Загадка бытия... , часть 2. 3

или "Всё во мне и я во всём!"
6

Думая о Тютчеве, приходят на ум его стихи, изящные и броские, многие из которых совершенные по форме и по мысли, глубокие классические произведения... В них поэтической формой спрессованы его думы о природе, жизни, любимых... Многие читатели его знают, только как поэта... Тютчев поэт!.. Однако думая о нём, как о поэте мы смотрим только на одну его сторону, тогда как он, работая дипломатом, был не менее гениальным, как аналитик, как переговорщик, как советник, как публицист... Он по сути был одним из первых в России геополитиком, вобравшим в себя пророческое видение судьб России и Запада на несколько десятилетий вперёд. Давая анализ политики, совершаемой странами западной и восточной Европы, прозорливо видел будущее этих государств, старался в своих записках и статьях дать натуральный ход их истории, вытекающий естественным образом из слагающихся обстоятельств. Мы будем мало говорить о политике и дипломате Фёдоре Ивановиче, хотя ой как! хочется. Хочется показать его со всех сторон этаким огромным, не в физической своей форме, а судя о делах, какие совершал и оставил после себя этот человек. Но немного коснёмся, только так, чтобы показать краешком пера его величие...

Политические взгляды не единожды принуждали Фёдора Ивановича выливать в стихотворную форму своё мнение и мысли. Если публицистические строки заставляли зажимать в себе поэта и отдаваться на волю трезвого холодного расчёта дипломата, политика, то в стихах он отдавался свободе, сохраняя лишь суть того, что хотел сказать. Удивительная способность поэтов – свои мысли кратко, сжато облекать в рифму.

Москва и град Петров, и Константинов град -
Вот царства русского заветные столицы...
Но где предел ему? и где его границы -
На север, на восток, на юг и на закат?
Грядущим временам судьбы их обличат...
Семь внутренних морей и семь великих рек...
От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,
От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная...
Вот царство русское... и не прейдет вовек,
Как то провидел Дух и Даниил предрек.[1]

Живя в Германии, а прожил он за границей двадцать два года, он не переставал учиться... Знакомство с европейскими известными людьми, помогали ему перенимать от них знания, логику, и тем самым продолжать своё просвещение. Встречи с Тютчевым всегда ставили его новых знакомых в естественное поле его уровня, заставляли считаться с начитанностью, знанием. Его эрудиция в вопросах литературы, философии, просвещения была потрясающей. Гейне, у которого был острый и глубокий ум, почувствовал: он встретил достойного товарища, беседы с которым приносили ему подлинное наслаждение. Он отмечал, что рассказы хозяина дома, когда бывал у Фёдора Ивановича, были необычны, увлекательны, интересны. К этим рассказам присоединялись и острые на слово гости, кто посещал уютный и гостеприимный тютчевский дом. Поговаривали, что обеды не оставляли их желудки голодными, а беседы, украшенные интересными рассказами, увлекательными выдумками пустыми их головы.

Если немецкий ум научил его строгой логике, то русскостью своею он мог проникнуть в суть вещей и разложить процессы на составляющие, на мельчайшие атомы. Вместе они соединялись для него в чувствование событий и возможность предсказать дальнейшие шаги хода истории. «... Тютчев обладал способностью читать с поразительной быстротой, удерживая прочитанное в памяти до малейших подробностей, а потому и начитанность его была изумительна, - тем более изумительна, что времени для чтения, по-видимому, оставалось у него немного. (Эту привычку к чтению Тютчев перенес с собой и в Россию и сохранил ее до самой своей предсмертной болезни)...».[2] Редкое и завидное качество!.. Остаётся мечтать, чтобы многие государственные деятели обладали такими же качествами, отдавались бы с жаром любознательности, а с нею приобретали навыки в управлении государством. Ещё в восемнадцатом столетии Адам Смит писал, что для того, чтобы государство процветало, необходимо три составляющие: был бы мир, лёгкие налоги и терпимость в управлении государством, остальное довершит народ. Для того, чтобы знать почему нужны лёгкие налоги и терпимость в управлении, необходимо постоянно себя образовывать, обладать колоссальной эрудицией, предчувствовать, что произойдёт за тем или иным событием...

