Два мира

Ваша близость – это близость планет …
Генри Миллер


Две летящие маленькие частички в безразличной отстраненности Млечного пути. Зачем и куда они летят? Может быть, это звездные осколки с Марса и Венеры, которые еще сами не знают о существовании друг друга, и в них уже зашифрована тайна мироздания, заключены все мифы, сказания и легенды …
Загадочная в голубой дымке планета подает сигналы, зовет их, и, попадая в крепкие объятья ее притяжения, они уже никогда не будут прежними. Одна из них в своих темных очертаниях вдруг обнаружит бездну, своеобразную гравитационную ловушку для осторожного яркого огонька, который замер и не спешит к ней навстречу, потому что она напомнила ему черную дыру, которую ему чудом удалось избежать в бескрайних просторах вселенной.  Но ее темные очертания так призывно танцует для него, и он, рискуя, идет на сближение: две капельки - черная и белая соприкоснулись и, четко разделив свои границы, теперь будут неразлучны, как будто какая-то неведомая сила не даст безвозвратно исчезнуть этому хрупкому союзу.

И вот она на всех парусах мчится к нему на свидание и попадает в его крепкие объятья, но ей не хочется торопить события. Но ее тело, жившее столько времени в аскезе, думает иначе и окажется главным предателем в ее жизни, самостоятельно заговорит, задвинув здравый смысл под кровать, на краешек которой она присядет.

- Смелее, - его уверенный голос поведал ей о том, что просто поговорить им сегодня не получится, - падай на кровать, моя подушка поймает тебя, - пригласил он ее совершить вместе с ним маленькое путешествие. И включил для нее фильм «Дом солнца».

У души нет возраста, и она, почувствовав себя маленькой девчонкой, решила отпустить свой здравый смысл (или то, что она считала им) на волю, и он счастливый улетел к черту на кулички.
Он расположил свою голову на ее груди, которая и стала в этот вечер своеобразной для него подушкой, в ответ на исходившее от него тепло, ее грудь наполнилась невероятной нежностью, стремившейся излиться на мужчину. Мужчина оказался очень чувствительным и стал подавать признаки жизни.
- Не вертись, не мешай мне испытывать мою нежность к тебе, мы же с тобой смотрим фильм, - настало ее время нежно приструнить его.

Но приструнить мужчину ей не удалось, и она оказалась в очень крепком кольце его рук, а его горячие губы окончательно дали ей понять, что сегодня ночью не будет никаких разговоров.

Она не думала, что встреча с ним  подарит ей забытые ощущения - ощущение нежности и невероятный полет души. А тело? А что тело? Тело просто устремилось за душой, расставаясь с лишними килограммами, словно космический корабль без сожалений избавляется от своих ступеней.
Как вихрь ворвался он в ее жизнь, нарушив привычный и такой уютный распорядок ее жизни, на смену ее романтическим балладам пришел «Полковник и его Однополчане»: «Завалила закат одноглазая, но симпатичная ночь, // Тянет заячьим супом от деда Мазая». И Веня Дркин: «Одиноким — одиноко,// Вьюга только да осока.// И дорога не подруга,// Однонога, однорука».

Теперь они были интересны друг другу не только объятьями и поцелуями, но и теми тропинками, которые они прошли через череду лет, проведенных вдали друг от друга. Им захотелось ступить на иные берега и наполниться миром друг друга.
Она будет вкушать вместе с ним, уютно примостившись на его коленях, сладких яд «Цветов зла» Шарля Бодлера:
Когда в осенний день, с закрытыми глазами,
Грудь теплую твою вдыхаю я без слов,
Сияет предо мной счастливых берегов
Блеск ослепительный под вечными лучами 

