Пугающий портрет

Сколько себя помню, на серванте, на самом верху, под потолком всегда стоял монохромный портрет – фото бабушки Фали, Евфалии, как любила повторять мать, выделяя «В» и «Ф» одновременно, как в Чеховской «Даме с собачкой» супруга Гурова делала ударение на имени ДимИтрий.

Портрет мне определенно не нравился. Он меня – пугал. Лицо, как маска, высоко зачесанные волосы – безжизненный снимок «на документы», апофеоз всех официальных фото советского периода.

Когда я была в комнате одна, я робела, казалось, что женщина на фото следит за мной, даже одна я была всегда с кем-то, пусть и  родным, но таким далеким, холодным и пугающим, что становилось жутко.

В детстве мне всегда снился один и тот же сон: я внутри сна, сижу в нарисованном доме: стены, окно, на нем – цветок; и постоянно плачу, дом со мной и цветком – под землей, где, почему-то, тянутся трубы теплотрассы (ну, чем не Платоновский «котлован», то которого хочется удавиться?).

Сон повторялся с завидной регулярностью, один и тот же, один и тот же… Я плакала во сне, просыпалась, мать брала меня на руки и успокаивала, а мои глаза встречались взглядом с мертвыми глазами бабушки Евфалии.

Зачем мать держала это безжизненное фото дома в комнате с маленьким ребенком?

Почему именно это, а не то, где бабушка молодая и незамужняя красавица сидит посреди луга и улыбается, или то, где они сидят с дедом и детьми на ступенях в Бамборах (в Абхазии) солнечным летним днем.

На эти вопросы у меня нет ответов, но то, что фото родного человека в первые и последующие годы меня пугало в собственной квартире – случившейся факт.
Став немного старше меня изматывал вопрос, почему бабушка не с нами, как она умерла, почему с нами живет другая бабушка – Людмила…

Все молчали.

Мать говорила одно и то же, что бабушка Фаля умерла до того, как ты родилась.
С детства мне казалось, что я не успела, не успела родиться вовремя, как пассажир, что забыл деньги на билет, но самозабвенно бежит за последним трамваем в надежде вскочить на подножку и обмануть судьбу.

Ни у кого в семье я не могла найти свое место, квартира, пару балконов, но в духовном плане никогда не было своего угла. Угол, конечно же, был – широкий лакированный стол с отодвигающейся ножкой, внутрь которого помещались все мои книги, стул, обтянутый дорогой тканью «под гобелен», стол каждую неделю натирался полиролем «Пронто» и выглядел презентабельно.

Я всегда чувствовала себя другой, более чувствительной и ранимой, чем следовало, более жалостливой и совестливой, чем требовали дворовые дети. Меня всегда интересовало то, что порицала моя семья – мать. Стихи? Зачем они. Живопись?

Этим не прокормишь семью.

Очень рано я научилась не доверять никому свои мысли.

Как у МЦ, не говори, если болит, иначе ударят именно туда. Как близки мне эти слова, до мурашек.

Позже я осознала, что мой внутренний мир созвучен миру бабушки Фали, которая умерла за 8 лет до моего рождения, мы обе занимаемся йогой, любим Маяковского и Есенина, рисуем, лечим свои семьи, обе добрые, жалостливые и честные, обе – жертвенные.

То, за что меня порицала моя мать – суть лучшие черты ее матери, которые она отвергала во мне.

Почему? Может, в ее сознании утвердилось, что лучшие, честные и добрые уходят, а вся шваль остается, что Богу такие там без надобности, пусть живут.

Факт остается фактом, уже родившись я не успела на встречу с самым близким мне по Духу Человеком.

Гиперторфированная опека матери не давала мне дышать, равнодушие отца и любовь деда, как, вообще, можно вырасти полноценным в этом тихом чинном и благородном дурдоме.

Мы часто ходили на кладбище, где с гранитной плиты на меня смотрел тот же черно-белый потрет, что и дома. Ощущение, что мы с кладбища и не уходили…

Став взрослой, я прямо спросила – зачем? Зачем это портрет мертвых среди живых? Ответ был поразительно практичный, он меня убил.

Я не желаю повторять ошибки матери, портрет на могилу деда я выбирают живой.

Живой среди мертвых и только так: на кладбище я прихожу не к мертвым, я прихожу – к живым, где каждая моя клетка – суть жизнь моих предков, попирание смерти жизнью.

Пока во мне жива память о дедушке и бабушке, они живы и они рядом, я физически ощущаю их помощь, тыл, защиту и всю силу, жажду Жизни, что они дали мне тем, что смогли выжить в 20 веке.

И – да, твой портрет меня больше не пугает, бабушка Фаля.