Превосходные качества Фёдора Ивановича дипломата и политического деятеля замечают руководители дипломатической миссии и просят перед вышестоящей организации способствовать продвижению этого государственного мужа: «Что же касается г-на Тютчева, то соображения о пользе государственной службы в бо;льшей мере, нежели искреннее участие, которое он во мне вызывает, побуждают меня обратить внимание вашего превосходительства на высокую одаренность сего молодого человека. Со временем редкие дарования этого чиновника послужат на пользу государства, и лишь одно для этого необходимо — такое положение, которое способствовало бы полному развитию его дарований». [3] Сам виновник этих протекций пишет ряд статей, где и выявляется с очевидной наглядностью высочайший уровень его, как предсказателя, тонко чувствующего скрытые движения намечающихся процессов в политической жизни стран Европы и её отношение и взгляды на Россию.

В статье «Революция и Россия» он предвидит события, которые только через десятилетия покажут всю неприглядную суть движений, наметивших ещё в первой половине девятнадцатого века: «Революция и Россия. Эти две силы сегодня стоят друг против друга, а завтра, быть может, схватятся между собой. Между ними невозможны никакие соглашения и договоры. Жизнь одной из них означает смерть другой. От исхода борьбы между ними, величайшей борьбы, когда-либо виденной миром, зависит на века вся политическая и религиозная будущность человечества. «...» Прежде всего Россия – христианская держава, а русский народ является христианским не только вследствие православия своих верований, но благодаря чему-то ещё более задушевному. Он является таковым благодаря той способности к самоотречению и самопожертвованию, которая составляет как бы основу его нравственной природы...»[4]

Те, кто внимательно относился к исследованию жизни поэта отмечают, что задушевная мысль Тютчева, это осознание всеми славянскими племенами собственной силы и самобытности. И как венец этого - духовное единение народов:

Воспрянь - не Польша, не Россия --
Воспрянь, Славянская Семья!
И отряхнувши сон, впервые
Промолви слово: Это я!

Мы уже знаем, что авторитетов для Фёдора Ивановича не существовало, если его мысль контрастировала другой мысли, будь кто на его месте, даже известные государи и сановные вельможи. Он возражал великому поэту на его оду, он не согласился с взглядами декабристов, возражал против направления внешней политики министерства иностранных дел России. Попал под его каток и «железный» канцлер Германии Отто фон Бисмарк. Он заявлял, что единство наций достигается только «железом и кровью». Тютчев ему парировал стихами:

«Единство, – возвестил оракул наших дней, –
Быть может спаяно железом лишь и кровью…»
Но мы попробуем спаять его любовью, –
А там увидим, что прочней...

И наконец Фёдор Иванович с болью в сердце чувствовал, что под лозунгами свободы и «демократических» революций для России будет уготована страшная судьба... Ну разве не оракул он, кто осознавал великие трагедии и чувствовал приближение их.

Нет, никогда так дерзко правду Божью
Людская кривда к бою не звала!
И этот клич сочувствия слепого,
Всемирный клич к неистовой борьбе,
Разврат умов и искаженье слова –
Всё поднялось и всё грозит тебе,
О край родной! – такого ополченья
Мир не видал с первоначальных дней…
Велико, знать, о Русь, твоё значенье!
Мужайся, стой, крепись и одолей!

Один из исследователей жизни Тютчева, известный литературовед Вадим Кожинов,[5] сообщает: «...его небольшие по объему несколько статей, которые он опубликовал на Западе в 1840-е годы, вызвали более чем 25-летнюю полемику. «...» Cпустя десятилетия тютчеведы, и среди них англичанин Рональд Лэйн, обнаружили в западной прессе около 50 откликов на статьи Тютчева. В том числе некоторые – в виде книг. С Тютчевым резко спорили, но не было ни одного человека, не признававшего его ума, его острого пера. Скажем, в одной из статей он предсказал Крымскую войну за 10 лет до ее начала. Предсказал даже то, как она кончится».