А иногда поэзией Бодлера он будет дразнить ее: 
Иду на приступ я и лезу смело в бой,
Как жадный хор червей на труп идет войной,
 И даже полюбил, зверь сумрачно-жестокий,
Холодность я твою, как дар прекрасный Рока!
Она удивлялась, как быстро их случайная встреча трансформировалась в иную плоскость – плоскость кровати, где она хотела смаковать блюз, а он  пытался проглотить ее блюз своим любимым рок-н-роллом.
И мысль о том, что она так быстро оказалась в этой плоскости, почему-то в самые ответственные моменты часто смешила ее.
- Что опять не так? Если бы рассмеялась другая женщина, я бы не понял, но ты любого мужчину можешь ввести в когнитивный диссонанс. Опять ты поймала  смешариков?
- Опять поймала. Это плохо или хорошо? – решила уточнить она.
- Я еще не решил, что делать с этой смехопанорамой.
- Мне нравится, что ты любую ситуацию можешь закруглить чувством юмора.
Они почти научились понимать друг друга. Волевым усилием для нее, словно Гефест на своей наковальне, он научился свои фразы закруглять полукругом. Она же научилась превращать его подковы на счастье в свои 50 оттенков нежности – в пушистые смешарики.
- Хорошо, что есть в жизни вещи, которыми никогда невозможно насладиться, - сказал он ей и тихо прибавил, - твоя нежность, - и тут же мешая все краски, утвердительно спросил ее: «Чем ты любишь? Ушами?»
- Ушами, - неуверенно повторила она, ей казалось, что нет, но он очень быстро доказал ей, что женщина все-таки любит ушами, этой морской раковиной, куда свободно проникают хмельные коленопреклоненные комплименты мужчины, волшебным образом преобразуясь в сознании женщины в эликсир любви, любви к самой себе.
- Я почти тебя люблю, - внимательно наблюдая за ней, сказал он.
Ей же захотелось слово «почти» заменить словом «просто», и просто угостить его собственноручно приготовленным  почти рождественским кусочком пирога.

Какие же разные это были миры. Он делал упор на непоколебимую логику реальности, на мужской ум, женщине же в нем он мягко отказывал. Она же в своих суждениях опиралась на чувственный опыт, что только благодаря пережитым чувствам можно понять хотя бы маленькую толику в этом мире, а котелок нужен для того, чтобы здраво переварить этот опыт, а так, все вместе взятые рассуждения ума – всего лишь бесполезная вещь.
- Так значит, я – бесполезный мужчина, - усмехнулся он ее тираде, - Ты постоянно говоришь мне, что я очень умный.
- Я имела в виду, что в одну и ту же точку можно прийти разными путями.
Но время ее пребывания в невесомости длилось не долго. Как говорят: «Хорошего помаленьку». Он первым стал обозначать границы своего мира, в который он так и не дал ей проникнуть.
- Не думай, если мы с тобой встречаемся, что ты не свободна, - слова его звучали непринужденно и отстраненно. 
Но ей не нужна была эта свобода! Только потом она поняла, что свободу он так легко предоставил ей потому, что знал, что она ей точно не воспользуется.
И здесь в их отношениях ждала непримиримая развилка. Дальше каждый пойдет своей дорогой.
- В любых отношениях есть наивысшая точка, а дальше спуск, - сказал он ей.
После его слов, она почувствовала, что они уже начали спускаться. В его рассуждениях не было чувства, он просто выступал как некий знаток, холодный наблюдатель. И чувствуя, что она начинает к нему привязываться, сказал ей: «Только без ревности. У меня были и будут подружки, - и тут же, решив смягчить свой удар, разъяснил ей, - Я просто не хочу, чтобы ты ревновала, подружки – это легкое наваждение, а ты - мое исключение из правил, мы с тобой всегда будем пребывать в другом измерении».
Но зачем тогда он ей сказал о подружках, если не хотел, чтобы она ревновала.
А он действительно так считал, да, и чему здесь можно было удивляться, так большинство мужчин считает, что это просто мелочи жизни, с кем не бывает. И приводил ей в пример жену Достоевского, как символ терпения и всепрощения, на что она резонно отвечала, что рулетка не бьет по самолюбию, как его многочисленные подружки.
- Когда-нибудь ты будешь смотреть на мир моими глазами, - утвердительно изрек он.
И перед ее взором предстала картинка беззаботного солнечного дня, когда из яркого марева появляется Леонидас Фадинар, в исполнении неподражаемого Андрея Миронова и, нежно смакуя, вспоминает своих вчерашних подружек:
Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жанетта, Жоржетта
Вся жизнь моя вами, как солнцем июльским, согрета
Покуда со мной вы, клянусь, моя песня не спета.

