Прустов, когда принимали  представителей семьи Norpois из Министерства иностранных дел.

Поль Моран знал это лучше, чем кто-либо другой, ибо именно он возглавлял Общество друзей Марселя Пруста во время войны. Да и Андре Ферре знал это не хуже самого Морана, даже если и старался забыть об этом.

Литература и политика

Вскоре после окончания войны, у Сюзи появился новый фаворит -  Андре Моруа. И он заслуживал этого: ему было чуть больше 60 ти,  поседевший раньше времени, весь напомаженный и  накрахмаленный, он был к тому же и академиком, известным не столько своими романами, сколько биографиями, среди которых была «В поисках Марселя Пруста». Это было произведение    одновременно биографическое и критическое.

Сюзи была знакома с Моруа давно. К сожалению, он никогда не встречался с её  дядей. В этой истории забавно лишь то, что  дядя наделил Моруа  чертами своих персонажей  - Альбера Блоха (d’Albert Bloch),   он же  Жак Розье (Jacques du Rozier). Дело в том, что настоящей фамилией Андре Моруа была Эмиль Герцог (Emile Herzog). Он был евреем  и гордился тем, что числился среди друзей маршала Петена.

А вот его жена  -  Simone de Caillavet, была знакома с Прустом. Ходили слухи, что именно она послужила для Пруста прообразом Мадемуазель Сен-Лу (Mlle de Saint-Loup), наследницей Германтов -  символом французского аристократизма.

Симона унаследовала от своей бабушки аристократическую претенциозность. Lеontine de Caillavet, была еврейкой и антисемиткой, пользующейся благородным титулом, на который она не имела никакого права. Как и персонаж Пруста - Мадам Вердюрен (Mme Verdurin), Леонтина передала в наследство своей внучке антисемитизм, который она и не думала скрывать, называя их «youpines» [10], как будто бы  у самой не было еврейской крови.  Напрасно потраченные усилия! Ни она, ни её муж не были приняты в кругах «Почетных арийцев».

Будучи мобилизован как офицер связи, Андре Моруа оказался в июне 1940 года в Лондоне. Это как раз совпало с поражением Франции. Сам Генерал де Голль предложил ему стать рупором свободной Франции. Однако Моруа  отказался, предпочитая сохранять верность Петену. Он оказался в том же положении, что и Эмманюэль Берль - кузен Сюзи, который будучи израэлитом, присоединился к петенистам. При этом он не страшился навлечь на себя неприятности, впрочем, как и сам Андре  Моруа.

В связи с этим, Моруа подвергся резкой критике крайне правой прессы. Он отказывался возвращаться во Францию, отправившись в  Нью-Йорк с супругой.  И даже находясь там, он публично поддерживал Петена, суля при этом победу Германии.
Ни  Симона, ни он сам не подверглись преследованию французских властей.  Оставшись в Америке, они были избавлены от того, чтобы кто-то упрекал их в том, что в годы войны они скомпрометировали себя. Тем не менее, Моруа не торопился возвращаться  во Францию, вплоть до 1946 года.

Бергот (Bergotte)

«Сто раз писали, что Бергот был списан с Анатоля Франса», как писал Моруа. «Однако Бергот это ещё и Ренан», заметил он [11]. Но сам Ренан никак не совпадал с образом Norpois, который был не только дипломатом, но и литературным критиком.  «Бергот это то, что я именую флейтистом; ведь стоит признать тот факт, что он на ней играет изумительно, хотя и несколько манерно» [12]. 

Все это не имеет ничего общего с автором «Жизни Иисуса», а отсылает к самому Прусту, которого обвиняли в снобизме, дадаизме, нарциссизме, эзотеризм и, в конечном счете, в интеллектуализме, в той трактовке, которая появится уже позже.

Послушайте Norpois: «Вы же согласитесь, что мы не  можем требовать от писателя, чтобы в момент наших праздных византийских бесед о  полчищах Варваров - внешних или внутренних, которые грозят поработить нас, он развлекал нас своим остроумием…

«Все эти формальные безделушки, все эти тонкости «расплывающегося мандарина» кажутся мне бессмысленными.»[13].  

Норпуа в своих речах похож на Мориса  Барреса - главного борца с интеллектуализмом, когда на стыке эпох произошло взаимопроникновение литературы и политики.

Однако делая это, Пруст, «флейтист», «манерный китаец», «расплывающийся мандарин»,  как ни странно, оказались на том же берегу, что и их враг, то есть там, где к творчеству примешивается и политика.
 
Перевод с французского Элеоноры Анощенко

2 июля 2024 год, Брюссель