Условная история

УСЛОВНАЯ ИСТОРИЯ

История (как, впрочем, и вся наша жизнь) не имеет сослагательного (условного) наклонения. Однако же люди (и не только историки) всегда пытаются представить себе, что было бы, если бы случилось то-то и то-то, как сложилась бы судьба того или иного человека, народа, страны. Однако сие удел писателей-фантастов. А меня, в данном случае, интересует то, чего не было бы, что не случилось бы, если бы волей судьбы, рока, обстоятельств, другого человека тот или иной правитель не пришел бы к власти. И знаете, получается весьма интересная и забавная, а порою и весьма поучительная картина.
Возьмем для примера недавний (по историческим меркам) пример.
2 марта 2008 года президентом РФ был избран Дмитрий Медведев, став самым молодым главой государства в российской истории с 1917 года, сменивший на этом посту Владимира Путина после двух каденций последнего. Новый президент имел полный карт-бланш на выдвижение своего премьер–министра. Ни для кого не секрет, кого он назначил на этот пост. А если бы это был не Путин, а условный Иванов-Петров-Сидоров? Согласитесь, история России пошла бы уже по совершенно другому пути!
Или же, если бы Медведев решил выдвигаться на второй президентский срок (а это было вполне возможно, учитывая, что к осени 2011 года рейтинги Медведева и Путина отличались всего на несколько пунктов в пользу последнего, и при желании первого и при содействии административного ресурса и СМИ было бы вполне реально перевернуть рейтинги), новейшая российская история точно так же была бы иной.
И таких случаев в истории (причем, не только российской) – масса. Вот я и решил порассуждать на тему: «Что было бы, если бы не…».


Иван Иванович, сын Ивана Васильевича (1581 г.)
Второй сын царя Ивана Васильевича Иван родился 28 марта 1554 года, с его рождением связано возникновение в царской семье обычая писать мерные иконы царевичей.
Царевич Иван, старший сын царя Ивана IV Васильевича Грозного, вплоть до своей неожиданной и трагической гибели, был главным наследником престола, которого загодя, с детства, как то и принято в монархических семьях, обучали государственному управлению (правды ради, нужно отметить, что, собственно самый старший из сыновей Ивана IV и царицы Анастасии Романовны Захарьиной-Юрьевой (из этого рода и пошли будущие цари из династии Романовых) царевич Дмитрий Иванович, полный тезка своего младшего брата, родившегося спустя 29 лет, умер в раннем младенчестве – октябрь 1552– июнь 1553). Да и, кроме того, наряду с братом Фёдором, считался умным, всесторонне образованным. В летописных записях о походах, дипломатических приемах, опричных деяниях и даже казнях, его имя часто упоминается рядом с именем отца, однако никакой политической роли он не играл.
Был человеком высокой книжной культуры, что, видимо, хорошо было известно современникам. Но, в отличие от младшего брата, больше увлекавшегося переводами на русский язык иноязычных книг, любил сочинять сам – так, Иван является автором одной из редакций Жития Антония Сийского. Причем, он не только написал текст, но и службу, и похвальное слово, и музыку, основываясь на собственно Житии Антония Сийского Ионы: «Месяца декабря в 7 день, преставление преподобнаго и богоноснаго отца нашего Антония. Списано бысть сие многогрешным Иоанном русином, родом от племени варяжска, колена Августова кесаря Римскаго, в лето 7087 (1579), в царство благочестиваго государя благословению Антония, преосвященнаго митрополита всеа России, и при благоверных царевичех Иване и Феодоре Ивановичех» (другой вариант заглавия: «Месяца декабря в 7 день. Житие и подвизи и мало от части чудес исповедание преподобнаго и богоноснаго отца нашего аввы Антония чудотворца, иже Сийский нарицается по острову, составльшаго пречестную обитель во имя святыя и живоначальныя Троица на езере Михайлове в пределех западных. Преписано бысть сие во царство благовернаго и христолюбиваго царя и государя великаго князя Ивана Васильевича Всея Русии самодержца, и при освященном Антоние, митрополите всея Русии, и при благоверных царевичех, царевиче Иване и при царевиче Феодоре Ивановичех, многогрешным Иваном во второе на первом писатели, колена Августова, от племени варяжскаго, родом русина, близь восточныя страны, меж предел словеньскых, и варяжских, и агаряньскых, иже нарицается Русь по реке Русе»).
Правда, историк В.О. Ключевский пишет, что «царевич написал новое предисловие и сократил два первые рассказа в труде Ионы; далее он дословно повторил последнего и даже не опустил его послесловия, не назвав только автора по имени, но удержав черты, вовсе не идущие к царственному московскому писателю. Строгий отзыв царевича о своем источнике несправедлив: сам он не прибавил ни одной новой черты к рассказу Ионы» (Ключевский. Древнерусские жития, с. 301).
Несмотря на единовластное управление Московским царством, именно на сына Ивана Грозный возлагал надежды, как на наследника. Через несколько лет родился ееще один сын, Фёдор, и царь, обрадованный пополнением в семействе, стал все чаще отправлять в походы доверенных воевод, а сам оставался с семьей.
7 августа 1560 года умерла мать царевича Ивана и супруга Ивана IV Анастасия Романовна Захарьина-Юрьева. Смерть жены стала причиной резкого психологического надлома Ивана Грозного — он подозревал некоторых своих ближних бояр и советников в ее отравлении. Сам царь во втором послании к Курбскому писал: «…а и с женою меня вы про что разлучили? Только бы у меня не отняли юницы моея, ино бы Кроновы жертвы не было».
Князь Курбский, один из ближайших людей царя из числа так называемой «Избранной Рады», в написанной им «Истории о великом князе Московском» указывает, что в смерти жены, вызванной, по мнению Ивана Грозного, «чародейством», царь обвинил своих бывших советников, митрополита Сильвестра и А.Ф. Адашева. Доказательств прямых не было, кроме показаний польки Магдалены, тайной католички, жившей в доме Адашева, которые были добыты под пыткой.
Ныне версию об отравлении Анастасии поддерживает исследование ее останков, проведенное в 2000 году по инициативе заведующей археологическим отделом музеев Кремля Татьяны Пановой: в значительной концентрации обнаружены ртуть, мышьяк, свинец.
После смерти царицы, Иван Грозный приказал разместить своих сыновей в специально отстроенных хоромах на кремлевском холме над Москвой-рекой. Здесь царевичи находились в относительной безопасности, поскольку их покои были отгорожены стенами от основного дворца. Даже молиться они должны были в своем собственном храме. Для обучения Ивана и Фёдора к ним приставили различных учителей: священников, дьяков, наиболее образованных дворян.
Именно после гибели первой, самой любимой жены, Иван Васильевич превратился из царя-реформатора в царя-тирана.
Но Иван по-прежнему считался наследником престола. Чтобы и подданные привыкли к этому, уже в сентябре 1561 г., когда Ивану едва исполнилось 7 лет, он был «оставлен на государстве» на целых два месяца. Отец в это время отправился с инспекцией по своим владениям. Сыну же следовало от себя писать о всяких делах, воинских (напомню, что шла Ливонская война) и земских, не только отцу, но и «во все свое государство». А в 1562 г. была написана духовная грамота, согласно которой уже официально наследником престола объявлялся старший сын Иван. При нем назначались следующие бояре: И.Ф. Мстиславский, В.М. Юрьев, И.П. Яковлев, Ф.И. Умной-Колычев, Д.Р. Юрьев, А.П. Телятевский и П.И. Горенский. Дьяком — Андрей Васильев. Все они должны были дать клятву верности царевичу, т.е. подписать крестоцеловальную грамоту. Младшему Фёдору следовало в будущем стать удельным князем, а до возмужания находиться на попечении брата.
Десятилетний Иван первенствовал во всем. Маленький Фёдор отставал, но его постоянно подбадривали. Если Иван был все время с отцом, то Фёдор по-прежнему находился несколько в стороне от главных государственных дел. Ему нравилось принимать участие в торжественной церковной службе, слушать мелодичные колокольные перезвоны. Он увлекался чтением книг о мудрых и справедливых правителях прошлого, о святых мучениках. А еще, будучи невысокого роста, Фёдор мог часами смотреть на кулачные бои богатырей, на борьбу отважных смельчаков с медведями. Восхищали его хитрые трюки бродячих фокусников, прибаутки и ужимки скоморохов.
Впрочем, сам Иван Васильевич в одной из своих духовных грамот так наставлял сыновей, которым советовал быть дружными и ни в чем не разделяться:
«И люди бы у вас заодно служили, и земля была бы заодно, и казна у обоих одна — так вам будет прибыльнее. А ты, Иван-сын, береги сына Федора и своего брата, как себя, чтобы ему ни в каком обиходе нужды не было, всем был бы доволен, чтоб ему на тебя не в досаду, что ни дашь ему ни удела, ни казны».
…
«Ты бы, сын Иван, моего сына Федора, а своего брата младшего, держал и берег, и любил, и жаловал, и добра ему хотел во всем, как самому себе и на его лихо ни с кем бы ни ссылался, везде был бы с ним один человек, и в худе, и в добре. А если в чем перед тобою провинится, то ты бы его понаказал и пожаловал, а до конца б его не разорял, а ссоркам бы отнюдь не верил, потому что Каин Авеля убил, а сам не наследовал же. А даст Бог, будешь ты на государстве и брат твой Федор на уделе, то ты удела его под ним не подыскивай, на его лихо ни с кем не ссылайся; а где по рубежам сошлась твоя земля с его землей, ты его береги и накрепко смотри правды, а напрасно его не задирай и людским вракам не потакай».
Поскольку двор Ивана-младшего был включен в опричнину, царевич сопровождал отца в походе на Новгород в 1569-1570 гг., который завершился разгромом города, казнями тысяч человек, грабежом церквей и монастырей. Царевич руководил казнями «изменников» в Москве 25 июля 1570 г.
Если спустя тридцать с лишним лет поляки предлагали своего претендента (королевича Владислава) на русский трон, то в 1574–1575 гг. царевич Иван вслед за отцом предлагался некоторыми представителями православной западно-русской шляхты как кандидат на польскую корону — в целях совместной борьбы Речи Посполитой и Русского Царства против турок и крымских татар. Но шляхта предпочла кандидатуру венгра Стефана Батория, поддержанного Турцией.
Отношения между царем и наследником стали ухудшаться в начале 1570-х годов. Царь стал подозревать сына в участии в заговоре. Об этом, к примеру, свидетельствует письмо папского нунция Винченцо дель Портико от 3 января 1571 г. сообщавшем, что «между отцом и старшим сыном возникло величайшее разногласие и разрыв». Временное отречение Иоанна IV осенью 1575 г. от престола в пользу Симеона Бекбулатовича должно было продемонстрировать старшему сыну, что его статус наследника может быть изменен.
В том же 1571 году семнадцатилетний царевич впервые женился. Его избранницей стала Евдокия Сабурова по прозвищу Вислоухая, дочь боярина Богдана Юрьевича Сабурова. Происходила она из рода, уже ранее засветившегося в браке с царями – первой женой Василия III, деда царевича Ивана, отца Ивана Грозного, была Соломония Сабурова.
Причем, интересно, что предварительно царь Иван Васильевич устроил смотрины невест для выбора третьей супруги себе лично. Евдокия была одной из участниц, и хотя царицей стала Марфа Собакина, Евдокию Сабурову отдали в жены царевичу Ивану. Свадьба состоялась 4 ноября 1571 года в Троицком соборе города Александрова, шестью днями позже свадьбы отца и Собакиной.
Однако уже в следующем году ее под именем Александры постригли в монахини в Покровском монастыре Суздаля, где она присоединилась к своей тетке, бывшей царице (точнее, тогда еще великой княгине), той самой Соломонии Сабуровой.
Причиной такой скорой опалы снохи Грозного царя была названа бездетность, хотя она прожила с царевичем менее года, а этот период считается недостаточным, чтобы убедиться в бесплодности женщины. Предполагают, что вскоре после свадьбы невестка по какой-то причине стала неугодна свекру, царю Ивану, и он приказал ее сослать, несмотря на то, что сам царевич жену любил.
Нужно заметить, что за время своего царствования Иван Грозный дважды проводил смотрины невест, на которых нашел трех жен себе и одну сыну и наследнику Ивану Ивановичу.
А вообще традицию смотрин впервые в свое время использовал все тот же Василий III, перенявший ее у византийских императоров.
Второй женой царевича Ивана стала Феодосия Михайловна Соловая (1575-1579), дочь ничем не примечательного сына боярского (то бишь дворянина) Михаила Тимофеевича Петрова, происходившего из рода татарского мурзы Батура, который ушел из Большой Орды к великому князю Фёдору Ольговичу (именно так писалось отчество от имени Олег) Рязанскому и взявшему себе фамилию Петров-Соловой.
Но и ее по приказу царя, опять же по причине бездетности, постригли в монахини под именем Параскева все в тот же Покровский монастырь в Суздале. Правда, в этом случае бездетность более оправдана – супруги прожили в браке четыре года.
Царевич Иван этим обстоятельством уже был весьма раздосадован и, по словам летописца, «сын об этом сокрушался».
Нужно добавить, что у самого Грозного было семь жен, в чем его то и дело упрекали церковные иерархи: по церковным канонам могло быть не больше трех официальных браков. Но кто мог что-то запретить этому царю без риска для жизни?
Третьей и последней женой царевича в 1581 году стала Елена Ивановна Шереметева, дочь боярина Ивана «Меньшого» Васильевича Шереметева, одного из немногих опытных воевод, уцелевших в годы опричнины, но погибшего в 1577 году от шведского ядра при осаде Ревеля.
Во «Временнике дьяка Ивана Тимофеева отмечается: «Приближаясь уже к совершенному возрасту, достигнув без трёх тридцати лет своей жизни, он по воле отца был уже в третьем браке, и такая частая перемена его жен случалась не потому, что они умирали в зрелом возрасте, но из-за гнева на них их свекра, — они им были пострижены».
Как утверждает историк Р.Г. Скрынников, пожалуй, один из лучших исследователей этого периода (конец XVI – начало XVII вв.): «Третью жену, Елену Шереметеву, царевич, возможно, выбрал сам: царю род Шереметевых был противен. Один из дядей царевны Елены (Никита, 1563 г.) был казнен по царскому указу, другой, которого царь называл „бесовым сыном“, угодил в монастырь (Иван Большой, 1569 г.). Отца Елены царь всенародно обвинил в изменнических сношениях с крымским ханом. Единственный уцелевший дядя царевны попал в плен к полякам и, как доносили русские гонцы, не только присягнул на верность королю (Стефану Баторию – авт.), но и подал ему предательский совет нанести удар по Великим Лукам. Боярская „измена“ снова в который уже раз вползла в царский дом».
Как видим, причин для недовольства и этой снохой у Ивана Грозного хватало. Однако разница между этой женой и первыми двумя была в том, что Елена забеременела. Поэтому царевич весьма трепетно относился к жене. Они в то время всем двором жили в Александровской слободе.
И вот тут случилось то, что случилось, и о чем до сих пор спорят историки, ибо версий гибели царевича Ивана существует несколько. Причем, большинство версий принадлежат иноземцам, которые либо в тот момент находились на службе у русского правителя (как француз Жак Маржерет) или на службе дипломатической (как англичанин Джером Горсей или папский легат Антонио Поссевино), либо находились в Московии по торговым делам (как голландец Исаак Масса) и др.
Приведу вкратце эти версии.
Антонио Поссевино в своих «Исторических сочинениях о России» пишет: «Третья жена сына Ивана как-то лежала на скамье, одетая в нижнее платье, так как была беременна и не думала, что к ней кто-нибудь войдет. Неожиданно её посетил великий князь московский. Она тотчас поднялась ему навстречу, но его уже невозможно было успокоить. Князь ударил её по лицу, а затем так избил своим посохом, бывшим при нём, что на следующую ночь она выкинула мальчика.
В это время к отцу вбежал сын Иван и стал просить не избивать его супруги, но этим только обратил на себя гнев и удары отца. Он был очень тяжело ранен в голову, почти в висок, этим же самым посохом. Перед этим в гневе на отца сын горячо укорял его в следующих словах: «Ты мою первую жену без всякой причины заточил в монастырь, то же самое сделал со второй женой и вот теперь избиваешь третью, чтобы погубить сына, которого она носит во чреве»
Ранив сына, отец тотчас предался глубокой скорби и немедленно вызвал из Москвы лекарей и Андрея Щелкалова с Никитой Романовичем, чтобы всё иметь под рукой. На пятый день сын умер и был перенесен в Москву при всеобщей скорби».
Уточню: в то время женская одежда состояла из двух сорочек: нижней (рубашка) и верхней (платье), и телогреи. Верхняя сорочка была одеждой чисто домашней, и показываться в ней перед посторонними людьми, особенно перед мужчинами, считалось очень неприличным, так как, стянутая поясом, она подчёркивала грудь.
Ссора эта произошла 14 ноября, а Иван скончался 19 ноября. И вот в связи с таким довольно длительным промежутком между избиением царевича и его смертью и возникло некоторое непонимание ситуации.
Слухи об этом, видимо довольно широко распространились по Руси, но каждый их интерпретировал по-своему. Так, голландец Исаак Масса просто отметил сей факт: Иван умертвил или потерял своего сына». А Псковская I летопись, утверждала, что царь «остием поколол» своего сына из-за того, что тот «ему учал говорити о выручении града Пскова», однако относит эту ссору к 1580 году и никак не связывает ее с гибелью царевича.
Были и другие версии-домыслы: будто бы Иван Грозный на самом деле не оскорбился неприбранным видом снохи, а причиной столкновения с сыном стали сексуальные домогательства отца к третьей жене царевича Ивана.
Косвенно эту же причину подтверждает и Временник дьяка Ивана Тимофеева: «Некоторые говорят, что жизнь его угасла от удара руки отца за то, что он хотел удержать отца от некоторого неблаговидного поступка».
Версию о смерти в результате удара жезлом отца приняли в свое время и многие русские историки, а версия Николая Карамзина вообще была принята за официальную и единственно верную:
«Во время переговоров о мире страдая за Россию, читая горесть и на лицах Бояр — слыша, может быть, и всеобщий ропот — Царевич исполнился ревности благородной, пришел к отцу и требовал, чтобы он послал его с войском изгнать неприятеля, освободить Псков, восстановить честь России. Иоанн в волнении гнева закричал: «Мятежник! ты вместе с Боярами хочешь свергнуть меня с престола!» и поднял руку. Борис Годунов хотел удержать ее: Царь дал ему несколько ран острым жезлом своим и сильно ударил им Царевича в голову. Сей несчастный упал, обливаясь кровию. Тут исчезла ярость Иоаннова. Побледнев от ужаса, в трепете, в исступлении он воскликнул: «Я убил сына!» и кинулся обнимать, целовать его; удерживал кровь, текущую из глубокой язвы; плакал, рыдал, звал лекарей; молил Бога о милосердии, сына о прощении».
Именно версия Карамзина и послужила И. Е. Репину основой для написания знаменитой картины «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года».
А вот, в отличие от Карамзина, Ключевский считает версию Поссевино единственно верной.
Как бы то ни было, но практически везде сообщается о некоей ссоре отца-царя с сыном-наследником, что, на мой взгляд, неплохо говорит о характере Ивана Ивановича – неуступчивость и твердость. К тому же, как мы уже видели, он был довольно умен и недурно образован.
С другой стороны, сбежавший весной 1581 года от Грозного в Литву один из его приближенных князь Давид Бельский говорил, что царь «не любит старшего сына и часто бьет его палкой».

Это я все подвожу читателей к мысли о том, каков по характеру был сын Ивана Грозного, и как бы могла пойти история Государства Российского, если бы не его ранняя и неожиданная смерть.

Правда сам Иван Грозный в своих письмах ни словом, ни даже намеком не упоминает о стычке с сыном, но пишет о его болезни. Так, в 1581 году в письме родственнику по первой жене Н.Р. Захарьину-Юрьеву и думному дьяку А.Я. Щелкалову он пишет, что не сможет приехать в Москву из-за болезни сына: «… которого вы дня от Нас поехали и того дни Иван сын разнемогся и нынече конечно болен и что есма с вами приговорили, что было Нам ехати к Москве в середу заговевши и нынече Нам для сыновни Ивановы немочи ехати в середу нельзя… а Нам докудова Бог помилует Ивана сына ехати отсюда невозможно».
Кстати, после смерти царевича Ивана, его вдова, Елена Шереметева также была пострижена в монахини под именем Леонида, но, в отличие от Сабуровой и Соловой, сосланных в далекий суздальский монастырь, Шереметева находилась в московском Новодевичьем монастыре и в более почетных условиях, как вдовствующая «царица». К тому же, царь дал ей в вотчину городок Лух и Ставрову волость (это нынешняя Владимирская область, но ведь и Александровская слобода, где и произошла трагедия, находится в этих же краях).
Уже в наши дни, в 1963 году в Архангельском соборе Московского Кремля было произведено вскрытие гробниц царя Ивана Васильевича и царевича Ивана Ивановича. Последовавшие достоверные исследования, медико-химические и медико-криминалистические экспертизы останков царевича показали, что в 32 раза превышено допустимое содержание ртути, в несколько раз мышьяка и свинца. В 2003 г. главный археолог Кремля, доктор исторических наук Т.Д. Панова выдвинула версию об отравлении, которое было не вследствие болезни, а было сделано сознательно: «<...> Простой пересчёт показывает, что говорить о естественном фоне по мышьяку в останках Ивана IV и царевича Ивана сложно — он явно превышен, и значительно. <...> в 32 раза превышено допустимое содержание ртути, в несколько раз мышьяка и свинца. …С чем связано такое повышенное содержание (мягко говоря) ртути, мышьяка, да и свинца — остаётся только гадать».
Череп, найденный при вскрытии захоронения Ивана Ивановича, был в очень плохом состоянии из-за распада костной ткани. По этой причине знаменитый антрополог Михаил Герасимов, сделавший скульптурный портрет Ивана Грозного и Фёдора Иоанновича, не смог создать реконструкцию по черепу царевича Ивана.
Данный факт породил новый ряд дискуссий: одни утверждают, что такое количество ядовитых веществ в организме царевича говорит о том, что его пытались отравить; другие договорились даже до того, что царевич был не прочь, как говорится, погулять на стороне и тот факт, что его череп развалился прямо в руках антрополога, свидетельствует о том, что у царевича была последняя стадия сифилиса, а посему отец непричастен к его смерти.
Много работавший с архивами, писатель Э. Радзинский пишет: «Рассказ о том, как Иван в порыве гнева сразил любимого сына, — не более чем легенда. Иван не просто убил. Он убивал. Борис Годунов, который пытался защитить царевича, сам весь был изранен. Вскрытие могилы Ивана Ивановича подтвердило: череп наследника был так разбит, что восстановить лицо царевича оказалось невозможным даже гениальному скульптору и антропологу Герасимову. Чтобы так убивать, нужны были причины… Царю постоянно маниакально мерещились боярские заговоры, в итоге подозревать он стал даже родного сына. Грозного пугало, что Иван так похож на него, что участвовал во всех его расправах над боярами, что хочет возглавить войска в Ливонии…».
По сообщениям некоторых современников, отец был раздражен на сына за то, что к нему проявлялась явная любовь народа, и за то, что он слишком любил иностранцев, по известиям других — отец заподозрил сына в измене, когда тот стал требовать, во время военных неудач Иоанна, чтобы отец вручил ему начальствование над войском; наконец, есть известия, что между отцом и сыном возникли столкновения семейные.
Царевич Иван похоронен в Архангельском соборе вместе со своим отцом и братом Фёдором, в правой части алтаря, за иконостасом собора. Это место для собственного погребения выбрал лично Иван Грозный еще при жизни, превратив его в придельную церковь-капеллу. Фрески усыпальницы — то немногое, что сохранилось от первоначальной живописи XVI в.

Пора подводить итоги: чего не произошло бы, если бы Иван Иванович наследовал корону своего отца, став, таким образом, по счету Пятым Иваном.
1) Не было бы того самого Ивана V, который двоецарствовал в подростковом возрасте вместе с Петром I; соответственно, никто бы не свергал бедного царя-младенца Ивана VI Антоновича. Потому что все они – представители династии Романовых, которые не заняли бы русский престол (если бы не случились, конечно, какие-то непредвиденные обстоятельства непреодолимой силы), по одной простой причине, потому что:
2) На царствование, вслед за почившим в бозе Иваном Васильевичем, заступил бы Иван Иванович. А, учитывая тот факт, что у Ивана Ивановича должен был родиться сын (что стало очевидным после выкидыша у третьей супруги царевича из-за побоев тестя), стало быть, наследник – возможно, династия Рюриковичей и продолжала бы править Россией.
3) Не было бы на российском престоле Годуновых и Шуйского, соответственно, никто бы не обвинял Бориса Годунова в убийстве младшего отпрыска Грозного царя, а значит:
4) Не было бы никаких Лжедмитриев и никакой Смуты в Государстве Российском. Верится, что и трехлетний природный катаклизм начала XVII века был бы преодолен, поскольку страной правила бы тысячелетняя династия.


Годуновы, несостоявшаяся династия (1598–1605)
1
Видимо, не зря с подачи одного юмориста Россию называют страной с непредсказуемым прошлым. Наверное, ни в одной стране мира столько раз не переписывали отечественную историю в угоду тому или иному правителю, сколько в России.
В данном очерке я расскажу о второй династии русских царей, о которой почему-то забывают. Считают, что на Руси правили только Рюриковичи да Романовы. А Годуновых куда дели? Да, да, именно Годуновых, ибо царь Борис Годунов передал власть своему сыну Фёдору, а передала ему царский скипетр его сестра, Ирина, бывшая супругой предпоследнего царя из династии Рюриковичей Фёдора Ивановича.
Николай Карамзин в своей «Истории Государства российского» высказал такую мысль: «Если бы Борис родился на престоле, то заслужил бы имя одного из лучших венценосцев в мире; но, рожденный подданным, с необузданной страстию к господству, не мог одолеть искушений там, где зло казалось для него выгодою, – и проклятие веков заглушает в истории добрую славу Борисову».
Под проклятием придворный историк, вероятно, имел в виду якобы убийство по приказу Годунова младшего сына царя Ивана Грозного и потенциального конкурента на власть. В настоящее время историки и медики-криминалисты пришли к выводу, что там действительно произошел несчастный случай: страдавший эпилепсией восьмилетний царевич 15 мая 1591 года в Угличе во время игры с ножичком, «в тычку», при неизвестных обстоятельствах погиб. Мать царевича и ее родня распространили слухи о том, что царевич был убит «служилыми людьми» из Москвы. В Угличе вспыхнул бунт, в результате которого были убиты служилые люди Осип Волохов, Никита Качалов и Данила Битяговский. Следственная комиссия, сформированная для выяснения обстоятельств гибели Дмитрия и возглавляемая боярином Василием Шуйским, установила, что царевич, страдавший приступами эпилепсии играя с ножичком, нечаянно ткнул себя в горло.
К тому же, о какой потенциальной конкуренции между Годуновым и царевичем Дмитрием за престол могла идти речь в 1591 году, когда у царя Фёдора Ивановича и его супруги Ирины Годуновой вполне еще мог родиться наследник? Ведь родила же царица Ирина на следующий год после этой трагедии дочь, которую назвали Феодосией (девочка, правда, скончалась, не дожив и до своего двухлетия, но в то время смерть детей даже в царских семьях была не редкость). Значит, мог у царствующей пары появиться и еще ребенок, наследник престола.
Итак, в ночь с 6 на 7 января 1598 года царь Фёдор неожиданно скончался. Именно, что неожиданно, поскольку позднейшие антропологические исследования останков царя показали, что он был здоровым человеком без врожденных патологий. А причина его смерти так и осталась неизвестной. Предполагают, что царь мог стать жертвой какой-либо эпидемии. К примеру, в то время по Московии гуляла легочная чума, выкашивавшая население страны. Эта болезнь начиналась внезапно, с резкого толчка под лопатку. Мгновенно у заболевшего поднималась температура, начинался кашель с кровью, и через пару дней он умирал. Лечить эту болезнь тогда не умели. Косвенно подтверждает эту гипотезу и тот факт, что лекари не допустили царицу Ирину проститься с умирающим мужем, дабы та не заразилась.
Утром 7 января глашатаи официально объявили о смерти царя Фёдора Ивановича и восшествии на престол царицы Ирины Фёдоровны по воле ее супруга, зафиксированной в духовной грамоте, согласно которой царь Фёдор «учинил» после себя на троне жену Ирину, а Борису «„приказал“ царство и свою душу». К сожалению, до наших дней этот документ не дошел. Но сомневаться в его существовании не приходится, поскольку царь Фёдор уже давно приучал подданных к мысли о том, что он правит не один, а вместе с женой. В официальных грамотах употреблялась такая трафаретная фраза: «Се яз царь и великий князь Феодор Иванович всея Руси со своею царицею и великою княгинею Ириною».
Более того, источники сообщают, что после смерти царя Фёдора «подданных заставляли принести присягу на верность патриарху Иову и православной вере, царице Ирине, правителю Борису и его детям».
Воцарение Ирины Фёдоровны, казалось бы, должно было бы устроить всех: и ее многочисленных родственников, поскольку позволяло им остаться у престола; и многих представителей знати, привыкших к стабильному положению; и духовенство, поскольку монахи и церковные деятели хорошо знали о широкой благотворительной деятельности царицы; и простых людей, боявшихся резких перемен в правительстве.
И сразу после похорон Фёдора Ивановича подданные начали давать присягу своей государыне. По традиции было решено заменить воевод в стратегически важных городах, Смоленске и Пскове, поскольку возможны были провокации со стороны соседних держав. И вот здесь обнаружилось недовольство новым положением вещей у игравших не последнюю роль в государстве князей и бояр. Находившийся в Смоленске воевода, князь В. В. Голицын отказался выполнять распоряжение царицы и тут же начал местническую тяжбу с прибывшим из Москвы князем Т. Р. Трубецким. Псковский воевода князь В. И. Буйносов отказался передавать дела новому воеводе А. И. Голицыну. Вслед за ними местнические разборки устроили и воеводы других городов. Все это весьма удручало царицу Ирину, находившуюся в те дни в глубоком трауре.
В Разрядной книге по этому поводу записано следующее: «По преставлении… царя Федора Ивановича… посыланы были воеводы по городам на Литовскую и на Немецкую украину для укрепления Московского государствия от погранишных государств по приказу государыни царицы и великой княгини Ирины Федоровны всеа Руси… И по государыни царицы и великие княгини указу боярин князь Федор Иванович Мстиславской с товарищи сказывали патриарху, что по указу государыни царицы и великой княгини велено быть во Пскове боярину и воеводам князю Ондрею Ивановичю Голицыну да князю Василью Буйносову Ростовскому. И князь Василей Буйносов государыни царицы и великие княгини указу не слушает, з боярином со князем Ондреем Голицыным быть не хочет, и дел с ним никаких не делает… И по государыне царице и великие княгине указу бояре князь Федор Иванович Мстиславской с товарищи сказывали Иову патриарху, что по указу государыни царицы велено бытии в Смоленску боярину князю Тимофею Романовичу Трубецкому да воеводе князю Василью Васильевичу Голицыну; и князь Василей Голицын со князь Тимофеем не хочет быть и дел с ними никоторых не делает» (Разрядная книга 1475–1605. T. IV. Ч. 1. М., 1994. С. 3–7).
Царица Ирина, узнав о непокорстве воевод, поняла, что управление государством будет для нее непосильным бременем, и приняла твердое решение уйти в монастырь. Об этом она заявила на заседании Боярской думы 15 января, издав свой последний указ о том, что вопрос о новом царе должен будет решить Земский собор. На него следовало собрать представителей духовенства во главе с патриархом Иовом, членов Боярской думы, служителей царского двора и выборных делегатов от всех крупных городов, по 10–15 человек от каждого. Кстати, именно Годунов еще в годы правления царя Фёдора, в 1589 году, вернул стране институт патриаршества, первым патриархом стал его сторонник Иов.
В тот же день Ирина Фёдоровна отправилась в Новодевичий монастырь и приняла в нем постриг под именем инокини Александры. Вместе с ней поехал и Борис Фёдорович Годунов, собиравшийся прислуживать сестре. Временным правителем страны по существовавшей традиции стал патриарх Иов, а помощниками его являлись Боярская дума и руководители приказов. При этом отмечу, что во всех этих органах ведущую роль продолжали играть Годуновы и их ближайшие родственники.
Стоит подчеркнуть, что, согласно историку Р.Г. Скрынникову, специалисту по той эпохе (монография «Борис Годунов»), «Борис, по свидетельству его собственной канцелярии, оказался при дворе подростком, а его сестра Ирина воспитывалась в царских палатах с семи лет». То есть, брат с сестрой Годуновы были привечены еще грозным царем Иваном Васильевичем, и свое детство и отрочество провели при царском дворе и при царском пригляде. А затем Ирина Годунова в 1580 году выходит замуж не за кого-нибудь, а за наследника престола — царя Фёдора Ивановича и становится царицей. А любимец Грозного Борис в 1584 году приставлен к его сыну Фёдору Ивановичу в качестве ближайшего помощника и советника. Вдобавок, в 1571 году он женится на дочери приближенного царя, главного опричника Малюты Скуратова, Марии Григорьевне Скуратовой-Бельской.
Соответственно, семейство Годуновых не вдруг появилось во главе государства, и даже породнилось с Рюриковичами.
Более того, тот же Р. Г. Скрынников свидетельствует: «Родоначальником семьи считался татарин Чет-мурза, будто бы приехавший на Русь при Иване Калите. О существовании его говорится в единственном источнике — «Сказание о Чете». Достоверность источника, однако, невелика. Составителями сказания были монахи захолустного Ипатьевского монастыря в Костроме. Монастырь служил родовой усыпальницей Годуновых. Сочиняя родословную сказку о Чете, монахи стремились исторически обосновать княжеское происхождение династии Бориса, а заодно извечную связь новой династии со своим монастырем. Направляясь из Сарая в Москву, утверждали Ипатьевские книжники, ордынский князь Чет успел мимоходом заложить православную обитель в Костроме... «Сказание о Чете» полно исторических несообразностей и не заслуживает ни малейшего доверия».
Кстати замечу, что именно в этом «захолустном Ипатьевском монастыре в Костроме» нашли и первого царя из следующей династии – Романовых. Вот вам и очередное стечение обстоятельств.
Земский собор избрал на царство Бориса Годунова. Таким образом, Борис Фёдорович Годунов стал первым царем, получившим трон не по наследству, а будучи демократически избранным волеизъявлением представителей разного класса русского общества. И история показала, что выбор этот себя во многом оправдал. Годунов показал себя просвещенным и дальновидным государственным деятелем.
Однако, такое решение явно не понравилось целой группе бояр, считавших Годунова узурпатором, и они сговорилась подорвать его авторитет. Но Борис, в отличие от сестры, не стал с ними церемониться: он изгнал из Москвы своих противников, в первую очередь, семейство Романовых, и стал фактическим правителем России. Пострадали также знатнейшие из Рюриковичей князья Шуйские, двое из них, по преданию, были в ссылке умерщвлены, а остальные жили в постоянном страхе от Годунова. И прочая княжеская знать была в постоянном подозрении у Годунова, ради этого он даже создал обширную систему шпионажа и безжалостно преследовал тех, кого подозревал в измене. Эти меры, однако, только усилили враждебность бояр к нему.
Получив государство, расшатанное и разоренное опричниной и тяжелыми войнами, Годунов приложил все свои способности к тому, чтобы успокоить страну и поднять ее благосостояние. По свидетельству современников, он достиг в этом деле значительных успехов. При нем поднялась торговля, уменьшились недоимки, наполнилась царская казна. Вместо казней и оргий Грозного наступила тишина и спокойствие: люди «начаша от скорби бывшия утешатися и тихо и безмятежно жити». Подданные отдавали справедливость управленческим дарованиям и уму нового царя, его хвалили даже и те, которые были его политическими врагами. Никто еще не предчувствовал скорого наступления больших бедствий для государства.
Годунов даже отложил церемонию венчания на царство, узнав, что на Москву двинулось войско крымского хана Казы-Гирея. В мае 1598 года он отправился в поход во главе русской рати. Но, битва так и не состоялась, от Казы-Гирея прибыли послы с предложением заключить мир. Тем не менее, в Москве Бориса встретили как настоящего победителя. Венчание на царство состоялось 11 сентября 1598 года. На пышной церемонии Борис громко заявил, что во время его правления в стране не будет «сирых и бедных». Столь смелое обещание вызвало восторг москвичей.
Годунов вел успешные военные действия, развивал внешнюю торговлю, строил многочисленные оборонительные города и крепости; столкновение со Швецией окончилось возвращением под московскую власть городов, потерянных Грозным (Иван-города, Яма, Орешка, Корелы); и, наконец, окончательное покорение Сибирского ханства, в котором были построены русские крепости со «стольным» городом Тобольском во главе. Был заключен вечный мир с Литвой, наладились дружеские отношения с Данией. Борис даже планировал отдать свою дочь Ксению замуж за принца датского Иоанна. Но, свадьба не состоялась из-за внезапной смерти молодого жениха.
Внутри страны Годунов продвигал интересы служилого дворянства, реформировал судебную систему, позволил строить лютеранские церкви и, с целью получения власти на Балтийском море, вступил в переговоры о приобретении Ливонии. Важны также и его указы о крестьянах.
И это именно Годунов, а не Пётр I, первым отправил на обучение в европейские университеты русских дворян. Правда, из 18 отправившихся за рубеж «грызть науку» «боярских детей» (дворян), ни один назад не вернулся. Но это уже не вина царя Бориса – в стране начинались смутные дни.
Однако в самом начале XVII века начались стихийные бедствия, справиться с которыми одному человеку, даже если это царь огромной империи, не под силу. Метеорологи называют это малым ледниковым периодом, охватившем в первые годы XVII века практически всю Европу. Крестьяне по всему Европейскому континенту сталкивались с одними и теми же явлениями: сокращением продолжительности теплых летних сезонов, проливными дождями, сильными морозами и обильными снегопадами. Обычно на каждое десятилетие приходилось два-три холодных и дождливых лета. Как правило, плохие годы чередовались с хорошими, и земледельцы покрывали потери следующим урожаем. Но когда бедствия губили урожай на протяжении двух лет подряд, мелкое крестьянское производство разорялось.
Николай Карамзин описывает этот период так: «Весною в 1601 году небо омрачилось густою тьмою, и дожди лили в течение десяти недель непрестанно, так что сельские жители пришли в ужас».
Страна пережила три неурожайных года. 1601-1603 годы запомнились в русской истории как время «Великого голода».
Летом 1601 года начались затяжные дожди. Небо затянуло тучами на долгие недели. Когда ливни, наконец, прекратились, в сентябре грянули ранние морозы и выпал снег. Урожай озимых был уничтожен на корню. Запасы сена почти полностью сгнили, оставив скот на зиму без еды.
Весной следующего года оголодавший народ принялся за обработку земли в надежде получить хоть какой-то урожай и накормить умирающие семьи. Однако ситуация повторилась. Три голодных года подряд привели к тому, что русский народ пребывал на грани отчаянья. Именно в это время появилась печальная поговорка «Полынь да лебеда — крестьянская еда».
Цены на хлеб выросли в десятки раз. Церковный деятель того времени Авраам Палицын писал, что за это время в Москве жертвами голода стали не менее 127 000 жителей.
По стране были разосланы специальные агенты для выявления хлебных запасов. Но Россия – есть Россия. Немало хлеба, проданного по твердым ценам из государственных житниц, попало в руки спекулянтов. Страшной нуждой старались воспользоваться многие алчные люди, припрятав в закромах хлеб в ожидании еще большего повышения цен. По словам голландского купца Исаака Массы, «даже сам патриарх Иов, имея большой запас хлеба, говорил, что не хочет еще продавать его в ожидании цены». Чтобы пресечь деятельность спекулянтов и мошенников, было казнено несколько столичных пекарей, наживавшихся на выпечке хлеба, но ничего не помогало: повторный неурожай свел на нет все усилия властей.
Природа оказалась беспощадной к Годунову: три года – это уже перебор!
Тем временем, подбрасываемые противниками Годунова, по городу пошли слухи о том, что избран на царство Борис был незаконно, вот и наступила расплата за это. Чтобы хоть как-то укрепить свой серьезно пошатнувшийся авторитет, Годунов приказал открыть царские амбары и раздать зерно голодающим. Правда, зерна на всех не хватило, зато вызвало множество бунтов, в Москву потянулись люди со всех окрестных сел.
В городах и деревнях уже давно съели всех животных, включая домашних кошек, бродячих псов и даже крыс. Как только последние запасы иссякли, началось людоедство. Крестьянки заманивали путников в избы, убивали, а трупы складывали «на мороз», чтобы не портились.
Съедали не только заблудившихся странников, но и членов своих собственных семей, стариков и детей. Деревенские мужики, не в силах дольше терпеть, убегали в леса и присоединялись к вольным казакам, которые все сильнее бесчинствовали на дорогах. Ситуация в стране все время накалялась. Ко всем этим бедам прибавилась вспыхнувшая в разгар голода холера. Волна недовольства вылилась в несколько массовых восстаний.
Одно из крупнейших восстаний, под руководством атамана разбойников Хлопка Косолапа, в 1602-1603 годах охватило 20 уездов юга и центра России. Разбойники бесчинствовали страшно. Численность отряда Хлопка составляла порядка 600 человек, однако повстанцев повсеместно поддерживало крестьянское население, бежавшее от своих хозяев. Годунов даже восстановил на некоторое время право крестьян уходить от помещиков в осенний праздник Юрьев день: «Сильно бы дети боярские крестьян за собой не держали и продаж им никоторых не делали, а кто учнет крестьян грабить и из-за себя не выпускать, и тем от нас быти в великой опале». Все эти угрозы не могли испугать дворян, коль скоро дело касалось доходов. Без крестьян мелкого помещика ждала нищенская сума. А о каких-либо серьезных санкциях против дворянской массы, составлявшей социальную опору крепостнического государства, не могло быть и речи. Правда, в 1603 году закон о Юрьеве дне не был подтвержден. Борис Годунов признал неудачу своей крестьянской политики. 
Да и доверие народа к царю было уже безвозвратно утеряно. Бунты продолжались.
Как писал позднее уже упоминавшийся Исаак Масса, приезжавший в Московию по торговым делам, в народе активно ширились слухи, будто знатные господа имеют хлеб в закромах, но специально его придерживают и не продают. Доходило до того, что зерно якобы просто сгнивало в подполах и амбарах, в то время как сотни тысяч людей умирают и предаются каннибализму.
По словам очевидцев, люди на улицах Москвы, лежа на земле, щипали траву, как скот. Сено находили во ртах мертвецов, падавших прямо на площадях. Грабежи, убийства и людоедство стали обычным делом. По свидетельству «Нового летописца», мужчины уходили из семей и умирали на стороне. Ели «псину и мертвечину», древесную кору, «водные коренья» и даже человеческие экскременты.
Постояльцы стали бояться останавливаться в гостиницах, чтобы их не задушили и не пустили на мясо для пирогов. Зимой обнищавшие люди стали толпами замерзать на дорогах.
Так, по свидетельству француза Я. Маржерета, жившего в то время в Москве, «в сии три года случались злодейства, почти невероятные.... Я сам видел ужасное дело: четыре женщины... быв оставлены мужьями, решились на следующий поступок: одна пошла на рынок и, сторговавши воз дров, зазвала крестьянина на свой двор, обещая отдать ему деньги, но лишь только он сложил дрова и явился в избу для получения платы, женщины удавили его и спрятали тело в погреб, чтобы не повредилось: сперва хотели съесть лошадь убитого, а потом приняться за труп. Когда же преступление обнаружилось, они признались, что умерщвленный крестьянин был уже третьею жертвою».
Год 1604-й стал той «последней каплей», от которой чаша терпения измученного народа переполнилась. Лето того страшного года оказалось самым холодным за всю историю Русского государства. Приезжавшие в Московию иностранцы поражались стоявшей в июле погоде – на улицах лежали сугробы, доходившие взрослому мужчине до колена. Крестьяне ездили на зимних санях с полозьями. Холод стоял такой, что птицы падали на лету. И снова ни о каком урожае и речи быть не могло.
Голод стал стихать лишь к 1604 году, когда Годунов догадался начать скупать хлеб в отдаленных областях России, где его хватало, и продавать затем за половинную стоимость в Москве и других городах.
Но народ с отчаяньем понимал: дальше его ждет настоящий апокалипсис.
И он случился. Начался период, который в русской истории зовется «Смутным временем». Страну сотрясали восстания, природные катаклизмы, войны с поляками и шведами. Все это в итоге вылилось в тяжелейший экономический и государственно-политический кризис.
Снова поползли слухи о том, что законный наследник Дмитрий, младший сын Ивана Грозного, не убит в 1591 году в Угличе, а жив и даже намерен вернуться в Москву, чтобы занять престол. Вскоре такой человек, действительно, появился. В начале 1604 года Годунову доставили письмо из Нарвы, в котором сообщалось, что Дмитрий собирает войско. Даже сообщения о том, что за царевича выдает себя беглый монах Чудова монастыря Григорий Отрепьев, не могли погасить в народе веру в то, что настоящий правитель жив и «добрый царь» скоро вернется в столицу.
В октябре 1604 года войско Дмитрия-самозванца двинулось на Москву. В начале следующего года армия Годунова смогла дать отпор самозванцу, но проблемы это не решило. Со всей страны к Дмитрию стекались сторонники, готовые оказать ему помощь. Доведенный до отчаяния народ уже мало задумывался над тем, является ли Дмитрий настоящим наследником или под его именем скрывается самый обычный самозванец.
Хозяйство огромной страны пришло в полнейший упадок. Пашни сократились в 20 раз. Вымерло, бежало в разбойничьи отряды, погибло в войнах и пропало без вести, по некоторым данным, порядка 75% крестьян. От последствий тех событий Россия еще долго приходила в себя.
Все эти проблемы серьезно сказались на здоровье Годунова, события последних лет не прошли бесследно.
13 апреля 1605 года царь почувствовал себя плохо — после обеда у него пошла носом кровь, а вскоре за этим отнялся язык. Вызванные во дворец медики уже не застали Годунова в живых. Сразу возникло много разных версий. Одни шептались, что царя отравили, другие — что он покончил с собой, приняв яд. Высказал свою версию и Карамзин, посчитавший, что «удар, а не яд прекратил бурные дни Борисовы, к истинной скорби отечества». Апоплексическим ударом в карамзинские времена называли инсульт, клиническая картина которого хорошо видна из описания внезапной болезни Бориса.
Сначала его похоронили в Архангельском соборе Кремля, позднее прах Годунова был перевезен в Троице-Сергиеву лавру.

2.