Пора было уже понять, что подружки, как рифмы для поэта: («Две придут сами, третью приведут») , не могут быть вчерашними, и как поется в песне: «Прощание не для нас» …

- Почему не живется спокойно моей ревности? – вопрошала она.

И продолжала ревновать его к далекой незнакомке, с которой он когда-то целовался под бесконечным Питерским дождем, ревновала к одной чудачке в поезде, которая считала, что смогла перерасти Достоевского, ревновала ко всем проходящим поездам и незнакомкам в них.

Когда он почувствовал, что она стала отдаляться от него, тут же решил подбросить дровишек в еще тлеющий огонь, сказав ей, что еще в юности понял, что его чувства к ней серьезны. Знак судьбы он увидел и в ее имени, так как ее звали так же, как и его любимую маму.
 «Как же она раньше этого не поняла, что это и есть самая настоящая любовь, самая неразрывная связь: любовь матери и ребенка. Он еще в юности выбрал ее, пусть и бессознательно в качестве своей матери, которая будет всегда его прощать и ждать. Пришел домой сыночек, покушал, а потом пошел на улицу с девочками погулять, а мать ждет своего блудного сына, ей все должно быть в радость».
- Не блудный сын, - усмехнулась подруга, - а пес бродячий, что ты в нем нашла, не по-ни-маю?
Подруга не смогла бы понять, что Арсений – это часть ее юности, где ее светлый мир отражался в его глазах. Разве она смогла бы забыть его полуночный шепот в подъезде: «Если ты сейчас замолчишь», который нежной прелюдией обжигал ее всю, а его вопрос-ответ: «Кто признается мне в любви?» - звучал, как признание в любви. Не забыла она и его чистосердечное признание, что он хотел с ней всего лишь переспать, но переспать не получилось, и ему пришлось притормозить и познакомиться с ней поближе. И она вновь ощутила, как они, два молодых беззаботных эгоиста, нежными своими прикосновениями испивая южный аромат летних ночей, делились друг с другом своим накопленным небольшим багажом юношеских впечатлений. Где в его трогательной вселенной гуляет ветер за окном, а в осеннем саду - тишина и покой, и лишь в последнем аккорде сфальшивил рояль, и музыка стала чужой. В ее же вселенной он и она так и не могут встретиться, то фонарный столб помешает, встретившись с которым, счастливый молодой человек забудет и себя, и свою девушку. То девушка умудриться зацепиться за дверной косяк своим новым пуловером, и стараясь не повредить нежную пряжу, задержится надолго возле него, а молодой человек, так и не дождавшись ее, уйдет.
- Отсутствие в твоих рассказах хэппи-энда не удивляет меня, ведь ты еще маленькой девчонкой думала, что Владимир Ильич никогда не занимался любовью с Надеждой Крупской. Интересно, сколько же было тогда тебе лет, меня же такие глобальные вопросы никогда не волновали.

- Я просто идеализировала вождя, - парировала она.
- Идеализация – это всего лишь твои иллюзии, не имеющие никакого отношения к жизни.
Она же продолжала жить в обнимку с иллюзиями, верила словам и строила свои воздушные замки, и, сжившись с ними, сама стала одной сплошной иллюзией.
В его же реальности слова не имели никакого значения, есть только он и она, и бесконечная нежность пьянящих поцелуев, и этот мир притягивает и ранит ее одновременно, так как в живой и подвижной микросхеме этого мира то и дело загораются чуждые ей огоньки его новых встреч и интересов.
- Не ищи меня прежнего, я уже не тот юнец …

Анастасия никак не могла понять такие простые слова, может быть, потому, что она осталась, в общем-то, прежней. И ее сердце все еще помнит того веселого паренька, который посвятил ей когда-то прекрасные строчки:
Нам с тобою
Крупно повезло,
Мы с тобою
Встретились однажды,
Губы твои –
Терпкое вино,
Я без них страдаю
Как от жажды.
Ты – моя осенняя печаль,
Ты – мое ночное вдохновенье,
Как глоток безумного вина,
Нежных губ твоих прикосновенье …


И она вдруг почувствовала, что стихи его со временем стали своеобразной лирической энциклопедией комплиментов, которой он так искусно манипулировал сознанием влюбленной в него женщины, которая, как в зеркале, узнавала себя в них.
 