В разговоре с глазу на глаз с цесаревичем Александром, будущим императором, который посетил озере Комо в Италии, Фёдор Иванович доводит до высочайшей особы необходимость изменений во внешней политике России, целесообразность назначение на такой пост, как министр иностранных дел, только русского человека по национальности. Тютчев прекрасно знает Европу, лучше чем другой дипломат. Беседы касаются будущего России, умов в России, что хорошо, а что нет! и кто знает возможно убедительность доводов Тютчева и сыграла свою роль в назначении в будущем канцлером и министром иностранных дел лицейского однокашника Пушкина, а он в свою очередь заметил всерьёз уровень Тютчева. Едва стал министром иностранных дел, Горчаков сразу восстановил камергерство и дипломатическую карьеру поэта... Можно ли было серому уму большинства обывателей и чиновников постичь разум гения, это мог сделать равный ему: «Мне удалось доказать, – пишет Кожинов, –  что основные дипломатические решения, которые принимал Горчаков, в той или иной степени подсказаны Тютчевым». Кто знает, возможно одним из результатов разговоров с Александром явилось появление реформы 1861 года. Порою засевшая мысль может дремать годами и только, как появится благоприятная почва, она может проявиться физически. Предположительно решение такое во многом зависело от давних бесед 1838 года в Италии на озере Комо. Манифест крестьянской реформы об отмене крепостного права, Тютчев перевёл на французский язык.

7

Карету резко подбросило. Тютчев вздрогнул, очнулся от своих дум, в них его жизнь бежала вереницей отрезков, то бурных по сути своей, то плавных, из каких состоит сама жизнь... Можно было и поспать в дороге, но сон не шёл... Особенность, редко спать в пути, его выматывала, так что приезжая в пункт назначения или на промежуточную станцию, был часто разбитым и вялым. Добирался до номера измождённым, измученным.

— А что опять незадача, уж не поломка ли? — спросил Фёдор Иванович...
— Господь миловал... В ямку вскочили... Виноват-с.
— А что, голубчик, далеко ли ещё?
— Да подъезжаем, барин, слава Богу! добрались почитай... Вона и огни проглядывают.

Тютчев выглянул в окно кареты. Выглянул в ночь. Вокруг темень стояла хоть глаза выколи. Были видны огоньки деревни, а там знай далеко или близко, ночью расстояние обманчиво, но до слуха донёсся лай собак... Да, точно «добрались почитай».

Скоро карета подъехала к господскому дому, из него выскочила Мария, дочь, а за ней показалась его Эрнестина. «Каждый год, едва зима переваливала через Рождество, в доме Тютчевых начиналась размеренная и деловитая подготовка к отъезду. Размеренной и деловитой она была потому, что все заботы брала в свои руки Эрнестина Фёдоровна. К середине зимы из Овстуга от управляющего имением Василия Кузьмича Стрелкова уже приходили все денежные переводы, или, как они тогда назывались, посылки — доходы от проданного урожая и продукции сахарного завода».[6] Ранней весной Мари со своей мама; уезжали в имение Овстуг, а он редко с ними, да наезды его в Овстуг были короткими. С годами её стать, стройная и изящная раздалась, но грации и плавности движений не утратила. Его Нести, верная и всё понимающая... Сколько страданий он принёс ей, а она всё приняла, перенесла и осталась ему верной опорой до дней сегодняшних. Удивительная женщина! Она не переставала его не просто удивлять, а глубоко думать о ней и как мог он старался лишний раз не наносить ей душевной боли. Он старался, а как было?.. Знал точно, что угрызение совести у него не переставало точить и саднить нутро... Боль, боль, боль... Не уйти от неё, не спрятаться, да уж видно так Господь управил жизнь его, чтобы с болью породниться. Его Нести с некоторых пор перестала вмешиваться в его личную жизнь, но за здоровьем следила неукоснительно и строго выговаривала ему, если её Фёдор забывал делать ванны для лечения ног и другие процедуры, «настоятельно прошу тебя: возьми строгие меры по лечению ног своих, ты решительно противник здоровью своему». Потом наказывала слуге каждый вечер готовить ножные ванны. Ноги его сдавали и были вечера, когда они ныли тупо, тянуще, спаса от таких болей не было, они занимали всего его, и поэта, и дипломата... Увидев её грустно подумалось: «Тяжёлый крест сам для себя! А для неё и подавно...».