Поскольку Борис Годунов на царство был избран Земским собором, поэтому, законным наследником стал сын Бориса — 16-летний Фёдор. Таким образом, казалось бы, ничто не мешало родиться новой царской династии на российском престоле.
В последние годы жизни царь Борис практически не расставался с сыном, с одной стороны, приучая его (и обучая) к государственным делам, но, с другой стороны, чересчур опекая его, на что обратили внимание царя ученые иноземцы, которые пытались убедить Годунова, что царевичу надо предоставить некоторую свободу в занятиях. Но Борис от них лишь отмахивался, как от назойливых мух. В результате, к моменту смерти Бориса шестнадцатилетний Федор был совершенно несамостоятелен. Наконец, осознав это, отец решил окружить его верными и знающими советниками. Но кого выбрать на эти роли? К сожалению, для Бориса, многочисленное семейство Годуновых не блистало талантами. Они годились лишь на то, чтобы обеспечить наследнику большинство в Думе. Другие три наиболее влиятельные кланы не устраивали царя тем, что Рюриковичи и Гедиминовичи считали Годунова выскочкой, недостойной даже мечтать о престоле. Еще с одним семейством, которое Борис мог бы взять себе в союзники, – Романовы – царь неосмотрительно разругался, отправив в опалу наиболее влиятельного из них – Фёдора Никитича/Филарета Романова.
Пришлось обратиться к родственникам со стороны супруги Марии Григорьевны Скуратовой-Бельской. То бишь, к опричникам. Впрочем, он и сам вышел из их среды, и прекрасно понимал, что выдвиженцев Грозного ненавидят все прочие слои боярства. В последние недели Годунов приблизил к трону Петра Фёдоровича Басманова, сделав его основным советником наследника Фёдора. Надежда Годунова на Басманова была вполне понятна – ведь при любом другом правителе он, в лучшем случае, лишится власти.
Впрочем, первые дни правления Фёдора Годунова прошли гладко. Еще при жизни Борис назначил сына соправителем и обдумал процедуру его восшествия на трон. Сразу после смерти царя патриарх Иов начал действовать по этому плану. Он сообщил москвичам, что Борис, умирая, завещал престол сыну. Затем Освященный собор благословил наследника, а члены Думы, дворяне, дети боярские, приказные чины и выборные от посада принесли присягу на верность Фёдору Борисовичу.
И вот тут произошло то, что никак не мог предвидеть Борис Годунов: неожиданно объявившийся Лжедмитрий I смог перевербовать на свою сторону многих бывших опричников, а в первую очередь, Басмановых.
И уже в самом тексте присяги, даваемой юному царю Фёдору Борисовичу, можно заметить все признаки надвигающегося краха: «Государыне своей царице и великой княгине Марье Григорьевне всея Руси, и ее детям, государю царю Фёдору Борисовичу и государыне царевне Ксении Борисовне».
С одной стороны, форма присяги была та же самая, что и царю Борису: повторено обязательство «не хотеть на Московское государство Симеона Бекбулатовича». Однако к последнему еще прибавлено: «И к вору, который называется князем Димитрием Углицким, не приставать, с ним и его советниками не ссылаться ни на какое лихо, не изменять, не отъезжать, лиха никакого не сделать, государства не подыскивать, не по своей мере ничего не искать, и того вора, что называется царевичем Димитрием Углицким, на Московском государстве видеть не хотеть».
Из самого текста присяги видно, насколько непрочно было положение новой династии. На всякий случай, первой помянута царица Марья Григорьевна. Современники писали о Фёдоре, что он, хотя «был молод, но смыслом и разумом превосходил многих стариков седовласых, потому что был научен премудрости и всякому философскому естественнословию». Однако царю Фёдору Борисовичу явно не хватало решительности.
Присяга новому царю в Москве прошла спокойно. Также без затруднений присягнули в Новгороде, Пскове, северных городах, в Поволжье и Сибири, то есть везде, кроме района театра военных действий. Однако чувствовалось, что московская знать не намерена поддерживать Фёдора.
К началу 1605 г. все наиболее значительные деятели из рода Годуновых – Дмитрий Иванович, Григорий и Иван Васильевичи и другие – умерли, а молодые Годуновы не имели авторитета ни у знати, ни у народа. Царица Марья Григорьевна также не пользовалась популярностью, все помнили ее отца – палача Малюту (Григория) Скуратова.
Что же представлял из себя царь Фёдор Борисович?
Фёдор – здоровый, сильный, красивый, умный и хорошо образованный молодой человек, действительно, подавал большие надежды. Ничего плохого о нем не смогли сказать даже верноподданные историки дома Романовых. Тот же Карамзин, например, называл его «первым плодом Европейского воспитания в России». Фёдор Борисович Годунов имел все шансы стать идеальным царем.
Воевода Годунова, князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский, известный также своей «Повестью» о смутном времени Московского государства, так характеризовал Фёдора Годунова:
«Царевич Федор, сын царя Бориса, отроча зело чудно. Благолепием цветущи, яко цвет дивный на селе от Бога преукрашен, и яко крин (элемент орнамента в виде цветка – авт.) на поле цветущ; очи имея велики и черны; лице же бело, млечного белостию блистаяся, возрастом среду имея, телом изобилен. Научен же без отца своего книжному сочетанию, в ответах дивен и сладкоречив велми; пустотное и гнилое слово никогда из его уст не исхождало; о вере же и о поучении книжном со усердием прилежаше».
Борис с детства привлекал сына к государственным обязанностям, для этих целей у Фёдора уже в 9-летнем возрасте имелась собственная государственная печать; он регулярно заседал в Боярской думе, принимал послов, в том числе женихов сестры Ксении — Густава Шведского и Иоанна Датского и т.п. Воспитанием царевича руководил «дядька» Иван Чемоданов. Получил прекрасное образование, готовился отцом в «просвещённые государи».
Царевич Фёдор вошел и в историю русской картографии, как автор-составитель одной из первых собственно русских карт России. В 1613 г. эта карта была издана в Амстердаме видным картографом того времени Гесселем Герритсом. Советский историк, академик Б.А. Рыбаков в своей книге «Русские карты Московии» предполагает, что при составлении своей карты Фёдор Борисович переработал и дополнил ранний русский чертёж, датированный ориентировочно 1523 годом. «Карта Годунова» была весьма популярна в Европе в XVII веке.
Во время своего недолгого, всего семинедельного царствования Фёдор, тем не менее, успел кое-что предпринять в качестве правителя государства – учредил Каменный приказ, ведавший каменным строительством Московского государства. Ему подчинялись все мастера каменных дел, известковые и кирпичные заводы в Москве. Учреждение контролировало бюджет городов, где «белый камень добывался».
Фёдор Борисович стал первым московским царём, над которым не был совершен обряд венчания на царство (вторым был Пётр III, наследник Елизаветы Петровны и супруг Екатерины II).
Более того, хорошее образование получила и дочь Бориса Годунова – Ксения. Эта несчастная девушка была завидной невестой, и ее кандидатура в качестве невесты всерьез рассматривалась при дворе многих владетельных европейских семей. Устройству ее брака мешала лишь принципиальная позиция Бориса Годунова, который требовал, чтобы жених принял православие и переехал в Россию. Таковой, наконец, нашелся: герцог Иоанн (Ганс) Шлезвиг-Гольштейнский, брат датского короля Христиана IV, который, по словам Исаака Массы, был молод, умен, красив и всем на Руси очень понравился. Герцог прибыл в Москву, где стал усердно изучать русский язык и обычаи страны, но неожиданно умер 29 октября 1602 года.
Следуя традиции, вступивший на трон Фёдор объявил подданным об амнистии. Однако, вопреки обычаям, простил он не всех опальных бояр. Царская милость обошла стороной политических противников Годуновых. А столичному люду не понравилось это нарушение традиций. У стен Кремля стали собираться толпы, выкрикивающие имена знатных бояр, бывших в немилости при Борисе. Фёдору пришлось уступить. Они вернули Бельского, отбывавшего ссылку в деревне, сняли опалу с удельного князя Воротынского, простили многих других знатных врагов династии.
Для того, чтобы прекратить в Москве беспорядки, из армии срочно отозвали больших бояр. Вернувшись в столицу, Мстиславский и братья Шуйские стали горячо агитировать за юного Годунова, невзирая на собственные разногласия с его родней и правительством. Когда толпа в очередной раз заполнила площадь перед Кремлевским дворцом, на крыльцо вышел князь Василий Шуйский. Он убеждал народ, что требуемые перемены приведут лишь к распаду царства и ниспровержению православия. Боярин дал самые страшные клятвы, что царевича Дмитрия давно уже нет на свете, что он — Шуйский — своими руками положил младенца в гроб в Угличе, а засевший в Путивле «вор» — беглый монах, еретик и расстрига Гришка Отрепьев, подученный дьяволом и посланный в наказание за грехи.
Волнения в столице начали затухать. Бояре усилили заставы на дорогах и приказали стражникам: вешать гонцов «вора» без промедления.
Но такой расклад не устраивал тайных (а порою и явных) недоброжелателей молодого царя.
Царь Фёдор, в свою очередь, раздал огромные суммы на помин души умершего Бориса. Щедрая милостыня помогла успокоить народ. Однако агитаторы самозванца продолжали проникать в город. Их «прелестные» листы расходились по улицам, площадям и кварталам, вызывая новые волнения среди москвичей. А между тем под Кромы прибыли воеводы, призванные заменить отозванных в Москву членов Боярской Думы.
Новым главнокомандующим в армию царь назначил князя Михаила Петровича Катырева-Ростовского, а его помощником – своего наставника боярина Петра Фёдоровича Басманова. Катырев-Ростовский получил боярство одним из первых сразу после коронации Бориса. До опричнины Катыревы-Ростовские занимали высокое положение в Боярской думе. Поэтому Катырев, получив боярство, начал местничать с главой думы Мстиславским. По тогдашней табели о рангах Катырев стал первым воеводой большого полка, а Басманов – вторым воеводой большого полка. Именно Басманову Борис планировал поручить борьбу с мятежниками. На него же в первую очередь рассчитывал и юный Фёдор.
Но назначение Басманова в большой полк вызвало негодование родовой знати. Второй воевода полка правой руки князь М.Ф. Кашин-Оболенский отказался подчиняться приказу царя Фёдора, он «бил челом на Петра Басманова в отечестве и на съезд не ездил и списков не взял».
Поначалу войско дружно присягнуло царю Фёдору Борисовичу, но вскоре Катырев и Басманов потеряли управление над армией. Воеводы Василий и Иван Васильевичи Голицыны отказались подчиняться им и начали агитацию в пользу самозванца.
Правительственные войска перехватили гонца Лжедмитрия, посланного в осажденные Кромы. В письме говорилось, что польский король послал в помощь Димитрию воеводу Жолкевского с сорокатысячным войском. Естественно, это был, как сейчас бы сказали, стопроцентный фейк от самозванца. На самом деле польский сейм, открывшийся 10 января 1605 г., решительно высказался за сохранение мира с Россией. Канцлер Замойский осудил авантюру Отрепьева. Он говорил, что этот враждебный набег на Московию губителен для Речи Посполитой. Самого самозванца канцлер осыпал язвительными насмешками: «…тот, кто выдает себя за сына царя Ивана, говорит, что вместо него погубили кого-то другого. Помилуй Бог, это комедия Плавта или Теренция, что ли? Вероятное ли дело, велеть кого-то убить, а потом не посмотреть, тот ли убит… Если так, то можно было подготовить для этого козла или барана».
Но одну из важных ролей в организации антигодуновского заговора сыграл талантливый авантюрист Прокопий Фёдорович Ляпунов, у которого были свои счеты с Годуновыми. В 1603 г. царь Борис велел бить кнутом его брата Захара за торговлю запрещенными товарами с донскими казаками. Прокопий Ляпунов, его родные братья Григорий, Захар, Александр и Степан, а также двоюродные братья Семён и Василий принадлежали к очень влиятельному в Рязани дворянскому роду.
И вот тут сказался просчет Бориса Годунова по поводу Петра Басманова. Да, он был обласкан Годуновыми, да, он получил назначение, намного превышающее положенное ему по знатности рода. Однако, взбунтовавшиеся князья Голицыны по матери приходились Басманову двоюродными братьями. А отец царицы Малюта Скуратов был инициатором расправы уже над самими Басмановыми. В конце концов, и Пётр Басманов перешел на сторону заговорщиков.
7 мая 1605 года в лагере правительственных войск под Кромами вспыхнул мятеж. На помощь мятежникам подошли войска самозванца. Некоторое число дворян и простых ратников бежало в Москву, остальные присягнули самозванцу.
Первым делом Лжедмитрий распустил царское войско. Значительная часть дворян и простых ратников колебалась в своем выборе, а может, они попросту испугались. Иметь такое войско было слишком опасно. Да и сами дворяне и ратники давно мечтали разойтись по домам. И только из самых ревностных сторонников самозванца, бывших в царском войске, сформировали особый отряд.
В середине мая 1605 г. Лжедмитрий прибыл в Орел. Там он учинил суд над теми воеводами, которые, попав в плен, отказались ему присягать, «…приидоша ж под Орел и, кои стояху за правду, не хотяху на дьявольскую прелесть прельститися, оне же ему оклеветанны быша, тех же повеле переимати и разослати по темницам». В тюрьму был отправлен и боярин И.И. Годунов.
Затем самозванец двинулся к Москве. Его сопровождало около тысячи поляков и около двух тысяч запорожских казаков и конных русских ратников. По дороге из Орла в Москву население радостно встречало Отрепьева. Лишь гарнизоны Калуги и Серпухова оказали некоторое сопротивление. Тем не менее, самозванец двигался к Москве крайне медленно.
По приказу царя Фёдора Москва стала готовиться к обороне. На стенах Белого и Земляного города устанавливались пушки.
Но, помимо умелого управления боевыми частями, Лжедмитрий оказался еще и талантливым агитатором и вербовщиком. Ему удалось привлечь на свою сторону практически всю тогдашнюю московскую знать, включая и боярина Василия Шуйского, тут же отказавшегося от своих прежних уверений о непричастности Бориса Годунова к смерти царевича Дмитрия и заявившего, что узурпатор (т.е. Годунов) намеренно приказал умертвить младшего сына Ивана Грозного с тем, чтобы захватить престол, что царевич спасся, а вместо него убит и похоронен попов сын. Ворота в Кремль не были заперты, толпа ворвалась туда и захватила царя Фёдора с матерью и сестрой Ксенией. Их отправили в старый дом Бориса Годунова, где он жил, будучи боярином. К дому был приставлен крепкий караул.
Другие толпы москвичей кинулись грабить дома Годуновых и их родственников, заодно были разбиты винные подвалы и кабаки. Началось повальное пьянство.
Получив известие о перевороте в Москве, Лжедмитрий 5 июня 1605 г. прибыл в Тулу. Там его встретили как царя. Там же самозванец издал манифест о своем восшествии на престол.
Но Лжедмитрий все же не решился появиться в Москве, пока там находились члены семьи Годуновых. Ведь, в отличие от Бориса, ни Фёдор, ни, тем более, его сестра Ксения, ничего такого не успели совершить, чтобы их можно было казнить.
И тогда самозванец решил пойти другим путем: он послал в Москву специальную карательную комиссию в составе князя В.В. Голицына, члена путивльской «думы» В.М. Мосальского и дьяка Б. Сутупова. Вместе с комиссией в Москву был направлен и Пётр Басманов. Прибыв в столицу, комиссия немедленно начала чинить расправу над противниками самозванца. Начали с патриарха Иова. Его схватили прямо в Успенском соборе кремля и потащили на Лобное место.
Там сторонники самозванца пытались линчевать патриарха за то, что он «наияснейшего царевича расстригой называет». Но тут из Кремля сбежались попы и церковные служки, которые подняли крик в защиту патриарха. На помощь Иову кинулась и часть горожан. Стало ясно, что убийство патриарха приведет к побоищу с непредсказуемыми последствиями. Тогда кто-то из провокаторов крикнул: «Богат, богат, богат Иов патриарх, идем и разграбим имения его!» Довод был неотразим, и толпа кинулась грабить патриаршие палаты.
А пока чернь грабила, боярин Басманов в спешке и безо всяких церемоний низложил патриарха и, по желанию самого Иова, его отправили игуменом в Старицкий Успенский монастырь.
Теперь можно было начинать сводить счеты с царем Фёдором и его семьей. На старое подворье Бориса Годунова, полученное им в приданое от Малюты Скуратова, явились члены комиссии во главе с В.В. Голицыным и отряд стрельцов. Голицын, Мосальский, дворяне Молчанов и Шерефединов и несколько стрельцов вошли внутрь дома, откуда вскоре раздались страшные крики. И буквально через несколько минут, когда все стихло, на крыльцо вышел Голицын и объявил, что «царица и царевич со страстей испиша зелья и пороша, царевна же едва оживе». Естественно, что Голицыну никто из москвичей не поверил. Тем не менее, большинство населения восприняло убийство царской семьи, как должное, или отнеслось к нему безразлично.
Стоит отметить, что, прежде чем быть убитым, Фёдор очень долго боролся с убийцами. Когда тела Годуновых, о которых говорили, что те употребили яд, выставили на показ народу, то всем стали видны следы от побоев и удушения.
Что касается дочери Годунова Ксении, то ее, возможно, по приказу самозванца не стали убивать. Хотя на ее глазах были убиты ее брат и мать. Тем не менее, судьба ее тоже весьма печальна.
Иван Катырев-Ростовский пишет: «Царевну же Ксению, дщерь царя борисову, девицу сущу, срамотне счиниша над нею и девство её блудом оскверниша…».
После этого князь Василий Мосальский взял ее к себе в дом и некоторое время держал взаперти, а затем отдал самозванцу «для потехи», который держал ее в наложницах пять месяцев, и лишь накануне его венчания с Мариной Мнишек она была пострижена в монахини.
Иван Катырев-Ростовский так описал царевну:
«Царевна же Ксения, дщерь царя Бориса, девица сущи, отроковица чюднаго домышления, зелною красотою лепа, бела велми, ягодами румяна, червлена губами, очи имея черны великы, светлостию блистаяся; когда же в жалобе слезы изо очию испущаше, тогда наипаче светлостию блистаху зелною; бровми союзна, телом изобилна, млечною белостию облиянна; возрастом ни высока ни ниска; власы имея черны, велики, аки трубы, по плещам лежаху. Во всех женах благочиинийша и писанию книжному навычна, многим цветяше благоречием, воистинну во всех своих делах чредима; гласы воспеваемыя любляше и песни духовныя любезне желаше».
Кроме того, царевна стала известной рукодельницей. До наших времен сохранились две ее работы – покровец на изголовье гробницы Сергия Радонежского и композиция, выполненная на бархате (этим изделием покрывали жертвенник).
Она находилась в Троице-Сергиевой лавре во время 16-месячной осады ее поляками. Позже по приказу Лжедмитрия царевну, ставшую инокиней Ольгой, отправили в Белоозёрский женский монастырь. Подругой по несчастью для Ксении стала дочь старицкого князя, бывшая ливонская королева Мария Владимировна. Вместе с Марией царевна бежала в Троицу, а затем в Новодевичий монастырь. Однако и эту обитель вскоре взяли и разграбили казаки атамана Заруцкого. В летописях отмечается: «Они черниц — королеву княж Владимирову дочь Андреевича и царя Борисову дочь Ольгу, на которых преж сего и зрети не смели — ограбили донага».
Ксения Борисовна Годунова умерла в возрасте сорока лет в 1622 году, перед смертью она просила лишь об одном – чтобы ее останки были захоронены там же, где покоились прочие члены ее семейства. Это пожелание было исполнено.
Желая угодить самозванцу, московские бояре надругались и над прахом семьи Годуновых. Царь Борис был по обычаю похоронен в Архангельском соборе Кремля рядом с другими московскими правителями. По боярскому приговору тело царя было выкопано, положено в простой гроб и перезахоронено в ограде бедного Варсонофьева монастыря на Сретенке. Следуя версии о самоубийстве, бояре запретили совершить традиционный погребальный обряд над телами царицы Марьи и царя Фёдора. Их отвезли в Варсонофьев монастырь и без всяких почестей и церемоний зарыли недалеко от могилы Бориса Годунова.
В настоящее время останки царской семьи Годуновых находятся в семейной усыпальнице на территории Троице-Сергиевой лавры. Сюда их перевезли то ли осенью 1606-го, то ли в феврале 1607 года. И, похоже, что в Москве к преданным Годуновым относились уже совсем по-другому. Конрад Буссов сообщает: «Тело Бориса несли 20 монахов, его сына Фёдора Борисовича – 20 бояр, жены Бориса – также 20 бояр, а за этими тремя телами шли пешком до самых Троицких ворот все монахи, монашки, попы, князья и бояре».
Уцелевшие Годуновы, а также их дальние родственники Сабуровы и Вельяминовы были по указу Лжедмитрия разосланы под стражей по отдаленным городам. Исключение было сделано лишь для недавнего правителя боярина С.М. Годунова. Его отправили в Переславль-Залесский с приставом, князем Ю. Приимковым-Ростовским. При этом, пристав получил приказ умертвить его в тюрьме. Вотчины, дома и прочее имущество Годуновых, Сабуровых и Вельяминовых было отобрано в казну.
Наконец, 20 июня 1605 года Лжедмитрий I вошел в Москву.

Итак, согласно заявленному нами направлению – объяснить, чего не было бы, если бы…, подведем итоги.
1) Если бы не природная стихия, вызвавшая голод и эпидемии, царь Борис Годунов, вполне возможно, процарствовал бы еще энное количество лет и спокойно передал бы трон своему крепкому здоровьем, умному и всесторонне образованному сыну Фёдору, для которого уже подыскивали невесту в монархических семьях Европы. Поскольку основное условие восшествия на престол – легитимный выбор на всенародном Земском соборе – Годуновым было соблюдено, у его противников и недоброжелателей не было легитимных же шансов лишить Бориса царства, как то было сделано позже в отношении Василия Шуйского, которого на царство, по сути, утвердила только Боярская дума.
Соответственно, Россия бы избежала страшной разрухи, вошедшей в отечественную историю под именем Смуты, длившейся почти целое десятилетие.
2) Никогда бы на престоле российском не восседал царь под именем Лжедмитрия I (допустим, это был беглый монах Григорий Отрепьев). Соответственно, не было бы ни второго, ни третьего Лжедмитриев, а Марина Мнишек спокойно проживала бы в своей Польше, и наверняка ее отец, сандомирский воевода Ежи Мнишек нашел бы дочери достойного жениха из числа польской шляхты.
3) Не было бы и польского нашествия на Русь, Иван Сусанин не увел бы польский отряд в костромские леса и не сгубил его в болотах, и композитор Михаил Глинка никогда не написал бы своей оперы «Жизнь за царя». А Александр Пушкин, совершенно очевидно, написал бы свою драму «Борис Годунов» совсем в ином ключе.
Впрочем, стоп! Возможно, не было бы у нас никакого Александра Пушкина – ведь маленького арапчонка из Эфиопии подарили именно царю Петру из династии Романовых, о которой смотри п. 5.
4) Не узнала бы Россия ни правления Семибоярщины, ни царя Василия Шуйского.
5) Самое главное – не было бы на российском престоле царей из династии Романовых (если только опять не вмешались бы некие случайные обстоятельства); соответственно, ни Петра Первого, ни Екатерины Второй с их реформами и пресмыканием перед иноземцами не случилось, как не случилось бы ни дворцовых переворотов, ни своеобразного матриархата на русском троне, произошедшем в XVIII столетии.
Соответственно, не было бы тогда ни Петербурга с Петрозаводском, ни Екатеринбурга с Екатеринодаром, ни Александрова-на-Мурмане, ни Николаевска-на-Амуре, ни массы других городов, построенных при Романовых. И никто, вероятно, не переносил бы столицу государства из Москвы поближе к западным границам.
Разумеется, это вовсе не означает, что при Годуновых не строились бы новые города и поселения. Ведь даже за относительно короткое правление Бориса Годунова на карте Российской империи появились такие населенные пункты, как Белгород, Томск, легендарная сибирская «златокипящая» Мангазея, куда со всего света прибывали купцы за пушниной. А если добавить сюда еще и города, возведенные по инициативе Годунова, но в правление Фёдора Ивановича, то вы искренне удивитесь: здесь и Воронеж, и Белгород, и Елец, и, для обеспечения безопасности водного пути от Казани до Астрахани, нынешние волжские миллионники – Самара, Царицын/Волгоград, Саратов…
А для защиты России с запада и севера в этот период были возведены две мощные каменные крепости – в Смоленске и на Соловецких островах. Первую поставили за семь лет (1595–1602) «каменщики и кирпишники и всякие гончары со всея Русския земли» под руководством знаменитого архитектора Ф. С. Коня, который к тому времени закончил строительство Белого города в Москве. О строительстве Смоленской крепости Борис Годунов писал: «Построим мы такую красоту неизглаголенную, что подобной ей не будет во всей поднебесной… Смоленская стена станет теперь ожерельем всей Руси… на зависть врагам и на гордость Московского государства».

Дальше загадывать нет смысла, поскольку мы тогда ударимся в мир исторической фантазии – что было бы, если бы. А это немного другой жанр.


Василий Шуйский, царь ненастоящий (1606-1610)
Шуйские, в отличие от Годуновых – древний боярский род, суздальская ветвь Рюриковичей, посему имели полное право претендовать на царский трон. Но все испортила, можно сказать, своеобразная государственная недальновидность князя Василия Ивановича Шуйского, последнего русского царя из рода Рюриковичей.
Но обо всем по порядку.
Василий Шуйский – старший сын боярина князя Ивана Андреевича Шуйского, царского стольника и воеводы-опричника, и Анны Фёдоровны, кстати, дамы неизвестного происхождения. Причем, при царском дворе был представлен многочисленный клан Шуйских – помимо самого Василия, это его младшие братья Андрей, Дмитрий и Иван Пуговка.
Известен тем, что успел послужить всем московским царям от Ивана IV Васильевича, на свадьбе которого в 1580 году с последней женой Марией Фёдоровной Нагой, был «дружкой», и Фёдора Ивановича до Бориса Годунова и Лжедмитрия I, прежде чем сам оказался на царском троне. При этом, умудрился при каждом из царей попадать в опалу.
Так, вместе с прочими Шуйскими, князь Василий был обвинен в возмущении московской черни против князя Бельского (из рода князей Бельских происходил печально известный Малюта Скуратов – настоящее имя Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский), в самые первые дни правления царя Фёдора Ивановича, однако, несмотря на это, 31 мая 1584 года в день коронации царя, был не только прощен им, но и пожалован титулом боярина, и даже назначен главой Московской судной палаты. Будучи членом Боярской думы, Василий Иванович, впрочем, не имел никакого влияния на царя, и находился в тени других представителей своего рода, более мудрых и талантливых. Однако уже в следующем, 1585-м, году примирился с царским шурином Борисом Годуновым, женатым на дочери как раз Малюты Скуратова, Марии Григорьевне Скуратовой-Бельской.
Но Шуйскому все неймется. В 1587 году Василий Иванович был в числе челобитчиков царю Фёдору Ивановичу о его разводе с неплодной царицей ИРиной Фёдоровной, за что снова оказался в опале и на сей раз был сослан в Буй-городок. Впрочем, мягкосердечный царь Фёдор Иванович его опять простил и вернул в Москву. И тут же опять нашел ему занятие: в том же году Шуйский назначен главным следователем по делу о смерти царевича Димитрия, и с мая жил и работал в Угличе. В 1591 году следственная комиссия во главе с Василием Шуйским вынесла вердикт: причиной смерти царевича Дмитрия стал несчастный случай, окончившийся самоубийством.
Князь Василий на протяжении жизни трижды менял мнение о произошедшем в Угличе: сначала клялся, что Дмитрий умер в результате несчастного случая; затем уверял, что царевич спасся; вступив же на трон, говорил, что Дмитрий Иванович был убит по приказу Бориса Годунова.
Во время преследования Шуйских Борисом Годуновым князь Василий находился в ссылке в Галиче. В 1591 году  Годунов, уже не видя опасности в Шуйских, возвратил их в Москву. С этого же года князь Василий был вновь введен в Боярскую думу, затем был новгородским воеводой. С тех пор Шуйские в целом вели себя лояльно.
Исходя из всего сказанного, немудрено, поэтому, что и сам Василий IV Шуйский в конце своего правления был предан своими приближенными.
Будущий царь Василий IV начал интересоваться политикой еще в молодом возрасте, проявил себя на военном поприще, особенно в походе опричников во главе с Иваном Грозным на Новгород и Серпухов, где был воеводой Большого полка, даже несмотря на то, что его отец находился в царской опале, а дед, Андрей Михайлович Шуйский, и вовсе был казнен по приказу 13-летнего Ивана IV.
Но собственно политическая карьера началась у него при правлении Бориса Годунова, который снова за козни и интриги, отправил Шуйского в ссылку.
После смерти Бориса Годунова (13 апреля 1605 года) Шуйский пытался осуществить государственный переворот, клятвенно уверяя волновавшийся народ в самозванстве Лжедмитрия I, но, убедившись в непрочности положения нового царя Фёдора Годунова, стал активно распространять слухи о счастливом спасении царевича, а 1 июня 1605 года прилюдно заявил, что в Угличе вместо царевича Дмитрия был убит попов сын, и что к Москве идет не Лжедмитрий I, а истинный сын царя Ивана Грозного.
Князь Василий, с помощью своих братьев, принялся претворять заговор против утвердившегося на российском престоле Лжедмитрия I, назначению которого сам же и способствовал. Но Шуйские очень спешили и не были достаточно осторожны. Заговор раскрылся, и 30 июня 1605 года князь Василий Иванович был назван главным зачинщиком и приговорён Собором к смертной казни. Уже возведенного на Лобное место на Красной площади, к удивлению приближенных, царь его помиловал, заменив казнь ссылкой. Князь был удален в свои галицкие поместья.
Но в конце 1605 года Лжедмитрий вернул Шуйских в Москву, так как нуждался в боярской поддержке, и князь Василий Иванович стал пользоваться особым расположением самозванца. От него он получил разрешение на брак (запрещённый Борисом Годуновым), сопровождал его тайные смотрины своей невесты при въезде в Москву. На царской свадьбе с Мариной Мнишек ему была доверена почётная обязанность тысячного. Но, несмотря на благоволение нового монарха Лжедмитрия I, вернувшиеся в Москву князья Шуйские приступили к осуществлению нового заговора, который, на сей раз закончился успехом – 17 (27) мая 1606 года Лжедмитрий I был убит, а князь Василий Шуйский был очевидцем его смерти. А уже через два дня, 19 (29) мая,  группа приверженцев Шуйского «выкликнула» (объявила) его царем, который был среди всех бояр знатнейшим по роду и стал главным претендентом на опустевший престол.
Вот так, как говорится, большую часть жизни бегавший «между струйками», этот человек дождался момента, когда сам смог занять царский трон.
Но, как говорится, спешка нужна только при ловле блох. Очевидно, эту сентенцию Шуйский забыл. Впрочем, конечно же, не забыл, не мог забыть, памятуя о том, каким образом был избран на царство Борис Годунов. Но время было неспокойное и Василию Ивановичу не хотелось затягивать с коронацией, и уже 1 (11) июня 1606 года Василий Шуйский был коронован в Успенском соборе московского кремля митрополитом Новгородским Исидором под именем Василия IV.
Годы правления Василия Шуйского пришлись на эпоху, которую историки назвали Смутным временем. Против власти плелись заговоры, а натиск европейских государств мешал налаживанию внутренних отношений.
Шуйский понимал, что положение его на царском троне весьма неустойчиво. Слишком много было желающих занять его место. О престоле мечтали родственники последней супруги Ивана Грозного – бояре Нагие и Романовы, партию которых возглавлял митрополит Филарет; князья Василий Васильевич Голицын и Фёдор Иванович Мстиславский… Многие другие бояре внушали, и не беспочвенно, царю подозрение.
Чтобы как-то успокоить конкурентов, Шуйский подписал крестоцеловальную запись, добровольно ограничив свою власть, пообещав судить всех по правде, что не станет слушать доносов, и никого не будет предавать смерти, не посоветовавшись с боярами.
С другой стороны, и народ продолжал бунтовать. В мае-июле в Москве то и дело возникали народные волнения такой силы, что иногда правительственные войска приводились в боевую готовность. Заговорили вслух о том, что Лжедмитрий чудесным образом спасся…
Как утверждал Василий Ключевский в своей «Русской истории»: «Царём Василием мало кто был доволен. Главными причинами недовольства были некорректный путь В. Шуйского к престолу и его зависимость от кружка бояр, его избравших и игравших им как ребёнком, по выражению современника».
Шуйский пытался укрепить войско после унизительных поражений, нанесенных царской армии сторонниками Лжедмитрия. При нем в России появился новый воинский устав, составленный на основе переработки немецких образцов. В 1607 году был принят свод законов, именовавшийся Соборным уложением. В то же время усилились центробежные тенденции, наиболее заметным проявлением которых было восстание Ивана Болотникова, подавленное только в октябре 1607 года. 
В марте 1607 г. Шуйский издал указ, окончательно запретивший крестьянам переходить от одного помещика к другому (так называемый Юрьев день). Для улучшения настроений среди дворян, ради завоевания их расположения, Василий IV вводит 10-летний сыск крестьян.
В августе того же года на смену Болотникову пришел новый претендент на престол — тот самый якобы чудесным образом спасшийся Лжедмитрий, только уже под Вторым номером. Царские войска были им разбиты под Болховом 1 мая 1608 г. Царь со своим правительством был заперт в Москве, а возникший под ее стенами Тушинский лагерь стал альтернативной столицей со своей правительственной иерархией. В довершение всего поляки, не желая покидать Россию, сражались на стороне Лжедмитрия II. Отпущенная из плена Марина Мнишек, коронованная и венчанная царица, попав в Тушино, признала в тушинском воре (так называли нового самозванца) своего мужа, будто бы спасшегося от гибели 17 мая.
Лжедмитрий II сумел без боя взять множество городов и даже взял Москву в осаду, обосновавшись в тогдашнем пригороде столицы – Тушине (отсюда и прозвище – «тушинский вор», слово «вор» в то время означало другое понятие – разбойник, бандит). По сути, он стал альтернативным государем Руси. Издавал царские Указы, жаловал земли и титулы. Даже патриарха успел назначить. Шуйский же контролировал только осажденную Москву.
Обратился с призывами помощи Шуйский и к Орде, выкупив у татар за большие деньги города Оскол и Ливен с условием, чтобы они выступили против Лжедмитрия II. Татары пытались выполнить соглашение с Шуйским и напали на Лжедмитрия II в Боровском уезде. Но положительного результата от сотрудничества с ордынцами Василий Шуйский не получил. Ордынцы попросту грабили все вокруг, принося больше ущерба чем помощи.
Все эти обстоятельства вынудили Шуйского обратиться за помощью к шведскому королю Карлу IX. Шведы, естественно, согласились помочь, но при этом потребовали уступок от русских: уступить Колу, Ивангород и Корелу с уездом и отказаться от прав на Ливонию. Пришлось согласиться. 28 февраля 1609 года племянник царя Михаил Васильевич Скопин-Шуйский в Выборге подписал Выборгский трактат – договор об оборонительном союзе России и Швеции против Польши, где соглашался со всеми требованиями шведов. Карл IX прислал несколько тысяч наемников во главе с Якобом Делагарди. Командование же русско-шведской армией принял на себя князь Михаил Скопин-Шуйский, собрав в Новгороде многих служилых людей и приступив весной к уничтожению тушинцев. В марте 1610 года Михаил Скопин-Шуйский и Якоб Делагарди сняли осаду с Москвы. Многие видели в молодом и энергичном полководце преемника пожилого и бездетного государя. Русско-шведское войско занимало город за городом, но было вынуждено остановиться в Твери, так как наемники не получили жалование и отказались идти дальше.
В 1609 году польский король Сигизмунд III осадил Смоленск, в Москве подавлен очередной заговор русских бояр с целью свергнуть с престола Шуйского. Заговорщики ворвались в Кремль, но им не удалось спровоцировать восстание столичного посада. Царь успел вызвать верные ему войска из лагеря на Ходынке.
Для отражения польской угрозы Шуйский собрал под своими знаменами всех кого мог – русских, шведов, фламандцев, французов, немцев, даже наемников-англичан и шотландцев. В июне 1610 году русско-шведская армия, освободившая Москву от осады Лжедмитрия III, выступила на помощь осажденному поляками Смоленску. Польский король Сигизмунд III, не снимая осады Смоленска, направил навстречу русским отряд под командованием польного коронного гетмана Станислава Жолкевского.
Ко всем бедам добавилась еще и волна бунтов по стране из-за повышения цен на хлеб, которые усугублялись интригами в царском правительстве, шли слухи о заговоре убийства царя и озвучивались различные даты. Польский король Сигизмунд III был недоволен союзом Шуйского со шведами, решившись воспользоваться смутой, захватить часть русских земель, а если получится, то и занять русский престол. В феврале 1610 года под Смоленском были подписаны условия, на которых Сигизмунд, осадивший город-крепость еще в сентябре 1609 года, согласился на царствование в Москве королевича Владислава.
Тем не менее, к марту 1610 г. большая часть Московского государства была освобождена от антиправительственных сил.

Таким образом, подведем некоторые итоги:
1) Царствование Шуйского не принесло видимых изменений во внешней политике. Шведы старались заполучить русские земли, ордынцы грабили народ, поляки вместе с Лжедмитрием II организовывали заговоры против Василия IV.
2) Несмотря на все, московский царь смог своей армией освободить большую часть российских земель от захватчиков. Однако Василий Шуйский не пользовался популярностью в народе, современники считали его незаконным правителем. А все потому, что Шуйский изначально повел себя неумно. Если к Годунову, несмотря на всю ненависть к нему бояр и прочих вельмож, не было никаких вопросов в плане легитимности, поскольку он был избран на царство делегатами со всей страны – Земским собором (именно так, Земским собором в 1613 году был избран на царство и первый представитель династии Романовых Михаил Фёдорович), то Василий Шуйский побоялся собрать Земский собор, понимая, что не очень популярен в народе. В итоге был избран на царство зависимой от него Боярской думой, что и ставили затем ему в упрек. Говоря словами известного русского писателя-классика, Василий IV Шуйский оказался царем «ненастоящим». Это и помешало воцариться на русском престоле династии Шуйских, повторюсь, относившихся к роду Рюриковичей.

В Москве к его прежним врагам прибавился митрополит Филарет Романов. Кроме того, Ляпунов, один из бывших сторонников самозванца, решил возвести на престол князя Голицына и поднял настоящее восстание. Поражение войск Дмитрия Шуйского под Клушином от армии Сигизмунда, во главе с польным коронным гетманом Станиславом Жолкевским, в битве 24 июня 1610 г. и восстание в Москве привели к падению Шуйского.
Русско-шведское войско под командованием Дмитрия Шуйского и Якоба Делагарди, несмотря на численное превосходство, было разбито коронной кавалерией гетмана Жолкевского. Полякам удалость напасть внезапно и разбить войско по частям. Кроме шведов и французов иностранные наемники в бое участия не приняли, они якобы, опоздали. А часть и вовсе перешла на сторону поляков. Шотландские и французские наёмники, возмущенные, что жалование в ходе боя стали выдавать шведам, а до них не дошла очередь, стали грабить русский обоз.
Шуйский велел разбросать по лагерю меха и драгоценности, чтобы этим задержать поляков. При этом, сам он бежал, бросив войско и увязнув в болоте, бросил даже своего коня и прибыл в Можайск на крестьянской лошади.
Русский обоз, казна, артиллерия, знамена, наконец, весь личный багаж полководцев, включая саблю и воеводскую булаву Шуйского, достались войску Жолкевского. Странная битва, которая прошла не без предательства.
После этого позорного поражения, желание свергнуть царя росло. Уверенности москвичам добавила смерть полководца Скопина-Шуйского, по некоторым данным отравленным самим Василием Шуйским из-за того, что Скопин был очень популярен в войсках и мог возглавить заговор против царя. Поднялось восстание, позволившее убрать с престола правителя.
Все решилось, а для царя Василия IV все закончилось в 1610 году.
Вот хронология этого года:
– февраль: часть тушинских оппозиционеров во главе с таким же неугомонным, как и сам царь, патриархом Филаретом (Романовым, отцом первого царя из династии Романовых Михаила Фёдоровича) под Смоленском начали переговоры с польским королём Сигизмундом о приглашении на русское царство королевича Владислава, с условием его перехода в православие и с будущим ограничением его прав в пользу Боярской думы и Земского собора. Это, кстати, к вопросу о патриотизме (и современному российскому празднику единения, отмечаемому 4 ноября) – как мог объединить русский народ деятель, который сначала получил патриарший посох от самозванца, даже не от коронованного Лжедмитрия I, а от «тушинского вора» Лжедмитрия II, затем, после смерти Лжедмитрия, просто агитировал за приглашение на русское царство польского королевича Владислава, и наконец, когда ополчение Минина и Пожарского разгромило польских завоевателей, бежал вместе с поляками из Москвы в Польшу! 
Между прочим, здесь важно отметить, что, как позже в России было двоецарствие, когда одновременно правили братья Иван и Пётр Алексеевичи, так и в это смутное время было двойное патриаршество: наряду с можно сказать, самопровозглашенным патриархом Филаретом, получившим, как уже сказано, патриарший титул от «тушинского вора». И юрисдикция этого «нареченного патриарха» (то есть назначенного Лжедмитрием на еще занятую кафедру) распространялась на территории, контролируемые «тушинцами», при этом он представлял себя перед врагами самозванца как его «пленник» и не настаивал на своем «патриаршем» сане. Но был и законно рукоположенный царем в 1606 году патриарх Гермоген, который поддерживал царя Василия Шуйского, даже в день свержения последнего.
 – май: двадцатитрёхлетний талантливый военачальник, племянник царя Василия Михаил Скопин-Шуйский неожиданно умирает после пира в Москве, что приводит к усилению антишуйских настроений.
– июнь: часть войск русского царя и союзные шведские войска терпят поражение от поляков у села Клушино, а воевода другой части войска, Валуев, соглашается на поддержку кандидатуры королевича Владислава.
Таким образом, дорога на Москву полякам была открыта. С другой стороны, из Калуги, к Москве быстро двинулся Лжедмитрий II.
– июль: народ, недовольный неудачами Шуйского, стал собираться под окнами царского дворца с криками: «Ты нам больше не царь!». Воевода Захарий Ляпунов собрал своих людей на Лобном месте и поддержал эти требования. Его поддержали и некоторые бояре, также недовольные правлением Шуйского. Заговорщики, собравшись в районе Серпуховских ворот, объявили себя Земским собором и низложили Василия Шуйского с престола, а затем насильно постригли его в монахи Чудова монастыря.
Правда, бразды правления в свои руки решила взять Боярская дума, которая узаконила народное восстание и предприняла попытку предотвратить союз черни с подошедшими к стенам Москвы «ворами». Бояре во главе с Мстиславским, возглавлявшим Боярскую думу, образовали временное правительство, получившее позже название «Семибоярщины» (именно от этого словообразования родилось в девяностые годы ХХ века другое словообразование – Семибанкирщина). В ту эпоху это государственное учреждение называлось несколько иначе – «седмочисленные бояре».
Помимо князя Фёдора Ивановича Мстиславского, в состав этого (первого в истории России) временного правительства входили также князья Иван Михайлович Воротынский, Андрей Васильевич Трубецкой, Андрей Васильевич Голицын, Борис Михайлович Лыков-Оболенский, и бояре Иван Никитич Романов и Фёдор Иванович Шереметев.
Одной из главных задач нового правительства стала подготовка выборов нового царя. Однако «военные условия» требовали незамедлительных решений. Чтобы избежать борьбы боярских кланов за власть, было решено не избирать царя из представителей русских родов.
Впрочем, и власть временного правительства, как прежде и власть Шуйского, распространялась лишь на территорию Москвы. На западе от Москвы, в Хорошёве, стояло войско Речи Посполитой во главе с гетманом Жолкевским, на юго-востоке, в Коломенском, расположился вернувшийся из-под Калуги Лжедмитрий II, к которому присоединился еще один польский отряд – Яна-Петра Павловича Сапеги. Лжедмитрия бояре особенно боялись, потому что он имел в среде московского простонародья множество сторонников и был гораздо популярнее, чем они. В результате было решено договориться с Жолкевским и пригласить на престол королевича Владислава на условиях его перехода в православие, как о том уже было договорено между Сигизмундом и тушинской делегацией. И 17 (27) августа 1610 года бояре подписали договор с гетманом Жолкевским, согласно которому русским царем провозглашался Владислав Ваза, сын Сигизмунда III. То есть, данная процедура ничем не отличалась от той, когда был посажен на трон Василий Шуйский. Как говорится, за что боролись, на то и напоролись.
Впрочем, Боярская дума понимала, что она не может выбирать царя без участия Земского собора, однако, как и в случае с Шуйским, положение требовало быстрого принятия решения. Поэтому сразу после свержения царя за Серпуховскими воротами Москвы были созваны те представители земства, которые были в наличии. Земский Собор 1610 года созвали в минимальном составе: «И Бояря, князь Федор Иванович Мстиславской, и все Бояря, и Окольничие, и Думные люди, и Стольники, и Стряпчие, и Дворяне, и гости, и торговые лучшие люди съезжались за город…» (Столяровский хронограф). А в Московском летописце уточняется: «Вся Москва и внидоша во град (то есть в Кремль) и бояр взяша и патриарха Ермогена насильством и ведоша за Москву-реку к Серпуховским воротам».
С другой стороны, такой «скоропалительный» договор с представителями Сигизмунда позволил снять «тушинскую угрозу» для Москвы, так как Сапега согласился присягнуть царю Владиславу. Более того, опасаясь Самозванца, бояре пошли далее и в ночь на 21 сентября тайно впустили отряд Жолкевского в Кремль, после отъезда которого в октябре должность командира гарнизона отошла старосте Велижскому и великому референдарию литовскому Александру Корвину Гонсевскому. А «правой рукой» Гонсевского стал боярин Михаил Салтыков. После появления интервентов в Кремле представители «Семибоярщины» фактически превратились в заложников, а после капитуляции польско-литовского гарнизона многие из них были «освобождены» и приняли участие в избрании нового русского царя.
Как писал в своих трудах историк С.М. Соловьёв: «Если у самозванца могли быть приверженцы в низших слоях московского народонаселения, то бояре и все лучшие люди никак не могли согласиться принять вора, который приведет в Думу своих тушинских и калужских бояр, окольничих и дворян думных, который имение богатых людей отдаст на разграбление своим козакам и шпыням городским, своим давним союзникам. Поэтому для бояр и лучших людей, для людей охранительных, имевших что охранять, единственным спасением от вора и его козаков был Владислав, то есть гетман Жолкевский с своим войском. Главою стороны Лжедимитриевой был Захар Ляпунов, прельщенный громадными обещаниями вора; главою стороны Владиславовой был первый боярин — князь Мстиславский, который объявил, что сам он не хочет быть царем, но не хочет также видеть царем и кого-нибудь из своих братьев бояр, а что должно избрать государя из царского рода».
Таким образом, констатируем, что все пятилетнее царствование Шуйскому постоянно приходилось защищаться не только от внешних врагов, но и от внутренних.
17 июля 1610 года царь был низложен, насильно пострижен в монахи (он сам отказался произносить монашеские обеты, за него это делал другой человек) и заточен в Чудов монастырь.
Бояре вели переговоры, чтобы царем стал 16-летний польский королевич Владислав. Одним из условий польской стороны стала выдача ей Василия Шуйского. Жолкевский понимал, что для королевича Владислава присутствие в Москве Шуйских очень опасно. Но боярского согласия гетман не получил, он лишь добился, чтобы братьев Шуйских перевели в другие, не московские монастыри, так, князь Василий Иванович был помещён в Иосифо-Волоцкий монастырь, а его братья — в крепость Белую.
Затем, перед уходом гетмана из России, в сентябре  1610 года, Шуйский был выдан (не как монах, а в обычной мирской одежде) Жолкевскому, который в октябре вывез его и его братьев Дмитрия с женою и Ивана под Смоленск, а позднее в Польшу. В Варшаве царь и его братья, как пленники, были представлены 31 октября королю Сигизмунду, принесли ему торжественную присягу  и отправлены на содержание в Гостынинский замок.
17 марта 1611 года поляки, принявшие спор на рынке за начало восстания, устраивают резню в Москве. Семь тысяч москвичей погибает только в Китай-городе.
29 октября 1611 года польский король Сигизмунд III и его фактический наместник в Москве, гетман Станислав Жолкевский, устроили в Варшаве празднество по случаю, как им казалось, окончательной победы над Московией.
Князь Василий Иванович Шуйский умер в заключении 12 сентября  1612 года в Гостынинском замке, в 130 вёрстах от Варшавы, через несколько дней там же умер его брат Дмитрий. В 1620 г. Сигизмунд торжественно перенес его гроб в Варшаву, в специально построенный мавзолей.
Третий брат, Иван Иванович Шуйский, был отпущен из польского плена в Россию решением Рады 15 февраля 1620 года.
В 1635 г. по просьбе царя Михаила Фёдоровича останки Василия Шуйского были возвращены поляками в Россию, после чего были захоронены в Архангельском соборе Московского Кремля.
Казалось, с Московским царством было покончено… Однако в Нижнем Новгороде уже начинало собираться ополчение Козьмы Минина.
Итак, что мы имеем в итоге?
Точнее, чего бы мы НЕ увидели, не узнали, если бы на русском троне утвердилась династия царей Шуйских?