Анастасия не могла понять его так быстро наступившую холодную отстраненность, но ее, как магнитом, тянуло к ней. Она пробуждала в ней запрятанную от самой себя боль. Боль необходимо было изжить. Но чем глубже она погружалась в его мир, тем сильнее разрасталась боль, которая была неизбежностью, как и их случайная встреча после стольких лет разлуки.   

А может она просто была любительницей болезненных ощущений:
Стремишься ты как мотылек на пламя острого кинжала …
На ум пришли его слова, которые он произнес несколько театрально для нее: «И каждый раз, когда он думал, что это была любовь, это был всегда нож в спину».
Ей тогда захотелось ответить ему: «Нож, который он затачивал всегда сам», - но она деликатно промолчала.
А может необходимо просто прекратить смотреть на себя глазами других людей: «Начну исследовать пространство, свое, а не чужое …»
Легко сказать, а попробуй, сделай, когда столько лет копошился на чужой территории. Кому-то Google в помощь, а ей – поиски утраченного времени Марселя Пруста, ведь он оказался единственным писателем, которому удалось удачно споткнуться о плохо пригнанные булыжники мостовой, которые открыли ему дверь в другое измерение, где «минута, освободившаяся от власти времени», дарит человеку идею «чистого времени», возможность существования «вне времени».
Она вспомнила, как Арсений посоветовал ей прочесть Генри Миллера.  И через легкость бытия прозы Генри Миллера, прояснился для нее, как некая метафора, образ Арсения, и она почувствовала, что для него женщины делились на две категории: одни для будней, другие же для праздников. Женщина для праздника неуловима, пролетает как мимолетное прекрасное мгновение, сколько их будет этих прекрасных мгновений, как быстрые кадры кинопленки. А женщина для будней – постоянная константа, ее он никогда не забудет. И это радует! Других же никогда не забудет она! А это жирный минус.
Арсений пишет, что любовь начинается с предвкушения, с предчувствия, с ожидания. И вот его герой в предчувствии встречи садится в поезд и встречает ее, ту самую, а потом будут другие поезда, и другие, те самые незнакомки, но это всего лишь шерше ля фам, погоня за новыми удовольствиями. А для нее любовь начинается с тропинок, ведущих к сердцу. С детства, когда в твоей ладошке была зажата конфетка, которую ты сбережешь, чтобы угостить маму, с письма незнакомки Стефана Цвейга, книги прочитанной тобой в юности, и с того потрясения от нее, с фигурного катания, того невероятного парения, нежности и единения партнеров в танце, с весны на Заречной улице.

А тем временем Генри Миллер, как и его день, идет бодрым шагом, и она старается, хотя бы, не отставать от его бойкого повествования, на ходу, вплетая в канву своего собственного повествования его наблюдения.
И вот она приближается к цитате из книги «Тропик рака» Генри Миллера, с которой Арсений начинает свой рассказ о любви: «Ваша близость – это близость планет». Ни близости, ни любви в этом безвоздушном пространстве нет, но Арсений свой рассказ пишет о любви, по крайней мере, он так его озаглавил. Что ждет его героев впереди, знает только Генри Миллер. А Арсений? Арсений пока идет по обочине автострады с гитарой, у его героя все еще впереди, в его короткометражной истории бездна тянется к бездне. Генри Миллер же откровенен с читателем, он не приглаживает свои мысли, а Арсений хочет остаться с джентльменским набором, ему он необходим для удачного пикапа.
Генри Миллер может обойтись и без пикапа, он же находится в городе влюбленных – в Париже, по крайней мере, в тридцатых годах прошлого столетия он был таким городом. И это его «вторая осень в Париже»: «Предвечерний час. Индиго, стеклянная вода, блестящие, расплывчатые деревья», - как же красиво у него получается все это перечислять, а красота такая у него рождается лишь потому, что у него нет «ни работы, ни сбережений, ни надежд», и он – «счастливейший человек в мире», завидующий лишь воробьям, которым удивительно «легко достается хлеб насущный».
 Анастасия чувствует, что образ Арсения начинает стираться из ее памяти, пусть хоть на короткое время, пока она гуляет по улочкам, постепенно растворяясь в Париже под легкую небрежность повествования Генри Миллера.