— Маменька, папа; приехали, — радостно и живо обернулась Мари к выходящей своей мама;. Она любила эти моменты, когда в доме их имения собирались все члены семьи и особенно её отец. Беседы между ними были задушевными. Мари обладала острым отцовским умом и деловой хваткой своей мамы. Всё вместе составляло в ней не просто интересную собеседницу, что особенно радовало Фёдора Ивановича, но и поверенную тайн новых его творений. Отец частенько диктовал ей свои стихи, чтобы она быстро их записала. Эти стихи поднакопились в голове сочинителя, надо было их скинуть и не держать в памяти... Мария с детства знала наизусть его стихи и прилежно исполняла при нем обязанности секретаря и описателя куда? и что? с отцом, короче - историографа.

— Заждались мы тебя, Фёдор, уже не надеялись, как вдруг ты... Быстренько в дом и к чаю, самовар готов. Поди совсем околел в дороге, — сказала Нести по-французски медленно на манер русскому распевному говору. Русскому языку научилась, да не всегда могла ввернуть нужные слова.

Тютчев, переваливаясь словно уточка, засиделся и ноги побаливали, побрёл в гостинную, а следом слуги понесли багаж. Привёл себя кое-как в порядок, поужинал... Наконец, добрался до кровати... Упал и уснул быстро, сказались дорога, думы, переживания. Сны под старость стали яркими цветными, стали выявлять людей, которые были дороги ему, родители, любимые, дети... «О, поделись своим наследством - виденьем золотого сна». Кроме родных снились люди давно забытые им, но вот в другой реальности напоминали о себе. Приснилась и Денисьева, да так живо, что Тютчев проснулся и долго не мог придти в себя, с трудом ощущая реальность. Время ещё не стёрло голос ушедшей, его интонации и пыл разгоряченный, как в пору их ссор. Он сел на кровати, соображая то был сон или явь с голосом умершей. Слова, что когда-то бросила Лёля ему в глаза, сейчас были громкими. Они звучали в голове Фёдора Ивановича, как приговор, как неумолимый рок, который не обойти, не избежать:

— Придёт для тебя время страшного, беспощадного, неумолимо-отчаянного раскаяния, но будет поздно..., — когда вспоминал, всегда страшился этих слов, ведь они стали сбываться...

Тютчев подошёл к окну, растворил настежь створки и впустил поток свежего воздуха. Несколько раз вдохнул и сердце, что забилось после сна птицей в клетке, стало трудиться спокойнее, пришли на память слова, которые он сочинил в дороге...

Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня…
Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?

— Теперь уже сегодня..., но менять не буду, пусть так, как задумалось... Надо бы сказать Мари, что б записала.

Отпустило... Боль внутренняя ушла, стало как-то спокойней на душе, голоса смолкли, видение сна постепенно отошло на другой, ему положенный план, напряжение сбросилось... Фёдор Иванович прилёг и смог опять уснуть...

----------------------------------------------

Иллюстрация: Федор Иванович Тютчев. Фото С. Л. Левицкого. Петербург. 1867 г.

[1] Стихотворение «Русская география». 1849 г.
[2] Аксаков Иван Сергеевич. «Фёдор Иванович Тютчев». Ч.2
[3] Из письма Ивана Алексеевича Потемкина (1778—1850), русский посланник в Баварии (1828-1833), к Нессельроде К.В. от 2/14 февраля 1831 года
[4] Тютчев Фёдор Иванович «Россия и революция»
[5] Кожинов Вадим Валерианович (1930-2001), советский и российский литературовед, литературный критик и публицист
[6] Когинов Юрий «Страсть тайная», книга 2, гл.2