1) Не было бы никакой Семибоярщины, своеобразного переходного, временного правительства, состоявшего из семи бояр и правившего с июля 1610 года вплоть до избрания на престол Михаила Фёдоровича Романова в 1613 году (кстати, и Романовы, как и Годуновы, не такой древний и влиятельный на Руси род, как род Шуйских).
2) Разумеется, не было бы и никакой династии Романовых (если бы, конечно, вдруг не вмешалось какое-то непредвиденное стечение обстоятельств), со всеми вытекающими последствиями, в лице царей Романовых, государственных переворотов и т.п.
3) Вполне возможно, что Московское царство продолжало бы идти своим путем, независимо от европейской цивилизации, сторонником которой не был Василий Шуйский.
4) Россия никогда бы не узнала, кем был нижегородец Козьма Минин, поскольку не было бы никакой необходимости собирать народное ополчение. Да и князь Дмитрий Пожарский, возможно, затерялся бы где-то в дебрях Родословных книг. Соответственно, и памятник Минину и Пожарскому на Красной площади в Москве отсутствовал бы.
5) Мировое искусство никогда бы не узнало гениальной оперы композитора Михаила Глинки «Жизнь за царя», поскольку крестьянину Ивану Сусанину не пришлось бы за ненадобностью заводить поляков в болотистые костромские леса…



Романовы, рождение династии (1613 год)
Почему царскую династию возглавил не спаситель Отечества князь Пожарский, а польский прихвостень Романов? При том, что Пожарские – более древний род, нежели Романовы, и тоже относятся к боковой ветви Рюриковичей.
В октябре 1612 г. народное ополчение во главе с князем Дмитрием Пожарским и Козьмой Мининым освободило Москву от поляков. Смутное время закончилось, пришло время восстанавливать разоренную смутой страну. Но самодержавный престол пустовал – династия Рюриковичей, правившая до этого, прервалась на бездетном царе Фёдоре Ивановиче, сыне Ивана Грозного (или на Василии IV Ивановиче Шуйском, кому как удобнее считать). А династия Годуновых фактически не родилась – после смерти Бориса Годунова, его шестнадцатилетнему сыну Фёдору II Борисовичу (его матерью была Мария Григорьевна Скуратова-Бельская, дочь печально известного Малюты Скуратова) удалось усидеть на престоле всего 49 дней (с 25 апреля по 11 июня 1605 г.). Это самое короткое царствование в российской истории.
Так же не состоялась и династия царей Шуйских, хотя, казалось бы, Шуйские, в отличие от тех же Годуновых, – весьма древний род, ведущий свою родословную от Рюриковичей – у историков не вызывает сомнения тот факт, что род Шуйских идет от рода князей Суздальских. Поэтому большинство ученых ведут их род от Андрея Ярославича, брата Александра Невского. Но и Василий Шуйский долго не усидел на троне. Главной причиной отстранения боярского царя (как его называли тогда) стала та, что его избрали нелигитимно, не на всенародном Земском соборе, как того же Годунова, а в кругу узкой Боярской думы, главного в те годы законодательного органа (поэтому Шуйский оказался, говоря словами классика русской литературы, «царем ненастоящим»). Хотя позже стало известно, что воду замутили такие же бояре, но не имевшие своего кормления (то бишь, государственного назначения). И одним из таких бояр оказался Фёдор Никитич Романов, за свою раскольническую деятельность сосланный еще Годуновым, и не возвращенный из опалы Шуйским в монастырь под воцерковленным именем Филарета.
Так вот, чтобы избежать таких же последствий в Успенском соборе московского кремля 16 января 1613 года снова собрался всенародный Земский собор.
Впрочем, слово «всенародный» здесь, скорее всего немного лишнее. В соборе должны были принять участие делегаты из 58 городов, но приехало едва ли не втрое меньше. И то их был некомплект. Часть дворянских и купеческих представителей не приехала, а другие — вернулись к себе домой, так как получили сведения, что казаки с «фирманами» самозванцев покушаются на их собственность, включая земли. Наконец, часть городов просто не признали собор, а Новгород вообще оказался под шведами.
Было несколько претендентов на русский трон, в числе которых значился даже Лжедмитрий II, которого Марина Мнишек, жена Лжедмитрия I, имея, разумеется, на то свой меркантильный интерес, признала своим мужем. Был даже польский королевич Владислав, которому некое время назад присягнули как русскому монарху некоторые бояре, в их числе, между прочим, оказался и Фёдор Романов.
В претендентах на престол из московских бояр оказались: князь Фёдор Иванович Мстиславский, князь Иван Михайлович Воротынский, князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, Иван Никитич Романов, князь Иван Борисович Черкасский, Фёдор Иванович Шереметев, князь Дмитрий Михайлович Пожарский и князь Пётр Иванович Пронский.
А вот у спасителя Отечества, князя Пожарского, который и сам претендовал на трон, был свой фаворит – шведский королевич Карл-Филипп. Странно, не правда ли? Будто в самой России не нашлось для князя подходящих кандидатур.
Здесь среди историков бытует две версии. С одной стороны, он опасался, что «боярский царь» посеет в России семена новой смуты, как это случилось во время недолгого правления Василия Шуйского. Поэтому князь Дмитрий стоял за призвание «варяга».
С другой же стороны, осенью 1612 г. ополченцы захватили шведского шпиона. До января 1613 г. он томился в неволе, но незадолго до начала Земского собора Пожарский освобождает соглядатая и отсылает его в занятый шведами Новгород с письмом к шведскому полководцу Якобу Делагарди, в котором сообщает, будто и он сам, и большинство знатных бояр хотят видеть на русском троне именно Карла-Филиппа. Но, как показали дальнейшие события, Пожарский дезинформировал шведа.
Одно из первых решений Земского собора – иноземцу на русском троне не быть, избирать государя следует «из московских родов, ково Бог даст». Возможно потому, чтобы не допустить шведского вмешательства в избрание царя, князь Дмитрий сознательно морочил голову Делагарди «всеобщей поддержкой» кандидатуры Карла-Филиппа.
Впрочем, князь Пожарский трезво оценивал свои политические амбиции – хотя за ним и стояла грозная сила – народная армия, которая под его водительством разгромила интервентов (поляков и шведов), у него не было финансовой возможности проплатить своих сторонников, чтобы они прокричали на Земском соборе его кандидатуру на царство. Род Пожарских не был столь богат, как род Романовых. И он принял предложение Фёдора Никитича Романова (патриарха Филарета) – Пожарский помогает Романовым занять престол, Романовы ему за это хорошо заплатят.
20 февраля 1613 года князь Дмитрий Михайлович Пожарский предложил Собору избрать царя из числа претендентов, имеющих царское происхождение, то есть из родственников последнего Рюриковича Фёдора Ивановича, сына Ивана Грозного. И предложил конкретную фигуру – Михаила Фёдоровича Романова, который приходился двоюродным племянником царю Фёдору Ивановичу и был боярского происхождения. В благодарность, на этом Соборе Пожарский «за службу и очищение Москвы» получил сан боярина и вотчины с поместьями в количестве 2500 четей (т.е. четвертин земли). И при этом, стоит заметить, сам патриарх Филарет в то время находился в польском плену.
Но и этим дело не кончилось.
При своем венчании на царство (11 июля 1613) Михаил Романов вновь пожаловал Пожарского саном боярина, подтвердил земельные дачи и наградил его новыми землями в Пурецкой волости Нижегородского уезда в количестве 3500 четей. А во время миропомазания государя царский венец на золотом блюде держал родной дядя царя Иван Никитич Романов, скипетр – князь Д.Т. Трубецкой, а державу – князь Пожарский. Принимая во внимание, что князь Дмитрий Михайлович по своему «отечеству» был ниже многих бояр, особенно знаменательно, что он занял такое выдающееся положение при венчании на царство Михаила Фёдоровича.
Странновато, не правда ли? С чего вдруг такой золотой дождь пролился на Пожарского из рук Романовых?
Впрочем, не все прошло так, как хотелось бы Филарету Романову. Говоря современным языком, кандидатура юного Михаила Фёдоровича Романова первый тур выборов провалила – не набрала нужного количества голосов.
И не в последнюю очередь потому, что самого претендента на престол никто пока и в глаза не видел – Михаил вместе с матерью прятался все это время в Ипатьевском монастыре в костромских лесах. А как можно голосовать за человека, если с ним нельзя не то, что поговорить, задать интересные вопросы и послушать на них ответы, но даже просто посмотреть на него, заглянуть в его глаза?
И бояре не дали себя уговорить: на предварительном голосовании кандидатура Михаила Романова не набрала нужного числа голосов. Мало того, Собор потребовал приезда юного претендента в Москву. Этого романовская партия допустить не могла: неопытный, робкий, неискушенный в интригах юноша произвел бы на делегатов Собора невыгодное впечатление. Шереметеву и его сторонникам пришлось проявить чудеса красноречия, доказывая, сколь опасен путь из костромского села Домнино, где пребывал Михаил, в Москву.
В этот момент больше всего шансов занять престол было у Пожарского — за ним стояло мощное войско. Тем более, и сам Собор созывал князь Дмитрий Пожарский, от его имени первое время раздавались призывы собирать земское ополчение и идти выбивать иноземных супостатов из Москвы. И вся переписка велась от лица Пожарского. Он же заведовал казной. И он же раздавал поместья в собственность сторонникам земства.
Вторым был князь Трубецкой — ловкий политик, который всю Смуту лавировал между толпой самозванцев и претендентов на царский трон, а под конец с верными ему казаками и отрядами прибился ко Второму Земскому ополчению, став одним из его вождей.
И только невероятными усилиями, опять же современным языком говоря, доверенного лица и родственника Фёдора Романова боярина Фёдора Шереметева, хитростью и красноречием удалось убедить земских избирателей. Он уверял строптивых бояр, что Михаил «молод и будет нам поваден». Другими словами, станет их марионеткой.
7 февраля 1613 г. уставшие от многодневных дебатов делегаты объявили двухнедельный перерыв: «Для большого укрепления отложили февраля з 7-го числа февраля по 21 число». В города разослали гонцов «во всяких людех мысли их проведывати». Но давайте не забывать, что речь идет о начале XVII века. В ХХI-то веке за две недели вряд ли успеешь выяснить мнения людей на огромной территории, какая уже в то время была в Московском государстве. В Сибирь, например, гонцу в то время и за несколько месяцев не добраться. В данном случае, скорее всего, бояре рассчитывали на уход из Москвы самых активных сторонников Михаила Романова – казаков. Однако они просчитались.
Вот что об этом написано, вероятно, участником Собора в «Повести о Земском соборе 1613 года». 21 февраля бояре решили выбрать царя, бросив жребий, что не на шутку разозлило казаков. Ужели только из тех вельмож (восьмерых кандидатов) будет избран царь? «Да, из них выберем жребием!» В ответ казачьи атаманы заявили: «Князья и бояре, и все московские вельможи, не по божьей воле, а по самовластию и по своей воле вы избираете самодержавно. Но по божьей воле и по благословению благоверного и христолюбивого государя царя и великого князя Феодора Ивановича всея России при блаженной его памяти, кому он, государь, благоволил посох свой царский и державствовать на России князю Федору Никитичу Романову. И тот ныне в Литве полонен, и от благодоброго корня и отрасль добрая, и есть сын его князь Михаил Федорович. Да подобает по божьей воле тому державствовать». И тут же, как по команде, все атаманы и все казачье воинство закричали: «По божьей воле на царствующем граде Москве и всея России да будет царь-государь и великий князь Михайла Федорович и всея России!»
Это была нешуточная угроза. И только родной брат Филарета и дядя будущего царя Иван Романов, по прозвищу Каша запротестовал: «Михайло Федорович еще млад и не в полном разуме». На что казачьи острословы возразили: «Но ты, Иван Никитич, стар верстой, в полном разуме… ты ему крепкой подпорой будешь». Дядюшкину оценку своих умственных способностей Михаил не забыл и впоследствии отстранил Ивана Кашу от всех государственных дел.
Но откуда простые казаки могли узнать такую подробность, как предсмертное желание царя Фёдора Ивановича? Не с подачи ли агентов Филарета?
Но больше всего в шоке от такой позиции казаков оказался князь Дмитрий Трубецкой, который перед тем полтора месяца кормил и поил сорок тысяч казаков, приглашая их к себе на трапезу и уговаривая, чтобы они выкрикнули его имя на царство. Узнав же о таком казачьем, своих боевых товарищей, коварстве, «лице у него почерне, и паде в недуг, и лежа много дней, не выходя из двора своего с кручины, что казны изтощил казаком и позна их лестны в словесех и обман».
Стало понятно, что не просто так казаки переметнулись на сторону Михаила Романова. Во сколько же мер золота Фёдор Романов оценил это казачье предательство?
Вообще, нужно отметить, что казаки в Смутное время представляли из себя не только большую, но и разношерстную массу и силу. Летописные свидетельства того времени как о чем-то обычном пишут о казаках в таких городах, как Ям, Гдов, Смоленск, Ярославль. Причем указывая, что это всё местный, а не пришлый элемент. Впрочем, бывших служивых казаков с Дона и Терека тоже хватало. Но, как писал один из свидетелей — «казаков на Дону не осталось, все ушли в Москву».
В центре страны действительно было какое-то их дикое перепроизводство. Только в 1611 году под Москвой на польской стороне сражалось до 20 тысяч казаков, и примерно столько же сражалось против. А еще большее число рассекало по стране, захватывая дворцовые, помещичьи и общинные земли.
Как бы там ни было, 21 февраля (3 марта) 1613 г. Земский собор принял историческое решение: избрать на царство Михаила Федоровича Романова. Первой страной, признавшей нового государя, стала Англия: в том же, 1613 году, в Москву прибыло посольство Джона Метрика. Так начиналась история второй (или все-таки третьей?) и последней царской династии России.
А теперь – основное!
Историю, как известно, пишут победители. Победителями в борьбе за русский престол вышли Романовы. Вышли не очень чистым способом, по сути, совершив государственный переворот – а как иначе можно квалифицировать свержение с престола Василия Шуйского и неожиданную победу на Земском соборе. За что, кстати, в октябре 1917 года получили своеобразную ответку. За триста лет своего правления придворные историки либо подправили нужные документы, либо и вовсе их уничтожили, чтобы никто не смог подкопаться под истину.
Приходится снова и снова повторять: Россия – страна с непредсказуемым прошлым.
Каковы факты, спросите вы, доказывающие, что Романовы «купили» себе право на российский престол? Фактов нет, поскольку нет, как я уже сказал, документов, подтверждающих мои умозаключения.
Зато есть железная логика! И она, порою, может перевесить ценность документов, которые, порою, чего греха таить, можно и подделать.

Давайте рассуждать.
Отправленный в опалу царем Борисом Годуновым, постриженный им в монахи под именем Филарета, Фёдор Никитич Романов, при первой же возможности пошел на сотрудничество с интервентами поляками и их ставленником, известным в истории под именем Лжедмитрия I (допустим, это беглый монах Чудова монастыря Григорий Отрепьев). Заняв престол, Лжедмитрий вернул из ссылки всех своих мнимых родственников, в том числе и Романовых, и особенно отблагодарил Филарета, сделав его митрополитом Ростовским. Брату его, Ивану Романову был пожалован боярский чин.

Кстати, ходили упорные слухи, что Отрепьев был «человеком Романовых». Сначала он служил Михаилу Никитичу Романову, затем князю Борису Черкасскому. За несколько лет службы Отрепьев занял при дворе Никитичей достаточно высокое положение, как говорит летописец, вошел у них «в честь». После разгрома мятежа Романовых в 1600 году ближние слуги Никитичей были казнены. Отрепьева тоже ожидала виселица. Спасаясь от расправы, 20-летний Юрий постригся в монахи под именем Григория и бежал в провинцию. Однако вскоре он снова появляется в Москве, и едва ли по собственной воле. Видимо, уцелевшие члены «романовской партии» продолжали делать на него ставку. Именно с их легкой руки Отрепьев был принят в аристократический Чудов монастырь. Карьера его на монашеском поприще была просто феерической! Вначале Григория отличил архимандрит Пафнутий, который сделал его своим келейником. Затем он стал придворным самого патриарха Иова, рукоположившего Отрепьева в дьяконы. В штате писцов и помощников он присутствовал на заседаниях государевой Думы.
Известно, что самозванец был образован, имел каллиграфический почерк, был знаком с историей, имел неплохие литературные способности. Образование Отрепьев мог получить, находясь на службе у Романовых. Кроме того, известно, что Отрепьев имел хорошую военную подготовку. Так, 21 января 1605 года в сражении у села Добрыничи с превосходящим царским войском он лично возглавил атаку отряда гусар. Отбросив авангардные конные отряды правительственных войск на правом фланге, польские всадники атаковали находящуюся в центре русскую пехоту.
Филарета Романова одни современники характеризовали, как «мужа в учениях божественных зело изящного», другие же рассказывали, что митрополит плохо разумел Священное Писание. Впрочем, он и не готовился к стезе патриарха – он подвизался на стезе политики. И в этом он был еще какой дока.

Приняв высокий церковный сан митрополита от пусть и самозванца, но коронованного, Филарету некуда было деваться – и когда развенчали и казнили Лжедмитрия I, он тут же при появлении на горизонте Лжедмитрия II, прозванного в народе «тушинским вором» (то есть, по сути, это был такой же бандит, как тот же Емелька Пугачёв, выдававший себя за Петра III), признал его как царя, за что, опять же в благодарность, получил уже высший в церковной иерархии титул – патриарха всея Руси, вместо низложенного им же «годуновского» патриарха Иова.

В Тушино съезжались искатели приключений, авантюристы, бояре, недовольные Василием Шуйским. И в мае 1608 года здесь объявился Филарет Романов. Его появление в «воровской столице» окутано тайной. С одной стороны, якобы митрополита Ростовского привезли в Тушино силой, после того как Ростов Великий был взят отрядами Лжедмитрия II, с другой стороны, как тогда объяснить, что Филарет быстро прижился в лагере своего «двоюродного брата»? Ведь, как известно, насильно мил не будешь. Как его в этот период описывал известный священник и писатель Авраамий Палицын: «Филарет был разумен, не склонялся ни направо, ни налево». Он отправлял богослужение, поминал «тушинского вора» Дмитрием.
Если применить к этой ситуации юридические нормы, то митрополит Филарет явился таким же самозванным патриархом, каковым самозванным царем являлся Лжедмитрий II.
Кстати, в детстве Фёдор Никитич получил хорошее образование, изучил латынь. А, занимаясь по рукописной грамматике, написанной лично английским послом Джеромом Горсеем, он «находил большое удовольствие в занятии английским языком». Впрочем, любовь к книгам в нем легко сочеталась с любовью к развлечениям. Никто лучше него не умел ездить верхом. Главным же увлечением Романова была охота – псовая и соколиная. Веселый и приветливый, красивый лицом и любящий модно одеваться, Фёдор слыл на Москве первым щеголем. По замечанию историка Николая Костомарова, современники писали, что «если портной, сделавши кому-нибудь платье и примерив, хотел похвалить, то говорил своему заказчику: теперь ты совершенный Фёдор Никитич».
После того, как второй самозванец бежал из Тушино, русские и поляки, еще остававшиеся в лагере, собрались на совет совместно с присланными от польского короля Сигизмунда послами. От русских на совете присутствовали «патриарх» Филарет с духовенством, казачий атаман Иван Заруцкий, Салтыков и касимовский хан Ураз-Махмет. Было решено принять сторону польского короля и послать ему грамоту: «Мы, Филарет патриарх Московский и всея Руси, и архиепископы, и епископы, и весь освященный собор, слыша его королевского величества о святой нашей православной вере раденье и о христианском освобождении подвиг, Бога молим и челом бьем. А мы, бояре, окольничие и т. д., его королевской милости челом бьем и на преславном Московском государстве его королевское величество и его потомство милостивыми господарями видеть хотим».
Однако, «самозванная» лафа довольно быстро кончилась. И как же поступил Филарет? Да очень просто: быстро, как бы сейчас сказали, переобулся. Впрочем, обувь была все та же, только размерчик другой: он присягнул новому польскому ставленнику, польскому королевичу Владиславу Вазе, которого отец, польский король Сигизмунд III усиленно толкал на русский трон.

И летом 1610 года, свергнув царя Василия Шуйского, новое, временное (первое в истории России!) московское правительство, вошедшее в историю под термином Семибоярщина (куда вошли самые знатные представители боярских родов – князья Ф.И. Мстиславский, И.М. Воротынский, А.В. Трубецкой, Б.М. Лыков-Оболенский, А.В. Голицын и бояре Ф.И. Шереметев и Иван Никитич Романов – постриженный в монахи его родной брат Фёдор Иванович не имел возможности в открытую участвовать в политической деятели, что вовсе не мешало ему действовать в закулисье) на Земском соборе на Сухаревом поле в Москве избрало пятнадцатилетнего Владислава Вазу царем с условием принятия им православия. И даже успели отчеканить золотые и серебряные монеты от имени царя «Владислава Жигимонтовича».

6 сентября 1610 года Владислав даже заочно принял присягу московского правительства и жителей Москвы и даже получил привезенные ему царские регалии, впрочем, за исключением короны. Однако, поскольку заранее обещанное ему и его отцу замирение обеих русских сторон внутреннего гражданского конфликта не случилось, 15-летний королевич в Москву не прибыл, православие не принял, и следовательно, венчан на царство не был. В октябре 1612 года в Москве боярское правительство королевича Владислава было низложено.
Как говорится, бояре дали, бояре и забрали. А что же наш «патриарх» Филарет?

Он продолжал упорно держаться польской партии. Правда, когда народное ополчение под руководством князя Пожарского подступило к Москве, поляки от греха подальше перевезли московских послов в Польшу, но Фёдор Никитич и в плену не страдал – Романова вместе с князем Голицыным отправили в Мальборк, бывшую столицу Тевтонского ордена, где разместили в замке вместе со свитой, в помещении, предназначавшемся обычно для гостей замка. Кроме того, он имел постоянную связь с Москвой, и даже из Польши, из заключения, по сути, руководил Земским собором.

Известно, что Филарет вошел в историю российских спецслужб, придумав «тайнопись» – шифр, который использовался в дипломатической переписке (он стал называть такие письма не «затейными», как это было принято на Руси, а «закрытыми»). Таким образом он переписывался со своим родственником Фёдором Шереметевым, который после изгнания поляков из Москвы возглавил «романовскую партию». Вполне вероятно, что те, кто выбирал нового царя, выбирали не Михаила Романова, который был «зело кроток и милостив», а его отца, человека и политика, обладавшего глубоким умом, решительностью, обширными знаниями и богатым личным опытом, но, в первую очередь, громадным честолюбием.
Бытует мнение, что Филарет на всю оставшуюся жизнь сохранил ненависть к полякам (уже будучи правителем России, он вел вполне ксенофобскую политику, пресекал любые попытки контактов с Европой, жег еретические книги, считал, что «изо всех еретиков самые худшие – папские латиняне». Это произошло из-за того, что, якобы, поляки с ним плохо обходились и всячески издевались над ним в плену.
Позвольте! Но ведь он жил в бывшем замке самого магистра Тевтонского ордена, и не в подвальном помещении, коих там, естественно, немерено. И в пыточные его не водили, на дыбу не вздымали. Наоборот, давали даже возможность общаться с «белым светом». По сообщениям из разных источников, содержание его было весьма богатое.
Может быть, он возненавидел поляков после того, как его начали, говоря современным языком, шантажировать имеющимися документами о сотрудничестве с оккупантами? И он понимал, что подобные документы наверняка уже есть и у папы римского, и у других европейских государей. Что подтверждается тем фактом, что именно Филарет Романов, руками своего сына Михаила, по сути дела впервые опустил над Московией «железный занавес», запретив всяческое общение с иноземцами. 
Потом, уже при Петре, когда все устаканилось и забылось, и когда стало понятно, что правнук (Пётр) не может отвечать за грехи своего прадеда, этот шантаж стал неактуальным, хотя поляков, видимо, на генетическом уровне, ни один русский царь не любил – начиная с Алексея Михайловича, отца Петра и внука Филарета, Россия постоянно воевала с Польшей, что закончилось разделом этой страны между тремя коршунами европейской политики – Пруссией, Австрией и Россией, и заканчивая польским походом Красной Армии в 1920 году и, наконец, польскими событиями 1939 года.
В 1618 году поляки подписали мирное соглашение с Россией. Члены «Великого посольства» были обменены на пленных поляков. 14 июня 1619 года Филарет был торжественно встречен в Москве и утвержден на патриаршем престоле. Вскоре он стал фактическим правителем страны, получив официальный титул «великого государя» (до этого патриархов на Руси обычно именовали «великий господин»). Как патриарх он имел верховную церковную власть, а как отец имел неоспоримое влияние на сына. Известно, что Михаил Фёдорович не принимал ни одного значимого политического решения, не посоветовавшись сперва с отцом. Что, впрочем, не удивительно для 16-летнего юноши.
Таким образом, к концу своих дней старший Романов, изгнанный из царского дворца Годуновым и всю жизнь мечтавший о высшей власти, все же получил ее. И для Романовых абсолютно было неважно, каким образом они пришли к власти.

Таким образом, в заключение по нашей традиции подведем итоги: чего/кого НЕ было бы, если бы победу на Земском соборе 1613 года не одержала партия Романовых.
1) Не было бы самой династии Романовых и, соответственно, всех ее (и не только ее) представителей на российском троне.
2) Вероятно, никогда бы не было в России крепостного права. Напомню, что датой возникновения крепостного права принято считать 1648 год, когда Соборное Уложение царя Алексея Михайловича полностью прикрепило крестьян к земле, введя бессрочный сыск беглых крестьян. Более того, помещик мог избить, изнасиловать или даже убить крестьянина/крестьянку – ему за это ничего не будет (справедливости ради, потом убийство крестьян было законодательно запрещено).
Мне, разумеется, могут возразить, что первые попытки закрепостить свободных крестьян были сделаны еще в Судебнике Ивана III 1497 года. Однако же, одним из его положений было назначение срока, когда крестьянин мог уйти от помещика. Это был Юрьев день, праздник святого Георгия Победоносца. Приходился он на 26 ноября по старому стилю (9 декабря). За неделю до и неделю после него землепашец мог уйти от феодала (отсюда, кстати, и поговорка: вот тебе бабушка, и Юрьев день). В этом же документе оговаривался и размер подати, который крестьянин обязан был платить барину: пожилого – своеобразных «откупных» при уходе от хозяина, и барщины (вознаграждение за работу на хозяина).
Истины ради, стоит сказать, что к этому все шло постепенно, начиная с того же Судебника Ивана III. Фёдор Иванович утвердил в 1597 г. сроки сыска беглых крестьян в пять лет, которые затем были увеличены до 15 лет. Причем, во всех прежних указах о сроке сыска беглых крестьян речь шла исключительно о тех, кто ушёл с помещичьей земли, не внеся всех необходимых выплат помещику, оговорённых в порядных записях, то есть — о возвращении должников. Крестьянин, рассчитавшийся по своим обязательствам, был волен идти куда угодно или оставаться на месте, или вовсе оставлять землепашество и выбирать другой род занятий, если позволяли средства и умение.
Но в Соборное уложении 1649 года, Алексей Михайлович внес два принципиально новых обстоятельства. Во-первых, объявлялся неограниченный срок сыска беглых крестьян. Господин имел теперь право вернуть самого беглеца или даже его потомков со всем нажитым в бегах добром, если мог доказать, что именно из его поместья сбежал крестьянин.
Во-вторых, даже свободный от долгов крестьянин терял право поменять место жительства — он становился «крепок», то есть прикреплен навечно к тому поместью, где его застала перепись 1620-х годов. В случае его ухода Уложение предписывало насильно возвращать прежде свободного человека обратно вместе со всем хозяйством и семьей.
Фактически, Уложение царя Алексея Михайловича совершило социальный переворот, лишив большинство населения страны права свободного перемещения и распоряжения собой, своим трудом и собственностью, таким образом, приравняв вольного крестьянина к барщинному холопу. Его хозяйство признавалось собственностью господина. Более того, Уложение велело выданную в бегах замуж крестьянскую дочь возвращать владельцу ее вместе с мужем, а если у мужа были дети от первой жены, их предписывалось оставить у его помещика. Так допускалось уже разделение семей, отделение детей от родителей.
3) Повторюсь (см. об этом очерк о несостоявшейся династии Годуновых), возможно, не было бы никакого смутного времени, если бы Фёдор Никитич Годунов не начал мутить воду сразу после смерти Фёдора Ивановича.
Я считаю, что Годунов допустил большую ошибку, не решившись публично казнить своих врагов – тогда это было в порядке вещей (и не только в России). Четырех братьев Романовых: Александра, Василия, Ивана и Михаила отправили в ссылку, Фёдора в сопровождении приставов привезли в отдаленный Антониев-Сийский монастырь на Двине, где насильно постригли в монахи под именем Филарета. Жену Фёдора Ксению Ивановну постригли под именем Марфы и сослали в Заонежье, а их детей, Михаила с сестрой, сослали на Белоозеро. Из всех братьев Романовых в живых остались лишь Фёдор и Иван. Зять Фёдора Никитича, боярин князь Борис Черкасский, умер в белоозерском застенке. Опале подверглись все их родственники и приятели Фёдора Романова: князь Иван Сицкий, князь Александр Репнин, дьяк Василий Щелкалов – влиятельный глава Посольского приказа, дворяне Карповы, Пушкины.
Увы, ошибку Годунова повторил и Василий Шуйский: в мае 1610 года Филарет Романов выехал из Тушина с последними польскими отрядами, чтобы найти пристанище в королевских обозах под Смоленском. Но он не успел добраться до места назначения. Царские воеводы пленили его и отправили в Москву. Василий Шуйский не только не осмелился судить «воровского» патриарха, но и опрометчиво разрешил ему остаться в столице, где все эти годы проживали сын Филарета, Михаил, с матерью.
А уже в июле 1610 года самого Шуйского «свели со двора» и насильно постригли в монахи. Опять возникает вопрос: «Кому это было выгодно?» И опять в который раз возникает фигура Филарета Романова, который избавился от очередного кандидата в борьбе за трон.


Богдан Хмельницкий, не ставший королем Польши (1648)
1.
Сын Чигиринского казацкого сотника Михаила Хмельницкого, мелкого шляхтича, который происходил из древнего литовского рода, ставший впоследствии литовско-польско-украинским, Богдан-Зиновий Михайлович Хмельницкий (1595–1657) на века вписал свою фамилию в историю сразу трех стран – Украины, Польши и России.
При этом, в отличие от гетмана Степана Мазепы, отношение к Хмельницкому в России, да и в Польше – нейтрально-положительное. И это при том, что он немало повоевал и с первой, и со второй, немало пролил польской и русской крови (украинской, разумеется, тоже, но в Украине как раз к Хмельницкому отношение, как к национальному герою, как, по сути, к первому политическому деятелю, который сумел не только объединить две части страны – Левобережную (по Днепру) и Правобережную, но и едва не возглавивший новое большое государство, объединив под одной короной Украину и Польшу). И при этом неоднократно разворачивавшийся в политическом смысле на 180 градусов – от татар к полякам, от поляков к русским, от русских снова к полякам и татарам, что давало повод обвинять его в неоднократных изменах.

То есть, проще говоря, в 1648 году Богдан Хмельницкий вполне мог воспользоваться ситуацией, когда Польша осталась без короля (в связи с неожиданной смертью Владислава IV Вазы), а почти 200-тысячная армия Богдана Хмельницкого стояла под Варшавой.
Между прочим, польский король Владислав IV Ваза – это тот самый королевич Владислав, которому в 1612 году присягнули, как русскому царю, многие бояре во главе с патриархом Филаретом Романовым, отцом будущего первого царя из династии Романовых Михаила Фёдоровича.

Вот на этом и заострю внимание в данном очерке.
О детстве Богдана Хмельницкого почти ничего не известно, кроме весьма существенного факта: чигиринский сотник пытался дать своему сыну лучшее по тем временам образование. Сначала Богдан учился в элитарной Киевской братской школе, где осваивали науку выходцы из гораздо более знатных семей. А после обучался в польской иезуитской школе (в некоторых источниках ее называют «коллегиумом»), основанной в 1608 году коронным гетманом Польши Станиславом Жолкевским (т.е., вторым, а порою и первым, лицом в Польше после короля. Это тот самый Жолкевский, который воевал с Василием Шуйским), то ли в польском городке на реке Сан Ярославе (основан в 1031 г. Великим князем Киевским Ярославом Мудрым), то ли во Львове.
В этих учебных заведениях Богдан прошел классы грамматики, поэтики и риторики, а также в совершенстве выучил польский и латинский языки, а позже овладел еще и турецким, татарским и французским языками.
А еще вот какую деталь отметил известный писатель Проспер Мериме, автор французской биографии Богдана Хмельницкого: «Если верить украинским летописцам, то именно в иезуитской школе он научился владеть своим лицом, которое никогда не выражало его мысли, постиг умение отгадывать чужие помыслы и располагать на свою сторону людей, в этом он не раз высказывал себя на высоте: "Его невозмутимое лицо, – рассказывал один польский писатель, – как равный лед, едва маскирует бездонную трясину"» (Проспер Мериме. «Украинские казаки. Богдан Хмельницкий», 1863).
После окончания иезуитской школы Хмельницкий, по одной из версий, служил в имении графа Николая Потоцкого, будущего коронного гетмана. Однако Хмельницкий там задержался ненадолго. Существует предположение, что в него влюбилась жена господина. Узнав об этом, Потоцкий решил расправиться со своим слугой весьма оригинальным способом – продемонстрировать подвыпившим гостям, как умело он рубит головы саблей, сидя верхом на лошади. И выбор Потоцкого, разумеется, пал на голову Хмельницкого?
Но, не став играть судьбой, молодой Хмельницкий убежал домой, в Украину, к родителям. Но, поскольку Потоцкий мог легко достать сына и в его родовом имении, отец счел за лучшее переправить Богдана на Запорожскую Сечь.
В 1620 г. поляки затеяли войну с Турцией. С 17 сентября по 7 октября 1620 г. у молдавского села Цецора, недалеко от р. Прут, сошлись главные силы поляков во главе с коронным маршалом Жолкевским, к которому присоединился небольшой молдавский отряд, с главными силами турок под командованием Искендер-паши, бейлербея (наместника) Очакова, которому помогали татары и ногайцы, а также армия венгерского короля Габора Бетлена. Соотношение сил было не в пользу поляков – менее семи тысяч против сначала 20 тысяч, а затем подоспело еще около сорока тысяч.
В составе отряда реестровых казаков, входившего в состав польской армии, бок о бок сражались сотник Черкасского полка Михаил Хмельницкий и его сын Богдан-Зиновий. В итоге, отец в этом бою погибает, а сын оказывается в турецком плену.
Разумеется, неравные силы не могли не сказаться на общем исходе битвы: погиб коронный гетман Станислав Жолкевский, а многие другие, как и молодой Хмельницкий, например, в те годы польный гетман коронный Станислав Конецпольский, сын Жолкевского Лукаш и др., были взяты в плен.
Кстати, обратите внимание – снова пересеклись пути, казалось бы, рядового небогатого шляхтича Богдана Хмельницкого и гетмана Жолкевского.
Правда, в плену молодой Хмельницкий пробыл недолго – всего два года он был гребцом на галере в Константинополе/Стамбуле – его выкупили из рабства. А потом начались в некотором роде чудеса.
По версии французского историка и дипломата XVIII века Жана-Бенуа Шерера, сначала Хмельницкого выкупил некий зажиточный татарин по имени Жарис, а потом, уже из Крыма, у Жариса, его выкупил представитель польского короля: «Михаил Хмельницкий остался на поле боя, а его сын попал в плен, но через два года татарин Жарис выкупил его и завез в Татарию. В том же году Зиновий Хмельницкий вернулся от татар, рабом которых был. Он обязан своей свободой польскому королю, который сделал его офицером своей гвардии» (Ж.-Б Шерер. «Летопись Малороссии, или История казаков-запорожцев и казаков Украины, или Малороссии»).
Правда, по другой версии, его выкупом занимались мать и группа собратьев-казаков. Но здесь тот случай, когда они могли действовать параллельно.
Существует и еще одна версия: что в акции выкупа Б. Хмельницкого участвовал кто-то из представителей польского правительства (о чем упоминает и Шерер) что, в конце концов, он был обменен на какого-то родовитого турка, оказавшегося в плену у поляков.
Нужно заметить, что в те времена подобный обмен, как и выкуп, был обычной практикой. Бывали случаи, когда распродажа пленных начиналась сразу же после битвы, особенно, если в результате ее ни одна из сторон полного разгрома не претерпела и было заключено перемирие.
А «чудеса» вот в чем.
После освобождения Хмельницкого из рабства король Сигизмунд III назначил его генеральным писарем украинского реестрового казачества, то есть на должность, которая в определенной мере может соответствовать должности начальника штаба.
Хмельницкий однажды возглавил даже казацкую флотилию, которая прорвалась на окраину Константинополя. А в 1629 г., заявил о себе при королевском дворе, великодушно подарив королю Сигизмунду III двух взятых в плен валашских князей.
А потом, тогда еще королевич Владислав IV (стал королем Польши и великим князем Литовским в 1632 г. после смерти своего отца Сигизмунда III) зачисляет Зиновия-Богдана Хмельницкого в свою личную гвардию. Вот что свидетельствует известный историк Николай Костомаров: «Зиновий, который участвовал в битве вместе с отцом, был взят турками в плен, он пробыл два года в Константинополе, научился там турецкому языку и восточным обычаям, впоследствии очень пригодилось ему. После примирения Польши с Турцией, Зиновий возвращается на родину, служил на казацкой службе (то есть был казаком польского королевского реестра – авт.) и получит чин сотника. Есть сведения, что он был под Смоленском в 1632 году и получил от королевича Владислава (командовавшего польско-украинскими войсками во время этого похода в Московию – авт.) саблю за храбрость» – то есть он получил первую боевую награду из рук польского короля. И далее Костомаров уточняет: «Так говорит одна малороссийская летопись, добавляя, что через двадцать два года (то есть в 1654 г. – авт.), когда он стал подданным царя Алексея Михайловича говорил: "Сабля эта порочит Богдана"».
Возможно, именно тогда он и сблизился с Владиславом, однако по-настоящему они подружились во время Смоленской войны (1632-1634): в одной из битв с московитами сотник Хмельницкий лично пришел на помощь королю Владиславу IV, попавшему в беду. За это, после боя перед всем высшим офицерством, Хмельницкого почтили – из рук короля – саблей с украшенной драгоценными камнями рукояткой (как раз об этом и писал Н. Костомаров). Владиславу IV приятно было награждать храброго казака еще и потому, что именно он, Богдан Хмельницкий, был в составе казацкой делегации на элекционном сейме и довольно активно демонстрировал свою поддержку, где Владислава выбирали королем.
Судя по всему, дружба короля Владислава IV и гетмана Богдана Хмельницкого была длинной, искренней и явно не без пользы для них обоих. Кстати, они были одногодками.
Смоленская же война Московского царства и Речи Посполитой началась сразу после смерти короля Сигизмунда в апреле 1632 года, когда царь Михаил Фёдорович решил воспользоваться моментом безвластия у некогда грозного соседа и вернуть себе Смоленск и некоторые другие города, утраченные в эпоху Смутного времени начала XVI века. Михаил Романов в качестве союзников для этой войны приглашал шведов и крымского хана, но те отказались. Пришлось воевать в одиночку и, оказалось, что страна оказалась еще не готова к войне в одиночку, она еще не оправилась от событий Смутного времени. Случилась катастрофа.
В июне 1632 г., было принято решение Земским собором начать поход под руководством М. Б. Шеина. Через полгода он подошел вместе с войском к Смоленску, началась осада, продолжавшаяся восемь месяцев. Королю Владиславу удалось провести часть войск в осажденный город и уже со своей стороны, окружить русских. А подкрепление Шеину не подошло. Более того, поляки еще и склады разгромили.
В результате переговоров М.Б. Шеину разрешалось покинуть Смоленск с остатками армии. Был подписан Поляновский мирный договор, условия которого были следующие: 1) Речь Посполитая получала обратно Себеж, Невель, Почеп, Стародуб. Эти города были захвачены в начале войны русскими. 2) Смоленск оставался под властью Речи Посполитой. 3) Король Польский Владислав окончательно отказывался от планов захватить московский престол, что также было закреплено в договоре.
Но для Шеина все закончилось печально: его и его помощника Артемия Измайлова признали виновными в поражении, в результате чего им отрубили головы.
Главный бич королевской власти в Польше (Речи Посполитой, объединявшей собственно Польское королевство и Великое княжество Литовское) состоял в том, что короля избирали на сейме, причем не только из соотечественников, но и иностранных принцев, правда, с одним исключением – претендент на польскую корону обязательно должен быть католиком. При этом, наследование королевской власти в Речи Посполитой запрещено. И, наконец, деятельность короля контролируют сенаторы и представители шляхты, которые принимают участие в заседаниях сеймов. Польский монарх не может единолично принимать важные решения — жениться, объявлять войну или мир, назначать и собирать налоги. В случае нарушений, подданные освобождаются от присяги верности и имеют право изгнать тирана путем вооруженного восстания — рокоша.
Как ни странно, именно на последнем пункте и решил сыграть Владислав с помощью Богдана Хмельницкого, когда вступил в борьбу за польскую корону после смерти своего отца (корона хоть по наследству и не передавалась, но никто не мешал королевичу участвовать в выборах). И, опять же, как ни странно, ему удалось сейм переиграть. А тон в пригляде за королем задавали такие известные и богатые шляхтичи, как Потоцкие, Вишневецкие, Конецпольские, Калиновские, чьи древние роды имели большие имения в Украине, Литве и в самой Польше. Каждый представлял себя местным царьком, каждый видел себя на троне; каждый также делал все, чтобы власть короля, не переходила за пределы номинальной. Так вот, в сороковые годы отношения между Владиславом IV и сеймом обострились до предела.
Кстати, в уже цитировавшемся выше очерке французского писателя Проспера Мериме «Богдан Хмельницкий» есть строки, на которые, возможно, немногие обратили внимание, но которые весьма точно характеризуют Богдана Хмельницкого, как жесткого и решительного политического деятеля, который только и мог возглавить освободительную войну своего народа (но в данном случае, речь шла о Польше): «Если бы Хмельницкий жил во времена такого короля, как Стефан Баторий, то непременно помог бы ему заменить роковую анархическую аристократию края на сильную монархию».
Так вот!
К середине 1640-х годов в Европе сложилась интересная ситуация: на Востоке соперничали два крупных государства – набравшая силу Речь Посполитая и все еще ослабленное Смутой и неудачами в последующих военных походах и международных переговорах Московское царство; на Юге начал выражать недовольство своей вассальной зависимостью от Османской империи крымский хан Ислам-Гирей, аналогично и султаны турецкие (в те годы менявшиеся довольно часто – от отца Мурада II к сыну Мехмеду II, а потом снова от сына к отцу) терпеть не могли Ислам-Гирея. При этом снова в качестве посредника-миротворца выступил папа римский Иннокентий Х, а главной силой, на которую опирался Папа Римский, был иезуитский орден. На роль же главной фигуры в этой политической общеевропейской шахматной партии предложил себя король Владислав IV. Он мечтал о великой Речи Посполитой – от моря (Балтийского) до моря (Черного), вытеснив из Причерноморья мусульман – турок и крымских татар с ногайцами. Он хотел стать этаким собирателем «исконных польских земель» (абсолютно ни на что не намекаю!).
Однако польская шляхта не собиралась воевать – несколько мирных десятилетий в Варшаве называли периодом «золотого покоя». И позиции короля, настаивавшего на новом конфликте, сильно пошатнулись – в сейме заговорили, что пора бы и сменить человека на троне.
Канцлер (т.е. премьер-министр) князь Оссолинский планы короля и идею войны поддержал. Слово оставалось только за сеймом. Но ... Собравшись 6 ноября 1646 г. на свое заседание, польский сейм с невероятным для него единодушием запретил королю начинать войну без его, сейма, особого на то разрешения. И даже потребовал от Владислава IV быстрее распустить отряды наемников, которые должны были стать ударной силой польской армии, а вместе с ними распустить и несколько отрядов уже возрожденного польского войска. Подчинившись воле сейма, Владислав IV показал, что Польша, по сути, осталась без правящего короля.
О том, насколько отчаянным было положение Владислава IV, свидетельствует такой факт. Когда наказной гетман Украины Барабаш – его тогда как раз позвали на переговоры с королем – подал (не без подстрекательства Хмельницкого) письменную жалобу на произвол польских магнатов в Украине, король ответил словами, которые впоследствии в одном из своих Универсалов Богдан Хмельницкий назовет «Памятный». Вот что ответил тогда король казакам: «Поскольку вы – воины и есть ружья и сабли, то, что не дает вам защитить себя и свою волю? Видно, такова ваша судьба – все добывать мечом. Я помогать вам не могу – меня одолели партии и фракции».
Улавливаете смысл сказанного королем Речи Посполитой? Он практически в открытую зовет к оружию украинских казаков, буквально подталкивая их к борьбе против польских магнатов, следовательно, против самой Польши? Узнав об этой его тактике, сенаторы и вся высшая шляхта чуть ли не на всех перекрестках называли Владислава предателем. К тому же, им стало известно, что король выдал казакам грамоту, которой подтверждал давние привилегии и увеличивал реестр до 20.000. Чтобы скрыть это, они добились от гетмана Барабаша слова не разглашать королевского рескрипта. И гетман подчинился воле врагов короля, скрыл этот документ от казацкой старшины, показав только Хмельницкому. Но именно в этом и была его ошибка, стоившая ему впоследствии и гетманской булавы, и жизни.
Удостоверившись, что Барабаш так и не ознакомит казаков с документом, в котором признавались казацкие вольности и право на защиту силой оружия, Хмельницкий выманивает бумагу у семьи подвыпившего гетмана, которого сам же и подпоил.
А Владислав продолжал гнуть свою линию, при этом он хорошо понимал, что Польша сможет сражаться за окончательный выход к Черному морю только тогда, когда объединится с украинским казачеством.
Но кто сможет помирить польского короля с украинским казачеством? Кто сможет создать в Украине армию, которая сражалась бы именно против татар и турок, а не против Польши? Кто готов принять булаву украинского гетмана из рук короля?
В те годы, как уже сказано, во главе реестрового казачества стоял наказной гетман полковник Иван Барабаш. Однако он не пользовался авторитетом среди запорожцев, поскольку ничем не проявил себя на поле брани.
И король Владислав вспомнил о своем приятеле Богдане Хмельницком, с которым можно было разыграть хитрую, как сейчас бы сказали, «дорожную карту». И, как нельзя более кстати, пришелся конфликт на хуторе Суботов, принадлежавшем семье Хмельницких.
В 1646-1647 гг. польский шляхтич Даниэль Чаплинский, наместник гетмана Остраницы, подстароста чигиринский, ротмистр войска польского, разгромил хутор Суботов Богдана Михайловича Хмельницкого, до полусмерти засек его сына и увез жену, арестовав и самого Богдана.
Конфликты между соседями-шляхтичами (а таковыми и были Хмельницкий, и Чаплинский) тогда не были редкостью, но в данном случае, как кажется, следы нападения Чаплинского на хутор Суботов следует искать в Варшаве, в канцелярии чигиринского старосты Александра Конецпольского, который, как и весь большой род Конецпольских, принадлежал к лагерю оппозиции королю. Конецпольскому удалось обмануть Чаплинского, убедив того, что теперь, когда Хмельницкий находится в опале польского военного командования и польской администрации, ему, Чаплинскому, бояться нечего.
Но в 1647 г. Хмельницкий освободился из-под ареста и тут же отправился в Запорожскую сечь, по дороге собрав под свою руку несколько десятков казаков. Явившись в Сечь, Хмельницкий собрал казачий круг и объявил, что на его хутор напали ляхи, забили его сына, увезли жену и увели лошадей. Пора подниматься честному казачеству и идти войной на поляков, чтобы очистить от них землю Украины. Информацию о жене запорожцы пропустили мимо ушей – у них был обет безбрачия. А вот то, что ляхи увели у казака лошадей – это было преступление. По свидетельству очевидцев, свое первое выступление перед единомышленниками, уже в роли атамана восставших, полковник Хмельницкий закончил словами: «…соединимся, братья, восстанем за церковь и веру православную, уничтожим ересь и напасти, возродим золотую свободу и будем единодушны».
К Хмельницкому потянулись казаки-запорожцы, в результате чего в начале 1648 г. он изгнал из Запорожской сечи польский гарнизон. А затем отправился в Варшаву, прося аудиенции у короля и его покровительства.
Впрочем, есть и другие мнения. Вот, например, что пишет украинский историк В. Голобуцкий в своей работе «Запорожское казачество»: «... В начале мая 1647 года в Польше начал работу очередной сейм, который обещал быть чрезвычайно бурным. Противники Владислава IV носились с намерением навсегда положить конец мыслям (короля) о войне. В конце мая или в начале июня, в сопровождении десяти казаков, в Варшаву прибывает Хмельницкий, формально его приезд объясняется желанием добиться правосудия в волоките с Чаплинским.
Действительная цель приезда была совсем другой. Со времени работы сейма 1646 года произошли значительные изменения. Поэтому Хмельницкому надо было, прежде всего, убедиться, не отказался ли Владислав IV от своих планов после поражения, нанесенного ему на сейме 1646 г. Вдруг, если бы король не изменил своих намерений, Хмельницкому следовало бы, имея в виду переход Барабаша и Ильяша на сторону магнатской оппозиции, сосредоточить все связи с королем и его сторонниками в собственных руках, а также получить материальную поддержку, необходимую для набора казаков и их вооружения. Наконец, следует выяснить, не внесет ли новый сейм изменений в отношении королевской группы и ее противников».
Факт секретных переговоров между королем Владиславом и Богданом Хмельницким, которые шли через канцлера Оссолинского и его доверенных лиц, подтверждает, в частности, современник этих деятелей Пьер де Шевалье в книге «История войны казаков против Польши»: «Король Владислав, которому надоело сидеть без дела, когда большинство христианских королей и князей воевало (напомню, в Европе шла Тридцатилетняя война – авт.), в 1646 году выстраивал план войны против перекопских татар, которых хотел выгнать из Крыма. Хмельницкий казался ему достойным командиром казачьих войск в этом походе ... Некоторые уверены, и не без оснований, что король Владислав, поддерживал с Хмельницким тайные связи и помог казакам восстать для того, чтобы Речь Посполитая должна была дать королю войска для усмирения казаков».
Шевалье тогда был секретарем посольства Франции в Варшаве и хорошо знал интригу, поскольку активным участником ее стал французский посол граф де Брежи. Не следует также забывать, что женой Владислава IV была Мария-Людовика Гонзага, (из рода Бурбонов), а молодой главнокомандующий французской армии принц де Конде уже видел себя одним из претендентов на польский трон.
Подтверждения факту переговоров исследователи находят и в секретном сообщении своему правительству венецианского посла синьора Тьеполо. Венеция, по-существу, была в состоянии войны с Турцией и очень хотела привлечь к активным действиям Польшу с ее казачеством. Об этом сообщал в Москву и царский курьер Кунаков. Упомянуты переговоры и в украинской «Летописи Самовидца».
Что же касается самого Хмельницкого, то он хорошо понимал: энтузиазм энтузиазмом, ненависти к польским угнетателям казакам и украинским крестьянам не занимать, но нужны деньги, причем немалые. И без решения сейма государственная казна, даже для реализации королевского замысла, их не даст. Понимал это и король. И совершенно секретно передал Хмельницкому значительную часть приданого своей второй жены Марии-Людовики.
По утверждениям исследователей, первую сумму средств из тех, что Владислав IV обещал Хмельницкому еще в Варшаве, канцлер Оссолинский привез мятежному полковнику лично в Киев где-то в августе-сентябре 1647 года. При этом он сообщил, что король одаривает Хмельницкого запорожским (пока только запорожским, а не украинским) гетманством. Но от второго «подарка» Хмельницкий вежливо отказался. Неловко как-то начинать восстание против короля, получив из его рук булаву. Да и в Сечи ему просто не поверят. Однако деньги взял. И подлинность этой встречи с польским канцлером подтвердил военный писарь (будущий гетман) Выговский, а также доверенное лицо коронного канцлера офицер С. Любовицкий. Впрочем, и сам Хмельницкий подтвердил факт получения денег от короля в письме к венецианскому послу в Австрии синьору Сагредо. Дело в том, что во время встречи князь Оссолинский передал Хмельницкому заверения короля, на создание его армии, в том числе и на строительство казацкой флотилии, без которой война с турками и татарами просто невозможна, впоследствии поступит еще 170 000 польских злотых. Поскольку создание боевой флотилии могло стать для Венеции доказательством того, что казаки действительно собираются воевать с Турцией, Хмельницкий, очевидно, надеялся и на финансовую помощь Венеции.
Правды ради, нужно сказать, что в том же 1648 году Хмельницкий неоднократно обращался за помощью и к русскому царю, тогда уже на престоле находился Алексей Михайлович, но Москва не готова была снова воевать с Польшей, и Хмельницкий получил отказ.
В мае 1648 года в сражениях у урочища Желтые Воды и у Корсуни повстанцы добились первого успеха — была разгромлена карательная армия коронного гетмана Потоцкого.
Победы Б.М. Хмельницкого способствовали стремительному развитию национально-освободительного движения, которое принимало все более радикальные формы и массовый характер. К лету 1648 года восстание запорожских казаков переросло в освободительную войну всего украинского и белорусского народов. В сентябре 1648 г. поляки потерпели очередное поражение у Пилявец. В начале 1649 г. на помощь белорусским повстанцам были посланы военные отряды.
Таким образом, замысел этих двух государственных деятелей, короля и гетмана, полностью удался и оправдал себя. Хмельницкий едет на Сечь и, прерывая десятилетия мирного покоя в отношениях между Украиной и Польшей, поднимает восстание и начинает громить ненавистных Владиславу Потоцких, Вишневецких, Конецпольских, подрывая их мощь, вырубая отряды надворных казаков и наемников (т.е. отряды, которые удерживали магнаты для охраны собственных поместий). И тогда король созывает сейм и говорит нечто вроде такого: «Ну что, доигрались?! Казаки войну против вас затеяли, а вы сидите без армии. Завтра к казакам присоединятся татары, и через месяц вами будет править хан». И сейм не только позволил собрать армию и вернуть наемников, но и заставил шляхту раскошелиться на военные сборы.
Как только армия была сформирована, король повел ее на обуздание повстанцев, а Хмельницкий в это время отходит к крымским улусам. После чего едет к королю с раскаянием, и объединенное войско, перебив, по мере возможности, союзный повстанцам отряд крымчаков, врывается в Перекоп. И уже не идет из Крыма до тех пор, пока тот не оказывается под властью польско-казацких гарнизонов. Поэтому король возвращается в Варшаву победителем казаков и татар, а Хмельницкий – в Киев гетманом всей страны.