- Я не могу понять, почему судьба мне снова подбросила тебя, и чем же закончится наша история? – всё еще родной голос Арсения в телефонной трубке перерывает поток сознания Генри Миллера.
- Мне эта встреча дана для того, чтобы я написала свой готический роман, - отвечает она ему.
- Я хотел, чтобы ты родила мне ребенка, а ты предлагаешь мне взамен своих смешариков, - улыбнулся он, - И что же ты хочешь разглядеть через витражные стеклышки своего готического собора?

Так, оказывается, он определяет ее желание писать. Для него ее творчество всего лишь жалкая безделица по сравнению с его ощущением жизни с ее встречами, разлуками и горечью пьяных поцелуев.

И она прочитала ему свои наброски к роману: «Это был совершенно новый театр, где каждое движение было, словно легкое дуновение ветра, и слова, рожденные тишиной, мимолетным мгновением растворялись в вечности. И театр на глазах изумленной публики стал расти, устремляясь своей прекрасной иллюзией все выше и выше, обгоняя в своем стремлении к совершенству старинный готический собор. Это не могли не заметить местные средневековые чиновники и забили тревогу. Для выяснения обстоятельств и определения виновных лиц в театр срочно был направлен месье Дюпре».
- И что дальше? – усмехнулся он.
Он так ничего и не понял, ее воодушевление было совершенно не интересно ему: «Ну, погоди! Не только волк может гоняться за зайцем, но и заяц может выстрелить из своей рогатки».
 И она набросками из своего же, еще ненаписанного романа,  в сердцах ответила ему: «Она же была соткана из воздушной стихии, он же был представителем знака земли, а так как приземляться она не собиралась, поэтому для нее остался один единственный приемлемый вариант – продолжать парить, но парить не одной, а в обнимку со своим готическим романом. А что, тоже не плохо».
Холодная, размеренная и такая строгая готика … Слово «готика» почему-то сейчас рифмовалось у нее со словом «эротика». Под строгой готикой она почувствовала биение горячего и мятежного сердца. И ее воображение легкими штрихами стало рисовать прекрасную своей молодостью девушку и строго аббата. И ей захотелось погрузиться душой в «стихийный лабиринт» «души готической рассудочную пропасть» .
И ей стало легко на душе, повеяло долгожданной свободой, и перед ее мысленным взором предстал огромный сосуд, наполненный ароматно дурманящей жидкостью. Этот был эликсир любви, над которым склонился и так заботливо сейчас колдовал незнакомец.
- Шарквиль, - тихо произнесла она и прыснула от смеха, - Интересный персонаж получается, один герой у меня уже есть, значит, появятся и другие. Что ж, встретимся, Арсений, только уже в моем измерении, правда, там будут замутненные зеркала, но, может у нас все-таки получится узнать незнакомых нам гротескных персонажей в них …
- «Анастасия, звезда моя», - окутанный в туманность ее сновидения растерянно позвал ее Арсений.
То, что Арсения нужно всегда держать в тонусе, Анастасия  еще до своего рождения знала и счастливая провалилась в свое внутреннее измерение. Что ждет их впереди, как всегда покажет время и ее готический роман, где уже аптекарь Гриньё начал продавать свои волшебные капельки, Шарквиль уже спешит в свой любимый театр, молодая девушка изо льда – Изольда одиноко дрейфует на льдине, она ведь еще не встретила своего Тристана, и только Анастасии не хватает, чтобы придать необходимое направление и бег ее кораблю.