2
Нужно признать, что Хмельницкий на первом этапе освободительной войны мечтал не о независимом украинском государстве, а только об ее большей и надежной автономии в пределах Речи Посполитой и о булаве гетмана всей Украины, но полученной из рук польского короля. Поэтому, ведя переговоры с королем и принимая от него деньги на подготовку казаков к войне с Турцией и королевской оппозицией, он, по сути, вел двойную игру, думая, что главное – создать казацко-повстанческую армию, поднять народ, а там уже ситуация подскажет, как действовать дальше.
И теперь, одержав ряд уверенных побед над поляками, Хмельницкий отправился в Варшаву за гетманской булавой. Но тут произошло совершенно неожиданное событие, сути которого, собственно, и посвящен этот очерк.
20 мая 1648 года король Владислав IV Ваза, всего лишь пятидесяти трех лет от роду, после некоей загадочной болезни умирает (напомню, они с Хмельницким были одногодками). Поговаривали, что не без помощи иезуитов – Владислав в открытую враждовал с представителями Ордена иезуитов в Речи Посполитой.
А в это время Хмельницкий стоял под Белой Церковью, давая передышку своей армии, упорядочивая ее, и рассылая во все концы Украины универсалы, не забыв и о письме к королю. Но поскольку писал он Владиславу IV уже после его смерти, историки до сих пор спорят: то ли он поздно узнал о смерти своего коронованного приятеля, то ли это послание из разряда дипломатической хитрости.
Но интересно, что в Универсале, датированном 28 мая 1648 года, гетман признается: «Я, Хмельницкий, призвав Господа Бога на помощь и хитростями отобрав у Барабаша королевскую привилегию, должен начать это военное дело с поляками, по которому, мы надеемся, Его Самое высокое Королевское Величество войной на нас не пойдет, поскольку начали мы эту войну с поляками с его королевского разрешения, потому что поляки, с неуважением относясь к Его Королевской превысокой Персоне, мандатам и приказам его не подчинялись и постоянно затрагивали интересы Малороссии».
В то время Хмельницкий, как видно из приведенного выше Универсала, пока еще выполнял план короля, надеясь только добиться большей независимости Украины в рамках польского государства и получить булаву из рук Владислава IV. Вот что пишет по этому поводу историк Николай Аркас: «Вся Украина тогда восстала. Сам Хмельницкий, пожалуй, не ожидал, чтобы так ему повезло. О нем ходила молва, что он хочет построить новое, украинское государство, что уже именует себя Великим Князем. Но сам он еще не достигал мыслями так далеко. Он даже не думал тогда оторвать Украину от Польши».
И вдруг король умер. И гетман остался один на один со своей армией – между восставшей Украиной, которую он двинул на войну, и почти побежденной им Польшей, которой все еще служил, несмотря на обнаглевших вельможных шляхтичей, врагов короля и своих собственных врагов, а также врагов великой Польши «от моря до моря». И что ему было делать?

А теперь представьте картину: гетман Хмельницкий во главе мощного, закаленного в боях, дисциплинированного двухсоттысячного казацкого войска входит в Варшаву! Как вы думаете, что произошло бы в ближайшие после этого дни?
Правильно: собрался бы сейм и королем мощного государственного образования на Востоке Европы (того самого – от моря до моря) шляхта выбрала бы, разумеется, Богдана-Зиновия Михайловича Хмельницкого. И почему-то мне кажется, что в составе этого государственного образования находились бы земли Великого княжества Литовского, королевства Польши и объединенной (Правобережье с Левобережьем) Украины. И Хмельницкий изменил бы политическую систему этого государства. Помните, выше я цитировал Проспера Мериме о характере гетмана. Так вот, он вполне мог бы заменить «анархическую аристократию края на сильную монархию», с наследственным правом на корону. Правда, название бы у этой империи, скорее всего, было бы немного другое – Украина.

Вы можете возразить: мол, а как же пункт про то, что королем Польши может быть только католик? Но вы, вероятно, забыли, что Хмельницкий в юности окончил иезуитскую школу, а иезуиты – самые ярые католики. Это – во-первых. А во-вторых, когда речь идет о королевской короне, вопрос веры отступает на второй план: сколько было примеров, когда монархи (и не только!) меняли духовную веру ради земного благополучия.
И еще большой вопрос в таком случае: кто к кому присоединился бы (имеется в виду Переяславская Рада 1654 года) – Украина к Московии, или Московия к Украине?
Но Хмельницкий, по-моему, испугался ситуации. Вместо только что описанного мною варианта продолжения его судьбы, он выбрал свой путь.
Пока он налаживал тайные переговоры с вдовствующей королевой Марией-Людовикой и канцлером Оссолинским, утратившим уже к тому времени доверие вельможного шляхетства, полякам каким-то образом удалось собрать новую армию и назначить командующих. После долгих сомнений сейм назвал великим коронным гетманом князя Доминика Заславского. А его заместителями стали Конецпольский и Остророг. В казацких кругах эти назначения вызвали смех. Известного своими влечениями к роскоши и лени Заславского прозвали «периной», юного Конецпольского – «ребенком», а известного своей ученостью Остророга – «латином» (на украинском языке прозвища этой троицы звучат совсем поэтически – «перына, дытына та латына»).
Но хорошо смеется тот, кто смеется последним: эти польские генералы повели новую армию в Украину. И на реке Пилявцы (территория современной Хмельницкой области Украины) произошла битва. И, если бы Заславский проявил больше решительности, поляки в первый же день, возможно, даже взяли бы штурмом Пилявецкий замок, где находился тогда штаб Хмельницкого. Но на следующий день на помощь казакам прибыл с небольшим отрядом татар старший сын гетмана Тимофей. Татар было всего около четырех тысяч, однако их появление позволило Хмельницкому разыграть «татарскую карту».
Он приказал некоторой части своих воинов вывернуть наизнанку тулупы и устроил целое представление (есть данные, что на роль ордынцев согласился полк атамана Кривоноса). Под крики: «Алла! Алла!» – в его лагерь будто все «прибывали и прибывали» отряды татар. Казаки им салютовали из ружей, звонили в литавры, били в барабаны. А на рассвете в плен к полякам вдруг попал переодетый в попа казак-смертник. Он сумел убедить поляков в том, в чем хотел заверить их Хмельницкий: что прибыло уже 40 000 татар. Но это только передовой отряд ...
В лагере поляков началась паника. Страх перед татарами у них всегда был мистический. Для поляков все закончилось полным поражением. Добычей стали 80 орудий (по другим данным – 92 пушки) и почти 100 000 телег со всяким добром, среди которого была и гетманская булава Доминика Заславского.
Таким образом, польское войско перестало существовать как организованная сила, а казакам достались бесчисленные ценности. По словам очевидцев, причинами поражения стали «роскошь, амбиция, раздоры и зависть». И когда стало ясно, что сражение проиграно, большая часть военачальников думала не о том, как организовать отступление, а о том, как вывезти свое личное имущество, тем самым окончательно деморализуя войско. К тому же, зависть и амбиции некоторых военачальников, принимавших свои собственные решения по своему усмотрению, помешали стать настоящим командующим авторитетному среди простых солдат Иеремии Вишневецкому.
Как видим, Хмельницкий, как полководец, и на этот раз использовал весь арсенал тогдашних средств борьбы и психологического давления на противника.
Тем не менее, и этой ситуацией Хмельницкий не захотел воспользоваться.
Несколько дней после битвы Хмельницкий шел к границам Польши, не встречая сопротивления. Но вместо того, чтобы просто с марша заскочить на ее территорию, он стал лагерем возле Збаража, чуть севернее Тернополя, и созвал полковников на совет: «Чего желает себе уважаемое общество? Углубимся в Польшу, добьем врага и вернемся к нашей любимой Украине?». Этот вопрос удивил присутствующих. Они хорошо видели, что Польша лежит перед ними абсолютно беззащитной. Что такой огромной армии, которую они собрали и которую еще соберут, продвигаясь к Галичине, там просто некому противостоять. Поэтому нельзя терять ни часа. «На Польшу! – было общее решение. – Избавимся от ляхов раз и навсегда!».
И ведь избавились бы. Если бы Хмельницкий согласился их повести. А он не повел. Точнее повел, но не в Варшаву, а на штурм Львова, сколь бессмысленный в той ситуации, столь и безуспешный.
Ведь он еще королю Владиславу обещал, что получит гетманские булаву и клейноды только от короля Речи Посполитой!
Но короля Польши еще только предстоит выбрать. И Хмельницкий отправил своих послов в Варшаву на сейм.
Сто раз был прав Проспер Мериме: «Скоро Хмельницкий убедился, что, пожалев Польшу, он сделал ее ненависть еще немилосерднее».
Было три реальных претендента на престол – братья Владислава IV Ян Казимир и Кароль, а также князь Трансильвании Ракоци. Хмельницкий сделал ставку на Яна Казимира. А в это самое время в окрестностях польской столицы пылали замки шляхтичей, которые поджигали казаки того же Хмельницкого.
Не без помощи (точнее, голоса) Богдана Хмельницкого королем выбрали Яна Казимира, который, казалось бы, должен был, как следует, отблагодарить гетмана за поддержку своей кандидатуры.
Он и «отблагодарил»! Сначала стал навязывать гетману условия, которые очень напоминали условия капитуляции. Естественно, Хмельницкий их отверг. Впоследствии новый король несколько смягчил условия, затягивая время. При этом, все же вручил Хмельницкому булаву и клейноды всеукраинского гетмана, как то и хотел Богдан Михайлович.
А потом король воспользовался временем, которое Хмельницкий, можно сказать, просто ему подарил, и собрал новую армию, отправив ее в Украину, чтобы погасить антипольское восстание и восстановить там старый порядок, какой необходим был польским магнатам.
А что же первый всеукраинский гетман? В январе 1649 года он торжественно прибывает в Киев, где его встречали с королевскими почестями: звонили во все колокола, стреляли из пушек, благословлял митрополит, студенты Киево-Могилянской Академии прославляли его в своих стихах – на латинском и украинском языках, где называли его спасителем Отечества от поляков и «Богом данным» (с намеком на имя) правителем казачьего края. Вершиной триумфа стала торжественная служба, которую провел патриарх Паисий в Софии. Вступление Хмельницкого в Киев стало символическим отречением казаков от Речи Посполитой.
Однако перед тем, как отправиться в Киев, гетман приказал полковнику Данилу Нечаю очистить город от враждебного населения. Случился погром, который унёс жизни многих евреев, поляков и униатов. Казаки действовали с привычной им жестокостью, не щадя ни детей, ни стариков.
Но вскоре за Хмельницким в Киев пришла и польская армия.
Польский король Ян II Казимир разработал, как ему казалось, превосходный стратегический план похода на Киев, решив одновременно ударить по казацким войскам с фронта и с тыла, для чего приказал литовскому князю Янушу Радзивиллу двигаться из Литвы в направлении Киева.
Но, узнав об этом, Хмельницкий не только сумел быстро мобилизовать огромную казацкую армию, но и заручиться поддержкой татарского хана Ислам-Гирея III. Союзники начали наступление в двух направлениях: основные силы под предводительством гетмана Хмельницкого шли на запад, а часть казачьих полков во главе с полковником Станиславом Кричевским выступила на север, против войска Радзивилла.
В июне 1649 г. казаки и татары нанесли поражение передовым частям польской армии, которые возглавлял князь Иеремия Вишневецкий, и окружили отступающие войска в Зборов в Галиции (ныне – в Тернопольской области Украины). 63-дневная оборона Зборова, осуществляемая Вишневецким против превосходящих сил Хмельницкого и Ислам-Гирея хорошо описана в книге Г. Сенкевича «Огнем и мечом».
На помощь осажденным из-под Люблина отправилось 30-тысячное войско во главе с самим польским королем. Узнав об этом через разведчиков, Хмельницкий для продолжения осады крепости оставил часть войск под командованием генерального обозного Ивана Чернята под Зборовом, а сам с главными силами выступил навстречу королевскому войску. Основные силы казацких и польских войск встретились под Зборовом на реке Стрыпе.
5 августа, менее чем за день езды от Зборова, при переправе через Стрыпу, казаки неожиданно атаковали коронное войско. Войско Яна Казимира не было готово к такому повороту. Более того, когда начался бой, часть шляхты обедала. Хмельницкий бросил конницу на польские обозы, растянувшиеся на несколько верст, и хорошо их проредил, а пешие казаки со всех сторон обступили короля с его отборными частями ...
Потеряв в бою около 4 тысяч человек, польский король, немецкие наемники и артиллерия (примерно 15 пушек разного калибра) переправились через Стрыпу и начали строить лагерь, начав возводить в наиболее уязвимых местах земляные валы, однако не успели их закончить – утром казаки атаковали лагерь в этом месте и город Зборов. Они прорвались в лагерь и в город, однако закрепиться здесь не смогли.
Следующую атаку начали татары. Земляные валы не смогли остановить наступления, и казаки вместе с татарами ворвались в лагерь. Благодаря контратаке немецких наёмников королю удалось предотвратить разгром. Ситуация в польском лагере стала критической. Нехватка людей и провианта не давала надежды на удержание позиций, не говоря уже о победе.
Хмельницкий каждый день сжимал кольцо своих полков. Наконец, поняв проигрыш, Ян-Казимир стал просить перемирия.
Но вместо того, чтобы взять в плен Яна-Казимира и королевские клейноды, и начать диктовать условия Варшаве, в решающий день битвы, когда казаки разгромили основную часть королевских войск, ворвались в лагерь и принялись уже рубить личную охрану короля; в момент, когда Ян-Казимир уже потерял надежду и с минуты на минуту ждал гибели или плена, посреди сечи появился Хмельницкий и приказал казакам остановиться и выйти из лагеря.
Это произошло вечером. А до утра полякам удалось подкупить крымского хана и заключить с ним перемирие. Не заинтересованный в победе и усилении Хмельницкого, крымский хан, по сути, предал Хмельницкого, пошел на переговоры и заключил соглашение с польским королем, который пообещал татарам выплатить крупную сумму упоминки и разрешил брать ясырь и грабить украинские земли на пути в Крым.
При этом – очень унизительным кажется такой факт: хан просил короля объявить амнистию казакам и их гетману. А сам Хмельницкий, вернул королю его регалии и написал королеве откровенно подобострастное письмо, в котором утверждал, что он, Хмельницкий, «нашел пристанище у ног его величества крымского хана в надежде, что он поможет мне вернуть Вашу благосклонность. Лучше бы мне умереть, чем жить врагом моего добродетельного велителя. Желаю только одного – прожить свои последние дни мирно, под защитой королевской милости».
Что это? Неуверенность в окончательной победе над поляками? Или действительно искреннее желание прожить последние дни под защитой королевской милости.
В этом, на мой взгляд, была его трагедия, вылившаяся в еще несколько лет кровопролитной войны.
Хмельницкому (практически победителю!) пришлось пойти на заключение так называемого Зборовского договора с польским королем (практически поверженным в войне), который формально признавал казацкое управление юго-восточными территориями Речи Посполитой (Украины), однако не удовлетворял потребностей украинских помещиков и крестьян, которые воевали вместе с казаками. Однако, как оказалось позже, местная польская шляхта и римско-католическое духовенство, которые в результате договора теряли свое влияние и собственность на Запорожье, не собирались выполнять его условия.
Таким образом, Богдан Хмельницкий не использовал и свой второй реальнейший шанс на создание Украинского государства на обломках поверженной Польши.
Освободительная война против польского господства в Украине разгорелась с новой силой. Обманутый Яном-Казимиром Хмельницкий теперь был беспощаден. Но момент завоевания Польши Украиной был упущен. Выбор дальнейшего пути для Украины сузился до двух вариантов: либо идти в будущее с мусульманами Крымского ханства; либо с близким по вере и духу Московским царством. Какой выбор сделал гетман Украины в 1654 году всем известно.

Пора подводить итоги: чего бы НЕ случилось, если бы Богдан Хмельницкий воспользовался благоприятным стечением обстоятельств и либо занял бы польский престол, либо присоединил бы Польшу к Украине.
1) Никакой Переяславской Рады в январе 1654 года не было бы. Соответственно, ни о каком воссоединении Украины с Россией не говорили бы.
2) Никакого присоединения Крыма к России при Екатерине Великой в XVIII веке не было бы, поскольку никак невозможно было бы добраться туда через территорию другого государства, т.е. Украины.
Соответственно, никакие крымчаки не ходили бы походом до Москвы, поскольку для начала им нужно было бы пройти тысячи километров по украинской земле.
3) Пётр Первый никакой Полтавской победы, переломной в Северной войне со Швецией, не познал бы. К тому же, союз шведского короля Карла XII и украинских казаков под водительством гетмана Мазепы вообще поставил бы под вопрос саму победу России в этой войне. Соответственно, вероятно, и Российская империя не была бы провозглашена.
4) Возможно, никакой Крымской (или в западной интерпретации – Восточной) войны тоже не случилось бы, поскольку Российская империя в Крыму не присутствовала бы. И не стал бы Севастополь городом русской воинской славы.
А значит, никакие «Севастопольские рассказы» молодой поручик граф Лев Толстой не написал бы, с которых и началось восхождение писателя на литературный Олимп. И, возможно, мир так и не узнал бы гения русской литературы, ибо собратья по перу оценили произведение и подбодрили его к дальнейшему творчеству.
Впрочем, возможно, и украинская литература ничего бы не узнала о таком крепостном крестьянине, как Тарас Шевченко, поскольку не смогли бы выкупить украинского крепостного (даже несмотря на то, что юный Шевченко учился в Петербурге на художника) у помещика Павла Энгельгардта русские деятели искусств – художник К. Брюллов, поэты В. Жуковский и Е. Гребенка (между прочим, автора знаменитого романса «Очи черные"), да еще и за деньги царской семьи Романовых и при участии императрицы Александры Фёдоровны (жены Николая I).

Дальше продолжать нет смысла. Те, кто знает отечественную историю, могут и сами домыслить, чего бы не случилось, если бы Богдан Хмельницкий хотя бы один раз из двух использовал благоприятное стечение обстоятельств, сложившееся для него (и для Украины) в 1648-1649 годах.


Иван V, старший царь (1682-1696)
Уникальный случай для монархических фамилий во всем мире – было время, когда в России было совершенно мирное двоецарствие: одновременно на русском престоле восседали два родных брата (для этих целей сделали даже трон с двумя сиденьями). Речь идет о сыновьях царя Алексея Михайловича (правда, от двух разных жен) – Иване и Петре.
Нужно сказать, что Алексей Михайлович был чересчур многодетным отцом – у него было 16 детей от двух браков – с Марией Милославской и Натальей Нарышкиной. Трое из его сыновей, переживших отца, впоследствии царствовали. Еще два сына – Фёдор и Алексей рано умерли. А ни одна из дочерей Алексея Михайловича не вышла замуж.
После смерти отца, Алексея Михайловича, престол унаследовал старший сын – Фёдор Алексеевич. У Фёдора от жены, польки Агафьи Грушецкой, 11 июля 1681 года родился сын, наследник престола Илья Фёдорович, который, однако, скончался на десятый день жизни, Но еще раньше, спустя всего два дня после родов умерла от родовой горячки и царица Агафья. Это, вероятно, сильно ударило и по здоровью царя, и так не слишком крепкого здоровьем. Фёдор Алексеевич, всего двадцати лет от роду, скоропостижно скончался чуть более чем через полгода после смерти жены –  27 апреля 1682 года, не сделав распоряжения относительно престолонаследия. Вероятно, причиной смерти была цинга, которую в то время лечить еще не умели (одним из признаков этой болезни было опухание ног, которым страдал царь). Именно отсутствие завещания о престолонаследии и привело к дальнейшим событиям, о которых пойдет речь в очерке.
Предвидя скорую кончину царя, знатные бояре, науськиваемые Милославскими, готовили переворот с целью посадить на трон пятнадцатилетнего царевича Ивана Алексеевича, как старшего из братьев. Заговор против них возглавил патриарх Иоаким. Вокруг Москвы начались волнения в стрелецких полках, недовольных произволом полковников. К сожалению, Фёдор Алексеевич уже не смог помешать мятежу. А после смерти царя стрелецкие бунты продолжились с новой силой, к тому же начались и народные волнения.
Оба брата в силу возраста лично не участвовали в борьбе за власть. Зато вместо них усердствовали их родственники: за законные права на трон по старшинству Ивана — его родная старшая сестра, царевна Софья и весь клан Милославских; за Петра — семейство Нарышкиных, родственники второй жены Алексея Михайловича.
Вот в таких условиях решался вопрос о престолонаследии.
Однако партия Нарышкиных попыталась совершить государственный переворот, посадив на трон младшего из братьев – десятилетнего Петра, сына Алексея Михайловича от Натальи Нарышкиной.
Едва скончался Фёдор III Алексеевич, бояре во главе с патриархом Иоакимом, которым не хотелось бы возвращения к власти Милославских (а это произошло бы в случае восшествия на престол Ивана V), тут же провозгласили государем 10-летнего царевича Петра. И присягу новому государю провели незамедлительно, и уже готовились к отправке тысячи крестоцеловальных грамот. Из ссылки вызвали Артамона Матвеева (возглавлявшего правительство в конце правления Алексея Михайловича), которого объявили «великим опекуном». Более того, организаторы фактического дворцового переворота объявили версию о собственноручной передаче «скипетра» умирающим Фёдором Алексеевичем его младшему брату Петру, впрочем, не предоставив никаких реальных достоверных свидетельств этому.
Более того, сторонники партии Нарышкиных распускали слухи об Иване Алексеевиче, будто бы он слабоумен, и страдает эпилепсией, отягощенной наследственной цингой, хронической болезнью детей Марии Милославской.
«Слабоумным» царь Иван Алексеевич фигурирует только в трудах придворных историков Н. Костомарова (Слабоумие Ивана было всем известно) и С. Соловьева (... Иоанн, больной, слепой, слабоумный, и Петр, здоровый, живой, даровитый десятилетний мальчик).
При этом ни тот, ни другой не ссылаются ни на один документальный источник, который бы хоть как-то подтверждал слабоумие царя.
С другой стороны, младший современник Ивана и будущий сподвижник Петра I Василий Никитич Татищев писал об Иване, как «о человеке ума довольного». Татищев писал об этом не понаслышке – он был знаком с ним лично, поскольку служил стольником при царице Прасковье Фёдоровне – супруге царя Ивана. 
Другой же современник царя Ивана Борис Куракин о слабоумии Ивана Алексеевича также ни словом, ни намеком не упоминает. Из его слов следует, что царь Иван был в состоянии принимать взвешенные решения: «... царь Петр Алексеевич отправил от двора своего одного к брату своему царю Иоанну Алексеевичу со объявлением той причины, для чего он понужден ретироваться, объявя притом все злые умыслы сестры его, царевны Софии, противу его.
И притом же требовано было у царя Иоанна Алексеевича, дабы Федор Щегловитой, главной того бунту, и стрельцы некоторые были выданы и за караулом присланы в Троице-Сергиев мо¬настырь.
... царь Иоанн Алексеевич позволил патриарху, и боярем, и всей палате ехать к брату своему, также и выборным стрельцам из полков идти» (Борис Куракин «Гистория о Петре I и о ближних к нему людях»).
Да и письма самого Петра брату Ивану не позволяют думать о слабоумии последнего. Наоборот, прослеживается уважение и подчинение перед старшинством:
«Превозлюбленный мой государь, батко и братец, царь Иоанн Алексеевич, Яко к отцу и брату посылаю ведомость (...)». «Прошу милости яко у батки и брата (...) А я тебя, государя брата, яко отца почитать готов».
Согласитесь, не стал бы здоровяк Пётр так обращаться к недоумку. Что же касается слабого здоровья, то оно никак и никогда не мешало царствовать ни предшественникам Ивана Алексеевича, ни будущим царям.
Однако и Милославские не дремали, законно усмотрев в провозглашении Петра царем нарушение существовавшего порядка престолонаследия и ущемление интересов царевича Ивана и его близких родственников из Милославских. В Москве с новой силой разгорелось восстание стрельцов, направленное против боярского заговора. Милославские разогнали слухи о том, что Нарышкины задушили Ивана. Однако сам царевич уверил стрельцов: «Меня никто не изводит, и жаловаться мне не на кого». Тогда 23 мая, разгромив партию Нарышкиных, стрельцы потребовали воцарения Ивана Алексеевича. Стрельцы не захотели, чтобы за спиной маленького царевича государством завладели бояре. Царский двор оказался в осаде, но вместо того чтобы искать пути выхода из сложной ситуации, Нарышкины распределяли между собой чины в управлении государством.
Двадцать тысяч стрельцов проявили недовольство тайным дворцовым переворотом Нарышкиных и нарушением порядка передачи царского трона по старшинству и 15 мая 1682 года выступили открыто: с криками, что Нарышкины задушили царевича Ивана, массово двинулись к Кремлю. Пришлось немного сдать назад – стрельцам показали живых и невредимых царевичей. Наталья Кирилловна, мать Петра, надеясь успокоить бунтовщиков, вместе с патриархом и боярами вывела царевича Ивана и его младшего брата Петра на Красное крыльцо. Впрочем, это ничуть не остудило разгоряченные головы стрельцов.
Царевичи оцепенели от ужаса, когда на их глазах выбрасывали из окон дворца на копья их родственников и бояр, знакомых им с детства, – были убиты, в частности Артамон Матвеев и Михаил Долгоруков, а также два брата царицы Натальи. Иван V после этого отказался от мирских дел, а Пётр I всю свою жизнь ненавидел стрельцов. К 17 мая 1682 года восставшие закончили расправу над «виновными». В этот момент требовалось выступление особы, принадлежащей к царской семье, так как бояре были не способны справиться с ситуацией. Опасаясь за свою жизнь, они самоустранились от борьбы за власть, а при царской семье остались самые отважные – Одоевские, Хованские, Иван Михайлович Милославский, Василий Васильевич Голицын и несколько других боярских фамилий, посчитавших недостойным бросить царевичей. На следующий день ими было образовано новое правительство. И тут на первый план вышла старшая сестра Ивана V и Петра I — царевна Софья Алексеевна. Обладавшая незаурядным умом, она обратилась к стрельцам и говорила с ними от имени всей царской семьи.
Вот как описывает царевну Софью один иностранец в 1683 году: «Софья Алексеевна, старше покойного царя Феодора, она управляет в Москве с боярами; возвела на престол своего брата Иоанна. Умная и набожная, проводит время в молитве и посте. Читает жития святых по-польски, что в стихах издал Баранович. Царя Иоанна она так оберегает, что он никуда не выезжает, да и к нему никто не ходит без её дозволения. Бояре также не созывают думы без неё не только по делам государственным, но даже и частным» (Дневник зверского избиения бояр в столице в 1682 году и избрания двух царей Петра и Иоанна).
Историк Сергей Соловьев называл Софью — «богатырь-царевна», «пример исторической женщины, освободившейся из терема, но не вынесшей из него нравственных сдержек и не нашедшей их в обществе».
Восставшие вначале выступили за законного наследника престола — Ивана V, но в ходе переговоров согласились сохранить корону и Петру I, при условии, что Иван V будет первым (старшим царем), а Пётр I — вторым царем
Опасаясь повторения погрома, бояре согласились, и патриарх Иоаким тотчас же совершил в Успенском соборе торжественный молебен о здравии двух нареченных царей, а 25 июня венчал их на царство. Причём «старший» царь венчался подлинной шапкой Мономаха и большим нарядом, а для «младшего» были сделаны копии. Для них был сооружен особый трон с двумя сиденьями. Собор из духовенства и всяких чинов людей Москвы, под давлением стрельцов, нашел двоевластие очень полезным, особенно на случай войны: мол, один царь будет на войне, а другой останется в столице править.
29 мая стрельцы настояли, чтобы царевна Софья Алексеевна приняла на себя управление государством по причине малолетства ее братьев с титулом: «великой государыни, благоверной царевны и великой княжны». Царица Наталья Кирилловна должна была вместе с сыном Петром — вторым царем — удалиться от двора в подмосковный дворец в селе Преображенском.
А если бы царевна Софья уговорила начальника стрельцов, князя Ивана Андреевича Хованского расправиться с Нарышкиными?.. Однако Хованский оказался себе на уме: решил играть в свою игру. Он потакал стрельцам во всем и, опираясь на них, пытался оказывать давление на правительницу, уверяя ее: «Когда меня не станет, то в Москве будут ходить по колена в крови». Стрельцы продолжали контролировать Кремль под предлогом его охраны, сохраняя за собой возможность выдвижения новых требований к правительству. Это время и получило в русской истории название Хованщина.
При Хованском стрельцы заняли главенствующее положение в государстве. Такая ситуация наблюдалась до конца августа. Но Хованский перегнул палку. Поддержка старообрядцев превратила его в противника Софьи, которая теперь рассматривала князя, как угрозу собственной власти. Отрядом царских стольников князь вместе с сыном был схвачен в Пушкине, после чего обоих отвезли в Воздвиженское в качестве пленников. Там им было зачитано обвинение в попытке погубить царей, за чем последовала смертная казнь. Стрельцы осознали, насколько они слабы без своего главного лидера, после чего попросили Софью не лишать их своей милости, заверяя, что служить царевне будут верой и правдой.

Итак, предварительно отметим: попытка государственного переворота со стороны Нарышкиных была успешно предотвращена с помощью стрельцов, с помощью которых, по сути, в ранг царицы-правительницы была возведена старшая сестра царей царевна Софья Алексеевна. Это первый случай, когда представительница царской фамилии во всеуслышание заявила о себе. До этого все женщины правящего государя (жены, сестры, дочери) практически находились в заточении, как говорится, в «золотой клетке» – им было запрещено появляться на людях. Более того, это также первый случай, когда для предотвращения переворота (или сам переворот) использовались вооруженные силы государства (в XVIII в. это были лейб-кампанцы или гвардейцы).

Интересам Милославских в наибольшей степени отвечало отстранение Петра от престола, но обычай, регулировавший в ту эпоху вопросы престолонаследия на Руси, не допускал возможности прижизненного отрешения царя от трона, поэтому приходилось ограничиться двоецарствием Ивана и Петра, а регентство Софьи обеспечивало подавляющий политический перевес Милославским. Возможно, вдохновители бунта рассчитывали, что во время сутолоки и кровопролития в Кремле 15 мая Пётр погибнет, но этому воспрепятствовало мужественное поведение царицы Натальи Кирилловны, во время наибольшей опасности находившейся с сыном на глазах толпы, а прилюдно поднять руку на царя никто не решился.
В 1684 году царевна Софья Алексеевна выбрала Ивану V невесту, первую красавицу двора, Прасковью Фёдоровну Салтыкову. Историк Костомаров пишет, что Софья сама выбрала невесту: «Это подтверждается, во-первых, тем, что она уже прежде относилась благосклонно к родителю Прасковьи, перед тем пожалованному званием боярина; во-вторых, тем, что, по слабоумию своему, царь Иван Алексеевич едва ли был способен без чужого влияния решиться на важный шаг в жизни». Женитьба благотворно повлияла на состояние Ивана V: он поздоровел и повеселел, к жене относился с уважением и благоговением.
Мысль женить Ивана Софье подсказал ее фаворит Василий Голицын. Линии Романовых-Милославских нужен был наследник. Греческий историк Феодози приводит слова князя: «Царя Иоанна женить, и когда он сына получит, кой натурально имеет быть наследником отца своего, то не трудно сделаться может, что Петр принужден будет принять чин монашеский, а она, София, опять за малолетством сына Иоаннова, пребудет в том же достоинстве, которое она желает…».
Двадцатилетнюю Прасковью Салтыкову выбрали на традиционном царском смотре невест, она была на два года старше жениха. Тот же Феодози говорил, что царь Иоанн сперва к браку никакой склонности не оказывал, однако «не был он в состоянии противиться хотению сестры своей».
Напомню, что Иван был отцом будущей императрицы Анны Ивановны и дедом Анны Леопольдовны, правительницы при своем малолетнем сыне (и правнуке Ивана V) Иване VI Антоновиче.
До 1689 года царствование и Ивана, и Петра было номинальным, фактически власть осуществлялась царевной Софьей Алексеевной, опиравшейся на клан Милославских и на своих фаворитов – В.В. Голицына и Ф.Л. Шакловитого.
В 1689 году наступает развязка в противостоянии Софьи и Петра. Василий Голицын совершил два не совсем удачных похода на турок. Крымские походы 1687 и 1689 годов князя Василия Голицына успехом не увенчались – Россия не сумела решить тех задач, которые перед ней стояли. Крымские походы во многом подорвали авторитет регентши Софьи. Связано это с тем, что Софья в качестве цели южных походов Голицына выбрала неосуществимые задачи. После того как эти цели не были достигнуты, а сам Голицын за два похода не сумел навязать генерального сражения Крымскому ханству, но при этом потерял убитыми, ранеными и пленными более 60 тыс. человек – авторитет царевны Софьи был подорван окончательно. Если до этого момента она пользовалась значительной поддержкой, то после походов Голицына, особенно после похода 1689 года, стало понятно, что надолго власть она удержать не сможет: оба раза огромная более чем 100-тысячная армия, во главе которой стоял князь Голицын, неделями бродила по выжженной степи, не встречая основных сил врага. Почти без сражений, «от безводья и бесхлебья», армия несла большие потери. Хотя публично было объявлено о великих победах, это мало кого могло убедить и порадовать.
 Снова подняли мятеж стрельцы, в результате чего Петру с матерью пришлось бежать в Троице-Сергиев монастырь и укрыться за его стенами. Но Петру уже не десять лет, а семнадцать, и он решил проявить характер и, наконец, покончить с ненавистной ему сестрой-регентом.
Пётр направляет из Троице-Сергиевой лавры послание Ивану, в котором пишет:
«А теперь, государь братец, настоит время нашим обоим особам Богом врученное нам царствие править самим, понеже пришли есми в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей, с нашими двумя мужескими особами в титлах и в расправе дел быти не изволяем; на то б и твоя, государя моего брата, воля склонилася, потому что учала она в дела вступать и в титла писаться собою без нашего изволения; к тому же ещё и царским венцом, для конечной нашей обиды, хотела венчаться. Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте, тому зазорному лицу государством владеть мимо нас! Тебе же, государю брату, объявляю и прошу: позволь, государь, мне отеческим своим изволением, для лучшие пользы нашей и для народного успокоения, не обсылаясь к тебе, государю, учинить по приказам правдивых судей, а неприличных переменить, чтоб тем государство наше успокоить и обрадовать вскоре. А как, государь братец, случимся вместе, и тогда поставим все на мере; а я тебя, государя брата, яко отца, почитать готов».
На тот момент для Петра важно было заручиться поддержкой своего единокровного брата, или, по крайней мере, его невмешательством в борьбу Петра с родной сестрой. Но и впоследствии Пётр от своих слов не отступал. Хотя Иван и назывался «старшим царём», он практически никогда напрямую не занимался государственными делами, кроме ритуальных церемоний, требовавших участия царя, и целиком посвятил себя семье.
В браке у Ивана Алексеевича с Прасковьей Фёдоровной родилось пятеро детей – и все исключительно девочки: две старшие (Мария и Феодосия) умерли в раннем младенчестве, Екатерина (это она родила будущую правительницу Анну Леопольдовну от герцога Карла Леопольда Мекленбург-Шверинского), Анна (будущая императрица) и Прасковья.
Петру, было на руку, что у Ивана не было сыновей, так что не возникало путаницы в отношении наследования короны после его смерти. Петру оставалось стать единоличным правителем России. Борьба за власть в семье, наконец, закончилась. Пётр I никак не притеснял старшего брата, поскольку после разгрома партии Софьи и Милославских не видел в нем никакой угрозы.
На мой взгляд, именно такие напор и жестокость Нарышкиных, подталкиваемых решительной царицей Натальей Кирилловной, матерью Петра, могла напугать Ивана. Не исключаю и в некотором роде шантаж с их стороны: мы расправились с Софьей, то же можем сделать и с тобой (к примеру, отравим, поскольку пойти на явное убийство царя не решились бы), ежели не отстранишься от власти. И Иван, испугавшись, мог согласиться с этим. Ведь историю, как известно, пишут победители. В данном случае, победителями были Нарышкины, и, вполне вероятно, они могли «подчистить» историю, как это позже сделала Елизавета Петровна, «вычеркнувшая» из жизни государства три года царствования внука Ивана V Ивана VI Антоновича.
Мои предположения строятся на том, что поначалу в борьбе Софьи с Петром Иван Алексеевич стоял на стороне сестры: 1 сентября 1689 года он угощал ее приверженцев вином из собственных рук. Но затем, когда Петр потребовал выдачи Шакловитого, Иван Алексеевич, под влиянием своего дядьки-воспитателя Прозоровского (а известно, что князь Пётр Прозоровский был воспитателем не только царевича Ивана, но и царевича Петра, а приставили его к царевичам именно Нарышкины), заявил Софье, что он «и для царевны, не только для такого вора Шакловитого, ни в чем с любезным братом ссориться не будет».
Иван не хотел ссориться с братом, понимая, что дело могло дойти до очередного бунта, а то и гражданской войны. От дядьки царя Ивана Софье было передано: «… государь царь Иоанн Алексеевич ни в чем с любезным своим братом царем Петром Алексеевичем ссориться не будет даже ради тебя, государыни царевны, а тем паче ради такого вора Федьки Шакловитого» (Матвеев А. Описание возмущения московских стрельцов).
Но, опять же, письмо Софье было передано не лично Иваном, а Петром Прозоровским, а значит, тут тоже мог быть элемент подлога.
В противовес спокойному и размеренному правлению царя Ивана Алексеевича тот же Борис Куракин в своей «Гистории о Петре I и о ближних к нему людях» ставит «непорядочное» правление матери Петра, которая взяла власть в свои руки после отстранения царевны Софьи: «Правление оной царицы Натальи Кирилловны было весьма не¬порядочное, и недовольное народу, и обидимое. И в то время началось неправое правление от судей, и мздоимство великое, и кража государственная, которое доныне продолжается с умножением, и вывесть его язву трудно».
С другой стороны, иностранные послы описывали Ивана Алексеевича, как преждевременно состарившегося почти слепого паралитика. Он скоропостижно скончался 29 января 1696 года в Москве двадцати девяти лет от роду, и был похоронен в Архангельском соборе Кремля.

Как известно, «короля делает свита». Давайте представим, если бы царевне Софье с помощью стрельцов и в этот раз удалось противостоять «хотелкам» Петра и прочих Нарышкиных. Или ей удалось бы уговорить брата Ивана серьезнее отнестись к исполнению государственных обязанностей и отстранить от власти младшего брата, как бунтовщика против старшего царя (ведь основная вооруженная сила – стрельцы – была у сторонников Милославских), как нарушившего многие столетия назад заведенные еще Рюриковичами законы, что корона передается по наследству старшему из сыновей царя, а затем, в случае смерти бездетного старшего, второму из братьев и т.д. И Иван остался бы на российском престоле в единственном числе. А там советников и помощников у него было бы вполне достаточно. Да и он сам, как утверждают некоторые его современники, был далеко не глуп…

В таком случае, чего бы НЕ случилось в российской истории, если бы все произошло по закону, и корона досталась бы (в единоличное владение) старшему из братьев – Ивану Алексеевичу.
1) Не было бы никаких стрелецких бунтов (ни в 1682, ни в 1689 гг.), поскольку для них не было бы оснований. Правда, в таком случае, Модест Мусоргский не написал бы оперу «Хованщина», ставшую классикой русской оперной сцены. А Александр Пушкин не написал бы своего «Медного всадника», поскольку такового памятника просто бы не существовало, как не существовало бы и города Петра Петербурга.
Впрочем, НЕ появился бы в России и сам Александр Сергеевич Пушкин, предок которого, сын чернокожего африканского князя Абрам Ганнибал, был выкуплен из турецкого плена и в 1704 году стамбульским торговцем хорватско-сербского происхождения Саввой Рагузинским, привезен в Москву и подарен царю Петру, который стал его крестным отцом.
2) Учитывая то обстоятельство, что в семье Ивана Алексеевича и Прасковьи Фёдоровны рождались одни девочки, возможно, что был бы переписан закон о престолонаследии, в котором корона передавалась бы старшему ребенку предыдущего монарха, независимо от пола. Ведь то, что женщины тоже могут управлять такой огромной страной, как Россия, доказала царевна Софья Алексеевна. Но в таком случае, царицей могла стать старшая из сестер Ивана V – Екатерина, а не Анна, взошедшая на престол после смерти внука Петра I – Петра III.
Тем более, что в 1730 году Верховный тайный совет рассматривал кандидатуру Екатерины в качестве возможной претендентки на трон, как старшей дочери Ивана V. А характер у царевны, по воспоминаниям современников был поистине царский – слишком независимый и своенравный. Таким образом, вполне вероятно, в России на троне все равно была царица по имени Екатерина.
 Да и сидела бы царица (и все ее наследники) в старой доброй Москве, ибо вряд ли кто-либо из правителей российских отважился бы на строительство города на болотах, который сейчас, не без оснований, считается одним из красивейших мегаполисов мира.
3) Скорее всего, не было и двадцатилетней Северной войны России со Швецией, поскольку вполне возможно, «окно в Европу» не было бы прорублено. А Пушкин не написал бы знаменитую «Полтаву» (впрочем, об А.С. Пушкине см. пункт 1). Однако, здесь я могу и ошибаться – ведь воевал же Иван Грозный с Ливонией именно за эти прибалтийские земли.
4) В российской истории никогда бы не узнали о существовании таких деятелей, как торговец пирожками Александр Данилович Меншиков или портомоя (как ее называла императрица Анна Ивановна) Марта Скавронская (более известная в истории, как императрица Екатерина I).
Вот как писал о Меншикове историк Николай Костомаров: «Мальчишка отличался остроумными выходками и балагурством, что было в обычае у русских разносчиков, этим он заманивал к себе покупателей. Случилось ему проходить мимо дворца знаменитого и сильного в то время Лефорта; увидев забавного мальчика, Лефорт позвал его к себе в комнату и спросил: „Что возьмёшь за всю свою коробку с пирогами?“ — „Пироги извольте купить, а коробки без позволения хозяина я продать не смею“, — отвечал Александр — так звали уличного мальчика. „Хочешь у меня служить?“ — спросил его Лефорт. „Очень рад, — отвечал тот, — только надобно отойти от хозяина“. Лефорт купил у него все пирожки и сказал: „Когда отойдёшь от пирожника, тотчас приходи ко мне“. …Меншиков поступил к Лефорту и надел его ливрею».   
Что же касается личности Скавронской, то до сих пор точно не определены ее место рождения и подробности ее ранней жизни.
По одной из версий, родилась она на территории современной Латвии,  в исторической области Видземе, входившей на рубеже XVII—XVIII веков в состав шведской Ливонии, в крестьянской семье. По другой версии, будущая императрица родилась в Дерпте (ныне эстонский Тарту) в семье литовского обывателя или крестьянина, Самуила Скавронского. Впрочем, фамилия «Skowro;ska» характерна и для людей польского происхождения.

Всё, что могло НЕ случиться дальше, читатель, знающий историю, может домыслить сам.
 


Царевич Алексей Петрович (1718 г.)
1
В российской истории известен случай, когда с ведома и с согласия сына цесаревича Александра Павловича был убит его отец, царствующий император Павел Петрович, получивший в висок табакеркой. Но было в царских семействах и два случая сыноубийства действующими царями. Причем, в обоих случаях гибли старшие сыновья, т.е. официальные наследники престола.
О судьбе царевича Ивана Ивановича, сына Ивана IV Грозного я уже рассказывал. Теперь пришла очередь поговорить о царевиче Алексее Петровиче, сыне Петра Первого, и о том, чего бы не случилось, если бы на российский трон после смерти отца сел его старший сын.
История гибели царевича Алексея полна тайн и загадок. Он погиб в 28 лет в Петропавловской крепости через два дня после вынесения ему смертного приговора. Многие считают, что в противостоянии Петра и Алексея нашла свое отражение борьба между новым и старым, стремлением к реформам и консерватизмом. Но всё ли так однозначно в этой истории?
Будущий первый император Российской империи Пётр Алексеевич родился в 1672 году (или, что правильнее в данном случае, в 7180 году «от сотворения мира»). И вплоть до своего воцарения большую часть проводил в родовом селе Преображенском. Когда юному царевичу наскучивала жизнь в Преображенском, он наведывался в соседнюю Немецкую слободу, где вскоре подружился с некоторыми ее обитателями – будущими генералом и адмиралом на русской службе Патриком Гордоном и Францем Лефортом, завел роман с Анной Монс, дочерью виноторговца, о которой известный историк и писатель Д.Л. Мордовцев сказал, что это «девушка, из любви к которой Пётр особенно усердно поворачивал старую Русь лицом к Западу и поворачивал так круто, что Россия доселе остаётся немножко кривошейкою». И вообще Пётр там стал внимательно присматриваться к жизни русских иноземцев – немцев, сравнивать их жизнь, с жизнью русских.
Это весьма не нравилось его матери, царице Наталье Кирилловне Нарышкиной. И, чтобы образумить 16-летнего сына, Наталья Кирилловна решила женить его. Невесту долго искать не пришлось – на выданье была дочь стряпчего при дворе ее супруга, царя Алексея Михайловича Иллариона Авраамовича Лопухина 20-летняя Прасковья, после женитьбы получившая новые имя и отчество – Евдокия Фёдоровна (возможно, чтобы не пересекались имена ее свояченицы – жены соправителя Петра Ивана Прасковьи Салтыковой, которая, к тому же уже была беременна и через два месяца после венчания Петра с Лопухиной родила дочь Марию). Правда, при этом царица даже не спросила мнения сына.
Венчание Петра и Лопухиной состоялось 27 января 1689 года в церкви Преображенского дворца под Москвой. Событие было знаковым для тех, кто ждал, когда Пётр сменит правительницу Софью, «так как по русским понятиям, женатый человек считался совершеннолетним, и Пётр в глазах своего народа получил полное нравственное право избавить себя от опеки сестры».
Но сразу же после свадьбы выявились разногласия во взглядах супругов. Евдокия была воспитана по старинным обычаям Домостроя и не разделяла интересов прозападно настроенного мужа, и при этом обладала достаточно независимым характером.
На ее сестре Ксении был женат боярин Борис Иванович Куракин, оставивший описание Евдокии в «Гистории о царе Петре Алексеевиче»: «И была принцесса лицом изрядная, токмо ума посреднего и нравом не сходная к своему супругу, отчего всё счастие своё потеряла и весь род свой сгубила… Правда, сначала любовь между ими, царём Петром и супругою его, была изрядная, но продолжалася разве токмо год. Но потом пресеклась; к тому же царица Наталья Кирилловна невестку свою возненавидела и желала больше видеть с мужем её в несогласии, нежели в любви. И так дошло до конца такого, что от сего супружества последовали в государстве Российском великие дела, которы были уже явны на весь свет…».
Поначалу и правда молодожены были счастливы, подтверждением чему являются сохранившиеся письма, в которых оба супруга подписывались уменьшительными именами – Петрушка и Дунька. Вот, к примеру письмо Евдокии, ожидавшей возвращения Петра из очередного путешествия: «Здравствуй, свет мой, на множество лет! Просим милости, пожалуй, государь, буди к нам, не замешкав. А я, при милости матушкиной, жива. Женишка твоя Дунька челом бьет».
В 1690 году у молодых супругов родился первенец – Алексей. Через год еще один сын, Александр, скончавшийся во младенчестве.
И вскоре после рождения сына Пётр охладел к жене, и с 1692 года сблизился в Немецкой слободе с Анной Монс. А спустя два года и вовсе уехал в Архангельск, перестав поддерживать с женой всяческие отношения. Хотя Евдокию по-прежнему называли царицей, и жила она с сыном во дворце в Кремле, но ее родственники Лопухины, занимавшие видные государственные посты, попали в опалу из-за участия в заговоре против Петра.
18-летнему царю было не до воспитания сына, у него уже были другие привязанности. Поэтому воспитанием царевича Алексея Петровича занимались мать, Евдокия Лопухина, и тетка Наталья Алексеевна. И, разумеется, воспитывали они мальчика в том же консервативном духе, каковому придерживались и сами. Тем более, что царевич продолжал жить далеко от Петра, в Преображенском, и вокруг него начали сосредотачиваться недовольные курсом царя люди. В Алексее они видели надежду на проведение контрреформ. Тем более что для симпатий к отцу у сына особых поводов нет: мать в монастыре, у отца целая череда любовниц, одна из которых, Марта Скавронская, постепенно превращается в мачеху.
Поэтому уже с детства у царевича начались разногласия с отцом. Они видели обустройство России по-разному.
Однако, когда Алексею исполнилось восемь лет – его разлучили с матерью. В 1697 г. Пётр, находясь с Великим посольством в Лондоне письменно поручил своему дяде Льву Нарышкину и боярину Тихону Стрешневу, а также духовнику царицы уговорить Евдокию постричься в монахини. Однако та не согласилась, ссылаясь на малолетство сына и его нужду в ней. Вернувшись из-за границы в августе 1698 года, Пётр лично уговаривал жену постричься в монахини, но та уперлась и ни в какую не соглашалась. Тогда через три недели ее повезли под конвоем в Суздальско-Покровский монастырь – традиционное место ссылки цариц, где она была пострижена под именем Елены. Никакого содержания ей не назначили и кормить ее приходилось родственникам: «Здесь ведь ничего нет: всё гнилое. Хоть я вам и прискушна, да что же делать. Покамест жива, пожалуйста, поите, да кормите, да одевайте, нищую». Более того, ей также запретили видеться с сыном. После этого лишь только один раз, когда Алексею исполнилось 19 лет, ему удалось тайком увидеться с матерью. Но, узнав об этом, Пётр рассвирепел.
Впрочем, спустя полгода, Евдокия сняла с себя монашескую ризу и жила в монастыре под видом мирянки. Кстати говоря, Евдокия Лопухина – последняя русская царица в роду Романовых. Далее были одни иностранки и, по большей части, немки.
Отправив опальную жену в монастырь, отец решил, наконец, заняться воспитанием сына: как-никак – наследник престола. Воспитание же он видел совершенно в другом ракурсе, нежели то делали мать с теткой. Первым делом, Пётр назначил сыну ученого немца, барона Гюйссена, который начал преподавать Алексею Петровичу иностранные языки, географию, «политику», фортификацию, артиллерию, военную архитектуру, навигацию, «танцованье», «штурмование» (то есть ведение судов в море) и верховую езду.
Программа, составленная новым учителем, бароном Генрихом фон Гюйссеном, включала следующее: «...нравственное воспитание, изучение языков французского, немецкого и латинского, истории, географии, геометрии, арифметики, слога, чистописания и военных экзерциций.... А кроме того, ... изучение предметов о всех политических делах в свете и об истинной пользе государств в Европе, в особенности пограничных...».
Учился Алексей, кстати сказать, неплохо. В итоге он, по отзывам современников, в совершенстве овладел немецким и французским языками, и, сравнительно с Петром I, намного лучше знал историю, географию и математику.
Впрочем, царевичу не по душе были все эти занятия, в отношении которых он писал так: «…учиться немецкому языку и другим наукам мне было зело противно, и чинил то с великою леностью, только чтобы время проходило, а охоты к тому не имел». Царевич, по собственному признанию, любил больше «конверсацию (то есть собеседование) иметь с попами и чернецами».
Но отец не считался с такими особенностями характера сына и в 1709 году написал ему следующее письмо: «Сын! Объявляем вам, что по прибытии к вам господина Меншикова ехать в Дрезден, который вас туда отправит. Между тем приказываю вам, чтобы вы, будучи там, честно жили и прилежали больше к ученью, а именно языкам, которые уже учишь, немецкий и французский, геометрии и фортификации, также отчасти и политических дел. А когда геометрию и фортификацию кончишь, отпиши к нам. Засим, управи Бог путь ваш».
А в Дрездене, при дворе польского короля и союзника Петра Августа II жила принцесса Шарлотта Брауншвейг-Вольфенбюттельская. Польский король и стал одним из инициаторов этого брака, другим был герцог Антон Ульрих, дед Шарлотты. Сама же Шарлотта противилась предстоящему замужеству, надеясь, что выбор падет на ее сестру Антуанетту Амалию, а ее самое «московское сватовство минует».
Однако вскоре Август II заставил принцессу дать письменное обязательство, в котором она обещала покориться его воле и воле родителей.
Весной 1710 года в Шлакенверте произошла первая встреча Алексея со своей невестой, в ходе которой он много беседовал с Шарлоттой и польской королевой. После этого царевич написал письмо отцу с просьбой о согласии на брак, а осенью в Саксонии через польскую королеву сделал официальное предложение. 21 января 1711 года было получено согласие Петра I. 19 апреля был утвержден брачный договор, состоявший из 17 статей. Дед принцессы и ее родители ручались за нее и обещали, что она будет относиться к мужу «со всяким должным почтением, верностью и любовью», а также получит от Антона Ульриха приданое, равное выплаченному ее старшей сестре. Пётр, в свою очередь, обещал принцессе уважение, достойное ее сана; право сохранить лютеранское вероисповедание и иметь свою церковь; в случае ее вдовства для Шарлотты должны были приобрести княжество в Германии или выделить округ в России (Шарлотта же отказывалась от прав наследования брауншвейгских земель); на содержание двора выплачивались 100 тысяч талеров (однако позднее сумма была урезана наполовину из-за войны со Швецией). Пётр оплачивал проезд принцессы в Россию и ее обустройство «посудами и протчими к столу надлежащими», конюшней и экипажами. Дети же от этого брака воспитывались бы в православии и по усмотрению царя с согласия родителей. Договор был подписан 30 апреля в Вольфенбюттеле.
Но одно дело обещать, а совсем другое – делать. Несмотря на ручательства родителей относиться к мужу с уважением, Алексей Петрович жаловался друзьям на супругу: «Вот навязали мне на шею жену-чертовку. Как к ней ни приду, все сердитует, не хочет со мной говорить».
Однако Пётр выбрал такую невесту сыну неспроста – благодаря ей, русский царь породнился с очень многими государями Европы. Судите сами: Шарлотта Кристина София Брауншвейг-Вольфенбюттельская – тётка будущей императрицы Марии Терезии и королевы Пруссии Елизаветы Кристины, супруги Фридриха Великого. А родная сестра Шарлотты, Елизавета Кристина Брауншвейг-Вольфенбюттельская вскоре вышла замуж за императора Священной Римской империи (и, по совместительству – австрийского императора, отца Марии-Терезии) Карла VI Габсбурга. Этот брак обеспечил Романовым родство с одним из сильнейших императорских домов Европы. Сама же Шарлотта получила хорошее для того времени образование.
В скобках добавим, что Шарлотта также является теткой Антона-Ульриха Брауншвейг-Вольфенбюттельского, мужа Анны Леопольдовны, и отца царя Ивана VI Антоновича, свергнутого дочерью Петра Елизаветой в трехлетнем возрасте и сосланного вместе со всей родней в холодные Холмогоры.
Ради такого родства, Пётр даже, вопреки всем прежде существовавшим русским обычаям и традициям, справил свадьбу за границей, в немецком городе Торгау. На торжестве 14 октября 1711 г. присутствовал царь Петр.
Недовольство царевича Алексея супругой, впрочем, было взаимным. Ведь то, что царевича женили на Софье-Шарлотте поневоле, не было секретом для ее немецкой родни. Незадолго до свадьбы ее дед герцог Антон-Ульрих писал: «Народ русский никак не хочет этого супружества, видя, что не будет более входить в кровный союз с своим государем. Люди, имеющие влияние у принца, употребляют религиозные внушения, чтоб заставить его порвать дело или, по крайней мере, не допускать до заключения брака, протягивая время; они поддерживают в принце сильное отвращение ко всем нововведениям и внушают ему ненависть к иностранцам, которые, по их мнению, хотят владеть его высочеством посредством этого брака. Принц начинает ласково обходиться с госпожою Фюрстенберг и с принцессою Вейссенфельдскою не с тем, чтобы вступить с ними в обязательство. Но только делая вид для царя отца своего и употребляя последний способ к отсрочке: он просит у отца позволения посмотреть еще других принцесс, в надежде, что между тем представится случай уехать в Москву, и тогда он уговорит отца, чтобы позволил ему взять жену из своего народа».
Скандалы в молодой семье начались практически сразу после свадьбы. Через несколько дней после бракосочетания Пётр приказал Алексею вместе с женой отправиться в польский Торунь, где заняться снабжением продовольствием русских войск. Но Шарлотта потребовала дать ей хотя бы два дня, чтобы собраться в дорогу. Алексей, боясь гнева отца, весьма жестко ей на это ответил и на следующий день уехал. А Шарлотта приехала в Торунь лишь 19 декабря.
Впрочем, вскоре начала свое действие русская поговорка «стерпится – слюбится». Отношения между супругами стали налаживаться.
Осенью 1712 года свекор Пётр приказал ей переезжать в Петербург. Этого царевна совсем не хотела. Она писала родителям: «Мое положение гораздо печальнее и ужаснее, чем может представить чье-либо воображение. Я замужем за человеком, который меня не любил и теперь любит еще менее, чем когда-либо... царь ко мне милостив; его жена под рукой вредит мне всевозможным образом, ибо она ненавидит меня столько же, сколько мне приходится ее опасаться, то есть более, чем можно себе вообразить».
Царевна постаралась задержаться в Германии. И на несколько месяцев ей удалось оттянуть свой приезд в Россию. И все же злоупотреблять терпением вспыльчивого свекра она не стала, и в августе 1713 года воссоединилась с мужем, но при этом она никак не могла привыкнуть к новой жизни в русской царской семье.
В Петербурге Шарлотта чувствовала себя одинокой и несчастной. Отношения со свекровью не складывались. Екатерина видела в ней конкурентку, которая может отобрать у нее престол, и донимала мелочными придирками. Стремясь защититься от негостеприимной семьи мужа, Шарлотта окружила себя исключительно немцами. Доверенным лицом принцессы была ее подруга Юлиания Луиза фон Остфрисланд, которая терпеть не могла Алексея и его русских придворных. Воспитанным в европейских традициях немкам нравы и обычаи русского царского двора казались невыносимыми. К тому же Романовы держали принцессу в черном теле, не доплачивая ей даже того, что ей было положено по брачному контракту. Дошло даже до того, что она не могла обновлять свой гардероб так, как привыкла это делать, не могла платить в срок своей немецкой прислуге. Все это ужасно раздражало и расстраивало Шарлотту. И на родителей ей надеяться не приходилось – они сами нуждались материально. Чтобы поддержать их, она хотела оставить им свое приданое стоимостью в 20 тысяч рублей и даже уговорила на это мужа. Но в последний момент Алексей подвел свою жену, отказавшись подписать фиктивную грамоту в получении этой суммы, которая на самом деле должна была остаться в Германии.
В довершение всех бед Шарлотта умудрилась поссориться с всесильной царевной Натальей Алексеевной, любимой сестрой царя Петра и воспитательницей царевича Алексея. Ссора произошла из-за придворных Шарлотты, которых выгнал из наемных квартир владелец дома Гедеонов, служивший при дворе царевны Натальи. Причем, Шарлотта в письмах к родным называла любимую сестру царя «самым злым существом на свете». Позднее Наталья отклоняла любые попытки Шарлотты навестить ее, дамы встречались лишь на придворных праздниках. Конфликт же послужил поводом к сильной ссоре с супругом, отношения с которым также ухудшались из-за пристрастия царевича к вину. Шарлотта пыталась заступиться за своих людей, но Алексей принял сторону тетки, а своей жене в случае ее полного несогласия посоветовал уехать в Германию.
По этому поводу Шарлотта 12 июня 1714 года писала своей матери: «Если б я не была беременна, то уехала бы в Германию и с удовольствием согласилась бы там питаться только хлебом и водою. Молю Бога, чтоб он наставил меня своим духом, иначе отчаяние заставит меня совершить что-нибудь ужасное... Один бог знает, как глубоко меня здесь огорчают. … Я не что иное, как бедная жертва моей семьи, не принёсшая ей ни малейшей пользы, и я умираю медленной смертью под бременем горя».
Алексей из-за страха перед отцом постоянно находился в стрессе, депрессии, пристрастился к алкоголю. Его пьянство раздражало супругу, нередко после очередной попойки Алексей пытался вломиться в покои своей супруги и, к своему неудовольствию, натыкался на прочно запертую дверь.
В 1714 г. Пётр отправил Алексея на лечение в Карлсбад, откуда царевичу очень не хотелось ехать обратно домой. А тут еще и Александр Васильевич Кикин, первый начальник Адмиралтейства и доверенное лицо Алексея Петровича посоветовал ему не торопиться с возвращением: «Царевич, пробудь за границею подолее; хоть и вылечишься, так отцу пиши, что надобно тебе еще лечиться; поедешь в Голландию, а там, после вешнего курса, в Италию, и так отлучение свое можешь продолжать года на два или на три». Но в Петербурге у царевича осталась беременная жена, и при всей нелюбви к Шарлотте он, видимо, не мог ее бросить в чужой для нее стране и неласковой семье.
А положение Шарлотты в царском дворце и в самом деле мало чем отличалось от тюремного: царь приказал постоянно наблюдать за ней посторонним лицам женского пола, мотивируя это тем, что «отлучение ее супруга принуждает его к этому, дабы предварять лаятельство необузданных языков». По мнению историка Н.И. Костомарова, Пётр при этом заботился вовсе не о сохранении репутации своей невестки, якобы могущей стать жертвой интриг и злых языков. Он переживал о том, чтобы не пропустить сам момент родов, когда родившуюся девочку окружение принцессы захотело бы подменить мальчиком и закрепить положение Шарлотты при дворе в качестве матери наследника престола. Этот внук-наследник вовсе не был нужен Петру, так как царь надеялся, что у него самого будут еще сыновья от Екатерины. А когда родилась девочка, Пётр обрадовался и сразу изменил свое отношение к невестке, стал с ней очень ласков и любезен.
В 1714 г. Шарлотта родила дочь Наталью. Вернувшийся из Карлсбада Алексей, хотя и рад был рождению дочки, но отношения между молодыми супругами так и не сложились. Оба чувствовали себя несчастными. Алексей продолжал тосковать и пьянствовать. Однажды, сильно выпив, он сказал своим приближенным: «Быть мне пострижену, коли не при отце, так после него постригут меня, как Василия Шуйского и куда-нибудь в полон отдадут. Мое житье плохое!» А тут еще Кикин попенял Алексею за бездеятельность и упущенные за границей возможности: «Напрасно ты не повидался ни с кем от французского двора, король – человек великодушный, он королей под своей протекцией держит, и тебя-де ему не великое дело продержать».
Начав что-то подозревать, Пётр решил больше не отпускать сына за границу.
В начале 1715 г. Шарлотта снова забеременела, и в царской семье вновь возникло напряжение. На этот раз оно усиливалось тем обстоятельством, что царица Екатерина также была беременна, и в случае рождения двух мальчиков возникала интрига кому из них считаться следующим после Алексея законным наследником престола.
12 октября 1715 г. принцесса Софья-Шарлотта разрешилась от бремени сыном царевичем Петром Алексеевичем, полным тезкой царя. Но царь не выказал никакой радости по поводу рождения этого внука – всего через две недели, 29 октября у Екатерины тоже родился сын, которого тоже назвали Петром. Это обстоятельство вызвало недовольство не только у царя Петра, но и у его жены Екатерины (Марты Скавронской) – рушились ее планы на наследование престола.
Алексей вначале не обратил на это особенного внимания, ему было не до выяснения отношений с отцом. Роды подорвали и без того слабое здоровье Софьи-Шарлотты, она плохо себя чувствовала. Правда, многие считали, что недомогание принцессы было вызвано не только и не столько физиологическими причинами. Наоборот, роды прошли довольно благополучно, и придворные кинулись поздравлять Шарлотту и желать ей здоровья. На удивление им, принцесса отвечала, что лучше бы они молились о ее смерти. Верные люди уже донесли принцессе, что ее свекровь очень недовольна рождением мальчика и грозится сделать ее жизнь невозможной, обещая терзать всяческими преследованиями и унижениями. Это привело Шарлотту в отчаяние и окончательно лишило желания жить.
Дальнейшее больше походило на самоубийство. Принцесса отказалась соблюдать предписанную ей врачами диету, постоянно требуя вредные для ее здоровья пищу и питье, не желала принимать лекарства. Она упрекала докторов в том, что они только мучают ее, вместо того чтобы дать ей спокойно умереть. Шарлотта сделала все, чтобы расстаться с ненавистной ей жизнью и прекратить свои физические и моральные страдания. Перед смертью она написала Петру письмо с благодарностью за все, что сделала для нее царская семья. А своему гофмаршалу Левенвольду приказала сообщить родителям в Германию, что в России была всем довольна и считает брачный контракт выполненным с обеих сторон. Ее счеты с жизнью и судьбой были окончены.
Несмотря на страх перед гневом отца, Алексей позволял себе высказываться о нем очень нелицеприятно в кругу своих единомышленников: «Не токмо дела воинские и прочие отца моего, но и самая его особа мне омерзела».
Ненавидел он и мачеху, Екатерину Алексеевну. При встречах же с отцом так пугался, что не мог говорить. Вернувшись из-за границы, он умышленно прострелил себе руку, чтобы только не идти к отцу на экзамен по черчению.

2

В день похорон Шарлотты Пётр передал сыну письмо, в котором писал Алексею, что радость побед над шведами «едва не равная снедает горесть, видя тебя, наследника, весьма на правление дел государственных непотребного». Петр упрекал сына в том, что он не любит военного дела, которое, по его словам, является одним из двух необходимых для государства дел, наряду с соблюдением порядка внутри страны.
Далее Петр писал: «Сие представя, обращуся паки на первое, о тебе рассуждая: ибо я есмь человек и смерти подлежу, то кому насажденное и взращенное оставлю? Тому ленивому рабу евангельскому, закопавшему талант свой в землю? Еще и то воспомяну какого злого нрава и упрямства ты исполнен! Ибо сколь много за сие тебя бранил, и даже бивал, к тому же сколько лет, почитай, не говорю с тобою, но ничто на тебя не действует, все даром, все на сторону, и ничего делать не хочешь, только бы дома жить и им веселиться. Однако ж всего лучше безумный радуется своей беде, не ведая, что может от того следовать не только ему самому, то есть тебе, но и всему государству? Истинно пишет святой Павел: „Как может править Церковью тот, кто не радеет и о собственном доме?“
Обо всем этом, с горестью размышляя и видя, что ничем не могу склонить тебя к добру, я посчитал за благо написать тебе сей последний тестамент и подождать еще немного, если нелицемерно обратишься. Если же этого не случится, то знай, что я тебя лишу наследства, яко уд гангренный. И не мни себе, что один ты у меня сын, и что все сие я только в острастку пишу: воистину исполню, ибо если за мое Отечество и людей моих не жалел и не жалею собственной жизни, то как смогу тебя, непотребного, пожалеть? Пусть лучше будет хороший чужой, нежели непотребный свой».
Отвечая отцу, Алексей во всем соглашался с Петром и просил лишить его права наследования престола, ссылаясь на слабость здоровья и плохую память, утверждая, что «не потребен к толикого народа правлению, что требует человека не такого гнилого, как я».
Но Петра такой ответ не устроил. Император предложил ему либо стать менее своенравным и вести себя достойно будущей короны, либо уйти в монастырь. Дав сыну полгода на размышление, Пётр уехал за границу.
Петру I с его новой супругой мешал сам факт существования Алексея, хотя явных претензий на престол тот не высказывал. По воспоминаниям многих современников, у царевича не было ни достаточной силы воли, ни характера, чтобы осмелиться затевать серьезную игру против своего сурового отца. Но были многочисленные недоброжелатели Петра, которые могли втянуть Алексея в свои интриги.
Сын был приверженцем старинной московской жизни, ненавидел «еретиков-иноземцев», порицал реформы и не любил самого отца. Рожденный первой супругой Петра, Евдокией Фёдоровной, царевич Алексей получил, под надзором матери, такое же воспитание, как его дед, Алексей Михайлович.
Будучи взрослым, он сам писал о себе: «К отцу моему непослушания и что не хотел того делать, что ему угодно, причина та, что с младенчества почти все время жил с мамою и с девками, где ничему не обучился, кроме избных забав, а больше научился ханжить, к чему я от натуры склонен».
Воспользовавшись отсутствием отца, Алексей спешно собрался и с помощью начальника Санкт-Петербургского адмиралтейства Кикина, подавшего царевичу идею принять монашество, выехал в Польшу якобы для того, чтобы навестить отца в Копенгагене, но из Гданьска тайно бежал в Вену в ноябре 1716 года под выдуманным именем польского шляхтича. Сбежал, вместе со своей возлюбленной, девицей Ефросиньей, в Вену, где правил император Священной Римской империи и Австрии Карл VI, женатый, как уже сказано выше, на родной сестре Шарлотты.
С крепостной девкой своего воспитателя Никифора Вяземского Ефросиньей Фёдоровой, пленной крещеной финкой царевич познакомился, скорее всего в 1715 году и, не получая женской ласки от законной супруги, страстно влюбился в четырнадцатилетнюю чухонку. Потому и не удивительно, что при побеге из России 26 сентября 1716 года он взял с собой любовницу вместе с ее братом Иваном и тремя слугами. Есть свидетельства, что она путешествовала, переодетая пажом.
Австрийский император отнесся к нему очень участливо и помогал ему скрываться от разыскивавших его по следам агентов Петра: он отправил свояка с любовницей в крепость Эренберг в Тироле.
Поиски царевича долгое время не приносили успеха, скорее всего, по той причине, что заодно с Кикиным был А.П. Веселовский, русский посол при венском дворе, которому Пётр I поручал найти Алексея. Наконец русские шпионы выследили местоположение Алексея в замке Эренберг, и от императора потребовали выдачи царевича России. Но Карл не только не выдал свояка, но и 17 мая 1717 года царевич и Ефросинья были вывезены в знаменитый неаполитанский замок Сант-Эльмо с прекрасным видом на Везувий, залив и сам город.
Алексей планировал дождаться на территории Священной Римской империи смерти Петра, который в этот период тяжело болел, и стать русским царем, опираясь на помощь австрийцев.
Здесь и застали его посланные Петром Пётр Толстой и Александр Румянцев, получившие от царя такую инструкцию: «Ехать им в Вену и на приватной аудиенции объявить цесарю, что мы подлинно через капитана Румянцева известились, что сын наш Алексей принят под протекцию цесарскую и отослан тайно в тирольский замок Эренберг, и отослан из того замка наскоро, за крепким караулом, в город Неаполь, где содержится за караулом же в крепости, чему капитан Румянцев самовидец».
Император Священной Римской империи отказался выдать Алексея, но разрешил допустить к нему П. Толстого. Последний предъявил Алексею письмо отца, где царевичу гарантировалось прощение любой вины в случае немедленного возвращения в Россию.
«Буде же побоишься меня, то я тебя обнадёживаю и обещаюсь Богом и судом Его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаешь и возвратишься. Буде же сего не учинишь, то, … яко государь твой, за изменника объявляю и не оставлю всех способов тебе, яко изменнику и ругателю отцову, учинить, в чём бог мне поможет в моей истине».
Письмо, однако, не смогло заставить Алексея вернуться. Тогда Толстой подкупил австрийского чиновника, чтобы тот «по секрету» сообщил царевичу, что его выдача в Россию — вопрос решенный.
Вот как докладывал о том царю сам Толстой: «А потом увещал я секретаря вицероева, который во всех пересылках был употреблен и человек гораздо умен, чтоб он, будто за секрет, царевичу сказал все вышеписанные слова, которые я вицерою советовал царевичу объявить, и дал тому секретарю 160 золотых червонных, обещая ему наградить вперёд, что оный секретарь и учинил».
Это убедило Алексея, что расчеты на помощь Австрии ненадежны. Решив, что помощи от Карла VI он не получит, и страшась возвращения в Россию, Алексей через французского офицера Дюре тайно обратился с письмом к шведскому правительству с просьбой о помощи. Однако данный шведами ответ (шведы обязались предоставить Алексею армию для возведения его на престол) запоздал, и П. Толстой сумел угрозами и посулами 14 октября добиться от Алексея согласия на возвращение в Россию до того, как он получил послание от шведов.
По прибытии царевича в Москву Петр подтвердил свое обещание помиловать Алексея, но выдвинул два условия, о которых не упоминал ранее: царевич Алексеи; должен был отказаться от наследования престола и дать указания о соучастниках организации побега. Алексей был настолько напуган, что стал оговаривать и себя, и всё свое окружение. Он признавался даже в том, о чем его не спрашивали, и давал показания против тех людей, которые никак не могли быть причастны к заговору.
Позже на следствии, под пытками и угрозой смерти, царевич признается сразу в нескольких страшных заговорах, в том числе и с участием австрийцев. На самом деле дальше обычных разговоров и нескольких писем дело не зашло – вряд ли это можно назвать полноценным заговором.
Согласно его показаниям на следствии, он был готов ради захвата власти опереться на австрийскую армию. В свою очередь, и австрийцы планировали использовать Алексея как свою марионетку в интервенции против России, но отказались от своего намерения, посчитав такое предприятие слишком опасным. Как следует из меморандума вице-канцлера графа Шёнборна императору Карлу: «Для нас не является невозможным добиться определённых успехов в землях самого царя, то есть поддерживать любые восстания, но нам в действительности известно, что этот царевич не имеет ни достаточной храбрости, ни достаточного ума, чтобы извлечь какую-либо реальную выгоду или пользу из этих [восстаний]».
Граф Пётр Толстой привез царевича и Ефросинью в Москву. Здесь 3 февраля 1718 года, Алексей Петрович, в присутствии членов Сената и Синода, подписал отречение от престола в пользу своего младшего брата Петра. За это во всеуслышание ему объявляется помилование. А уже на следующий день начинается следствие по делу царевича, а самого его заключили в каземате Петропавловской крепости.
В «Манифесте» Петр I обещает царевичу прощение при условии безоговорочного отказа от претензий на трон и полного признания своей вины в политическом заговоре, в котором его обвиняли: «...прощаем, и от всякого наказания освобождаем».
Отец обещал ему полное прощение, если он чистосердечно сознается во всем и назовет лиц, по совету которых бежал. К тому времени его собственный сын от Екатерины Пётр был еще жив (мальчик умрет 25 апреля 1719 г., прожив всего три года) и вроде как бы второй (то бишь, первый) наследник престола ему уже был без надобности.
Тем не менее, в нарушение данных Петром I сыну обещаний в июне 1718 года царевич Алексей Петрович был заключен в Петропавловскую крепость и подвергнут жестоким пыткам. Специально образованный Верховный суд из высших военных и гражданских чинов 24 июня 1718 года приговорил царевича к смертной казни, а 26 июня при до конца невыясненных обстоятельствах он погиб.
Почему Петр I не сдержал своего обещания? Алексей вернулся под гарантии безопасности, данные ему отцом, но тот грубо нарушил условия договора. Вполне вероятно, что Петра, который в последние годы своей жизни отличался крайней мнительностью и раздражительностью, кто-то настроил против сына. Возможно, это были интриги его фаворита Меншикова, а, может, и сама Екатерина I приложила руку к фабрикации дела – если бы на престоле оказался Алексей, то всё ее потомство было бы под угрозой.

Подчеркну: заставив отречься от престола, а потом и, по сути, санкционировав убийство старшего сына, царь Пётр буквально через несколько месяцев лишился и второго наследника престола по мужской линии, породив, тем самым, тот самый бардак во власти, когда один переворот сменял другой, третий, четвертый… И виноват во всем этом именно Пётр Первый.

Алексею были предложены семь вопросных пунктов, составленных лично Петром I. Они послужили началом Московскому розыску.
Царь лично составил этот вопросник и предписал сыну отвечать со всей искренностью, иначе он лишится жизни – «живота» своего. Петра I интересовали, прежде всего, сообщники сына, лица, руководившие его поступками и посоветовавшие ему сбежать за границу. В конце пунктов царь еще раз предупредил сына: «А ежели что укроешь, а потом явно будет, на меня не пеняй...».
Попробовал бы Алексей не отвечать со всей искренностью, когда перед ним маячила дыба. Он и назвал своих главных сообщников – А.В. Кикин, Иван Большой Афанасьев, генерал князь В.В. Долгорукий, а также царевна Марья Алексеевна. Десятки людей оказались в Тайной канцелярии, где их пытали и допрашивали с особым пристрастием. 8 февраля царевич представил отцу ответы на предложенные вопросы.
На первый вопрос, с кем он советовался, давая ответ на письма отца и соглашаясь отправиться в монастырь, царевич отвечал, что, получив первое письмо, он советовался по отдельности с Александром Кикиным и Никифором Вяземским, и оба дали одинаковый ответ: «отрицаться наследства и просить о лишении оного для моей слабости, чего я и сам желал и писал от истинного сердца, без всякого лукавства и обману, понеже что то на себя брать, чего не снесть?» Их совет по поводу второго письма царя тоже был однозначным: «Когда де иной дороги нет, то де лучше в монастырь, когда де так наследства не отлучишься». Вскоре после отъезда царя в Амстердам Кикин, как мы уже знаем, сам пришел к царевичу и заявил, что отправляется в Карлсбад: «Я де тебе место какое-нибудь сыщу».
Кроме Кикина и Вяземского царевич советовался с князем В.В. Долгоруким и Ф.М. Апраксиным. Обоих он просил ходатайствовать перед отцом, чтобы тот дал разрешение постричься. Разговаривал с отцом один Долгорукий: «Я де с отцом твоим говорил о тебе, чаю де тебя лишит наследства, и письмом де твоим, кажется, доволен». И затем добавил: «Я де тебя у отца с плахи снял… Теперь де ты радуйся, дела де тебе ни до чего не будет».
Вспомнил царевич и о похожих словах Кикина: «Тебе де покой будет, как де ты от всего отстанешь, лишь бы так сделали, я де ведаю, что тебе не снести за слабостию своею; а напрасно де ты не отъехал, да уж того взять негде». Последняя фраза содержала упрек царевичу за то, что тот не остался за рубежом еще в 1714 году, когда ездил лечиться в Карлсбад. Кикин утешал царевича, что монашеский постриг можно будет впоследствии предать забвению: «Вить де клобук не прибит к голове гвоздем; мочно де его и снять».
Никифор Вяземский дал другой совет: в монастырь иди, но «пошли де до отца духовного и скажи ему, что ты принужден идти в монастырь, чтоб он ведал; он де может сказать и архиерею Рязанскому о сем, чтоб де про тебя не думал, что ты за какую вину пострижен». Между прочим, оба они во время следствия наотрез отказались от приписываемых им царевичем слов.
Царевич согласился с этим советом и отправил два письма: одно духовнику Якову Игнатьеву, другое Ивану Кикину, брату Александра Кикина, «что по принуждению иду в монастырь». Оба также получили от царевича деньги, которые должны были после его пострижения передать его любовнице Евфросинье. Последнюю царевич всячески выгораживал. Он особо подчеркнул, что ни Евфросинья, ни другие из его окружения ничего не знали о его намерениях: «А когда я намерялся бежать, взял ее обманом, сказав, чтоб проводила до Риги, и оттуды взял с собою и сказал ей и людям, которые со мною были, что мне велено ехать тайно в Вену для делания алиянцу против Турка, и чтоб тайно жить, чтоб не сведал Турок. И больше они от меня иного не ведали».
Зато сама Ефросинья, которую, разумеется, тоже допрашивали по этому делу, ничуть не собиралась выгораживать своего вельможного любовника. Более того, обвиняла его в самом главном грехе – попытке государственного переворота.
На допросах она открыто заявила, что Алексей Петрович действительно готовился к свержению отца, пытался заручиться поддержкой европейцев и даже планировал отправиться к папе римскому, попросить его о содействии. От последнего Ефросинья якобы его отговорила, однако все прочее царевич успешно осуществлял, хотя и желаемой помощи не получил.
Или вот еще фрагмент ответа Ефросиньи с одного из допросов: «Да он же, царевич, говаривал: когда он будет государем, и тогда будет жить в Москве, а Питербурх оставит простой город; также и корабли оставит и держать их не будет; а войска-де станет держать только для обороны…».
Слова любовницы стали решающими в судьбе царевича Алексея. Он был приговорен к смерти. Ефросинья же была полностью оправдана. Есть версия, что эта девка не просто так появилась в окружении царевича Алексея. Возможно, это козни Александра Меншикова, который специально свел ее с царевичем и позволил вместе с ним бежать за границу, дабы она была при царевиче, что называется «царевым оком».
Ее дальнейшая судьба остается весьма туманной. Одни предполагают, что она успешно вышла замуж за офицера, другие придерживаются версии, что по приказу Петра Великого женщина приняла монашеский постриг. А есть еще вот такое письменное распоряжение Петра, появившееся, наверное, неспроста, а в качестве платы за нужные сведения: «Девке Офросинье на приданое выдать своего государева жалованья в приказ три тысячи рублев из взятых денег блаженные памяти царевича Алексея Петровича».
На второй вопрос: «В тяжкую мою болезнь в Питербурхе не было ль от кого слов для збежания к тебе, ежели б я скончался?», Алексей решительно ответил, что никаких слов он не слыхал.
Третий вопрос был для Петра самым важным: «О побеге своем давно ль зачал думать и с кем, понеже так скоро собрался, может быть, что давно думано, чтоб ясно о том объявить, с кем, где, словесно или чрез письмо или чрез словесную пересылку и чрез кого [...] также и с дороги не писал ли кому?».
Отвечая на этот вопрос, Алексей сообщил: «О побеге моем с тем же Кикиным были слова многожды в разные времена и годы, и прежде сих писем, чтоб будет случится в чужих краях, чтоб остаться там где-нибудь не для чего иного, только б что прожить, отдаляясь от всего, в покое». Рассказал царевич и о совете Кикина задержаться в Европе после излечения от болезни в 1714 году, когда он ездил в Карлсбад, и о его же, Кикина, укорах, когда царевич вернулся обратно в Россию, не переговорив ни с кем «от двора французского»; рассказал и о своей встрече с Кикиным в Либаве, и о том, как Кикин сыскал ему место в Вене, куда ездил не для чего иного, кроме как для царевичевых дел.
Как известно, именно Кикин продумал до тонкостей план, как царевичу замести следы, чтобы сбить с толку отца, если тот вздумает организовать поиски сына. Царевич не скрыл и такие подробности. В Либаве он спросил Кикина: «Хорошо, что ты мне место сыскал; а когда бы письма от батюшки не было, как бы мне тогда уехать?» На это у Кикина ответ был готов: «Я де хотел таким образом сделать, чтоб ты сказал, что сам едешь к отцу, и сам бы ушел».
Еще Кикин говорил царевичу, что «отец де тебя не пострижет ныне, хотя б ты хотел, ему де князь Василий (Долгорукий — авт.) приговорил, чтоб тебя при себе ему держать неотступно и с собою возить всюду, чтобы ты от волокиты умер, понеже де ты труда не понесешь; и отец де сказал: хорошо де так. И рассуждал ему князь Василий, что де в чернечестве ему покой будет и может де он долго жить. И по сему слову я дивлюсь, что давно тебя не взяли, и ныне де тебя зовут для того, и тебе, кроме побегу, спастися ничем иным нельзя».
Кроме Кикина, по словам царевича, о побеге знал его камердинер Иван Большой Афанасьев: «…когда ваше письмо получил и уже свободно мне выехать из России, по прежним словам с Кикиным вздумал отъехать куда-нибудь, к цесарю или в республику которую, Венецкую или Швейцарскую, и о сем никому не говорил, только объявил Ивану Большому Афанасьеву, что я намерен отъехать в вышеписанные места, куда ни будь. А места прямо не сказал, понеже и сам намерения крепкого не имел… И Иван сказал, как я ему о побеге объявил: "Я де твою тайну хранить готов, только де нам беда будет, как ты уедешь; осмотрись де, что ты делаешь"».
На четвертый вопрос отца: «Будучи в побеге, имел ли от кого из России письма или словесный приказ, прямо или посторонним образом или чрез иные руки, и чрез кого; также, хотя и не из России, а о здешних делах, которые тебе и мне касаются [...]?» – Алексей ответил, что получал известия о том, что происходит на родине, только от вице-канцлера Шёнборна, причем, известия явно недостоверные, но способные укрепить дух царевича, его уверенность, что недалек тот час, когда на его голове окажется корона русского царя. Царевичу сообщали, «что будто по отъезде моем есть некакие розыски домашними моими, и будто есть замешание в армии, которая обретается в Мекленбургской земле, а именно в гвардии, где большая часть шляхты, чтоб государя убить, а царицу с сыном сослать, где ныне старая царица (Евдокия Лопухина — авт.), а ее взять к Москве и сына ее, который пропал без вести (то есть самого царевича Алексея — авт.), сыскав, посадить на престол.
А все де в Петербурге жалуются, что де знатных с незнатными в равенстве держат, всех равно в матросы и солдаты пишут, а деревни де от строения городов и кораблей разорились». А «больше, что писано, не упомню», – сообщал царевич, и добавлял: «И в нынешнем побеге никогда цыфирью (т.е. шифром — авт.) не писывал ни к кому и ведомостей, окроме вышеписанных и печатных газетов, не имел».
Интересовал царя «поп-гречанин», будто бы бывший у царевича. Но здесь Алексей заверил: «Поп греческий никакой нигде ни для чего… не бывал».
Отвечая на шестой вопрос — о собственных письмах в Россию, адресованных Сенату и духовным лицам, царевич пытался переложить вину за их появление на секретаря графа Шёнборна Кейля, который якобы принуждал написать их под тем предлогом, что «есть ведомости, что ты умер, иные есть — будто пойман и сослан в Сибирь; того ради пиши, а будет де не станешь писать, мы держать не станем». Царевич по памяти пересказал их содержание.
Заодно царевич рассказал и об условиях своего пребывания в цесарских владениях. Он не возражал, чтобы его содержали втайне от русских, а прежде всего, от резидента Веселовского. Шёнборн после встречи с Карлом VI говорил ему: «Цесарь де тебе не оставит и будет де случай, будет по смерти отца, и вооруженной рукою хочет тебе помогать на престол». Царевич, по его собственным словам, возразил на это: «Я вас не о том прошу, только чтоб содержать меня в своей протекции; а оного я не желаю».
По седьмому пункту царевич должен был припомнить «все, что по сему делу касается». Подобный вопрос можно было трактовать весьма широко, что, в общем-то, Алексей и сделал. Царевич вспомнил и о деньгах, которые он получил перед побегом от Меншикова и других лиц, и о разговорах с разными людьми, которые показались ему «достойны к доношению». Так, он вспомнил, что слышал от сибирского царевича, что «говорил де мне Михайло Самарин, что де скоро у нас перемена будет: будешь ли ты добр ко мне, будет де тебе добро; а что де Самарин говорит, то сбывается... а какая перемена, не явил».
Он же в марте 1716 года говорил, будто «в апреле месяце в первом числе будет перемена. И я стал спрашивать: что? И он сказал: "Или де отец умрет, или разорится Питербурх, я де во сне видел". И как оное число прошло, я спросил, что ничего не было. И он сказал, что де может быть в другие годы в сей день; я де не сказывал, что нынешнего года: только смотрите апреля первого числа, а года де я не знаю».
Передал царевич содержание и нескольких других разговоров. В одном из них участвовали посол в Англии Семён Нарышкин и кто-то из высших сановников государства: не то Ягужинский, не то Макаров — точно царевич не помнил. Зашла речь о престолонаследии в других странах. Нарышкин сказал: «У прусского де короля дядья отставлены, а племянник на престоле для того, что большого брата сын». «И, на меня глядя, молвил: "Видь де и мимо тебя брату отдал престол отец дурно". И я ему молвил: у нас он волен, что хочет, то и делает; у нас не их нравы. И он сказал: "Это де не ведомо, что будет; будет так сделается, во всем де свете сего не водится"».
Никифор Вяземский, приехав из Москвы в Торунь, сказывал царевичу, что, по слухам, «государю больше пяти лет не жить; а откудова де он ведает, не знаю». В другой раз в Петербурге тот же Вяземский говорил царевичу о его брате, малолетнем царевиче Петре Петровиче: «Брату де твоему больше семи лет не жить, лишь бы и то прожил».
Приведены в показаниях царевича и слова князя Василия Долгорукого. Будучи в Штетине, он говорил так: «Кабы де не государев жестокий нрав да не царица, нам бы де жить нельзя, я бы де в Штетине первый изменил».
Отдав 8 февраля 1718 года ответы на все вопросные пункты, царевич тут же стал припоминать, что еще может заинтересовать отца. Спустя некоторое время он сочинил дополнение к вышеизложенным ответам, назвав новые фамилии – Фёдора Дубровского и даже свою тетку Марью Алексеевну.
После того как царевич дал ответы на вопросные пункты, Тайная канцелярия оставила его в покое на три месяца, пока шел суздальский розыск. По свидетельству голландского резидента де Би, «его высочество находится под строгим караулом вблизи покоев царя и редко появляется при дворе. Говорят, что умственные способности его не в порядке».
Впоследствии царевич еще несколько раз вынужден был давать показания: 12, 14, 16 и 26 мая, 17, 19, 22 и 24 июня. Это объясняется тем, что у следствия возникали вопросы в связи с допросами других лиц, привлеченных к дознанию, из которых роль царевича вырисовывалась совсем по-другому. Здесь уместно сказать, что память царевича не могла сохранить всего, ранее происходившего, и о некоторых фактах и событиях он попросту не мог вспомнить. Но следствие также установило, что в одних случаях царевич сознательно скрывал истину, пытаясь смягчить свою вину или освободить от ответственности близких ему лиц, в других, напротив, клеветал на невинных, мстя им, потому что питал к ним неприязнь.
Дело царевича Алексея вышло на финишную прямую. 13 июня 1718 года над ним был назначен суд, а через шесть дней последовала первая пытка.
Жить ему осталось совсем немного.
Его смерть до сих пор окутана тайной. Согласно официальной версии, Алексей очень тяжело принял весть о приговоре, из-за чего впал в беспамятство и умер. Также различные источники свидетельствуют, что царевич мог скончаться от пыток, был отравлен или же задушен подушкой. О том, что же произошло на самом деле, историки спорят до сих пор.
Алексея похоронили в Петропавловском соборе. Поскольку смерть царевича совпала с празднованием годовщины победы в Полтавской битве, император решил не объявлять траур.
В середине XIX века историк и археограф Николай Устрялов получил доступ к тайным документам петровской эпохи. Он установил, что еще два дня спустя после вынесения смертного приговора Алексея пытали и что он мог скончаться от последствий пыток. Официальной же причиной смерти был объявлен «удар» – под ним в те времена мог подразумеваться как инсульт, так и сердечный приступ. Но никто бы не стал пытать царевича без ведома Петра. Значит, вина за смерть Алексея прямо или косвенно лежит на его отце.
Трагической оказалась и судьба детей Алексея. Дочь Наталья скончалась в 1728-м. Сын Пётр, взойдя на престол в 1727-м, после смерти Екатерины I, умер спустя три года. Но сын успел сделать доброе дело для своего отца – состоялась посмертная реабилитация Алексея Петровича, изъятие из обращения осуждающих его манифестов и направленной на оправдание действий Петра «Правды воли монаршей» Феофана Прокоповича.
Таким образом, в 1730 году мужской род Романовых по прямой линии прервался.

Итак, как обычно, подведем итоги всему сказанному в заданном нами ракурсе: чего НЕ было бы, если бы на российский престол после смерти Петра I вступил его старший сын Алексей II Петрович.
1) Петру Алексеевичу не надо было бы подписывать никакого завещания, в котором он успел вставить всего лишь два слова: «Отдайте всё…».
2) Российская империя не знала бы ни Екатерину I, ни Екатерину II, поскольку обе явились исключительно «порождением» первого русского императора, так как обе не имели никаких юридических, законных прав на престол. Первая – в силу своего простого происхождения; вторая – в силу того, что являлась принцессой крохотного и бедного Ангальт-Цербстского княжества, одного из многочисленных германских княжеств, и появилась на российском горизонте, опять же, в силу того что трон заняла тоже не имевшая юридических прав на престолонаследие незаконнорожденная дочь Петра и Екатерины (родившаяся еще до официального бракосочетания) Елизавета Петровна.
3) Не было бы в российской истории ни века государственных переворотов, ни века царственного матриархата, каким стало XVIII столетие.
4) Вполне вероятно, что Петербург оставался бы столицей России лишь относительно короткое правление Петра, а потом снова старая добрая Москва вернула бы себе первенство, как о том и мечтал Алексей Петрович.
Соответственно, не было бы и жестоких нравов, воцарившихся в России в результате жестокости самого Петра, в силу просто другого, мягкого характера Алексея Петровича.
5) Но не было бы и повальной европеизации России (по крайней мере, все то время, когда бы Алексей II оставался на престоле, поскольку сам Алексей с раннего детства воспитывался матерью в духе старинных русских обычаев. Хорошо это или плохо – это уже второй вопрос, и в данном случае он мне не интересен. По крайней мере, жен себе будущие русские цари выбирали бы не из немок, а, как то и велось вплоть до восшествия на трон Петра, из русских боярских (княжеских) семей. Между прочим, и сын Алексея Петровича, юный царь Пётр II Алексеевич собирался жениться на русской княжне из рода Долгоруких. Свадьбе и долгому правлению внука Петра помешала ранняя смерть того от оспы.

И самое последнее, что хотелось бы сказать в этом очерке. Так получилось, что в российской истории было два наследника престола по имени Алексей. И судьба обоих была печально-трагическая.



Малолетний царь Иван Антонович (1740-1741 годы)
1
Был в российской истории случай, когда, рвавшаяся к власти, незаконнорожденная принцесса не пожалела даже маленького ребенка – речь идет о полуторагодовалом мальчике, практически с рождения легитимно коронованного на царство. При этом и всю его семью, повинную только в том, что перешли ей дорогу к трону, она упекла в северные края, тем самым практически уничтожив ее не только физически, но даже вытравив у русского народа память об этой семье, подчистив исторические хроники – довольно долго в этих хрониках существовала дыра длиною почти в два года – с 1740-го до конца 1741 года. Словно этих лет и не существовало вовсе. И даже за найденный рубль с изображением Ивана Антоновича, владелец монеты немедленно отправлялся в ссылку.
Речь идет о государственном перевороте, устроенном дочерью Петра Первого Елизаветой Петровной, которая с помощью лейб-гвардейцев свергла младенца-царя Ивана Антоновича, а его родителей, мать-регентшу Анну Леопольдовну, и отца, генералиссимуса русской армии Антона Брауншвейг-Люнебургского, со всем их семейством и челядью сплавила в далекие северные Холмогоры, которые лет за десять до того покинул будущий академик, а тогда просто рвавшийся к знаниям молодой помор по имени Михайла Ломоносов.
А ведь не будь этого переворота, история России пошла бы по другому пути.
Государыне Анне Ивановне требовался наследник. В отличие от своего дяди и крестного отца, Петра Алексеевича, Анна решила позаботиться об этом заранее – еще в 1732 году (за восемь лет до кончины). Дело в том, что официально она в то время не была замужем и родных детей не имела. Ее единственный супруг, герцог Курляндии и Семигалии Фридрих III Вильгельм, скончался 21 января 1711 года, через два с половиной месяца после свадьбы – одна из версий смерти, юного, 18-летнего герцога гласит, что его молодой организм не выдержал многодневных возлияний на собственной свадьбе, на которые так щедр был царь Пётр, – даже не доехав до своей столицы Риги. И Анна вспомнила о своей племяннице – дочери своей старшей сестры Екатерины Ивановны и герцога Мекленбург-Шверинского Карла Леопольда, родившейся в Ростоке 7 декабря 1718 года. При рождении девочку крестили по протестантскому обряду и нарекли Елизавета-Екатерина-Христина. Супруги быстро расстались, и Екатерина вернулась в Россию, где Елизавету перекрестили по православному обряду, и она стала Анной Леопольдовной (кстати, странно, почему именно Леопольдовной, а не Карловной, по первому имени отца?). Но Анна провела хитроумный трюк – наследницей сделала не племянницу, а объявила, что трон наследует потомок по мужской линии Елизаветы-Екатерины-Христины, то бишь уже Анны Леопольдовны.
Но для того, чтобы такой потомок появился, принцессу необходимо выдать замуж. И по заданию императрицы в Европу, шерстить по германским княжествам, отправляется один из ее приближенных – Левенвольде.
Анна Леопольдовна имела наружность приятную и даже привлекательную, ростом была выше среднего и довольно стройная. Она отличалась чрезвычайной белизной лица, которому темно-русые волосы придавали еще более блеска. Свободно говорила на нескольких иностранных языках, любимым ее занятием было чтение книг, которые для нее выписывали из-за границы. Но характером пошла в отца – была своенравна, вспыльчива и нерешительна.
Жениха нашли в Брауншвейге. Второй сын местного герцога Фердинанда Альбрехта Антон Ульрих Брауншвейг-Вольфенбюттельский родился в августе 1714 года в Беверне. Он получил достойное образование, был прекрасно воспитан, наделен изысканными манерами. Кроме того, у Антона Ульриха было весьма редкое качество для того времени – он крайне толерантно относился к другим людям, приверженцам иных верований и культуры. В июне 1733 года Антон Ульрих становится гостем Российской империи. Вместе с принцем Брауншвейгским приезжает и его свита, в числе которой юный барон Карл Иероним фон Мюнхгаузен (тот самый, прославившийся своими невероятными похождениями). Но невысокий и робкий юноша, отличающийся мягким характером и скромностью, не впечатлил Анну Леопольдовну, хотя при российском дворе надеялись, что между парой зародятся нежные чувства. И никто из придворных не благоволил принцу Брауншвейгскому Антону Ульриху, и его свадьба с принцессой Анной откладывалась на весьма неопределенное время. Однако императрица уже приняла решение, и в 1739 году был заключен брак между ее племянницей и герцогом Брауншвейгским.
Но упрямство и взбалмошность Анны Леопольдовны доводила Антона Ульриха до умопомрачения. Она всячески избегала встреч с ним, тем более, не желала оставаться с женихом наедине. С другой стороны, у нее завязалась любовь с австрийским посланником графом Морицем Линаром. И до интимной близости у них не дошло лишь потому, что принцессе следовало до свадьбы сохранять невинность. Дошло даже до того, что в первую брачную ночь, чтобы не оставаться наедине с теперь уже законным мужем, Анна пригласила в спальню свою фрейлину и лучшую подругу Юлианну Менгден. Представляете, что испытывал муж, который хотел, но не мог исполнить супружеский долг, поскольку в одной кровати, помимо него и жены, лежала еще и фрейлина!? И только грозный окрик тетки, императрицы Анны Ивановны, пригрозившей племяннице всяческими карами, заставил ту принять мужа. И спустя девять месяцев Анна Леопольдовна родила мальчика.
3 сентября 1740 года ребенок был окрещен в личных покоях императрицы в присутствии, духовенства, фельдмаршалов, полных генералов и всех государственных министров. Остальные придворные в парадных платьях разместились в прочих покоях царицы. Она одна воспринимала младенца, которому было дано имя Иван, в честь отца императрицы и дедушки самой роженицы. Затем кроватка новорожденного была установлена в смежной с опочивальней императрицы комнате, что давало возможность Анне Ивановне видеть его в любое время суток. Наконец, императрица повелела пеленать и распеленывать младенца лишь в присутствии герцогини Курляндской, супруги герцога Бирона, фаворита царицы, которая, с удовольствием взяла на себя эти заботы.
В 1740 г. Анна Ивановна почувствовала, что скоро уйдет из жизни. Во время болезни она всерьез задумалась о выборе преемника. Законным претендентам на престол, детям Петра Великого, передавать право наследования императрица не хотела.
Именно поэтому наследником в своем завещании Анна Ивановна называет сына Анны Леопольдовны и Антона Ульриха.
В завещании императрицы значилось:
«По воле божеской случиться может, что внук наш в сие ему определенное наследство вступить может в невозрастных летах, когда он сам правительство вести в состоянии не будет; того ради всемилостивейше определяем, чтоб в таком случае и во время его малолетства правительство и государствование именем его управляемо было чрез достаточного к такому важному правлению регента, который бы как о воспитании малолетнего государя должное попечение имел, так и правительство таким образом вел, дабы по регламентам, и уставам, и прочим определениям и учреждениям, от дяди нашего, государя императора Петра Великого, и по нем во время нашего благополучного государствования учиненным, как в духовных, военных, так в политических и гражданских делах поступано было без всяких отмен. К чему мы по всемилостивейшему нашему матернему милосердию к империи нашей и ко всем нашим верным подданным во время малолетства упомянутого внука нашего, великого князя Иоанна, а именно до возраста его семнадцати лет, определяем и утверждаем сим нашим всемилостивейшим повелением регентом государя Эрнста Иоанна, владеющего светлейшего герцога курляндского, лифляндского и семигальского, которому во время бытия его регентом даем полную мочь и власть управлять на вышеозначенном основании все государственные дела, как внутренние, так и иностранные, и сверх того в какие бы с коею иностранною державою в пользу империи нашей договоры и обязательство вступил и заключил, и оные имеют быть в своей силе, как бы от самого всероссийского самодержавного императора было учинено, так что по нас наследник должен оное свято и ненарушимо содержать. Не менее же ему, регенту, по такой ему порученной власти вольно будет о содержании сухопутной и морской силы, о государственной казне, о надлежащих по достоинствам и по заслугам к Российской империи всяких награждениях и о всех прочих государственных делах и управлениях такие учреждения учинить, как он по его рассмотрению запотребно в пользу Российской империи изобретет. А ежели божеским соизволением оный любезный наш внук, благоверный великий князь Иоанн, прежде возраста своего и не оставя по себе законнорожденных наследников преставится, то в таком случае определяем и назначиваем в наследники первого по нем принца, брата его, от нашей любезнейшей племянницы, ее высочества благоверной государыни принцессы Анны, и от светлейшего принца Антона Ульриха, герцога Брауншвейг-Люнебургского, рождаемого, а в случае и его преставления – других законных из того же супружества рожденных принцев, всегда первого, и при оных быть регентом до возраста их семнадцати же лет упомянутому ж государю Эрнсту Иоанну, владеющему светлейшему герцогу курляндскому, лифляндскому и семигальскому; в таком случае, ежели б паче чаяния по воле божеской случиться могло, что вышеупомянутые наследники, как великий князь Иоанн, так и братья его, преставятся, не оставя после себя законнорожденных наследников, или предвидится иногда о ненадежном наследстве, тогда должен он, регент, заблаговременно с кабинет-министрами, и Сенатом, и генералами-фельдмаршалами, и прочим генералитетом о установлении наследства крайнейшее попечение иметь и по общему с ними согласию в Российскую империю сукцессора избрать и утвердить; и по такому согласному определению имеет оный Российской империи сукцессор в такой силе быть, якобы по нашей самодержавной императорской власти от нас самих избран был. И яко мы вышеописанное определение по довольному и здравому рассуждению в пользу нашей империи и всех наших верных подданных учинили, того ради и чрез сие всемилостивейше повелеваем, чтоб все государственные чины в управлении по должностям своим дел оных регенту были во всем так, как нам, послушны и в пользу империи все его повеления и учреждения исполняли. А между тем неизменно уповаем, что оный определенный от нас регент по имеющей чрез многие годы к нам верной ревности оставшей нашей императорской фамилии достойное и должное почтение показывать и по их достоинству о содержании оных попечение иметь будет. И яко, с одной стороны, такое регентское правление его любви герцогу курляндскому натуральным образом не инако как тягостно и трудно быть может и он сию тягость приемлет…»
Этот акт был напечатан 18 октября, а уже на следующий день, 19 числа, печатают указ императора Ивана III: «По указу его императорского величества, будучи в собрании, Кабинет, Синод, Сенат обще с генералами-фельдмаршалами и прочим генералитетом по довольном рассуждении согласно определили и утвердили: его высококняжескую светлость от сего времени во всяких письмах титуловать по сему: его высочество, регент Российской империи герцог курляндский, лифляндский и семигальский». И только через четыре дня вышел указ императора титуловать высочеством «вселюбезнейшего его государя отца принца Антона Ульриха».
В результате этого указа вышла в российской истории некая путаница – Ивана Антоновича величают то Третьим, то Шестым. Все дело в том, как считать: если от первого царя Ивана Грозного – то Иван Антонович стал, действительно, третьим Иваном на российском престоле. Однако же, и сам грозный царь Иван Васильевич считался четвертым Иваном по счету (от великого князя Ивана Даниловича Калиты), да и дед Ивана Антоновича все же прозывался Иваном Пятым. Потому и мы будем называть Ивана Антоновича Иваном Шестым. 
Однако, все же не числительное императора-младенца было самым странным в указе о регентстве, а то, что, в случае бездетной смерти императора Ивана, ему должны были наследовать родные братья его от того же брака Анны Леопольдовны с принцем Антоном. Это распоряжение имело такой смысл, что если бы принц Антон и все сыновья его умерли или если бы Анна Леопольдовна развелась с принцем Антоном и вышла замуж за другого, то дети ее от второго брака лишались права на престол, следовательно, это право делалось принадлежностью не внука царя Ивана Алексеевича, но принца Антона Брауншвейгского. Распоряжение о престолонаследии составлял вице-канцлер Андрей Остерман, в котором трудно было предположить ненамеренное допущение такой странности; гораздо легче предположить, что Остерман, будучи самым ревностным приверженцем принца Антона и зная нерасположение к нему жены его, Анны Леопольдовны, хотел выражением – «от того же брака» – заставить ее сохранить брачную связь с принцем Антоном.

Как видите, права на престол получили все отпрыски Антона Ульриха и его супруги. Несмотря на столь успешное стечение обстоятельств, Брауншвейгское семейство было недовольно своим положением. Да, после смерти Анны Ивановны императором был объявлен Иван VI Антонович. Регентом же при нем был герцог Эрнст Бирон, фаворит покойной императрицы. По сути, вся власть принадлежала Бирону.

Антона Ульриха такое положение вещей тоже не устраивало, но он не отличался решительным и дерзким нравом, а потому предпочитал выжидать удобного часа для поворота ситуации в свою сторону. Что примечательно, в армейских кругах тоже было немало людей, недовольных Бироном. Кстати сказать, немало офицеров сочувствовало Антону Ульриху, проявившему себя с самой лучшей стороны во время очередной русско-турецкой войны при штурме крепости Хотин, в котором Антон Ульрих участвовал под руководством фельдмаршала Миниха.
Не нравилось такое регентство и матери царя-младенца Анне Леопольдовне. Она в очередной раз проявила свою строптивость. Бирон хотел до конца выдержать доказательство своей привязанности к покойной императрице и не переезжал из Летнего дворца в Зимний до погребения Анны Ивановны. Но Анна Леопольдовна заявила, что она сегодня же переезжает на житье в Зимний дворец и, разумеется, возьмет с собой своего сына.
У нее были основания сомневаться в подлинности завещания тетушки Анны. Не рука ли самого Бирона водила царскими перстами по бумаге, когда нужно было подписать указ о регентстве? Не зря же Анна Ивановна до последнего тянула с этим указом – значит, не хотела видеть своего фаворита в роли правителя Российской империи.
Бирон, не ожидавший таких слов, даже несколько опешил. Он посмотрел на присутствовавших принца Антона и его нового русского адъютанта Грамотина.
 – Этого никак нельзя допустить, – решительно произнес герцог.
– Как это нельзя? – Анна Леопольдовна смерила Бирона высокомерным взглядом.
– Никак нельзя! Вам ведь известно, что по воле покойной государыни император поручен непосредственным моим попечениям, и потому он постоянно должен быть там, где нахожусь я.
Бирон было сделал несколько шагов к дверям той комнаты, где находился младенец, но его опередила Анна, молнией бросившись к той же двери и загородив регенту путь.
– Вы не войдете к его величеству! Я мать государя российского, и никто в мире не отнимет у меня моего сына!
Такой решительности от по большей части вялой, апатичной и безразличной ко всему Анны Леопольдовны никто не ожидал. А она, тем временем, вбежала в спальные покои младенца-императора. Ошарашенный герцог, не скрывая злобы, смотрел на нее.
Против регента составили заговор, исполнение которого взял на себя Миних, хотя он и понимал, чем рискует в случае, если Бирон его переиграет. В заговор были вовлечены и оба родителя Ивана VI Антоновича, и сын фельдмаршала Эрнст Миних, женатый на одной из сестер Менгден, также являвшейся фрейлиной Анны Леопольдовны, и даже хитрый канцлер Остерман.
Совместными усилиями, заговорщикам удалось лишить Бирона регентства, спустя всего лишь пару недель после смерти императрицы. Регентом маленького царя стала его мать, Анна Леопольдовна.
9 ноября был опубликован Высочайший Рескрипт царя Ивана VІ Антоновича, где находим и следующие слова: «Означенный Бирон, будучи при Нас регентом, любезнейшим Нашим родителям, Их Императорским Высочествам Государю Нашему Отцу такое великое непочтение и презрение публично оказывать, и притом еще с употреблением непристойных угроз, также дальновидные и опасные намерения объявить дерзнул, по которой причине не только любезнейшие Наши Государи Родители, но и Мы Сами, покой и благополучие Империи Нашей в опасное состояние приведены быть могли б. И для того необходимо принуждены себя нашли, по всеподданнейшему и усердному желанию и прошению всех наших верных подданных духовного и мирского чина, поименованного герцога, от того регентства отрешив, сослать в Тобольск навечно, с окладом в 15 рублей ежедневно».
Новоиспеченная регентша принялась бездумно раздавать земли и денежные пожалования, как то всегда делали и прочие особы, захватывавшие насильно власть на Руси. Порядок присвоения чинов, установленный в Табели о рангах, постоянно нарушался, гвардейцы были возмущены муштрой.

Но в этой междоусобной борьбе все совершенно забыли о существовании еще одной претендентки на престол, дочери Петра Елизавете. Если говорить чисто юридически, то Елизавета не могла претендовать на занятие российского престола, поскольку была незаконнорожденной (Петр обвенчался с Екатериной уже после рождения Елизаветы). Но кто в России выполняет законы? Тем более, когда речь идет о власть предержащих!

2

После смерти Петра I в 1725 году Елизавета оказалась одной из претенденток на русский престол, однако уступила его и собственной матери, и племяннику (совсем юному Петру II, сыну казненного отцом царевича Алексея, старшего сына Петра I, и двоюродной сестре Анне Ивановне. Именно в годы правления последней при дворе образуется своеобразный кружок лиц, сочувствующих Елизавете Петровне и недовольных политикой Анны. Императрица знала о растущей популярности сестры и относилась к ней с плохо скрываемой враждебностью. И это при том, что ни в одном из уже состоявшихся переворотов та не участвовала и вела себя миролюбиво.
Доброе отношение Елизаветы к Анне ввело в заблуждение некоторых приближенных императрицы. Тем временем дочь Петра Первого собирала вокруг себя преданных соратников, среди которых были Скавронские (ее родственники по материнской линии), Шуваловы и Разумовские. В 1740 году Елизавета была, казалось, потрясена смертью императрицы и во время похорон шла за гробом Анны Ивановны третьей – после Анны Леопольдовны и ее мужа Антона Ульриха.
Окончательно испортить себе, а заодно и всему Брауншвейгскому семейству репутацию Анне Леопольдовне удалось после очередного указа. Когда гвардейские полки едва не отправили воевать в Финляндию, все больше взглядов обратилось в сторону Елизаветы Петровны.

Подведем некоторые итоги. Дворцовый переворот 1741 года случился исключительно по вине царя Петра Алексеевича. Ведь именно царственный отец в 1718 году дал замучить своего законного сына Алексея. Сын Петра от его полузаконной жены Екатерины (Марты Скавронской) Пётр Петрович умер в 1719 году. Тогда Пётр изменил закон о престолонаследии, и теперь сам мог назначить своего наследника. Но он не сумел (или не успел) этого сделать и скончался в 1725 г. Законным наследником Петра был его внук, тоже Пётр Алексеевич, сын несчастного царевича Алексея и его супруги Шарлотты Кристины Софии Брауншвейг-Вольфенбюттельской, родственницы отца Ивана VI Антона Ульриха Брауншвейг-Вольфенбюттельского. Но ему тогда было только 10 лет и за ним не было мощной придворной партии. Поэтому с помощью ближайших «птенцов гнезда Петрова» могущественного вельможи Меншикова, начальника Тайной канцелярии Толстого, генерал-адмирала Апраксина и канцлера Головкина, которые заручились поддержкой гвардии, на престол была возведена «кухарка» (или, как ее называла Анна Ивановна, портомоя) Екатерина Скавронская. Фактическим правителем при ней был Меншиков. И лишь после смерти мачехи на престол вступил Пётр II Алексеевич-младший, племянник Елизаветы.

В 1741 году Елизавета Петровна, подзуживаемая французским посланником де ля Шетарди и придворным медиком и доверенным лицом цесаревны Иоганном Лестоком, приняла решение бороться за власть и мечтала получить престол при поддержке европейских держав. Впрочем, никаких выгод за помощь она им не сулила, поэтому ситуация оставалась неопределенной.
После смерти отца Елизавета Петровна часто посещала гвардейские казармы, вела себя непринужденно и весело, не скупилась на подарки и не отказывалась от чести стать крестной матерью, если ее об этом просил кто-нибудь из военных. Но решающую роль сыграли, конечно, не дары Елизаветы. В период, когда важнейшие государственные посты заняли иностранцы, русские офицеры увидели в наследнице Петра Великого символ национальной независимости. А вот сама Елизавета до последнего момента старалась не вовлекать гвардию в политические интриги.
Поняв, чем все это может закончиться, Анну Леопольдовну принялись обрабатывать Миних и супруг Антон Ульрих, и даже, ставший после венчания Анны Леопольдовны с Антоном Ульрихом ее любовником, австрийский посол Мориц Линар, уговаривая ее подвергнуть Елизавету аресту. Но регентша только отмахивалась от них: какой заговор, у нее с Елизаветой прекрасные отношения. «Все это сплетни, мне давно уже известные, – успокаивала она скорее себя, нежели сподвижников. – Вы всегда пристаете ко мне, чтобы я или выдала ее насильно замуж, или посадила бы ее поскорее в монастырь, но я ни того, ни другого не сделаю. Оставьте Лизу в покое. Я на этих днях была у нее, все объяснилось между нами, и мы теперь дружны по-прежнему. Так бы и всегда было, да на беду нас злые люди ссорить хотят».
В самом деле, внешне между Анной и Елизаветой господствовало полное согласие и нежнейшая родственная дружба. В день рождения цесаревны, в декабре 1740 года, правительница послала ей в подарок дорогой браслет, а от лица малолетнего императора – осыпанную камнями золотую табакерку с гербом, и тогда же, к довершению внимания к делам цесаревны, указано было из соляной конторы выдать сорок тысяч рублей на уплату долгов цесаревны. Когда у правительницы родилась дочь Катерина, восприемницею ее при крещении была цесаревна.
Тем не менее, под давлением неопровержимых доказательств о некоей антигосударственной деятельности цесаревны Елизаветы, предоставленные ей с разных сторон: Линаром, Остерманом, мужем, графом Головкиным, наконец, Анна Леопольдовна приняла-таки решение серьезно объясниться со своей родственницей. Ей сделалось страшно не только за себя, но и за Иванушку.
Но такой разговор с предоставлением доказательств о заговоре с ее стороны напугал и саму Елизавету.
«Я ни в чем не виновата!.. – проговорила смущенная Елизавета. – Я никогда и в мыслях не имела предпринимать что-нибудь против вас и против его величества... Я слишком чту данную мною вам и императору присягу, чтобы я посмела когда-нибудь нарушить ее. Это мои враги сообщают вам ложные на мой счет известия, которые только напрасно тревожат спокойствие и ваше, и мое. На все это решаются злые люди для того, чтобы сделать меня несчастной...».
Но этот разговор окончательно подтолкнул Елизавету к действию. К тому же, вернувшись в Смольный, она узнала от дежуривших у ее дворца гвардейцев-преображенцев, что сегодня же от имени императора правительницей был подписан гвардейским полкам приказ о выступлении в двадцать четыре часа из Петербурга, так как пронесся слух, что шведский главнокомандующий Левенгаупт направляется к Выборгу. Распоряжение это сильно взволновало гвардию и произвело большой переполох среди сторонников цесаревны. Они распустили молву, что правительница без всякой надобности удаляет из столицы гвардейские полки, расположенные к Елизавете Петровне, для того только, чтобы, пользуясь их отсутствием, провозгласить себя самодержавной императрицей. Приверженцы цесаревны приступили теперь к ней с решительными предложениями произвести немедленно переворот военной силой.
Более трехсот человек двинулись за Елизаветой через Невскую першпективу (так тогда именовали Невский проспект) на Зимний дворец. Она ехала в санях, окруженная гренадерами. Шествие тянулось через Невский, а в конце этой улицы, уже у Адмиралтейской площади, Елизавета почему-то вышла из саней и решилась остаток дороги до Зимнего дворца пройти пешком, но не поспевала за гренадерами – снег на Адмиралтейском лугу был слишком глубок. Тогда ее взяли на руки и так донесли до Зимнего дворца. Ни одного огонька не светилось уже в его окнах, видно было, что обитатели дворца погрузились в глубокий сон. Наступало решительное мгновение: у Елизаветы замер дух, она чувствовала, что наступает самый решительный в ее жизни момент. Она направилась прямо в караульное помещение. Ее там встретил сильный, здоровенный храп – весь караул спал вповалку. Очнувшийся прежде всех барабанщик, увидев посторонних, кинулся было к барабану, но прежде, чем он успел ударить тревогу, Лесток кинжалом распорол на барабане кожу и сделал то же самое на двух других бывших в караульне барабанах. Четверо из караульных офицеров попытались было оказать сопротивление, но их притиснули к стене и обезоружили, и, втолкнув в соседний с караульней чулан, заперли там, приставив часовых.
 Тут Елизавета обратилась к сонным гвардейцам, не бывшим в курсе событий.
– Не бойтесь, друзья мои! – сказала цесаревна. – Хотите ли мне служить, как отцу моему и вашему служили? Самим вам известно, каких я натерпелась нужд и теперь терплю, и народ весь терпит от немцев. Освободимся от наших мучителей.
– Матушка, – отвечали солдаты, – давно мы этого дожидались, и что велишь, все сделаем.
По задней дворцовой лестнице, освещаемой одной только сальной свечкой, захваченной в караульне, поднималась Елизавета во внутренние помещения дворца, сопровождаемая гренадерами. Стоявшие в разных местах дворца часовые, озадаченные неожиданным появлением цесаревны в глубокую ночь, не знали, что им делать, и молча сходили со своих постов, которые занимали елизаветинские гренадеры. Между тем, часть пришедших с Елизаветой солдат сторожила все дворцовые выходы. Таким образом, без всякой тревоги и шума она пробралась во внутренние покои правительницы. Оставалось пройти одну только комнату, отделявшую ее от спальни Анны Леопольдовны.
Войдя в комнату правительницы, которая спала вместе с фрейлиной Юлианой Менгден, Елизавета, стащив одеяло, крикнула:
– Сестрица, пора вставать!
Анна Леопольдовна тут же проснулась и подняла голову.
– Как, это вы, сударыня?! – спросила она, но, увидев за спиной Елизаветы гренадер, сразу догадалась, в чем дело.
Стоявшая на ногах в одной сорочке Анна, соединив у груди руки ладонями, заговорила умоляющим тоном:
– Умоляю вас только не делать зла ни моим детям, ни фрейлине Юлиане, с которой бы мне не хотелось разлучаться.
– Никому никакого зла я не сделаю, – равнодушно отвечала Елизавета, – только одевайтесь поскорее, потому что здесь хозяйка уже я, а не вы... Да и ты, сударушка моя, поторапливайся поживее, – бросила она все еще недоумевавшей Юлиане.
Гурьба гренадеров ввалила теперь в спальню правительницы, и в присутствии этих нежданных ночных посетителей молодые женщины начали одеваться. Анна второпях набросила на себя юбку, Юлиана помогла надеть ей чулки и башмаки. Елизавета поторапливала их, одновременно отдавая команды гренадерам.
– Надобно взять принца Ивана и принцессу Екатерину и увезти их. Токмо Иванушку не трогайте, пока сам не проснется.
Увидев, что Анна с Юлианой наконец-то справились со своей одеждой, Елизавета кивнула оставшимся рядом с ней солдатам:
– Ведите их в караульню! – приказала Елизавета.
И тут же другим приказала взять принца Антона Ульриха. Часть гренадеров пошла в спальню генералиссимуса, тот сразу все понял и не стал сопротивляться, молча проследовав за преображенцами.
Пройдя через множество комнат и зал, двое гренадеров вошли в покои Иванушки. Он, тихо посапывая, спал в колыбельке. Солдаты в нерешительности остановились. Какая-то непонятная дрожь пробежалась по их членам – это все-таки был их император, которому они присягали. Да и Елизавета Петровна приказала не будить малыша до тех пор, пока он сам не проснется. Дожидаясь, пока ребенок проснется, они шепотом переговаривались.
  Наконец, спустя час с небольшим, ребенок проснулся, тут же плачущая кормилица, наспех одевшись сама, одела младенца и понесла в караульню, где дожидалась арестантов цесаревна. Елизавета Петровна бережно взяла младенца на руки, поцеловала его в щечку, поласкала и сказала:
– Бедное дитя, ты ни в чем не винно. Виноваты родители твои!
 И она понесла его к саням.
А в это время в другой детской спальне один из гренадеров взял на руки безмятежно спавшую четырехмесячную дочку Анны и Антона Ульриха Екатерину. Но ребенок зашевелился у него в руках и, непривычный к ношению детей, солдат выронил маленькую принцессу. Екатерина упала на пол – последствия этого падения на всю жизнь отразились на ее здоровье – она стала глухой и горбатой.
Переворот получился на удивление бескровным. Арестованных Ивана Антоновича, Анну Леопольдовну, Антона Ульриха и все остальное Брауншвейгское семейство было арестовано. При этом сначала Елизавета решила проявить себя, как цивилизованная правительница и выдворить свергнутых правителей в Европу, но, когда те уже добрались до Риги и осталось лишь пересечь границу Российской империи, Елизавета вдруг испугалась – ведь царь Иван для Европы является легитимным правителем, а она, Елизавета, узурпировала власть. И она приказала отправить все семейство подальше от границы – сначала хотела на Соловки, но остановилась на Холмогорах.
Впереди их ждала печальная судьба: сын погибнет в 1764 году, за двадцать лет ни дня не побывав на свободе, а мать скончалась еще раньше – спустя пять лет после воцарения Елизаветы Петровны. Совершившая дворцовый переворот рота Преображенского полка была переименована в лейб-компанию, капитаном которой стала сама императрица. Все рядовые получили дворянство и имения, а офицеры – новые чины и дорогие подарки.
6 декабря 1741 года Елизавета Петровна становится российской императрицей.

Подведем итог недолгому царствованию Ивана VI. Только благодаря необычайной легкомысленности и безалаберности своей матери-регентши Анны Леопольдовны, царь-ребенок был свергнут своей коварной теткой Елизаветой, отчего пострадал не только он, но и вся его семья, отправленная якобы доброй царицей в заточение до конца жизни.
Соответственно, если бы Анна Леопольдовна оказалась умнее или хотя бы пожелала прислушиваться к советам близких ей людей, то в дальнейшей российской истории НЕ случилось бы:
1) Прервалась бы линия Петра Алексеевича, а продолжилась бы линия его единокровного брата Ивана Алексеевича;
2) Никогда на русском историческом горизонте не появилась бы такая фигура, как Карл Пётр Ульрих, герцог Гольштейн-Готторпский (будущий император Пётр III Фёдорович), который по женской линии был наследником сразу двух престолов – российского и шведского (его отец, Карл Фридрих, муж старшей дочери Петра I Анны, был племянником шведского короля Карла XII). И Россия, вероятно, никогда не познала бы силу ударов по царственной макушке ни канделябром, ни табакеркой.
3) Соответственно, никогда бы дочь князя Ангальт-Цербстского, маленького германского княжества, София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская, абсолютно не имевшая никаких прав на русский трон, не стала одной из лучших и просвещенных самодержиц всероссийских под именем Екатерины II, за свои деяния прозванной Великой.
4) Имена братьев Орловых, Шуваловых, Григория Потёмкина, возможно, и оставили бы свой след в истории России, но, скорее всего, едва заметный. А понятия «потемкинская деревня» и вовсе бы не было. Да и под вопросом оставалось бы завоевание Крыма.
Что же касается братьев Разумовских, то их следы явно терялись бы в пыльных степях Украины, где до поездки туда цесаревны Елизаветы, обитал ничем не приметный казачий род Розумов. 


Наполеон, трижды отвергнутый Россией
1

Россия в жизни Наполеона Бонапарта сыграла особую роль. В молодости юный французский офицер, мечтая о большой карьере, намеревался отправиться на службу в Россию, но его честолюбие не удовлетворили предложенные ему стартовые условия. Потом, уже в качестве императора Франции, покорившего всю Европу, он отправился в поход на Россию — поход, обернувшийся для него полным крахом.
Но между этими событиями произошло еще одно (точнее, два, но однотипные и практически одновременные, потому их можно объединить) – новоявленный французский император хотел породниться с императором российским, женившись на его сестре (сначала на одной, затем на другой). Но и тут у него ничего не вышло.
А потом, затаивший обиду на Александра I Наполеон пошел войной на Россию, совершив, по его же собственным словам, самую большую в политической карьере ошибку.
В августе 1787 года Россия затеяла очередную войну с Османской империей. На сей раз ее причиной стало стремление Османской империи восстановить контроль над Крымским ханством и Грузией, который она утратила в результате предыдущих войн. Султан рассчитывал, что в этот раз ему удастся взять реванш, тем более, что Османской империи обещали дипломатическую поддержку Англия, Франция и Пруссия. На стороне же России, в свою очередь, выступала Священная Римская империя, крупнейшими государственными образованиями которой в XVIII в. была Австрия и еще более полутора тысяч крошечных поместий, принадлежавших семьям имперских рыцарей.
Война обещала быть долгой и вялотекущей, поскольку как русские войска на границе были недостаточно многочисленными и подготовленными для наступательной операции, так и турецкая армия не отличалась хорошей подготовкой и вооружением. При этом, Россия не отказывалась от предыдущей стратегии на набор иностранных военных специалистов – офицеров из европейских армий. Эту традицию в русской армии заложил еще Пётр I, а успешно продолжила Екатерина II.
Она же и отправила в 1788 г. в Ливорно генерал-поручика Ивана Александровича Заборовского с поручением организовать очередной набор иностранных офицеров волонтерами для участия в русско-турецкой войне. Упор был сделан на офицеров из стран Южной Европы, поскольку здесь были давние традиции войны с Османской империей. Особенно хотели видеть на русской службе воинственных греческих, албанских и корсиканских добровольцев, известных своими воинскими навыками и доблестью.
Интерес к службе в далекой и для многих все еще загадочной России подогревался тем, что на русской службе неплохо платили, особенно настоящим специалистам. Немецкие, французские, испанские, английские офицеры сухопутных войск и флота в большом количестве начали приезжать в Российскую империю и поступать на государеву службу. Причем, надо отдать им должное, служили они честно и добросовестно на благо новой Родины. Стоит, я думаю, перечислить хотя бы некоторые, наиболее известные имена иностранцев-военачальников русской армии.
Еще в середине 1760-х годов на службу России поступил британский морской офицер, шотландец по происхождению Самуил Грейг. В британском королевском флоте он имел звание лейтенанта, однако в России быстро сделал неплохую карьеру и в 1764 году, в 29-летнем возрасте, получил звание капитана I ранга. В дальнейшем он получил адмиральское звание, дослужившись до должности командующего Балтийским флотом. В 1788 году, в год смерти Грейга, на русскую службу поступил другой шотландец – лейтенант британского флота Роберт Кроун, которому тоже было суждено дослужиться до адмиральского звания и стать одним из выдающихся русских флотоводцев. Еще одним выходцем из Шотландии был военный министр и главнокомандующий русской армии во время войны с Наполеоном (до назначения М.И. Кутузова) генерал-фельдмаршал Барклай-де-Толли.
Швейцарец Франц де Ливрон в молодости служил мичманом на австрийском флоте, а в 1788 году поступил на русскую службу и сделал неплохую карьеру на русском флоте, дослужившись до должности командира 2-й бригады ластовых экипажей Балтийского флота, получив звание генерал-майора (в то время его присваивали и офицерам военно-морского флота).
Этот список можно продолжать, и я ниже упомяну еще несколько имен знаменитых иностранцев на службе в русской армии. Пока же перейду к судьбе главного героя очерка.
Наполеон Буонапарте (так на корсиканский манер он называл себя до 1796 года) родился в 1769 году в городе Аяччо на острове Корсика, бывшей генуэзской колонии, а буквально за год до рождения Наполеона проданной французскому королю Людовику XV за 40 млн ливров. По происхождению он был чистокровным итальянцем, сыном помощника местного землевладельца и судебного заседателя.
Наполеон сначала в 1779-1784 гг. учился в кадетской школе в Бриен-ле-Шато, проявив большие математические способности. А затем, 28 сентября 1785 года Буонапарте досрочно окончил Парижскую военную школу, где, как хороший математик, специализировался по направлению артиллерии, и получил звание младшего лейтенанта.
3 ноября 1785 года, спустя месяц после окончания военной школы, младший лейтенант артиллерии Наполеон Буонапарте начал службу в артиллерийском полку де Ла Фер, дислоцировавшемся в Валансе, на юго-востоке Франции. Однако начало службы для молодого офицера было не очень удачным. В это время финансовые дела семьи на Корсике шли не очень хорошо. Еще 24 февраля 1785 года умер отец Наполеона Карло Буонапарте, а долг за правительственный грант, выделенный ему на создание питомника тутовых деревьев, повис на семье.
У Наполеона был старший брат Жозеф, но Наполеон оказался более активным и взял на себя обязанности главы семьи, ради этого попросив отпуск на службе и отправившись домой. Впоследствии он еще дважды продлевал отпуск. Естественно, что такое обстоятельство не способствовало успешной карьере, к тому же, у него не было высокопоставленных знакомых, которые бы помогли ему продвинуть карьеру.
Лишь в июне 1788 года, т.е. через два с половиной года, Наполеон Буонапарте возвращается на военную службу в полк, который к этому времени перевели в Осон, что на востоке Франции. Поскольку мать Наполеона Летиция Рамолино, ставшая вдовой, жила в бедности, молодой офицер был вынужден отправлять ей часть своего жалованья – и без того незначительного, что заставляло его буквально жить впроголодь. Бедность и кажущееся отсутствие перспектив и подтолкнули молодого и честолюбивого младшего лейтенанта французской артиллерии подать прошение о зачислении в русскую императорскую армию. Участие в русско-турецкой войне иностранным офицерам хорошо оплачивалось, и Наполеон рассчитывал заработать достаточную сумму.
Но тут вмешалось непредвиденное обстоятельство. Незадолго до того, как младший лейтенант Бонапарт подал прошение в русскую армию, вышло распоряжение русского правительства о том, что иностранные офицеры, поступающие на службу в русскую императорскую армию, будут получать воинское звание на ступень ниже того, в котором служили на прежней службе. С этим молодой, но очень честолюбивый артиллерийский младший лейтенант смириться не мог. Еще чего – он, Буонапарте, да будет служить в звании ниже, чем он получил в самой Парижской военной школе? Амбициозный и целеустремленный, Наполеон добился личной аудиенции у генерал-поручика Ивана Заборовского, командующего экспедиционным корпусом, руководившего специальной комиссией по набору добровольцев.
Но эта встреча не принесла желаемого результата – Иван Заборовский не мог понять, почему он должен сделать исключение для какого-то юного и никому не известного артиллерийского младшего лейтенанта, который только недавно начал свою армейскую службу. Ладно бы это был заслуженный полковник или генерал, но лейтенант? Раздосадованный Бонапарт, не добившись своего, буквально выбежал из кабинета Заборовского, бросив на ходу: «Я пойду в прусскую армию. Король Пруссии даст мне капитана!».

Так закончилась попытка Наполеона Бонапарта стать русским офицером. Но и в прусскую армию Наполеон служить не отправился – скорее всего, эта фраза была брошена в сердцах, из желания уязвить русского генерала, не принявшего его на службу в должном звании.

Кстати, о полковнике!
Французскому полковнику Александру Ланжерону, в отличие от Буонапарте, повезло – его приняли в том же 1789 году на русскую службу в том же чине, и он сделал головокружительную карьеру, дослужившись до звания генерала от инфантерии и должностей генерал-губернатора Новороссии и Бессарабии, шефа Рижского пехотного полка. Впрочем, вполне вероятно, что здесь сыграло роль высокое звание француза: все-таки полковник – не младший лейтенант.
Но, с другой стороны, например, майора неаполитанской гвардии Хосе де Рибаса абсолютно не смутило такое правило для иностранцев, и он в 1774 году был принят на русскую службу в звании капитана – с понижением на один чин. Впоследствии Хосе де Рибас участвовал в русско-турецких войнах, в 1787 году получил звание бригадира, а затем перешел на флот, где в 1793 году получил звание вице-адмирала. Хосе де Рибас – это тот самый легендарный Дерибас, основатель Одессы и Одесского порта.
Наполеон вернулся в свой артиллерийский полк, а вскоре произошло еще одно непредвиденное обстоятельство – случилась Великая Французская революция. Поначалу это никак не отразилось на карьере Наполеона, и он продолжал служить в звании младшего лейтенанта в артиллерийском полку. Лишь в июне 1791 года Наполеон Бонапарт был произведен в лейтенанты артиллерии. Таким образом, в звании младшего лейтенанта он прослужил целых шесть лет после окончания Парижской военной школы – не слишком хорошее начало карьеры для профессионального военного. Однако стремительные революционные события все же сыграли свою роль в дальнейшем карьерном росте артиллерийского офицера.
В августе 1791 года Наполеон снова отправился на Корсику, где вступил в Национальную гвардию, а поскольку кадровых офицеров на острове не хватало, артиллерийского лейтенанта сразу же избрали подполковником Национальной гвардии. Но когда Наполеон вернулся в мае 1792 года в Париж, военное министерство отказалось подтверждать ему столь стремительный скачок в званиях и произвело лейтенанта–«подполковника» в капитаны. А в октябре 1793 года капитан Бонапарт был произведен в майоры и назначен командиром батальона. Наконец, после блестящей операции по взятию Тулона, во время которой он командовал артиллерией, 24-летнего майора Бонапарта произвели в бригадные генералы. В двадцать шесть, в революционном Париже, пока другие офицеры раздумывали, этично ли «стрелять в своих», он, не колеблясь, применил пушки против сторонников короля. И стал дивизионным генералом.
Возможно, его решительности поспособствовало то, что он не был парижанином, даже французом, потому дерущиеся на столичных улицах были ему скорее чужды, чем близки.
Получилось так, что путь от младшего лейтенанта до лейтенанта Наполеон прошел за шесть лет, а путь от лейтенанта до генерала у него занял всего два года.

Возможно, спустя много лет, став сенатором Российской империи, генерал Заборовский в душе сожалел, что отказал тогда юному французскому младшему лейтенанту, и пошел не по духу, а по букве закона. Ведь тогда не только французская и российская истории пошли бы совершенно другом пути, но и, в целом, вся мировая история – ведь отзвуки этого отказа ощутили на себе и в Африке, и в Азии, и в обеих Америках.
С другой стороны, возможно, русская армия, в лице Наполеона, лишилась великого военачальника.

Дальнейшая политическая карьера Наполеона всем очень хорошо известна, да и, в данном случае, она меня не интересует.
Теперь мне интереснее личная судьба французского императора, который, дабы закрепиться в умах современников как равный с другими монархами, собрался жениться на принцессах крови. Кроме того, чтобы построить во Франции наследственную монархию, ему нужна была супруга, способная родить ему наследника.

2

Как говорят французы – в любом деле шерше ля фам (ищите женщину).
Историки-наполеоноведы утверждают, что в своей не очень длинной жизни Наполеон любил только одну женщину, на которой первоначально и женился – Жозефину де Богарне. И тут уже – ни дать, ни взять. Это была настоящая любовь.
Во-первых, Жозефина, урождённая Мари Жозефа Роз Таше де ла Пажери, дочь французского плантатора на Мартинике, была старше Наполеона на шесть лет. Во-вторых, она еще в 1779 году, в возрасте 16 лет вышла замуж за виконта Александра де Богарне, от которого родила сына Евгения (Эжена) и дочь Ортанс (Гортензию). После шести лет совместной жизни, в 1785 г. супруги Богарне развелись. Революционные вихри занесли на плаху сначала бывшего супруга Жозефины, генерала французской революционной армии Александра Богарне, ложно обвиненного в бездеятельности при обороне Майнца и казненного в 1794 году (кстати, в самый день рождения бывшей супруги), а затем и саму Жозефину, приговорили к смертной казни и отправили в тюрьму Карм, где она стала любовницей генерала Гоша. Ее спас переворот 9 термидора и последовавшая за ним казнь Робеспьера, после чего Жозефина снова оказалась на свободе. После чего стала еще любовницей одного из лидеров термидорианского переворота виконта де Барраса.
И, тем не менее, вся эта подноготная история женщины не смутила Наполеона. Брак между ними был заключен 9 марта 1796 года. Наполеон усыновил обоих детей Жозефины и в качестве свадебного подарка преподнес супруге золотой медальон с надписью Au destin; («Это судьба»). Правда, впоследствии он признавал, что до заключения брака считал свою невесту состоятельной, и лишь потом выяснилось, что Жозефина бедна. Зато через жену Наполеон получил доступ в высшие коридоры власти Директории и связи в тогдашнем французском светском обществе. Жозефину же брак с революционным генералом страховал от придирок нового режима и обеспечивал ей статус добропорядочной женщины.
Но в 1809 году, уже будучи императором, Наполеон, к своему сожалению, узнал о бесплодности императрицы Жозефины – 46-летняя женщина уже не могла рожать. Возможно, болезнь развилась во время ее заключения в тюрьме Карм, когда гремела Французская революция. Несмотря на искреннюю привязанность, которая связывала Наполеона и эту женщину, молодая династия нуждалась в законном наследнике. Поэтому, после долгих излияний и слез, супруги разошлись по обоюдному желанию.
Хотя официально брак Жозефины и Наполеона был аннулирован в декабре 1809 года, когда у императора отпали последние сомнения в том, что супруга не сможет забеременеть, подготовка нового брака Наполеона втайне началась значительно раньше.
Бонапарту нужна была принцесса. Ориентировался Наполеон, разумеется, не только и не столько на красоту претенденток, сколько на состояние их здоровья и на политическую выгоду брака.
Вопрос выбора, как ни странно, не стоял — по мнению Наполеона, будущей французской императрицей должна была быть русская великая княжна. Скорее всего, это было обусловлено планами Наполеона на долгосрочный союз с Россией. Последний был нужен ему, чтобы, во-первых, держать в подчинении всю Европу, во-вторых, он рассчитывал на руку помощи России в Египте и в последующем переносе войны в Бенгалию и Индию. Эти планы он строил еще во времена Павла I. Известны слова Наполеона, уже во время его ссылки на остров Святой Елены, которые он сказал приставленному к нему врачу-ирландцу Барри Эдварду О`Мира: «Если бы Павел остался жив, вы бы уже потеряли Индию».
В связи с этим, Наполеону крайне нужна была женитьба с одной из сестер императора Александра – Екатерине Павловне или Анне Павловне. Сам Наполеон считал брак с сестрой русского императора чрезвычайно выгодным с политической точки зрения, поэтому рассматривал «русский вариант» в качестве приоритетного.
Сначала Наполеон пытался добиться благосклонности Екатерины, а главное благословения ее матери Марии Фёдоровны. Однако неожиданно «взбрыкнула» сама великая княжна Екатерина.
Екатерину Павловну назвали в честь бабушки – Екатерины Великой, благодаря которой внучка и смогла появиться на свет.
Дело в том, что у супруги Павла Марии Фёдоровны эти роды проходили тяжело, и грозной императрице Екатерине пришлось лично командовать докторами, дабы родовспоможение удалось. «Она толста, бела и глазки у нее хорошенькие», – так писала о ней бабушка. И хотя появление очередной внучки встречено императрицей без радости, в ее воспитании Екатерина II приняла самое деятельное участие. Внучка больше проводила времени у нее в Зимнем, чем в мрачном Михайловском дворце отца, увлеченного муштрой и политикой.
Благодаря царственной бабушке Екатерина получила хорошее образование, ей преподавали лучшие учителя из Академии наук. Она знала французский, немецкий и английский языки, и при этом отменно владела русским, что для того времени в кругу русской знати было удивительным. Помимо этого, она хорошо освоила математику, историю и географию. Увлечена Ломоносовым, «Историей Сибири» Миллера...
Считать Бонапарта ровней себе представители династии Романовых не собирались, как, впрочем, и представители других европейских монархий. Негативное отношение к Французской революции было заложено еще Екатериной Великой, и оно было сохранено ее потомками. Тем более, свежо еще было у всех воспоминание о знаменитом переходе русской армии во главе с генералиссимусом Суворовым через Альпы и последующей битве с дерзким французиком.
Но Наполеон победной поступью своих армий заставил себя уважать и считаться с собой. Поэтому Александр I, являясь противником женитьбы французского императора на одной из своих сестер, в то же время старался избегать прямого отказа и допускал ситуацию, при которой из политических соображений брак окажется «меньшим из зол».
Куда радикальнее была настроена мать Александра I, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Она считала Наполеона «исчадием ада» и отвергала саму возможность того, что одна из ее дочерей выйдет замуж за «чудовище». В 1808 году перспектива официального предложения руки и сердца со стороны Наполеона 20-летней великой княжне Екатерине Павловне стала абсолютно реальной. И сама Екатерина Павловна была не в восторге от такой перспективы, воскликнув с негодованием: «Я лучше выйду замуж за последнего русского истопника, чем за выскочку-корсиканца!».
Впрочем, и сам французский император впоследствии считал, что ему повезло в том, что он не женился на русской принцессе, посчитав, что Екатерина слишком высокомерна и отличается сложным нравом.
Мария Фёдоровна, подозревая, что сын все-таки может пожертвовать сестрой во имя государственных интересов, стала форсировать помолвку Екатерины с ее двоюродным братом, принцем Георгом Ольденбургским. И поэтому, когда в сентябре 1808 года в Эрфурте состоялся съезд европейских государей и министров, хозяином встречи на котором был Наполеон, сделавший русскому императору Александру I официальное предложение о браке с его сестрой Екатериной, Александр сказал, что, к сожалению, Екатерина Павловна уже готовится к свадьбе с Георгом Ольденбургским.
Свадьба эта действительно состоялась в апреле 1809 года. Однако Наполеон отступать не хотел и перевел свой взгляд с Екатерины Павловны на ее младшую сестру Анну. В этом случае Александр отказал ввиду того, что Анна слишком мала — на тот момент ей исполнилось всего 13 лет.
Но французский император был настойчив — в ноябре 1809 года, когда до развода с Жозефиной оставался месяц, посол Франции при русском дворе маркиз Арман Огюстен Луи де Коленкур получает прямое указание произвести зондаж возможности заключения брака с Анной Павловной в 1810 году. В январе 1810 года великой княжне исполнялось 15 лет — по меркам того времени, возраст для брака вполне допустимый. Наполеон готов был даже пойти на уступки — например, невесте могло быть дозволено остаться в православной вере: выдавая замуж дочерей, российские государи всегда настаивали на том, чтобы те имели возможность продолжать исповедовать православие. Более того, чтобы сделать этот союз более привлекательным для российского императора, Бонапарт пообещал передать России завоеванную им ранее Польшу.
Александр ответил вполне дипломатично. Мол, сестра не может желать лучшего мужа для себя и для дела. И ему самому это предложение нравится. Но, увы, по завещанию императора Павла судьбами дочерей может распоряжаться только их мать. К тому же есть в России «предрассудок», который не смогла поломать даже Екатерина II. Великие княжны, выходя замуж за границу, должны оставаться православными. И попросил десять дней, чтобы уговорить мать дать согласие на брак. О чем Коленкур шифровкой сообщил в Париж, отправив и подробное описание княжны: «Она высока ростом для своего возраста и более развита, чем обыкновенно бывает в этой стране, вполне сформирована физически. У нее прекрасные глаза, нежное выражение лица, любезная и приятная наружность, и, хотя она не красавица, но взор ее полон доброты. Нрав ее тих и, как говорят, очень скромен. Доброте ее дают предпочтение перед умом. Как все великие княжны, она прекрасно воспитана и образована, уже умеет держать себя, как подобает принцессе, обладает тактом и уверенностью, необходимыми при дворе. Великая княжна Анна походит на мать. Все обещает, что она унаследует ее походку и формы. Известно, что императрица и поныне, несмотря на свои 50 лет, представляет из себя готовую форму для отливки детей».
Семья Александра I оказалась в сложном положении. Мария Фёдоровна была категорически против брака дочери с французским императором. Она писала сыну, что в случае, если Анна не сможет родить наследника в первый год, она окажется перед угрозой развода и позора. А что, если Наполеон пойдет войной на Россию, или Александру придется воевать с Францией, в каком положении окажется русская императрица Франции? К тому же, нельзя было исключать, что Наполеона свергнут, а к власти придут Бурбоны. Еще слишком свежи в памяти были события казни Людовика XVI и Марии-Антуанетты.

Было решено, что Наполеону откажут, но как сделать это, чтобы не оскорбить самолюбивого императора. Напрямую отказать никак нельзя, это может спровоцировать войну. Более месяца французский посланник ждал ответа.

Со всей присущей Александру I дипломатией и тактичностью был составлен ответ, где российский император выражал свое согласие на брак Наполеона Бонапарта и Анны Павловны, но свадьба не может состояться ранее чем через два года, когда невеста достигнет семнадцати лет. «Я знаю, что Ваше Величество торопится, и это понятно: заявив Европе, что Вы желаете иметь детей, Вы не можете ждать более двух лет, хотя единственным препятствием к браку, усматриваемым Императрицей-матерью, является лишь возраст Великой княгини Анны…».
И Наполеон даже готов был ждать два года! Но в глубине души французский император понял, что, дав согласие в такой форме, ему, по сути, отказали. Уже второй раз русская невеста не досталась Наполеону. Гордость его была задета.
К тому же его советники настаивали на наиболее скором решении вопроса с появлением наследника, а на примете была еще одна невеста – австрийская принцесса Мария-Луиза. Взвесив все за и против, Бонапарт сделал выбор в пользу Марии-Луизы сейчас, а не русской княжны через два года.
Услышав об этом, Александр I облегченно вздохнул, это было самое лучшее разрешение вопроса: «Поздравьте императора со сделанным выбором. Он хочет иметь детей. Вся Франция этого желает. Решение, им принятое, и есть самое предпочтительное…».
Анна была шестой дочерью императора Павла I. Рождение ее радости во дворце не вызвало. Ждали мальчика. Великая ее бабка Екатерина II вздохнула: «Много девок, всех замуж не выдать». Но царица ошиблась. Как раз у Анны проблем с женихами не было. И замуж она вышла куда удачнее, чем остальные сестры: Анна Павловна со временем стала правительницей европейской страны, выйдя замуж за короля Нидерландов.
Известный русский историк, дипломат Сергей Татищев утверждал, что к Отечественной войне 1812 года привело… неудачное сватовство Бонапарта за младшую сестру Александра I. Для доказательства он первым опубликовал в 1890 году «Тайную переписку о предполагавшемся браке Наполеона с великою княжною Анною Павловною».

Ну и как после таких оскорблений и обломов Наполеону не возненавидеть Россию? Как после этого не пойти на нее войной? Тем более, когда у ног французского императора уже практически лежала вся Европа (кроме Испании и Британии).

В ночь на 7 февраля 1810 г. Наполеон собрал чрезвычайный совет. Огласил всю секретную переписку о сватовстве к Анне Павловне. Члены совета посчитали поведение русского императора оскорбительным. «Ему было сделано предложение о возведении последней из сестер на первый престол в миpe, и выдаче за человека, на которого устремлены взоры Вселенной… и вдруг многочисленные отсрочки, представляющиеся лишь уловками, дабы избежать ответа! Разве можно отлагать таким образом осуществление желания 50 миллионов людей и счастье главы империи, решителя судеб Европы?»
Дальнейшее хорошо известно. В апреле Наполеон спешно женился на 18-летней Марии-Луизе, дочери императора Австрии Франца I. В конце 1810 г. Тильзитский мир был похоронен, императорские дворы Петербурга и Парижа окончательно рассорились. Французы захватили герцогство Ольденбург. Мелкая месть Наполеона первой своей несостоявшейся жене Екатерине Павловне, которая предпочла выйти замуж за принца Ольденбургского.
И 12 июня 1812 года Наполеон Бонапарт перешел границу российской империи.
Мария Австрийская спустя год после свадьбы родила-таки мужу мальчика, Наполеона II. Радостный отец сразу объявил его королем Римским и наследником империи. Тот умер молодым, в 21 год, не оставив детей. По слухам, был отравлен.

А теперь давайте представим, чего бы НЕ случилось в мировой истории, если бы: а) юный лейтенант Буонапарте из Корсики был принят на службу в русскую армию; б) если бы французский император Наполеон Бонапарт женился на одной из русских великих княжон, сестрах российского императора Александра I?
1) Тогда еще генерал-фельдмаршал Александр Васильевич Суворов не совершил бы в сентябре 1799 года свой героический переход через семь альпийских перевалов по маршруту из Северной Италии в швейцарский кантон Гларус для усиления группировки войск Второй антифранцузской коалиции.
Поход через Альпы стал продолжением Итальянской кампании: к концу августа 1799 года почти весь полуостров был освобожден от французских сил. Остатки 35-тысячной французской армии генерала Жана Моро (около 18 тыс. человек) отступили к Генуе. Генуэзский район остался последней областью Италии под контролем французов. Поэтому операция по разгрому генуэзской группировки французов русско-австрийской армией под командованием Александра Суворова (около 43 тыс. человек), которая бы привела к полному контролю над Италией, представлялась естественным следующим шагом. После этого Суворов планировал осуществить поход на Париж. А Наполеон, другой военный гений того времени, был в то время в Египте, русского полководца, который не проиграл ни одного сражения, остановить было некому. Но именно это и испугало союзников России в той войне – Австрию и Британию: ведь после полного освобождения Италии и взятия Парижа русские позиции в Европе становились слишком сильными. Поэтому «союзники» стали требовать от России идти в Швейцарию, чтобы освободить ее от французских сил. Хотя понятно, что удар по Парижу автоматически решал эту проблему. Стало понятно, что Австрия и Англия хотели уничтожить не французов в Швейцарии, а русскую армию «чудо-богатырей» Суворова и его самого.
Но тогда художник Василий Суриков, и другие наши живописцы не изобразили бы сие событие на холсте, и русская живопись без этих картин была бы несколько беднее. А граф Лев Николаевич Толстой не написал бы свой знаменитый роман «Война и мир», и Михаил Лермонтов не написал бы свое «Бородино».
2) Россия, возможно, никогда бы не узнала многих героев войны двенадцатого года, не совершили бы свои подвиги генералы, офицеры и рядовые. А русская армия, возможно, никогда не вошла бы в Париж, освободив при этом пол-Европы.
Кстати, удивительное дело: русских почему-то всегда тянуло в Париж (чего только стоит фраза: увидеть Париж и умереть!), но брали они его всего лишь однажды. Зато в Берлин заходили несколько раз. А пройдя всю Европу и наглотавшись воздуха свободы, которым напоил континент (надо отдать ему должное) Наполеон, лучшие представители русского дворянства, которых позже историки назвали декабристами, решили напоить этим воздухом и матушку Россию, затеяв, по сути, первую русскую революцию.
3) Не меньшее влияние оказал Наполеон и на судьбы немецкого народа. В Германии была установлена гегемония Наполеона, а значительная ее часть очутилась под французским господством. В 1803 г. начался процесс ликвидации духовных княжеств и многих мелких владений, земли которых были присоединены к более крупным государствам. В 1806 г. был создан Рейнский союз под протекторатом французского императора. Союз охватил к 1812 г. все немецкие государства, за исключением уменьшенных Австрии и Пруссии и тех земель, которые непосредственно были включены в состав Франции. Создание Рейнского союза привело в августе 1806 г. к ликвидации Священной Римской империи германской нации.
Таким образом, именно при Наполеоне, по сути, началось объединение Германии. Разумеется, оно могло бы произойти и без Наполеона, но ведь могло бы и не произойти или произойти гораздо позже и, возможно, не бескровно.
То же самое можно сказать и про Италию, которую Наполеон освободил от Австрийской зависимости, создал, Итальянскую республику, которую позднее, став императором, преобразовал в Королевство со столицей в Милане. Правда, справедливости ради, итальянские территории вместо зависимости от Австрии попали в зависимость от Франции. Но, при этом, Наполеон модернизировал управление и отменил привилегии духовенства. Остатки феодализма были ликвидированы. Принудительный труд и рабство были отменены без компенсации. Была введена Конституция с сильной исполнительной властью.
Опять же, не известно, как бы все сложилось у итальянцев, если бы не Наполеон.
4) Самое главное для французов – в истории этой страны не существовали бы такие понятия, как французский император, Французская империя, французские колонии. И не известно, какая по счету сейчас была бы во Франции Республика (продолжалась ли бы все та же – первая?), или все же французы смогли бы восстановить на какой-то период времени монархию.
5) Если говорить о более дальней перспективе, то, возможно, не началась бы еще одна война между Россией и Францией (пусть и в коалиции) – так называемая Восточная война (в России ее почему-то называют Крымской, хотя боевые действия в 1853-1855 гг. происходили и на Балтике, и на Белом море, и даже на Камчатке). Одной из причин ее начала считается отказ императора Николая II признать короля французского Наполеона III своим братом (как то было принято в европейской дипломатической переписке между европейскими монархами). Николай считал его выскочкой, который и в самом деле никогда бы не занял французский престол, если бы его дядя Наполеон Бонапарт не превратил Французскую республику в империю.
6) Наконец, коль уж речь зашла о королях, то, не будь Наполеона, не было бы в Швеции и королевской династии Бернадотов.
Да, да, маршал французской империи, уроженец Гаскони, участник революционных и наполеоновских войн, князь Понтекорво (1806-1810) Жан-Батист Жюль Бернадот с 1810 г. стал шведским кронпринцем, а затем с 1818 г. – королем Швеции и Норвегии под именем Карл XIV Юхан, основав шведскую королевскую династию Бернадотов, правящую до сих пор.


ЛЕНИН (1917 год)
1
1917-й год оказался настолько богатым на исторические события для нашей страны, что вполне можно считать его целой эпохой.
Судите сами!
Начался год с убийства царского (если точнее, то убийство произошло в декабре 1916-го, но сути это не меняет, ибо все это перешло в семнадцатый) фаворита Григория Распутина (настоящая фамилия – Белых), а закончился, образно говоря, убийством целой империи – Российская империя в том виде, в каком она жила последние триста лет, перестала существовать, на ее месте родилась новая страна, за этот крохотный исторический период (1917-й год) сменившая три названия и два политических устройства.
До конца февраля – это была самодержавная Российская империя. С конца февраля до конца августа – некое желеобразное переходное государственное образование с непонятным статусом и государственным устройством, пока 1 сентября министр-председатель Временного правительства эсер Александр Фёдорович Керенский не провозгласил Российскую республику. Наконец, вооруженный государственный переворот, устроенный партией большевиков во главе с Владимиром Ильичом Лениным 25-26 октября (7-8 ноября), кардинально изменил вектор развития страны, хотя и оставшейся республикой, но из демократической превратившейся в диктаторскую (уточню, что имею ввиду – диктатуру одного общественного класса, пролетариата, над другими – крестьянством и интеллигенцией), и сменившей название с 10 января 1918 года на Российскую Социалистическую Федеративную Советскую республику (РСФСР).
Вот о последнем, и поговорим в этом очерке. Поговорим о том, чего могло бы не случиться в России, в 1917-м, если бы не стечение обстоятельств.
Итак, очередной урок о роли личности в истории!
В марте 1917 года до Швейцарии докатилось известие о революции в России, низвергнувшей династию Романовых. Владимир Ильич Ульянов-Ленин и десятки его соратников–большевиков и представителей родственных партий (меньшевиков и эсеров) стали рваться в Россию, не без оснований боясь, что революционные вихри минуют их в далекой Европе и в истории России они так и останутся партийными маргиналами.
Особенную активность в плане попыток возвращения на Родину проявлял как раз лидер большевиков. Но как быть? В Европе полыхала война, прямого железнодорожного сообщения из Швейцарии в Россию тогда не было (как не было и авиасообщения, поскольку на заре ХХ столетия о возможности авиаперелетов между странами даже и не мечтали).
И выход нашелся!
Опосредованно, через международного авантюриста Александра Парвуса (А.Л. Гельфанда), бывшего немецкого социал-демократа, за неблаговидные финансовые поступки отстраненного от работы в германской социал-демократической партии, а с 1911 года агента германского Генерального Штаба, большевики добиваются разрешения в запломбированном вагоне пересечь Германию и, таким образом, вернуться в Россию. Кайзер Вильгельм II лично дал добро на проезд русских эмигрантов через Германию с обязательным условием устроить в Россию революцию и, тем самым, устранить ее участие в войне на стороне Антанты. Но!..
Но нужна была гарантия представителя нейтральной державы (не немец, не русский), что русские эмигранты не покинут поезда, пока тот не покинет пределы Германской империи. При этом Ленин, говоря простым языком, еще и носом воротил. 28 марта он телеграфировал польскому социал-демократу Якову Ганецкому (Якобу Фюрстенбергу), сотрудничавшему с Парвусом (с 1915 года Ганецкий был исполнительным директором в фирме «Фабиан Клянгслянд», созданной Александром Парвусом для организации финансирования немецкими деньгами революции в России):
«Берлинское разрешение для меня неприемлемо. Или швейцарское правительство получит вагон до Копенгагена, или русское договорится об обмене всех эмигрантов на интернированных немцев», после чего просит его узнать возможность проезда через Англию. 30 марта Ленин пишет Ганецкому: «Пользоваться услугами людей, имеющих касательство к издателю „Колокола“ (то есть Парвусу) я, конечно, не могу» – и вновь предлагает план обмена эмигрантов на интернированных немцев (план этот принадлежал меньшевику Юлию Мартову).
31 марта Ленин от имени партии телеграфирует швейцарскому социал-демократу Роберту Гримму, первоначально выступавшему посредником в переговорах между большевиками и немцами (затем эту роль стал играть Фридрих Платтен) решение «безоговорочно принять» предложение о проезде через Германию и «тотчас же организовать эту поездку».
На следующий день он требует от Ганецкого денег на поездку: «Выделите две тысячи, лучше три тысячи крон для нашей поездки. Намереваемся выехать в среду (4 апреля) минимум 10 человек». Вскоре он пишет Инессе Арманд: «Денег на поездку у нас больше, чем я думал, человек на 10-12 хватит, ибо нам здорово (подчеркнуто в тексте) помогли товарищи в Стокгольме» (товарищи в Стокгольме – это как раз и был Ганецкий, в то время банкир партии большевиков).
Сразу хочу оговориться, что меня, в данном случае, не интересуют вопросы получения или неполучения (а если получения, то в каком количестве) денег от германского правительства на революционные дела (чуть выше я просто упомянул об этом). В этом очерке я просто разрабатываю концепцию, чего не было бы, если бы Ленин не вернулся в Россию в 1917 году. А для этого необходимо объяснить, каким образом вождь большевиков пришел к власти и изменил ход не только российской, но и всей мировой истории.
Итак, вследствие нерешительности Роберта Гримма, посредничество взял в свои руки Фридрих (или, как его все называли уменьшительным именем Фриц) Платтен. Он через германское посольство в Берне вышел на немецкого левого социал-демократа Пауля Леви, а тот связал Ленина с послом, после чего Ленин сел составлять условия проезда. Когда посол Германии в Швейцарии Гисберт фон Ромберг первый раз ознакомился с ними, он сказал: «Извините, кажется, не я прошу разрешения проезда через Россию, а господин Ульянов и другие просят у меня разрешения проехать через Германию. Это мы имеем право ставить условия». Однако в итоге все требования Ленина были выполнены. Более того, поезду было предоставлено еще и предпочтительное право проезда как «важному дипломатическому транспорту», из-за чего в городе Галле на два часа был остановлен даже поезд немецкого кронпринца.
Заинтересованность немцев была так велика, что кайзер лично распорядился дать Ленину копии официальных германских документов (как материал для пропаганды о «миролюбии» Германии), а Генеральный штаб был готов пропустить «пломбированный вагон» непосредственно через фронт, если Швеция откажется принять российских революционеров.
Однако Швеция согласилась.
Условия проезда были подписаны 4 апреля. Текст договора гласил:
«1. Я, Фриц Платтен, сопровождаю за полной своей ответственностью и на свой риск вагон с политическими эмигрантами и беженцами, возвращающимися через Германию в Россию.
2. Сношения с германскими властями и чиновниками ведутся исключительно и только Платтеном. Без его разрешения никто не вправе входить в вагон.
3. За вагоном признается право экстерриториальности. Ни при въезде в Германию, ни при выезде из нее никакого контроля паспортов или пассажиров не должно производиться.
4. Пассажиры будут приняты в вагон независимо от их взглядов и отношений к вопросу о войне или мире.
5. Платтен берет на себя снабжение пассажиров железнодорожными билетами по ценам нормального тарифа.
6. По возможности, проезд должен быть совершен без перерыва. Никто не должен ни по собственному желанию, ни по приказу покидать вагона. Никаких задержек в пути не должно быть без технической к тому необходимости.
7. Разрешение на проезд дается на основе обмена на германских или австрийских военнопленных или интернированных в России.
8. Посредник и пассажиры принимают на себя обязательство персонально и в частном порядке добиваться у рабочего класса выполнения пункта 7-го.
9. Наивозможно скорое совершение переезда от Швейцарской границы к Шведской, насколько это технически выполнимо.
Берн – Цюрих. 4 апреля (22 марта. Н. М.) 1917 г.
(Подписал) Фриц Платен, Секретарь Швейцарской Социалистической Партии».
После этого уже сам Ленин, со своей стороны, заставил каждого из отъезжающих (а их набралось 32 человека) поставить подпись под следующим обязательством:
«Я, нижеподписавшийся, удостоверяю своей подписью:
1) Что условия, установленные Платтеном с германским посольством, мне объявлены;
2) Что я подчиняюсь распоряжениям руководителя поездки Платтена;
3) Что мне сообщено известие из “Petit Parisien”, согласно которому русское Временное правительство угрожает привлечь по обвинению в государственной измене тех русских, кои проедут через Германию;
4) Что всю политическую ответственность за поездку я принимаю на себя;
5) Что Платтеном мне гарантирована поездка только до Стокгольма.
Берн-Цюрих, 9 апреля 1917 г.»
На всякий случай Ленин отобрал все эти подписки у каждого из подписавшихся еще в Швейцарии.
В 15 часов 10 минут 9 апреля, 32 российских эмигранта выехали из Цюриха до пограничной германской станции Готтмадинген. Там они пересели в запломбированный вагон, сопровождавшийся двумя офицерами германского Генерального Штаба – капитаном фон Планецем  и лейтенантом фон Бурингом, который бегло говорил по-русски, купе которых находилось у единственной незапломбированной двери (из четырех дверей вагона пломбы были на трех).
Спустя много лет, когда были открыты архивы Германской империи, обнаружилось, что в совещаниях на разных уровнях участвовало огромное число людей, в том числе на финальном этапе лично кайзер Вильгельм II, телеграфировавший рейхсканцлеру Теобальду фон Бетман-Гольвегу: «Министерству иностранных дел надлежит постоянно ставить меня в известность о ходе этого дела».
Вагон пользовался правом экстерриториальности, которая была оформлена весьма своеобразно: по полу коридора шла меловая черта, отделявшая территорию русских эмигрантов от территории немецкой группы сопровождения.
Ни на въезде в Германию, ни на выезде из нее не должна была проводиться проверка документов. Однако, как писал Ленин в своем отчете однопартийцам «Как мы доехали» через неделю после возвращения, в вагон ни разу не заходили не только военные или таможенники, но и проводник.
Этот вагон практически безостановочно проследовал через Германию до станции Засниц, где эмигранты пересели на пароход «Королева Виктория» и переправились в Швецию. В Мальмё их встретил Ганецкий, в сопровождении которого Ленин 13 апреля прибыл в Стокгольм.
О том, как революционеров встретила Швеция, рассказал попутчик Ленина Карл Радек: «В Треллеборге мы произвели потрясающее впечатление. Ганецкий заказал для всех нас ужин. Наша голытьба, которая в Швейцарии привыкла считать селёдку обедом, увидев громадный стол, заставленный бесконечным количеством закусок, набросилась, как саранча, и вычистила всё до конца. Владимир Ильич ничего не ел. Он выматывал душу из Ганецкого, пытаясь от него узнать про русскую революцию всё».
Из Стокгольма можно было уже без проблем добраться до Петрограда, и Ленин прибыл в тогдашнюю столицу вечером 3 (16) апреля. Сразу же по приезде в Россию, 4 (17) апреля, Ленин выступил со знаменитыми «Апрельскими тезисами», направленными против Временного правительства и «революционного оборончества». В первом же тезисе война со стороны «Львова и Ко» (князь Львов в то время возглавлял первое Временное правительство) характеризовалась, как по-прежнему «грабительская, империалистическая»; содержались призывы «организации широкой пропаганды этого взгляда в действующей армии» и братаний. Далее содержалось требование перехода власти в руки Советов…».
Причем, стоит особо отметить, что, вопреки угрозам Временного правительства обвинить «в государственной измене тех русских, кои проедут через Германию», оно не только не обвинило и не арестовало «предателей», но и оказало большую помощь приезду революционеров в Россию. По его приказу российским посольствам были выделены крупные денежные фонды для оплаты проезда и других нужд эмигрантов. Впрочем, справедливости ради, отметим, что великодушие правительства распространялось лишь на сторонников «войны до победного конца»; по поводу противников войны Н.Н. Суханов, в то время придерживавшийся взглядов меньшевиков-интернационалистов, писал: «С начала революции прошло уже больше двух месяцев, но путь в Россию „нежелательным эмигрантам“ был всё ещё закрыт. Наша революционная власть до сих пор не умела и не хотела добиться свободного пропуска русских интернационалистов через союзные страны».
Наивным февралистским обещаниям «бурного развития России после сбрасывания оков царизма» не было суждено осуществиться. В том числе и из-за внутренних русских особенностей.
Владимир Дмитриевич Набоков, известный юрист и публицист, один из лидеров партии конституционных демократов (отец писателя В.В. Набокова) вспоминал: «В одном из мартовских заседаний Временного Правительства, в перерыве, во время продолжавшегося разговора на тему о все развивающейся большевистской пропаганде, Керенский заявил — по обыкновению, истерически похохатывая: «А вот погодите, сам Ленин едет… Вот когда начнется по-настоящему!» По этому поводу произошел краткий обмен мнениями между министрами. Уже было известно, что Ленин и его друзья собираются прибегнуть к услугам Германии для того, чтобы пробраться из Швейцарии в Россию. Было также известно, что Германия как будто идет этому навстречу, хорошо учитывая результаты. Если не ошибаюсь, Милюков (да, именно он!) заметил: «Господа, неужели мы их впустим при таких условиях?» Но на это довольно единодушно отвечали, что формальных оснований воспрепятствовать въезду Ленина не имеется, что, наоборот, Ленин имеет право вернуться, так как он амнистирован, что способ, к которому он прибегает для совершения путешествия, не является формально преступным. К этому прибавляли, — уже с точки зрения политической целесообразности подходя к вопросу, — что самый факт обращения к услугам Германии в такой мере подорвет авторитет Ленина, что его не придется бояться. В общем, все смотрели довольно поверхностно на опасности, связанные с приездом вождя большевизма. Этим был дан основной тон. Связанное своими провозглашениями свобод, само беспрерывно митингуя, Вр. Правительство не считало возможным противодействовать, хотя бы самой необузданной и разрушительной пропаганде, устной и в печати» (Набоков В.Д. Временное правительство и большевистский переворот).
Впрочем, особых надежд на то, что большевики смогут хоть как-то повлиять на ход событий в России, не было ни у кого. Ленин выглядел откровенным маргиналом и клоуном. Вот портрет «страшных революционеров» глазами самих немцев: «Голодранцы в оборванных костюмах, все пожитки которых можно было увязать в головной платок. Кучка фанатиков, стремящихся осчастливить мир и лишённых всякого чувства действительности». Иллюзий не было даже у его европейских единомышленников. Фридрих Платтен и тот оценивал шансы большевиков так: «Как борцы вы представляетесь мне чем-то вроде гладиаторов Древнего Рима, выходивших на арену навстречу смерти. Я преклоняюсь перед силой вашей веры в победу».

А теперь представьте, как бы повернулась история, если бы Ленина, как изначально хотело Временное правительство, арестовали прямо на Финляндском вокзале, где его встречали соратники!

2
Следующее стечение обстоятельств, в итоге приведшее к власти Ленина и Ко, было гораздо более серьезным, и замешено на крови.
Так совпало (и в данном случае – это, действительно, совпадение), что в апреле 1917 года, вскоре после возвращения Ленина в Россию, ситуация в Петрограде начала обостряться. Вернувшийся из эмиграции лидер большевиков представил свои «Апрельские тезисы», позднее получившие статус официального программного документа партии большевиков. В «тезисах» содержалась идея о переходе от буржуазной революции к пролетарской, в результате которого вся власть должна перейти в руки Советов. Но идея большевиков практически не получила поддержки у других политических сил. Даже делегаты Первого всероссийского съезда рабочих и солдатских депутатов, проходившего с 3 (16) июня по 24 июня (7 июля) 1917 года, выступили против большевиков и заявили о поддержке Временного правительства, большинство в котором имели представители либеральных партий.
Но в июле 1917 года в Петрограде прошли демонстрации, организованные левыми силами, главным требованием которых была отставка Временного правительства. Волнения произошли на фоне правительственного кризиса и неудач на обоих фронтах Первой мировой войны. К этому моменту в стране сложилось фактическое двоевластие, в столице параллельно существовали две системы управления: Временное правительство и Петросовет. После событий июля 1917 года это равновесие было нарушено.
18 июня (1 июля) сразу 500 тысяч человек приняли участие в митинге, организаторы которого планировали выступить в поддержку действий Временного правительства. Однако в итоге акция прошла под большевистскими лозунгами. По стране прокатилась волна забастовок.
Наконец, 2 (15) июля начался кризис во Временном правительстве, связанный с тем, что несколько его делегатов пошли на значительные уступки во время переговоров по вопросу об автономии Украины. Часть правительства в знак протеста покинула его состав — такое положение дел воспринималось, как признак очевидной слабости кабинета, которое левые силы также постарались использовать в свою пользу.
Стоит сказать, что июльское восстание в Петрограде по своему размаху и остроте превосходило события в Февральскую и Октябрьскую революции.
Восстание началось с бунта 1-го пулеметного полка, который должен был быть отправлен на фронт. Большевики организовали концерт-митинг с выступлением своих ораторов, призывавших не подчиняться командирам. С пламенной речью выступил Лев Троцкий, призвавший бойкотировать отправку на фронт и начинать войну против угнетателей. Солдаты, естественно, не стремились на фронт и, поддавшись пропаганде большевиков, с оружием вышли на улицы.
Помимо этого, большевик Фёдор Раскольников поднял гарнизон Кронштадта, 4 июля около десяти тысяч вооруженных матросов на кораблях переправились в Петроград и быстро рассредоточились по всему городу. На улицах начались стычки и перестрелки с казаками с применением пулеметов, хаос и бесчинства охватили город и пригороды, приведшие к десяткам погибших.
В ночь на 4 (17) июля возле Таврического дворца собралось несколько десятков тысяч демонстрантов. К этому моменту уже было известно, что к митингу должны присоединиться матросы из Кронштадта. В штабе большевиков начались дискуссии – нужно ли поддержать демонстрацию и стоит ли поднимать вопрос о вооруженном восстании.
При этом следует отметить, что далеко не все в руководстве большевиков поддержали восстание, а Ленин был вообще категорически против, считая, что нужный момент не наступил, и власть еще довольно сильна.
И все же большевики приняли еще одну резолюцию, в которой практически открыто призвали к вооруженному восстанию. Они не смогли пройти мимо представившейся возможности возглавить восстание. К утру кронштадтские матросы собрались возле штаба большевиков, к ним присоединился 2-й пулеметный полк из Ораниенбаума. Вскоре толпа, насчитывавшая несколько десятков тысяч вооруженных человек, двинулась в сторону Таврического дворца.
Восставшие бросились арестовывать членов правительства, но никого не было на месте. В Мариинском дворце требовали выдать министра-председателя князя Г.Е. Львова, но его там не оказалось. В Таврическом дворце, где заседал Петросовет, несмотря на протесты Чхеидзе, арестовали министра эсера Виктора Чернова, которого от расправы толпы спас подоспевший Троцкий. Он вскочил на автомобиль и закричал:
– Товарищи кронштадтцы, краса и гордость русской революции! Я убежден, что никто не омрачит нашего сегодняшнего праздника, нашего торжественного смотра сил революции, ненужными арестами. Кто тут за насилие, пусть поднимет руку!
Пока солдаты поднимали руки и считали голоса, Троцкий вытащил Чернова из автомобиля и быстро увел его.
Зиновьев заявился в Петросовет и потребовал отставки и ареста Керенского, но того не оказалось в городе.
К этому моменту в развитие ситуации вмешался командующий войсками Петроградского военного округа генерал Пётр Половцов, который дал распоряжение полку конных артиллеристов под прикрытием сотни казаков двинуться к Таврическому дворцу и разогнать толпу, открыв в случае необходимости огонь.
Основные столкновения между артиллерией и казаками с одной стороны и восставшими с другой произошли в районе Литейного моста. Защитникам Таврического дворца удалось разогнать толпу, большая часть которой после начавшейся стрельбы в панике разбегалась по разным частям города.
В критический момент руководство Петросовета и Временное правительство нашли способ подавить восстание, их опорой стали казаки и переброшенные с фронта для наведения порядка воинские части, что сразу же подействовало отрезвляюще на восставших. На фоне провала на фронте наиболее эффектным оказалось обвинение большевиков в измене, связях с Германией и попытке сдать немцам Петроград, для чего они и подняли восстание.
Наутро 5 июля газеты начали печатать сенсационные разоблачения о том, что Ленин – агент германского кайзера. Тут же по Петрограду прокатилась волна арестов в большевистских боевых отрядах, также была занята редакция газеты «Правда», а на следующий день большевики практически без боя сдали свой штаб.
6 июля был выписан ордер на арест Ленина. В это время Ильич менял одну за другой конспиративные квартиры. Справедливости ради, нужно сказать, что некоторые члены ЦК РСДРП(б) настаивали на том, чтобы Ленин явился на суд и ответил на публичные обвинения их публичным разоблачением на суде. Из обвиняемого Ленину следовало превратиться в обвинителя. Троцкий, например, добровольно сдался властям, чтобы говорить против них на суде. Но Ленин отказался под предлогом того, что не верит гарантиям Временного правительства в безопасности при аресте, и ему удалось убедить многих большевиков во лжи властей.
Спустя четыре дня Владимир Ленин и Григорий Зиновьев бежали из столицы в поселок Разлив, а Временное правительство постановило арестовать их и других лидеров большевиков.
Керенский потребовал ареста большевиков, и были арестованы Каменев и Троцкий. Ленин и Зиновьев спрятались на квартире старого большевика Сергея Аллилуева, отца будущей жены Сталина, на этом этапе Ленин близко сошелся со Сталиным, который через своих земляков в Петросовете, Церетели и Чхеидзе, пытался облегчить участь партии большевиков и ее лидеров.

6 июля Временным Правительством была создана Особая следственная комиссия для расследования восстания и привлечения виновных к ответственности… Аресту подлежали: Ленин, Луначарский, Зиновьев, Коллонтай, Козловский, Суменсон (двоюродная сестра Якова Ганецкого Суменсон Евгения Маврикиевна), Семашко, Парвус, Ганецкий, Раскольников, Рошаль.

7 (19) июля в результате правительственного кризиса в отставку ушел председатель Временного правительства князь Георгий Евгеньевич Львов. Спустя три дня сформировался новый состав кабинета, который возглавил эсер Александр Керенский, а большую часть портфелей получили представители социалистических партий.
7 же июля был проведен обыск на квартире старшей сестры Ленина Анны Елизаровой, где жила Крупская, через несколько дней была предпринята неудачная попытка арестовать Каменева – будучи сторонником явки в суд для снятия с большевиков обвинений в измене, Каменев сам сдался властям, но вскоре был освобожден за отсутствием оснований для обвинений и стал представителем большевиков в Исполкоме Петроградского Совета. Всего арестовано около 800 большевиков, разогнана редакция газеты «Правда» и штаб большевиков в особняке Кшесинской.
В ходе событий казачьим патрулем был убит на Шпалерной улице корреспондент «Правды» Иван Воинов, а Суменсон была избита солдатами гвардейской конной артиллерии в Павловске. Троцкого посадили в «Кресты».
9 июля Ленин вместе с Зиновьевым скрылся на даче у рабочего Николая Емельянова в деревне Разлив под Сестрорецком. Таким образом, в последние перед Октябрём 1917 года месяцы Ленин жил по разным адресам в Гельсингфорсе, потом в Выборге. Но, увы, милиция Временного правительства не имела доступа на территорию Финляндии, с другой стороны, родные и друзья Ленина опасались, что финские буржуазные политики могли бы донести своим коллегам в Петроград о том, где находится их враг. Поэтому положение Ленина оставалось нелегальным.
Из материалов Особой следственной комиссии, учреждённой при Временном правительстве для расследования обстоятельств «июльского мятежа»: «3 (16) июля 1917 года в городе Петрограде члены полкового комитета 1 пулемётного полка собрались в солдатском доме… Вопрос о немедленном выступлении полка был решён в положительном смысле единогласно, время выступления было назначено в 5 часов вечера. Тогда же был избран вместо полкового комитета временный революционный комитет…
Постановление собрания по указаниям прапорщика Семашко и других чинов полка, на коих были возложены организация и руководство выступлением для свержения Временного правительства, было приведено в исполнение. Полк с оружием в руках в течение двух дней находился на улицах Петрограда для осуществления означенной выше цели…».
В номере газеты «Известия» от 20 октября 1917 года внизу последней колонки на 5-й полосе опубликована небольшая заметка, следующего содержания: «Министр юстиции П.Н. Малянтович предписал прокурору судебной палаты сделать немедленно распоряжение об аресте Ленина. Прокурор судебной палаты во исполнение этого распоряжения обратился к главнокомандующему войсками Петроградского военного округа с просьбою приказать подведомственным ему чинам оказать содействие гражданским властям в производстве ареста».
Кто же такой этот Павел Николаевич Малянтович, отдавший распоряжение на арест Ленина?
Вот что вспоминал его внук, Кирилл Георгиевич Малянтович: «В юридической конторе моего деда до революции работали несколько помощников. Судьба распорядилась так, что среди них были Александр Керенский и Андрей Вышинский: первый – социалист-революционер (эсер), второй – меньшевик. Когда Керенский возглавил Временное правительство, то, зная безупречную нравственную репутацию Павла Николаевича, буквально уговорил его занять пост министра юстиции. А когда случился Октябрь и членов Временного правительства препроводили в Петропавловскую крепость, Павла Николаевича по личному распоряжению Ленина выпустили. Причем вождь вручил ему охранную грамоту, которой предписывалось ни в коем случае его не трогать».
Чем же Малянтович заслужил подобное доверие у главного большевика?
В студенческие годы три месяца он просидел в тюрьме за «революционную пропаганду и злоумышление против государя». Его отчислили из Московского университета, завершал Малянтович образование экстерном в Тарту. Став сначала помощником присяжного поверенного – его патроном был знаменитый Плевако, а затем адвокатом, Малянтович быстро завоевал известность в России участием в громких политических процессах. По просьбе Максима Горького защищал сормовских рабочих, среди которых был Петр Заломов – прототип Петра Власова, героя повести «Мать»; членов большевистской фракции Думы, участников восстания на крейсерах «Азов» и «Очаков», Николая Шмидта – фабриканта-революционера, вместе с рабочими участвовавшего в восстании на Красной Пресне.
Особенно интересно дело о 100 тысячах рублей, завещанных в 1906 году промышленником Саввой Морозовым большевикам. Малянтович не только блестяще выиграл это дело, но и с риском для карьеры – охранка пыталась узнать, что будет с деньгами, – получил всю сумму по доверенности, выданной ЦК партии, и передал большевику Красину. 11 лет спустя, выписывая Малянтовичу охранную грамоту, Ленин вспомнил и об этом.
Но Малянтовича в 1930 году все-таки забрали в НКВД. Впрочем, благодаря охранной грамоте Ленина и заступничеству друзей – видных большевиков – дело, в конце концов, было прекращено. Однако ненадолго – в ноябре 1937 году Малянтовича вновь арестовали и бросили в тюрьму на Лубянке, его вторая жена Анжелика Павловна бросилась за помощью к Вышинскому – ученику Павла Николаевича, тогдашнему Генеральному прокурору СССР. Когда-то он носил за ней зонтик и сумочку. Однако теперь Вышинский топал ногами и кричал, что врагов народа надо уничтожать.
Заседание Военной коллегии Верховного суда СССР состоялось 21 января 1940 года. Павел Николаевич Малянтович был расстрелян через несколько часов после суда.
Хотя практически за то же самое можно было уничтожить и самого Андрея Януарьевича Вышинского, бывшего в июльские дни семнадцатого года комиссаром милиции Временного Правительства и рывшего землю в поисках вождя большевиков.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
Прокурора Петроградской судебной палаты по поводу событий 3–5 июля 1917г.
(опубликовано 10-12 июля):
«В настоящее время могут быть сообщены без нарушения тайны предварительного следствия лишь некоторые данные, установленные свидетелями и документами, послужившие основанием для привлечения Ульянова (Ленина), Апфельбаума (Зиновьева), Коллонтай, Гельфанда (Парвуса), Фюрстенберга (Ганецкого), Козловского, Суменсон, прапорщиков Семашко и Сахарова, мичмана Ильина (Раскольникова) и Рошаля в качестве обвиняемых по 51, 100 и 108 ст. ст. угол. улож. в измене и организации вооруженного восстания.
Расследование фактов вооруженного восстания, имевшего место 3 и 5 июля в Петрограде, с целью свержения Временного правительства, и обстоятельств, при которых это восстание произошло, показало, что оно возникло и протекало по указанию р. с.-д. р. партии.
Все руководящие указания исходили из дома Кшесинской, называемого свидетелями “штабом Ленина”, где и помещался главный комитет.
В доме Кшесинской были обнаружены бланки военной организации при центральном комитете р. с.-д. р. партии. На таких же именно бланках отдавались в воинские части письменные распоряжения о вооруженном выступлении.
В ночь с 4-го на 5-ое июля в военную петроградскую автомобильную мастерскую на таком же бланке было прислано предложение названной мастерской привести в боевую готовность броневые машины с пулеметами, шоферами и опытными пулеметчиками и предоставить их в распоряжение военной организации. На таком же бланке был написан приказ о присылке в Кронштадт крейсеров.
Кроме того там же найдены: 1) Заметки о распределении воинских частей и “вооруженных рабочих” по районам, о распределении между отдельными лицами обязанностей по заведыванию вооруженными силами, по разведке и внешнему караулу, по сношению с частями, по Петропавловской крепости и сведения о воинских частях, входящих в группу Выборгской и Петроградской стороны и Марсова поля и об установлении связи с различными полками. 2) Резолюция, принятая на заседании общегородской конференции р. с.-д. р. п. и делегатов воинских частей 3 июля в 11 час. 40 мин. вечера. В резолюции этой рекомендуется: немедленное выступление рабочих и солдат на улицу для того, чтобы продемонстрировать выявление своей воли. Резолюцию эту подтвердили: Центральный Комитет и В. (военная) О. (организация). 3) Телеграмма из Стокгольма от 20 апреля на имя Ульянова (Ленина) за подписью Ганецкого (Фюрстенберга): “Штейнберг будет хлопотать субсидию для нашего общества. Обязательно прошу контролировать его деятельность, ибо совершенно отсутствует общественный контакт”. 4) Литература “Союза русского народа” и большое количество открытых писем издания журнала “Паук” с изображением ритуального убийства в Венгрии 1882 года.
Помимо документальных данных, связь вооруженного восстания с деятельностью Центрального комитета р. с.-д. р. п., при котором была образована военная организация, устанавливается также тем фактом, что выступившие вооруженные части, как петроградского гарнизона, так и прибывшего из Кронштадта, направились к дому Кшесинской, где и получили указания от Ульянова (Ленина) и других лиц. Оттуда же исходили предложения в воинские части о приведении в боевую готовность броневых машин и пулеметов, и, наконец, там же собирались вооруженные пулеметами грузовики и автомобили.
Усиленная пропаганда мятежа, которая велась среди войск и населения в течение нескольких месяцев, повлекшая за собой восстание 3—5 июля, была произведена с целью благоприятствовать неприятелю в его враждебных против России действиях и, как показали последующие события, действительно оказала существенное содействие неприятелю, внеся разложение в некоторых частях на фронте.
По этому поводу следствием добыты данные, которые указывают, что в России имеется большая организация шпионажа в пользу Германии.
Не имея возможности по самому характеру этого преступного деяния (измены) и в интересах следствия сообщить более подробные сведения по этому обвинению, приходится по необходимости ограничиваться в настоящее время сообщением лишь следующих данных.
Ряд допрошенных по делу свидетелей удостоверил, что в начале 1917 года Германия дошла до крайнего предела напряжения и ей был необходим самый скорый мир, что Ленин, проживая в немецкой Швейцарии, состоял в общении с Парвусом (он же Гельфанд), имеющим определенную репутацию немецкого агента, что Ленин посещал лагеря, в которых находились пленные украинцы, где и вел пропаганду об отделении Украины от России. В связи с его приездом в Германии, не стесняясь, открыто говорили: “Ленин — это посол Вильгельма, подождите и увидите, что сделают наши деньги”.
В данных предварительного следствия имеются прямые указания на Ленина как германского агента, и указывается, что, войдя с германским правительством в соглашение по поводу тех действий, которые должны способствовать успеху Германии в ее войне с Россией, он прибыл в Петроград, где при денежной поддержке со стороны Германии и стал проявлять деятельность, направленную к достижению этой цели.
Сношения с Германией через Стокгольм, который является крупным центром германского шпионажа и агитации в пользу сепаратного мира России с Германией. В апреле этого года из Стокгольма была сделана попытка издавать вне Петрограда газету с целью агитации против Англии и Франции. У германских агентов в Копенгагене и Стокгольме в первые дни революции появились крупные деньги и началась широкая вербовка агентов для России среди наших дезертиров и некоторых эмигрантов. При этом переводились крупные суммы (800 000, 250 000 и др.) в Россию из Стокгольма через один из банков, который получал на это ордера из Германии.
Выяснилось также, что Ленин и Зиновьев, проживая в октябре 1914 года в Австрии близ Кракова, были арестованы австрийскими властями как русские подданные, но вскоре освобождены с правом свободного выезда в Швейцарию, где и стали издавать журнал “Социал-демократ”, в котором распространяли идею о необходимости поражения России в настоящей войне. В одном из номеров этого журнала содержался призыв к русским гражданам фактически содействовать поражению России.
В освобождении Ленина и Зиновьева большую роль сыграл Ганецкий, который по словам, сказанным одному из свидетелей, “прервал” допрос Ленина и Зиновьева, производившийся австрийскими властями. Впоследствии выяснилось, что Ленин и Зиновьев были освобождены из-под австрийского ареста по личному предписанию графа Штрюка — австрийского премьера.
Следствием установлено, что Ганецкий-Фюрстенберг Яков (уменьшительное Куба), проживая во время войны в Копенгагене, был очень близок и связан денежными делами с Парвусом — агентом германского правительства.
В апреле 1917 года в швейцарской социал-демократической газете, издающейся на немецком языке в Сан-Галене, а немного позже и в других журналах, появились разоблачающие деятельность Парвуса сведения, сообщенные доктором Яковом Фридманом из Базеля и бывшим членом Государственной Думы Алексинским.
Деятельность Парвуса как германского и австрийского агента была направлена к поражению России и отделению от нее Украины. Следствием установлено, что Козловский ездил в Копенгаген, где называл себя юрисконсул<ьт>ом крупного капиталиста. Парвус (Гельфанд) предлагал субсидировать одно крупное предприятие России.
По наведенным представителями пароходного предприятия справкам в одном из банков в Копенгагене в распоряжении Гельфанда находилось свыше миллиона рублей.
Ввиду того, что для представителей пароходного общества стало ясно, что коммерческая деятельность Гельфанда (Парвуса) служит лишь прикрытием его деятельности в пользу Германии, всякие переговоры с ним были прерваны.
Попутно с этим выяснилось, что Гельфанд (Парвус) приехал летом 1915 года из Швейцарии в Копенгаген через Берлин при содействии Фюрстенберга, что вместе с Фюрстенбергом и Козловским он совершил поездки из Копенгагена в Берлин и обратно; что во время пребывания Гельфанда-Парвуса в Копенгагене к нему приезжали из Берлина некоторые лица, посещая также и Козловского с Фюрстенбергом.
Из имеющейся в распоряжении судебных властей многочисленной телеграфной корреспонденции усматривается, что между проживавшими в Петрограде Суменсон, Ульяновым (Лениным), Коллонтай и Козловским с одной стороны, и Фюрстенбергом (Ганецким) и Гельфандом (Парвусом) с другой, существовала постоянная и обширная переписка. Хотя переписка эта и имеет указания на коммерческие сделки, высылку разных товаров и денежные операции, тем не менее представляется достаточно оснований заключить, что эта переписка прикрывает собою сношения шпионского характера. Тем более, что это один из обычных способов сокрытия истинного характера переписки, имеющей шпионский характер.
По имеющимся в деле данным видно, что некоторые русские банки получали из скандинавских банков крупные суммы, выплаченные разным лицам; причем в течение только полугода Суменсон со своего текущего счета сняла 750 000 руб., внесенных на ее счет разными лицами, и на ее счету в настоящее время числится остаток в 180 000 рублей.
При расследовании настоящего дела следственная власть руководствуется материалами, добытыми только следственным путем. И материал этот дает вполне достаточно оснований для суждения как о наличности преступного деяния, так и для установления многих лиц, принимавших участие в его совершении.
Предстоящие же многочисленные допросы свидетелей, осмотры найденных при обысках вещественных доказательств, детальные обследования денежных операций — вся эта сложная работа будущего должна дать еще больший материал для раскрытия преступной организации шпионажа и его участников.
На основании изложенных данных, а равно данных, не подлежащих пока оглашению, Владимир Ульянов (Ленин), Овсей Гейш Аронов Апфельбаум (Зиновьев), Александра Михайловна Коллонтай, Мечислав Юльевич Козловский, Евгения Маврикиевна Суменсон, Гельфанд (Парвус), Яков Фюрстенберг (Куба Ганецкий), мичман Ильин (Раскольников), прапорщики Семашко и Рошаль обвиняются в том, что в 1917 году, являясь русскими гражданами, по предварительному между собой уговору в целях способствования находящимся в войне с Россией государствам во враждебных против них действиях, вошли с агентами названных государств в соглашение содействовать дезорганизации русской армии и тыла для ослабления боевой способности армии, для чего на полученные от этих государств денежные средства организовали пропаганду среди населения и войск с призывом к немедленному отказу от военных против неприятеля действий, а также в тех же целях в период времени с 3-го по 5-е июля организовали в Петрограде вооруженное восстание против существующей в государстве верховной власти, сопровождавшееся целым рядом убийств и насилий и попытками к аресту некоторых членов правительства, последствием каковых действий явился отказ некоторых воинских частей от исполнения приказаний командного состава и самовольные оставления позиций, чем способствовали успеху неприятельских армий. Июль 1917 г.”
Н.С. Карийский, прокурор Окружной Петроградской судебной палаты».
По итогам июльских событий 1917 года Временному правительству на некоторое время удалось сосредоточить в своих руках почти всю полноту власти в стране, отодвинув на второй план Советы. Тем не менее властям не удалось использовать в свою пользу пошатнувшийся авторитет левых сил, прежде всего большевиков. Экономическая ситуация в стране продолжала стремительно ухудшаться, из-за чего популярность радикальных, в том числе ультралевых, идей в обществе снова быстро возросла.
Из воспоминаний Н.С. Каринского:
«9-го июля кн. Львова сменил на посту премьер-министра А.Ф. Керенский, который в течение почти двух недель играл роль Бориса Годунова перед избранием последнего на царство. <…>
Большевики умело воспользовались и заминкой, и нестроением в Правительстве и начали быстро оправляться от разгрома, поведя энергичную кампанию в свою пользу и по дискредитированию Прокурора Палаты и всего следствия. Пользуясь всяким поводом, они стали кричать и устно и в газетах, что обвинение в измене и предательстве подстроено контрреволюционерами, что документы о получении денег от немцев подложны, а восстания и вовсе не было, а была демонстрация, немного шумная конечно, и с небольшими эксцессами, но, в общем, мирная демонстрация. Их сторону приняли с.-д.-меньшевики, с-ры, в общем большинство Совдепа. <…>
Сменивший безличного И.Н. Ефремова, назначенного министром юстиции 11 июля, народный социалист Зарудный, считая себя ответственным перед Советом р. и с. депутатов, затребовал к себе, как генерал-прокурору, от Прокурора Петр. Палаты следственное производство о большевиках для личного с ним ознакомления, продержал его у себя 3 недели, чем фактически приостановил следствие, и затем потребовал от меня освобождения многих арестованных большевиков. Получив отказ, он добился в конце августа ухода моего с поста Прокурора Палаты. <…>
Назначенный вместо меня новый прокурор Палаты Карчевский уже не мог противиться генерал-прокурору, и менее важных заключённых начали быстро выпускать на свободу. Новый министр юстиции, сменивший Зарудного вскоре после моего ухода, соц.-дем.-меньшевик Малянтович, в согласии с изменившимися настроениями Совдепа нашёл, что и всё дело о восстании 3-5 июля и измене следовало бы прекратить за отсутствием в нём, по его с.-д. мнению, состава преступления, и распорядился освободить из-под стражи даже Троцкого, немедленно вставшего во главе нового удачного восстания большевиков и арестовавшего в числе других министров и самого Малянтовича.
Так был упущен единственный шанс, когда, выражаясь словами академика В.Н. Ипатьева, Врем. П-во «имело возможность показать свой авторитет и повернуть руль на правильный путь». П.Н. Милюков в своей истории 2-й рус. революции считает, что последний шанс для Вр. П-ва был потерян, когда произошёл инцидент «Корнилов – Керенский».
Но, на мой взгляд, это не так. Я считаю, что началом конца, сделавшим переход власти к большевикам неизбежным, надо считать именно тот момент, когда Вр. П-во фактически отказалось от преследования большевиков за июльское восстание и измену. <…>
Тогда (в июле) власть давалась в руки Врем. П-ву, но оно – безвольное, не имеющее понятия о том, что такое власть, не понимающее, что Правительство само по себе является организующей силой, не посмело её взять, и её взяли осмелевшие большевики». (Н.С. Каринский «Последний шанс», воспоминания опубликован в четырёх номерах (от 5, 8, 9 и 10 апреля 1947 г.) газеты «Русская жизнь» (Сан-Франциско, США))
Это же подтверждает и Владимир Дмитриевич Набоков, государственный деятель, один из лидеров партии кадетов, отец знаменитого писателя, недвусмысленно заявив: «Кончилась вся история, как известно, прибытием верных правительству войск с фронта (кавалерийская дивизия), изоляцией и последующим обезоруживанием восставших, полной победой правительства и временной — увы! — ликвидацией большевизма. Это был момент, который Временное правительство вполне могло использовать для окончательной ликвидации Ленина и Ко. Оно не решилось это сделать» (Набоков В. Д. Временное правительство и большевистский переворот).

И с ними трудно не согласиться. Таким образом, второй шанс недопущения Ленина и, шире, большевиков, снова был упущен. А третьего практически и не было. История России пошла тем путем, который ее, в конечном итоге, и привел к катастрофе.

3
Когда в предыдущей части очерка я написал, что третьего шанса практически и не было, под этим «практически» я имел ввиду так называемое «предательство» Зиновьева и Каменева, опубликовавших за десять дней до начала восстания, да еще и в оппозиционной газете письмо, где открытым текстом сказали, что они не согласны с вооруженным захватом власти большевиками, вогнавшее ЦК партии большевиков в ступор, но на которое Временное Правительство и лично Керенский снова никак не отреагировали, на сей раз надеясь уже на Учредительное собрание, выборы в которое закончились поражением партии большевиков.
В целом по 75 округам результаты голосования таковы: 39,5% получили эсеры; 22,4% – большевики; 4,5% – кадеты; 3,2% – меньшевики; 0,9% – энесы (народные социалисты); 14,5% – национальные социалистические партии и группы (типа Украинской партии социалистов-революционеров или Мусульманского социалистического блока); 9,6% – национальные несоциалистические партии и группы (типа азербайджанской партии Мусават или армянской Дашнакцютун); 1,4% – правые партии и группы; 3,9% – прочие.
Однако большевики-то как раз надеялись не на мирный исход захвата власти, а на вооруженное восстание, поэтому им было глубоко плевать на то, какая партия выиграла выборы в Учредительное собрание.
Все эти случайные (или не очень случайные) стечения обстоятельств не позволили России пойти по пути демократических реформ, и изменить ход развития ее истории, в которой, в противном случае, Ленин остался бы просто руководителем одной из маргинальных партий (численность РСДРП(б) в октябре 1917-го – до 350 тыс.; для сравнения: меньшевиков — до 200 тыс.; зато численность партии социалистов-революционеров (эсеры – до октября были единой партией, но с тремя парламентскими фракциями) – к концу лета 1917-го достигла 1 млн чел.; а вот кадеты, имевшие численность всего около 50 тыс. членов занимали во Временном правительстве (разных созывов) минимум три министерских портфеля, при том, что большевики, кстати, в отличие от меньшевиков и эсеров, – ни одного).
А всего лишь за два месяца до посадки в опломбированный вагон и отъезда из Швейцарии Ленин был в полном унынии и прострации. «Мы, старики, может быть, не доживём до решающих битв этой грядущей революции. Но я могу высказать надежду, что молодёжь будет иметь счастье не только бороться, но и победить» — эти слова Владимир Ленин произнес 22 января 1917 г. в Цюрихе. В тот момент ему казалось, что революционное движение почти раздавлено.
Вот теперь и не верь в стечение обстоятельств!

Как сказал Ленин на II съезде Советов 26 октября (8 ноября) 1917 года:
«Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, свершилась!»

Однако же, история и после этого, всего лишь меньше чем через два месяца, едва не пошла по другому сценарию. Только в данном случае Ленин мог потерять не только власть, но и саму жизнь.

Начался 1918-й, новый и первый для советской власти год едва ли не с трагедии: 1 января было совершено покушение на председателя Совета народных комиссаров (аналог нынешнего Совета министров) молодой советской республики Владимира Ленина. Дерзнули на такой поступок члены подпольной организации Союз Георгиевских кавалеров.

Созданный в мае 1917-го, Союз Георгиевских кавалеров в качестве своих первоочередных задач ставил поддержку Временного правительства, «объединение всех верных и чистых сынов России для борьбы с нарушителями всеобщего мира – германцами», сохранение «сознательной дисциплины, всеобщее братство всех членов военной семьи, успокоение страстей в розни всевозможных партий и сохранение добытой свободы и независимости». И, разумеется, поправшие все законы армейской дисциплины большевики были главными врагами георгиевских кавалеров, ассоциировавших двухцветную, желто-черную ленточку с любовью к Отечеству и славой России. Союз не был чисто офицерской организацией – в него на равных правах входили и нижние чины, награжденные георгиевскими крестами и медалями.
Однако после прихода к власти большевиков, не только ликвидировавших офицерские звания и разваливших армию, но и уничтоживших разделение общества на классы, да еще и пропагандировавших отказ от войны с Германией, цель Союза несколько изменилась. Они считали вооруженный переворот и насильственный захват власти большевиками – собственным оскорблением. И посему у Георгиевских кавалеров появилась задумка таким же насильственным путем освободить Россию от большевистского вождя – Ленина. Тем более, что, как ни парадоксально, в первые два месяца пребывания на политическом Олимпе и он сам, и его соратники не думали о своей безопасности, видимо, полагая, что их нахождение на вершине является следствием недоразумения и никто их всерьез не воспринимает. А поскольку страна пребывала в состоянии хаоса и несколько решительно настроенных граждан вполне могли подловить Ильича во время его частых передвижений по Петрограду.
В исполнительном комитете Петроградского Союза георгиевских кавалеров для выполнения этой задачи была даже образована так называемая «Охотничья бригада», во главе с председателем Союза георгиевских кавалеров, полным Георгиевским кавалером, старшим унтер-офицером Александром Осмининым, капитаном Зинкевичем и подпоручиком Ушаковым (именно Ушакову и было поручено самое важное задание во всей операции – убить Ленина). Были в бригаде даже сотрудники петроградской милиции, принадлежавшие к пролетарским слоям.
Для такого мероприятия нашелся и, говоря современным языком, спонсор – князь Дмитрий Иванович Шаховской, выделившем на эту акцию, ни много, ни мало – пятьсот тысяч рублей.
Выяснили расписание поездок и выступлений Ленина и приняли решение – ближайшее выступление вождя большевиков намечено на 1-е января: около 5 часов вечера председатель Совнаркома будет выступать в Михайловском манеже перед красногвардейцами, отправляющимися на Дон сражаться с атаманом Калединым.
На всякий случай разработали два варианта – А и Б.
Но Ленина и в этот раз выручил Фриц Платтен, неожиданно приехавший в Россию несколько дней назад, и явившийся в Смольный поприветствовать теперь уже не политэмигранта Владимира Ленина, а главу советского правительства. Владимир Ильич обрадовался старому знакомому, крепко пожал ему руку, посетовав, что не может сейчас с ним поговорить. Но вдруг предложил:
– А поехали, товарищ Платтен, со мной. Мне надо выступать в Михайловском манеже, на митинге перед отправкой на фронт бойцов Красной армии. А после вернемся в Смольный, там и поговорим.
Разумеется, Платтен согласился. Догадывался ли он о том, что в его руках (точнее, руке) будет в этот вечер жизнь вождя большевиков?
В городе в это время уже стемнело, да еще и снегопад сменился туманом. Погода и в самом деле благоприятствовала заговорщикам – лучшего случая им не представится. Ленина планировали захватить при выходе из Михайловского манежа. Ушаков направился в сам манеж, а резервная группа Зинкевича заняла позицию у Симеоновского моста, через который автомобиль проехал бы по дороге в Смольный, если у Ушакова ничего не получится – тот самый вариант Б.
Ушаков, затесавшийся в толпу слушателей в Манеже, тут же после окончания выступления выбрался наружу и быстро направился к месту своего наблюдательного пункта.
Выйдя из Манежа, Ленин, Платтен и Мария Ильинична Ульянова (сестра Ленина) подошли к машине, стали рассаживаться. Мария Ильинична села вперед рядом с водителем по фамилии Тарас Гороховик, а Ленин с Платтеном устроились сзади, продолжая свой разговор. Ленин сразу же устало откинулся на спинку сиденья, сказав водителю, чтобы ехал в Смольный.
Вариант «А» покушения у заговорщиков не сработал. Крутившиеся возле Михайловского манежа 8-10 боевиков могли метнуть в него бомбу и устроить пальбу. Они собрались за цирком Чинизелли. Лица у всех были напряжены. Мимо шествовали редкие прохожие. После сообщения о том, что митинг закончен, разошлись в разные стороны, словно незнакомые. Осминин еще раз напомнил, как нужно действовать. «Убьем, когда будет уезжать с митинга. Стараться из револьвера, чтобы не побить народ. Если не выйдет — бомбу».
 Но бомбу бросить не решились – Ленин шел в окружении большой толпы красногвардейцев. Погибло бы очень много людей. Оставался вариант «Б» – обстрел машины.
Симеоновская площадь, на которой находился Михайловский манеж, образована двумя улицами, сходящимися к ней под углом – Инженерной и Караванной. А выше площадь переходила в неширокий одноименный мост. Она представляла некоторую трудность для заговорщиков, ибо стрелять со стороны любой из этих улиц так, чтобы прошить пулями машину, попав в переднее стекло, невозможно без попадания в стекла боковые и в находящихся за ними пассажиров или шофера. Единственная возможность для такого была только в том случае, если стрелявший заранее явится на площадь и встанет спиной к дому, полукругом соединяющему обе улицы, прямо напротив Симеоновского моста через Фонтанку. Кроме того, операцию осложнял густой туман. Поэтому разрабатывавший операцию покушения и убийства Ленина Осминин принял следующее решение. Его помощник, капитан Зинкевич займет позицию у того самого полукруглого дома и, едва машина стронется с места, даст условный сигнал фонариком Ушакову, прятавшемуся на подъезде к мосту. За те пару минут, за которые машина преодолеет полукилометровое расстояние от манежа до моста, Ушаков должен успеть подготовить бомбу, чтобы бросить ее в машину. Но Зинкевич опоздал с сигналом. Когда машина тронулась, он дрожащей рукой (не каждый день приходилось ему стрелять в главу правительства) вынул из кармана шинели фонарик и… уронил его наземь. Пока наклонялся, пока включал свет, автомобиль уже был на подъезде к мосту. Готовить бомбу было поздно.
Ушаков стоял на мосту, куда въезжал ленинский «Делане-Бельвиль» № 46-47. Он выхватил наган и, стреляя, побежал за автомобилем. Но сообразительный шофер свернул машину в переулок.
Когда машина поравнялась с Зинкевичем, тот выхватил револьвер и открыл огонь, выпустив всю обойму. Пять пуль застряли в кузове автомобиля, еще две пролетели навылет, пробив переднее стекло. Платтен, сидевший рядом с Лениным, успел пригнуть его голову, но сам получил ранение в руку. Туман и высокая скорость автомобиля помешали Зинкевичу стрелять точнее, а его напарники просто растерялись, не успев швырнуть гранаты.
Оживленный беседой, Платтен вдруг умолк, и после паузы, которая длилась миг, швейцарец тревожно вскрикнул. Гороховик вздрогнул от неожиданности. «Стреляют», – мгновенно понял он. Остро брызнуло в лицо разбитое пулей переднее стекло, ударило морозным воздухом. Гороховик не терял ни секунды и гнал, гнал вперед, непостижимо объезжая снежные завалы.
– Стреляют! – испуганно вскрикнула Мария Ильинична. Она вся вжалась в сиденье и в страхе закрыла глаза.
– Стреляют! – кивнул и Платтен и тут же, мгновенно сориентировавшись, пригнул голову Ленина вниз.
– Товарищи, вы ошибаетесь! Я не думаю, что это стрельба, – возразил Ленин, пытаясь высвободить голову из-под руки Платтена.
– Откликнитесь! – крикнул шофер, не оборачиваясь.
Гороховик, резко свернув и не сбавляя скорости, въехал в переулок. Сюда уже не доносились выстрелы. Завернув за угол, Гороховик остановил машину и, открыв двери, спросил:
– Все живы?
– Разве в самом деле стреляли? – спросил его Ленин, все еще не веря в случившееся.
– А то как же, – ответил шофер. – Я думал, никого из вас уже нет. Счастливо отделались. Если бы в шину попали, не уехать бы нам.
Во внутреннем дворе Смольного машину осмотрели. К машине подбежали красногвардейцы во главе с комендантом Смольного, бывшим матросом Павлом Мальковым и другие шоферы. Кузов был продырявлен в нескольких местах. Одна пуля застряла в кронштейне кареты. Две другие навылет прошили ветровое стекло. А еще одна задела руку Платтена, которой он только что прижимал к себе голову вождя.
– Спасибо, товарищ! – Ленин крепко пожал руку Гороховику.
Сестра Ленина констатировала: «Да, счастливо отделались»! И она была права.
На следующее утро на место покушения прибыл лично председатель ВЧК Феликс Дзержинский с несколькими сотрудниками. Естественно, что поиски заговорщиков ни к чему не привели. Расследование этого покушения стало одним из первых дел в работе всероссийской чрезвычайной комиссии Дзержинского, которой на тот момент не исполнилось даже месяца.

А если бы покушение георгиевским кавалерам удалось? А через пять дней должно было состояться Учредительное собрание, среди делегатов которого большевики были в подавляющем меньшинстве. Да и захватившие власть в стране большевики еще пребывали то ли в эйфории, то ли в шоке от случившегося ими захвата власти. История России, вероятно, пошла бы не таким путем.

Впрочем, давайте обо всем по порядку.

Как всегда, подведем итоги: чего бы, возможно, НЕ случилось, если бы покушение Георгиевских кавалеров на Ленина удалось?
1) Поскольку Председателем учредительного собрания был избран один из руководителей партии эсеров, ярый противник большевиков Виктор Чернов, то учитывая меньшинство большевиков, была бы принята резолюция о проведении новых парламентских выборов, а после этого появилось бы совершенно новое правительство, в которое, возможно, вошли бы и некоторые представители партии большевиков (демократию, ведь, никто бы не отменил).   
И маловероятно, что красному матросу, двадцатидвухлетнему начальнику караула Таврического дворца Анатолию Железнякову позволили бы произнести ставшую крылатой фразу: «Караул устал!». Скорее всего, весь караул был бы полностью сменен, да хотя бы на тех же членов Союза Георгиевских кавалеров.
Правда, не исключено, что большевики просто так не отдали бы власть, но действовали бы уже не с позиции силы, а повторилась бы, примерно, такая же ситуация, как в июле 1917-го.
2) Возможно, новое правительство восстановило бы контакты со странами Антанты и закончило бы войну в ранге победителей. Зато уже безо всякого предположения можно констатировать, что не было бы совершено покушение на германского посла Мирбаха. Да и самого посла, скорее всего бы не было в России, как у воюющих друг с другом стран.
Россия оказалась бы в когорте победителей в первой мировой войне, со всеми вытекающими последствиями (даже несмотря на то, что Керенский в своих мемуарах, опубликованных в 1960-х гг., утверждал, что англичане с французами не собирались выполнять подписанные Антантой обязательства), в итоге, проливы Босфор и Дарданеллы могли бы оказаться под юридической властью России.

В своей книге «Мировой кризис», изданной в начале 1930-х гг., но посвященной Первой мировой войне, Уинстон Черчилль написал про Николая II: «Несмотря на большие и страшные ошибки, тот строй, который в нём воплощался, которым он руководил, которому своими личными действиями он придавал жизненность – этот строй к тому моменту выиграл войну для России». В другом месте той же книги Черчилль сравнивал самодержавную Российскую империю с кораблем, который пошел ко дну, когда уже была видна спасительная гавань.

Итак, на что же могла рассчитывать Россия в случае, если бы оказалась в статусе победителя в войне?

В приказе по Русской армии и Русскому флоту, изданном 12 (25) декабря 1916 года, Николай II подчеркивал, что мир не может быть заключен прежде изгнания врага с российской территории. В это время германские войска оккупировали Польшу, часть Прибалтики, Западную Белоруссию, Волынь. Условия будущего мирного договора для России, по убеждению царя, исключали всякую уступку территории Российской империи.
Вступая в войну, Россия не имела конкретного плана территориальных приобретений. Отчасти это объяснялось тем, что на протяжении полутора веков Россия не видела врагов в своих западных соседях – Германии и Австрии. Поэтому приходилось импровизировать уже по ходу войны.
В 1915 году в МИД России был подготовлен документ, автор которого рекомендовали навсегда отторгнуть от Германии Восточную Пруссию – «цитадель прусского милитаризма». Из Восточной Пруссии предполагалось депортировать немецкое население. Восточную Пруссию рекомендовалось разделить на две части. Северная часть с Кёнигсбергом отходила бы непосредственно к России. Южная (больше половины) должна была достаться Польше, которую рекомендовалось восстановить как самостоятельное государство, но «в вечном политическом и военном союзе с Россией».
Вообще, польский вопрос был немаловажен для России в Первой мировой войне. На симпатиях поляков пытались играть обе стороны. Больше преуспели в этом немцы и австрийцы, которые сразу после оккупации Польши в 1915 году объявили о «независимости» этой страны. Россия же ещё в 1914 году заявляла о восстановлении Польши из «трёх её частей», то есть российской, германской и австрийской, но вопрос о независимости обходила. Это могло трактоваться, как попытка присоединить к русской Польше все районы, населенные поляками, но оставить Польшу в составе Российской империи без изменений ее статуса. И Николай II не спешил прояснить эту ситуацию.
Лучшими были перспективы России в отношении Австро-Венгрии. Русские войска постоянно занимали какую-то часть территории этого государства. В планах царского правительства было воссоединение всей Киевской Руси в составе Российской империи. Это предусматривало присоединение западной части украинских земель. Еще в начале 1915 года занятая русскими войсками часть Австро-Венгрии была поделена на несколько губерний – Львовскую, Тернопольскую, Станиславскую, Перемышльскую, Черновицкую – и планировалось создание Закарпатской губернии, по ее занятии.
Это дает представление о том, какую территорию Николай II считал необходимым присоединить к России – примерно так же и Сталин начертил западную границу Украины по результатам Второй мировой войны. Вряд ли Россия встретила бы дипломатические трудности с присоединением этих земель. А вот чехословацкие легионы в составе Русской армии, начавшие создаваться с 1914 года, вероятно, пришлось бы распустить, если бы Австро-Венгрия сохранилась после Первой мировой войны.
В 1915 году русский министр иностранных дел Сергей Сазонов подписал со своими британским и французским коллегами секретное соглашение о разделе Турции после войны. К России должны были отойти районы проливов Босфор и Дарданеллы с Константинополем. Кроме того, российской должна была стать и вся еще остававшаяся у Турции европейская часть. На азиатском берегу проливов и Мраморного моря к России переходила береговая полоса шириной 50-80 км.
Очевидно, что выполнение этого соглашения зависело от способности России самостоятельно захватить Константинополь. Соответствующая десантная операция намечалась на весну 1917 года. Ради нее Николай II произвел Александра Колчака, которого исключительно высоко ценил как флотоводца, почти сразу из капитанов 1 ранга в вице-адмиралы (контр-адмиралом Колчак пробыл всего один месяц) и назначил командующим Черноморским флотом. Босфорская десантная операция не состоялась из-за революции.
В ходе военных действий в Закавказье в 1914-1916 гг. Русская армия заняла всю турецкую часть Армении. Очевидно, что по итогам войны Российская империя претендовала бы на всю занятую ее войсками здесь территорию, включая города Трабзон и Эрзурум.
3) Не было бы братоубийственной гражданской войны 1918-1920 гг. и иностранной интервенции 14 государств, унесших жизни миллионов российских граждан.
Соответственно, не было бы никаких ни Красной, ни Белой армий, была бы просто Русская армия. Не было бы никакого института красных комиссаров и военспецов. Никто бы, скорее всего, даже не услышал фамилий таких полководцев, как Ворошилов, Буденный, Фрунзе, Тухачевский, Жуков, Рокоссовский…, никогда бы не стал генералиссимусом товарищ Сталин. А Василий Иванович Чапаев не утонул бы в реке Урал, и не стал бы темой для бесчисленных анекдотов.
Кстати сказать, и фамилия Сталина, скорее всего, в учебниках истории вовсе бы не звучала, разве что только в каких-нибудь политических словарях; семья свергнутого царя Николая Романова, скорее всего, эмигрировала бы в одну из европейских стран, где и доживала бы свой век, возможно, в ожидании и надежде, что когда-нибудь в России о них вспомнят и призовут обратно; Лев Давидович Троцкий не познал бы ударной силы ледоруба и, возможно, тихо бы скончался в родной стране.
4) Не было бы никаких «философских пароходов» – высылки из страны известных деятелей литературы, искусства, науки и т.п. А все эти «мозги» остались бы на родине и работали бы во имя ее блага и процветания. А политические деятели, вроде Свердлова, Троцкого, Сталина, Дзержинского и прочих, остались бы в истории России просто как политические и общественные деятели одной из партий.
Кроме того, не известно, в каком городе России располагалась бы сейчас ее столица: в марте 1918 года состоялся «переезд» столицы из Петрограда в Москву.
5) Не было бы чудовищного молоха сталинских репрессий, также унесших и исковеркавших жизни миллионов соотечественников. Никто бы не искал среди своих соседей «врагов народа» с тем, чтобы после их ареста занять их жилплощадь или сделать себе карьеру. В мире не существовало бы такого понятия, как ГУЛаг, а Россия не разделилась бы надвое – с одной стороны те, кто сидит, с другой – те, кто их охраняет. И никакого культа личности и, последовавших за ним оттепели, волюнтаризма и застойного периода.
6) Вполне могло бы и не быть Второй мировой войны с нацистской Германией, так как именно советская Россия, помогла мировому изгою, которому страны-победители запретили иметь армию, авиацию и флот, восстановить свои вооруженные силы (вермахт), предоставив немцам полигоны, площадки и заводы для воплощения в жизнь разработок своих конструкторов. Соответственно, не было бы никаких линий Керзона, Мажино, Маннергейма и прочих, не было бы никаких «секретных протоколов» по разделу сфер влияния и черчиллевских «фифти-фифти».
Впрочем, этому будет посвящен следующий очерк.
7) Не было бы также ни Зимней войны с Финляндией (1939-1940 гг.), ни постыдного совместного парада советских и нацистских войск в оккупированной Россией и Германией Польше в сентябре 1940 г. 
Напомню, что Финляндия с Польшей до конца 1917 года входили в состав Российской империи, правда, в отличие от всех остальных российских территорий, и первая, и вторая обладали фактической и юридической автономией (напомню, что Ленин после провала июльского восстания именно потому и скрывался в Финляндии, что дорога русским жандармам туда была закрыта), но далеко не факт, что правительство и парламент, которые бы пришли к власти после Учредительного собрания подтвердили бы этим территориям вольную, которую им выписал в декабре 1917 года председатель Совета народных комиссаров Владимир Ульянов-Ленин.
8) Соответственно, и фамилии Хрущёва, Брежнева, Андропова, Черненко, Громыко, Горбачёва, Ельцина, Путина, Медведева и других советских и постсоветских деятелей мир никогда бы не услышал (конечно, если бы снова не случилось каких-нибудь непредвиденных случайных обстоятельств).
9) Не было бы никакого социалистического лагеря, никаких югославских (1948), венгерских (1956), чехословацких (1968), польских (1989) событий; никакого Карибского кризиса; Германия никогда бы не была разделена на капиталистическую и социалистическую части. А также могло бы и вовсе не случиться развала Советского Союза, поскольку никакого «союза нерушимого республик свободных» просто не существовало бы.



Гитлер, несостоявшийся художник или слепой ветеран (1907, 1918)
1
Об этом… деятеле и его деятельности написано уже тонны статей, книг, исследований, но меня, в данном случае, интересуют те моменты его биографии, благодаря которым Адольф Гитлер никогда не стал бы тем, кем он стал из-за случайного стечения обстоятельств.
Начну с того, что у него было непростое, если не сказать тяжелое, детство с ненавидимым им отцом, Алоизом Гитлером, и с обожаемой им матерью, урожденной Кларой Пёльцл, которая была младше своего мужа на целых двадцать три года.
Первый раз у человечества был шанс не узнать, кто такой Адольф Гитлер, еще в 1894 году.
В январе того года четырехлетний Ади в небольшом австрийском городе Пассау резвился на улице с другими детишками, и во время игры случайно выбежал на замерзшую реку Инн. Но тонкий лед треснул, мальчик упал в ледяную воду, и отчаянно кричал и барахтался, пытаясь не утонуть. В это время мимо проходил другой мальчик, постарше, Иоганн Кюбергер, сын хозяина дома, в котором проживала семья Адольфа Гитлера в то время. Услышав крик, он бросился на помощь и без раздумий нырнул в воду, спасая беззащитного ребенка. Адольф Гитлер был спасен на горе человечества, а Иоганн Кюбергер впоследствии стал священником.
С детских лет в Адольфе стал проявляться довольно решительный характер, и отец, таможенный чиновник, понял, что именно это как раз и позволит Адольфу сделать в жизни головокружительную карьеру. Разумеется, Алоиз имел в виду карьеру государственного чиновника. Для этих целей Алоиз однажды даже привел сына на главную таможню Линца, дабы познакомить того со своей профессией. Но на Адольфа это не произвело абсолютно никакого впечатления. Он равнодушно взирал на отработанные до автоматизма действия отцовских коллег и подчиненных, безразлично отвечал на их вопросы, а под конец даже начал зевать. Отец был раздражен.
С годами на характер Адольфа Гитлера все больше накладывались его, с одной стороны, нелюдимость и застенчивость, с другой стороны, мечтательность и решительность. Его все больше влекла к себе живопись и все больше постылой становилась школа. Он любил рисовать, считая себя небездарным, и уже довольно определенно представлял себе, как он, сын таможенника из провинции, посвятит свою бурную жизнь искусству. Иногда доходило даже до того, что Адольф прямо за столом, не довершив обеда, внезапно вскакивал, брал бумагу или салфетку и карандаш и начинал рисовать, как одержимый, делая наброски эскизов домов, арок ворот, разнообразных колонн и столбов. Конечно, в раннем возрасте эта потребность являлась для него, прежде всего, игрой, поиском идеального окружения. С помощью искусства и фантастических мечтаний он пытался вырваться из неизбежности и тесноты узкого мещанского мирка.
В сентябре 1904 года над Гитлером нависла прямая угроза исключения из школы. Ему позволили пересдать экзамен при условии, что в это училище он больше не вернется. И матери ничего не оставалось делать, как забрать оттуда документы и перевести сына в пятый класс реальной школы в Штайре, что в сорока километрах от Линца. Отец к этому времени уже умер.
Новый город Адольфу не понравился. Возможно, потому что из окна его комнаты был довольно мрачный вид. Настолько мрачный, что больше времени он уделял стрельбе по крысам из окна, чтению и рисованию, нежели учебе. Естественно, это не могло не сказаться на отметках – первый семестр он закончил плохо, если не считать хорошей оценки по рисованию и отличной по физкультуре. Даже по любимым своим предметам – истории и географии – он получил «тройки», а немецкий язык и математику не сдал вовсе.
В конце учебного года ему снова сообщили, что осенью его ждет очередная переэкзаменовка. Свидетельство же об окончании пятого класса было таким неудовлетворительным, что Гитлер с несколькими товарищами отметил это «событие» тайной пирушкой с вином, во время которой воспользовался свидетельством в качестве туалетной бумаги... На рассвете его разбудила проходящая доярка – он лежал на дороге. Гитлер решил, что такого унижения больше не будет никогда. Он был пьян в первый и последний раз в жизни.
Разумеется, впоследствии ему выдали дубликат свидетельства, но с учебой он решил завязать навсегда. Благо, в этом ему помогла болезнь легких. Мать, жалея сына, согласилась с тем, чтобы он оставил школу. Для Гитлера это было настоящим триумфом: он, таким образом, переупрямил своего (пусть уже и покойного) могущественного отца и ему навсегда оказалась закрытой дорога к таможенным степеням, чего так хотел Алоиз. Гитлер покинул школу с элементарной ненавистью, она оставила в нем большую озлобленность. Теперь он мог посвятить всю свою жизнь искусству.   
Он стал заядлым театралом – регулярно посещал «провинциальный театр». Вступил в музейное общество, стал членом библиотечного просветительского союза. Книги стали настоящей страстью Гитлера. Все, что он тогда читал или слушал, он не только запоминал, но и записывал свои впечатления в тетрадь, ибо понимал, что все прочитанное, рано или поздно, забудется, а записи можно будет просмотреть и кое-что, возможно, использовать в будущем.
В сентябре 1907 года, получив свою долю наследства, оставшегося от отца, что-то около семисот крон, и оставив на попечение младшей сестры Паулы уже тогда тяжелобольную мать, Гитлер вновь уезжает в Вену. На сей раз, чтобы подать заявление в Венскую Академию изобразительных искусств. Однако его экзаменационные рисунки получили неудовлетворительную оценку из-за их несоответствия требованиям живописи и уклона в сторону архитектуры. В экзаменационном листе венской Академии художеств за 1907 год значилось: «Нижеследующие господа выполнили экзаменационные рисунки с неудовлетворительным результатом или же не были допущены к экзаменам: ... Адольф Гитлер, Браунау-на-Инне; 20 апреля 1889 года; немец, католик, отец – оберофискаль; окончил 4 класса реального училища. Мало рисунков гипса. Экзаменационный рисунок – неудовлетворительно».
 Не хватило Гитлеру таланта и образования даже для того, чтобы поступить в архитектурное училище при Академии. Гитлер был этим шокирован. Он впал в депрессию и бесцельно слонялся по улицам, часами читал в своей каморке, изредка посещал оперный театр. И совсем не писал писем домой. А там от рака груди в возрасте 47 лет скончалась его мать, к которой он был очень привязан. Именно мать Гитлера, Клара, убеждала сына следовать за своей мечтой и стать художником.
Разделив по просьбе своего старшего брата Алоиза Гитлера-младшего свои доли наследства между двумя сестрами – Ангелой и Паулой, Адольф не видел больше нужды и смысла в своем пребывании в Линце. И в феврале 1908 года он окончательно перебирается в Вену. Не отказываясь от своей затеи стать живописцем, он снова подает заявление в Венскую Академию. Но и вторая попытка окончилась неудачей, что вызвало невероятный гнев у Гитлера. Он жаловался своему другу юности Кубичеку:
– Это настоящее сборище дураков, бюрократов из каменного века. Всю эту академию надо взорвать!
В сентябре 1908 года Гитлер делает очередную, на сей раз последнюю, попытку поступить в Академию художеств. Но тогда он уже просто не допущен к экзаменам, поскольку предварительно поданные работы просто не соответствовали экзаменационным требованиям.

Интересно, если бы в Академии художеств в то время работала какая-нибудь Кассандра, которая смогла бы предсказать, какое будущее ждет этого художника-неудачника, да и весь мир, смогла бы она уговорить ректорат зачислить его в Академию? Между прочим, Гитлеру в приемной комиссии предложили попробовать поступить в Академию архитектуры, поскольку, как уже уговорилось, на своих картинах будущий фюрер, как правило, изображал замки и дома. Но туда не принимали без школьного аттестата, а Гитлер, как вы помните, не окончил школу и возвращаться туда не был намерен.

С этого времени и начался самый трудный период в жизни Гитлера. Его финансовые ресурсы окончательно иссякли, если не считать двадцати пяти крон в месяц сиротской пенсии, да и те он получал обманным путем, как якобы учащийся в академии. Он вынужден был выехать со старого адреса в крохотную комнатку, но через месяц пришлось покинуть и это пристанище. Три месяца он бродяжничал, ночуя в парках, подъездах и каких-то грязных притонах. В то время он осунулся, оброс бородой и длинными волосами, одежда его пришла в такую ветхость, что ни капли не согревала его в зимнюю непогодь, и Гитлер ходил постоянно простуженным.
По утрам Адольф занимал очередь за миской супа, выдаваемого бродягам одной церковной организацией. Наконец, он услышал, что в одном из пригородов Вены, Майдлинге, есть ночлежка для бездомных, где за минимальную плату давали крышу над головой. Обитатели лишь обязаны были благоустраивать территорию или помогать по хозяйству, а также соблюдать чистоту в комнатах. Гитлер попал туда в канун самого рождества. Но и здесь ему в какой-то степени повезло. Его соседом по койке оказался молодой бродяга Райнхольд Ханиш, побывавший во многих уголках Германии и несколько лет проведший в Берлине. Когда Гитлер, бредивший Германией, узнал об этом, то несказанно обрадовался. На этой почве они и сблизились. К тому же, Ханиш взял двадцатилетнего Гитлера под свою опеку, растолковав тому, что к чему в этом мире, и как в нем можно выжить. Целых семь месяцев они провели вместе в поисках заработков. Именно Ханиш подсказал Гитлеру, что можно заработать на открытках – Гитлер рисовал виды Вены, а Ханиш за небольшую оплату сбывал их. Хотя поначалу предложение Ханиша даже обидело Гитлера.
– Я не маляр, а художник с академическим образованием, – с гордостью соврал Гитлер.
 Но нужда заставила Гитлера отправиться в читальные залы, где он и просиживал долгие часы над газетами, научно-публицистическими журналами и брошюрами, откуда и перерисовывал почтовые открытки с видами Вены. Заработок был не ахти какой, но он, тем не менее, позволил Гитлеру выкрутиться из того ужасного положения, в котором он оказался, и призрак нищеты немного отступил.
В начале августа 1910 года между Гитлером и Ханишем происходит разрыв. Гитлер в течение нескольких дней рисует здание венского парламента, которое он называл «чудесным эллинским шедевром на немецкой земле». Гитлер считал, что его картина должна стоить не менее пятидесяти крон, Ханиш же ее продал якобы всего лишь за десять. Они поссорились и Ханиш на несколько дней куда-то исчез. Однако Гитлер устроил так, что его задержали, а дело передали в суд, который и приговорил Ханиша к семи дням заключения. Какое-то время продажу картин Гитлера берет на себя еврей по фамилии Нойманн, тоже живший в том же мужском общежитии.
Его картины нашли спрос среди туристов и продавцов рам, обеспечив ему достаточный доход, чтобы попрощаться с приютом для бездомных. Он посвящал дневные часы рисованию, а ночи посвящал чтению книг.
Его городские пейзажи всегда были лишены людей, создавая впечатление города-призрака. Улицы, площади и парки Вены никогда не были заселены его горожанами. Это был не просто художественный выбор, а отражение собственной борьбы Гитлера за то, чтобы запечатлеть человеческую форму в своем искусстве. Однажды он признался: «Я мог бы нарисовать пейзаж в соответствии со своими чувствами, но, вероятно, не человека».
За свою жизнь Гитлер написал несколько сотен акварельных картин и открыток и даже зарабатывал их продажей на пиво и сосиски. С этим периодом жизни Гитлера, кстати, связан интересный факт. Большинство покупателей его картин были евреями! Например, некий адвокат по имени Йозеф Фейнгольд купил в 1910-х гг. серию работ Гитлера с видами старой Вены. Так что в годы нужды фюрер жил на гонорары, которые получал от евреев.
Психиатр Вальтер Лангер, анализировавший психологический профиль Гитлера, однажды сказал: «Разумно предположить, что разочарования и конфликты, которые он пережил в эти годы [в Вене], оказали определяющее влияние на его последующее поведение».
Контингент в общежитии, в котором жил Гитлер, был разнородным и разношерстным по составу. Разумеется, в таком коллективе не могло обойтись без споров, в том числе и о политике. Пробудился в такой атмосфере интерес к политике и у Гитлера. Свои убеждения он отстаивал остро и непримиримо. И в этих спорах уже тогда Гитлеру не было равных.
Когда он возбуждался, то не мог сдерживаться. Он кричал и размахивал руками. Он произносил речи о политической коррупции и других проблемах текущей жизни, ругал буржуазию, но тут же осуждал негодяев-социал-демократов или восхвалял лидера антисемитской христианско-социалистической партии Карла Люгера. Но, с другой стороны, он тут же выражал благодарность еврейским благотворительным организациям, услугами которых пользовался, и высказывал слова восхищения по поводу сопротивления евреев преследованиям, которым они постоянно подвергались.
Впрочем, тот же Ханиш вспоминал, как однажды на вопрос, почему евреи остаются чужаками в приютившей их стране, Гитлер с раздражением ответил:
– Потому что они принадлежат к другой расе и имеют совершенно другой запах.
Гитлер так увлекся политикой, что стал посещать заседания палаты депутатов, где с интересом слушал дебаты, перераставшие иногда в крикливые споры, а то и драки. Особенно его привлекла социал-демократическая пропаганда – ее печать, демонстрации и устные выступления. Благодаря этому, он пришел к собственным умозаключениям: «Психология широкой массы невосприимчива ко всему половинчатому и слабому»...

Пять с половиной лет Гитлер провел в Вене, разделяя к ней свою любовь и ненависть одновременно. Это был «самый мерзкий период» его жизни, но и время его житейских университетов. «Это была самая тяжелая, но и самая совершенная школа моей жизни», – позже напишет Гитлер.

2.
24 мая 1913 года, упаковав свои вещи в одну небольшую потрепанную сумку, двадцатичетырехлетний Адольф Гитлер покинул приют, покинул Вену и Австрию и направился в город-мечту своего детства – Мюнхен.
– Я стремился туда, в великий райх, в страну моих снов и моей страстной мечты! – высокопарно заявлял он.
Гитлер снял комнату в доме №34 по Шляйсхаймарштрассе и заполнил регистрационный бланк, где записал: «Адольф Гитлер. Художник-архитектор из Вены».
Однако Гитлер даже не представлял, какие тучи начали сгущаться над ним в его родной Австрии. На него открыли уголовное дело и объявили в розыск. Австрийские власти начали поиски призывника Адольфа Гитлера. 22 августа 1913 года уполномоченный службы безопасности в Линце Цаунер, отвечавший за розыски, записывает в докладной записке: «Представляется, что Адольф Гитлер не отметился в полиции ни здесь, ни в Урфаре, и его пребывание в каком-нибудь другом месте также не выявлено».
Не стоит исключать вероятность того, что Гитлер, подавшись за границу, в Баварию, попытался, таким образом, как сейчас бы сказали, «откосить» от службы в армии. Иначе, чем объяснить тот факт, что, явившись в Мюнхен, он не только зарегистрировался в полиции, как человек без подданства, но и неверно указал дату отъезда из Вены: в автобиографии, оставленной в полиции, он утверждал, что покинул австрийскую столицу весной 1912 года, то есть, на целый год раньше, нежели это было на самом деле.
И все же розыски в Вене выявили, что он перебрался в Мюнхен.
И во второй половине дня 18 января 1914 года на Шляйсхаймерштрассе, 34 явился служащий уголовной полиции Мюнхена, арестовал находящегося в розыске Гитлера и препроводил его на следующий день в австрийское консульство.
Обвинение в уклонении от воинской повинности, причем вторичное (он должен был быть призван в армию еще в 1909 году, но каким-то образом тогда выкрутился), являлось достаточно серьезным: ему угрожали штраф и тюремное заключение. Но здесь Гитлеру снова помог случай.
Генеральный консул вручил молодому изможденному художнику в поношенной одежде предписание явиться в Линц на медицинское освидетельствование 20 января. Но 20 января уже наступило. Войдя в отчаянное положение молодого человека, консул разрешил ему написать в Линц объяснительное письмо, к которому и сам приложил сопроводительную записку с просьбой к военным властям отнестись к молодому человеку по возможности снисходительно.
Власти Линца пошли ему навстречу (а если бы не пошли?!) и перенесли дату призыва на 5 февраля с местом явки в ближайшем к Мюнхену австрийском Зальцбурге. Впрочем, зря старались.
Вердикт призывной комиссии, подписанный и самим Гитлером, гласил: «Негоден к несению строевой и вспомогательной службы, слишком слаб, не способен носить оружие. Освобожден от воинской службы». Тотчас после этого Гитлер возвращается назад в Мюнхен. И снова берется за карандаш и кисти. Он рисует, продает свои маленькие акварели-пейзажи ("Хофбройхауз", "Зендлинские ворота", "Национальный театр", "Съестной рынок"...) За счет этого и живет. Годы спустя все эти работы Гитлера будут объявлены «ценным национальным художественным достоянием», а их владельцам предписано немедленно сообщать о них.

А если бы австрийские власти проявили принципиальность и потребовали бы у Германии выдачи уклониста от воинской повинности и арестовали бы его?

Однако художественное творчество Гитлера ушло на второй план, когда началась Первая мировая война.
3 августа, в день объявления войны Франции, Гитлер обратился с прошением на имя короля Баварии Людвига III разрешить ему, несмотря на австрийское подданство, вступить добровольцем в один из баварских полков. И уже буквально на следующий день он получил ответное послание. Дрожащими руками Гитлер распечатал конверт. Ему сообщали, что он принят как доброволец и приписан к 1-му Баварскому пехотному полку, куда ему следовало явиться 16 августа. Таким образом, он урегулировал все свои неприятности, связанные с уклонением от призыва в армию. К тому же, служить он будет не в какой-нибудь, а в великой германской армии.
Несколько дней спустя его перевели во 2-й Баварский полк, где он и начал собственно осваивать азы боевой и строевой подготовки. Через неделю новобранца Адольфа Гитлера приписали к 16-му Баварскому резервному пехотному полку, командиром коего был полковник Лист, где, наконец-то, ему вручили винтовку, на которую он смотрел с таким восторгом, с каким женщина рассматривает дорогое ожерелье.

Для Гитлера началась, как он сам писал позже, самая незабываемая и самая великая пора его земной жизни.

29 октября 1914 года рота лейтенанта Фрица Видеманна, в составе которой служил и Адольф Гитлер, была брошена в бой у бельгийского города Ипр, где произошло одно из самых кровопролитных сражений начавшейся войны. Когда в утреннем тумане новобранцы выступили на смену подразделению на переднем крае, на стоящий перед ними лес обрушились английская и бельгийская артиллерии. Деревья падали, словно соломинки. Это была первая в мировой истории газовая атака, которую применили англичане против немцев.
Бой длился четыре дня. Погиб командир полка полковник Лист, его заместитель, подполковник, тяжело ранен. Из трех с половиной тысяч человек осталось менее семисот солдат и всего 39 офицеров. Тем не менее, для Гитлера боевое крещение прошло удачно. «Это был самый счастливый день в моей жизни», – писал он в письме фрау Попп, у которой снимал комнату. Лейтенант Видеманн составил списки представленных к наградам. В списке на получение Железного креста первой степени оказался и Адольф Гитлер. Впрочем, первую степень он не получил, поскольку считался «штабным» – Гитлер был лучшим вестовым полка. Тем не менее, звание ефрейтора и Железный крест второй степени Гитлер получил по праву.
Один из его бывших командиров высказался о Гитлере так: «Для ефрейтора Гитлера полк Листа был его родиной». Сам же Гитлер и подтверждал эти слова, отвечая на вопрос, откуда он: из 16-го полка (но не из Австрии). После войны он собирался жить в Германии, но сначала надо победить. Великая Германия сначала должна стать победителем, а потом уже Великой. Если же кто сомневался в успешном окончании войны, Гитлер просто приходил в ярость, выявляя себя большим немцем, чем германцы по крови.
В начале 1916 года полк, в котором служил Гитлер, был передислоцирован в южном направлении и принял участие в битве на Сомме. Началась она с атаки английских войск, такой кровопролитной, что в первый же день союзники потеряли почти двадцать тысяч солдат. В районе Фромеля артиллерийским огнем в ночь на 14 июля была выведена из строя связь. Гитлер и еще один посыльный были направлены для доставки приказов. Совершая перебежки и спасаясь от огня в воронках от снарядов, они выполнили поручение, но товарищ Гитлера упал от истощения, и Адольф приволок его обратно на себе.
Сражение с большими потерями для обеих сторон продолжалось три месяца. Союзники непрерывно атаковали, но немецкая оборона выстояла. В ночь на 7 октября под Ле Барке в узком тоннеле, ведущем к полковому штабу, у выхода разорвался вражеский снаряд. Гитлер был ранен в бедро. Его эвакуировали в полевой госпиталь, где с ним произошел странный шок после того, как он впервые за два года услышал голос медсестры, заговорившей на родном языке. Вскоре его отправили санитарным поездом в Германию в военный госпиталь Беелице недалеко от Берлина. Когда дела пошли на поправку, Гитлера отпустили на воскресенье погулять по Берлину. Он увидел голод и крайние лишения. Но больше всего его поразили агитаторы за мир. И это в то время, когда на фронте гибли люди за победу Германии!
Из госпиталя Гитлера направили в резервный батальон в Мюнхене. Он вернулся в город своих юношеских мечтаний. Но сейчас ему в нем довольно быстро наскучило. Здесь никто не чтил фронтовиков. Настроение солдат в запасном батальоне вызывало в нем отвращение. Гитлер рвался на фронт и в январе 1917 года написал лейтенанту Видеманну (которого Гитлер, став райхсканцлером, сделает своим адъютантом), что «снова годен для службы» и хочет «вернуться в свой старый полк, к старым товарищам». 14 марта Адольф Гитлер вновь прибыл в 16-й полк, где его тепло встретили и офицеры, и солдаты, а ротный повар даже приготовил в честь прибывшего праздничный ужин – картофельный рулет, хлеб, варенье и пирог.
Вскоре полк был передислоцирован в район Арраса. Началась подготовка к весеннему наступлению. Затем были ожесточенные осенние бои за Шемен-де-Дам. В свободное время Гитлер рисовал. Он запечатлел несколько сцен из прошедших битв. Сохранилось несколько свидетельств того, что и во время войны Гитлер не оставлял мечты о карьере художника. Так, в октябре 1917 года, приехав в Берлин в очередной отпуск, он определенное время посвятил посещению музеев и картинных галерей.
Несмотря на долгую и усердную службу, Гитлер так до конца войны и остался ефрейтором. Одной из причин этого, по словам Видеманна, была его «недостаточная способность к руководству». Другой – его небрежная выправка, сутулость, не всегда вычищенные сапоги, недостаточно четкий стук каблуков при приближении офицеров... Впрочем, скорее всего, не судьба была Гитлеру стать хотя бы унтер-офицером именно из-за его усердия и безупречности. Повысить Гитлера в звании для штаба было равносильно потере лучшего посыльного, ибо унтер-офицерских должностей среди посыльных не было.
Адольф Гитлер в предпоследние военные дни отличился еще раз. Однажды при выполнении очередного задания он заметил в окопе что-то похожее на французскую каску. Подползя поближе, он увидел там четырех французских солдат. На помощь ему мгновенно пришла солдатская смекалка. Достав из кобуры пистолет, Гитлер начал выкрикивать команды так, словно под его началом находилась целая рота солдат. Четверо французов были доставлены Гитлером в расположение полка. Командир полка, полковник фон Тубойф был восхищен поступком своего посыльного и тут же представил его ко второй награде (вполне им заслуженной) – Железному кресту первой степени. Но здесь вновь история жестоко посмеялась над Адольфом Гитлером. Награду ему перед всем строем вручил 4 августа всего лишь батальонный адъютант, старший лейтенант Хуго Гутманн, да еще ко всему прочему чистокровный еврей.
В начале октября 1918 г. 16-й полк в третий раз занял позиции в районе Ипра во Фландрии. Только теперь уже немцы не наступали, а оборонялись. Вечером 13 октября 1918 года на фронте под бельгийским городом Вервике британская 30-я дивизия атаковала позиции 16-го Баварского полка. На головы немцев посыпались снаряды, начиненные горчичным газом (ипритом). Один из них в семь часов утра 14 октября разорвался поблизости от полевой кухни, на которой завтракал ефрейтор Адольф Гитлер с сослуживцами. От воздействия газа глаза Гитлера начали «гореть от боли», а когда в семь утра прибыл в штаб полка, то уже почти совсем ослеп. Несколько часов спустя глаза его превратились в горячие угли. Он не видел вообще. Гитлера отправили в лазарет в Пазевальке в Померании.

Таким образом, рок прочертил очередную спираль – война для Гитлера закончилась именно там, где и началась. Это – во-первых. Во-вторых, будущий фюрер был свидетелем первой в мировой практике газовой атаки на противника, и стал жертвой последней газовой атаки первой мировой войны. Круг замкнулся. История продолжалась.

В палатах лазарета в Пазевальке царило странное возбуждение, ходили самые невероятные слухи о свержении монархии и скором окончании войны. Гитлер, с детства обладая чувством ответственности, боялся беспорядков и забастовок. С тревогой ждал он своей выписки из госпиталя. В начале ноября его зрение постепенно стало возвращаться, он попросил принести ему газеты, но мог различать там только крупные заголовки из-за воспаления слизистой оболочки глаз. Он не на шутку испугался, что никогда больше не сможет читать.
Правда, как написал исследователь Дмитрий Ковпак в книге «Трудные люди», врачи полевого госпиталя в Уденарде пришли к выводу, что ни сетчатка глаза Гитлера, ни зрительный нерв, ни зрительный анализатор повреждены не были.
Именно по этой причине ефрейтора перевели в психиатрическое отделение тылового лазарета в Пазевальке. Как утверждает Ефим Терлецкий, автор книги «Популяризатор с евреями в машине времени», такое решение докторов не было случайным, так как на самом деле Адольф Гитлер ослеп не вследствие воздействия газа. В действительности у будущего фюрера была так называемая истерическая амблиопия (снижение остроты зрения). По словам Терлецкого, данное нарушение возникает, как правило, при сильнейшем стрессе, к примеру, из-за страха во время военных действий. Мозг попросту отказывается воспринимать ужасные картины, которые обычно разворачиваются перед человеком, находящимся в боевых условиях.
Версия о психической природе слепоты Гитлера подтверждается и тем фактом, что вылечил фюрера вовсе не офтальмолог, а психиатр Эдмунд Форстер. Для того чтобы избавить пациента от нарушения, Форстер использовал гипноз.
По свидетельству врача Карла Морица Кронера, работавшего тогда в Пазевальке, Форстер поставил ефрейтору Гитлеру диагноз «истерическая слепота». Это означало, что физически пациент способен был видеть, однако его сознание отказывалось «принимать» визуальную информацию. Организм Гитлера бессознательно «симулировал» слепоту, лишь бы не возвращаться назад в окопы.
Впервые данный сюжет описал австрийский еврей Эрнст Вайс, который в 1938 году опубликовал роман «Очевидец». Повествование велось от лица врача, лечившего ослепшего солдата с инициалами A.H. Исследователи не исключают, что в распоряжении Вайса могла оказаться копия медицинской карты Гитлера, сделанная Форстером.
К гипотезе о гипнозе всерьез отнеслись историк Рудольф Бинион, судебный психиатр Дэвид Пост и нейропсихолог Дэвид Льюис, автор книги «Человек, который изобрёл Гитлера». Согласно их реконструкции событий, Форстер сделал ставку на силу воли Гитлера и его патриотизм. Текст внушения якобы звучал так:
«Я просто врач. Но Вы сами наделены особой силой и потому способны на то, о чём даже не подозреваете. Вы должны безоговорочно поверить в себя, иначе так и останетесь слепцом. Вы же понимаете, что Германии сейчас нужны энергичные и уверенные в себе люди. У Германии есть шанс возродиться. Возможно, именно Вам суждено вести Германию вперед. Если это так, то бог вернет Вам зрение прямо сейчас» (Леонид Млечин «Самая большая тайна Гитлера»).
Американский историк Томас Вебер (Университет Абердина) считает, что именно это психическое заболевание, спровоцированное Первой Мировой, впоследствии помогло Гитлеру стать блестящим оратором и завоевать практически безграничную власть.

И вскоре Адольф Гитлер действительно прозрел. А Эдмунд Форстер, скорее всего, еще не раз пожалел о своих словах и о том, что применил гипноз для лечения слепого ефрейтора. А если бы и гипноз Гитлеру не помог, а слепота его оказалась бы не психиатрической проблемой, а физиологической?

Лечение, начатое доктором Форстером, довольно быстро вернуло Гитлеру зрение. Уже спустя месяц ефрейтор выздоровел. Однако из лазарета он выписался совершенно другим человеком.
«Мое решение созрело, – писал Гитлер в своей книге. – Я пришел к окончательному выводу, что должен заняться политикой».
Примечательно, что впоследствии никаких документов о лечении и реабилитации фюрера найдено не было, а люди, которые так или иначе были свидетелями тех событий, были либо убиты, либо сами свели счеты с жизнью.
В эпоху Веймарской республики профессор Форстер преуспевал, возглавляя клинику нервных болезней в Берлине. Но когда в 1933 году его бывший пациент пришел к власти, у психиатра начались неприятности. Сначала Форстер, рискуя жизнью, переправил его историю болезни в Париж, надеясь, что она будет опубликована. К сожалению, издатели не решились предать гласности эту историю болезни: Германия располагалась слишком близко, а у Гитлера в то время уже были длинные руки. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что этот демарш Форстера не остался для предводителя нацистов секретом. Позже, в августе некий доносчик написал в SA, что Форстер благоволит к евреям, работавшим в его клинике. Когда следователи стали «копать», оказалось, что врач нелоялен к власти, в частности, не верит в официальную версию поджога рейхстага. Этого оказалось достаточно, чтобы Форстера уволили из клиники. 11 сентября 1933 года доктор покончил с собой. Возможно, ему «помогли» уйти, поскольку, скорее всего, нацистов беспокоило то, что Форстер может обнародовать не метод лечения, а диагноз Гитлера. История с «истерической слепотой» скомпрометировала бы образ «героя Первой мировой войны».
Все, что случилось в дальнейшем, слишком хорошо всем известно.

Итак, подведем итоги: чего бы НЕ случилось, если бы Гитлер не пришел к власти в Германии.
1) Не было бы никакого «пивного путча» в Мюнхене 1923 года и ареста Гитлера, во время которого, сидя в тюрьме, он написал, точнее, наговорил своему соратнику, а потом и ближайшему помощнику Рудольфу Гессу текст, который известен всему миру под названием «Mein Kampf» («Моя борьба»).
Кстати, во время выступления путчистов, Гитлер шел в первых рядах и, когда началась стрельба со стороны полиции, он был ранен. К сожалению, легко. А если бы пуля полицейского попала в жизненно важный орган?
2) Не было бы партии НСДАП (Немецкой социал-демократической рабочей партии), пришедшей к власти в Германии в 1933 г. (кстати, надо отдать должное Гитлеру, вполне демократическим путем – победив на выборах в рейхстаг), а осталась бы, вполне возможно, одна из многих маргинальных партий под названием ДАП (Немецкая рабочая партия), которую создал в январе 1919 г. слесарь железнодорожного депо Мюнхена Антон Дрекслер.
3) Не было бы штурмовиков СА (нем. Sturmabteilung) – отряды, созданные в августе 1921 года на базе некоторых подразделений «Добровольческого корпуса» (так называемый Фрайкор), появившиеся во время Ноябрьской революции в Германии и состоявшие в основном из ветеранов Первой мировой войны.
После «пивного путча» в 1923 году СА были запрещены, но продолжали действовать под другим названием. Вновь легализованы в 1925 году. С их помощью социал-демократическое правительство боролось против немецких коммунистов, поддержанных Советской Россией, пытавшихся свергнуть Ваймарскую республику. Однако многие члены фрайкоров также презирали республику и были причастны к убийствам ее сторонников, а позже поддерживали национал-социалистов в их восхождении к власти, став военизированным формированием НСДАП. С 1930 воз¬глав-ля¬лись лич¬но Гитлером, на¬зна¬чав¬шим и сме¬щав¬шим выс¬ших ру¬ко¬во¬ди¬те¬лей от¬ря¬дов.
Более того, После Пивного путча и сама НСДАП была запрещена, а Гитлер заключен в тюрьму.
4) Никогда бы не появилось и другое, более страшное военизированное формирование – СС, в марте 1923 г. частично отделившееся от СА: часовщик Эмиль Морис и торговец канцтоварами Йозеф Берхтольд в Мюнхене создали из штурмовиков СА, входивших в бригаду Германа Эрхарда, личную охрану фюрера НСДАП Гитлера, которая получила название «Штабная охрана» (Stabswache).
Отличие в одежде членов «Штабной охраны» от других членов СА состояло в том, что, кроме серо-зеленых мундиров райхсвера и ветровок защитного цвета, они стали носить черные лыжные кепки с серебристым изображением черепа и скрещенных костей («мертвой головы», которая символизировала готовность защищать Гитлера от внешних и внутренних врагов ценой собственной жизни), а партийную красную нарукавную повязку с черной свастикой в белом круге обшили по краям черной каймой.
В мае 1923 года Эрхардт прекратил всяческие отношения с Гитлером и забрал своих людей из «Штабной охраны».
А собственно название SS было предложено Германом Герингом – эта аббревиатура произошла от немецкого авиационного термина die Schutzstaffel, обозначающего «эскадрилью прикрытия (защиты)», которым в годы Первой мировой войны называли отряд самолетов, обеспечивающих выполнение полетного задания и защищавших бомбардировщики и самолеты-разведчики (Геринг, служил в Первую мировую лётчиком). При этом наименование «СС» (die SS) ни тогда, ни в дальнейшем в Германии в большинстве случаев не расшифровывалось и считалось именем собственным — die SS.
5) Не было бы позорного «Мюнхенского сговора» 1938 года – подписанного в Мюнхене соглашения рейхсканцлером Германии Адольфом Гитлером,  премьер-министром Великобритании Невиллом Чемберленом, премьер-министром Франции Эдуаром Даладье  и премьер-министром Италии Бенито Муссолини, согласно которому Чехословакия в течение 10 дней освободит и уступит Германии Судетскую область. Под давлением Польши и Венгрии к Мюнхенскому соглашению были добавлены приложения, требующие от Чехословакии скорейшего урегулирования территориальных споров с этими странами. Представители чехословацкой делегации Губерт Масаржик и Войтех Мастны присутствовали, но не были приглашены на обсуждение условий соглашения и только подписали готовый документ. Утром 30 сентября президент Чехословакии Эдвард Бенеш принял условия данного соглашения без согласия Национального собрания.
Как не было бы и аншлюса (присоединения) родины Гитлера Австрии к Германии. Не было бы не менее позорного пакта Молотова-Риббентропа и совместного парада германских и советских войск в Варшаве.
6) Наконец, самое главное, – не было бы ужасной Второй мировой войны с многомиллионными жертвами и страшными разрешениями экономик разных стран, как и разрешений этих самых стран, и последовавшего после войны многолетнего разделения Германии (и Берлина) на две части – западную и восточную.